Галлат Юрий Максимович

В 1945 г. - лейтенант госбезопасности, начальник отделения оперативно-чекистского отдела УНКВД Дальстроя.

Родился 6 ноября 1918 года в деревне Юрьево Катангского района Иркутской области в семье ссыльного. В 1937 году окончил среднюю школу, в 1953 году - Высшую юридическую школу МВД СССР. В 1937-1938 годы находился на строительстве Байкало-Амурской железнодорожной магистрали (инспектор группы освобождения заключенных, 22-е управление). В 1938-1940 годы проходил срочную службу в рядах 8-й Дальневосточной кавалерийской дивизии. В августе 1939 года в составе монгольской конницы принял участие в одном из последних боев на реке Халхин-Гол, был контужен. В 1940-1950 годы работал в "Дальстрое", прошел путь от помоперуполномоченного до начальника следственного отделения. В годы Великой Отечественной войны выполнял особое задание ГКО: "охрана и транспортировка золота". В 1953-1960 годы работал в Башкирии, Удмуртии и Средней Азии. Уволился из органов начальником уголовного розыска. Подполковник внутренней службы (звание присвоено приказом Министра внутренних дел Союза в 1960 году). Работал на Семипалатинском ядерном полигоне. С 1964 года в Эстонии, в 1970 году переехал в поселок Нарва-Йыэсуу. Работал заместителем директора базы отдыха "Мереранна", начальником штаба гражданской обороны комбината бытобслуживания "Прогресс" (г. Нарва) и помощником начальника штаба ГО города Нарва. На пенсии с 1991 года. Награжден орденом Красной Звезды, медалями, в том числе "За боевые заслуги". Скончался в ноябре 2008 г.

(В настоящий момент ведется работа по подготовке 100-страничного текста воспоминаний Юрия Максимовича Галлата к печати. В данном случае текст приводится частично. В предлагаемом вниманию читателей тексте сохранены особенности речи и стиля ветерана-рассказчика. - Илья Вершинин)

И. Вершинин. Юрий Максимович, вы сами откуда родом?

Ю. Галлат. Из Сибири. В Катангском районе Иркутской области когда-то была хорошая деревня - Юрьево. Ее, к сожалению, Хрущев ликвидировал, паразит такой. По матери все мои предки-крестьяне были оттуда. Дед и бабка жили в деревне, с ними жило одиннадцать их детей: шесть мужиков и пять дочерей, в том числе и моя мать. Отец мой был известный политический ссыльный. Еще в царское время за революционную деятельность его осудили и сослали в ссылку в Сибирь. Летом 1918 года, когда он уже занимал пост председателя Киренского уездного ревкома, его зверски расстреляли белогвардейцы. Когда армия Колчака была разгромлена, как известно, разбросы армии организовались в банды, захватывали целые села и деревни. Я появился на свет спустя несколько месяцев после расстрела отца, 6 ноября. Поэтому принял от него лишь фамилию и отчество (с незначительными изменениями. В обычную украинскую фамилию Галат вкралась ошибка - двойная "л"). А отцу в Киренске был потом установлен памятник. Раннее детство я провел в деревне. В 1923 году вместе с матерью и старшим братом, который был на год старше меня, переехал в город Киренск. Здесь окончил семилетку, потом в Иркутске - среднюю школу имени Максима Горького.

И. Вершинин. После этого вы пытались стать геологом. Скажите, это тогда романтика была?

Ю. Галлат. Конечно. В гости к нам все время приходила одна семья геологов, рассказывала о своей работе. Мне было интересно. После школы надо было идти куда-то работать. Каким-то простым рабочим быть не хотелось. Вот я и решил стать геологом. Пришел в канцелярию Иркутского геологического института имени Серебровского, сдал аттестат зрелости, заполнил маленькую анкету. Мне сказали:

- Будете сдавать экзамен!

А тут как раз в Иркутск приезжает Саша Косарев, первый секретарь советского комсомола, член Полтбюро ВКП (б). Его любила буквально вся молодежь, да и называли на "ты", просто "Саша Косарев". И тут я узнал, что в драматическом театре Саша собирает городское комсомольское собрание. А я был комсомольцем с 1934 года. Когда прошло собрание, начали зачитывать какой-то список, а именно: кого комсомол отправляет на строительство Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. В том числе, среди них оказался и я. После этого я подошел к Косареву:

- Саша, я не могу ехать, - говорю ему.

- Как не можешь?! - удивляется тот.

- Я сдал документы в институт геологический, буду учиться на геолога и работать им.

- Ладно, - резко отрезал он, - вот поработаешь на БАМе, там видно будет. Тебя без экзаменов примут. Так что институт твой!

На том разговор с Косаревым и закончился. После этого я поехал я в город Тайшет Иркутской области (это в 900 километрах от Иркутска), где меня определили в 22-е управление строительства Байкало-Амурской магистрали. Так я начал работать во второй отдельной группе, которая занималась освобождением заключенных. Подсчитывали окончание срока, выписывали документы и освобождали из лагеря. Был женский лагерь, мужской. Кстати, отсюда, с Тайшета, как раз и начиналось строительство вторых путей. Полтора года, что я работал инспектором в группе освобождения, были для меня приятной работой, мне нравилось освобождать заключенных, этим, собственно говоря, делая им приятное.

И. Вершинин. Тогда же, через полгода, вас и призвали в армию?

Ю. Галлат. Это стоило мне определенных трудностей. Потом я узнал, что на меня бронь, оказывается, была. Когда я работал в 22-м отделении, мы жили в вагончике. Ведь весь наш состав стоял в теплушках. Жили мы втроем: Васька Зайцев, Сенька Славный и я. Был у нас дневальный, татарин, заключенный - топил, убирал, и жил тоже с нами. И вот, в то самое время, осенью 1938 года, назначался призыв в армию. Все мы трое пошли на комиссию в военкомат. Я тогда не знал, что на меня есть бронь, поэтому тоже пошел. Ну и сама армия, это тогда ведь было очень почетно. Значит, Ваську пропустили, Сеньку тоже, но он не прошел - его забраковала комиссия, он был слабенький и больной. А меня не допустили и до комиссии. Мне военком, у которого было две шпалы в петлицах, сказал:

- Иди!

Я говорю:

- Как идти?! Комиссию надо пройти...

- Иди!

Васька прошел, его, значит, приняли, он был здоровый, Сеньку сразу отчислила комиссия. А меня, выходит, не допустили вообще до комиссии. На следующий день я вторично пришел, теперь уже сам, и попросил, чтобы меня призвали в армию. Военком меня опять выгнал:

- Иди, работай!

Я на третий день пришел, опять к военкому. Он меня спрашивает:

- Ты опять здесь?!

- Да, здесь, я и пришел... Я в армию хочу, понимаете, в армию. У меня брат ушел, и я хочу!

Тут военком посмотрел на меня, спросил:

- В конницу пойдешь служить?

- Пойду!

- Все, пропускайте через медкомиссию!

