Магонов Михаил Александрович

Родился 17 января 1926 года в селе Новоселки Ветковского района Витебской области. Белорус по национальности. Окончил 7 классов школы. Работал в колхозе, окончил курсы трактористов при Каргалинской МТС. 20 ноября 1943 года был призван в ряды Красной Армии. С ноября 1943 по июнь 1944 года проходил службу в составе учебного полка 25-й кавалерийской дивизии. На фронте — с августа 1944 года. Принимал участие в боях на Белорусском фронте в составе 787-го стрелкового полка в качестве минометчика. 22 апреля 1945 года был ранен. Награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» Также был представлен к награждению орденом Славы 3-й степени и медали «За отвагу», но наград не получил из-за ранения. В мае 1947 года демобилизовался из рядов РККА в звании ефрейтора. Работал на строительстве 2-й Свирской ГЭС. С 1952 года — в Эстонии, в городе Нарва. Затем работал прорабом на строительстве Нарвской ГЭС, Прибалтийской и Эстонской ГРЭС, мастером в ЖЭУ (жилищно-эксплуатационном управлении).

- Михаил Александрович, расскажите для начала о вашей предвоенной жизни.

- Мы жили в Гомельской области, это был Ветковский район, Радужский сельсовет, село Новоселки. Где находилось это село? Это если от Ветки идти, то будет 6 километров, а расстояние от Гомеля до Новоселок — 20 километров. Ну до войны мы как обычно жили. Правда, отец мой не любил эту советскую власть. Он с детства работал у еврея у ветки. Там еврей держал сапожную мастерскую. А их у отца, моего деда, было шесть человек: три парня и три дочки. Так вот, отец его отдал этому еврею в подмастерье. Вот он там выучился сапожному делу и сапожничал. Я-то сам с 1926 года рождения.

- Вы самый первый были в семье у отца?

- Да, самый первый. Потом брат с 1928-го года был. Тот в Иркутске живет. А трое умерли у нас. Нас всего было пять человек. Один-то умер в 1933-м или 1934-м году восьмимесячным. А третий был с 1936-го года. Так тот умер уже где-то после советской власти, наверное, в 1993-м году, вот так это. А шестой, последний, жил здесь рядом со мной, в Нарве. Я в 10-м А доме на проспекте Героев, а он - в 10-м Б, Сейчас там его племянник живет. А сам он умер в 1993-м году. А был сам он где-то, наверное, с 1938-го или 1939-го года рождения. Ну что еще сказать? Мать в колхозе была. А отец... У нас в селе, значится, спиртзавод был. Вот он на спиртзаводе работал кочегаром. В колхозе он не был.

- А почему, как вы сказали, ваш отец к советской власти плохо относился?

- Ну про советскую власть он говорил, что это — жулики, лодыри, что работать не хотят. Вот и ищут, говорил он. Между прочим, и дед у меня по материнской линии, дед Барабан, как его звали, фамилия у него была Барабанов, а звать его было Емельян Захарович, так вот он тоже не любил советскую власть. «Это, - говорит, - лодыри. Не хотят работать, вот они все и на дармовщинку.»

- А как коллективизация у вас проводилась, вы помните?

- Конечно, помню. Ну, конечно, я-то не был в этом деле. А так помню я это дело. Собрания проводились. Летом-то не было этого, собраний этих, потому что работать надо было. Я помню, у нас две коровы было, лошадь была, свиньи были. А осенью в основном, как стемнеет, народ приходит с поля и идет на собрания эти. Вот, значится, бывает, как приедут, вот работу кончат в поле, когда темнеть начинает, поужинают, потом идут, стучат в окно: «Сашка, на собрание в клуб!» А че там говорили на собрании, я не знаю. Ну я пацаном был тогда. Это где-то в 1933-м, в 1934-м году было. Так я ходил в школу тогда, а может, и в первый класс только тогда пошел.

Ну а потом что было? В 1940-м году в Белоруссии случился неурожай. Основное-то у белорусов было что? Основное — бульба, это значит по-белоруски - картошка. А как снег сошел, мы уехали оттуда, с Белоруссии, где-то в конце июня. Ведь что получилось? Ни одного дождя не выпало. Так картошка как завязалась как голубиные яички, так и сидела. Спеклась, в общем, она. А тут, значится, объявление сделали, что с Гомельской области нужно набрать 300 семей по плану переселения в Сибирь, в Омскую область. Ну это дело добровольное было: хочешь — езжай. Условия были такие, что все забирать можно было. Вплоть до того, что можно было брать и такие буфетики-столы, и кадки такие - так у нас в Белоруссии бочки называли, такие 10-литровые ведра. Дак ведер по 12, по 15 было у каждого, потому что семьи-то в то время большие были. Ведь сколько огурцов надо было на зиму засолить, сколько капусты засолить, сколько яблок «антоновки» намочить. И это все забирали. Ну, короче говоря, все забирали. И мы продали дом свой. Значится, потом еще кое-что такое продали неподъемное, и отправились. Из Гомеля мы выехали где-то в июне месяце. Конечно, погрузили нас в товарные вагоны, куда положили эту рухлядь всякую, ну пожитки. И везли нас, наверное, туда с месяц, потому что на каждой станции там пропускали товарные поезда да пассажирские. Ну и приехали мы туда в Сибирь в аккурат к 13-му июля. Там была уже уборочная: рожь жали, пшеницу, овес, такое все. К уборке, короче говоря, привезли нас. И привезли нас на станцию Ишим, которая и сейчас есть. Эта станция от Тюмени находится за 300 километров в сторону Дальнего Востока. А раньше ведь Тюменской области не было. Город Тюмень сам был, а Омская была область. И все в то время смеялись, что эта Омская область такая, что больше Франции по территории. И это уже вот где-то, наверное, после войны, при Хрущеве разделили их, эти области: сделали Омскую область и Тюменскую область. И вот мы попали потом к Тюменской области. Вот, привезли нас на станцию Ишим. Она в аккурат на половине дороги находится: 300 километров от Тюмени и 300 километров от Омска.

- Как вас там вообще встретили?

- Ну там, на станции-то, вообще рабочий люд-то был. Когда мы приехали, нас там распределили по колхозам. Вот наш был Рябовский сельсовет, село Рябово, и нас туда шесть семей в колхоз определили. Ну в другие там деревушки, которые поменьше были, дак по три, по четыре, по две семьи распределили. А наше Рябово - это было такое кулацкое село, оно зажиточное было. И у нас, значит, шесть семей было распределено. Мы когда приехали, уже подводы стояли на лошадях. Раньше машин-то не было. Все на лошадях было. Пару лошадей в телегу запрягали, и ехали на всем на этом. Вот так мы и приехали. Грузили нас, конечно. Вообще расстояние от Ишима до нашего Рябова было 160 километров. Так вот, эти 160 километров мы никак четыре или пять дней ехали. Потому что днем едем, а вечером надо лошадей покормить, напоить и все такое. Вот мы, значит, так и кочевали. Приехали туда. Нам, правда, дали из раскулаченных две комнаты. А дом такой большой был, пятистенок. Так две комнаты, значит, были и кухня. И коридор посередине большой. А вторую половину дома, где было тоже две комнаты и кухня, другим дали. Нас было уже четыре-шесть человек в семье: значит, я, Женька, Коля и Петька, в общем, четверо нас было, детей, и мать с отцом еще. Ну и сразу включились мы, как приехали, в уборку хлеба. А комбайнов раньше мало было, все вручную работали, все только так делали. Значится, включились мы в эту уборку. Нам дали по 100 килограмм пшеницы, сена на человека. Корову дали бесплатно с колхоза. Ну мы вот так и жили. В общем, перезимовали мы на этом месте. И отцу не понравилось здесь: больно холода были большие, в мае месяце еще снег лежал. А это наше Рябово было где-то от Ханты-Мансийска километрах в 300, ну не доезжая Ханты-Мансийска за 300 километров мы находились. А там есть такое местечко Усть-Ишим. Вот этот Ишим, он где-то в Казахстане берет начало, протекает и по Тюменской области, и упадает в Иртыш — в Усть-Ишим этот самый. Так вот, были мы, значится, чуть ли не под Ханты-Мансийском. Ну ладно. Значится, отцу не понравилось это место. А у нас-то ведь в Белоруссии картошка растет. И огурцы, и капуста, и все на улице. А там надо парник для этого было делать. А как это делалось? Вот, допустим, метр высотой навозу из под коровы наложат, а посередине борозду такую большую сделают. И земли туда, значится, положат. Вот это слой навоза такой толщины (показывает) как загорит, и тепло пойдет. Да его еще и утрамбуют. А потом, значит, и садят тут огурцы. Это сейчас, когда делают парники, стекла или пленок всяких ставят. А тогда ведь не было ничего этого. Дак вот от морозов спасали все это как? Днем-то было тепло — солнце грело. А ночь-то, утренники, заморозки, - все это на огурцах сказывалось. Дак вот с этим поступали так. Палок наложат, а сверху — половиком заложат. Были же эти домотканые половики. Ну и так спасали. Рассаду эту самую капустную тоже сажали. Дак с этим было так: метра три высотой козлы такие вот (показывает) сделают, а наверху там ящик сколотят. И вот там вот, значит, эту рассаду и сажают.

