Уразбахтин Вил Галямович

Я родился 23 марта 1925-го года в селе Гремячинск Бурят-Монгольской Автономной Советской Социалистической Республики. Но все предвоенное время наша семья прожила в Чите, куда отца перевели на работу. Мой папа Галям родился в 1870-м году, и трудился обыкновенным сапожником. Когда его призвали в армию, он принял участие в русско-японской войне 1904-1905-х годов. Позднее он вспоминал, как они с другом в царской армии сшили прапорщику сапоги из железного картона на бал. Тот оттанцевал весь вечер, а потом под дождем сапоги размокли, так прапорщик папу с товарищем потом долго гонял. Отец участвовал в Октябрьской революции, после чего стал красным партизаном в Забайкалье, где сражался против белогвардейских бандитов. До 1937-го года в семье хранился маузер, на ручке которого было написано: «Проводнику партизан Уразбахтину от Лазо». А в тот год стали происходить репрессии, и папа решил маузер сдать от греха подальше. До войны отец работал 3-м секретарем обкома партии в Чите, а мать была простой домохозяйкой. Со мной воспитывался брат Бронислав.

До войны я окончил восемь классов. 22 июня 1941-го года мы были с друзьями на рыбалке на озере Кенон. Рыбачили, вдруг смотрим: народ почему-то забегал по берегу. Некоторые горожане привозили с собой на отдых большие приемники, и по ним узнали о нападении фашистской Германии на Советский Союз. Поднялся крик: «Война!» Мы на велосипедах «Украина» (это был по тем временам очень хороший велосипед) ринулись к дому, и по дороге видели, как войска из расположенных под Читой военных лагерей ускоренным маршем шли в город. Мы их, естественно, обгоняли. Такое отношение к войне было среди молодежи, что мои одногодки цеплялись за вагоны и уезжали на фронт. Все рвались в бой с врагом, таково было патриотическое воспитание у нашей молодежи.

Я же поступил в школу военных техников при железной дороге, а в июне 1943-го года провели набор на курсы подготовки различных военных специалистов: радистов, связистов, разведчиков, парашютистов. Так как я рос в Забайкалье и хорошо знал тайгу, то пошел в разведчики. Потом в 1944-м году нас направили в шестимесячное Забайкальское пулеметно-минометное училище, размещавшееся на станции Дивизионная под Улан-Удэ. Здесь мы получили хорошую нагрузку, требования со стороны командиров были серьезными. Нашим помкомвзвода был великолепный специалист Кишко, по национальности украинец. Он учил нас всему, что необходимо на фронте. При этом никогда не делал разделения на русских, украинцев или еще кого-то, а вел всех на марш с кличем: «За Родину!» Бывало, среди ночи раздавался крик: «Рота, подъем! На горе Лысой высадился немецкий десант!» мы быстро одевались и совершали ускоренный марш на расстояние в двадцать километров, неся на плече винтовки с длинными штыками. Автоматов мы тогда не видели, ни ППШ, ни ППС. Прибегаем на гору, там раздается новый приказ: «Занять оборону!» Окопы копали прямо в снегу, которого было очень и очень много. Пока работали – отдыхали от марша. Дальше следовало распоряжение: «А теперь выбирайте, кто понесет домой бревно, чтобы было тепло в казарме». Вот так нас готовил Кишко, на фронте его учеба каждому пригодилась.

Вил Уразбахтин (сидит за рулем) со своим братом Брониславом, Чита, 1930-е годы

Присвоили мне звание «младший лейтенант» в июне 1944-го года и отправили на фронт, где определили в 93-ю стрелковую Миргородскую Краснознаменную ордена Суворова дивизию командиром минометного взвода в стрелковом батальоне 51-го стрелкового полка. Правда, перед этим мне довелось немного побыть десантником, но в эти войска был очень строгий отбор, из-за ослабленного физического состояния я не прошел в них и попал в пехоту.

