Рабинович Исаак (Валентин) Залманович

Родился 20/5/1926 в местечке Борзна Черниговской области, но детство мое прошло в городе Чернигове, куда семья перебралась в 1930 году. Отец работал заготовителем рядна. Семья наша была большой, четыре сестры и два брата. Вся наша довоенная жизнь была нищенской, голод жуткий, постоянный и беспросветный голод, отец зарабатывал мало, ютилась наша семья в маленькой полуразрушенной хибаре, и ничего хорошего о предвоенных годах в моей памяти не осталось.

Старший брат Наум поехал в 1934 году на заработки на шахту в Донбасс, чтобы помочь семье, и уже прислал оттуда телеграмму, что скоро вернется, но пропал без вести по дороге домой, видимо, бандиты увидели, что шахтер с деньгами едет, и убили моего брата…

Я до войны сумел закончить только пять классов, мне просто не в чем в школу было ходить.

Вскоре после начала войны отцу дали разрешение на эвакуацию семьи, но при этом обязали дать подписку, что отец сразу явится в военкомат по новому месту. Отец был уже старый, он с 1887 года рождения, призыву в армию или на Трудовой фронт уже не подлежал по возрасту, но эту подписку с него потребовали. Через Десну мы переправлялись под немецкую бомбежку. Добрались мы до поселка Ленинск Сталинградской области, откуда перебрались дальше в село Петропавловка Владимировского района той же области, где нам отвели половину дома у местных колхозников. Отношение к эвакуированным в районе было хорошее.

Отца забрали на Трудовой фронт, землекопом на строительство оборонительных сооружений под Сталинград. Я остался с матерью и сестрами. У старшей сестры уже было двое маленьких детей, а ее муж, Леня Новиков, ушел на фронт в начале войны и погиб.

Я пошел работать в артель, где в цеху валял валенки. Работа каторжная, целый день приходилось дышать шерстью и купоросом, и с этой работы было не прокормиться. Спасала рыба, которую все ловили в волжских затонах. Потом меня взяли на работу сапожником, и стало чуть полегче.

С осени сорок третьего до начала сорок четвертого года меня несколько раз вызывали в райвоенкомат «с вещами», но вместо призыва отправляли домой, и каждый раз говорили – «Остаешься до особого распоряжения». От Петропавловки до Владимировки всего четыре километра расстояния, но вся местность в оврагах, в которых прятались голодные волчьи стаи, иной раз ночью из райцентра домой идешь, так страшно становилось.

И только в начале 1944 года меня наконец-то взяли в армию. Призывников привели на пристань, чтобы посадить на пароход до Астрахани, и тут смотрю, а с парохода спускается по трапу мой отец. Его отпустили по возрасту домой, а я в этот день уходил в армию.

Из райцентра в этот день отправляли две команды призывников. На поезде мы прибыли в Майкоп, где одну команду приняли в запасной полк, а других, нас было человек тридцать, отправили дальше, в Нальчик, в 6-й учебный запасной стрелковый полк, готовивший стрелков, пулеметчиков и минометчиков. Я со своим другом из Петропавловки Васей Скоповым попал в учебную минометную роту. И здесь мы узнали, что такое настоящий голод. Вроде кормили нас «на бумаге» по 9-й норме, но на деле мы получали пустую баланду и небольшую пайку хлеба. Этого не хватало, поскольку нас постоянно гоняли на полевые учения или в марш-броски по горам с полной выкладкой. На мне шинель, карабин, каска, противогаз, да еще ствол от 82-мм миномета, и весил этот ствол 21 килограмм. Из – за голода у нас начались случаи дезертирства. Кадровый сержантский состав в этом запасном полку состоял из молодых здоровых, властных кавказцев, все старше нас лет на восемь – десять, так они, чтобы на фронт не попасть, выслуживались перед офицерами, и гоняли нас по горам без малейшей жалости, издевались над новобранцами. Я до сих пор не могу забыть, как получил свой первый наряд вне очереди.