Ну и вот, значится, родителям это место не понравилось. Перезимовали кое-как. Потом отец и говорит: «Поедем!» И мы, значит, с отцом где-то в конце мая — начале июня погрузили на тележку на двухколесную свои вещи и поехали. Был у нас такой буфетик-стол, потом — бочки эти, сколько-то их было, две что ли, - и вот со всем этим имуществом мы поехали. Там были села, помню. И вот, например, от Викулова, а у нас же был Викуловский район, до нашей деревни было 35 километров. Так вот, в пределах этих 35 километрах три деревни только было. Кроме нашей - льнозавод в Люшково и Мостовка. Мостовка в 12 километрах от нашей деревни была. Ну, короче говоря, этот наш Рябовский сельсовет — он в самой глуши в тайге находился. Он был где-то в 150 километрах от Яллуторовска. Там Ялуторовск был город, потом еще какие-то места. Так там вообще ничего не было. Заросшее все было. В общем, кое-где был лес, кое-где болотины такие были. И там , как считалось, сельскохозяйственная зона такая проходила. Там лес был, где были береза, осина, но они небольшие такие были. Значит, повезли мы продавать, что у нас было, местному населению, кому что надо, потому что им привозили никому никогда ничего. Что у самих сделано еще при царе-горохе, так тем и пользовались. Продали мы это все. А колхоз, когда мы приехали, подвез еще на станцию Ишим мочало — все это шло по линии «Потребккоперация». Вот это мочало было с липы сделано. Так вот, мочалки в бане после этого мы еще продали. А в советское время это мочало отправляли, значит, вот в Грузию, в Армению, чтобы подвязывать этот виноград. А после отец договорился с этими, никак четыре подводы их, с нашей деревни. Мы вот решили ехать и еще там одни. Но решили корову с собой взять: что это четыре или пять дней надо ехать, дак будем доить, молоко будет, а там продадим. Потому что в деревне никто не покупает. У всех есть свои коровы. Продали мы это все, и вот выезжать утром должны были. Просыпаемся, а по телефону сообщают: война. Мы не поехали, потому что двое ребятишек оставалось. Петьке было годика три, еще без штанов был, а Коле года четыре, наверное, было.

- А войну вы как-то еще предчувствовали до этого?

- Нет. Никто и ничего не предчувствовал. И в помине этого не было. Ну и вот, значится, мы не поехали. А Морозовы, у тех уже большие ребята были такие, лет по 13, по 15, их было трое, поехали. И потом мы встречали их в Ишиме.Так они рассказывали: «Приехали. Никаких билетов вглубь сюда, в Россию, нету. Прут технику военную, кругом военные, все, для гражданских даже и поезда не ходят. В этих пассажирских — то же самое. Все забито.» Ну мы разговариваем, говорим: «Ну слава Богу, хоть мы то не поехали.» А те по неделе стояли бы, ждали. Там еще с других деревень много их собралось. Так вот, помыкались они в Ишиме на станции, пожили на вокзале неделю, а то и больше, а потом в этих деревнях поблизости, в этих же, где то - совхоз, то - колхоз, поустраивались. Так и остались там. А мы остались у себя. Ну тут дома, короче говоря, остались. Ну раз война, такое дело. А я аккурат в 1940-м году кончил семилетку: 7 классов школы. И с этим с дружком со своим, с Витькой Сосновским, хотели в этот Свердловский геологоразведочный техникум поступать.

- А почему именно в Свердловск и именно туда поступать?

- Так там техникум был этот геологоразведочный. Геологами мы хотели быть, и, значит, хотели туда поступать. Отца потом забрали в армию. Правда, не сразу. А его забрали в армию в 1943-м году. Ну тут война же началась, и все эти дела. А у них, у этих у Сосновских, семь человек народу было. Виктора отец говорит: «Куда ты пойдешь? Там неизвестно, будут ли тебя учить в этом техникуме или нет.» И мы не поехали. Раз не поехали, значит — нужно идти в колхоз работать. Лето работали в колхозе. В колхозе, значится, лето отработали..

- Большой колхоз был?

- Да, колхоз большой был. И вот летом там отработали.

- А вы кем лично там работали?

- А просто на лошади работали. Дали, значит, нам там лошадь. Летом как раз уборочная было. Это сейчас дак вот всякая техника есть. А тогда жатки были. Вот пару лошадей запрягут, и работаем. А жатки еще с Петра Первого пошли. Значится, вот на этих самых жатках я и жал. Лошади все возили. К осени, когда вот сожнут все, пахать надо было. Но тракторов-то не было! Лошадьми все делали. У нас лошадей было, наверное, около 100 штук. Летом сено косить надо было. Были лошади, были коровы, были овцы. Вот, на все надо было накосить. А косили-то все вручную. В лесу работали. С косилкой там с лошадью не поедешь. Вот, помню, лето так и косишь. Потом всех в армию позабирали. Одни старики остались. Я-то вот с 1926-го года. А вот Витька Сосновский, тот, наверное, или с 1927-го года, или с 1928-го года была, помоложе, тот — нет.

- В армию много тогда забрали людей?

- Забрали много. Под чистую. Остались только инвалиды да такие, уже которым было под 60, под 50 лет. А нам потом сказали: раз не захотели в техникум, поедете в ФЗО в Омск учиться. Ну раз в ФЗО — ну в ФЗО мы вроде согласились поехать. С Витькой Сосновским, значит, с этим. А уже где-то в сентябре, в конце сентября., это дело было А раньше в школу ходили не 1-го сентября, а когда заморозки были. Уже картошку начинали выкапывать. Вот, значится, где-то в конце сентября или, может, в начале октября оформили нам документы в это ФЗО. Значится, приехали мы в Викулово. Нас сфотографировали, паспорта нам сделали, метрики были у нас, ну и все такое. И это - все там происходило. Вот надо было до места добираться... А до Ишима ехать тоже или на лошадях, или пешком идти. Это — 130 километров надо было идти. 30 километров до Викулово от нас, и там еще 100. А тут вьюга такая поднялась. Буран такой, в общем, начался. Дороги из-за этого замело. С дому-то поехали когда, матери нам хлеба там спекли на неделю. «Подождите да подождите!» - нам на месте, когда приехали, сказали. Мы пока ждали неделю, этот хлеб поели и пока там были, познакомились со всем, вот и все. На посиделки ходили, в клуб, ну и так далее. Ну и нам, когда мы познакомились с людьми, сказали: «Ууу, в ФЗО плохо кормят. Да там такое безобразие, да и все.» Мы с Витькой и говорим: «Не поедем!» Нам тогда сказали: «Езжайте домой. Вот когда расчистят дорогу, дак мы тогда вас вызовем.» А связь была только по телефону. Телефон был: по тайге вот два провода было протянуто, вот этакая там, значит, связь была. Вот, значится, мы говорим: «Не-е, мы не поедем.» Раз позвонили, два позвонили. Потом говорят: «Судить будем! Раз не едете...» А ведь судили раньше за такие дела. Раз не поехали! Ну Виктор, тот-то помоложе был. А мне лет, наверное, 16 уже тогда было. Мне говорят: «Не хочешь в ФЗО — на курсы трактористов пойдешь.» А трактористов раньше готовили в МТС-е (машинно-тракторная станция). А у нас вот Каргалинская МТС была такая. Вот я примерно это все помню. Так вот, это колхозов на 20 была эта, значится, машинно-тракторная станция. Там было так, что по комбайну дадут или по трактору дадут в деревню. А на осень всю эту технику сгоняют туда в Каргалу в МТС на капремонт. Там вот и курсы эти самые были. Значится, вот с октября и по апрель проучился я на этих курсах трактористов, кончил их, и дали мне после этого трактор.