Первый бой принял за Днепром как командир взвода 82-мм минометов. Решил командовать огнем, как учили, то есть строго произносить команды по делениям, например: «Правее ноль-двадцать» А мне солдаты в ответ кричат: «Товарищ младший лейтенант, командуйте нормальным языком, так, чтобы мы вас понимали». И я стал отдавать приказы так: «Правее двадцать метров». А они уже сами знают, на какое деление поставить прицел.

После этого боя нас сначала бросили на Днепропетровск, но затем повернули на юг, и наша дивизия приняла участие в Ясско-Кишиневской операции. Я был еще совсем пацаном, поэтому противник начал обстреливать нас осколочными снарядами и шрапнелью, то высунулся из своего окопчика и был в первый раз ранен в правую ногу, тонкий осколок впился в икру. Замкомвзвода кричит: «Медсестра, командира ранило!» Она подбежала, глянула, и спокойно замечает: «О, это ничего, сейчас сделаем». Плоскогубцами выдернула осколок, к счастью, он недалеко вошел, чем-то замазала и залила риванолью. Дальше медсанбата не пойдешь, ведь если уйдешь в полевой госпиталь, то отправят в тыл, и в родную часть больше не вернешься. Поэтому я вообще в медсанбат не пошел, остался на передовой. Похрамывал немного, но двинулся с дивизией дальше. Вошли в Румынию, прошли Бухарест. До сих пор у меня осталось о румынах отрицательное мнение. Они к нам как-то чересчур предвзято относились.

Затем была Болгария. Здесь нас очень хорошо и радушно встречали, причем боев нигде не было, мы шли походной колонной. Но отдыхали мало, ведь минометы в разобранном виде (отдельно двунога, ствол и опорная плита) везлись у нас на повозках, а на остановках миномет надо сначала собрать, затем разобрать. И все это солдаты сами делали. Зато выше всяких похвал были хозяева страны. К примеру, болгары рядом с колонной бегут и кричат: «Привет, братушка! Давай выпьем!» Всегда несли с собой плетеные корзины, внутри которых лежали бутылки с вином. Мы говорим: «Нельзя, война!» Болгары в ответ смеялись и отвечали: «Мы знамо, як пьет русо вояк!»

Затем двинулись дальше в Югославию. Здесь пришлось повоевать. Довелось участвовать в форсировании Дуная. На катерах Дунайской военной флотилии были уставлены реактивные установки «Катюши». И когда они подошли с нами в качестве десанта к берегу, то не предупредили, что будут давать залп, мы себе спокойно сидели на палубе. И вдруг у самого берега РС полетели на немецкие позиции. От неожиданности все попадали в воду, палубы катеров стали чистыми, а Дунай же глубокий, вот тут жертв было много. Когда выбрались на берег, то заняли город Крагуевац, по периметру которого установили оборону. И вот там я встретился с немцами лицом к лицу, во время ночной атаки. Была страшная рукопашная схватка, подробностей которой совершенно не запомнил. На следующее утро мне солдаты говорят: «Ну, командир, ты дал!» Спрашиваю, что случилось. Оказывается, я пять человек заколол штыком. Даже не знаю, как это произошло, сражался как все, просто у нас карабины были в руках, они легче винтовок и удобнее в штыковом бою. Но у немцев штык длиннее, мы их выдавили благодаря тому, что численность атаковавших была небольшой. Участвовал в освобождении югославской столицы, за что получил медаль «За освобождение Белграда». Кроме того, во время боевых действий в столице заместителя командира роты ранило, и я крикнул: «Слушай все меня». Успешно корректировало огонь и мне за это дали медаль «За боевые заслуги». В Югославии я получил легкое ранение в подбородок, осколок прошел касательно по челюсти, мне санинструктор замазала и забинтовала его, после чего спросила: «Как чувствуешь себя?» Ответил, что нормально, и снова остался в строю. Командир батальона Ходжий повел нас дальше.

