Голиков Владимир Михайлович

Я родился 2 октября 1925-го года в селе Фотовиж Червонного (ныне – Глуховского) района Сумской области. В селе находилось около двухсот дворов. Родители мои были крестьяне-колхозники. В семье воспитывалось шестеро детей, я самый старший. Окончил шесть классов, и пошел работать в колхоз на разных работах, в основном пахал, потому что сеять пока не дозволяли, маленький еще был. Седьмой класс я бросил, потому что моего отца посадили в тюрьму.Он стал бухгалтером в колхозе, и в 1940-м году град побил хлеб в поле, причем только одно поле захватил, а рядом другие посевы все целы остались, и выращенный на них хлеб можно было спокойно убирать. К тому времени у нас появился свой трактор из Ленинграда, маленький, где-то с метр высотой, купили к нему молотилку. И пусть наш трактор больше трех лемехов не таскал, зато все равно это тебе не лошади. Когда убрали хлеб и сложили его в две скирды, то прямо в поле организовали ток, надо молотить, все колхозники утром идут, а люди-тов селе голодные. А для того, чтобы начать распределять урожай, нужно сначала выполнить план по заготовке зерна, для чего отвезти его на станцию Яновка за двенадцать километров. И то, только пятнадцать процентов аванса за трудодни можно дать. Конечно, в поле разрешалось людей в обед покормить борщом, но что делать с детьми, ведь в некоторых семьях по десять голодных ртов! Они дома сидят, кто их покормит. Когда еще хлеб вывезут на лошадях на станцию.Тогда председатель колхоза и мой отец, бухгалтер, как две головы, не стали собирать правление и решили выдать людям зерно. Мой отец ведомость составил, председатель подписал,колхозники пришли и получили. Надо теперь везти зерно на мельницу, а там ветра как назло нет. В ступе толкли, чтобы хоть кашей детвору накормить.

За самоуправство председателя и отца арестовали. Мы не понаслышке знали, что такое арест. В 1937-м году посадили директора школы Савощенко, и он с концами исчез, никто не знал, что с ним стало. Отца моего одноклассника забрали, хотя он даже и в колхозе не был. Тоже с концами. И еще кого-то взяли. Остался я самым старшим мужчиной в семье, и мне что оставалось – в школу ходить?! Плюнул и бросил седьмой класс, пошел пахать. Тем временем к нам председателем прислали колхозника из другого села Пустогород, Каледу Юхима Ивановича. Как-то утром на наряд пришел – когда узнали, куда пахать поедем, стали амуницию готовить.И в это время прибегают от председателя, говорят мне, мол, иди в контору, а я уже лошадь вывел и в плужок запряг. Пришел туда, председатель спрашивает, кто таков, почему в школу не ходишь. Объясняю, что я самый старший в семье остался, как же буду учиться, когда братьев и сестер кормить надо. Мать устроилась на работу крапивницей, но ей платили всего три четверти трудодня в день. Что такое крапивница? Приходит каждое утро бригадир, стучит к нам в окно, мама вместе с соседками Устьей и Тарасихой берут мешки и идут рвать крапиву, чтобы накормить ею лошадей, которые с пахоты придут. Крапиву как-нибудь порубают и покидают в котел, что-нибудь из зерна сверху положат и этим накормят лошадей. Мне говорят, что надо ходить в школу, но я уже мужик, а не мальчик. В итоге решили на том, что я не поеду на пахоту, а останусь в конторе, буду рассыльным по бригадам, я ведь на лошади хорошо ездил. Мне оставляли запряженную лошадь, и в том случае, если надо кого из бригадиров позвать в контору, тут же ехал. Бригады в поле работали на поселках в трех-четырех километрах от села, и каждый вечер бригадиру нужно ходить и отчитываться, сколько за день забороновали, сколько посеяли и вспахали. Это неудобно, и я стал сам по вечерам ездить и записывать, после чего привозил сводку учетчику Борису, а он начислял трудодни. Но вскоре и эту функцию мне передали – мне стали доверять переписывать в учетные карточки трудодни, после чего общую сводку в сельсовет отвозить, а там по телефону в район информацию передавать. В месяц мне начисляли 37 трудодней.

22 июня 1941-го года из района позвонили в сельсовет и сообщили о том, что началась Великая Отечественная война, оттуда к нам в село прибыл нарочный.Председатель сельсовета Степан Павлович Завгородний попросил моего председателя Коляду Юхима Ивановича, что он меня прикомандировал к сельсовету, ведь надо в район за 18 километров мотаться и забирать оттуда пакет с повестками, по которым в военкомат вызываются призывники. Но я первым делом спросил: «Ты, Степан Павлович, сколько будешь трудодней давать, ведь мне в колхозе 37 трудодней начисляют». Стали мне 45 трудодней ставить. Тогда я согласился на эту работу, но тут же встал вопрос, а кто в колхозе рассыльным останется? Предложил своего среднего брата Кольку, 1933-го года рождения. Пусть он ростом маленький, зато крепкий был. В голодные годы мы на картошке не повырастали. В конторе запротестовали, мол, брат и ведра не донесет лошади. Тогда я говорю, что поить коня буду сам, прибегу рано утром, еще и в конторе уборку сделаю, ведь там за день и ночь грязно становится. После лошадь напою, воды нанесу, и все сделаю, да еще буду днем прибегать, а брат станет ездить по бригадам. Все, на том и договорились.