Пришли в казарму с полевых занятий, ноги еле передвигаем, гимнастерки на спинах белые от выступившей соли. Почистили, как положено, после учений, свое оружие, и поставили карабины в пирамиду. Объявляют построение, вызывают из строя – «Карабин номер такой-то, два шага вперед!». А это номер моего карабина, я вышел, и мне старшина заявляет– «За плохую чистку оружия два наряда вне очереди!». Наказание следующие – надо было наполнить водой две пожарные бочки. Таскать пришлось воду из арыка под горой, но дали мне маленькое, считай что «детское» ведро. Я дождался пока старшина заснет, взял второе, обычное ведро и стал таскать воду « в обе руки». Старшина проснулся, заметил это, и заорал – «Дневальный ко мне!». Он перевернул наполненные водой бочки, и приказал мне все наполнить заново.

До самого утра я таскал воду, пока мои товарищи спали. Я сказал старшине – «Ничего, сука, на фронт поедем, я там с тобой быстро разберусь!», а он сразу побежал жаловаться к полковому особисту. Привели меня в штаб, в Особый Отдел, сидит в кабинете майор - «Ты чего старшине угрожаешь?! С такими делами у нас не шутят! В штрафную роту захотел?!».

Первые дни после призыва, Иссак в центре

И когда летом сорок четвертого нас из запасного полка отправили на фронт, то было чувство, будто нас с каторги на свободу отпустили.

- В какую часть попали служить?

- В 288-й стрелковый полк 181-й СД. Эта дивизия была сформирована из остатков погибшей в сталинградских боях 10-й стрелковой дивизии войск НКВД.

Нашим полком командовал подполковник Морозов. Я попал в минометную роту 1-го стрелкового батальона, которым командовал капитан по фамилии … то ли Ткач, то ли Ткачев. А минометной ротой командовал капитан Яков Сергеевич Руденко, который мне стал как родной отец или как старший брат. Руденко был кадровым, сам с 1919 года рождения, призывался он из Киргизии, и воевать начал с лета 1941 года, был несколько раз ранен в боях. Себя он называл башкиром, хотя сам был украинец по национальности. Это был смелый и прекрасный человек. Меня назначили 2-м номером минометного расчета во взвод под командованием лейтенанта Орлова, молодого москвича, недавно прибывшего на фронт из училища. Другими взводами роты командовали лейтенанты Маслов и сибиряк Ельпанов. Последний еще жив, и живет в Москве. Когда нас привезли в полк на пополнение, то спрашивали – кто куда хочет пойти служить, но был приказ по дивизии - минометчиков использовать на передовой только по специальности. Вася Сопов попал со мной в один взвод.

Моим минометным расчетом командовал Борис Зяузин, после войны он жил в Ташкенте. В том же расчете находился комсорг роты Райский, как выяснилось, мой земляк, он также был из Черниговской области, после войны жил в 60 километрах от Чернобыля. Минометная рота была очень дружной, спаянной. В роте в основном служили русские ребята, были еще: погибший впоследствии узбек Халиков, один татарин, один грузин, а осенью сорок четвертого в роту прислали пятерых украинцев – «западников» из Дрогобыча.

- Я посмотрел боевой путь 181-й дивизии в последний год войны. Дивизия приняла участие в блокаде Бреслау (Бреславля), но до этого ей пришлось захватывать плацдармы на Висле и на Одере. Что происходило на плацдармах? В каких условиях минометчики вели бои после переправ через эти преграды?

- Переправа через Вислу и бои на Сандомирском плацдарме были тяжелыми, и стоили нашим частям большой крови. На Сандомире немцы находились прямо перед нами на высотках покрытых лесом, а мы вместе с пехотой оказались в лощине, так по нам постоянно велся прицельный огонь. На моих глазах соседнюю минроту всю накрыло залпом реактивных немецких минометов - «ишаков». Я даже не знаю, какими словами рассказать, что мы там поначалу натерпелись, это был сплошной кошмар…

Одер форсировали более спокойно, чем Вислу, хотя течение было сильным, и переправились на плотах в районе какого-то химзавода. Немцы сразу отошли на возвышенность, на два километра от берега, и мы сами не верили, что все так для нас удачно складывается. Да еще ребята нашли на барже, прибитой к берегу, большие запасы консервов, вина, шнапса, так, вообще стало весело. Поступил приказ – « Расширить плацдарм!», мы с пехотой пошли вперед, и вместе с нами на берег высадились артиллеристы с несколькими 76-мм орудиями.

