- Родился я в деревне Ивановка Новониколаевского района Сталинградской области в 1927-м году. Но это официально, на самом деле год моего рождения – 1928-й, пришлось приписать себе один год. Деревня наша находилась в восемнадцати километрах от районного центра. С девяти лет я рос без матери, она умерла и воспитывал меня отец. Он, хоть и был безграмотным, но был умным мужиком и никогда не ругал меня. Учиться после седьмого класса я ходил за двенадцать километров в совхоз «Хоперский», в котором была средняя школа. Когда хорошая погода была, я ходил туда пешком, а когда устанавливалась плохая погода, я жил там на квартире.
- Как Вам запомнилось 22-е июня 1941-го года?
- Когда началась война, я был в шестом классе. Народ, конечно, приуныл. Они пережили Первую мировую, Гражданскую войны и все эти всевозможные мятежи в нашей стране, и вдруг опять война! Жизнь вроде бы наладилась, люди работали и зарабатывали, а тут вот такое! Когда я смотрел на народ, все плакали в испуге. На второй день войны к нам из района приехал гонец, телефонов ведь не было тогда. И сразу всем мужчинам от восемнадцати до тридцати шести лет были выданы мобилизационные бумажки и через три – четыре дня их отправили на фронт.
Я был в Алексиково в то время, когда провожали на фронт. Жены, дети, матери провожали своих сыновей, мужей и отцов. Когда еще не скомандовали погрузку в вагоны, многие пели, плясали, веселились и лишь, когда дали команду на посадку, начались слезы и причитания. И когда эшелон тронулся и пошел в сторону Сталинграда, плач перешел в людской рев и продолжался до тех пор, пока эшелон не скрылся из виду. И даже после этого люди стояли часа полтора – два, не расходясь по домам и смотря вслед ушедшему эшелону. Начало войны - это было что-то страшное…
А уже через месяц, стали приходить «похоронки», хотя их тогда еще не называли «извещениями» или «похоронками», а просто говорили «пришла бумага». По одной этой фразе люди догадывались о том, какую весть приносили в семью. Кому-то приходила бумага о том, что погиб, а кому-то и о том, что пропал без вести. И вот тут уже началась скорбь, слезы, причитания.
Поскольку все мужское население до тридцати шести лет забрали в армию, нас, тринадцатилетних, стали привлекать к работам в колхозе. Сейчас с сорняками на полях борются химикатами, а тогда, когда поле зарастало молочаем и прочими сорняками, школьников привлекали к прополке и приходилось руками вырывать из земли всю эту траву. Нас, разумеется, там, на поле кормили. А еще мы убирали подсолнечник, который созревал поздно. Это сейчас снег выпадает в декабре, а тогда он выпадал довольно рано, и мы ходили по снегу, срезали большие подсолнечные шляпки, складывали их в мешок и относили сдавали в колхоз, а потом специальная машина выбивала из этих шляпок семечки. Доводилось нам и овощи собирать, даже когда уже в школе учились, для этого нас снимали с занятий. В военное время учебный год в школе начинался с первого октября, а не с первого сентября, а заканчивалась учеба пятнадцатого апреля. Такие изменения в школьной программе были потому, что нужны были рабочие руки и школьников привлекали к различным работам.
Меня называли «сиротой» и детишки каждый раз, как натворят что-нибудь, сразу указывали на меня: «Это он виноват!» Председателем сельского совета была Ксения Яковлевна Агапова, я ее никогда не забуду, даже на могилу ходил к ней, когда приезжал в отпуск будучи уже офицером. Она меня постоянно защищала и в четырнадцать лет назначила учетчиком полеводческой бригады, до меня такого никогда не было, чтобы мальчишка занимался такой работой. И я справлялся! Учетчика назначали только на лето, а в остальное время с его обязанностями справлялся бригадир. Я самым первым, раньше бригадира, приходил на общественный двор, где он распределял всех на работы. Не распределялись только те, кто работал на постоянных местах, например, конюх. После того как бригадир распределил всем работу, моей задачей было пройти всех рабочих, а потом только можно было отдыхать. Вечером надо было опять пройти всех, начислить им сотки, трудодни – кто какую работу выполнил. Для меня эта работа была интересной.
- Вам транспорт дали какой-нибудь?
- Да какой там транспорт?! Вот он – мой транспорт! (хлопает себя по ногам) Такие же ребята, как и я, работали на бороновании, на пахоте, управляя лошадьми и быками. Лошадей в то время осталось в колхозном хозяйстве мало, половину из них забрали на войну обеспечивать кавалерию. В колхозе работать некому было, бригадир был у нас такой видный казак по фамилии Маторгин, его потом взяли на войну, и он там погиб, подходит ко мне и говорит: «Пойдем!» Подходим к полю, а там женщины на коровах пашут. Бригадир на это посмотрел и говорит: «Бабы! Завтра сами приходите, а коров не приводите – а то от них ни пашни, ни молока!»
- Техника в колхозе была?
- Была. По-моему, один оставшийся ЧТЗ и штук пять колесных тракторов. Остальную технику тоже всю забрали в армию таскать пушки. Пахарем-трактористом у нас был Захарка, у которого было пятеро детей. У него была бронь, но в конце войны его все-таки тоже забрали на фронт, где он и погиб. Хороший был человек! Какие люди погибали!
- Колхозное имущество отправляли в эвакуацию?
- Наоборот, к нам приезжало очень много народу с Украины. Их с детьми распределяли по домам, они у нас жили, колхоз им выделял питание. Потом, когда немцы уже подходили близко, они снова куда-то уехали. Очень много пригонялось скотины - коров, телят, овец - но кормить ее было нечем, поэтому часть ее приходилось сдавать на мясные заготовки или отправлять куда-нибудь подальше, в Сибирь. Но большая часть все-таки оставалась у нас, потому что мы надеялись, что немцы не дойдут до нас, несмотря на то, что станцию Алексиково очень сильно бомбили. На станции скапливались эшелоны и очень много солдат погибало при этих бомбежках.
Я мечтал стать агрономом и в 1942-м году, после седьмого класса, поехал в Урюпинск подавать документы в сельскохозяйственный техникум. Но только дошел до станции Алексиково, как началась бомбежка и те продукты, что набрал с собой из дома, отдал солдатам, а сам, посмотрев на все это развернулся обратно. Какой-то старшина лет сорока восьми догнал меня: «Погоди-ка, сынок!» Тогда со спичками было туговато, а он протягивает мне зажигалку «бензинку», как ее тогда называли, и штук шесть кремневых камешков к ней: «Держи. Я еду в Сталинград, не знаю, останусь ли живой. А тебе, сынок, спасибо». И я эту зажигалку принес домой. Тогда уже косить начали и снопы укладывали на просушку в так называемые «крестцы», чтобы потом отправлять их в молотилку. Немецкие самолеты, отбомбившись, пролетали над полем и зажигательными пулями расстреливали эти снопы. Обычно в налете участвовало три – четыре самолета, больше не прилетало, но и эти беды много приносили. В первую же бомбежку одна из бомб угодила в жилой дом, где жила семья. И не осталось в живых никого, все погибли. И вот тут народ понял, что такое фашизм.
