Я родился 24 января 1920 года в глухой смоленской деревеньке, среди болот и лесов, но среди добрых замечательных русских людей с богатой душой, чистым сердцем, которые мне передали все те чудесные, замечательные качества, которые свойственны именно русскому человеку.
В семье я был старшим из троих детей. Когда мне было 13 лет, мы лишились отца, а две сестры были еще моложе. Мать совершенно неграмотная, не знала ни одной букву, ни одной цифры, ни одного дня не ходила в школу. И вот 13-летним я остался в семье старшим и вынужден был сам делать все работы.
В 1933 году на Украине и Смоленщине был страшный голод. От отца нам осталась только лошадь, которую отец холил и лелеял. Мы ее продали и, выгадав тысячу рублей, купили конька. В 33-м году тысяча рублей – огромные деньги. Два года до создания колхоза мы вели натуральное хозяйство. Сестренки были еще маленькие, поэтому вся работа лежала на нас с мамой. Мы должны были вспахать, заборонить, посеять, скосить, сжать, убрать и т.д.
В 1935 году я закончил неполную среднюю школу, которая находилась в пяти с лишним километров от деревни. После окончания этой школы передо мной встал вопрос — куда дальше? Ближайшая средняя школа была за 20 километров от деревни. Я попытался там учиться, но там надо было платить за жилье и питание, а для меня это непосильно и я бросил эту школу. Через год я поступил в сельскохозяйственный техникум в Ельне, на отделение селекции и семеноводства. Это был замечательный техникум, он дал мне путевку в жизнь.
В 1938 году я вступил в комсомол.
5 октября 1940 года, после окончания техникума, я был призван во внутренние войска и направлен в Карелию. Сейчас говорят, что мы не готовились к войне, это неправда, мы тщательно готовились к войне, но мы не готовились к агрессии, мы готовились защищать свое Отечество.
После призыва меня направили на двухмесячные снайперские курсы, после окончания которых я вернулся в часть. В части также проводилась усиленная подготовка. Было множество учебных тревог, зимой нас регулярно на неделю выбрасывали в лес. Там мы ночевали под открытым небом, сами себе готовили пищу. В начале 1941 года наши семь полков совершили 250-километровый марш от Петрозаводска до Медвежегорска. Шли пять суток в полной боевой выкладкой. Шли в сапогах, за спиной валенки, мороз 23—25 днем, а ночью до 30-ти ночью. В ватных брюках, телогрейках, с трехлинейной винтовкой, противогазом, гранатами, лопатой, н/з на три дня. На лыжах мы преодолевали 50 км в сутки. От снега отсыревали ноги и на привале мы снимали сапоги и надевали валенки. Ни в коем случае нельзя было допустить обморожения — ни пальца, ни носа, ни щек – это расценивалось как членовредительство, сознательное выведение себя из боевого строя, и жестоко наказывалось.
По сравнению с другими ребятами, особенно украинцами, мне все это давалось сравнительно легко, потому что я, учась в техникуме, четыре года летом каждый выходной пешком, а зимой на лыжах приходил домой к маме, за 20 километров. Поэтому к моменту призыва я уже хорошо знал лыжи, и в армии я участвовал в соревнованиях на 10, 20, 30 км.
На ночлег мы оставались в лесу – сами себе готовили ужин, нарубали еловых веток на подстилку, дежурного оставляли, он разжигал костер и периодически нас переворачивал, чтобы мы не простудились. Так ночь прошла. Утром подъем, умылись, быстро приготовили себе завтрак и пошли дальше. И так вот пять суток.
К концу дня мы все идем усталые, изнеможенные, а командование выбрасывают вперед взвод с холостыми патронами, и они открывают стрельбу, имитируют нападение противника на колонну. Кричат: «Цепь развернуть! Вправо, влево! Преследовать противника!» И так три, пять, семь километров. Потом дают команду: «Газы!», и мы уже в противогазах начинаем преследовать «противника».
И вот так через пять суток мы пришли через в Медвежегорск. В Медвежегорске передохнули. После чего подогнали эшелон, мы погрузились в него и уже эшелоном вернулись в расположение части.
Вся наша подготовка была построена на опыте Зимней войны, у нас в полку были офицеры, прошедшую ее.
Война застала меня на спортивной площадке. Мы сдавали нормы ГТО и тут поступает команда: «В ружье! Все по своим местам! Слушайте радио!» Послушали.
Вскоре противник подошли к Петрозаводску, с севера финны, с юга немцы.