Мужиков почти всех мобилизовали, но все равно надо пахать, бабы без мужиков в поле отправились, с ними ребятишки и деды идут на работу, и я прихожу. Бабы кричат: «Володька, ты брось это дело, тут другие будут пахать, нам скот пасти нужно». Дело в том, что всех пастухов забрали в Красную Армию, некому скотину смотреть. Решили, что я стану пасти. Кого еще взять в помощники, ведь мы, детвора, часто дрались, и я решил самого заклятого врага к себе в помощники затребовать – Кольку Змеенка. Он стоит рядом, когда вопрос решался, и, опасаясь, спрашивает меня: «Бить будешь?» Отвечаю: «Не будешь зарабатывать – не буду!» Они ведь соберутся кучей, четыре-пять пацанов, дадут мне тумаков, а я их по одному или двум ловлю и сдачи даю. Оно опять повторяется, так у нас бесконечно было.

Немцы пришли осенью 1941-го года. Уже стога поставили, а мы продолжаем скотину пасти. А в километрах за 6-7 от пастбища проходила грунтовая дорога Москва-Киев. И нам как на ладони было видно, как идут и идут в сторону Глухова наши войска. Ну, перерыв минут 15, не больше, и снова солдаты топают. Одна пехота. Однажды немцы штуки три или четыре мини выстрелили на дорогу, осколки расцарапали землю, и все. На следующее утро мы как обычно выгнали скот, у Кольки Змееныша на груди на веревочке висел рожок из коровьего рога, он постоянно играл на нем, ему, наверное, батька рожок сделал, но точно не знаю. И к нам в поле на танкетке подъехали немцы, кричат: «Ком! Ком!» Подошли к ним, они спрашивают, есть ли в селе «рус зольдатен». А откуда мы знаем, село за два километра, мы утром выгнали скотину или все. Было трое немцев, один показывает на рожок, мы не все понимаем, но кое-что я в школе учил. Говорю Кольке: «Поиграй им». Он поиграл, тогда немцы попросили им рожок отдать. И в него стали смотреть как в подзорную трубу и смеяться, мол, это русский бинокль. После чего развернулись, да и уехали. Дня через два или три мы решили вниз спуститься с пастбищана луг. И видим, что стоит наш легкий танк, катки с усматикой, 45-мм пушка. Надо же проверить, залезли туда в башню, пушка свободно поворачивается, на обеих сторонах башни – снаряды в специальных карманах. Надо же попробовать, вставили снаряд в пушку, постукали по нему, вытащили снаряд, а в гильзе остался длинный порох, запалили его спичками и кинули. Ну, теперь мы уже знаем, что можно и опускать, и поднимать ствол. Кроме снарядов там лежали гранаты и ручной пулемет. Пулемет решили забрать и спрятать в копнах сена. А гранат три штуки, я их себе забрал. Но как их в селе принести – решил положить в полы пальтишка. Одежда у нас была самодельная, а в подкладку для теплоты набивали хлопья з пакли, они хорошо грели. Этими хлопьями мы и прикуривали, и печки растапливали. Так что карманы у всех мальчишек были порваны, потому что надо туда и хлеба положить, и когда яблок накрал, карманов не хватало, поэтому мы их рвали и кидали все прямо в полы. Так что я рубашку в штаны заправил, чтобы толще казаться и гранаты положил в полы пальто. Что взял Колька, не знаю, но он тоже что-то набрал.

Пригнали скот вечером, а в селе немцы. Возле церкви остановились, немецкие машины стоят, рядом школа и магазин. Вот гад, если бы знал, то эти проклятые гранаты раньше бы выкинул. А так иду себе, сердце аж сжалось от страха, а немцы уже по дворам расходятся. Надо мне домой идти, пошел. Никто меня не трогал и ничего не спросил. Дома в завалинке раскопал три ямки и спрятал гранаты Ф-1. Что-то поел и пошел к Ивану Седлову по кличке «Ворона». Это мой близкий друг был, хотя я сам 1925-го года рождения, а он с 1911-го года. Несмотря на разницу в возрасте, мы крепко дружили. Как пришел, то рассказал ему, что пулемет мы в неубранных копнах спрятали, а три гранаты у себя во дворе закопал.

Сидели и разговаривали, и тут к его младшей сестре Дашке, которая старше меня на три года, пришла подруга Валька. Иван маленький ростом и Дашка маленькая, а подруга высокая. Девочки вместе в восьмой класс ходили в другое село за 8 километров. Сидим и разговариваем, думаем, как будут себя вести немцы. Уже стемнело. И тут приходят два немца, молодые хлопцы. Дашка хуже говорила, а Валька хорошо понимала немецкий язык, я тоже неплохо учился и кое-что понимал. Оказалось, что это были итальянцы, поэтому мы общались больше жестами. Начали разговаривать, оказалось, что они в патруле находились и спрашивают, как пройти на соседнюю улицу. Мы же с девочками давай в карты играть, а они присоединились к нам. Посидели и разошлись. Мы с Валькой в разные стороны пошли. Вот так немцы к нам в село пришли.