А у нас дома в то время жили две эвакуированные снохи со своими детьми, жены моих старших братьев. Дом у нас был так называемый «пятистенник», то есть разделен был на две комнаты, и мы все в нем размещались: их шестеро, да нас трое. Сами братья уже были на фронте. До того как перебраться к нам, их семьи жили в Алексиково, но там с приближением немцев пошли разговоры, мол, придут немцы и мы вас перестреляем, потому что муж у тебя коммунист. Один из братьев был вторым секретарем райкома партии, второй тоже был коммунистом, поэтому снохам стало страшно, и они перебрались к нам.
У нас была уверенность, что Красная Армия победит и немцы к нам не придут. Радио у нас не было, поэтому мы сообщения с фронта получали не регулярно. Так и с ситуацией в Сталинграде было: кто-то пришел, сказал, что услышал, будто немцев окружили. И народ воспрянул, стал по-другому жить, по-другому мыслить.
- Газеты к вам тоже не доходили?
- Из газет к нам доходила только «Сталинградская правда», спасибо ей большое. Эта небольшая газетка выходила один раз в неделю и, когда она нам доставалась, ее перечитывали всем селом.
Закончил я только девять классов и меня призвали в армию. К тому времени отец сошелся с женщиной в Алексиково, но у нас с ней что-то не заладилось. Поэтому меня, может быть и не взяли бы в армию, но пришлось уйти. Я пошел в сельский совет, там секретарь сельского совета написала мне справку, что я с двадцать седьмого года. Эту справку осенью я принес в военкомат, где меня отругали за то, что поздно пришел вставать на учет, назвав дезертиром. Но в это время в кабинет зашел старшина и говорит: «У нас в конвойный полк НКВД должны отправлять», поэтому мою судьбу решили тут же: «Зачислить в этот полк!». Выписали мне сразу все документы и сказали, чтобы через день я приходил уже со всеми вещами.
Через военкомат меня направили в 230-й краснознаменный конвойный полк НКВД, который дислоцировался в Ростове-на-Дону. Призвали меня в конце ноября – начале декабря 1944-го года. Причем у нас в это время морозы были, и отец мне валенки подшил, приехал в Ростов, а там вода льется! В этом конвойном полку был учебный пункт, а в основном все старые солдаты этого полка были заняты или конвоированием военнопленных, или сражались на фронте. Этот полк и сейчас существует в Ростове, правда, может быть название у него другое.
- Где вас разместили по прибытию в Ростов?
- Разместили в казармах полка. Там стояли двухярусные кровати: на первом ярусе три соломенных матраца и соломенные подушки, а на втором ярусе по одному матрацу на кровать. Ростов не так давно освободили и ватные взять было просто неоткуда, но и на соломенных спалось хорошо. Одели нас, обули в ботинки с обмотками. Каждому, кто пришел в армию из деревни, мама с папой говорили: «Ты там смотри, соломки подстели в ботинки, чтобы теплее было». Ну, мы дураки себе размеры побольше взяли… А потом начался «обмен»: просыпаешься утром, а ботинок нету. У меня вообще оказались ботинки тридцать восьмого размера, хотя я получал сорок второго. Оказывается, те, кто «подбирали» себе ботинки, ползали под кроватями и воровали их: свои оставляли, а приглянувшиеся хватали. И сразу все стали свои ботинки, засыпая, прятать у себя под подушками. Я в доставшихся мне маломерных ботинках день кое-как проходил, а потом начал искать свои ботинки. Нашел и точно так же, как и все, тайком забрал и тоже под подушку спрятал. Правда, обмотки у меня оказались разными: одна зеленая трикотажная, а другая голубоватая суконная. Хороший командир отделения у меня был – Маланин, чудесный мужик. У нас было четыре отделения и двое командиров по очереди выводили нас на зарядку. А вторым командиром был Джурабай, киргиз, ой сволочной мужик был. Скомандует нам на зарядке: «Ложись! Ползком!» А в Ростове днем тает, а ночью морозит и к утру приходится ползти по этому шершавому льду. Джурабай потом стал подполковником, мы с ним в Тбилиси встречались, вспоминали те времена, смеялись. А тогда нам было совсем не до смеха.
- Оружие вам выдали?
- Нам его сразу выдали – винтовку Мосина. Стрелял я хорошо. Стрельбище было у нас в тринадцати километрах и вот тех, кто хорошо отстрелялся, по окончании стрельб сажали в кузов машины и везли в казарму заниматься наведением порядка. А остальным приходилось добираться в расположение самостоятельно. Причем туда мы все добирались на лыжах, а обратно лыжи приходилось нести на себе, потому что к тому времени все растаяло.
- Как присягу приняли?
-
Да, присягу мы там же, в Ростове, приняли.
В тот день было ветренно, но тепло. На
плацу нас построили и каждый выходил и
зачитывал текст присяги: «Я, гражданин
Союза Советских Социалистических
Республик…» Концовку той присяги я до
сих пор помню, ее не забудешь: «Клянусь
защищать ее умело, с достоинством и
честью, не щадя своей крови и самой жизни
для достижения полной победы над врагами.
Если же я нарушу эту торжественную
присягу, то пусть меня постигнет суровая
кара советского закона, всеобщая
ненависть и презрение трудящихся».
- Чему вас сразу начали обучать на учебном пункте?
- Гоняли нас, как сидоровых коз. Турников у нас не было, из физической подготовки был только бег. Изучали различные уставы: Боевой устав пехоты, Устав конвойной службы. Изучали наставление по оружию: свою винтовочку мы знали дай боже!
Кормили плохо, давали кукурузного хлеба по шестьсот грамм и пшенную кашу с шелухой. Весь день хотелось есть. Дождешься обеда, пообедаешь и ждешь ужина. А на ужин нам давали чай и пюре из мерзлой картошки. Мы этот чай выливали в картошку, делали подобие супа, и ели.
- Чай сладкий был?
- Чуть-чуть подслащенный. Наверное, воровалось продовольствие в столовой.
16 февраля 1945-го года перед нами поставили задачу эвакуировать скопившихся на румынско-венгерской границе военнопленных, поскольку их там уже много собрали, а кормить их нечем. Мы отправились туда эшелоном, но, не доезжая где-то километров пятнадцати, нас высадили и пешком отправили на передовую. Грязь, слякоть, ночью мороз, и по всей этой распутице нас погнали в траншеи помогать дивизии держать оборону до подхода главных сил. Эту дивизию сильно потрепало боями, у нее из всего состава остался, наверное, один полк, а то может и того не набиралось. Личный состав дивизии в траншее сдвинулся чуть в сторону, а мы заняли освободившееся место на передовой.
- У вас из оружия были только винтовки?
