Мищенко Иван Елисеевич

Мой отец участник Первой мировой и инвалид, его ранило, выбило глаз. До коллективизации его понимали, он депутатом был в совете, заменял председателя частенько, а потом коллективизация пришла и ему говорят: "Ну, Елисей Терентьевич, давай в колхоз!?" - "Ну, в колхоз так в колхоз". Приходит и говорит матери: "Бабка, в колхоз!" - "Как?" - "Пиши заявление в колхоз!" - "А я не пойду!" - "Ну не пойдешь - так загонят тебя!" - "Ну, и пускай стреляют, а я не пойду!"

Хозяйство было, две коровы, лошадь была. Пошел отец в совет, он же дежурит там, работает. Спрашивают: "Ну, ты что? Давай заявление?" - "Бабка не идет!" - "Как так?" - "Сказала нет, и детей тебе не дам!" - "Ох, какая она у тебя! Хорошо, посмотрим…" Обязывают с него 10 пудов - сдать в хлебозаготовку. Он 10 пудов вынес, потом еще 10 просят, а хлеба больше нет, и ему 10 лет, и на Соловки. Не посмотрели, что он раненный был, депутат поселкового совета был, ни на что не посмотрели.

Это год 29-й, наверное. Без суда без всякого: не сдал хлеб - пошел! Брат у меня был в армии в это время, и мы считались еще армейской семьей, и на это не посмотрели. Приходит брат: "А где отец?" - "Сидит!" - "Как?" Письма ходили тогда не как сейчас, а редко. Брат говорит: "Ну что мать, давай дом продавать, и я поеду за отцом!" Дом, конечно, не продали, а сменяли на худший. Дали нам еще 300 рублей, он взял эти деньги и по адресу - на лесоразработку, а там договорился с одним ездовым, заплатил ему, и тот ездовой вывез отца с заключения. Тогда еще не было паспортизации, а он в совете работал, все его знают, дали ему справочку, чтоб тебя тут не было - мотай, и он нас привез на Дон. Вот так я и попал в Шебалино Сталинградской области.

Вот и получается: и хорошо, и плохо, и хороший Сталин, и плохой! Сколько голода мы перенесли в 33 году. Страшный голод был. Уже в армии, я в Запорожье сразу попал, там были с западных районов, через их станции шли эшелоны в Германию, так говорили: Эшелон за эшелоном - то хлеб, то сало, то мясо, из СССР в Германию. Потом говорили: "Нашим же салом по нашим сусалам!"

- Начало войны - 22 июня помните?

- Да помню хорошо. Это воскресенье было. Я спал, уже в части был. Тревога! Думаем, как обычно, только свет не зажигают. Без света по-быстрому, никакого строя, одевайтесь кто как, прямо в ДК! В Дом красной армии прибегаем - фонарик у командира части и он объявляет, что война началась - Киев бомбят. А мы же летчики, так что к утру и нас начнут бомбить, будьте все наготове! Ночью в Запорожье это было.

41-й год - чувствовалось, что уже нависает война, народ чувствовал и меня просто досрочно взяли, я попал в авиацию, 213-я техрота. Начали с того, что делали площадки для посадки и взлета самолетов. Тогда ж были грунтовые дороги, взлетные площадки тоже и за ними нужно было следить, а самолеты были легкие, особенно И-16. Нос у него тяжелее, иногда переворачивался, копотировал.

- Какие вы обслуживали самолеты?

- Сначала тяжелые, 4-моторные, ТБ-4. Когда нас разбомбили, уже были другие самолеты, уже год прошел, уже и ИЛы были, всякие разные ЯКи.

- У вас какие там обязанности были?

Когда я дома был перед армией с родителями, мне предложили: Иди в полевую бригаду работать зацепщиком, а мне не хотелось, а работать надо. Я пошел в школу, поговорил с директором, может, ему нужен ремонт или что еще, я немного ж специализировался, пока учился. Нет, говорит, мне это не надо, а мне счетовод нужен! - Да какой с меня счетовод? - Давай так: - Я тебя оформляю счетоводом, а сам все буду делать, а ты будешь строить, а потом видно будет: что будут платить - то будут платить, будешь заниматься ремонтом. Дает мне приписное свидетельство счетовода. Я в военкомат прихожу - счетовод пишут мне, и в часть - бухгалтер. Интересно, главное, получилось, спрашивают: - "Кто работал на счетных работах, выйти из строя?" Никто не выходит. А со мной был друг, он 10 классов кончил - это хорошо! Я ему: "Что ты? Иди!" - "А ты чего не идешь?" - "Да я че ж, я там ничего не делал!" - "Ну, пойдем тогда вдвоем!" И нас записали кладовщиками в склад ВВС, вещевой. Я сразу на фронт не попал, а обмундировывал людей, вещевой склад у нас все было! Шли, и шли, и шли, я выдавал эти сапоги, потом пошли ботинки, обмотки, я не знаю сколько - люди идут и нужно всех обмундировывать, война началась.

Смотрю, один человек на меня пристально смотрит: "Ты Мищенко?" - "Да, а ты откуда меня знаешь?" - "Да как же не знать - ты с моей дочкой дружил!" Он, оказывается, из Шеболина - попал один на Украину. Я говорю: "Как же ты мог попасть?" Я говорит, сам не знаю, сначала одна команда, потом другая, потом перестановка. Ну, ты, говорит, живой останешься, раз в такую часть попал. Передай тогда дочке, жинке привет, что ты меня видал! Я ему дал сапоги хорошие кожаные офицерские, обмундирование подобрал, он меня поблагодарил. Так и пошло пока нас разбомбили. Это в начале войны было в 41 году, июль, а нас разбомбили в 42 году в мае. Так что я больше года продержался на складе в авиации. Когда разбомбили, я попал в Светлый Яр в учебку, отдельный учебный батальон 184-ой стрелковой дивизии, которой командовал полковник Койда. Командир роты был у нас старший лейтенант Барсуков. Срочную службу он служил и попал как раз к нам, отличный командир роты, очень боевой и мы с ним были до конца.