Пропустили, оказался здоров. Только потом узнал, почему меня не хотели брать в армию. Значит, пропустили, дали справку на расчет. Тут мне попался начальник отдела кадров. Говорит:

- Как?! Да на тебя же бронь есть!!! Ты не должен идти в армию...

Я говорю:

- Как это не должен идти?!

Но было уже поздно. А потом мы доехали на эшелоне до станции Манзовка... Правда, перед службой мне дали в расчет месяц отпуска. Приехал домой в Иркутск, к матери. Говорю:

- Меня в армию берут!

Она обрадовалась, говорит:

- Вот хорошо, хорошо...

- А как ты-то? Ты же одна останешься .

- Ничего, поживу...

Через месяц я получил повестку явиться в военкомат. Приехал в Тайшет на сборный пункт, где собирались призывники. И поехали эшелоном до станции Манзовки.

И. Вершинин. С каким настроением в армию-то ехали?

Ю. Галлат. Настроение было хорошее, замечательное. Это не то, что сейчас, когда в армию не хотят идти служить. А тогда с радостью шли на службу в Красную Армию. Нас целый эшелон шел на Дальний Восток. Как только доехали до станции Манзовки, нашу кавалерийскую команду очистили, мы поступили к другому составу, и поезд повез нас на станцию Камен-Рыболов, это в сторону от Манзовки - 120 километров. Станция Камен-Рыболов находилось у большущего озера Ханко. Конца края не видно - ширина его 60 километров, а длина - 80. Черепах там было много. Кстати, здесь я впервые в своей жизни увидел черепах. Шторм их выбрасывает на берег, вот они, значит, с берега и ползут в воду...

И. Вершинин. А служба сразу началась, как приехали?

Ю. Галлат. Нет. Как только нас привезли, ровно на месяц был объявлен карантин. На всю команду было выделено специальное помещение, где мы целый месяц сидели и ничего не делали. Только покушать и все. Выходили, правда, на прогулку около казармы, на плац, где ведется подготовка в округе. Ну а так, куда пойдешь? Астраханка, большое село, находилось в двух километрах от нашего гарнизона. А гарнизон наш состоял из четырех кавалерийских полков, которые и составляла наша 8-я Дальневосточная кавалерийская дивизия. Например, наш 49-й Нов-Заволжский Краснознаменный красногусарский кавалерийский полк, 115-й Забайкальский и 2-й Кубанский полки, а 93-й был в двух километрах от нашего расположения. Спустя месяц, как мы отбыли карантин, нас начали распределять: кого куда в какой полк, в какой эскадрон. Сразу, когда нас привезли, появились команды: значит, "такая-то группа - в 49-й кавполк, такая-то - во 2-й Кубанский..".. А там уж распределяли по эскадронам, или в батарею. Например, первый эскадрон - сабельный (это рубка), второй - пулеметный (тачанки и четыре лошади), а третий - артиллерийская батарея. Потом нас выстригли, повели в баню, а оттуда выходим, и не можем друг друга опознать. Ты это или не ты? Постригли, помыли и одели в обмундирование...

И. Вершинин. А до этого вы, значит, в штатском ехали?

Ю. Галлат. В штатском ехали, и в карантине были в штатском. В то время, как говорится, хорошего обмундирования не было: хаки. Галифе, гимнастерка, шинель, сапоги. Ходить-то можно было... Когда обмундировали нас, выдали, значит, клинок - шашку, карабин. Говорят: "Твой карабин, твоя шашка..". Выдали лошадь, подвели на конюшню. Кстати, каждая лошадь стояла в специальном стое, отдельно стояла кормушка. Хорошо так было. Казарма-конюшня большая, каждая лошадь стоит отдельно, убранная. Каждое утро - подъем, и - на конюшню! Чистить лошадей...

И. Вершинин. А первый день кавалерийской службы вам хорошо запомнился?

Ю. Галлат. А как же, конечно запомнился. Но в первый день было распределение, кого куда, в какой полк и какой эскадрон. Когда меня, значит, вызвали, сидит комиссия: командир дивизии, комиссар дивизии, полковой комиссар, начальник штаба и так далее. Первое, спрашивают:

- Что умеешь делать?

Ну там, если ты слесарь, или, к примеру, токарь, это не принимается во внимание, потому что у нас нет таких мастерских. Меня спрашивает командир дивизии комбриг Манагаров:

- Ездил на лошади? Умеешь управлять лошадью?

- Умею, конечно, ездил, - отвечаю я. - Если живешь в деревне, конечно, умеешь ездить.

- В какой?

- В Сибири.

- Все, значит, умеешь на лошади ездить. Все, в первый эскадрон!

Вот так всех и распределили. Кого-то в первый эскадрон, кого во второй, а кого, значит, в полковую школу - учить на сержанта, командира отделения и так далее. Получили распределение, а на следующий день пошли всем эскадроном на конюшню. Приводят нас, говорят:

- Вот твоя лошадь! Чисти три раза в день. Где бы не был, что бы не делал, но почистить лошадь, напоить, накормить - обязан! Обязан - никуда не денешься!

И каждую неделю у нас была выводка лошадей. Значит, сидит командир полка, у него белые перчатки или белый платок, он смотрит. Подводишь к нему лошадь и докладываешь: "лошадь такая-то, красноармеец такой-то..". Командир полка встает, подходит к лошади, начинает гладить. Проверит все, и мошоку, и копыта, все чин-чином. Короче, проверяет, как ты ее содержишь и чистишь. Не дай Бог, если у тебя грязная лошадь, это все - пойдешь на гауптвахту.

И. Вершинин. Лошади с самого начала были чистыми?

Ю. Галлат. Когда мы только приняли лошадей, их там какое-то время не чистили, они были грязные. Командир полка собрал нас и сказал:

- Предупреждаю, лошадь должна быть чистая! Каждое утро, в обед и вечер, лошадь должна быть чистая!

Летом выводили лошадей купать на озеро. Так что в отношении содержания лошади тогда очень строго было. Каждую неделю была баня, вот идешь, выстроишься по команде, веничком попаришься, и тебе хорошо. Интересная такая жизнь была в кавалерии. Как-то быстро пролетела эта служба, на Маньчжурской границе-то. Это тревоги, ночные и дневные, не забудутся никогда. Когда поднимают, ночью бежишь на конюшню с клинком и маленьким карабинчиком. Как только подбегаешь, лошадь тебя уже чувствует. Когда ты вбегаешь, она идет к тебе. Выводишь лошадь, садишься в седло и выезжаешь целым полком на плац.

И. Вершинин. Отношение к лошадям тоже было соответствующим?

Ю. Галлат. Самым хорошим. Не дай Бог, если кто из красноармейцев ударит лошадь. Сразу на гауптвахту. Лошадей никто не трогал. Если кто-то бьет лошадь, это самое настоящее преступление!

И. Вершинин. Каков был день службы в кавалерии? Расскажите, исходя из вашего личного опыта.