- А на каком тракторе вы учились работать?

- А колесник, ХТЗ — Харьковского тракторного завода. Были ЧТЗ трактора, Челябинского тракторного завода, так те были гусеничные. Значится, дали мне трактор. Так я пока его гнал до МТСа, намучился. Лето кое-как отработал. НАМ в МТС-е дали справки на броню. Там было сказано, что Магонов Михаил является трактористом Каргалинской МТС. Она у меня и сейчас где-то есть, эта справка. Вот, значит, эту справку дали. Потом поля убрали, технику согнали туда, и оттуда уже должны позвонить, что когда нужно мне прибыть на работу капитально все это ремонтировать. Ну и вот, звонят мне с МТС-а: что вот такого-то числа нужно прийти капитально ремонтировать технику. А МТС — это 28 километров от нас, от Рябова. А в колхозе по 400 грамм давали только там на трудодни. И они, значит, кто работал там, только на картошке своей и жили. Жрать-то нечего было! И я решил: «Не, не пойду я в МТС!» А это уже был 1943-й год. И мне сказали: «Не пойдешь в МТС — через некоторое время призовешься в армию.» На призывную комиссию, значится, потом уж съездил я. В Викулово комиссию прошел, вот, и 20-го ноября 1943-го года меня в армию призвали.

В армию, значит, призвали. Ну я думал, что я раз курсы трактористов кончил, в сезон на тракторе работал, так в танковые части возьмут или еще куда. А нас, значится, погрузили и повезли в сторону Владивостока. Вот везли-везли, и привезли в Новосибирскую область, там есть Куйбышевский район. Городишко такой там был - Куйбышев. Он по величине такой же, как Нарва. Там в свое время Валерий Куйбышев в ссылке был. Это в барабинской степи было дело. А станция Барабинск — она по направлению Москва — Владивосток находилась, там, значит, железная дорога проходила. Так она где-то, наверное, километров 700 от этого от Новосибирска была. А от Барабинска, от станции, 12 километров было еще в сторону в степь туда, где Куйбышев этот самый был. Вот везли нас туда. А туда, оказывается, значится, с фронта перебросили 25-ю кавалерийскую дивизию учебную. Ну вот там учебка была. Как учебная эта дивизия, значит, использовалась. Нам отвели трехэтажное здание — школа там до этого была. Школу закрыли. Не знаю, было где там училище или нет. Но это дело уже осенью было. Ноябрь месяц. И нас минометчиками стали готовить. Были такие 82-миллиметровые батальонные минометы, на них мы и учились. Но 82-миллиметровые минометы изучали на одном этаже. А были там и 50-миллиметровые минометы. Он вот такой длинной всего (показывает), и там была всего 300 грамм мина. Такие вот маленькие были на них мины. Ну на фронте я их потом уже не видал. А учили нас на 82-миллиметровом миномете воевать. Ну вот, нас, значится, так обучали. Проконтовались мы тут где-то, наверное, до мая месяца.

- В день-то много занятий проводилось? Какие дисциплины проходили?

- Да немного было. Ну основное, что у нас было, — это то, что мы на полигон ходили. А так стрельбы у нас были. Ну в 6 часов подъем объявлялся. А в 9 часов был отбой. Там и мертвый час был у нас, и самоподготовка, и всякие боевые уставы изучать приходилось. И эту материальную часть изучать тоже надо было. Но зимой мало всего этого было. У меня дак еще пальцы отморожены на ногах были. Холодно было ведь все-таки зимой, когда 40 градусов мороза лупит.

- А голода не было?

- Там — нет, нас хорошо кормили. Обижаться не стоит. Где-то никак 800 грамм хлеба давали. 300 грамм — белого хлеба. В общем, давали 300 грамм белого и 400 грамм черного (200 грамм утром и 200 грамм вечером.) Компот давали, чай давали, 50 грамм масла давали, потом, значится, на обед второе — картошка, вот, щи, каши, все это такое было. И почему-то вместо мяса давали сбор всяких внутренностей: легкое, почку, селезенки, сердце, вот, и это делили. А стол был на 12 человек. В общем, делили это и давали. А потом, значит, это все кончилось, и нам стали давать еще по 50 грамм этого растительного жира кокосового, белого, его лярд называли. Уж мы тогда тут совсем зажили.

Поправились здорово. Что интересно: за нами дальше туда Ачинск шел. Так вот, всех тех, с наших деревень-то которых брали в армию, которых тут оставили, а которых туда дальше отправили... Там в Ачинске была учебка, потом еще какие-то были учебные полки.

- Как назывался учебный полк?

- Где-то в книжке было записано, я забыл. А дивизия была 25-я кавалерийская.

- То есть, у вас кавалерийская часть была?

- Нет. Ведь конница была только где-то до 1942 года, может быть, до начала 1943-го. А потом ее не стало. А эти-то части все равно были, номера-то, вот. Вот 25-я кавдивизия почему-то и была.

- А фронтовики были там у вас? Скажем, среди тех же преподавателей?

- Среди преподавателей? Ну там был у нас заместитель комбата по политчасти Мокрицкий, старший лейтенант, он - инвалид. Потом еще там были. Так-то в этой дивизии было много таких. А этот, значит, вот в нашем батальоне.

- А в вашем батальоне были в основном ровесники ваши?

- Исключительно ровесники. У нас к Омской области относился Тибрийский район, это где этот Ермак погиб, Викуловский район, Обатский район, Сорокинский район, Крутиха, это уже туда под Омск, - вот с этих районов вся вот наша молодежь и была, мы вместе служили. Одни молодые были. У нас только несколько с 1925-го года и с 1924-го года были, да и то - командиры отделений. А там обязанности все были распределены. Были командир миномета, наводчик, заряжающий и подносчик. Каждый что-то носил. Наводчик, например, лафет таскал, заряжающий - ствол. Мне плита попала, плиту вот я, значит, таскал. Ну и вот, значится, контовались мы там в этой учебке так: ноябрь месяц, с 20-го числа, потом - декабрь, январь, февраль, март, апрель, май, июнь...

- А присягу там приняли?

- Да, там.

- Расскажите о том, как вы на фронт попали.

- Ну через сколько времени это случилось? Где-то через шесть или семь месяцев после всего этого. Это уже тепло было. Помню, что тогда мы, бывало, на полигон минометы возьмем и туда, значит, отправляемся, и там, значит, так и занимаемся. Ну за зиму мы его изучили. Ну там наводку да и все такое. Ну и, короче говоря, мы чувствуем, что скоро нас отправят. И в одно прекрасное время, значится, нас погрузили в железнодорожный состав и повезли. Везли в товарных вагонах. Везли где-то, наверное, чуть ли не около месяца. Думаем: куда же нас везут? Вдруг привозят нас в Костромскую область, на станцию Касмынина. Выгружают. И — в лес. Июль месяц уже был. В лесу, значится, сделали шалаши такие по отделению. Вот нас три человека было, а отделение вот — это три миномета. Девять человек было на отделение! Вот на девять человек сделали эти шалаши и начали рубить артиллерийский полигон. Под Волгой это дело было, в 45 километрах. Такая там, помню, болотина была. А кое где островки леса такого были. Начали, значит, мы рубить вот этот лес, потом - уносить к дороге, вывозить. Вот тут мы проконтовались, а потом нас там же бросили на сенокос. Тоже какая-то часть была, то ли учебная или не знаю. Так раньше-то ведь вот эти учебные части существовали по тому принципу, что у них свое подсобное хозяйство было. Коровы, лошади, свиньи. Дак вот сено-то надо было для этого заготавливать! Мы его и готовили. Мы, значится, заготовили это сено. А эта станция Касмынина в аккурат вот по ту сторона Волги располагалась: есть там такой Некрасовский район, где вот Ненкрасов родился. Поэт этот вот, значит. Нас на лодке перевезли туда, и там, значит, в баню мы туда ходили, у Некрасова. Значится, помылись. Раза три мы туда ходили. Помылись, значит, кончили этот самый покос. Нас опять погрузили и в Торопец повезли. Там, значится, тоже какой-то комплектовочный пункт был. И землянки были, а там - двухэтажные нары, голые, ничего нет. Но в этих досках да бревнах клопов было столько! О-ооой! Мы, наверное, там с неделю побыли, потом нас опять погрузили, и — на фронт отправили.