- Как учили на минометчика? Кто преподавал?

- Я уже и не расскажу, я когда прибыл в Светлый яр - сразу домой письмо написал - там 100 км всего до Шаболино. Отец у меня был воловником, дал матери быков, запряг, и она приехала в Светлый Яр. Я ее не узнал, а быков узнал, они не изменились. А потом по быкам глядь вверх - мать сидит! А я уже больше года служил. Я командиру роты: "Можно выйти?" Сразу вышел к матери. Он меня не понял, потом я вернулся - он меня наказал за это дело, что без разрешения вышел. Мать мне дает, тогда-то я был комсомолец, об этом нельзя было говорить, "Живую помощь" дает: написана молитва на листке, кто писал - не знаю. Я с этой помощью живой помотался, и где только ее не прятал, и в стельку, покуда она не стерлась. В Калачевском бою я с ней был. Думал: а все же что-то она и могла помочь. Как вот подумаешь: из 120 человек остаться в живых в числе немногих это счастье большое.

- Сколько человек было в расчете миномета?

- 7 человек.

- У командира расчета, какие обязанности?

- Прицел носить, коробочек. За минометом смотреть, чтоб он был в полной боевой готовности, чистый всегда. Ну и там же кроме миномета, лотки с минами, чтоб они в порядке были - не бросать их, не кидать, ведь можно и помять, за порядком смотреть и все.

В начале июля нас подняли по тревоге, посадили в эшелон, всю дивизию и на запад. Доехали до Ложков, там мост через Дон, переехали, остановились, наш батальон из двух рот: пулеметная и наша минометная. И вверх по Дону на Калач. Там заняли оборону в начале месяца на случай высадки десанта противника. Немец уже был на Сталинградской земле, уже на станции Морозовой. Нас высадили прямо около моста и заняли мы оборону - от Дона всего 150м, от моста, на высоте. Я установил свой миномет и стал ждать.

Зам командира роты по политчасти пришел с училища в Светлый Яр, и его поставили к нашему командиру роты заместителем по политчасти. У нас единственная надежда была на него, что он мог что-то записать, и погиб от своей пули. Почему у него не было своего оружия, я не знаю, а ребята шутили над ним: "Порожняя кобура! Хоть бы паклю положил туда, может, винтовку пришлось бы почистить какую". Заняли мы оборону, еще боя не было в 20-х числах июля, и какой-то солдат или кто он, бежал с передовой, передовой еще около нас не было. Бежал с запада на переправу, хотел через мост перейти, у него автомат был, а зам командира роты его увидел: "О! Глянь, он с таким оружием и отступает!" За ним припустил и догнал. Переправа от нас 150-200 метров всего. Схватились за оружие, только тырррр, и лейтенант повалился. Тот убежал, а за ним никто не побежал, потому что сам получишь пулю, раз он на это способный.

28 июля старший лейтенант Барсуков послал патрули в ночь в сторону хутора Березова, и они на рассвете прибежали и командиру и доложили, он как раз отдыхал в моем расчете, что танки противника, сколько неясно, но много, идут в нашем направлении. Он мне скомандовал с миномета не стрелять, а вооружиться бутылками с зажигательной смесью и ожидать противника, подпускать на 10-15 метров, не менее. На большее расстояние можно просчитаться. Сам он побежал переводить роту. Рота занимала оборону, если идти к Дону, по балке, то по правой стороне, а немец появился с левой, идет прямо на мой расчет.

- Не было у вас соседей с флангов?

- Не было никого. Пулеметная рота нашего батальона, заняли оборону на понтонном мосту, ниже Калача по течению, а мы на новом мосту, от Калача 3 км выше, мы друг от друга на расстоянии почти 6 км, и соседей никого не было. А мы - просто как заслон перед мостами. Один взвод командир перевел на сторону балки, он прибежал к нам в расчет и дал команду, дал данные для стрельбы из миномета: угломер, квадрант и одиночным выстрелом. Дал я несколько одиночных, потом говорит: "Беглым огнем!" Затем шумит: "Почему мины не долетают до цели? Проверь прицел!" - "Прицел правильный, как вы сказали. Но почему-то у меня мины вырываются с рук?" Я только до ствола, а она у меня с рук вырывается, где ж ей долететь? - "Что с минометом?" - "Ствол раскалился! Руками не схватишь!"

Я стрелял с дополнительными зарядами, мешочки вешались прямо на стабилизатор, целлулоидовые такие с порохом. Есть такие как крендель, прямо надеваются на мину снизу и пошел. Об боек бьется мина, пламя и он взрывается и мина летит дальше. Ну, ствол раскалился, шумит, замени! А запасного ствола нет! Он: "Давай ко мне!" Он дает бинокль и говорит: "На проверь свою работу!" Мы били по хутору Березову. Я: "Так это ж наш хутор!" - "Наш не наш, а нам главное - выбить немца оттуда. Там же немцы скопились". Хутор весь горел и немцы по нему там бегали как куропатки. И в это время прибегает связной нашего командира первого взвода: "Старший лейтенант Кременчук убит. Я ранен". Сам связной ранен в живот. Я подошел к нему помочь, а оттуда все просто льется, весь живот прострелен несколькими пулями. Он: "Ты меня пристрели, я - не жилец!" Я: "Как ты не жилец? Мы тебя сейчас отправим в госпиталь!" - "Да какой там госпиталь!?" Командир роты мне дает задание: "Ты у командира взвода 1-й помощник, иди принимай взвод и командуй!" Взвод из минометчиков. Все учились в одной школе. Да они и учились там месяц всего, война не дала учиться, а меня поставили как прослужившего уже год - считали, что я уже старик.