Ю. Галлат. Как только начинается подъем, ты под строем бежишь через плац на конюшню. Прибегаешь, начинаешь чистить лошадь. Для этого у тебя есть щетка и скребочек. У меня интересные случаи бывали. Начинаешь чистить, а он, Буран (так звали моего коня), у тебя начинает карманы проверять. (Смеется) Нос сунет в карман куртки, нюхает, нет ли хлеба. Тогда возьмешь хлеб, достанешь: "ну ладно, вот тебе..". Он спокойно поест. Как только почистил, идешь поить на озеро. И весь полк поит лошадей. После этого ведешь домой в конюшню, даешь ему порцию овса. Как только он покушает, дашь ему сено. Все по норме. Лошади, помню, были справные, гладкие, хорошие чистенькие. Она ведь сама радуется: сытая, спокойненькая. Потом ставишь в стойло, надеваешь седло на случай тревоги. Потом начинается строевая подготовка, команды: шаг направо, шаг налево, кругом. Затем в казарме начинается учеба - кавалерийское дело. Помню, был у нас специальный преподаватель конного дела старший лейтенант Степанищев. После конного дела выезжаешь на лошади на манеж, где уже идет отработка. Например, взятие препятствий. Лошадь прыгает, и ты через нее прыгаешь... Если упал, шлепнулся, то поднимаешься, садишься и опять едешь. Здесь проходила отработка конного дела, правильность посадки в седле, учили нас, как стремя подогнать так, чтобы тебе удобней было сидеть в седле: чтобы это стремя было у тебя на ногах. В конце проводились политзанятия. В каждом эскадроне был замполит, у него четыре треугольника в петлицах. Там, в основном, политинформация, история партии (в то время как раз вышел краткий курс истории ВКП (б), вот нам его и долбили), потом зачитывали последние известия. По окончании политзанятий мы идем строевым шагом на ужин, потом час отдыха, и если хочешь: одевайся, ложись в постель и можешь спать...

И. Вершинин. Кормили хорошо?

Ю. Галлат. Кормили отлично. Повар у нас хороший был, готовил хорошо. На завтрак полагалась гречневая каша с салом, кусочки мяса и рыбы, чай с сахаром, хлеб с маслом. В обед на первое был суп, на второе - гречневая каша. Вечером была опять гречневая каша, она была всегда - и на завтрак, и на ужин, и иногда в обед, кусок отваренной рыбы. Так что кормили хорошо, сытно. А в праздники, например, в День Красной Армии, был торжественный обед. Здесь нам давали суп, макароны с салом, компот. Компота не было в обычные дни. Всегда за накрытым стол сидит командир полка, комиссар и начальник штаба. Они, значит, поздравляют всех с праздником.

И. Вершинин. Помните, как принимали присягу?

Ю. Галлат. Это было 23 февраля 1939 года. Как раз в то время вышел новый текст присяги. Помню, принимал у нас начальник штаба майор Агеев. Выстроили нас всех в казарме, и мы зачитывали текст присяги. Что "я, гражданин такой-то, вступая в ряды Красной Армии, обязуюсь соблюдать устав Красной Армии, защищать Родину, и если я нарушу присягу, пусть меня накажут". Кстати, эту присягу принимали сначала Сталин и Ворошилов, потом все остальные.

И. Вершинин. А к самому Сталину у вас было какое отношение?

Ю. Галлат. А мы как-то и не вспоминали его. У нас свое командование, своя служба. Какое нам было до него дело? Правда, изучая краткий курс истории партии, немножко захватывали, где, чего и что он там делал. Но чтобы прославлять его - нет, этого не было!

И. Вершинин. На конях просто ездили?

Ю. Галлат. Выезжали. В воскресение, например, ездили в село Астраханка. У каждого солдата там была девушка. Там девчат много было. Едешь к девчонке только на лошади, только с шашкой. Правда, карабин не разрешали нам брать. А шашку всегда носили с собой, это было в обязательном порядке. Но в обед ты должен быть в казарме, и перед этим успеть обязательно почистить лошадь.

И. Вершинин. Гордость испытывали от службы в легендарном, по тем масштабам, роде войск?

Ю. Галлат. Конечно. Каждый месяц наш полк выходил на учениях на сопки. Бывает, с учения едешь, проезжаешь деревню с оркестром в такт, играется марш. Кстати, лошади прекрасно понимают, что такое оркестр. Как он заиграет, так они, значит, подстраиваются в такт этого марша, а целый полк идет. Впереди едет на лошадях "троица": командир полка, комиссар и начальник штаба.

И. Вершинин. Что означали эти тактические учения?

Ю. Галлат. Это отработка тактики. Допустим, разыгрывали наступление, что там, к примеру, противник, а мы должны были наступать, отрабатывать место. Например, полк на полк. Ну это были недельные учения, а бывало так, что целый месяц в сопках находились. Там змей было полно, прямо спасу нет. И разные все: красные, белые, черные с красным, ползают везде и шипят: "Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш" "Ш-ш-ш-ш-ш-ш" В дубняк клинок вытащишь, подденешь ее и убьешь. Вот, интересно, на учениях выдают сухой паек в брикетике. Суп, каша - все это кладешь в горячую воду, кипятишь на огне, и все готово. Так хлебаешь кашу, потом суп.

И. Вершинин. Конно-спортивные состязания проводились в полку?

Ю. Галлат. Это в праздники - 1-е мая, 7-е ноября, в День Красной Армии. Вольтижировка. Другими словами, это можно понять как "джигитовка". На полном скаку лошади вокруг седла делают повороты. Крутишься, но главное - лишь бы не слететь с лошади! Была еще рубка лозы. На специальной линии поставлены лозы, ты едешь и рубишь. Ты должен рубить и справа, и слева. Но надо так срезать лозу, чтобы она упала и воткнулась. Если просто сломал, то это не считалось за рубку.

И. Вершинин. Стрелять учили с лошади?

Ю. Галлат. А как же? Учили. Стрельба с лошади - это был у нас зачет. Ты постреляешь, и тебе скажут: попал ты куда нибудь, или твоя пуля, к примеру, в молоко улетела. Первое время в эскадроне, конечно, стреляли плохо, пока не привыкли. А еще мы собирали винтовку, карабин. Нас первым делом учили, как нужно обращаться с карабином, клинком и обмундированием. Когда вечером раздеваешься, то кладешь так, чтобы все было около тебя: сапоги, портянки, все... Ночью ведь собирают тревогу. Надо успеть обуться, и не так просто: портяночку намотать так, чтобы был порядок, чтобы ногу не стереть. Старшина эскадрона у нас это проверял. Хороший был мужик, хохол, высокий такой. В 1929 году, когда был конфликт на КВЖД, он подкрался и снял китайский пост, расстрелял в упор. Его за это наградили орденом Красного Знамени. А потом так и остался на пожизненном в армии. Ему дали квартиру в военном городке, он женился, ребятишки уже появились.

И. Вершинин. С комиссаром как складывались отношения?