Вскоре появилась гадость – полицаи. Но и туда пошли разные люди. Рядом с нами жил Иван, мой товарищ, его призвали в военкомате и отправили в какой-то город, но по дороге они разбрелись и вернулись по домам. В начале 1942-го года к нему пришли домой, принесли винтовку и сказали, что отныне он станет полицаем. Что ему было делать?!

Весной 1942-го года пришел ко мне староста Филипп Иванович Хвиля, он был у немцев в Первую Мировую войну в плену, и умел говорить по-немецки, за что его старостой и избрали. Распорядился, чтобы я запрягал лошадь и подъезжал к начальной школе, построенной из кирпича, там один класс только и был,и учитель там же жил. Но при этом даже не сказал, куда ехать. Ну что же, с полмешка овса в дорогу взял, лошадь надо кормить, сена положил, подъехал туда и стою. В школе располагались наши русские, служившие немцам, а немцы находились в церкви. Вышло из школы двое немцев, русский мужик и женщина с ними. Поехали в село Бачевск. Я ни разу не был в том Бачевске, но примерно знал, где оно находится. Ну, немцы себе сидят, русские с ними отдельно. Когда на большак выехали, последние слезли и пошли пешком в другую сторону, а два немца, молодые ребята, дальше в Бачевск приказали мне ехать. Приехали в село, в большую хату на бугор заехали, рядом стоят местные ребята, по возрасту такие же, как и я, а то и меньше. Когда я остановился и немцы зашли в хату, эти хлопцы спрашивают, чего я делаю. Объяснил все, оказалось, что это пекарня, там хлеб оккупанты пекут. Вскоре немцы вышли, кричат мне: «Ком! Ком!» Показывают на два мешка в метр высотой, нерусские мешки с немецкими орлами. И при этом широкие, что ужас. Говорят, мол, бери и грузи. Как его возьмешь, я долго крутился, тогда немец мне как дал под задницу ногой, что я аж в стенку влетел. Берут они вдвоем мешок и на меня на спину кладут. Надо идти и нести. Иду, а он тяжеленный, кричу хлопцам, прошу подойти и помочь, они же видят, что тяжело. Подбежали ребята, на бричку кинули, и попросил их второй мешок поднести, потому что иначе еще один пинок заслужу. Ну, короче говоря, погрузились и поехали дальше, в другое село заехали, немцы в палатку зашли и принесли с собой что-то, не знаю, но вскоре они уже пьяными в стельку были. Поехали обратно, закуриваю я, курил хорошо, в листок из газеты или из книжки самосад насыпал и курил.Немцам воняет, так они мне дали две пачки сигарет. Со мной в дорогу было сварено три яйца, надо же поесть, они у меня их отобрали себе на закуску. Они мне еще что-то дали, но самое главное богатство –это сигареты.Приехали в село, русские прислужники выскочили, мешки взяли с хлебом. И мой мешок с овсом забрали, но мне-то он нужен, мешка-то нигде не достать, магазинов и базаров в оккупацию не было. Все пользовались домоткаными мешками. Что делать, пошел просить отдать мешок, ведь вроде бы свои. Те прислужники кричат в ответ, мол, куда ты лезешь, выгоняют прямо. Но я настаиваю, чтобы мешок отдали. В итоге забрал свое – они овес куда-то высыпали и отдали мешок. Поехал домой весь вымотанный после этой истории.

Только вышел на бугорок, слышу винтовочный выстрел с другой стороны улицы, и видно, что на той части села на лошади кто-то поскакал. Все понятно – это партизан разведчик. Он только первую хату проехал,как у второй хаты женщина ему знаками показала, что в селе немцы, он разворачивается,и уезжает. Мои немцы как раз вышли во двор церкви и стоят себе. Вышли без оружия, но как увидели конника, то забежали назад,схватились за винтовки и выстрелили. Тем временем мужик с ребенком, стоявший через дорогу, перепугался. Он был больной и в армию его не взяли, он на лошади соседям пахал огород и небольшой плуг оставил на огороде, а также хомут и постромки. Услышав выстрел, он запрыгнул на лошадь, своего ребенка держит у седла и выехал, немцы по нему открыли огонь, лошадь падает и этот мужик с ней, а партизан уехал. Немцы побежали разбираться, в чем дело, а я думаю, что теперь спать не будем – ночью партизаны в село придут.Зашел домой и сказал дедушке,бабушке и маме с детворой, что никому не надо раздеваться, будем в одежде спать. Где-то часа в три ночи поднялся шум. Из минометов выпустили несколько мин по школе, кричу своим идти в погреб или в подвал к соседям. К счастью, все наготове были. И поднялась стрельба. Хата соломой крыта, боюсь, что все погорит, беру что попало, и выбегаю на улицу. Мимо кто-то бежит и кричит мне:«Кто ты?» Отвечаю, что Володька Голиков, местный. Спрашивают, есть ли поблизости немцы.Говорю, что не знаю насчет близлежащих домов,но в селе оккупанты точно есть. Тогда я сообразил, что спрашивают меня партизаны. Объясняю, что немцы были в школе и в доме в конце нашей улицы. Попросили закурить, оказалось, что одним из партизан оказался мой односельчанин Сашка.Вынес им немецкие сигареты. Спрашивают, где я набрал, рассказал, что оккупанты их сами дали, чтобы самосад не курил. Они говорят, что сейчас прочешут дома и село, но я объясняю, что немцы все, скорее всего, убежали, никого нет.