- Винтовки и больше ничего. Рядом с нами еще оставалась батарея, в которой было всего два орудия ЗИС-3 и командовал ею младший лейтенант, молоденький парнишка, но как он здорово руководил своими двумя орудиями. Сначала на нас кидали свои бомбочки «Юнкерсы», а потом пошли танки с пехотой. И мы сумели своими винтовочками и вот этими двумя орудиями отбиваться от атак немцев и их союзников мадьяр. Должен сказать, что мадьяры в атаке те еще звери, хуже немцев! Видимо, немцы тоже обессилели, потому что частых атак они не предпринимали. В одну из атак артиллерийский расчет одной из пушек сбил «Юнкерса»: они выкопали для станины углубления, подняли ствол орудия и выстрелили. И надо же – попали в один из двух летящих «Юнкерсов»! Тот упал и сгорел позади нас, а второй ушел невредимым. Но больше самолеты к нам не прилетали.
- Пулеметы вам придавались?
- А как же! В каждом отделении у нас по штату был ручной пулемет Дегтярева, очень сильное оружие.
- Кто руководил вашими действиями? Командование той дивизии, которой вы приданы были?
- Нет, наш командир полка. А общее командование осуществлял Толбухин.
- Долго вы там держали оборону?
- Мы пробыли в составе 4-го Украинского фронта до 28 февраля, двенадцать дней. Это были ужасные двенадцать дней! Сырость, слякоть, воду пить приходилось из ямочек, выбирая ее оттуда ложками. В окопах выкапывали нишу, куда помещалось по два человека, забирались в эту нишу, прижимались друг к другу и пытались таким образом согреться. Часик так посидишь, вздремнешь, а потом следующим место уступаешь. Но когда снаряды летят и бомбы падают, из этой ниши нужно обязательно выскакивать, иначе обрушится земля, придавит тебя там и будешь ты числиться пропавшим без вести.
- Сколько вас приехало туда?
- Человек шестьсот. Не весь полк, остальные занимались другими делами. Нагрузка на полк была страшная!
- Сколько осталось в живых по истечении этих двенадцати дней?
- Я точно не знаю, я же солдат, сидел как мышка в норке. Говорили, вроде, что человек сорок осталось из нас там навсегда. Сорок человек – это даже не считалось тогда за потери, в войну сорок человек это тьфу, ерунда! Вот мой друг и земляк мой из хутора Дуплятка, тоже Сталинградской области, Каширин Ваня, с которым мы вместе учились и вместе нас забрали в армию, погиб там на десятый день прямо у меня на глазах. Мы вместе с ним сидели в траншее, разговаривали и вдруг ему прямо в голову попал осколок. И я, увидев, что его убили, как закричу: «Мама, зачем ты меня родила!» Страшно стало. Ко мне подбежал командир взвода старший сержант Бодак, я его не забуду, и кричит: «Сынок, ты что такое говоришь? Мама тебя родила – держись и живи!», и ушел. Командиру взвода на тот момент было уже около пятидесяти лет, потому что стали подбирать и такие возраста для фронта, и он всех «сынками» звал. А за эти свои слова я потом просил прощения у своей матери на ее могиле.
В тех боях я тоже был ранен: несколько небольших осколков попали мне неглубоко в мякоть ноги. Молодая медсестра хотела мне обработать рану, но для этого надо было на холоде оголять ногу, и я отказался: «Иди ты к черту! Тут холод такой!» Некоторые осколки я сам вытащил, а другие мне потом в госпитале удалили. А потом, наконец-то, подошли наши главные силы, Вы не можете себе представить, какие ощущения вызвали летящие низко над головами ракеты наших реактивных установок! Хотелось спрятаться от них, упасть на землю в грязь. Страшно было, конечно, а мы ж еще салаги были, ничего не понимали толком. Когда главные силы пошли в наступление и начали громить врага, эту дивизию, которой мы помогали держать оборону, вывели на переформирование, ну а мы вернулись к выполнению поставленной нам задачи.
- После вывода из боя вам дали какое-то время на то, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок?
- С нами особо не чирикались, задача поставлена – ее немедленно нужно выполнять. Поэтому мы, кто в чем был, приступили к погрузке.
Мы грузили военнопленных в вагоны и отправляли их вглубь нашей страны, в Сибирь. Загрузка производилась в «пульмановские» вагоны с превышением положенного количества: например, полагалось туда загружать по шестьдесят человек, а мы грузили по восемьдесят. Двухосный вагон вмещал в себя тридцать человек, а мы грузили в него до шестидесяти. Все это делалось ускоренным темпом, лишь бы этих пленных побыстрее увезти оттуда. Румыны тогда сдавались активно, но далеко не все. Это сейчас пишут, что они сразу повернули оружие против своих бывших немецких союзников. Нет, сразу этого не получилось, они еще продолжали сражаться против наших войск.
Что я хочу сказать о румынах. Пленных румын я увидел впервые еще когда в армии не был. У нас в районе распределяли пленных румын по каждому совхозу или колхозу человек по восемь или десять. Они были взяты в плен и их использовали как подсобную рабочую силу. Румыны даже не предпринимали попыток убежать, им в сельском совете на полу солому настелили, и они там ночами спали, а днем работали: помогали в огородах или кому-то надо было, к примеру, плетень поднять.
- Они без конвоиров были?
- В неделю раз приедет кто-нибудь из районной милиции, проверит их и уезжает. Тогда они говорили, что не хотели этой войны и хотели остаться живыми. Под Сталинградом две румынские армии воевали, которые гибли не только от наших пуль, но и от наших морозов.
- Вы грузили только румын и мадьяр?
- Нет, там много кого было: немцы, румыны, мадьяры. Их там наши накрыли хорошо, половину, наверное, перебили, а тех, кто выжил, мы должны были отвезти в Россию.
- Где вы забирали пленных для конвоирования?
- А их там наши солдаты согнали в кучу и стояли охраняли их. Этих пленных даже колючей проволокой не ограждали, они просто на окраине какой-то деревни содержались: кто в сараях, кто на улице. Потом, как дали команду на погрузку, солдаты приводили их к железной дороге партиями, мы всех пленных пересчитывали, переписывали и грузили в вагоны.
- Переписывать их было обязательно?
- Конечно обязательно! Они сами себя переписывали на своем языке, а потом нам все эти списки передавали. Среди них были офицеры, которых назначали старшими, вот они там и отвечали за весь порядок. С них за все спрашивали в обязательном порядке.
- Если во время следования эшелона кто-то из пленных умирал, как поступали в таком случае? Что делали с телом?