Вот в Венгрии начались очень жестокие бои. Практически за каждый населенный пункт приходилось воевать, пока мы не подошли к Будапешту. Не могу понять для чего, но мы форсировали озеро Балатон на больших лодках, которые везли за нами, вместо того, чтобы обойти его. В городских боях минометы установили и начали стрелять, потом командир 45-мм орудия, которое называли «Прощай, Родина!» подбежал ко мне, и просит: «Командир, дай людей, я затащу нашу пушку на второй этаж и буду выбивать огневые точки противника». А по нам со всех сторон стреляли фаустники, это опасное оружие. Солдату только скажи на фронте, он все сделает, так что мои минометчики быстро затащили на второй этаж орудие, я был рядом с ними, только открыли огонь, как по нам немцы стали бить, и как очутился в медсанбате, уже не помню. Мне всю челюсть сломало. Отправили в тыл, в госпитале я пролежал до февраля 1945-го года. Еще забинтованный, вернулся в часть. И здесь мне пришлось вернуть пистолет с памятной надписью, который оказался у меня в кобуре после боя: «Лейтенанту Уразбахтину от Героя Советского Союза Николая Федорова». Дело в том, что когда я в полк прибыл и показал комбату Ходжию это оружие, тот сказал: «Отдай его интенданту к лешему». Венгрия была страшным местом. Погиб у нас в роте командир взвода, прекрасный человек. Остановился на ночевку в доме, утром заходим, а он мертвый лежит в кровати. Начали переворачивать тело, оказывается, под кроватью лежал венгр, который через кровать выстрелил взводному в спину. Ну, солдаты были злые и расправились с этой сволочью по-своему.

После Венгрии двинулись в Австрию. Здесь мы участвовали в небольших боях и воевали в том числе в тех местах, где проходила армия Суворова. Когда шли по горам, то наш взвод выдвинули в передовое охранение, и командир роты приказ мне с ординарцем Игорем, цыганом по национальности, и несколькими бойцами осмотреть дом, стоявший у дороги. А цыганы ой-ой-ой насчет тайников умеют работать, заскочили мы в какой-то сарай, там стоит большой стог, Игорь начал смотреть, а он как будто специально утоптан. Растоптал сено, а там лошади спрятаны. Какие лошади! Три черных скакуна, он их сразу же вывел во двор. Наши повозки также запряжены лошадьми, так что мы забрали скакунов к себе, впрягли в первую повозку, и продолжаем движение. Как назло, нам навстречу попался начальник политотдела дивизии Смирнов. Останавливает роту, и строго спрашивает: «А это что за лошади?» Объяснили, где нашли четырехногие трофеи, он приказал остановиться и куда-то забрал лошадей. Больше мы их не видели.

Дошли до австрийского города Линц. Взяли его в ходе небольшого боя. Мы были выброшены вперед к этому городе, чтобы не допустить подхода немецких войск с Западного фронта. Заняли там оборону, и неподалеку увидели место в концлагере Маутхаузен, где был казнен генерал-лейтенант инженерных войск Дмитрий Михайлович Карбышев. Местные жители рассказывали, что его после зверских пыток облили водой на морозе, а тело сожгли в печи.