Первый бой был в августе 1941 года. К тому моменту мы были в таком напряжении, что бой для нас был даже разрядкой. Погиб, ну что – так получилось, остался жив – пошел дальше. Мы похоронили убитых и стали готовиться к отступлению. К тому времени немцы подошли с юга, взяли пригород Петрозаводска. Мы переправились через Онежское озеро, на другой стороне озера уже были финны и мы пошли по их тылу. Вышли к Кировской железной дороге, а потом отошли на Обозерскую линию, еще перед войной между Мурманской и Архангельском была построена Обозерская железная дорога к ней мы и отошли. Там нас погрузили и отправили на юг в Ленинград.
Когда мы уже подъезжали к Ленинграду немцы смогли захватить Тихвин, который был как раз на нашем пути. Взятием Тихвина немцы хотели сделать второе кольцо блокады. Нас высадили из эшелонов и мы атаковали немцев, выбив их из Тихвина, и дальше гнали их 120 километров. Дошли до Гутовищи, и тут поступает команда: «52-й полк войск НВКД отозвать, возвратить в Тихвин». Из Тихвина мы направились в Волховстрой, а там тоже немцы оказались. Нас спешивают и мы тут опять вступаем в бой, отбиваем, изгоняем фашистов и едем уже дальше, но это уже по Ладоге, по замершей Ладоге. Так я оказался в Ленинграде.
Наш полк сопровождал грузы идущие в Ленинград по Ладоге и охранял эти грузы в самом Ленинграде. Все мы неоднократно участвовали в погрузке и сопровождении машин по Дороге жизни. Дорога жизни – она действительно спасла Ленинград. Первые машины по ней прошли в ноябре 1941 года. Обстановка тогда была очень тяжелая. Ленинградцы голодали. Хлебная норма дошла для рабочих и служащих 250 г, для иждивенцев и детей 125 суррогатного хлеба. В ноябре на Ладоге лед был еще непрочный, немецкие самолеты постоянно висели в воздухе, гоняясь практически за каждой машиной, тем не менее за первую зиму мы перевезли 636 тысяч тонн продовольствия. И это позволило с 1 декабря уже увеличить норму.
На взятие Ленинграда немцы возлагали очень большие надежды, трудно сказать чем бы закончилось Великая Отечественная война, если бы Ленинград пал. Гитлер планировал взять Ленинград еще в августе и тогда группировка фельдмаршала Леебе была бы сразу направлена на Москву. На Москву также пошла бы танковая группировка, был бы подорван моральный дух нашего народа, нашей армии, Ленинград —был символом стойкости, мужества, символом Октябрьской революции. Сейчас это, наверное, трудно понять, а для нас это многое значило. Октябрьская революция, советская власть – без этого мы жизни не мыслили. Ну и, конечно, падение Ленинграда подорвало бы наше положение в антигитлеровской коалиции. Однако немцам не удалось захватить Ленинград.
Когда немцы были остановлены, в наших внутренних войсках развернулось снайперское движение, которое затем было подхвачено всеми фронтами действующей армии. Именно наши первые снайперы в феврале 1942 года Веженцев и Пчелинцев, имевшие к этому времени на своем счету уже сто с лишним уничтоженных фашистов, стали Героями Советского Союза.
Надо сказать, снайперами были Ну не только мужчины, но и девушки. Самая известная – Людмила Павличенко. Про нее узнала Элеонора Рузвельт, жена президента Америки и попросила организовать приезд Павличенок в США. В СССР была сформирована делегация и в ее состав включили Людмилу Павличенко.
Надо сказать, что за время войны в нашей дивизии было подготовлено 1834 снайпера, которые уничтожили 33 336 фашистов. Тогда каждому снайперу давали специальную книжку, в которой велся учет уничтоженных фашистов. Надо сказать – это очень стимулировало.
Во время войны я участвовал в салютах, посвященных прорыву блокады, 18 января 1943 года, и полному снятию 27 января 1944. Вместе с группой своих сослуживцев мы поднимались на фронтон театра Пушкина, где памятник Екатерины, у нас были ракеты, ракетницу и мы, при помощи ракет, усиливали эффект артиллерийского салюта. Особенно мощный салют был 27 января 1944 года, он был посвящен полному снятию блокады. По этому поводу очень хорошо написал ленинградский поэт Юрий Воронов:
За залпом залп. Гремит салют.
Раскаты в воздухе горящем,
Цветами пестрыми цветут,
А ленинградцы тихо плачут.