Бежать во взвод - это значит с танком встретиться. Я решил их немного миновать - спуститься в балку, там пройтись по флангу немного, а потом уже к взводу. Я видел, что наш взвод поджег уже несколько танков.

В балку спустился и только стал подыматься и уже пришел наш танк. Нам до этого командир роты сказал, что мы будем не одни, к нам идут танки на помощь, правда задерживаются на мосту - там большая пробка создалась. Потом им дали команду: не смотреть ни на какие препятствия, только вперед, а пробка была из-за подвод, которые отступали с запада на восток - жители колхозов, совхозов, и на быках, и на лошадях ,по всякому, стояли чуть одна на одной. Наши полуторки с ранеными с запада, тоже задержались. Потом когда танки прошли-промяли и по быкам, и по бричкам, тогда наши полуторки с ранеными пошли на восток на Сталинград.

Полуторки без дверок, просто ремень. Они даже удобнее, выскакивать, вдруг налет, или могут перевернуться, дверцы может заклинить, и не вылезешь. Просто ремень поперек вешали, на крючке. Вот так станешь говорить, а мне: "А ты все придумываешь!" Фронтовики же говорят: "Да я таких и не видал" Вот видишь - не все одинаково воевали.

- Вы видели эту пробку?

- Я до этого еще ее видел, она создалась за неделю раньше, народ шел на единственный мост и он был постоянно забит. Я ее видел каждый день - бегали мы туда воду брать. Дети к нам приставали: "Дяденька, возьми нас, мой папка воюет, я тоже буду воевать, возьми нас!" Лет по 8-10 такие пацанята с бричек пришли. Порыли себе там под яром норы как суслики.

Я разыскал свой взвод. Я не смог сразу узнать ребят. Прошел какой-то час боя, не больше, а все курсанты стали неузнаваемые: черные, перекошенные лица, а кокой-то один час боя.

- У вас какие были противотанковые средства?

- Бутылки, больше ничего. Вот так вот смерть - она ж ползет, лезет и в крестах еще немецкий танк! Мы их тогда и не видели, это ж для нас была дикость - кресты! Мы же - комсомольцы все.

Поскольку танк нужно было подпустить на далее как на 10-15 метров - это же смерть на тебя ползет. Какие нервы надо, чтоб удержать себя, чувства свои, чтоб с врагом сразиться. Эти бутылки же, разобьется - и ты погиб и даже не одного танка не поджег. В общем, очень трудно было воевать с таким оружием.

Потом пришли наши танки, целая армия. Завязался танковый бой. Это бой такой, что стало подыматься солнце, и сразу тьма наваливается: пыль, копоть, танки горят черным дымом, но бой шел. Он горит черным и тела горят солдат, уже намотанные на гусеницы, и он черным дымом горит, а наш другим дымом, светлым, такой плотный был бой перед мостом. Наши 34-ки, некоторые прям разгонялись, думаешь, вот вскочит на верх - нет, только гусеница поднимется и спускается вниз, разворачивается и опять в бой. Был очень сильный бой - смелые наши танкисты.

- То есть он поднимался, стрелял и потом скатывался за склон?

- Нет он шел на таран - он не стрелял. Когда он на противника, то ствол подымается вверх у него. А он не стрелял, а сбить силой старается его, тараном. Я так понял. Они по-настоящему смелые. Он на танк подымался, а потом скатывался назад.

- Может, орудие смял?

- Это там не узнаешь, что там помнет, но дело в том, что смелость была - разгонялся и на него - сбить что-то ему, гусеницу смять или ствол. Но разгонялся прям на него вот подымается как! Такая смелость неимоверная!

- Это были Т-34, а легкие там не видели, 70-ки?

- Нет, я таких что-то не видел. Я видел на таком танке "Катюшу", как-то она к нам заблудилась. Мы еще тогда стояли, еще боя не было. Это, может, 25-26 июля, а бой 28 июля начался. Привели хлопцы, шли с котелками, видят танкистов с "Катюшей": "Что ребята пошли к нам, на гору". Привели к нам. Она у нас только одну ночь ночевала, а потом мы говорим: "Да что ж ты стоишь?" Уже немец подходил - "Что ж ты - дай хоть выстрел по немцам?!" Они что-то забегались, были у них мины и как шуганули, но не там, где немец скапливался, а совсем в стороне далеко, ну, думаю, не везет.

Я за танком пристроился, чтоб с ним пройти немного дальше к взводу, он только поднялся и в него попал снаряд. Я только заметил, как он вздрогнул и вспыхнул. С нижнего люка два танкиста выскочили, объятые пламенем. Но там уже не до спасения. Если человек пламенем объят, надо же какое-то приспособление, чтоб тушить, а чем солдату тушить - противогазом?! Их начало гнуть на колени, локти - люди горят, все это страсть, все это на себе переживаешь. Я обошел их и до взвода добежал, а там уже наш командир роты меня опередил: я пошел по балке, а он напрямую рванул. Противник начал терять свои силы, отступать, и наши танки их преследовали, а мы не отрываясь от них, дошли до Хорошего кургана. Там стало уже темнеть. Нашим танкам заправка нужна была уже.