Победу я встретил в Линце. Ночью 8 мая нас отвели в окопы, потому что прекрасно работавшие полковые и дивизионные разведчики узнали о том, что немцы планируют массированную ночную атаку. Но никакого движения со стороны противника не было. И вдруг рано-рано утром 9 мая, часа в четыре, рассвет уже начинался, объявляют о Победе. Боже мой, как поднялась стрельба, не поймем, или люди в тылу радуются, или немецкий десант высадился. Когда все выяснили, то мы вернулись назад на свои позиции. И здесь я впервые на фронте выпил водки. Нашим ротным старшиной был Заставнюк, пожилой мужик, которого мы звали «Тарас Бульба». Когда я в первый раз появился в роте, он меня сразу же спросил: «Ну, молодой, куришь?» Отвечаю, что нет, и не пью. Тогда он заметил, что всегда будет привозить еду вовремя, но мне как командиру пить не разрешает, чтобы я спьяну людей не погубил. И действительно, мы всегда получали паек вовремя, даже когда вырывались впереди наступающих войск, то «ночные ведьмы» прилетали к нам на У-2 и сбрасывали на землю мешки с сухарями. При этом кричали: «Эй, пехота, получи подарок!» А когда война закончилась, старшина утром отправился в тыл, чтобы привезли еду, и вернулся с водкой. Хотя она, в принципе, и так всегда имелась у тех, кто пил. Налили по стаканам, и тут старшина говорит: «Ну, молодой, теперь ты выпьешь!» Отвечаю: «Товарищ старшина, вы же сами приказали мне не пить». Мы только на «вы» друг к другу обращались. Он же сказал: «Сейчас можно!». Ну, я выпил, и заснул. Потом, когда проснулся, солдаты говорят: «Ну, командир, вы даете, трое суток спали!» Вот так я встретил конец войны. А 16 мая 1945-го года мне вручили Орден Красной Звезды.

Cтарший лейтенант Вил Галямович Уразбахтин, г. Запорожье, 1940-е годы

- Вши были?

- Да, с ними боролись очень просто – прожаривали одежду. А когда была возможность, то и новое белье выдавали, а старое сжигали.

- Как бы Вы оценили наши 82-мм батальонные минометы?

- Немцы кидали к нам в окопы листовки, в которых писали: «Артиллеристам – в плену почет, а минометчикам – нет». Мы стреляли по живой силе противника из-за укрытия, редко когда стояли рядом с пехотой на передовой, зато наша мина имела хорошую поражающую силу. Так что миномет – это грозное оружие. Причем большое значение имеет боевая выучка расчета, особенно наводчика и заряжающего. Был у меня один заряжающий, Александр, ты только команду дашь, и прицел укажешь, а он уже на левую руку берет три-четыре мины и быстро-быстро их бросает в миномет. Это опасно, кричишь ему: «Саша, упадут!» А он отмахивается и продолжает свою работу. Когда первая мина разрывается, еще несколько в воздухе «висят». Кстати, мы активно использовали немецкие мины для 81-мм миномета, только лишь добавляли кольцо для усиления вылета мины. Если не успеют подвезти наши мины, то мы всегда вражеские использовали.

- Как поступали, если перегревался ствол 82-мм батальонного миномета?

- Приостанавливали стрельбу, водой не мочили, так только пулеметчики поступали. Но в целом все 9 минометов у нас в роте сразу и не стреляли, первый взвод бьет, второй – нет, третий после подключается. Так что использовали минометы по очереди. А вот когда ротный приказывает бить залпом, тут уже все стреляют. Но так вести огонь нечасто доводилось.

- Кто отрывал позиции для минометов?

- Сами все делали. Сначала круг для миномета готовили, потом укрытия для мин, и обязательно в конце вырывали укрытия для личного состава и для раненых, ведь немцы тоже по нам часто били.

- Боеприпасов всегда хватало?

- В основном да, хватало, хотя бывали задержки. Невозможно подвезти, когда идет артиллерийский обстрел. В случае необходимости личный состав из тыла сам ящики с боеприпасами приносил. Понимаете, в расчет обычно входили: командир миномета, наводчик, заряжающий и два снарядных. Когда заканчиваются мины, на позиции остается наводчик и заряжающий, остальные топают за минами, и волоком притаскивают ящики из тыла.

- В Вашем взводе были большие потери?

- Ну как, бывали потери. Мы больше страдали не от винтовочных пуль или пулеметных очередей, а от осколков, хотя немецкие пулеметы MG-34 и MG-42 были опасным оружием. Бывало, что гибли по глупости. Например, так погиб рядовой Владимир Загайнов. Встретился в Вене с отцом, на радостях Вовка сел на захваченный немецкий мотоцикл BMW, и поехал к бате, а у австрийцев дороги-то не так, как у нас, у них на повороте всегда есть откос, он на него заскочил, в воздухе перевернулся, и мотоцикл его задавил.