Ю. Галлат. Был у нас такой батальонный комиссар Титов, комиссар полка. Но его особенно не любили красноармейцы. Хотя должны были, ведь, как говорится, комиссар - это душа солдата. А он был какой-то немножко грубоватый. Ну а вообще-то он толковый был, говорил хорошо. Вот командира полка полковника Горина любили, это замечательный был человек. Прошел всю Гражданскую войну в бригаде Котовского, был награжден орденом Красного Знамени. Так что он понюхал порох. В седле сидит, как влитый все равно. А комиссар сядет, он какой-то кузоватый был, прямо, как мешок в седле. Помню, командир полка говорил ему:

- Эх, комиссар, всем ты хорош, но ты не кавалерист! Ты мне поганишь полк своим седением в седле...

А сидеть надо так, чтобы действительно влитый был в седло. Ведь настоящая кавалерийская лошадь чувствует, как кто сел в седло. Первое время, когда я начинал служить, чувствовалось, что лошадь не чувствовала за собой кавалериста. Только потом она стала понимать, когда я стал садиться, как кавалерист: "ага, сел кавалерист". Лошадь была настолько умная, что, бывает, взмахнешь клинком, как она, чувствуя, что ты рубишь вправо, потихонечку отводит голову. Если чувствует, что ты влево будешь рубить, отводит голову влево. Эти военные лошади, кавалерийские, хорошо обученные этому делу.

И. Вершинин. Ну а вообще как строились отношения в полку?

Ю. Галлат. В то время не было такого, как сейчас: побоища, драки. Как-то дружны были мы в то время. Пришли в армию, и уже старослужащие, которые год послужили и остались на второй год, приняли нас совсем по-другому. Они помогали нам, показывали, потому что многое уже знали, рассказывали, поучали нас. Эскадрон, 200 человек, это же одна семья.

И. Вершинин. Чем занимались в свободное время?

Ю. Галлат. Свободное время было только вечером. Весь эскадрон, помню, пел песни, потом кто-то занимался своим делом: подшивал под воротнички....

И. Вершинин. К спиртному как относились?

Ю. Галлат. В армии это было категорически запрещено. Был один интересный случай, это где-то уже в 1940 году. Был как раз выходной день, воскресенье. Ребята возвращались из деревни, увольнительные давал старшина эскадрона. Самым последним шел мой приятель Степа Котовщиков, хороший парень, у меня даже есть его фотография. Этот случай он нам потом сам рассказывал в подробностях. У него в тот день был день рождения, и, находясь в гостях у своей девушки в Астраханке, он выпил рюмочку водки вместе с ее отцом. Когда обратно возвращался в часть, проходил мимо штаба дивизии. Там на крыльце как раз стоял командир нашей 8-й Дальневосточной кавалерийской дивизии Манагаров и командующий армией генерал-лейтенант Маркиан Михайлович Попов. Степа шел спокойно. Тут Попов говорит Манагарову:

- Товарищ комбриг, а этот красноармеец, кажется пьяный идет на ночевку.

- Да нет, не может быть, товарищ командующий, - говорит Манагаров.

- А вы проверьте, остановите его!

Остановили Степку. Адъютант командира дивизии говорит ему:

- А ну, подойди сюда!

Он подошел.

- Выпивший?

- Нет!

- А, ну-ка, дыхни.

Он дыхнул.

-У-у-у, пахнет.

Тут комангдующий 1-й Дальневосточной армией Попов говорит:

- Ну что, командир дивизии, я правильно сказал?

Манагаров:

- Ты почему выпил-то?

Тут Котовщиков ответил:

- У меня сегодня день рождения, вот я был, выпил рюмочку...

- Командир дивизии, отведите его на гауптвахту. Двадцать суток гаупвахты!

Так его отвели на гаупвахту. Отсидел он пять суток, и его отпустили. Командир полка начал ходатайствовать: ну день рождения, ну выпил. Вот какая тогда строгость была: день рождения, а нельзя было выпить. Закон есть закон!

И. Вершинин. Юрий Максимович, а на Халхин-Гол как вы попали? Наверное, решение вас туда направить было неожиданным?

Ю. Галлат. Конечно. Нас собрали в столовой и зачитали приказ Народного комиссара обороны. Сказали: "Вам выпала честь принять участие в разгроме японцев на реке Халхин-Гол!" Ну, выпала так выпала. Мы как-то по молодости не испытывали страха, не понимали, что можно погибнуть. Знали только, что идут на Халхин-Голе бои, наша танковая бригада там сражается, проявляя свой интернациональный долг по отношению к Монголии. Ну как мы могли это иначе воспринимать? Тогда главным в армии была дисциплина. Это приказ командира полка, командиру полка приказ комдива, а комдиву приказ командующего. Все было по команде. Без нее никаких действий не предпринималось. Это сейчас в армии разболтанность, а тогда дисциплина была дай Боже. Идешь по плацу, проходишь первую казарму, вторую, столовую, клуб, как тебе навстречу идет не какой-нибудь командир, а командир отделения, два треугольничка у него в петлицах, солдат, почти что год отслужил. Ты идешь около него строевым шагом. И попробуй не попроиветствуй его и не отдай ему честь, он тебе может гауптвахту влепить. И отменить решение не имеет права ни командир полка, ни командир дивизии. Вот такой был порядок.

И. Вершинин. Вернемся к Халхин-Голу. Ну а вообще к японцам какое было отношение?

Ю. Галлат. Мы думали тогда так. Сейчас они идут войной на Монголию, а потом пойдут на нас, на Россию. Естественно, не хотели, чтобы это произошло. К тому же, были разговоры на границе, когда они говорили, мол, скоро вам конец, краснопузые. Конечно, патриотизм в те дни был особый. Но то известие, что нас скоро пошлют в бой, воспринимали с радостью.

И. Вершинин. На Халхин-Гол вы направились после приказа?

Ю. Галлат. Сразу объявили нам о начале подготовки. Короче, полная боевая готовность. Мы взяли овес, сено, начали чистить и кормить лошадей, подготавливать амуницию, подтачивать клинки, карабины, получили патроны. Проверяли, в порядке ли одежда, седло. Все проверяли. А на следующий день пошли. Утром эскадрон выстроился, и командир полка начал проверять состояние оборудования. Подготовились, и по маршруту пошли в конном строю. А что такое конный строй? Вот эскадрон, идет три лошади, три лошади, три лошади. Не четыре, не пять, а три. Вплавь перешли реку Сентуху. Речка была не особенно широкая, всего 15 метров, но быстрая и глубокая. Потом обогнули реку Халхин-Гол и вышли в расположение наших частей. Идем, слышно, как батареи бьют, а ничего не видно. Бои там уже шли. Жарища была, пылища. Больше трех суток шли по пустыни, устали. Я кстати тогда и отучил себя пить холодную воду, вот с тех пор. Остановились у одного кустарничка, разгрузились, там, где было расположение наших войск. А на второй день к нам приехал командующий 1-й армейской группой комкор Георгий Константинович Жуков с Маршалом Чойбалсаном. Построили наш эскадрон.