- А когда именно вы попали на фронт, в каком месяце?

- Я попал на фронт где-то, наверное, в августе — сентябре 1944 года. И привезли нас под Ковель. Вот на Украине есть городишко такой — Ковель. Привезли нас, значит, под Ковель этот, и там в чистом поле, значится, остановили выгружаться. Везде вдоль железной дороги танки горят, пушки там и всякое барахло немецкое тлеет. Выгрузили нас и маршем, не знаю, сколько, черт его знает, пошли. Пригнали нас в лес. Ну это было где-то примерно километров 20 или 30 от Варшавы. Варшава уже была освобождена. В этом лесу, значится, нас, этих самых минометчиков, но тут были и пулеметчики, и автоматчики, отправили на формирование. Формировалась какая-то дивизия. Готовили прорыв. И мы там позанимались какое-то время. Помню, что картошку копали. А уже рожь, пшеница была сжата. А копали картошку. Вот, значится, мы там поучились немного. Начались холода. Стало холодно, значит. Уже осень наступила. Заморозки пошли. А жили мы в землянках. Землянки сами мы вырыли, и они, значит, неготовые были у нас. Ведь сами вырыли и в этих же землянках жили. И вот где-то осенью уже, наверное, в ноябре или в декабре, стали с нами так поступать: как ночь, так нас сажают на машины и везут. Привезут на место и говорят: вот это ваш объект. Для минометов нужно было в полный рост вырыть окоп. Это, значит, для 82-миллиметрового миномета, а он, наверное, чуть ли не под два метра размером. Дак, наверное, метра два в диаметре нужно было выкопать окоп и траншеями соединить, вот все эти минометы. А земля уже замерзшая была. Так было так, помню: вот киркой что тюкнешь, то и отскочит. Мы, наверное, с месяц ходили и долбили эту землю.

В одно прекрасное время, значится, нам было приказано сниматься с этих с позиций. Где там на формировании часть стояла. Сниматься! - нам приказали. А у нас же было тогда так, что мы, значится, ночь долбим, а на день туда нас увозили — в землянки спать. А там, наверное, от нас близко передовая была. Это уже потом, когда поехали, по Польше, через города Томашов, Радом, Попьяница, это стало понятно. Но мы тогда-то во втором эшелоне отсидели, потому что эти минометы — они на три километра могли стрелять, такая, значит, дальность полета мины была. Дак, значит, это уже потом, когда пошли в наступление, стало все нам ясно. А, значит, до этого привезли нас опять в эти свои окопы. Мины там у нас заготовлены были. Дополнительные заряды одеты все... И на завтра была назначена артподготовка. И потом как начали долбать!!! Ну земля гудела. Наверное, там всяких калибров было артиллерии, которая стреляла. И минометы, и сорокапятки, и 76-ти, и 120-ти миллиметровые пушки, и дальнобойная артиллерия. Лупили так, наверное, больше полчаса. А мы думали: много. Так мин много, помню, мы заготовили. А все не расстреляли. Так они и остались. Потом последовала команда: «Отбой!» Все, тихо стало. Слышу: «Ура!» закричали там. Ну, наверное, с километр от передовой мы были тогда. «Ура», значит, наши закричали и пошли в наступление. Мы, значится, вылезли наверх с этих своих окопов. А я раз мины наготовил, то я в ход сообщения пошел. А земля там была такая, что кругом все глина одна была. Так я вбок подкопал такую печурку, залез туда, а рядом — Долгов и Подобед спрятались. Они оба смоляки были. Значится, Долгову под 40 лет было, а Подобеду, он был учитель со Смоленска, тому, наверное, годов 26 было, вот так. А я стерег вот их, такой молодой, мне тогда 17 лет было или 18, вот. И вот, когда стреляли, когда была эта самая артподготовка, вдруг Долгов закричит: «Магонов! Подобеда убило!» Может, это и наша мина была. Но ведь немцы тоже лупили. И ему в висок попало, и вот такое с палец там у него пятно появилось у него, вот такая кровяная дырочка. И все, он погиб. Мы его оттянули в проход с этим Долговым, постреляли еще, и вот когда отбой скомандовали, устали. Так вот, веришь, нет ли, так было такое. Видать, немцы били с дальнобойных орудий. И было, значится, так. Как упадет снаряд, крупнокалиберный, наверное, 120, если не больше, миллиметров, так силы хватит пробить. А земля промерзшая была сантиметров на 70, если не около метра. Ну как снаряд пробьет туда, взорвется, сил-то не хватит выбросить в стороны. Так он вздует, образуется так гора вот такая, - и не пройти. А у нас минометы возили на повозках. Конные повозки, значит, были, там был ездовой, была пара коней. На один миномет это все полагалось. Ну и кроме того, там мины в ящиках и в лотках были, и был там вещмешок, были патроны, и все такое.

И вот мы пошли дальше, значит. Оказывается, это был Сандомирский плацдарм. Это уже на той стороны Вислы в Польше дело было. Вот пошла пехота, пошли танки, мы — следом за ними. Значит, погрузили минометы и поехали. Вот прошли мы через эти города вот: Радом, Шо, Попьяница. И туда так дальше двигались. И пошли мы, пошли... Шли мы день и ночь. Спали дак на ходу. Вот идешь, бывает, и так пярмо на ходу и спишь. Дошли мы так до Одера. К Одеру подошли уже где-то в апреле: как-то так было, что апрель месяц был, что тепло было, лед был поситевший, на нем дырки такие были. Вот, нам надо было Одер форсировать. А на чем? Встанешь на лед — дак проваливаешься. А там, значится, поблизости была деревня такая Цебенген расположена. Так вот, мы поснимали все эти штакетные заборы, калитки, ворота и положили на лед. А там эта река широкая, течет быстро, ну Одер вот этот самый. И по этим доскам вот перебрались на ту сторону. Мы днем туда подошли, к этому Одеру, а к вечеру, значится, уже перебрались туда. Потом темнеть стало. Когда мы туда подошли, там деревушка, сейчас как помню, Фоккельзан была такая. Пришли в эту деревушку — немцев нет. Все удрали. В общем, переночевали мы там. А осталось нас сколько?... Ну минометы мы с собой перетащили на ту сторону. Мин еще несколько было. А мины выстрелили, а минометы я уж не знаю, куда их потом дели. И было так, что со стороны этого Фоккельзана немцы на второй день атаку предприняли, чтобы возвратиться в эту деревню. А мы на краю деревни были. Там был такой двухэтажный кирпичный дом. Такой метров десять, наверное, шириной. Вот за этим домом стояли у нас эти минометы. Мы сразу как только оборудовали или поставили минометы, для себя укрытия обязательно сделали — щель шириной вот в лопату и длиной в лопату. И вот он стал чирик-чирик с автоматов то с этих по нам стрелять. А тогда ПТРовцы были с нами. И вот из-за этого дома, сказали нам, что, значится, на двух бронетранспортерах сколько-то пехоты идет. Ну и наше командование, значится, вызвало огонь на себя. Координаты дало. Я успел заскочить в окоп свой. Сел, и в аккурат с этим со всем. И ноги выпростал. И надо же было, что вот возле заборчика со штакета 76-миллиметровый снаряд упал. Ну он метра, наверное, два до моего окопа не долетел, как ткнулся, и все. А там место песчаное было, как в Усть-Нарве (курортный городок в Эстонии). Вот этим песком меня всего с головой засыпало. И забор на меня повалился. А я вот так ноги протянул. И сижу. А землей-то как тряхануло меня тогда! Так тут даже кости затрещали, заболело все кругом. Я сижу и думаю: «О, сейчас умирать буду.» Боль эта прошла. Сижу. И потом думаю: вот сейчас артналет этот кончится, и я вылезу. А потом думаю: «А если наши отступят, я останусь тут?» А не вылезти, не подняться мне было никак. Ноги-то были присыпаны. Я, значится, кое-как рукой землю отгреб и кричу: «Попов, откопай меня!» Попов старик был, тоже, наверное, лет под 40 ему было. Он, значится, маленько покопал лопатой и говорит: «Ну, вставай!» Я говорю: «Копай еще, мне не подняться.» Так вот, этот снаряд, который ударил туда, меня так засыпал, получается. А минометы стояли метров, значится, в 10 от дома от стены. А там были ящики с патронами. В это время артподготовка шла, а потом - «Катюши» начали «играть». Но до нас метров 100 не долетели эти снаряды. Ну они малые такие были. Я видал разрывы в рост человека, а это разрывы такие небольшенькие были. Дак вот как взорвался этот снаряд! А там как раз на этих ящиках под стеной сидел вестовой командира роты 8-й. Так вот ему где-то попало, и так он и сидел. А Волкову, потому что тот не вырыл себе окопы или что, пробороздило осколком. Не повредило кость, а просто над головой сверху прошло. А второму, молодому, тому горло пробило.