На другой день снова в бой, не отрываться от танков, вперед! Никаких тесных занятий мы с ними до этого не имели, они в Калаче, а мы аж в Светлом Яру были, не отрабатывали взаимодействие. Просто бежали за танками. Немец применил свои способности, хитрости, и танки зарыл, они стали как ДЗОТ: он бьет, а сам в земле. За ночь окопали они. Наши танки на Хороший курган не пошли, а пошли в обход, а нас положили с воздуха огнем, нашу пехоту, и с земли, в общем, мы начали окапываться и целый день мы не наступали, к ночи приходит солдат, ко мне попал он как-то: "Ты не с Дальневосточной дивизии?" - "Нет" - "А где же она есть, тут же занимать она должна? - "Не знаю!"

Мы не знали даже, что нам на смену пришла уже другая армия, подготовленная, с Дальнего Востока. Нас сменили, а нас же там уже половину не было и сказали: "Пойдете в Дубовку на формировку".

- Миномет у вас остался, не разбили?

- Нет, мы же не допустили до миномета танки. Наши танки пошли, мы начали отбивать их и отогнали от себя. Пришел я к своему миномету, оставлял когда - был полный расчет, а сейчас осталось 4 человека. Двоих ранило, их отнесли, а еще двое, пошли искать взвод. В общем, какова их судьба я не знаю.

Взяли свой миномет, перешли мы мост обратно на левую сторону. Мост, как некоторые писали, видели его (в газете написано было) … это брехня… один связист упал с моста с катушкой и вылез. Там упасть нельзя было - там идешь почти по колено в воде, и вёшки с хвороста поставлены на конце, чтоб знали где край моста. А упасть с моста это брехня.

Мост мы перешли и направление - Качалино или Дубовка. Дошли до хутора Камыши, солнце стало садиться, а немец на той стороне Дона, а она выше чем левая, и он нас заметил издалека, а мы не знали, думали, что немца угнали далеко. Расположились мы, сварить покушать, умыться после боя. Как раз шла скотина и гражданские, и он открыл огонь по нам и тут и по скотине, в общем, женщину одну убило, кого-то еще ранило. Мирные жители пострадали, почувствовали войну. Команда нам: потушить огни - песком позасыпали, загребли, и пошли вверх по Дону. Нам много встречались солдат и командиров которые говорили: "Приказ - Ни шагу назад! А вы куда идете?" - "Куда нам сказали - туда мы и идем! На формировку в Дубовку". - "Какая там формировка!?" Но мы все равно идем, потому что, чего нам слушать чужих, у нас своя команда и свой командир. Расчет у меня не полностью был, и идти по пескам было очень тяжело, и мне попадается лошадь, паслась в стороне. Я эту лошадь поймал, сделали лямки, упряжку из обмоток, все повязали и поехали, запрягли прямо в миномет. Нам стало тогда легче и мы туда вещмешки сложили. У плиты приварены с завода полуоськи такие, и надеваются колеса - вот уже плита на колесах. За саму плиту держишь, и как управление. А тут уже наваливаешь вещи, и сделали шлейку с обмоток. Солдат есть солдат - должен всегда быть находчивый.

Доехали мы до Качалино, нас остановили, приказ: "Назад ни шагу!" - "Мы не знаем!" - "А вот мы вам даем приказ! Переходите обратно на правую сторону Дона и сражайтесь с противником! На вас надеется народ. Вы защитники вот и идите защищайте!" Мы опять перешли на правую сторону Дона и шли вперед, правее Голубинской, мы-то не знали, а командира роты уже предупредили, что такие-то дивизии в окружении находятся. От Голубинки от Качалино где-то 20 км. Пошли мы, нас тут уже провожали и мисершмиты, и румынские истребители - как наш У-2, похож на кукурузник, но он верткий и быстрый. Всю дорогу нас обстреливали, а мы все не останавливались и шли, дошли до своего назначения, остановились, заняли оборону.

- Там были еще какие-то части, танки?

- Были, и много было, но всех их не узнаешь. Пришла и наша пулеметная рота и соединили наши 2 роты, стал командир пулеметной роты управлять всеми, и наша часть попала к нему, а наш командир роты Барсуков - так и управлял нашим минометом, а миномет был 82 мм один, и четыре ротных - на лопатку солдатскую упирается, маленький миномет, с ладошку минки.

Перестрелка у нас была очень долгая, и только 16-го немец пошел по-настоящему в наступление, и нас сломал, а то мы стояли упорно, и наши окруженцы, они немецкие войска отвлекали на себя, и бои даже вели. Мы отсюда, а они оттуда. Там несколько было дивизий по-моему, кто оттуда смог выйти, нам не сообщали, там связи вообще не было. В общем, мы вели с немцами перестрелку настоящую, потом уже немец подтянул все свои войска, которые еще с Харькова плелись, в кучу, и ударил, я почему помню, что 16-го, потому что меня же контузило 17-го - я запомнил на всю жизнь.

Прорвалась какая-то группа немцев, они же были от нас полкилометра всего где-то - их передовая, потом наша передовая. Они появились над нами, недалеко. Командир роты: "Надо сменить огневую позицию, чтоб они не знали, где мы стоим". Ну, я дал команду. Расчет был не полностью - схватили кто ствол, кто лафет, кто лотки, а я подскочил - мне осталась плита - я дерг-дерг - засосало ее. Потом крикнул санитарке Маше: "Иди, пожалуйста, помоги мне выдернуть плиту?" - Она подскочила и мы вдвоем раз-два, и ее выдернули. Я ее накинул на себя и пошел в сторону, куда сказал командир роты. Тут они уже поднялись на эту высоту и открыли по мне огонь. Их группа, какие-то разведчики, небольшая группа. Открыли огонь - и я слышал, как эти пули по плите дзынь-дзынь, и я почувствовал, что плиту пуля не берет, я добежал до новой огневой позиции.