- Мы не отвечали за военнопленных. Был у нас случай. Загрузили мы военнопленных, эшелон пошел. Тогда эшелон составлял максимум четырнадцать или пятнадцать вагонов. Это сейчас локомотив тащит по сорок вагонов, а тогда паровоз мог немного тащить. А немцы, сволочи, налетели на «Мессершмиттах», и начали обстреливать и бомбить наш эшелон. В результате два вагона – один «пульман» и один двухосный – загорелись. Это сейчас вагоны металлические, а тогда они были деревянными, поэтому при обстреле сухое дерево моментально воспламенилось. Паровозники и наше начальство приняло решение быстро отцепить эти горящие вагоны. Как они горели, это страшно было! Из вагонов кричали нам и на немецком и на румынском и на венгерском. Даже на русском крики были, наверное, там предатели были. Мы, два салаги, кинулись открывать эти вагоны, чтобы выпустить оттуда пленных, а командир взвода наш как закричит: «Назад, сынки, чтобы я вас не видел! Вы там сами сгорите!» Потом вагоны перецепили, эшелон переформировали, и мы поехали дальше. А что тут было без нас, этого мы не знаем. Приехала специальная комиссия, которая занималась этим вопросом. Мы ей только передали перед отправкой сгоревшие вагоны и обугленные трупы, а они уже сами, наверное, хоронили их.
- А если кто-то во время следования просто умер в вагоне?
- Мы, когда привезем их на место, должны сдать их тем, кто у нас будет принимать. Представители лагерной администрации должны у нас принять их, предварительно пересчитав. Поэтому наше дело сдать им ровно то количество, которое по спискам и должно содержаться в вагонах. А там не важно, живой ли он или уже покойник, это уже головная боль того, кто принимает их в лагере. Наша задача эшелон от военнопленных очистить и снова отправиться по назначению, выполнять задание.
- Случаи побегов во время следования эшелона были?
- Они прекрасно знали, что, если они попытаются убежать, солдаты в них обязательно будут стрелять. Да и заперты в вагонах они были хорошо.
- Когда вы сопровождали эшелон с военнопленными, где размещался весь личный состав?
- На переходах между вагонами были тамбуры, в этих тамбурах с одной и другой стороны вагона обязательно стояли солдаты, которые охраняли эшелон во время следования. Причем в вагоны мы даже не заглядывали, там они все решали сами.
- Как кормили военнопленных во время движения эшелона?
- Сначала их двое суток везли, давая просто одну лишь воду. На один вагон давали по большому термосу или бидону воды: дверь откроют, поставят и сразу закроют. В качестве туалета в вагон ставили обычную «парашу», а на остановках ее выносили, опорожняли. А когда пересекли границу, в эшелоне появилась и стала работать походная кухня, в которой варили кашу для конвоируемых. Кашу им давали только на остановках: открывали дверь, передавали в вагон по одному термосу и говорили: «Это на столько-то человек», а как уж они там ее делили – это нас не касалось. Потом наши забирали у них этот термос, мыли его и снова готовили для них кашу.
Когда мы возвращались и проезжали через Ростов, от грязных осколков у меня воспалились раны, которые я вовремя так и не обработал. Поэтому меня сняли с эшелона, а ребята повезли военнопленных дальше. Залечили меня немного и отправили нести службу на посту. На постах мы так несли службу: три дня стоим, четвертый день отдыхаем. Как мы отдыхали: утром идем за завтраком, придем, позавтракаем, пока помоем посуду, тут уже за обедом нужно идти. Приносим обед, а там уже и ужин не за горами. Однажды, когда пришел я за обедом, какой-то старший лейтенант подходит ко мне: «Комиссию прошел?» Какую еще комиссию - я стою, а у меня ножки тоненькие. Вот, у меня фотография того времени только одна сохранилась, посмотрите – смех один. «Как фамилия?», я назвал. «Рост какой?» - «Сто семьдесят шесть» - «Марш на комиссию!» А у нас по уставу закон такой: получил приказ от старшего по званию, доложи своему непосредственному командиру. Я, конечно, ушел и никому ничего не доложил. Через некоторое время меня с поста снимают: «Боеприпасы сдать, винтовку забирай и отправляйся в часть, тебя срочно туда вызывают». Пришел, доложил командиру роты, а тот на меня как давай орать: «Ах ты, подлец, мать-перемать! Мы из тебя человека сделать хотели, отправить в школу сержантского состава!» Тут комбат пришел, тоже стал материть меня – тогда фронтовики матершинниками были страшными, но мы на них не обижались.
И вот этот старший лейтенант отобрал нас двадцать семь человек ростом не ниже ста семидесяти и образованием не ниже семи классов. Мы интересуемся у него: «Куда нас?» - «В Москву, в ОМСДОН». Оказалось, это первая дивизия особого назначения имени Дзержинского. Она и сейчас есть, только в ней слово «особого» заменили на «оперативного».
- На какую должность Вас определили в ОМСДОН?
- Да так же, простым рядовым солдатом я там был. Приехали мы туда в обмотках, но по прибытию ботинки с обмотками с нас сняли и обули в кирзовые сапоги. Да и переодели в другое обмундирование, более качественное.
Когда от Москвы отогнали немцев, стал проявлять себя всевозможный криминальный элемент, разные бандюги и прочая мерзость. Москва тогда была просто наводнена ими – ежедневно были перестрелки, убийства. И нам приходилось ночами патрулировать по улицам Москвы, спать нам некогда было. В то время в Москве располагались пять полков плюс артиллерийский полк, и все они активно занимались патрулированием и охраной.
- У вас было разрешение на применение оружия для уничтожения преступников?
- Мы применяли оружие только тогда, когда они сами применяли оружие. Если бандит не дай бог выстрелит – все, - его надо уничтожать. Ну, или он хотя бы поднял на тебя оружие.
- Были какие-нибудь случаи во время патрулирования?
- Был такой случай. Патрулировали мы улицы в Люберцах. Мы одного бандюгу изловить хотели и для начала документы у него хотели проверить, а он, сволочь, пистолет вытащил и на нас направил. Пришлось нам в него из своих карабинов стрелять. Получилось так, что и он в нас не попал и мы в него не попали. Но он упал в снег и притворился мертвым. Со мной в патруле был Уткин Вася, двадцать второго года рождения, он дал хорошего пинка этому лежащему бандюгану, тот сразу ожил: «Ты чего тут дерешься?» - «Где пистолет?» - «Нету у меня пистолета!» Смотрим, а недалеко от того места где он лежит, в снегу ямка - я пошел, разгреб там снег и принес его пистолет.
- Что с пойманными преступниками делали?
- Сдавали в милицию, больше ничего мы с ними не делали. Вот и в тот раз тоже сдали его и пистолет, они там, в милиции, акт составили и все.
Однажды идем, слышим крик. Побежали на звук. А зима была, мороз сильный. Смотрим, а он босиком, в одном нательном белье: кальсонах и рубашке – бандюги все сняли с этого прохожего. Поймали мы, конечно, их двоих, а потерпевшего одели и доставили их всех в милицию.
Ехали мы в Люберцы в электричке, тоже шум гам поднялся. Подбегаем, а там двое грабят пассажиров. Это сейчас двери в электричках закрываются, а тогда можно было запросто на ходу их открывать. Грабители увидели нас, один из них на ходу сам выпрыгнул из электрички, а второго уже мы наружу выпихнули, радуясь, что никого сдавать не придется. Потерпевшие нас благодарили: «Спасибо, спасибо».