Решил пойти с партизанами, там в доме, где немцы квартировали, жило маленький ребенок Славка, боялся, что его случайно могут убить, решил лучше сам пойти и посмотреть. Оказалось, что немцы засели на большой и высокой церковной колокольне. Наши из 45-мм пушки пустили несколько снарядов, а там стены шириной в полметра из кирпича сложены, что им будет?! Но немцы осмелились прийти только после того, как партизаны ушли. Причем по нашей улице утром прошел интересный немецкий взвод в форме песочного цвета.Партизаны же еще в темноте отошли. Две хаты загорелись, тот Иван, которого в полицаи записали, выпустил корову, и ее застрелили в перестрелке. Он туда бросился, и немцы его подстрелили, приняв за партизана.

Побежал я туда, где Иван лежал.Что немцы, что партизаны к тому времени ушли, а случайных выстрелов мы не опасались, уже какая-то привычка выработалась, как так и надо. Да и вообще, когда партизаны убегали, немцы их не сильно и преследовали. Подхожу к группке вокруг Ивана, он лежит на пахоте, рядом стоит его мать и родной дядька, материн брат. У Вани кровь идет из головы, но сам разговаривает. Мне так жалко его стало, что аж страшно. Снимаю свою фуфайку, что же он на земле холодной валяется, говорю, давайте поднимем чуть голову, я одежду положу как подушку. Сам Иван одет в исподнее, ну что стоять плакать и разговаривать, надо помогать. Он отвечал мне и смотрел в глаза, и уж было решил, что он меня видит, но тут он спрашивает: «Мама, а кто это?» И тогда я понял, что Ваня ничего не видит. Надо его везти в больницу в Вольную Слободу, а это больше десяти километров на повозке. Пригнал дядька лошадь,попросили меня отвезти. Говорю своему Ивану-другу: «Ворона, давай повезем его». Мы отвезли его и оставили в больнице. Он два месяца провалялся в закрытой комнате, чтобы свет на рану не попадал, врачей в больнице практически не было. Но выздоровел, потом осенью в 1945-м году я с ним встретился, когда в первом отпуске после войны был. Иван уже демобилизовался.Где он служил? На Курильских островах воевал. Еще одно ранение там получил.

Надо сказать, что партизанам мы постоянно помогали. Бывало, придет ко мне, Сеньке и Шурке наш староста Филипп Иванович, и приказывает запрячь вечером лошадей, выехать вниз к полю, погрузить сено и отвезти его партизанам. Староста так себя вел – немцы сказали отвезти, он приходит к нам, партизаны попросили – староста снова идет навстречу. А что он сделает?! Хорошо, что хоть понимал немецкий язык и мог заступиться за сельчан. Приехали, нагрузили сена и поехали к лесу, там нас на окраине сразу же остановили, самого лагеря мы не видели.Это были Хинельские леса, партизаны также на станции Хуторе-Михайловский часто бывали. В лесах находилось село, в котором располагались пенькозавод, спиртзавод и лесопильня. Большое село, немцы здесь не стояли, потому что это мелкие производства, и притом сезонные. Когда нас остановили, то отправили в землянку.Лошадей куда-то погнали и стали разгружать сено.Нам же поставили на стол сваренную картошку, посидели в тепле в землянке. Потом спокойно вернулись обратно. Через некоторое время Хвиля пройдет по дворам, бабы картошки по плетеной кошелке из лозы сдадут. Сколько было в плетенке? А кто же знает,кто какую сплетет, у кого больше, у кого меньше. Вечером мы, хлопцы, отвозили плетенки и выбрасывали у леса. Конечно же, страх был, если немцы словят, то расстреляют. Но обходилось все. Прежде чем нас отправлять, староста уже знал, где полицаи и немцы засели.

Полицаев мы не сильно опасались. Наших полицаев возглавлял бывший председатель близлежащего колхоза Мишка Харин, с ним служил Пригара,до войны работавший ветеринаром. У них были еще свистковые, человек, наверное, шесть.Как вечер, они где-нибудь в хату соберутся и там спрячутся подальше от партизан. А днем герои. Сашка Змеенок служил в милиции в Москве, а при немцах очутился дома и тоже пошел в полицию. Однажды в ночь на Крещение в 1943-м году партизаны их прихватили, этого Сашку, Харина, Пригару, Кольку, что со мной коров пас и их отца, змея старого, а также Юрку-кузнеца, он по колхозам нанимался на работы, и при немцах доносительством занялся. По дороге из села захватили еще и моего одноклассника Петьку Самоху, тот тоже в полицаи подался. Всех вывезли к муравейнику в яре, и там расстреляли.