Командир роты, еще огня не было, артиллерийский огонь еще немец не применял, позвал меня к себе на КП. Миномет у нас был внизу, а он на верху, к нему вел ход сообщения. Я к нему поднялся… У нас была немецкая каска - не такая как наша, а мы же молодежь, и вечерами в балке в футбол этой каской гоняли. Потом он меня к себе позвал, а мою каску, она лежала около миномета на бруствере, ее осколком разрубило, а он зовет: "Ко мне быстро!" Я крутился, что ж мне надеть на голову? Я схватил эту немецкую каску, на себя раз, и к нему. Бегу по ходу сообщения, что такое - он пистолетом за мной водит. Я думаю: "Да твою мать!" и вспомнил про эту каску. - "Товарищ Старший лейтенант, ты чего?" - "Мищенко, ты? Да закинь ты эту каску сейчас же!" Я ее раз и выкинул Он: "На бинокль - смотри!" А там впереди занимали оборону с нашей роты часть, с пулеметной роты, еще какие-то были, ну метров 100 цепь примерно. Их не видно было, они окопанные, он мне указал.

Немцы уже пошли в наступление, цепь у них далеко и длиннее. У наших метров 100, а у тех - метров 500. Немцы цепью прямо шли - с касками, с автоматами. А наши с винтовками, автоматов не было, а может и был у кого, но в основном с винтовками. И он: Вот гляди, сейчас наши поднимутся в штыковой бой! Чтоб ты видел! И точно: Немцы подошли вплотную - наши поднимаются, конечно, нам "Ура!" не слышно, а видно как поднялись с винтовками, а те как с автоматов резанут, они очередями наших положили. Но и у немцев осталась разрезанной эта цепь, наши тоже побили их.

Командир роты и говорит: "Запомни на всю жизнь, если сам жив останешься, отдали свои жизни в бою наши солдаты на Калачевской земле".

Когда я спустился к себе, немецкая артиллерия открыла огонь, и вскоре прямое попадание прямо в миномет мой, его раскидало. Ребята кто подальше от миномета был остались живы, двое или трое, а остальных все же прибило. Я вернулся к командиру роты: "Что теперь?". Молча достает из вещмешка две гранаты Ф-1: "Тебе - одну, а мне - вторую. Вот с этой гранатой с окружения выйдешь. Его нам не миновать, потому что немцы пошли и справа, и слева, мы в мешке. Бери с собой любого солдата, и отходим". Но знайте, что есть приказ "Назад ни шагу", а заградотряд, говорит, ты сам их видал - уже стоят за нами.

Сразу поставили заградотряд, чтоб отступления не было никакого. Заградотряд - один только повар был и командир, а сам заградотряд он где-то располагался в окопах, главное, что кухня у них дымилась - варилась каша. Тут как налетели, сначала артиллерия, потом самолеты, и разбили эту кухню. Это уже когда я пошел выходить из окружения, я видел.

- Вас не остановили?

- Нет, там не до этого было! Какой там останавливать? Одна кухня была, варилась - и то прямым попаданием самолет перевернул, какие-то бросали шары, косят все и взрываются, и трава горит. В общем, нас никто не остановил. Мы прошли прямо к Дону по направлению, а танки левей нас уже опережают, и к Дону. А справа пехота цепью немецкая. Потом стало темнеть, мы расположились отдохнуть, чтоб в ночь не наткнуться на немцев, вдвоем мы были. Сидим, двое появляются, такие большие фигуры, один пониже, поплотней, другой повыше, стройный - это немцы, думаю, они обычно здоровей все наших и выше. Они идут по направлению к нам, я как заору: "Стой! Кто идет? Руки вверх!" Они остановились и руки вверх подняли - мы к ним подскочили, а увидали, что русские гимнастерки, пилотки, разу руки опустили и спрашивают: "Ну мы чё в окружении?" Я: "Да не знаю, но наши из-за Дона бьют дальнобойные, и снаряды рвутся около нас, наверное, по немцам бьют и по нам достают". Полковник, немного пониже который, четыре шпалы, планшет раскинул, посмотрел. А тот, что повыше, и поплотней, и как-то прячется, не показывает свою личность. Ну, не сказать что прячется вроде, а старается не показать свое лицо, отворачивается. Я понял, что это генерал, я мельком заметил, что у него на петлице 2 ромба, тогда у генералов были.

Посмотрели они карту, и поворачивают, чтоб через балку идти, мы за ними, а они нам: "Вы не ходите за нами!" - "А как же не ходить? Вы же командиры - Вы нас должны вывести!" - "Нет, ваши командиры, вы знаете где, а наши солдаты - там, вот мы к ним и идем!" Наверное, они сбрехали, а может и правда. Пошли, наткнулись на связь немецкую у них на пути, они связь ножом перерезали. Балку перешли, а мы не отстаем, они вроде недовольные, но куда деваться, и только балку перешли: "Стой! Кто идет? Руки вверх!" Они подымают и мы подняли. Подскочил лейтенант и два солдата с автоматами и гвардейскими значками. Я сразу понял, что это, наверное, 33-я гвардейская, она по соседству там у нас была.