- Как вас отмечали за такие отличия в службе по охране общественного правопорядка?
- Как всегда, обходились устными благодарностями.
- Где Вы встретили 9 мая 1945-го года?
- На Красной площади. У нас казарма была человек на сто пятьдесят, наверное. А я числился в химвзводе, нас там было всего человек восемнадцать, и мы занимали уголок в этой казарме. Командиром взвода у нас был лейтенант Лотвин, еврей по национальности, но прекрасный человек. Правда, мы его почти и не видели. И вдруг ночью, около двух часов, включается в казарме свет, и кто-то как заорет: «Салаги, вы чего тут лежите? Война закончилась!» Тут все начинают орать, песни петь, друг друга поздравлять. Оказывается, по радио услышали известие об окончании войны и до утра все не спали.
Нас трое, Рыбакова Мишу, Путкова и меня, после обеда отпустили в увольнение. А мы в Москве ничего не знаем, знаем только, что тридцать седьмой трамвай ходил до Курской. Доехали и спросили, где тут Красная площадь, нам сказали, куда ехать. А тогда солдат бесплатно возили. Пришли на Красную площадь, а там столько людей – не пробиться! Время уже было часов семь или восемь. Нам бы уже возвращаться в часть, а мы дороги-то не знаем. Вокруг нас ликующая толпа солдат с наградами и офицеров на руках носит, а нас не трогают, молодые мы еще. А потом смотрим, запустили в небо портрет Сталина на аэростате, или как там он называется. А когда начался праздничный салют, все стали кричать «Ура!», это надо было видеть!
Вышли мы с Красной площади, куда нам идти? Спросили у встречных, как до Лефортова добраться, нам на пальцах объяснили. В общем, в полк мы пришли только в три часа ночи. Нас на КПП даже не спросили, почему мы так поздно, никто нас за «самовольщиков» не принял.
А потом мне довелось участвовать в Параде Победы на Красной площади в июне 1945-го года. Но я не проходил по площади в парадной «коробке», а стоял линейным. Если Вы были в Москве на Красной площади, то, наверное, видели, что от Исторического музея до мавзолея вдоль кремлевской стены на брусчатке нарисованы большие такие белые круги. Эти круги никогда не уничтожают, они и сейчас есть. Я, когда бывал в Москве, всегда приходил и вставал на «свой» круг, на котором стоял 24 июня 1945-го года.
Перед началом парада командующий дает команду: «Равняйсь!», а мы в это время начинаем двигаться у музея: топ, топ, топ. Затем команда: «Равнение на право!» - мы, все линейные, становимся по своим местам и поворачиваемся налево. Нам на подошвы прибивали металлические пластинки, чтобы звуки шагов были громкими. Я тогда там стоял, а по мне при прохождении равнялись парадные «коробки». Все время, пока шел парад, пришлось стоять по стойке «смирно», держа в руках винтовку Мосина с флажком. Повернуть голову не разрешалось. Для парада у нас мундиры были все наглажены, сапоги начищены. А в тот день дождик был хороший, поэтому все сапоги были полны воды!
Почему колонны идут так правильно по площади, не напирают друг на друга? А каждая «коробка» двадцать человек на десять, это двести человек, считай, целый батальон. И вот, проходя мимо меня, кто-то из первой шеренги колонны подает команду: «Иииии… раз!» и все берут винтовку наизготовку. А проходя мимо следующего линейного в колонне уже кричат: «Иииии… два!» и все в колонне поворачивают головы направо. Там в это время играл оркестр, бил барабаном по ушам, и он все эти команды заглушал. На постаменте стоял дирижер, а оркестр человек в двести, - представляете? - играл марши.
Парад уже закончился, а нас, линейных, все не снимают. Оказывается, после парада должна еще быть демонстрация, но ее в последний момент отменили. После парада мы все свое обмундирование высушили, выгладили и сдали на склад, потому что всю эту парадную форму нам выдали только на один день.
- Перед парадом, наверное, обмундирование проверялось особо пристально?
- Да нет, я бы не сказал. У нас офицер был очень ответственный, который за все это отвечал.
- Когда Вы стояли линейным на Красной площади, проходила ли по ней «коробка» вашего полка?
- От нашей дивизии в тот день по площади шло целых шесть «коробок». У нас каждый стремился в эту «шагистику» попасть. Когда начали тренироваться, выяснилось, что в шеренге должно стоять по двадцать человек, а набрано было столько, что в шеренге получалось по двадцать два человека. Надо было кого-то отчислять из парадного расчета, поэтому каждый старался выложиться так, чтобы его не отчислили, и чтобы он прошел по Красной площади.
Мне все-таки довелось пройти по Красной площади в парадной колонне в ноябре 1945-го и в мае 1946-го. Должен сказать, что в «коробке» идти очень тяжело – после тренировок болел пресс, болели все ноги. По шесть часов в день нас тренировали! Если по строевому уставу ты должен поднимать ногу с оттянутым носком на пятнадцать сантиметров, то тут ты должен ее поднимать уже на тридцать сантиметров. На ноябрьском параде я шел восемнадцатым в строю в восьмой шеренге при моем росте сто семьдесят шесть сантиметров. Представляете, какого роста были те, кто шел в первой шеренге! Под два метра, наверное.
- Во время прохождения по площади линейными стояли ребята из вашего подразделения?
- Не знаю, там какие-то другие ребята уже стояли. А мы шли мимо трибуны, на которой стояли Сталин, Молотов, Каганович и прочие.
- Видели их?
- Какое там! Грудь четвертого человека я видел, а не товарища Сталина! (смеется) Мы смотрели как нас тренировали, высоко голову не задирали. Поэтому мы знали, что они на нас смотрят, а мы на них взглянуть не могли. Тем более мы шли быстро: шаг должен быть восемьдесят сантиметров и темп ходьбы – восемьдесят шагов в минуту. А когда прошли мимо трибуны Мавзолея, нам давали команду: «Шире шаг!» и уводили с площади. Там сажали на машины и поскорее увозили, потому что за нами тоже шли колонны и им деваться было некуда.
В ноябре на нас надели каски и, когда давали команду, чтобы повернуть голову в равнении, то поворачивалась только голова, а сама каска оставалась на месте, даже несмотря на то, что была крепко застегнута на ремешок. Мы потом смеялись друг над другом.
- Во что вы были одеты на ноябрьском параде 1945-го года?
- В шинели. А на первомайском 1946-го года мы уже были все в мундирчиках, фуражечки у нас голубые были.
- Исходя из Вашего опыта, скажите, что легче: идти по площади в парадном расчете или стоять линейным?
- Да везде «хорошо»: там стоять не шелохнувшись полтора часа по стойке «смирно» с флажком на штыке, а там идти, напрягаясь, стараясь не сбиться с шага. Парады, это, безусловно, тяжело. Но интересно!