И. Вершинин. В бою участвовал не полк?

Ю. Галлат. Только наш первый сабельный эскадрон. Командир полка, комиссар и начальник штаба были с нами. Так и не знаю, почему эскадрон, а не весь 49-й кавалерийский полк послали в бой на реке Халхин Гол? Ну, там участвовала еще 32-я кавалерийская дивизия, 8-я монгольская кавалерийская дивизия. Наш эскадрон был включен в состав монгольской конницы. Приехал, значит, Жуков, там построение. Он поприветствовал нас. Сказал:

- Здравствуйте, товарищи красногусарцы!

Наш полк-то красногусарский. Мы его тоже попроиветствовали. Тогда почему-то не говорили "здравия желаем", сказали просто: "здравствуйте". Жуков сказал:

- Вас взяли для того, чтобы вы приняли участие в завтрашнем бою. Завтра бой будет решительный. И вам надо закончить бой нашей победой! Вам надо перерезать правый фланг, и изрубить японцев так, чтоб им больше не повадно было идти к нам сюда.

Потом он поставил задачу командиру полка, командиру дивизии, и уехал с Чойбалсаном.

И. Вершинин. Какое впечатление осталось у вас от Жукова?

Ю. Галлат. Хорошее. Одно могу сказать точно. Чувствовалось, что мужик силен.

И. Вершинин. Ночевали где?

Ю. Галлат. Ночевали под открытым небом, около тебя - лошадь. Лошадь никогда не наступит на тебя. Настроение было хорошее, плохого не может быть, особенно перед боем: ведь перед нами выступил сам Жуков, а он умел это делать. Вечером к нам пришел командир полка полковник Горин. Он запросто общался с ребятами из нашего эскадрона, не то, чтобы "това-рищи", а "солдаты", "ребята". Говорит:

- Ну что? Завтра в бой пойдем... Надо завтра себя показать, на что мы способны. Клинки у вас есть? Есть. Карабины есть? Есть. Вот и применяйте их в дело завтра. Только клинками орудовать будете, рубить.

Горин сообщил, что по оперативному плану уже окружили эту группу, и завтра нам остается только погнать ее к реке, рубить. Командир полка поставил задачу: на ту сторону никто из японцев не должен переплыть, значит, мы этого не должны допустить

И. Вершинин. Ну а сам бой, наверное, хорошо запомнился.

Ю. Галлат. Да. Наш эскадрон подняли перед утром, еще было темно. Мы покормили лошадей: дали овса, они поели. Настроение было боевое, и даже лошади это чувствовали. К девяти часам утра, когда там уже шел бой, был грохот артиллерийской канонады, мы начали рубить японцев. Они бежали, сломя голову, побросали всю технику, сбросили шинели. Каждый из них спасался, как мог, пытался добежать до речки, а там по ним стреляли из пулеметов. Если из них кто-то и выбрался на другой берег, то это единицы. Схватка была скоротечная. Мы догоняли и рубили. Вспоминать это неприятно. В глазах предстает следующая картина: ты бежишь, рубишь, он падает и голова летит. Я зарубил около десяти японцев. Не будешь выбирать, когда лошадь прямо-таки прет лавиной в гущу. Жутко рубили, в этом трудно дать себе отчет: шум, гам, клинки только свистят и скрипят. Монголы сами маленькие, лошади их тоже, а наши ростом летят и мнут. Почти всех изрубили. Когда после этого двухчасового боя наш эскадрон выстроили, выяснилось, что не погиб ни один кавалерист. Не знаю, может быть, в 32-й дивизии потери были, но у нас их не было.

Во время этого боя я попал под взрыв снаряда нашей артиллерии. Вдруг стала стрелять наша артиллерия, сделала, правда, всего несколько выстрелов, и меня вдруг выбило из седла, я оглох. Помню, командир эскадрона мне потом сказал:

- Это хорошо, что тебя не осколком. Если бы осколок - насмерть!

Кстати, взрывной волной выбило из седла не только меня, а еще несколько солдат, от своих же снарядов. Потом разбирались с этим делом, наказали кое-кого Как это можно? Когда наши войска бегут, их гонят, и в то же время своя артиллерия бьет. Этого нельзя было делать! Меня и других контуженных солдат, человек восемь-двенадцать, подобрали на тачанке ребята из хозвзвода. Мне потом рассказывали ребята: я лежал, а мой конь стоял около меня. (Смеется) У лошадей есть такая выучка или порядок: если выбило из седла красноармейца, он упал, лежит, лошадь должна у него стоять. Если он раненый, она должна ему помочь влезть в седло, значит, постепенно подняться и повезти на свой пункт. А если он убитый, она обнюхает его, обойдет, почувствует это, и будет стоять около него.

И. Вершинин. Значит, контузило вас?

Ю. Галлат. Я оглох, четыре-пять месяцев ничего не слышал и не видел: глаз ослеп. Пролежал я шесть месяцев в нашем гарнизонном госпитале нашей 8-й кавалерийской дивизии. Как обычно, делали уколы, давали разное питье. Кстати, работали одни мужчины. Перед выпиской врач сказал мне:

- Вот мы тебя вылечили, ты сейчас слышишь. Плохо слышишь, но ничего, это пройдет. Плохо видишь, это тоже пройдет. Но со временем, под старость, это возобновится. Ты будешь плохо слышать и плохо видеть...

Так оно и есть, я плохо слышу и плохо вижу.

И. Вершинин. После госпиталя вы обратно пришли в свою часть?

Ю. Галлат. Да, но только с эскадрона меня списали в штаб полка. Перевели писарем, потому что я не мог ездить на лошади. Жалко было с конем расставаться, очень жалко. Так что все два года я отслужил.

И. Вершинин. Как проходила демобилизация?

Ю. Галлат. Очень просто. Выставили людей по партиям. Не сразу всех, а нас, человек двадцать, партию, в конец штаба выстроили. Командир полка и комиссар поздравили нас с убытием, объявили благодарность и "спасибо" за службу, попрощались и отвезли нас на вокзал на машинах. Посадили в вагоны, и мы поехали все в разные стороны: кто куда.

И. Вершинин. После армии вы попали в органы. Скажите, как это произошло?

Ю. Галлат. В штабе кавалерийского полка, где я в последнее время служил, нас было трое друзей. Я, и два водителя - Витя Тернопович, здоровый парень, и Алексей (фамилию забыл). Все после армии разбрелись в разные стороны, кто куда. Дом у меня был в Иркутске, но я знал, что матери там нет, она уехала на Кубань. После армии надо было куда-то устраиваться работать. Вот и мы, трое армейских друзей, поехали во Владивосток. Приехали, сходили на "красную речку". Там уже вовсю шла вербовка - в "Дальрыба", "Дальуправление", "Дальстрой" (это на Колыме). Люди, которые занимались вербовкой, нам сказали:

- Поедете на Колыму, будете работать в лагерях!