И только мы стали подниматься вверх, как немцы пустили на нас танки - «тигры».

Артиллеристы открыли огонь, но их сразу подавили, а чем еще можно было остановить эти танки. Ротный приказал отходить к химическому заводу, который уже горел от прямых попаданий. Мы, с минометами, отбежали назад, к заводу, заняли оборону, но все вокруг было закрыто черным ядовитым дымом, взрывались бочки с химикалиями, и мы задыхались, дышать было совсем нечем. Как мы в тот день отбились, сам не пойму, но плацдарм был удержан.

После мы стали продвигаться к Берлину, и когда до немецкой столицы оставалось всего шестьдесят километров, нас повернули на Бреслау, и там мы застряли в уличных боях до мая.

C фронтовым товарищем, Рабинович справа. 1945 год

- Что происходило в Бреслау? Велась методичная медленная осада крепости или немцев все время пытались выбить с позиций штурмом? Какое у вас лично сложилось впечатление?

- С нашей стороны после первого штурма города наступление пошло медленно, немцев постепенно выдавливали из каждого дома, из каждого квартала. Начались затяжные уличные бои, наше продвижение замедлилось, с обеих сторон работали снайперы.

Здесь я впервые увидел, как по городу бьет наша артиллерия большой мощности, а над городом все время висела наша штурмовая авиация. Но немцам хоть бы хны, в Бреслау до самого падения города, невзирая на все артобстрелы и бомбежки, работал немецкий танковый завод и завод по выпуску фаустпатронов. Немцы все время пытались вырваться из города небольшими группами, и пехоте приходилось быть начеку. Наша минрота занимала позиции в развалинах домов. Постоянные ночные контратаки. Подвалы забитые немецкие трупами… Немцы держались в Бреслау до последнего, с упорством смертников.

Боеприпасы и провиант у немцев были, им все время сбрасывали грузы с самолетов, снабжали по воздуху. Один раз в темноте мы с Васей Соповым наткнулись на сброшенный на парашюте большой цинковой контейнер, упавший в воронку от тонной бомбы. Ротный посмотрел на контейнер и сказал –«Это снаряды!». Мы вскрыли контейнер, а там немецкие мины к калибру 81-мм, все мины покрашены в красный цвет. Мы добавили на каждую мину по одному заряду, и ими теперь можно было стрелять из наших 82–мм минометов. Я отрезал кусок красного шелка от парашюта и отдал старшине роты вместе с адресом родителей. Он выслал на их имя посылку с этим шелком и она дошла. Четкой линии передовой не было, немцы ночью через развалины или подземные коммуникации просачивались через наши порядки и, поэтому, бывало, что нас атаковали с тыла… Мы стояли в одной линии с пехотой, или просто, сами, силами минроты, держали передовую, когда как приходилось. Из-за этой неразберихи у нас пропали без вести два ветерана роты, воевавшие еще в Сталинграде. Это был минометчик, узбек Мирза Халиков и ездовой Иванов.

В тот день мы занимали позиции за бетонной стеной кладбища, недалеко перед нами стояли дома, и вдруг Халиков спросил – «Ребята! Оладьи хотите? Я там, в домах, видел муку и масло, только вот на чем их пожарить?». Затем он обратился к ротному Руденко –«Товарищ капитан, отпустите, хочу ребят покормить» -«Не могу, слишком опасно, снайпера лютуют» - «Да я мигом проскочу. Отпустите» -«Ну это как ребята скажут», а мы были не против подкрепиться. Через час Халиков вернулся из домов напротив нас и принес ведро оладий.

Мы поели, Халиков спросил – «Еще хотите?» и снова пошел к домам, и в это время рядом с ним разорвалась мина. Халикову осколок попал в голову и когда мы его вынесли на огневые позиции, он был без сознания. Мы скинули все мины, все боеприпасы с повозки, положили на нее Халикова, и ездовой Иванов повез его в санбат. Так вот, Иванов назад не вернулся, и Халикова потом нигде не нашли. Скорее всего, они нарвались в нашем тылу на блуждающую немецкую группу и были убиты.