- Где проходили ваши тренировки парадов?
- Сначала на территории полков, а потом проводилась общая тренировка. Для этого нас несколько раз вывозили в Тушино на аэродром. Один раз пройдем строем, второй, третий… Приезжало начальство, ответственное за это дело: то Буденный принимает наш парад, то Ворошилов, то еще кому-нибудь доверят. Если хорошо колонна прошла на репетиции, то все, отдыхать. А которая прошла плохо, то ее еще раз прогоняют до тех пор, пока не пройдет хорошо.
У нас был командир, генерал-майор Пияшев, фронтовик, воевал под Ленинградом. Вот он отвечал за нашу дивизию, за то, как наши «коробки» пройдут на параде. Так он, когда проходила шеренга, чуть ли не на землю падал и смотрел, чтобы у нас все было ровненько. Часто от него было слышно: «Повторить!», «Опять повторить!» Поэтому наша дивизия всегда отличалась в строевом отношении и получала благодарности от начальника Московского гарнизона. Но каким трудом давались эти благодарности – у нас болело все тело, все мышцы!
В 1946-м году, числа двадцатого мая, нас посадили в товарные вагоны и куда-то повезли. Мы поначалу поинтересовались, куда едем, но нам ответили: «В пути вам все скажут». А уже через день сообщили, что мы едем в Тернопольскую область, которая в то время была просто нашпигована бандитами. Приехали туда числа двадцать пятого мая на станцию Подволочиск. Там два городка было: Волочиск и Подволочиск, а разделяла их река Збруч. Волочиск считался советским городом, а Подволочиск западноукраинским, в котором советская власть еще не была окончательно закреплена. Нас повезли километров за тридцать от Подволочиска, где была оборудована казарма для нашего небольшого гарнизона, который составлял от восемнадцати до двадцати четырех человек, то есть взвод.
- Сколько вас всего приехало в этом эшелоне?
- Полк, человек шестьсот, а может и побольше. Но полк прибыл не в полном составе, часть осталась в Москве нести караульную службу. И всех распределили по таким-же гарнизонам.
- Вас выгрузили из эшелона и повели по гарнизонам?
- Да, к нашему прибытию уже был произведен расчет: куда кто идет и по сколько человек. Пока мы ехали, уже были подготовлены пофамильные списки для каждого гарнизона.
- Никакого транспорта за вами не прислали на станцию?
- В тот раз нет, со станции нам пришлось идти пешком. По прибытию мы сначала переночевали в Подволочиске, а потом уже отправились по гарнизонам. Погода нас встретила не очень хорошо: дождик шел, грязь. Но потом у нас, все-таки, транспорт появился, в каждом гарнизоне обязательно была машина. Нам, к примеру, прислали грузовой автомобиль «Форд».
- Вас кто-то встретил из местных?
- Из местного населения нас никто не встречал, встретил только один оперативник НКГБ Комлевский, которого закрепили за нашей группой.
- Где вас разместили?
- Мы разместились в одном из сел Подволочиского района и нам в оперативное обслуживание дали близлежащие три села. Пришли мы на место, заняли подготовленное для нас здание, построили внутри нары, на которые набросали соломы и сверху застелили плащ-накидками. Когда спали, укрывались шинелями.
Разместились мы, а на следующий день, двадцать седьмого мая, мы уже отправились «работать», потому что сидеть некогда было. Двадцать восьмого мая, у меня и в документе об этом записано, мы, еще необстрелянные, впервые столкнулись с «бандеровцами».
Местное население боялось бандитов, ведь если они нам что-нибудь сообщат, то их обязательно убьют. Главным оружием для убийства мирного населения у бандитов были вилы, они ими часто кололи тех, кто с нами общался. Поэтому обычно нам сообщали так: кто-то из местных проезжал на коне мимо нашего часового, стоящего у гарнизона, и, не поворачивая в нашу сторону головы, тихо говорил: «Там-то и там-то бандиты». Ну, раз там бандиты, то прозвучала команда «В ружье!» и мы поехали. Вернее, пошли. Нас было всего шесть человек: четыре солдата, сержант и начальник нашего гарнизона лейтенант Кокушкин Георгий Иванович. Это тогда он был лейтенантом, а впоследствии стал полковником. Кстати, в полку он занимал по штату должность командира батареи. Почему вшестером мы отправились? А потому, что главные силы гарнизона были в составе военно-поисковой, или, как у нас ее называли «чекистско-войсковой», группы и ушли искать, где бандиты бродят. Хоть нас и немного осталось в гарнизоне, но делать-то нечего, сигнал есть.
Пришли мы в село Туровка Подволочиского района около полуночи. Села там большие, с населением по триста, по шестьсот человек. Когда мы прибыли туда и окружили дом, мы не знали, сколько в нем бандитов. Как потом оказалось, там было шесть бандитских главарей и шесть их адъютантов. Охраны у дома не было, все они находились в доме. Дом был саманный с небольшими окнами, которые были плотно занавешены, лишь сквозь шторки пробивалась небольшая полоска света. Оконные рамы в доме были как небольшие клеточки. Порожка у дома почти не было, была лишь небольшая перегородка на входе, чтобы при дожде или половодье вода не заливалась в хату. Полы в сенях таких домов были глиняными, а уже в горнице они были деревянными.
Одного из наших солдатиков командир послал к окошку послушать, что там в доме происходит. Тот подкрался и в дырочку увидел, будто в доме кто-то есть. И надо же было ему в этот момент поскользнуться и удариться об оконную раму! Он после этого быстро оттуда убежал, а на порог вышел здоровый такой бандюга: «Кто е?» А этот бандит, оказывается, увидел нашего солдатика, когда тот забегал за сарай и выстрелил в ту сторону. Разумеется, не попал, потому что тот уже успел скрыться за стеной сарая.
И тут, после этого выстрела, началась стрельба! Я спрятался за углом сарая, или, как они его называли, «катушок», и бросил в сторону дома гранату, потому что пули саманную стену практически не пробивали. Граната у меня была РГД-33 - такая, в которой нужно было ручку проворачивать. Но на таком расстоянии трудно попасть гранатой в такое небольшое окошко, поэтому она ударилась о стену, упала и все осколки, конечно, полетели на нас. Наш командир закричал: «Отставить гранаты!»
А один из бандитов выскочил из хаты, держа в руках девочку лет двенадцати и прикрываясь ей. Девочка бьется в истерике, а он одной рукой держит ее, а в другой руке у него автомат. Немецкие автоматы они посильнее, чем наши винтовки за счет скорострельности. Прилетела очередь и в мою сторону. Я, конечно, уклонился от нее, но в ответ стрелять нельзя – в девочку попадешь. В это время наш пулеметчик Емельянов дал очередь, бандит развернулся в его сторону и получилось так, что с моей стороны он девочкой не прикрывался. Я успел сделать в него два выстрела и попал. Бандит упал, а девочка в истерике побежала ко мне. Я ей кричу: «Падай в канаву и лежи там, не шевелись!», но ребенок был в таком состоянии, что не реагировала. Она бежала ко мне и кричала: «Там моя мама!» Спустя некоторое время смотрим, с другой стороны дома наш солдат подает сигнал, что мама тоже выскочила из окна и уже в безопасности. Девочка в состоянии шока рвется к ней: «Я хочу к маме!», представляете, в каком состоянии он была, поэтому пришлось ее удерживать.