Мы тогда вообще ничего не знали, все спрашивали:

- А что такое лагеря?

- А это там, где сидят заключенные...

- А как это понять, заключенные?

- А это те, кто арестованы и осуждены...

Ну не знали ничего этого. 7 ноября, как раз в день Октябрьской революции, нас погрузили на океановский пароход "Трансбалт", на котором и доехали до Колымы. Начали свой путь с Чуркиной бухты, пересекли Охотское море, вышли в пролив Лапирузе. Там был ужасный шторм, жуткая картина. От волн нам было страшно. Первый ведь раз на море! Волны бушуют, а он, наш корабль, барахтается в водной яме. Когда приехали на Колыму, нас поместили в здание школы. Через два-три дня приходит военный, два кубаря у него, значит, по армейски - лейтенант. Потом я узнал, что звание у него вовсе не лейтенант, а сержант госбезопасности. Начал он тут отбирать людей в управление НКВД. Меня вызвал, я как раз комсомолец был, говорит:

- Хочешь в органах работать?

- Хочу!

- Вот тебе анкета, заполняй!

Я тогда и представления не имел, что за органы какие-то. Думаю, наверное милиция. Спрашиваю:

- В милиции штоли?

- Нет, в органы!

- А милиция что, не органы?

Как потом я узнал, это был начальник отдела кадров управления НКВД по Дальстрою. Вот, человек десять нас он отобрал, сказал, мол, ждите целый месяц. Мы ждали. Это шла проверка: кто мы, где служили, где жили, кто родители, все по всем пунктам. Как только собрали на нас материалы, вызвали в управление. Говорят:

- Галлат, завтра к девяти часам явитесь в управление НКВД!

Управление НКВД было в большом здании, на четвертом этаже. Пришли туда, но нас не пропускают. Тогда позвонили, сказали, чтобы нам выписали пропуска, и нас таким образом пропустили. Началась моя работа в органах, я был назначен помоперуполномоченного экономического отдела ГУГБ НКВД по Дальнострою. Ничего этого я раньше не знал. Ну, НКВД знал, органы, а о ГУГБ даже понятия не имел. Оказывается, это государственная безопасность. Вот, выдали нам форму, гимнастерки, штаны...

И. Вершинин. Чем первым делам начали заниматься, в органах-то?

Ю. Галлат. Оперативная работа. В первое время я все знакомился с документами, читал, проводил подготовку. Нас в кабинете трое сидело, все без звания. Через шесть месяцев я уже освоился, стал самостоятельно работать. Вдруг нас вызывают на совещание, и там начальник нашего управления генерал-майор Павел Игнатьевич Окунев зачитывает Приказ наркома внутренних дел Круглова присвоить мне звание сержанта госбезопасности, и троим - по два кубаря в петлицы. По армейски я стал лейтенантом, повысили меня в должности до оперуполномоченного и назначили на самостоятельный участок: Тенькинское горнопромышленное управление Тенькинского райотдела НКВД. Я попал на обслуживание Арманского горнорудного комбината, там обогатительная фабрика была, в 15 километров - рудник, то есть, место, где добывают руду.

Начальник райотдела Райцев, когда ехал, подцепил меня и отвез на комбинат. Показал дом, квартиру, рабочий кабинет. Квартира была хорошей: две комнаты, кухня, постель, все есть, рядом кабинет. В моем распоряжении четыре милиционера. Говорю Райцеву:

- Зачем они мне?

- Как зачем? Порядок, а ты будешь старшим командовать, будешь всем руководить...

И он уехал в Тенькинское горуправление, в свой отдел, а я стал разбираться, как что делать. Начал читать материалы, читал, читал, начал соображать, что надо что-то делать. Тут как раз дело возникло: убийство. Следствие, допрос людей. Я немножко кое-чему в управлении научился, начал допрашивать, провел дело.

Лейтенант госбезопасности Ю.Галлат со своим сослуживцем в 1944 г.

И. Вершинин. А что за дело было?

Ю. Галлат. На комбинате одного работягу убили. Трое таких же рабочих комбината, во время драки по пьянке разодрались и убили. Я провел следствие, подшил дело, написал обвинительное заключение. В это время как раз приехал заместитель начальника отдела Миша Ермаков, приятель мой. Говорит мне:

- Правильно сделал... Правильно, хорошо провел дело.

Сделал, передал в военный трибунал: он тогда свирепствовал на Колыме. Тогда ведь был военный трибунал, не было гражданских. Приехал с моим делом военный прокурор: люди арестованы, Никитин - главарь этой банды. Но Никитин - красавец, парень хороший, приговорили его к расстрелу. Мне было жалко его. Я еще председателю военного трибунала говорю:

- Может, не надо его расстреливатть?

- Мы, военный трибунал, мы приговорили, все...Сейчас пошлем на утверждение на приговор, утвердят и расстреляем

Так этого парня, молодого и красивого, расстреляли. Я сделать ничего не мог.

Кстати, вот что интересно. Встретил я на Арманском горном комбинате интересного человека - Дмитрия Медведева, в годы Великой Отечественной войны он был командиром партизанского отряда особого назначения. Правда, в этом отряде были в основном не партизаны, а бывшие чекисты. На нашем комбинате он отбывал срок: его приговорили к 8 годам заключения. В 1939 году, когда он уже был майор госбезопасности, его арестовали. Тогда арестовывали всех, кто был не желаемым. Приехал как-то к нам на комбинат начальник Дальстроя генерал Никишов. Я его сопровождал, такой был порядок: уполномоченный обязан был сопровождать. У Никишова всегда была привычка: обязательно зайти в лагерь, посмотреть, как живут заключенные, каков режим. Идет Никишов по забоям обогатительной фабрики со своей свитой, как выходит из каптерки Медведев. Он был каптером. Никишов подошел и спросил:

- Медведев?

- Да, гражданин начальник.

- Ты что здесь делаешь?

- Срок отбываю.

Они с Медведевым, оказывается, были знакомы. Никишов посмотрел на меня и сказал:

- Сегодня к 8 часам вечера приведите его к начальнику комбината!

- Есть, товарищ генерал!

Привели мы его в порядок, он был чистенький, и в назначенное время - к начальнику комбината, фамилия его была Азриель. Постучался, он как раз там один сидел. Я их оставил. Два часа Азриель проговорил с Медведевым. Потом я спросил Медведева:

- Как че там было?

- Да ничего. Он спросил, как, где меня арестовали, за что арестовали, я все подробно рассказал...

Через неделю поступила телеграмма из Магадана за подписью Никишова в горрайотдел. Оттуда позвонили ко мне "Немедленно! Немедленно заключенного Медведева одеть, обуть и доставить в Магадан!" И вот, я его повез туда. Он же заключенный, так его нельзя отправить, ведь пока до Магадана - он заключенный. Он рассказал мне про себя по дороге:

- Мы с Никишовым были друзья в свое время. Он был начальником Западной границы, а я, как переходил границу, в Румынию, Болгарию, Польшу, Венгрию, в другие страны, ну ходил, как разведчик. Когда возвращался, у него останавливался, ночевал. Вот с ним и познакомились мы, подружились. Поэтому он меня опознал.