- С каким личным оружием вы воевали?

- Имел целый «арсенал». Десятизарядную винтовку СВТ, трофейный пистолет парабеллум, финку с деревянной ручкой, и всегда с собой таскал гранаты-лимонки, на всякий случай, чтобы в плен не попасть. Твердо знал, что себя этими лимонками подорву вместе с немцами, но в плен живым не сдамся.

Исаак Залманович в центре. 1949 год

- А почему именно СВТ? Эта винтовка уже в сорок четвертом году на передовой считалась раритетом. Почему, скажем, не автомат ППШ или ППС?

- Винтовку СВТ я выбрал для себя сознательно и не поменял бы ее ни на что. Видите ли, в чем тут дело. Я наивно мечтал сбить немецкий самолет, а все говорили, что из стрелкового оружия это можно сделать только из СВТ. Набрал себе трассирующих патронов, и при каждом авианалете пытался воплотить мечту в жизнь, стреляя по самолетам, но куда там…А винтовка была мной пристреляна, я всегда хорошо стрелял. Первого немца из нее убил на Сандомирском плацдарме, где мы находились впереди, вместо пехоты. Вася Сопов заметил немца, до него было метров четыреста, и начал Сопов меня «подкалывать»-«Кто тебе сказал, что ты хорошо стреляешь? Вон, видишь, немец. Ты его не достанешь». Отвечаю-«Васька, бери бинокль, и смотри». И «снял» я этого «фрица» с первого выстрела, наповал.

- Немцев в вашей роте в плен брали?

- Обычно, если кто к нам в плен попадал, то его не расстреливали. Но, был, например, случай. Одному нашему бойцу приказали ночью отвести пленного в штаб полка, он повел, но быстро вернулся, сказал, что немец пытался бежать, и он его «шлепнул» при попытке к бегству. Потом он мне рассказал, как было на самом деле. Немец был здоровым, а вести его пришлось одному по траншее, потом по противотанковому рву, и он, опасаясь, что пленный немец на него в темноте набросится, просто застрелил его выстрелом в спину.

Один раз в Польше идем маршем, и тут пришло время привала. Упали на землю на опушке леса, вдруг смотрю, что-то двинулось на верхушке дерева, что-то блеснуло, я схватил СВТ, подбежал к дереву и ору- «Хэнэ хох!», и в это время сверху «скатывается» немец и сразу поднимает руки вверх с криком - «Нихт шиссен!». Повел его к ротному. Немец стал меня благодарить –«Спасибо, что не застрелил». Я, благодаря знанию идиша, неплохо понимал немецкий язык. При нем большая сумка, а там какая –то короткая труба и какие-то «шайбы» - большие набалдашники. Одну такую «шайбу» кинули на землю, и ребята стали ее пинать ногам, как футбольный мяч.

И тут немец заорал –«Найн! Найн!» и закрывает лицо руками. – «Варум, найн?» -«Файер!».

Я перевел Руденко, что немец лопочет, и ротный ему приказал – «Покажи!». Немец собрал свою «технику» и выстрелил в сторону дороги. Так впервые мы увидели, что такое фаустпатрон, и как его приводят в действие. Немец шел с нами, пока его не сдали в какой-то штаб, но сумку у него забрали. По дороге его пальцем никто не тронул, а наоборот, ему дали поесть и покурить.

- Как обеспечивали минометную роту на передовой?

- Нас на фронте кормили нормально, и после тылового голода, такой паек воспринимался как манна небесная. У нас старшина был отличный, по фамилии Подставкин. Сам из кубанских казаков, звали его Александр Иванович, ему было лет 35- 37 тогда, боевой мужик, из бывших пулеметчиков. Такой классический лихой старшина, любитель баб и водки, но дело свое знал, при нем в роте почти всегда было что поесть и выпить. В любой обстановке он мог добыть кабанчика и заколоть его в ротный котел, или достать еще чего-нибудь, кроме обычной пшенки и кулеша.