Минут через пятнадцать к нам подошла еще одна наша группа, человек восемь. Они в лесу услышали стрельбу, снялись с разведывательно-поисковой работы и сразу прибежали в деревню. Хоть окна в доме были только с двух сторон, мы окружили его со всех сторон – мало ли, вдруг они через крышу попытаются выбраться. Отстреливаться в полном окружении бандитам было неудобно и, когда к нам прибыла подмога, дело закончилось быстро.
В том бою мне пуля попала в грудь. Не знаю даже, кто и из чего выстрелил в меня, знаю только, что из этого дома стреляли. А еще пуля попала в ногу нашему пулеметчику, его потом по ранению уволили.
Пришла машина, нас с пулеметчиком погрузили в кузов на настеленную солому и увезли, а бой продолжился уже без нашего участия. Но повезли нас не в госпиталь, а в город Скалат, в гражданскую больницу. В этом городе располагался штаб нашего батальона. Врачи в этой больнице были хорошие и быстро сделали мне операцию и все необходимое для выздоровления, поэтому я живой до сих пор. Пулеметчику тоже ногу промыли, прочистили рану. После того, как я вылечился, мне полагался отпуск на выздоровление пятнадцать суток. В частях обычно домой отправляли, но в этот раз меня в отпуск, разумеется, никто не отправил. Нам тот факт, что мы тут воюем с «бандеровцами» было приказано держать в тайне и даже в письмах домой не разрешалось упоминать об этом. Поэтому я и болтался в расположении батальона, который находился тут же, в городе Скалат, все это время. Не знаю, был ли я поставлен там на довольствие, но кормили меня там в столовой в первую очередь, мне даже, как раненому, порции большие накладывали. Надоело мне там находиться и, когда приехал в батальон Кокушкин, я сразу к нему: «Товарищ лейтенант, я уже здесь не могу!» Через полтора месяца после госпиталя я вернулся в свою часть.
- Она в это время располагалась там же?
- Да, мы все еще были на Западной Украине, разбросанные по гарнизонам в различных селах. А штаб нашего полка в то время находился в городе Теребовля и держал связь со всеми батальонами.
- Как осуществлялась связь?
- Связь была по радиостанциям Р-113, которые были в полку и по гарнизонам. Эти радиостанции, конечно, были очень слабыми, но приходилось ими пользоваться, поскольку телефонной связи у нас не было.
Когда я лежал в больнице, ко мне приезжали ребята и рассказывали, что того бандита я убил, что попал ему в шею, прямо в сонную артерию и он умер от потери крови. Всех бандитов там тоже, разумеется, переколотили. А девочка та спасена была и это самое главное. В этом доме под кроватью нашли еще тело бабушки этой девочки, у нее в теле насчитали около двадцати пулевых пробоин, видимо они обвинили ее в том, что это их семья навела нас на бандитов. Из семьи уцелела только девочка и ее мама. Их дом, в котором оборонялись «бандеровцы», во время боя сожгли, но поскольку дом был саманный, то сгорели только деревянные его части. Наши ребята, совместно с местными жителями, спилили в лесу несколько сосен, сделали из них доски, стропила и быстро восстановили этот дом, сделав его пригодным для жилья.
В одном из сел жила семья фельдшера, еврея по национальности. Он был инвалидом, хромал, поэтому его не взяли в армию, и он жил в селе с женой, которая ему помогала как санитарка, и тремя детьми. Это был очень хороший врач, который брался даже делать операции по удалению аппендицита, а в то время от аппендицита в деревнях очень много людей умирало. Даже наши солдаты к нему иногда обращались за помощью, потому что, хоть у нас и был свой военный фельдшер, старшина по званию, но тот только пил целыми днями самогон.
И вдруг прямо к нам в гарнизон приезжает на коне мужчина и говорит, что появились бандиты и пошли к фельдшеру. Мы отправились туда. Меня командир всегда брал с собой и пускал впереди, потому что я тихо ходил. Некоторые топают при ходьбе, а у меня получалось ступать почти не слышно. И надо же было мне с командиром войти в дом и увидеть эту трагедию! Эти сволочи двухлетнего ребенка запороли вилами, а все остальные тоже лежали по комнате в разных позах. Крови было море! Меня сразу замутило, командир увидел мое состояние, пихнул меня и скомандовал: «Уходи отсюда!» Я выскочил наружу и долго еще отходил от увиденного. Пусть этот фельдшер был евреем, но он был человеком! За что же его вилами убивать-то?
К сожалению, к нашему приходу бандиты успели уйти. Тогда командир собрал нас и сказал: «Их надо найти и уничтожить». Главаря той банды звали Василь Крупа. Однажды нам принес данные оперативник, что Василь находится в доме у одной вдовушки, к которой он иногда заглядывал в гости. Нас в то время было всего человек пять в гарнизоне, но мы пошли задерживать этого Василя. Пришли, окружили дом. Меня опять отправили к двери. Я постучал в дверь, но не просто так, а словно имитируя некий условный сигнал: короткий, два длинных, снова короткий. Этот сволочуга открывает дверь во всем белом, на нем только кальсоны и нательная рубашка и немецкий автомат в руках. Увидел солдат и дал очередь. Но в это время командир держал меня сзади за ремень и отдернул назад и в сторону. У меня был наготове мой ППШ и я успел дать ответную длинную очередь. Крупа упал к моим ногам, а у меня опять мысль: «Я убил человека. Как я смог?» Хотя, разве ж он человек? Я отбежал в сторону, а бандит лежит, стонет. А мы обязаны были любому бандиту, которого мы подстрелили, оказывать первую медицинскую помощь. Как оказалось, со всей моей длинной очереди, которую я дал не целясь, бандиту достались только три пули. Оперуполномоченный НКГБ старший лейтенант Комлевский подошел к этому стонущему Василю, как заорет на него: «Сволочь!», да как даст ему со злости пару раз ногой. Крупа заорал от боли, а Комлевский его снова ногой: «Ты детей убил!» Крупа прожил, наверное, минут двадцать и сдох. Что было дальше – уже не наше дело, там уже оперативники занимались, расследовали кто откуда и чего. Главное, что мы часть задачи выполнили - уничтожили главаря той банды, что семью фельдшера убила. Но поиски остальных участников той банды все равно продолжались. Кстати, та вдовушка, у которой гостил в тот вечер Василь Крупа, осталась жива.