Я в начале 1943-го года ушел в партизанский отряд Ямпольского района Сумской области. Винтовки у меня не было, был на подхвате.Пошли через Хинельские леса в Курскую область, где мы весной соединились с Красной Армией. Всех начали распределять по частям, а мне страшно не повезло – весной речку переходили, снег еще не сошел, ноги мокрые, и я упал, после чего на другой день слег с тифом. Командиры назначили какого-то дядьку-ездового, чтобы он меня на повозке отвез в Дмитриев, который был освобожден 3 марта 1943-го года. И с собой мне выдали справку о том, что я был в партизанах. Меня этот мужик вез, и встретил наших солдат, те начали пытать его, куда везешь больного.Тот ответил, что в Дмитриев, но его наши солдаты отговорили, потому что там в госпитале мрут по сотне ребят в день. Каждый день из больницы вытаскивают умерших от тифа и ран. Я часть дороги не помнил, но тут как раз очухался, говорю дядьке: «Слушай, это еще километров 50 ехать, а грязь везде, будешь мучиться и лошадей изматывать.Не надо, привезешь в близлежащее село, а то меня там в дмитриевском госпитале выкинут мертвого, как остальных». И в какую-то деревню, по-моему, в Березку он меня завез. Спросили у местных по дороге, есть ли здесь председатель колхоза или сельсовета. Показали, что на бугре расположен дом председателя колхоза. Подъехали, мужик меня на руки взял и отнес к крылечку. Там стоит две лавочки, солнышко светит. Постучали в дверь, вышел председатель, ездовой попросил его меня куда-нибудь определить. Тот начал отмахиваться, мол, у него забито все, в каждой хате и военные, и беженцы. Он вернулся в дом, а я сказал своему мужику тикать и меня оставить. Сам задремал, лежу на скамейке, тут вышел председатель и понес меня в какую-то хату. Сколько я лежал, не знаю, приходили врачи, которые осматривали местных. Один, помню, с бородкой, тогда начали только погоны вводить, у него все еще на петлицах шпалы были. В первый раз пришли и что-то дали, потом очухался, снова проведывают и спрашивают, давно ли лежу.Я не знаю, ничего не кушаю, у хозяйки двое детей, но за мной четко следит.Она говорит, что я только пить прошу, и все. Хозяйка дает кружку кваса, сделанную из гильзы с припаянной ручкой. Квас из буряка, я напьюсь и сплю. Врачи ругаются: «Куда и какой квас тебе, ты папиросную бумагу видел? Так вот, у тебя кишки сейчас такие же тонкие». Но, как видите, после кваса и сейчас еще живой. Вскоре очухался я, хотите – верьте, хотите – нет, но я что-то в темноте видел. Лежал на двух ящиках, на которых доски и соломы положили. Там печка стоит, на ней мать и два ее сына лежат. А дверь двухстворчатая была в другую комнату, я лежал ногами к двери. Вдруг посреди ночи слышу, как открылась дверь, уже к тому времени начал видеть – что такое? Видел вроде бы туман, открылась вторая дверь двухстворчатая, а я лежу и думаю, вроде бы еще не очень хорошо, но лежал уже в сознании. Опять двери хлопнули, опять же в сени какой-то туман прошел. Лежу и думаю, вроде бы и страшно, но не так, чтобы сильно. Прошло всего минут пять или максимум десять. Слышу, слезла хозяйка, пошла во двор, опять зашла, и я спросил ее: «Тетя, не боитесь ли вы за ребят?»И все рассказал. Она замечает: «Ну, теперь ты выздоровеешь, и будешь спокойно ходить».

Уже начал потихоньку ходить, когда в первый раз поднялся, то за стенку держался, а потом пришел в чувство. Надо попахать хозяйке, лошадь она где-то нашла, с плугом, правда, лошадь такая же, как и я, еле живая. Другой старик спросил, умею ли я лапти плести, а я только из веревок могу чуни делать. И он научил меня делать, ему плести было нельзя, когда из коры делаешь лапти, пыли много и он задыхается. Корове пойдет сено дать и от пыли задыхается. Так что я научился, хоть на еду себе заработал, а то ведь кто мне паек выдает?! Поднялся и пошел в военкомат, как только окреп.