В Бреслау, вообще, у нас проблем с питанием и выпивкой не было, город богатый, в домах полно продовольствия, разве что только «птичьего молока» там не было.

Единственный период на фронте, что мне пришлось голодать весте с другими товарищами, так это во время первых боев на Сандомирском плацдарме. Пока там снабжение наладили, немало времени прошло.

- Каким было отношение простых красноармейцев к политработникам? Пропаганда из уст замполитов как-то обсуждалась среди солдат?

- Я в политике тогда ничего не понимал и в нее не лез. Большинство красноармейцев были, как и я, малообразованными, по 5-6 классов образования, и нам что скажут, в то мы и верили. Но когда я слышал от замполитов, что справедливая Советская власть принесла счастье всем обездоленным и бедным, то не мог одного понять, как же это так, власть Советов с семнадцатого года, а в нашей семье, где все работали, до войны черного хлеба досыта ни разу не поели, и что мне, кроме нищенского существования, и вспомнить нечего о довоенных годах?... Отношение к Сталину у тех, кто постарше, было нередко негативным, я сам слышал, как бойцы среди своих, в очень узком кругу, о нем отзывались, и как его материли. Народ ведь разный жил и воевал, и всех, даже под дулом револьвера не заставишь горячо и искренне полюбить «вождя народов», и многие его, прямо скажем, не жаловали. А что я тогда понимал, где истина, а где лживая пропаганда... Я перестал верить в Сталина и в эту Советскую власть, когда в конце сороковых годов по всей стране началась антисемитская возня, и когда после демобилизации из армии столкнулся с тем, что весь «прославленный советский интернационализм и равноправие народов», и прочая чушь про «справедливость», ничто иное, как подлая лицемерная ложь, на которой коммунисты все время на народном горбу катались…

Встреча в Волгограде. Слева направо: Рабинович, Крылов, взводный Елпанов, командир расчета Зяузин Борис

- Национальный вопрос вас на войне как-то затронул?

- На войне меня «жидовской мордой» никто не обзывал, и в эвакуации казаки к евреям нормально относились. Иногда в роте кто-то травил еврейские анекдоты про Рабиновича, а я и есть Рабинович. Единственное, в чем, проявлялся «еврейский вопрос» у нас в части, так это когда дело доходило до награждений. За бои на плацдармах всю роту, дважды, от командиров взводов до последнего ездового, наградили орденами и медалями, и только я один не получал ничего, хотя уже был первым номером расчета. Васька Сопов мне сказал,- «Если бы ты не был евреем, то точно бы орден дали». Руденко все это дело не нравилось, поскольку наградной материал из роты подавался на рядовой и сержантский состав одним списком, и, значит, меня кто-то вычеркивал в штабе. Потом был один эпизод, за который Руденко представил меня на орден Славы и сказал, что здесь он сам похлопочет в штабе полка, чтобы наградной лист не похерили, и опять ничего не вышло. Что за эпизод, интересуетесь? Мы шли по лесной дороге, и попали в засаду.

С двух сторон внезапно загорелись охотничьи дома на сваях и по нам стали бить из пулеметов. Все попадали, а я обежал горящий дом, забрался быстро на дерево, чтобы лучше видеть позицию немца - пулеметчика, и убил его выстрелом из винтовки.

Все ребята говорили, теперь обязательно наградят, но в итоге … ноль…

Что такое антисемитизм, я в полной мере почувствовал после войны, когда после демобилизации поселился в Сумах. Там ненависть украинцев к евреям в крови, в подкорке, и всегда была неприкрытой, на каком-то диком, зоологическом уровне. Им в любой момент только отмашку дай, так они бы всех евреев за два часа у себя бы вырезали, с легким сердцем...

Даже жена один раз взмолилась, мол, поменяй имя на русское, а то, как нашим детям здесь жить, если у них отчество будет Исаакович. Но имя то можно поменять, а что делать с фамилией Рабинович?

- Где, по вашему мнению, ваш батальон понес наибольшие потери?