Им указали дорогу на переправу в Качалино, а на нас глянули: "Минометчики нам нужны! Пойдете?" - "Да как же мы пойдем? Мы ж должны встретится с командиром роты на мосту у Качалино. Он придет - а нас не будет - потом неприятностей не оберешься!" -"Да вы теперь о командире роты забудьте! Где он остался? Он уже в окружении. Забудьте! А вы попадете к заградотряду и будете тогда воевать под своим автоматом! Вот мы вас берем - так идите, а то..". В общем, припугнули нас. Повели они нас - ночь, там с полкилометра. Привели - группа лежит с 10-15 человек - видно по шинелям, накрытые, кто палаткой, кто шинелью - все спят наповал. Лейтенант указал: "Тут ложитесь, к вам утром подойдут и укажут вам командира отделения, будет знать, и воевать с нами". Мы там и легли на том месте. Не успели задремать, по нам начали стрелять. Рядом балка и они в балку, мы только голову подняли, то кучка была, а то уже кучки той нет, все в балку! Мы выскакиваем - и за ними! Оказывается, они уже были под прицелом немца, их была группа 33-й стрелковой гвардейской дивизии где-то 20 человек.

По балке идем, солнце встало, идем по направлению к Дону. Нас "рама" заметила, сфотографировала, и через минут 10 появляются мессершмиты и начинают нас долбить. Ну, мы ж не знаем ни командира отделения, никого, я своему другу говорю: "Знаешь что, давай от них отрываться, иначе мы попадем к немцу в руки! Давай бежать с кольца к Дону!" Он меня послушал, разговоров больше не было, и мы оторвались от них - и вперед к Дону - а они за нами, не отстают.

Я почувствовал, что должны мы с противником встретится, просто как предчувствие такое…Я с гранаты чеку вынимаю, остается граната у меня на боевом взводе и стоит руку разжать - взрыв и меня нет! Я и уже подумал, сколько наших погибло - и мне все равно погибать. Так я лучше погибну от своей гранаты. Эта мысль еще не прошла, как я натыкаюсь на немецкий бронетранспортер, во ржи мы шли, выше человека ростом, рожь хорошая. Вот столкнулись с ним - кузов и борта, все железное, они сидели, я как заору: "Руки вверх!" Показал им гранату. Они не ожидали меня просто, откуда я взялся такой? Сразу повскакивали и руки держат вверх, у меня мысль мгновенная: "А что я с ними буду делать, ведь сам я уже в окружении". Я не кидал гранату, а так через борт перекинул и глянул в след гранате - она покатилась по полу и одному немцу под ноги прямо. Он подпрыгнул, испугался. Камнем под машину ближе к кабине, и тут же взрыв! Что там с ними в кузове получилось, я не знаю, но знаю, что машину порвало, а немцы где там, как они побиты, не знаю, не видел их. Даже в кабине никого не осталось. Такой взрыв сильный был - машину разнесло. Наверное, там еще их боеприпасы были. Тут же наши с 33-ей дивизии, следом за мной бежали они и всю эту картину видели. Подбежали и унесли меня, и по щекам меня, и в рот мне стали дуть, поняли что меня контузило, приглушило полностью…еле слышу разговор: "Да это чужой солдат, что вы с ним возитесь? Пошли, а то и нам будет". Другой говорит: "Да нет, он не чужой, видишь - он уложил немцев?! Это свой!" И все - чувствую, как на меня накатывается какой-то камень, теряю я все силы и сознание, отрывается от меня все…Не помню, как через Дон меня перевозили. Только уже помню, но не знаю через сколько, стук колес по железной дороге - на стыках они ж стучат - вот стук до моих ушей дошел, а где я, и опять в какую-то яму ухожу.

Пришел в себя в Ряжске Рязанской области, уже в больнице, передо мной врачи или сестры, кто-то был в халатах белых, и я понял, что спасен.

- Там за Доном разговаривали между собой - верили в Победу? Какое настроение было?

- Те солдаты, что воевали на правой стороне Дона, они же видели силу немецкую и видели свою силу, с чем мы воевали и с чем они воевали. Мало веры было, что наша Победа будет, они намного нас сильней. Но, видишь ли, нас убеждали, что мы духом сильней, но дух его разве поймаешь?! А немца видишь, вооруженного до зубов.

- Национальный состав какой был в роте?

- Об этом даже и разговора не было. Там сразу брат свой делается. Скандалить за что? За каши котелок что ли?

Уважали друг друга от души. Я его как командира роты, а он меня как уже старого, я ж уже год прослужил. Вообще война есть война - ей приходится ежеминутно подчиняться. Тебя не ранят, так убьют. Чтоб там с другим полаяться, поругаться - даже и в голове не было. Каждым дорожишь.

- Как вы были обмундированы?

- Нормальная одежда была, ботиночки были у меня, например. Мы - солдаты - не разбирались в этом. Вот ботинки красные не наши же были, а английские, а мы в них ходили и думали наши. Дадут еду, мы думаем, что наша, а она не наша. Особенно колбасы. Английские в консервных банках. Хорошие! Там один запах…

- Как кормили?

- Плохо в Сталинграде. На Курской дуге получше, конечно, там была колбаса английская - там один запах… Вот это действительно была колбаса, у нас сейчас такую не делают!

- 100 граммов давали?

- Не помню. Тут не давали, не до этого было на Дону, а там я три дня был всего, не помню.

- Что у вас в вещмешке хранилось?

- Я перебегал дорогу, и не видел, что там немец в засаде сидит, и он меня как резанет, лямки мне перебил на вещмешке, а меня по касательной ранил, чиркнуло поперек по спине, и вещмешок остался на дороге немцу. Хоть убей, не помню, что там в нем было.