- Как бы Вы оценили советское стрелковое оружие?

- Наш «плиточник», ручной пулемет Дегтярева на 47 патронов, мог себя показать, а уже «Максим» был настоящим пулеметом, когда же на передовой у нас появился ДШК – это немцам не поздоровилось. Мы же, минометчики, были поначалу вооружены карабинами Мосина с легкими штыками, а потом получили ППС. ППШ – это хороший автомат, но с ним надо обращаться очень осторожно из-за чувствительного курка. Например, сидит где-то в «секрете» солдат, у него в казенной части патрон находится. А потом забудет или просто не вспомнит, поставит автомат на пол землянки, или ударит случайно прикладом об землю – тут же раздается выстрел. Бывали такие случаи на передовой.

Вил Галямович Уразбахтин, г. Симферополь, 2011-й год

- Какое было в войсках отношение к партии, Сталину?

- Любой клич в атаку звучал так: «За Родину! За Сталина!» Мы поднимали им личный состав. Никто не обращал внимания на национальность, всех объединял сильнейший патриотизм. Причем в атаке в основном первыми выскакивали политработники – это я сам лично видел. Даже замполит батальона пехоту на немцев вел. При этом они кричали: «За мной! За Родину! За Сталина!» И все с криком «Ура!» шли вперед. У нашего поколения Сталин навсегда останется в сердцах.

- Звучали ли на фронте фамилии крупных советских военачальников?

- Нашим 3-м Украинским фронтом командовал Маршал Советского Союза Федор Иванович Толбухин. Он часто появлялся на передовой. Как правило, всегда ходил в фуражке во весь рост и спокойно разговаривал с солдатами. Бойцы, как его увидят, сразу же говорили друг другу: «Скажите, чтобы он спрятался, что же он так ходит!» Толбухин умел воодушевить людей. А Георгий Константинович Жуков – это непревзойденный военачальник. Для фронтовиков он был отцом армии, пусть и жестокий в каких-то вопросах, но по-другому нельзя было во время войны.

- Что было самым страшным на войне?

- Что такое бой? Испытание моральных и физических качеств. Если ты морально здоров, значит, выдержишь. Страшно на войне всегда, ведь каждую секунду можно погибнуть. Снайпера у немцев хорошо воевали. Но самыми опасными во время атак были прыгающие «шпренг-мины». Только зацепил ее, как она выпрыгивает из земли и взрывается в воздухе, разбрасывая кругом сотни металлических шариков. Многие в пехоте из-за них страдали.

- Как относились в войсках к замполитам?

- Как правило, если замполит пришел, то его внимательно слушают. Вопросы задавали разные. Основной постулат был один – защищать от немцев свою Родину и воевать до победного конца. Так что относились к политзанятиям нормально.

- Со смершевцами сталкивались?

- Нет, не довелось.

После войны 93-я стрелковая Миргородская Краснознаменная ордена Суворова дивизия получила приказ расформироваться. И с 1945-го на 1946-й год я переехал границу Советского Союза. Собрали нас, офицеров, стали спрашивать, кто умеет плавать, я ответил утвердительно, и меня решили направить на Черноморский флот в Севастополь. Приказ есть приказ. Получил личное дело и направление, приехал в Севастополь, но из-за ранения в голову на корабли меня не взяли. Поехал в Запорожье, где определили в 100-й мотострелковый полк 126-й мотострелковой дивизии, в которой я прослужил до дня увольнения в 1972-м году в звании подполковника. С 1953-го по 1972-й годы служил в Симферополе. Принимал участие в соревнованиях по пулевой стрельбе, по плаванию и по гимнастике, был одиннадцатикратным чемпионом Одесского военного округа по офицерскому многоборью. В 1973-м году после увольнения стал работать военруком в симферопольской школе № 12. Работаю там до сих пор, только в 2012/2013-м учебном году по семейным обстоятельствам не проводил занятия.