Поглядел военком на меня и сказал: «Ты знаешь что, иди назад, скоро вашу местность освободят, а ты иди в какое-то село, наймись пастушком, тебе бабы откормят и отпоят». Сделал, как он сказал. В дороге встретил Шурку, своего двоюродного брата, 1928-го года рождения, он тоже в партизанах был и в армию его по малолетству не призвали, воевал в партизанском отряде имени Климента Ефремовича Ворошилова. Их расформировали после соединения с Красной Армии, и он шел домой. И тут по дороге едет на лошади старшина Смирнов, спрашивает, куда мы топаем. Объясняем, что идем в какое-нибудь село. Тот же предложил добровольцами в армию пойти, мы и согласились. Подошли к стоявшей поблизости хате, дело было ближе к вечеру, вокруг солдаты туда и сюда. Оказалось, что там стоит стрелковая дивизия на переформировке.

Тем временем старшина подъехал и посоветовал нам идти к командиру дивизии, который расположился со штабом под кучей бревен. Подошли, комдив сидит на скамейке, рядом с ним адъютант на лошади. Доложились, рассказали о своих приключениях. Предъявили справки о том, что мы в партизанах были.Комдив крикнул кому-то, подходит офицер, и он приказал нас забрать и отвезти к Филатову. Приходим, там такие же наши солдаты сидят, спрашивают, чего пришли, отвели к майору Филатову. Оказалось, что это начальник отдела контрразведки «СМЕРШ».Но мы же не знали, что это такое. Он посмотрел на нас, и вызвал старшину Ряшенцева, приказал забрать нас.Тот приводит в какой-то сад и спрашивает, не хотим ли мы жрать. Да кто же не хочет, кто нас в дороге кормит, мамка или кто?! К котелку подсели и начали кушать, притащили супу, а там картошка плавает, залитая жиром. И заправлен хлопковым масло. Как поели, спрашивают, будем ли мы еще. Если есть, кто же откажется. Кстати, нас сразу же предупредили, чтобы мы никуда не уходили. Да куда же мы уйдем, раз кормят. Теперь нас даже палкой не прогонишь.Оказалось, что мы попали в 55-ю стрелковую дивизию, получившую в ходе войны почетные наименования «Мозырская» и «Краснознаменная». А в декабре 1944-го года нас переименовали в 1-ю Мозырскую Краснознаменную дивизию морской пехоты Краснознаменного Балтийского флота.

Забравший нас старшина-моряк Ряшенцев служил в разведывательной роте, где в основном воевали ребята из Тихоокеанского флота.Мы с ним пришли после кормежки в небольшой лесок. Сидим себе, проходят солдаты мимо, рядом стоит небольшая палатка. Один кричит: «Здоров, Копейка!» Другой идет и орет: «А меньше нет?» И мы решили, чего мы тут будем сидеть, пойдем и посмотрим, что там за Копейка такой. Пришли – сапожник сидит в палатке, разговорились с ним, Ряшенцев за нами возвращается, а нас нет. Слышит, у палатки какой-то шум, разговоры, приходит к нам и сразу же накинулся: «Чего вы ушли?» Отвечаем, что мы будем сидеть. Тогда он распорядился забрать наши вещмешки, где лежала одежда и обувь, пришли назад в отдел контрразведки, где нас оставили. А через неделю мы пошли к речке, в одежде вшей полно, запалили костер,протрясли одежду, вши только и трещат на огне.Затем нас направили в учебную роту.

Так как мы находились на переформировке, то время было спокойное, но все равно надо дисциплину держать. Попросился выйти на улицу, дали мне час времени, и надо обязательно вернуться назад. На улице какие-то молодые ребята бегают, спрашивают меня, я-то уже в форме, спрашивают меня, кто я и откуда. Объяснил, что служу в учебной роте, предложил им прийти завтра на нашу улицу и записаться в Красную Армию. Пришли они: Вася Зеников, Овсянкин, Щербаков, Васька Кондратов и Вася Кадетов, три Юрковых: Николай Иванович, Петр Филиппович и Петр Иванович. Все стали солдатами, Николай Иванович в первом же бою погиб, Петю Филипповича в ногу ранило, а Петра Ивановича контузило, и он ослеп, не знаю, куда дальше делся. Кадетова в ногу ранило, Васю Кондратова в бок ранило под бомбежкой, Вася Зеников был в руку ранен.

Что случилось с моим двоюродным братом Шуриком? Мы проходили в 18 километрах от родного села, и он вместе с Шуриком Ляликовым, 1929-го года рождения, самовольно ушли туда, и не вернулись назад в часть. Командир учебной роты капитан Сухобоков запаниковал, и мы двадцать километров в течение недели проходили. Все ждал, когда они вернутся. Но чего им возвращаться, когда ребята еще совсем пацаны, и призыву не подлежат?! Я просил капитана меня отпустить домой, чтобы узнать, что там с родными, но тот побоялся, что я тоже сбегу, и не пустил.