Когда мы стояли на аэродроме в Гумраке в 41 году, зимой, и цыгане стояли там на квартирах, и приходили цыганки, Одна привязалась ко мне: "Дай я поворожу тебе?" - "Что ты мне поворожишь?" - "Да я тебе всю правду скажу! Вот проверишь - и вспомнишь потом!" - "Фу, да на - что ты там возьмешь?! Мне все равно давать тебе нечего!" - "А я ничего и не возьму с тебя! Что с солдата возьмешь?" Дал ей руку, она посмотрела и говорит: "О-о парень, у тебя на руке дорога до 88 лет! - "О! Да ну тебя, только война началась, а она мне 88 лет!" - "Вот тогда вспомнишь меня!" Было мыло в вещмешке, были портянки теплые, еще полотенце, вот три вещи я из мешка вытащил и отдал ей. За то, что она мне настроение подняла. Вот я живой ее до сих пор вспоминаю. Может, она тогда сказала в шутку, а получилось всерьез.

- Политруки работали с вами?

- В боях некогда было. У каждого бойца и политрука был тогда только сектор обстрела и направление, так что, может быть, кто-то где-то и проводил, но нам про политику эту никто не говорил.

- С особистами сталкивались?

- Это уже в Сталинграде, в запасном полку на Красных Казармах я уже был когда, тут я сталкивался с особым отделом, потому что удирали, дезертировали солдаты. Особый отдел приходил и начинал нас опрашивать: "Как это так? У тебя солдат убежал?" - "Да хрен его знает! Ночью встал - а его нет!" - "Как это ты не знаешь своего солдата, ты должен знать!?" - "Да вот теперь я буду знать! А тогда-то я не знал, что он убежит". А на фронте нет, там этим не занимались.

- Вы видели немецкое наступление в излучине Дона, как это выглядело?

- Если артподготовка - там не глянешь ни вверх, ни вниз. Только зарывайся глубже в землю, чтоб тебя не убило. А ежели ты остался жив и на тебя идет цепь немцев, то тут уже и решай вопрос сам, есть у тебя чем отстреливаться, автомат или пулемет или другое оружие, а отстреливаться надо и бой вести, потому что, если ты его не убьешь, то он тебя убьет. Значит, кто-то должен кого-то убить. Тут не целишься в небо куда-то, а так чтоб попасть в немца. Это, может, не у всех так на душе было, но у меня примерно так.

- Женщины были на фронте, как к ним относились?

- Были, конечно, женщины. Их жалели, уважали, помогали им во всем, потому что чувствовали, что только это наше спасение, только они могут нас спасти, больше никто. Ну, так оно и должно быть.

- Как отнеслись к 227 приказу?

- Приказ "Ни шагу назад!" - нам сказали и всё. И все - и мы уже не настраивались, не думали даже отступать, а отдавать свою жизнь. У меня чувство было, что мне погибать все равно, или немцам или мне - вот я заранее-то и чеку вытащил. Погибать - значит погибать. Не так, как наших раненых пристреливали и еще кто винтовкой, а кто палкой скатывал их в кювет, убитых.

- Это вы когда отступали видели?

- Это когда мы все вместе были, еще и командир роты. Как они попадали к немцам, это трудно понять. Может, даже они сдавались, а куда раненому деваться? Немец же сидит на наших пятах. В балке наши сидели, госпиталь, а немцы поджигают траву, отчищают так балки. Там в общем, была бойня: трава горит, а там же лежат наши солдаты и огнем горят! Некоторые вылезают - и их били - и пристреливали, и скатывали в кювет.

- Личное оружие было у вас?

- Ни пистолета, ничего. Был положен карабин, но этого не было. Винтовка у некоторых на двоих тогда была. А все равно отстояли. Потом, когда пошли наши танки, мы как положено немца прижали, и он начал отступать. В атаку мы пошли с танками, мы от них не отрывались, и они от нас - им тоже пехота нужна - закрепляться надо хоть чем-то. Мы не знали, что за часть - оказалась 1-я танковая армия генерала Москаленко, стояла в Калаче она. Потом бой развивался сам по себе.

- Расскажите о боях на Курской дуге?

- Там перед боем на Курской дуге была обкатка танками. Нас построили и говорят: "Кто смелый - кто ляжет под танк, ты должен окопаться и танк дожжен перейти через тебя, и ты должен учебными гранатами его забросать". Ну, учения есть учения. Это еще в Старом Осколе. - "Кто смелый, кто ляжет? А то сами вызовем!" Думаю пойду. Выхожу перед строем. - "Вот тебе три минуты, чтоб ты окопался, и танк через три минуты пойдет! Ложись вдоль танка, по его ходу". Танк в укрытии мне его не видно. Ну, я начал, а три минуты - что там! Давай копать... Слушаю - земля трясется - танк идет - конечно, немножко так колышет. А черт его знает, как он пойдет, может, по мне прямо. Закопался, лег, и он через меня раз - и перешел. Я вскочил, гранату учебную и попал по танку. Мне сразу перед строем благодарность, лычку еще одну пришивают, то у меня было две - младший сержант, а теперь сержант, и при первой возможности - 15 дней домашнего отпуска.

Приехали на станцию, нас сразу пересадили на танки, стали танковым десантом в 5-ой танковой армии. Горели беспрерывно не только земля, но и небо - все горело. Там были власовцы, действовали в нашем направлении. У немцев-то ранец, настоящий, хороший, а у этих узелки, в одеяло связывают свои вещи, шумят нам: "Братцы сдавайтесь! Тут хорошо! Немец вас приветствует!" Видишь, чем занимались. Танк есть танк, сели - кто за ствол держится, кто за ручку люка, кто как. Оружия там хватало.

- Вы чем были вооружены?

- Ручной пулемет Дегтярева. Провоевал я там 3 дня. В излучинах Дона почти месяц, а там 3 дня.

- Дегтярев вам нравился?

- Конечно, он же автомат заменяет, немного потяжелее, но зато у него лучше прицельность, надежность, дальность, и убойная сила. Если есть у него бронебойные патроны, то ты можешь и самолет сбить. Заряжал несколько патронов простых, и трассирующий.