А потом я его доставил в Магадан, в главное управление Дальнего Севера, к генерал-лейтенанту Никишову. Тот вызвал его в кабинет, а я, значит, сижу в приемной. Сказано: отвезти. Звонок, а тут у него адъютанты сидят. Старший адъютант, капитан, зашел к нему, а оттуда выходит уже с Медведевым. Он, адъютант этот, мне и говорит:

- Вы можете ехать к себе. Он теперь свободный человек, потому что пришло решение Верховного суда Союза ССР. Его освободили.

Вот так реабилитировали Медведева. Мне было с ним интересно общаться.

(В официальной биографии Д.Н. Медведева ничего не говорится об отбывании срока на Колыме. Лишь упоминается, что в конце 1939 года он был отправлен на пенсию и восстановлен в органах лишь в июне 1941 года. Скорее всего, все данные о нахождении Медведева на Колыме были уничтожены. Никакого постановления об освобождении Медведева не было, видимо, здесь Ю.М. Галлат что-то перепутал.

Но о нахождении Д.Н. Медведева под стражей упоминал также знаменитый соетский диверсант Илья Гриорьевич Старинов (1900-2000):

"Вы ведь на это потратили десять лет?

-- Да, мы на это потратили десять лет. Но в 1937 году все мероприятия были ликвидированы по двум причинам. Первая причина: мы возомнили, что не будем отступать, а будем воевать только на чужой территории. Вторая, самая страшная, что к врагам народа причислили замечательных партизан...

- Ваших будущих партизан?

- Будущих партизан. Вернее тех, кто уцелел. Вот, например, как сидел Медведев и многие сидели, сидел даже С.В. Прокопюк. Погибли те, кого подготовили для поступления на работу к немцам. Эти люди располагали, например, заготовленными складами мин для подрыва паровозов. Я не нашел после войны ни одного из них..".

См. кн. Старинов Илья. Солдат столетия. 2002 г. М. Примечание И.Вершинина)

И. Вершинин. Никишов, это тогда была фигура?

Ю. Галлат. Само собой. Он был уже тогда генерал-лейтенант, начальник Главного управления строительства Дальнего Севера НКВД СССР, считай, хозяин Колымы. Все ему подчинялось, он мог любого расстрелять. Как-то приехал он на один прииск. Идет, значит, с ним свита - начальник политуправления дивизионный комиссар Сидоров, начальник прииска, начальник Тенькинского горно-промышленного управления и другие. Пошли по забою. И вот - случай. Отказчик: заключенный, который отказался работать. Часовой посадил его. Никишов:

- Это что такое?! Почему не работает?

- Отказчик, товарищ генерал!

- Как это, что значит отказчик?

- Отказался работать.

- Расстреляйте его.

Часовой растерялся:

- Как расстрелять? Без суда и следствия нельзя.

- Я вам приказываю: расстреляйте его!

Солдат молчит. Тогда Никишов говорит ему матом:

- Пизда ты, а не солдат!

И пошел.

И. Вершинин. Шкуродеры были у вас? То есть те, которые жестоко избивали заключенных, зверствовали.

Ю. Галлат. Нет, в то время это уже было не так. Вот когда был 1937-й, 1938-й, 1939-й год. Зверствовали, арестовывали кого попало, выбивали показания, жутко били. Мне Медведев рассказывал:

- Вот мои ребята, которые хорошо меня знали, так били меня жутко на следствии...

И. Вершинин. А у вас такие случаи бывали?

Ю. Галлат. Однажды был случай. Я тогда только что поступил работать, был помоперуполномоченного. Вызывает меня, значит, начальник первого нашего отделения экономического отдела сержант госбезопасности (лейтенант) Тришкин. Говорит:

- Посиди здесь, сейчас я буду допрашивать. Учись, как нужно допрашивать!

Для меня это новое, интересное. Сижу. Он вводит заключенного из нашей тюрьмы, говорит:

- Садись!

Он сел на табуретку. Тогда тот спрашивает его:

- Как фамилия?!

- А Бог ее знает.

- Как фамилия?!

- А Бог ее знает.

Так и говорил все время: "Бог ее знает". Тогда Тришкин как ударит ему в висок, он упал с табуретки. Тот подходит к нему и спрашивает:

- Как фамилия?

Тот еле еле отвечает:

- А Б-о-о-г ее зн-а-а-ает...

Он тогда его пинком. Для меня это жутко показалось. Как это можно бить подследственного? Бить человека, разве такое возможно? Вот он бился и бился, а он так и не сказал ему, какая его фамилия. Тогда он вызвал надзирателя, и увели его в тюрьму. Я говорю после этого Тришкину:

- Товарищ лейтенант, разве можно бить людей?

- Какой, каких людей?! Он разве человек? Он - заключенный, он уже преступник!

Вот и все. Я пришел к себе в кабинет, там Коля Редькин сидел. Говорю ему:

- Вот как, оказывается, надо допрашивать-то...

- Как?!

- Бить надо, сейчас при мне лейтенант Тришкин бил заключенного, подследственного.

- Как так?!!

Вот и все. Но я 23 года прослужил в органах, был сначала помоперуполномоченным, оперуполномоченным на объектах, обслуживал специальные объекты, потом был старшим следователем Чарской долины, в моем подчинении было несколько объектов, приисков. Потом был следователем, начальником следственного отделения. Никогда! Никогда не было такого, чтобы я подследственного хоть бы пальцем тронул!!! Никогда: ни мужиков, ни женщин тем паче. Я всегда смотрел, в первую очередь, на документы, говорил спокойным голосом. Я понимал, что бить нельзя. Если ты будешь вырывать у него показания, он может тебе наврать и сказать все, что угодно. Это же нельзя делать! Надо делать так, чтобы он сам рассказал о своей преступной деятельности. Вот это правда! А то, что он наврет, ведь от этого он может в суде отказаться.

И. Вершинин. Были ли "политические" дела, по известной статье 58б?

Ю. Галлат. Вообще-то, я очень их не любил. Сам ими не занимался. Как то я в беседе с одним работником горно-рудного комбината неосторожно высказался:

- Вот нас просят вести разработку, мы ее ведем, у заключенных добываем материалы антисоветские. А зачем? Ведь он все равно в лагере сидит. Ну что, если он, допустим, высказывает антисоветские измышления? Ну а что толку? Что, от этого, чтоли, пострадает советская власть? Нет, конечно нет. Она настолько сильна, что все это чепуха. А зачем бить людей, сажать, расстреливать, уничтожать?! Я считаю, это невыгодно...

Так вот, этот человек доложил начальнику управления Павлу Окуневу, что я такие вещи высказываю. Меня начальник управления пригласил к себе. Спрашивает:

- Слушай, вот такие вещи ты высказывал?