- Погиб?

- Нет, живы остались. Ну и мы тогда от этого Фоккельзана пошли уже по ту сторону Одера уже где-то к Зееловским высотам. В аккурат там проходил канал Одер-Шпрея. Вот мы на этом канале закрепились, и на второй день в час дня пошли в наступление. Ну минометы эти я не знаю, куда чего делось, а нас всех, вот кто минометчики были, в стрелковые роты направили, потому что пехоты то не было. Поубивало всех! И мне дали ручной пулемет Дегтярева. И я — вперед. А этот канал тоже в сосновом лесу находился, и течения там не было. И было так: куда ветер подует - туда и воду гонит. И он метров 50 шириной был. По обе стороны дамбы располагались: такие метров под 12 шириной и высотой метра два с половиной, а то и три. Вот нам, значится, понтонеры через этот канал сделали на понтонах, решетчатые такие трапы, и вот по трапам этим самым, которые они бросили, мы и перебрались. А уже тепло было, апрель месяц... 22-го апреля это было в аккурат. Уже сады цвели. Вот, теплынь такая стояла. И там, значится, против нас власовцы воевали. Сколько их там было, не знаю, сколько. И потом как тут артиллерия побила по переднему краю. А по этой дамбе по верху у них были выкопаны траншеи в полный рост. Вот, значится, когда мы выбили их с первой траншеи, я тоже перебежал с этим пулеметом. Вдруг, слышу, кричат: «Магонов, вон немцы!» А там, значится, от этого канала пространство такое ровное было: нет ничего, ровное все. А дальше там опять лес шел. «Вон, - говорит, - немцы в лес убежали!» Я уже посмотрел: они в лес втягиваются. Человек десять их было. Я прицелился, значит, и пол диска, наверное, выпустил туда. И только я хотел голову оторвать от этого пулемета, как с правого бока увидал, как около меня шуранула эта пуля. Красная черта такая прошла! И она попала в аккурат рядом... Он, наверное, мне в голову целился, когда стрелял. И вот в этот момент, когда он на курок нажал, я голову-то приподнял, и эта пуля в ствольную коробку, в пулемет сюда, попала. И я не помню после этого ничего. Меня с ног сразу сбило. Ну в момент тот самый. И я не помню ничего. Лежу. А я был в фуфайке. Фуфайка, гимнастерка, теплое белье были на мне. Дак вот, эта пуля когда разорвалась, значится, от этого у меня загорелась фуфайка. И сколько вот все это продолжалось? Ну, короче говоря, я сколько-то времени лежал без памяти. Но потом, когда вот тут все загорелось (показывает на теле), когда вата-то эта прогорела, то зажгло у меня все тело. Вот я тогда соскочил. И у меня в правом глазу красное такое что-то образовалось. Я чувствую, что у меня кружится все. Я вот так приложил палец к правому глазу. Смотрю: левый глаз видит. Левый закрою: правый как видит, не пойму ничего. В общем, ранение было у меня такое, что у меня задело и у шеи, и у руки, и в кость, и в ключицу, и в титьку сюда попало. У меня два еще осколка есть: в титьке и тут вот, между этими сквозными. А в глаз попало маковое зерно. Шкурка вот эта от пули. Так мне делали операцию под этим всем электромагнитом, вытаскивали, - вот трех миллиметровое отверстие делали, ну разрез делали, и там три шва наложено у меня было. Вот, 22-го апреля 1945 года, в час дня, меня так ранило.

- Вас эвакуировали сразу?

- Ну меня сразу же эвакуировали... Тут, как только это случилось, позвали этого санинструктора, он мне руку тут перевязал, тут вот завязал, и я сам перешел обратно по этим по мостам, по трапу. А там знакомые артиллеристы с сорокапяткой сидели. Я еще решил: «Пустяковое ранение. Еще скажут, что ты дезертируешь, саботируешь.» И уходить не хотел из части. Мне говорят: «Это ты сейчас вот так говоришь. А потом развезет, дак и до санчасти не дойдешь.» Вот я в санчасть пришел, старшина принес нам котелок патоки, буханку белого хлеба. И еще там двое солдат наших было. Мы поели, и я лег. Не спавши был. Приходит санитар, меня за ногу дергает, говорит: «Вставай!» Я ему говорю: «Дай поспать!» Вот, значит, санбат я попал. В санбате, значит, оба глаза мне завязали. Я говорю: «Так у меня один!!!» «Может и этот погибнуть», - сказали мне. В общем, завязали мне обои глаза. Переночевали. На второй день, значится, меня будят: в машину санитарную. В санитарную машину посадили и привезли на аэродром. Репин такой городишко был, там ранен и убит был, по-моему, Багратион. Он похоронен ведь в Казанском Соборе. Вот привезли туда, значит, меня на аэродром. С аэродрома привезли, выгрузили в Швибус. В Швибусе санитарная машина подъехала, и меня повезли. И там уже оперировали меня. И со Швибуса на машине, на санитарке, привезли в Варшаву. В Варшаве, помню, какой-то такой театр небольшенький был. На втором этаже мы там и разместились. Ну там дня три или четыре были мы. А потом опять пришла санитарная машина, нас погрузили, привезли на вокзал, и выгрузили уже в эти в санитарные вагоны. В пассажирские. В пассажирские вагоны, значит, погрузили и повезли. Везли-везли-везли. В общем, все это уже надоело. Привезут — остановят. Привезут — остановят. Вдруг среди ночи слышу: стрельба. А это по Польше везли нас. Мы подумали: это, наверное, бандеры обстреливают поезд. А эти сестры говорят: «Война кончилась!» 9-го мая это было. И вот нас повезли через Гомель, через Белоруссию, и привезли в Казань. И вот я в Казани еще два месяца в госпитале побыл, и все. На этом кончились мои похождения.

- Глаз не отняли?

- Нет. Мне предлагали сделать операцию. А я как посмотрю у кого сделано, так если у кого веко не тронуто, дак не различишь. А у кого тронуто: так у тех или разномастные, или он завернется так, что надо все время с зеркалом ходить и смотреть, чтобы его поправлять, чтобы его на место поставить. И у меня он гноился. Я тогда сказал: «нее, не надо.» И так и не дал его удалять.

- Но он у вас не видел тогда уже?

- Не-ет. Я сперва видел. Когда вот так в госпитале лежал, так немного видел. Бывает, вечером стемнеет. А у нас в аккурат был комсомольский садик рядом. А раньше там была музыкальная школа, трехэтажная. Так вот, около этого ленинского садика стояли столбы, а на них фонари-то горят. Так я, бывает, вечером, когда стемнеет, закрою один свой глаз, смотрю, и так вижу тем глазом, который не видит, что точка горит. А потом перестал глаз этот видеть.

- Задам вам несколько вопросов по войне. Скажите, местное население в Польше и в Германии вам встречалось?