Из руки мне вырвало мякоть осколком и все. Я врачу сказал, что мне обещали отпуск. Он: "Да, таких случаев много, я слышал, ваша местность была оккупирована немцами?" - Я: "Да, была". - "Вот это дело другое - ты попадешь на излечение в свой район. Поедешь?" - "Конечно, поеду!" Я в Нижнечирской призывался. Мне документы отдали, и как раз эшелон загружался на восстановление Сталинграда оттуда. Меня в вагон устроили, и я приехал на вокзал, получил продукты, папиросы даже мне дали. Тут собирался поезд на мост на Дону, он тоже был взорванный, на строительство моста поезд как раз отходил, я к этому поезду пристроился, ноги у меня нормальные были, только рука. Приехал в Нижнечирскую, они мне: "Ты чего? У нас своих раненых полно, а еще и направляют сюда" Я говорю: "Меня направили сюда только потому, что территория была оккупирована, вот и направили, чтоб с родными повидаться" - Говорят: "Ну, только будешь дома, на перевязки будешь ходить" - "Ой, да конечно буду - там и 15 км нет!".

В сентябре - все меня выписывают, направляют на формировку в Сталинград, в Красные Казармы. Брат у меня был инвалид - на войне не был. Сделал мне проводы небольшие. Я курил, за столом сел - пепельницы нет, как обычно (деревня есть деревня), я покурил, а кухня летняя чистая - бросать вроде цыгарку неудобно, и я в печку окурок бросил, только отошел - как рванет! Печка вся разлетелась, у меня волосы дыбом, напротив печки окно выскочило наружу, пламя пошло по стенке - Батюшки! Я не пойму, в чем дело. Оказывается, у него сын был 28 года. Там же бои проходили, и вот они этот порох артиллерийский, такой как вермишель, они разряжали, порох набирали и домой носили, прятали в печку, с кресало пламя не выбьешь, а порох подставишь - пламя загорается - сварить, прикурить, огонь всегда нужен. Он полную печку напхал этого пороха - и он как рванул и кухню разволило. Мне пришлось вернуться назад, они мне только поверили по волосу, что у меня волос обгорел.

В Сталинград пришел, документ показал. - "На каких фронтах был?" - "Сталинградский и Курская дуга" - "О! В учебку пойдешь?" - "У меня же рука не держит" - "Заживет, ничего. Пойдешь?" - Сомневаюсь, а охота пойти. Неохота опять в эту бойню. Я подумал: - "Давай пойду!" - "Ты не будешь ходить ни на физзарядку, мы тебе спецуголок отведем - будешь проводить беседу с солдатами, чисто фронтовую - как на фронте!" Да это я ж вроде смогу. Вот так и остался тут, и обучал 24,25,и 26-й годы.

- Что старались рассказывать ребятам?

- Про бои. Даже вот этот момент с обкаткой танком, и то мне пригодился. Что не надо бояться танков. Маскируйся и зарывайся хорошо и попадай. Давали нам наставления. Это 42-ой запасной полк. Использовали и для работы, расчистку делали в городе. Город сразу же стали восстанавливать.

В 44 году мой взвод забрали и я с ними. Снимали "Дни и ночи Сталинграда" эту мельницу, как баржи подходили, Павлова дом, мельницу наши брали. Я даже расписался на мельнице на 1 этаже - фамилию свою поставил. Инсценировали бой. Воду прямо прыгали, шашки толовые взрывали. Надо было проскочить, к дому Павлова, а там стоят в окнах чучела немцев с автоматами. Его штыками, и прикладами, кто чем хочет, настоящий бой показывали.

1944 г.

- Дезертиры из запасного полка были?

- Вот эти 25-24-й год, ростовские были. Они дезертировали, домой бежали. Разыскивали их, домой посылали телеграммы. А тогда ж связи такой не было. Вот убежал и всё, ищи его, только когда на улице увидишь. Возвращали и судили. При мне одному дали расстрел за побег, потом заменили фронтом, ему там и 18 лет еще не было.

- Как относились ко второму фронту?

- Это был 44 год, второй фронт должен был открыться. Разговоров было много, второй фронт ждали, а потом сами взялись, без него. Он, конечно, нужен был.

- Что для вас самое страшное было на фронте?

- Артобстрел. Как артиллерийский пошел огонь, так уже прячешься или в ход сообщения, или окопчик. Раз прячешься - значит страшно, чтоб не убило. Самое страшное было, когда уже граната у меня была без чеки. Сейчас - одиночество - это самое страшная жизнь - это не жизнь, а страшный ад.

- Как о Победе узнали?

- Настроение было, что война вот-вот кончится. Когда Берлин брали, сообщали. Радостно было.

- В войну вас наградили?

- За победу над Германией.

- Фильмы о войне правдивые видели?

- Я их мало смотрел. Вот "Судьба человека" - это же правда, точно, так бывает, а большинство на брехне построено! Делают, по-моему, вред для зрителей.

Приходила как-то журналистка, вроде из Москвы, говорит: "Расскажите все по порядку, как вы на мосту у Калача участвовали, какие бои были?" Ну я и начал: "Это был июль 1942 года… А она: "Июль? А он мне не нужен. Мне ноябрь нужен". И ушла. Рота там погибала. Значит о ней никто теперь не вспомнит и никому она теперь не нужна.

Больше я так и не встретил командира роты. Хотелось мне его увидать - это был не человек, а настоящий герой. Смелый был, нас не бросал. Старший лейтенант Барсуков кадровой службы. Так я его не встретил, искал - письма писал, и нашел только с пулеметной роты, он письмо мне написал, через 40 лет.