Отвечаю:

- Ну высказывал, товарищ генерал...

Думаю: это все, мне конец. Окунев мне сказал:

- Так вот что я тебе скажу... Если хочешь быть на свободе, никогда ни с кем на эти темы не разговаривай!!! Понял?! Я со многим тоже не согласен , но что сделаешь? Такая система. Чтобы больше таких разговоров не было! Понял ты меня?????

- Понял, товарищ генерал!

Так что с тех пор я прикусил язык.

И. Вершинин. А каков был срок для раскрытия преступления?

Ю. Галлат. Если убийство, то десять дней. Я раскрывал дела по убийству десятилетней давности, будучи старшим следователем Чарской долины, на приисках имени Буденного, имени Гастелло, имени, Ворошилова, "Гвардейский", "Ветреный", их всего было около десяти... Проводил расследования на каждом прииске. На каждом из них для этого был оперуполномоченный, но они настолько обленились, думали, мол, старший следователь приедет, проведет расследование. А сами ничего не делали...

И. Вершинин. Скажите, как вы начали выполнять особое задание ГКО? Я имею в виду транспортировку золота.

Ю. Галлат. В апреле 1941 года меня вызвал к себе начальник управления генерал Окунев. Говорит:

- Вот так, будешь возить золото. Это работа очень сложная. Это ответственная работа, очень ответственная работа. Самолет в твоем распоряжении. И там будет твое золото Все! Хабаровск и Новосибирск, вот два рейса в неделю. Остальные указания получишь у майора Христова.

Вот каждую неделю я, значит, возил золото. Первый рейс - в Хабаровск, второй - в Новосибирск. Короче говоря, был ответственным за безопасность самолета и полторы тонны золота. Летали на ИЛ-14 и "Дугласах". Сейчас я наблюдаю по новостям, как там-то упал самолет, там-то. Я четыре года пролетал, и никогда ни одной аварии не было. Вот как работали военные летчики, которыми управлял капитан. В самолет грузили 75 ящиков, по 25 килограмм золота на ящик, в мешке из специального материала: в него упаковывается золото, потом опечатывается. Помнится, поднимаешься с фельдъегерем (он со мною обязан лететь), в воздух и даешь сигнал на имя начальника управления НКВД: "Рейс номер такой-то, вылет во столько-то, пребуду в ваш пункт во столько-то. Обеспечьте встречу. Подпись". Телеграмма с борта самолета.

И. Вершинин. Полеты неподалеку от японской границы были небезопасны...

Ю. Галлат. Все было опасно. Мы везли 75 ящиков золота. Трасса была такой, что с самолетом могло приключиться что угодно. В воздухе всякие течения бывают. Помню, летим с Хабаровска в долину Амура: самолет поднимается то - вверх, то - вниз. Жутко, думаешь, вдруг как полетит вниз, и все - конец. Мой первый рейс был в Хабаровск, кажется, 20 апреля 1941 года. Было холодно, я одет в шинели, в сапогах, в фуражке. Замерз: самолет, по сути говоря, голый, транспортный, там тепла нет. Со мною сидят четыре пограничника-автоматчика, они тоже замерзли. Вот, что называется, бегайте, грейтесь... Минут двадцать пролетели, как выходит штурман нашего самолета, капитан. Справив малую нужду, говорит:

- Ну что, лейтенант, замерз?

Я говорю:

- Холодно, слушай, холодно. Конечно, холодно Что здесь, тепла нет штоли?

- Дак не положено давать сюда тепло!

- Но здесь же люди!

Тот засмеялся:

- Пойдем в кабину!

Говорю:

- Я могу пойти, а ребята замерзнут.

- Ничего, отогреются!

Захожу в кабинку к ним, там пять человек экипаж. Смотрю: у них стоит столик, на нем закуска, на полу жбан литров на десять. Они, пьяные, все сидят за столом, выпивают, а за рулем никого нет. Я думаю: сейчас напьются и разобьемся где нибудь. Они перехватили мой взгляд:

- Не бойся, лейтенант, самолет идет по курсу. Автопилот его ведет.

Штурман-капитан мне говорит:

- Садись, погрейся!

- Нет, ребята, я не буду, потому что мне надо сдавать груз-то...

- Протрезвимся, 5 часов 20 минут - наше время до Хабаровска.

Выпил чехлашку разведенного спирту, закусил. Сказал:

- Ну ладно, пойду, спасибо вам, согрелся...

Юрий Максимович Галлат, 1980 г.

И. Вершинин. На фронт пытались попасть?

Ю. Галлат. Заключенные пытались. Их надо было отправлять. Конечно, кое-кого отправили. Например, это делали с бывшими военными.

И. Вершинин. А вы пытались?

Ю. Галлат. Конечно, пытался. Но было нельзя. Вышел Приказ наркома внутренних дел Союза, где говорилось, чтобы ни одного человека из Дальстроя на фронто не отправлять, потому что Колыма - это добыча золот для Красной Армии. Оперативный состав занимался только добычей золота.

Был интересный случай. В августе 1944 года к нам в Колыму прилетел вице-президент США Уэлс. В Химчан послали группу офицеров обеспечить охрану: там был Никишов, а он, как-никак, депутат Верховного Совета, член Политбюро. Привезли нас на прииск, подготовили золото, сняли мат, обнажили через колоду. Уэлс, он высокий был, гребет золото и говорит:

- Это же золото, господа! Это же золото!

Ну, золото так золото, сами знаем, что это золото. Азартность у него какая-то проникла с этим золотом.

И. Вершинин. Рапорта подавали?

Ю. Галлат. Подавали. Тогда был патриотизм. Все подавали. Тогда нас собрал всех генерал Окунев и сказал:

- С Колымы на фронт никто не поедет! Так что все свои рапорта можете оставить. Кто будет настаивать - пойдет на гаупвахту!

Вот и весь разговор.

И. Вершинин. Помните конец войны? 9 мая 1945 года...

Ю. Галлат. Это было на Колыме, на прииске имени Буденного. Я тогда вышел, смотрю: бежит секретарь парторганизации. Бежит, машет рукой, бежит, машет... Думаю: что это такое случилось? Подбегает ко мне, кричит:

- Война кончилась! Война кончилась! Война кончилась!

Подбежал ко мне, обнял, поцеловал. Ударил носом в нос, и разбил мне нос. А до этого, это было утром, я вышел на крыльцо. Смотрю: летит комета, большущая, с большим хвостом. Думаю: что такое? Это, наверное, нечистая сила, летит и летит. Потом она как будто бы взорвалась. Получился треск и дым. Этот дым превратился в скорченного, как бы, человека. Я и говорю оперуполномоченному прииска Ваське Левашеву:

- Видишь, это Гитлер!

Тогда это скользко было, не слышно, что война кончилась.

И. Вершинин. Отмечали?

Ю. Галлат. Конечно, праздник ведь отмечался по всей стране. Также и у нас. Был банкет в нашем управлении, у нас свой клуб был. Собрались, женщины организовали столы.