Капитан вообще ко всему относился так – как бы чего не вышло. Вскоре я от него по шее заработал. Идет в наряд мое отделение, 12 человек, вокруг страшная грязюка. Мимо автомобиль проходит, глянул, это же машина контрразведки. Останавливается, через стекло различил, что едет майор Филатов с шофером. Возможно, майор не заметил, но шофер меня узнал, остановил автомобиль, дверцу открыл и кричит: «Голиков, сюда!» Я подошел, Филатов спрашивает: «Ты чего не появляешься?» А чего я буду появляться, если вы меня отправили в учебную роту?! Тот говорит:«Иди в расположение к командиру роты и скажи, что я приказал тебя после обучения к нам перевести». Прихожу, сержант, командир отделения, говорит мне: «Иди к капитану». Зашел к Сухобокову, докладываю все как есть, тот приказывает мне сдать винтовку и как дал по шее. После чего начал орать: «Я же тебе говорил, чтобы ты подальше от контрразведки держался!» И что мне, прийти и жаловаться майору на капитана?! Это же рукоприкладство. Но капитан был хорошим мужиком, сам детдомовец, лет 25 ему было, и офицер вроде бы грамотный, хотя в первом же бою по дурости половину нашего взвода угробил.

Шли мы по Белоруссии в конце 1943-го года.Заходим в лес, молодой, реденький, дубочки в основном, скомандовали привал на обед, кто и где кое-как попадал. Мы с дороги свернули, дорожка в лесу вьется.Тем временем по грунтовке идет вражеская бронемашина, проскакивает мимо нашего взвода, которым командовал младший лейтенант Покровский, и тут лейтенант Злобин, командир второго взвода,пришедший к нам из госпиталя после ранения, он еще с палочкой ходил, схватил ручной пулемет и дал несколько очередей по бронемашине. Та развернулась и укатила обратно за деревья. У нас же было два противотанковых ружья, надо было броневик вперед пропустить и дать в хвост, а так мы себя только обнаружили. Капитан решил провести разведку боем и проверить, есть ли впереди в деревне немцы.

Пустил нас на деревню, а мы же ничего не видели, лес всего в трестах метрах от деревни кончался. Только когда вышли на опушку, то увидели, что впереди речушка, рядом с которой лоза растет, дальше идет луг и на холме деревня расположена. Немец нас подпустил поближе, мама родная, после хорошего привала мы до речушки быстро добежали, только вошли в лозу, а местность, видимо, была хорошо пристреляна, у врага было четыре или пять пулеметов, и они сверху открыли кинжальный огонь. Пули летели как пчелы, все попадали, рядом со мной в траву свалился еврейчик, пришедший к нам с недавним пополнением. Я же спрятался за кочечку, в которую морду уткнул, а задница наверху торчит. Руками лихорадочно разгребаю землю, рядом лежит в метрах десяти еврейчик, а дальше Баранов скорчился, здоровый мужик.Этот еврейчик пулю подхватывает, Баранов кричит мне: «Еврей готовый!» Я отвечаю, что он живой, голова на меня была повернута и глаза открыты. Баранов объясняет, что еврея в голову долбануло, он уже не жилец, после чего советует мне снять с убитого скатку, он из пополнения, значит, в новой шинели, мы-то свои замусолили. А я в ответ кричу, что сейчас и свою шинель сброшу. Ну, гляжу, через некоторое время один, другой, третий солдат перебежками стал отступать. Я думаю, кукиш вам пойду, немец сейчас перенесет огонь, и как пчелы пули снова полетят, лучше перележу. Вдруг слышу, что справа от меня кто-то кричит как резаный. Еврей лежит, большинство отошло кое-как. Пополз на крик, на повороте речушки в кустах валяется связной командира взвода Покровского, черненький, около тридцати лет. Ему прошило ягодицу и в поясницу еще одно ранение. Просит помочь ему, одна фляга, другая, речушка-то рядом, промываю рану, нужен медицинский пакет, достал свой, перетянул ему раны, как смог. Все наши уже отошли, и связной об одном просит: «Не бросай меня, браток, только не бросай!» Еле-еле бредем, винтовки по дороге бросили, он руками идет, ноги не слушаются. Кое-как до своих добрались.

Только его сдал санитару, как Покровский мне и старшему сержанту Попову приказывает: «Давайте искать отделение, я его в правую сторону от речки направил». А нас от взвода осталась горсточка, мало того, что из пулемета положили, так еще и сбоку начала бить какая-то дура, снаряды разрываются и летят со звуком, как будто бутылку кидают, причем осколков много. Надо идти за ребятами. Только мы подползли к речке, как по траве начали щелкать пули. И Попов принял решение отходить, потому что снайпер нас поймал, и дальше обязательно попадет. Хоть трава и большая, но она же шевелится, когда мы ползем. Покровский и Злобин стоят, увидели нас, Злобин уже выкопал себе окопчик, а наш взводный мне говорит: «Бери лопату и давай копай двойной окоп». Ну, приказ есть приказ, в тех местах земля песчаная, травка плохенькая, копать трудно. И тут немец со стороны леса из миномета несколько залпов дал. Одна мина за дерево зацепилась, и Покровскому осколок в живот попал. Я подбежал к нему, он за пистолет схватился, но потом успокоился, минут через десять санитары подскочили и забрали его. После того боя в роте совсем мало ребят осталось, из «стариков» только Поликашкин, Халатов, я и еще один парень, а из тех, кого пригласил – только Овсянкин, Николай Щербаков, он был легко ранен в ногу, и Вася Кондратов, он так в учебной роте и остался.