Не успокаивать пока,
Не утешать людей не надо.
Их радость слишком велика.
Гремит салют над Ленинградом.
Их радость велика,
Но боль заговорила и прорвалась.
На праведный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось.
Рыдают люди и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе салют.
Сегодня ленинградцы плачут.
Это очень метко выразился. Это такое было событие, даже сейчас, вспоминая – комок в горле стоит.
— Вы служили в войсках НКВД, какое-то отличие у вас было от общих пехотных частей. Какое-то было отличие у вас в обмундировании? Я имею не цвет погон, петлиц, а что-то лучше было?
— Нет, только цвета. Фуражка у нас была васильковая, погоны и петлицы малиновые. У нас отличие было главным образом что мы НКВД, где мы находимся, там должен быть порядок. Если поставлены в оборону, немцы не должны пройти. Погибнуть, но отстоять. Под Урийском есть обелиск, на котором написано: «На этом рубеже 28 августа 41-го года впервые были остановлены войсками НКВД немецко-фашистские полчища, рвавшиеся в Ленинград». Один батальон 50 суток дрался в окружении. На 50-е сутки из батальона из 300 человек вышло всего 72 человека. Но выстояли, не сдались. Вот так было. Требовали, что мы должны быть самыми стойкими, самыми мужественными.
После войны, когда я уже стал офицером, нас отмечали, платили на 15% больше по сравнению с армейцами.
— Расскажите поподробней о работе снайпера. Вот первый немец – как это было?
— Мы приехали вечером. Прошли километров 40, нас разместили. Утром проснулись, нас представили командиру батальона. Тогда уже была прорвана блокада, к большей земле был пробит небольшой коридорчик, шириной всего 18 километров и очень быстро сооружена железная дорога. Эшелоны старались ночью прорваться, ширина 18 километров, а длина 30, а немцы там все пристреляли. Они сразу разбивали паровоз и последний вагон и потом били по эшелону. И вот мы приехали на эту горловину. Приходим к командиру. Он говорит: «Сейчас я вам покажу фрица, взятого нашей разведкой». Заходит здоровый такой, высокий, плотного телосложения и сразу: «Хайль Гитлер» — «Ах ты, подлец! Ну-ка ребята искупайте его». Кругом же воронок от снарядов, а там же все болото, в этих воронках жижа. Его выводят на улицу, а нам говорят: «Смотрите, с кем придется вести сегодня огонь». Берут его за ноги, за голову раскачивают и в воронку. Вылезает опять: «Хайль, Гитлер!» — «Ах ты, сволочь, а ну-ка повторите еще раз!» Так вот три раза его купали, а он все свое. Потом говорят: «Хватит, ребят, его купать, отводите в штаб». Но комбат сказал: «Конечно, не все такие, но среди них еще есть вот такие, которые еще верят и поэтому тут активность в надежде, чтобы вернуть утраченное».
Нам показали участок, мы вышли на огневой рубеж. Прошли на нейтральную полосу. Нашли местечко, замаскировались. Мы их положили, и тут как началась стрельба из крупнокалиберных пулеметов и минометов. Но нас поддержали с нашей стороны. Мы отползли, пришли в свое расположение, нас поздравили с удачной охотой. «Но вы, — говорят, — растревожили, только помешали, вы теперь обозлили немцев, они еще больше будут свирепствовать».
Тогда мы там находились 10 дней. Каждый раз выбирали новую позицию, чтобы немцы нас не нашли.
Однажды слышим – а немцы на бруствере они что-то устанавливают. Думаем что такое? Потом поднимается немец: «Рус, хочет слушать «Катюш»». И сразу полилась музыка, а мы раз этого фрица и сняли. Наши через громкоговоритель говорят: «Мы сейчас свою вам дадим «катюшу». Ну и наши открыли огонь.
— На позиции нужно было лежать до ночи?
— Да. До рассвета пробраться и лежать весь день, потому что все просматривается, все время висели ракеты, освещалось, и стрельба невероятно активная была. Боеприпасов у них было много. Нам попусту не разрешали, не только снайперам, всем. На орудие, пулеметы давалось определенное количество снарядов, патрон. А немцы, когда наступают, так и пальба и пальба всю ночь. Они очень боялись, чувствовали себя неуверенно – в чужой стране находились, знают, что кругом враги – партизаны, местные жители.