- Наша дивизия шла маршем по шоссе Варшава – Берлин, попала под массированный немецкий авиационный налет, и все кинулись в кюветы, в поле. Там под дорогой была большая бетонная и бойцы «волной» ринулись к ней и пытались туда протиснуться, а вокруг настоящий огненный смерч. Этот налет длился минут двадцать, и когда немцы улетели, то мы увидели, сколько народа в тот день погибло. Множество жертв…

- У вас была надежда, что останетесь в живых на передовой?

- Нет. Был уверен, что погибну. Я был фаталистом, никогда не унывал, знал, что от своей судьбы не уйдешь, что будет, то будет. Смотрите, в пехоте за год потери составляли 400 %, в смысле в каждой стрелковой роте состав полностью поменялся три - четыре раза, а у минометчиков потери был на порядок ниже, но все равно, я не верил, что уцелею.

В Бреслау в одном из домов нашел красивый белый аккордеон, мечта, а не инструмент, а потом подумал, все равно меня скоро убьют и зачем он мне в братской могиле?. И отдал аккордеон ротному.

- Пополнение из «западников» быстро вживалось в боевую обстановку?

- Прибыли к нам на пополнение пятеро западных украинцев.

Один перебежал на Сандомире к немцам, другой, портной по профессии, боялся даже ночью выйти из блиндажа, и его не трогали, он шил при штабе офицерам кителя, и только числился в составе нашей роты. А трое остальных постепенно втянулись во фронтовые будни и вскоре ничем не отличались от остальных красноармейцев.

- Как складывались отношения с местным населением в Польше, после того как Бреслау был передан полякам?

- Я бы не сказал, что поляки ненавидели нас, но «по старой польской традиции» недолюбливали всех советских, всех русских,, и не все считали нас за освободителей.

Не все, поляки, конечно были такими, но враждебно настроенных по отношению к нам людей хватало. Все лето 1945 года имели место нападения на красноармейцев, и ведь не «Вервольф» нападал, а поляки из Армии Крайовой. Нас даже приказом стали в увольнения отпускать только с оружием и группами не менее пяти человек.

После войны я попал в отправляемую на Родину колонну, которая состояла из 120 подвод, на каждую подводу пара лошадей –«битюгов». Обозом с офицерским трофейным барахлом - мы не были, поскольку большинство подвод были ничем не загружены, нам просто сказали, что в СССР мы передадим лошадей представителям колхозов.

Но каждый из солдат что-то вез на Родину. В Ковеле выяснилось, что «битюги» дальнейшей дороги не выдержат, их заменили на рысаков, и мы двинулись дальше в путь.

Так за Ковелем было нападение польских партизан на такую же колонну. Старший над нами, майор, услышал пулеметные очереди за нашей спиной и сразу приказал сворачивать с большака и занимать оборону… Наш путь из Польши до Воронежа занял почти три месяца, и в Воронеже решали, кого из нас демобилизовать из армии, а кого направить дальше, на прохождение службы.

- Трофеи при переходе через советско-польскую границу пограничники не забирали у красноармейцев?

- Нет, я даже не припомню, чтобы нас через пограничников пропускали.

Тогда это было нереально, ведь многотысячные массы возвращались ежедневно на Родину, где же на всех пограничников для проверки наберешь.

Я с собой вес какие-то вещи для родных, а для себя - только чемоданчик с сапожным инструментом. Когда наша колонна двигалась к Киевской переправе, я на несколько часов заехал домой, к родителям, на свой страх и риск сделал крюк, а когда догнал колонну, то мне начальник, майор, стал угрожать судом трибунала за самовольную отлучку. Я ответил ему-«Сейчас не военное время, так что ничего у вас не выйдет, товарищ майор», и он заткнулся.

Еще умудрился довезти до Воронежа трофейный велосипед, который у меня выменял какой-то офицер на часы «Павел Буре» и на котелок водки, который мы с товарищами сразу выпили, отметив конец нашего «путешествия». Больше никаких трофеев не имел.

- В конце войны вас тяжело ранило. При каких обстоятельствах это произошло?