- В Польше не встречалось. Ну как? Но, по-моему, в Польше, то ли в Радоме, то ли в Томашове, я уже забыл, был такой курьезный случай. Ну мы-то шли во втором эшелоне. Первый эшелон — так те прошли. Все везде горит, дымится. Идем. Смотрим: че-то у солдат там давка. А тут какой-то подвал был. И причем такой большой, что на машине туда можно было ехать. А оказывается, там вот литровые бутылки стояли. А в них - малиновый сок. И таким чехольчиком из соломы, значит, бутылка была одета. И там целый этот подвал бутылок был. И вот братва-то наша огнедила и туда бросилась. Ну вот знакомый тут мне подвернулся. Ну он, значится, вот тут потоптался-потоптался, и все. А у меня, значится, вещмешок был, и патроны там были, да еще подсумок был, да еще же у меня и карабин был. А туда и туда прут и оттудова прут солдаты. Не залезть с этой винтовкой. Я ему, знакомому своему, тогда и говорю: «На, подержи мою винтовку! Я туда залезу, и возьму, дак и тебе возьму, ну сколько могу.» Вышел оттуда, а его и нет ни х...я Солдат без винтовки! Посмотрел: рядом стоит дуборга чья-то. А мы дуборгой называли старого образца винтовки. Она в аккурат с мой рост. Так тот, видать, этот солдат оставил свою эту винтовку, а мой карабин взял. Так я свой взвод догнал. А у нас Азаматов такой был, башкир, учитель, тоже лет 50, наверное, ему было. Так я не помню, сколько я этих бутылок взял. Ну и вот, значится, дал ему. А он сладкий, этот сок, был. Попил он его с хлебом и говорит: «Магонов, поел я и опьянел.» Вот это такой случай был.

Потом случай был тут же. Тоже, значит, через несколько дней. Пришли мы в один город. А там - пивной завод работает. Танки прошли, пехоты первая цепь прошла, а мы то сзади идем. Вот! И, значится, кто в каске, кто в ведре, кто в чем несут пиво. И я туда сунулся, в этот завод. А там был подъемник такой, который вверх и вниз ходил: до подвала и из подвала. А в подвал чтобы вылезти, там попасть нужно было на глубино метров, наверное, 6 вот так. Я, значится, спустился туда. Со мной спустился поляк. Это в Польше было. Поляк спустился, и еще, значится, один солдат. Я спрашиваю: «Где пиво?» У этого у поляка, значит, спрашиваю. Он говорит: «Це пан, це пан». И показывает. А там такие бочки стоят, круглые и деревянные. Лежат они, значит, на таких на подставках. Нигде не видно этих самых ни кранов, ничего. Ходили-ходили. Тогда этот солдат берет автомат. И с автомата в эту бочку стреляет. В общем, очередь как дал по ней. А там-то что? Доски. И поссало это пиво. Тут, значится, кто каску снимет, нальет себе это пиво...

- В Германии вы тоже не встречали населения?

- Ну вот в Польше только то, что я сказал, было. А в Германии с этим как было? Значится, как границу мы вот перешли, после Сандомирского плацдарма, и как дальше туда пошли, тут-то мирно было. Все, идем дальше днем маршем. Повозки идут, а мы идем во втором эшелоне так. И я захотел пить. А мне, значится, Долгов и говорит: «А вон, зайди в хату-то и попей.» Я в хату зашел. Там все культурно сделано: кровать, постель застлана, подушки, все такое. Я крикнул: «Есть кто?» Молчок. Посмотрел, прошел — нет никого. Все попрятались. Никого нет. Так что и в Германии тоже никого не видал. А однажды, помню, мы с дружком, значится, что решили? У каждого немца на чердаке там патока хранилась. Вот такие горшки большие глиняные были. И в этих горшках была патока. Так вот мы в один дом, значится, зашли, он двухэтажный был, и пошли наверх. Начали патоку вот эту искать. Зашли туда, походили — нет никого. Дом-то большой такой был. Потом перегородки эти открыли, а там, наверное, человек десять находятся: женщины, ребятишки такие. Одна скрестила руки, кричит: «Майн киндер!» Вот, мол, показывает на детей и говорит: «Мои дети!» Завопили, заголосили. Думаю: что, думают, расстреливать будут их или чего? Я этому своему дружку говорю: пошли отсюда. Закрыли все. А так — никого не встречали.

- А вообще трофеи брали солдаты?

- Трофеи? Брали.

- Ну какие, например?

- Ну, например, вот я себе взял рукавицы заячьи. Потом взял себе, потому что зимой-то было дело, безрукавку заячью, теплую такую. Ну как дело было? Придешь, бывает, а дом открытый, все, и берешь. Никого ведь ничего нету. Это вот у меня было. Потом, значится, эти штаны взял. Там-то хоть теплое белье у нас было, а все равно холодно. Так немецкие гражданские, бывает, оденешь поверх этого, и все. Дак вот, когда потом тепло стало, уже к марту месяцу, дак командующий приказал, чтобы сняли это все. Говорит: «А то не армия, а как колхозники.» Поснимали эту одежды мы тогда.

- А как вас кормили на фронте?

- На фронте как кормили? Пока вот были на формировании, дак кормили плохо. Это когда мы в Польше были, я имею в виду. Там то ли от поляков, то ли это от немцев осталось это зерно-пшеница. Так вот, эту пшеницу, или ее уже добыли такую, но ее секли и варили, и из нее кашу нам варили, суп варили. Вот тут-то плохо мы питались. Когда же к передовой туда пошли, когда мне дали вот этот автомат, там старшина приносил свинину вареную, суп гороховый. И я вот любил, значится, когда мне спирту принесут - грамм 150.

- Вообще 100 грамм полагалось все время?

- На фронте да. 100 грамм полагалось! Так вот, бывает, этого спирту выпьешь и сразу вот этой свининой закусишь, и вот хорошо будет.

- Это перед боем давали?

- Нет. Когда в обороне были.

- А было ли такое, чтобы кто-то отказывался от спирта?

- Было. Так его там как воды у старшины было. На повозке у него был молочный бидон этот, целый этого спирта. Хоть сколько хочешь пей.

- Махорку тоже выдавали?

- А вот я не курил, дак не знаю. А 100 грамм все время выдавали, это да.

- Насколько многонациональным было ваше подразделение во время войны?

- У нас татары были, удмурты были, вот. А вот когда мы Одер форсировали, и где-то ну, наверное, весной, когда вода такая холодная была и лед сошел, нам откуда-то прислали этих двух казахов.

- А политработники попадались вам на фронте?

- Да, были.

- Они шли в бой вместе с вами?

- А не знаю, не. А они там сзади были.

- Как минометчик по каким целям в основном вы стреляли?

- А в основном по пехоте, по траншее стреляли.

- Бывало ли такое, что немцы обнаруживали вас, ваши минометы?

- Не-а.

- А вы засекречивали как-то свое расположение?

- Ну маскировку делали, да и все.

- А самые тяжелые бои где для вас проходили?

- Не знаю.

- Какими были потери у вас?

- Ну что об этом можно сказать?... На Сандомирском плацдарме я потерял Подобеда. Потом Васю Тарасова потерял, это уже по другую сторону Одера было. Потом этого Ваню Громова. Потом - Сашку Беликова, с которым вместе учились на курсах трактористов. Потом — Петю потерял. Забыл фамилию. Потом Рубекова. Шесть человек я потерял за войну.

- А как погибших во время войны хоронили?

- Во время войны я не видал, как хоронили. Но про это я вот что могу рассказать. Я когда был в деревне Фоккельзан, так она от берега ну где-то километра за 2 всего была. Так вот, когда мы туда попали, все разбрелись, куда кто, потому что жрать-то охота была. И думаю: «Схожу ка я туда на берег, там все-таки, может, кого-нибудь встречу. Хоть хлеба даст пожрать-то.» И вот прихожу туда, а там уже, когда вот форсировали Одер, через него была высоковольтная линия проведена. Так там один провод оборвали, спустили и закрепили за одну опору: там и там. И потом паром такой вот шел там, значит. И вот по этому парому передвигались. Вот я подошел туда к этому берегу. Ну врать не буду. Смотрю: метров 8 или 10 такая поленница такая лежит и накрыта брезентом. И я и думаю: че-то такая больно высокая. Полтора метра! Я подошел, отвернул и сразу закрыл. Там солдаты были убитые. Лежал там и майор убитый. Ну по погонам-то я узнал. Я закрыл и ушел, и больше не стал на это смотреть.