Кроме таких вот задач НКВД несли и патрульно-постовую службу. Ловили разведчиков, ракетчиков, которые из ракет стреляли, подавали сигналы куда надо наносить огонь, тех кто панику по рынкам и магазинам сеял. Утром приходит новая машина с хлебом, хлеб суррогат, но все-таки приятно пахнет. Уже к приходу машины очередь, люди обессиленные, еле-еле на ногах стоят. Рабочие начали разгружать хлеб, разложили на прилавке и тут врывается один бандит, за прилавок заскакивает и начинает с полок швырять хлеб: «Ленинградцы, берите, берите хлеб! Начальство обжирается, а мы подыхаем, мы помираем! Это наш хлеб!» Никто не шелохнулся. Ни одной буханки, ни одного кусочка не взял из того хлеба, который тот швырял с полок в зал. Это только один такой случай, но их очень много было.
— Основная работа в Ленинграде охрана грузов?
— Войска по охране грузов, железнодорожных объектов и других особо важных…
— С чем приходилось сталкиваться? С мародерами, со своими, с какими-то диверсантами?
— Мне пришлось больше вести борьбу с террористами на железных дорогах. На Октябрьской железной дороге, на дороге Ленинград—Мурманск они доставляли очень много хлопот. Подрывали рельсы, подрывали радиотелеграфные столбы, рвали связь. На станциях Петрозаводск резали офицеров. Вот больше такими делами приходилось мне заниматься. Непосредственно сопровождать грузы я не сопровождал, за исключением Ладоги.
На Ладоги было очень много трудностей. Зимой все время дорога находилась под воздействием артиллерийского и авиационного наступления. Бомбы, снаряды рвались. Множество полыней, еле затянутых льдом. Водитель не видел где эта полынья. Такие места обозначали еловыми ветками, вот полынья, вот еловая веточка, значит погибнуть не должны. Но все равно за время действий ледовой трассы под лед ушло 1700 автомобилей. Надо сказать, что ни пурга, никакие другие факторы не должны были влиять на снижение интенсивности движения, машины шли днем и ночью. Гибнет одна, вторая, десяток, на их место приходят новые машины, лишь бы обеспечить Ленинград продовольствием.
Еще скажу об отношении людей, стоявшие на охране продовольственных складов. Умирает, но никогда не возьмет ни одной крошки, ни сухаря, ничего. И вот Воронов тоже по этому поводу очень метко сказал:
Они лежали на снегу,
Недалеко от города.
Они везли сюда муку,
И умерли от голода.
Вот это важно, вот это метко, это как раз выражена суть. Дети умирают, старики умирают. Каждый кусочек хлеба, каждая конфетка там очень дороги, поэтому солдат никогда не возьмет. Ну а если находились такие, то, вы знаете как по тем временам…
— Вы сопровождали на Ладоге?
— Да. Машина тонет, выпрыгиваешь. Один спасся, другой не спасся, пошел вместе с машиной и т.д.
— Было такое? Приходилось выпрыгивать?
— Конечно, пришлось искупаться в ледяной воде. Спасала только юношеская молодость, сила, ловкость, сноровка. Очень помогли мне четыре года студенческой жизни моей. Я жил в общежитии, зимой, пилил, колол дрова, потому что в общежитие было печное отопление. А после вместе с такими же другими как и я ходили на станцию — сортировали, грузили зерно.
— Нападения на машины были?
— Да, мародеры, случалось, нападали, особенно в пургу. Темень, ночь — убивали, водителя, охрану. Старались нападать на машины с консервами, кондитерскими изделиями.
— Но на большой земле вас подкармливали?
— Немножечко поддерживали. Это помогало.
— В каком году вас перевели на охрану железной дороги?
— Уже после прорыва снятия блокады. Вот здесь мне пришлось вести главным образом войну с терроризмом. Я входил в оперативно-розыскную группу. Нам был дан определенный участок на Октябрьском направлении и на Север, и мы караулили, потому что столько много было фактов подрывов. Жуткое дело. Мосты маленькие, метровый мостик, рельсы на ровном участке подрывались, лишали связи.
— А кто это в основном были? Засланные финские диверсанты или местное население?
— Чаще наши.
— Удавалось отлавливать?
— Конечно. Но мы их сразу передавали соответствующим органам.
— Бои с ними были?
— А как же. Вот идет со взрывчаткой, ползет, а у него прикрытие справа и слева. И если начинаем мы к нему подкрадываться, чтобы взять в живых, сразу открывали по нам огонь.
— Спасибо, Павел Иванович.
| Интервью и лит.обработка: | А. Драбкин, Н. Аничкин |