- Во время уличного боя я перебегал под огнем улицу, забежал в какой подъезд, и тут взрыв, - по мне выстрелили из фаустпатрона и он взорвался прямо в ногах. Мне посекло ноги осколками и сильно контузило при взрыве. Я потерял сознание и очнулся уже в санбате.

Рядом с Бреслау были развернуты госпиталя, куда меня привезли с другими ранеными, и там я пролежал довольно долго. Из госпиталя вышел летом 1945 года.

На фото пять ветеранов на встрече в Москве (нет фамилии человека посередине). Слева направо: взводный Елпанов Александр Иванович, Казаков Леонид Иванович, Богачев Петр Сергеевич, крайний справа Рабинович

- Как после войны нашли своих товарищей?

- В семидесятых годах. Как – то вечером пришел с работы домой, включил телевизор, а там передача из Центрального музея Советской Армии, беседуют с тремя заслуженными фронтовиками, и вдруг слышу, как корреспондент обращается к одному из них, и звучит имя «Леонид Иванович Казаков, воевал в 288-м стрелковом полку, коренной москвич, и сейчас работает на заводе «Красный пролетарий»…».Смотрю на экран, батюшки, это же Леня Казаков с нашей роты. Леня был с 1922 года рождения, воевал с первых дней, был награжден многими орденами и в 1945 году представлял нашу дивизию на Параде Победы. Я сразу написал письмо на адрес –«Москва. Завод «Красный пролетарий», Казакову Л.И.».

Получаю ответ – «Дорогой Исаак, приезжай, у нас как раз встреча однополчан в Москве».

Я набрал хорошей водки, сала, колбасы, меда, и поехал в столицу. Приезжаю к Казакову домой, а его жена говорит- «Леня пошел на встречу однополчан», и объяснила куда надо ехать. Сел в такси, подъезжаю к школе, где проводилась встреча и где уже был создан музей нашей дивизии.

Смотрю, стоит Богачев с нашей роты, но он меня не узнал. А неподалеку постаревший Казаков. Он меня увидел, кинулся обнимать - «Наш еврей приехал!».

А в 1977 году была организована встреча ветеранов дивизии в Волгограде, и там я встретил много наших ребят с роты. Прибыл на встречу из Ташкента и мой командир расчета Борис Зяузин. Смотрю, стоит генерал –майор невысокого роста, и говорю Борису - «Генерал похож на нашего шкета, связиста Митрохина», а тот поворачивается -«А я и есть, Митрохин».

Предложил Вявзину -«Поедем в Петропавловку, Васю Сопова искать» - «Только если ты, прямо отсюда, потом ко мне в Ташкент поедешь» - «Согласен!». Приезжаем в Петропавловку, а нам рассказывают, что Васю убили пару недель тому назад. Он был инспектором рыбнадзора, так его браконьеры застрелили… Мы помянули Васю с его родными…

А мой командир роты Руденко жил на Камчатке, и вот однажды я получаю от него телеграмму –«Будь в Волгограде такого-то числа, адрес такой-то». У Руденко там жили две сестры, и к одной из них на юбилей он собирался приехать. Я сразу сорвался с места, взял билет на Волгоград, послал телеграмму, когда буду. Приехал туда, беру такси на вокзале.

Подъезжаем к улице указанной в телеграмме, это был частный сектор, а там вся улица людьми забита, то ли свадьбу играют, то ли хоронят кого. А это оказывается мой ротный, Яков Сергеевич, всех людей вывел на улицу, меня встречать. Пили мы с ним несколько дней, отмечали встречу, и не могли нарадоваться, что снова свела нас жизнь.

Но вот уже много лет у меня нет связи с Руденко. Жив ли еще?...

- Как складывалась ваша послевоенная жизнь?

– Служил в армии до 1950 года, в Воронеже, Ржеве, а демобилизовался уже из Москвы. Поехал в Сумы, где работал всю жизнь сапожником. Женился, вырастил с супругой троих детей, но вот случилось у нас огромное горе, мой сын, совсем молодым, погиб в автомобильной катастрофе. У меня уже 11 внуков.

А в девяностых годах я с семьей приехал в Израиль, как говорится, на историческую Родину.