Меня же забрали в отдел контрразведки «СМЕРШ». Мы освобождали Белоруссию, воевали в Гомельской области, а в конце 1944-го года нас сняли с передовой, погрузили в эшелоны и бросили на Латвию. Меняиз отдела контрразведки два или три раза выгоняли, сильно шкодливый я был. На три-четыре недели в полк отправят, например, в роту связи, а меня и там знают, куда не приду, все узнают. После очередного совещания наши оперуполномоченные кинутся искать проверенных людей, и снова меня вызывают, в полку выдают аттестат, и я возвращаюсь назад.

Из Прибалтики нас перебросили под Ораниенбаум, к тому времени начальником отдела контрразведки стал майор Афанасьев, он заходит в казарму, приказывает мне в числе шести или семи человек к штабной машине идти.Собрали вещички и в порт поехали, где нас погрузили на суда и отвезли в Финляндию.Дня три мы добирались, попали в шторм, болтанка была такая, что ужас.В Хельсинки выгрузились и прошли марш-броском 30 километров. Финны нам своего капитана придали. Пришли в Порккала-Удд. И там мы пробыли до 1948-го года, в этом году я демобилизовался. В день Победы 9 мая 1945-го года мы сильно радовались, но в то время и радости много, и слез немало, ведь сколько товарищей погибло. Пополнение приходит в полк, и ты видишь, что вскоре их нет никого. Примерно третью часть новобранцев в первом же бою выбивало.

- Каковы были ваши основные обязанности в отделе контрразведки?

- Работал помощником у оперуполномоченного. Как только приходит новое пополнение, солдат нужно проверить, и мне приказывали делать из бумаги пакеты, тем временем оперативник, обычно младший лейтенант, писал запросы в РОВД и ГОВД по месту призыва. Потом я регистрировал все запросы и прошивал копии. Вся документация секретная, так что пакеты идут под номерами, и ты документы пересчитываешь, младший лейтенант своими делами занимается. Очень многое строилось на доверии, поэтому в отдел брали только проверенных и надежных товарищей. Ну и прикомандировывали к полковым отделам, там один оперуполномоченный на полк, а то и на два. Или на все мелкие подразделения дивизионного подчинения. Они меня все знали, и я их всех знал.

- Сталкивались со шпионажем?

- Расскажу один интересный случай. Штаб дивизии остановился где-то в Белоруссии, на той стороне Припяти в болоте, напротив находился город Петриков. Меня поставили на пост. И тут выходит из леса человек в форме майора. Говорю ему: «Стой, кто идет?» Он остановился. Спрашиваю, кто такой и откуда, но молчит. Елки зеленые, позвал офицеров. Оказалось, что это был немецкий разведчик из завербованных военнопленных, который спокойно прошел все наши посты на передовой и решил сдаться в штаб. Вот это показал человек, как мы следим за передовой. Хоть и в обороне, но не стоят же солдаты один в один. Да и всякий народ воевал, жратвы нет, в воде мокрой стоишь на посту, сегодня в одном окопе, завтра в другом. На передовой любой человек себя плохо чувствует.

- Перебежчики в дивизии были?

- Бывали и такие, кто хотел лыжи направить к немцам. Нам о них доносили, и однажды весь отдел по тревоге подняли и отправили в засаду. Сзади наши позиции, даже секреты, а мы лежим на нейтральной территории и ждем перебежчиков. Сутки лежали, не шевелясь, но никто так и не появился.

- Занимались ли зачисткой освобожденной территории?

- А то как же. После ухода немцев в деревнях и селах оставались полицаи и старосты, надо каждую подозрительную хату проверить. Раз в хате его нет, надо лезть в погреб – там нет, значит, на чердаке засел. На лестницу не полезешь, он быстро тебе голову снимет. Поэтому стоим внизу и кричим: «Ну что ты там притаился, все равно куда денешься, слазь по-хорошему!» А ему не хочется спускаться, он же знает, что добра от нас не будет.Видишь, тут такое дело, старост и полицаев арестовывали, а потом тройка судила их: расстрел, кто заработал, или на петлю, или десять лет лагерей. Хорошо помню, что только через Днепр переходим, впереди полностью спаленная деревня, а на дереве старик висит. Оказалось, что это немец-поджигатель. Такая вот у меня была работа и служба на фронте.

- Чем вы были вооружены в контрразведке?

- Автоматом ППШ, потом выдали ППС с рожком и откидным прикладом.

- Как кормили в войсках?

- Как и всех солдат. Но подразделение меньшее, можно было и добавки попросить. Если ты новенький, то сегодня и завтра никто не поинтересуется, ел ты или нет, а так как меня все знали, то сразу же к повару подходил после обеда, а у него всегда хлеб и жир есть, так что дополнительно перекусить можно.

- Как бы вы охарактеризовали командира отдела контрразведки?

- Майор Афанасьев, с которым я в основном работал, был хорошим командиром, и Мышкин, его заместитель, тоже толковый мужик.