- Что можете вообще сказать о 82-мм минометах? Они хорошо стреляли вообще?

- Ну это хорошая была штука.

- А такое, чтоб выходили из строя минометы, было у вас?

- Слыхал я об этом. Ведь там получалось что? Для того, чтобы миномет не вышел он из строя, заряжающий вот, который бросает мины, ногу должен держать на плите. Вот в другой раз бывает так, что возьмешь ее, мину, спустишь, а она там ударится и не вылетит. А ты в спешке взял да другую. И все. Были такие случаи. Потому что принцип работы вот этого вот взрывателя такой, что там есть слюда такая, головка, которая блестит, и под этой слюдой там на пружинке есть такой боевичок, штырек такой. И этот штырек — он на этой пружинке, а эта пружинка — это три шарика, подшипника таких круглых, которые это дело держат. Дак вот когда она ударится, этот оседает боек, и шарики эти выпадают. И вот он на боевой взвод становится. Даже можно так вот делать: взять эту мину, так стук ее, и она - на боевом взводе. Уже брось ее — и она взорвется.

- А что больше всего боялись: бомбежек или обстрелов?

- Под бомбежками я два раза всего был. Это было на марше. Мы вот шли. И потом, помню, возмущались, что днем идем, а немцы летают. А почему-то всегда наш полк самый последний шел. Вот я во взводе тоже последним ходил. Вот иду. Слышу вдруг, что загалдели где-то впереди. Впереди как. Пока чухаешься, чего, что, а эти уже побежали в укрытие. А дело-то зимой было. Значится, фуфайка и шинель были на мне. Быстро-то не разбежишься. Так я что делал? Вот если он, самолет немецкий, летит оттудова, я в кювет, вот в канаву, никогда не ложился. А ложился на ровное место. Вот он летит если, то я лягу головой туда. Потом встаю, пока отдыхаю, все. Пока разворачиваюсь и это все делаю. А он туда пролетит, там разворачивается и опять летит. Я поворачиваюсь и опять ложусь вот так в землю. Так вот два раза было у меня так, что возле ног крупнокалиберные пули прошли, и что в 10 сантиметрах мимо головы прошло.

- А под обстрелами тоже были?

- А под обстрелом был. Но я был под обстрелом «ишаков». Были у немцев шестиствольные такие минометы. Там, помню, была траншея, которая была в полный рост выкопана. Так я успел отскочить в это время и как вот сел туда... А у меня были вот эти немецкие штаны брезентовые. Так этот снаряд где-то недалеко разорвался, а этот осколок как упал на штаны, и от этого на них и дырка прогорела.

- Скажите, а награждали вас вообще во время войны?

- Я почему дольше и был на фронте, потому что в артиллерии дак находился, не на самой был передовой. А на передовой там долго не проживешь... Наград не было у меня. Может, и были где-то, а Бог их знает.

- Просто я не так давно смотрел: сейчас в Интернете, на сайте «Подвиг народа», выложили наградные представления. И там, например, есть представление вас на орден Славы и на медаль «За отвагу». Значит, вы были представлены, но не получили награды?

- Может быть...Интересно. Я сегодня слушал, что в Таллине, и фамилию сказали этого человека, награда нашла какого-то ветерана. Так что могут и мне дать. А наград мне не вручили. Ну видишь, в чем дело-то? Было так, что уже после боев-то списки подадут, а в следующем бою или убьют, или ранят. Ну-ка интересно об этом будет узнать.

- Видимо, по ранению вы не получили.

- Дак ранен был и выбыл. Некоторые есть раненые, но после вылечивания опять награды приходят. Так они получают. Но мне говорили, что за ранение меня должны были представить к ордену Красной Звезды. А так у меня есть медаль «За победу над Германией». Но я наград не ношу.

- Скажите, а как во время войны к Сталину относились?

- К Сталину хорошо относились.

- А было такое, что в атаку шли с именем Сталина?

- Да, да.

- А вот понятие фронтового опыта было у вас? Чтобы, скажем, страха со временем становилось меньше? Ведь страх сначала-то был у вас?

- Нет, не было. Я ждал, чтоб меня ранило вот там за форсированием. А потом, помню, подошел я к своим ребятам, на сорокапятке которые были, дак уходить неохота было.

- Вши были на фронте?

- Нет.

- Женщины на фронте попадались вам?

- Санитарки были.

- Такое было, что не хватало оружия или боеприпасов?

- Не-ет. Всегда хватало.

- Трофейное оружие использовали?

- Не.

- Чем вообще были вооружены во время войны?

- У меня сперва была винтовка. Потом я старшине и говорю: «Ты мне автомат принеси.» Винтовку эту я ему отдал, а он мне принес автомат. И я до самого последнего с автоматом ходил. Диск у меня был. Два диска было по 72 патрона. Круглые такие, вот, были диски. И всегда 90 патронов была, коробка такая, промасленная, была у меня. Две коробки носил патронов. Обязательно!... Вот все не любили носить лопатки. А у меня лопатки не было такой пехотной, а я ручку обыкновенной солдатской лопатки отрубил и всегда носил. И если где, я сразу копаю.

- А насколько разного возраста были те ваши товарищи, с которыми вы воевали?

- Разные. Я уж говорю, что был Долгов, потом — Волков, мы в сыновья им годились.

- А как сложилась ваша жизнь после войны?

- Можно сказать, что и хорошо сложилась. Меня в 1945 году, в апреле месяце, 22-го числа, ранило. В мае месяце меня в Казань вот привезли, и я два месяца там, значит, проконтовался. А в Казани, в общем, облвоенкомат такой находился. И он занимал два квартала в городе. Короче говоря, занимал площадь такую большую: на Островского выходил и на Свердлова. И здесь, по Сорочке, тоже захватывал. Там, где он был, раньше останавливался Петр Первый. Там Суконная фабрика такая была. Ну и, значится, там, при этом облвоенкомате, был пересыльный пункт. Почему? Потому что там, в Казани, в то время очень много было этих госпиталей. Вот мой госпиталь был 19-08. И там только глазники были. Так вот, те военнослужащие, которые выздоравливали, после направлялись вот на этот на пересыльный пункт, а потом сюда приезжали с воинских частей представители и забирали их к себе. В общем, было так, что там пока неделю-другую живешь, познакомишься или встретишь земляка, приезжает «покупатель» (тот, кто набирает). Спрашиваешь: «Куда?» Он говорит: «Вот туда».

Ну и тут однажды, значится, познакомился с одним, который набирал к себе людей. В основном туда к нему шли чуваши, марийцы, мордва. А куда он забирал? Это были, значится, артиллерийские склады. По первости, значит, когда такие дела делаются, пишут, что вот чем они занимаются. Там написали: артиллерийские снаряды смазываем, бомбы смазываем, укладываем. В общем, это ыбли артиллерийские склады да все такое. А я как-то пока был на пересыльном пункте, значит, с одним человеком познакомился. Он был от облвоенкомата. Так там у него двор, знаешь, большущий был: ну вот квартал на квартал. Наверное, метров 300 так был. Там и машины стояли, и сарай построен был дровяной. А в то время как раз демобилизовывать стали старшие возраста. Ну караульный взвод был, от которого солдаты ходили в наряды, все было так же самое, ну и по два часа что ли стояли. Но только боевое оружие им не давали. Винтовка учебная была. Он мне и говорит тогда «Короче говоря, у нас демобилизуют двух. Надо в караульную службу людей. Пойдешь?» Я сказал: «Пойду.» Так я стоял в карауле возле военкома. Военкома, в общем, охранял. В Казани дело было.

А потом познакомился с другим человеком. Он мне и говорит: что нам нужен оружейный мастер, демобилизуют наших людей, можешь? Я говорю: «Так я курсы трактористов кончал. «Ууу, - сказал он, - можешь, мушку сможешь поставить, заменить да все такое.» Вот и пошел я, значит, туда. Там сколько то был, сколько-то служил. А потом, значится, там еще был склад. Как бы тебе про это сказать? В общем, там были и вещевые склады, и продовольственные, и оружейные. Потому что ведь во время войны в каждом военкомате офицеры служили. Там были первая часть, вторая часть, третья часть, секретная часть. Вплоть до облвоенкоматов так все было организовано. Так там до подполковников офицеры служили. Военкомом был полковник, фамилия его была Евдокимов. Так вот, значится, демобилизовали вдруг там двух кладовщиков, оба они были с 1918-го года. Артиллерийские были склады. Но там большая часть — это было учебное оружие. А какое оружие? Гранаты, радиостанции, автоматы, пистолеты, пулеметы, в общем, всякое оружие. Я, значит, вот туда устроился. Там работал. А потом однажды получилось вот что. При этом облвоенкомате был такой отдел всеобуча. Вот этих, которые завтра призываться были должны, там знакомили с оружием, со всем, брали на недели на две с деревень в район. И там их обучали летом этому делу. Однажды приходит лейтенант Бехтерев, смоляк, и говорит мне: «Знаешь что? Вот здесь не положено теперь военнослужащим солдатам на складе быть, а только вольнонаемным. Вот если хочешь вольнонаемным быть, мы тебя демобилизуем, а не хочешь — в часть отправим любую.» Я подумал-подумал. А мать у меня в Сибири там жила, в Рябове. Женька, брат, ущел в Ишим на железную дорогу работать. А двое, Коля и Петька, еще с матерью оставались.

- Так отец у вас не вернулся с войны?

- Нет. Меня вот в 1943-м забрали в армию. А где-то в 1943-м году, в июне или июле месяце, было вот танковое сражение под Прохоровкой, это была Орловско-Курская дуга такая. Так на отца пришла похоронка: пропал без вести. И отец не вернулся. Вот, значит, это июнь — июль месяц был. А 20-го ноября меня взяли в армию.

Ну и вот. Мать пишет мне из Рябова: «Приезжай, забери нас отсюда, иначе мы умрем с голоду.» Вот Афанасьев такой писатель есть, в Новосибирске живет. Он тоже с 1926-го года. Так он тоже советскую власть не любит. А тут, значит, вот уже теперь-то его спрашивали: «А почему? Да что так-то?» А он и говорит: «У меня сестра с голоду умерла. В тылу была, и нечего было есть.» Я, значит, 1945-й и 1946-й года в армии отслужил. А это был где-то, наверное, май месяц 1947-го года. Мне сказали: «Хочешь, мы тебя демобилизуем? Не хочешь — отправим в часть.» Я так подумал-подумал и решил: а, демобилизуюсь. Вот демобилизовался после этого. Еще, наверное, месяца два поработал, а потом заявление на расчет написал. Рассчитался и поехал в Гомель, на родину. Приехал — там поле, груды кирпичей, все разбито, нет ничего. Я походил-походил, и, значится, устроился в облвоенкомат, тоже в отдел всеобуча, - кладовщиком оружейного склада. Там, значится, до сентября поработал, вот с мая месяца до сентября. А 17-го сентября я уволился и уехал к матери. Это уже было в 1947-м году. И вот пока с Ишима до Голышманова 17 километров шел, был мороз. А ботиночки немецкие были на мне. А там - только носок. И отморозил пальцы себе все. Прихожу, мать и говорит: «Ну что? Надо собираться. Поехали домой, в Гомель.» Вот мы собрались, корову продали. А в аккурат реформа денег началась в СССР: деньги менялись. Корова у нас хорошая была. За 3000 рублей новыми деньгами мы корову эту продали и договорились, что вот этот колхоз повезет опять это мочало в Усть-Ишим, ну и нас заодно подвезут. Вот они нас туда свезли. Мы билет взяли, приехали в Гомель. Нас вот уже четверо стало: мать, я, Петька и Коля. Жить надо! А жили люди в подвалах везде, и всё. Нигде не было жилья! Мы помыкались-помыкались так неделю. На вокзале пожили, и тут вдруг — вербовка. Вербовали тогда на 2-ю Свирь под Ленинград, в Подпорожье. На 2-й Свири тогда станция строилась тогда. Ее до войны начали еще строить. Но во время войны там финны оказались. Они оккупировали эту территорию, ну и затопили котлован станции. Мать и говорит: «Поедем туда, дадут хоть жилье. Работы-то мы не боимся, а хоть жилье дают.» Вот мы завербовались и туда приехали, мне книжку выписали январем месяцем 1948-го года, а число уже какое там было поставлено, не помню.

Вот я туда на станцию и устроился, значится. Нас в зону затопления направили. В общем, мы должны были водохранилище делать-чистить. Ну, значит, меня там приняли мастером участка. 100 человек мне дали работяг, они тоже были вербованные. И чистое поле делали. Что можно сжечь, сжигали, а что нет, так то на дрова, то на шпалы готовили. Вот я там проработал до 1952-го года, с 1948 по 1952-й. В 1952-м году эту станцию пустили и стали, значится, работяг этих ну на другие станции переводить. Это сейчас все делается по-другому. А тогда существовало Министерство строительства электростанций, было такое Министерство монтажа. В общем, все было расписано. И вот, например, если люди в Министерстве электростанций когда работали, им через три года 10 процентов к заработку приплачивали. Люди не разбегались все, а держались. Ну и вот, значит, стали посылать кого куда. Кого вот в Нарву, кого — на Кольский перешеек в Энзу. Это — в Финляндию. Ну те, которые пораньше нас уехали, одинокие были, так нам писали оттуда, как там житуха да все. Так написали: «У Энзы плохо. Вот финский поселок там стоит: то пограничники ночью стучат, открой, потому что ловят кого то, ищут, то сын придет: ты, говорит, в моем доме живешь, я тут раньше жил.» Ну и я тогда и решил: «Не-е, не поеду в Энзу, поеду в Нарву.» Так вот в Нарве и остался.

В Нарве вот я прорабом стал работать. Мне дали 40 человек бурильщиков татар, и мы скалу бурили. Все это - под котлован и напольный бассейн. Строилась тогда Нарвская ГЭС такая. Ее в 1950-м начали строить, а я в 1952-м, в сентябре, приехал. Дали мне вот этих татар, значит. Потом дали два экскаватора - «Воронежец» и «Бом», они были бельгийские. Я наряды закрывал, в общем, командовал. А мать моя в Гомель туда уехала к себе. Там есть пригород — Костюковка. Там стекольный завод имени Ломоносова был. Вот она на стекольном заводе в кочегарке работала. Завод круглые сутки работал. Так она загружала там топку. Ну тут, значится, Нарвскую ГЭС построили. Нас, 20 человек, отправили в Сталинград на повышение квалификации на полгода. Значится, вот прорабы, мастера, потом — механики, бухгалтера, нормировщики, много было всяких людей, все туда поехали. А это, значит, в аккурат было на берегу Волгодона, - был такой канал Волго-Донской. Так вот, на берегу этого Волгодона был наш учебный центр. Значит, вот туда я попал. Я там полгода проучился, потом приехал и достраивал вот плотину на Парусинке (Нарвская ГЭС). А потом с колышка начал Прибалтийскую ГРЭС строить. Построил Прибалтийскую ГРЭС — начал Эстонскую ГРЭС строить. А в 1975 году ушел оттуда. Был такой Цаля Борисович Фирун, начальник строительства. Расспорил я с ним. Тогда он многих людей у себя выгнал. Выгнал он, например, Тамарку Ширяеху, Гальку Дроздову, Николая Ильича. Человек шесть, наверное, выгнал. И я подал заявление и ушел. Ушел в исполком. К этому Костину, он начальником исполкома в Нарве был. И был Лукин такой. А где сейчас на Кеваде станция телефонная находится, там раньше служба текущего ремонта была. Ну, короче говоря, службы нет. Так вот, мы все работали там по ремонту жилья. Я был в третьем ЖЭУ (жилищно-эксплуатационного управления) мастером. А потом когда этот развал начался, развалилось все, безработица стала, я уже на пенсии был. Я по льготной пошел. С 55-ти лет.

- Семья у вас была?

- Семья у меня была, но неудачная. Мы там, на 2-й Свири, поженились. Но у нас детей не было. Мы и сюда приехали. Бабка умерла у меня от рака в 1993 году. 68 лет ей было тогда. Я вот с 1993-го года так один и живу. Дача у меня в «Вишне» есть, летом туда езжу.

- Спасибо, Михаил Александрович, за интересную беседу.