Хоронили семью фельдшера всем селом. В день похорон мы всю похоронную процессию взяли под свою охрану. Народ съехался и с нескольких окрестных сел, ведь этот фельдшер многим неоднократно помогал, а то и жизнь спасал. Много народа собралось, очень много. А мы охраняли их, чтобы на такое скопление людей бандиты не напали.
- Приказ на охрану траурной процессии пришел от вашего командования или с этой просьбой вышел кто-то из местного руководства?
- Это решение принял наш начальник гарнизона Кокушкин, он все и организовал. Часть солдат была на кладбище, а другая часть с пулеметом находилась в резерве в гарнизоне на всякий случай.
- Вы все были вооружены автоматами?
- Нет, были у нас и винтовочки. Автоматов было всего штук шесть, а у командира был автомат и пистолет.
- Лейтенант Кокушкин жил вместе с вами в казарме или для него было оборудовано отдельное жилище?
- Нет, он вместе с нами всегда в казарме ночевал. Просто ему там отгородили уголок и сделали там что-то типа комнатки. Специально для него мы нашли где-то матрац, набили его соломой, и он спал на матрасе, а не как мы на плащ-палатках.
- А где жил оперуполномоченный НКГБ Комлевский?
- Он жил в Подволочиске, у него там была квартира. Но он часто оставался ночевать в том доме для приезжих, что был рядом с нами – у него там кровать была. На окнах комнаты, где он ночевал, была решетка и он всегда спал с автоматом.
Однажды мы в составе дозора ходили по лесу, искали следы «бандеровцев». Выходим из леса на окраину села. А там у местных жителей были аккуратные участки засеяны рожью, картофелем, еще какими-нибудь культурами. Мы идем с одной стороны одного такого участка, засеянного рожью, по самому краю, а основное ядро нашей группы идет по лесу, держа нас в поле зрения. Смотрим, а на другом краю этой делянки, метрах в пятидесяти, два бандита, которые, судя по всему, нас не увидели и собирались войти в лес. А рожь там высокая была, чуть ли не по плечо. Саша Андреев, из старослужащих, восемнадцатого года рождения, который шел рядом со мной, увидел их, охнул и шепотом мне говорит: «Это точно бандиты. Они же сейчас все ядро нашей группы в лесу перестреляют! Давай ты выстрелишь вон в того, а я вот в этого». Прицелились, - бах, бах! – и они оба упали. А те наши, кто в лесу шел, уже залегли, и командир группы прибегает к нам: «Чего стреляли?» - «Да вот, там люди с оружием шли, мы и выстрелили» - «Ну идите, посмотрите, что там с ними, живы или нет» - «Да как же мы пойдем? А вдруг кто-нибудь из них не убит, а ранен? Он ведь нас тогда убьет». Но делать нечего, пошли по ржи: Саша с одной стороны заходя, а я с другой. Где пригнувшись, а где и ползком, подошли. Оказалось, они оба убиты, а рядом валяются автоматы немецкие. Они немецкое оружие часто использовали, потому что к нему боеприпасов в лесу было много.
- Убитые бандитами оказались?
- Бандиты, да. Причем одного из них разыскивали давно, оказывается. Начальник гарнизона нам за них только сказал «спасибо», больше он ничего сделать не мог. А туда потом подъехали НКГБшники, забрали трупы и занялись расследованием.
Пошли мы как-то вместе с нашим начальником выполнять какую-то задачу в составе разведывательно-поисковой группы. Нам сказали, что в одном из домов находится бандюга. Рано утром окружили мы этот дом, входим внутрь. Хозяева смотрят на нас и говорят: «У нас никого нема». «Точно нету никого?» - «Нету» - «Обыскать!» Перерыли весь дом, никого не нашли. И вдруг на загнетке печи командир увидел окурок. Он попросил хозяина закурить, тот ответил, что не курит. Тогда командир нам говорит: «Интересно, хозяин не курит, а в доме чувствуется запах табака и окурок лежит». Начали допытывать хозяйку, откуда окурок, если хозяин некурящий та начала юлить: «Да он иногда покуривает». Не поверили, давай опять искать. Нашли вход в подпол, открыли, а оттуда раздалась очередь. Наш командир тому, кто сидел в подвале, кричит: «Стреляй не стреляй, а если ты сдашься, то останешься жить». Тогда бандит сначала автомат выбросил наружу, а потом и сам вылез сдался.
Случаи, когда местные жители укрывали бандитов, были очень частыми. Зашли в один дом, ищем, нигде никого. Раньше в домах шифоньеров не было, а вещи хранили в сундуках. Попробовали отодвинуть один – он очень тяжелый. Смотрим, а на чистом вымытом полу царапины остались от частого отодвигания этого сундука. Поднавалились, отодвинули сундук, а там, под ним, в подполе их трое сидит! Те тоже попытались отстреливаться, но наш командир, пообещав бросить в подпол гранату, опять уговорил их сдаться.
- Как вы поступали с теми, кто сдался?
- Мы и с теми, кто сдался, и с теми, кого убили, ничего не делали. Ими уже занимались сотрудники НКГБ, которым мы их сразу передавали. Однажды только, когда мы убили пять человек, хотя их людьми назвать сложно, мы их привезли к себе в гарнизон и там их трупы сутки лежали, дожидаясь прибытия сотрудников опергруппы. А тех, кто сдался, НКГБшники сразу проверяли по спискам, в какой из банд они состояли. У них там все списки были, они проверяли их и перепроверяли неоднократно и только потом принималось решение отправить бандитов под суд, потому что без суда там нельзя было, все должно быть по закону.
Поступил однажды сигнал, что в село Рожиск зашли бандиты и мы сразу отправились туда на машине. В то село недавно приехали две учительницы начальной школы, молодые девушки, так эти сволочи их изнасиловали, издевались над ними. К счастью, убить их бандиты не успели, потому что услышали шум подъезжающей нашей машины и убежали. Девчонки эти, конечно, уволились и уехали из этого села. Бандиты требовали, чтобы обучение происходило так, как им нужно было, поэтому с учителями на Западной Украине плохо было, мало кто хотел туда по собственной воле ехать. Поискали мы этих бандитов, никого не нашли, скрылись они в ночи. В общем, уехали мы оттуда ни с чем.
Потом, дня через три, мы снова приехали в это место. Неподалеку протекала река Збруч, узкая, но глубокая. А дело было опять ночью. Смотрим, на противоположном «советском» берегу реки кто-то купается, человек семь. Кто их знает, кто это такие: то ли наши, то ли чужие. Был среди нас белорус Мазко, он взял палку и бросил ее в сторону этих купающихся. Палка хлопнула по воде, те выскакивают голые, хватают свои вещи, мы видим, что у них, оказывается, немецкие автоматы, и пытаются скрыться. Тут наши уже завелись, от души били этих голых! Двое остались убитыми лежать, одного бросили раненого, остальные убежали. Ночью искать убежавших мы не стали, это было опасно, нас могли перестрелять. Отправились искать их только утром. Оказалось, главарь банды по кличке Ворон, был тяжело ранен, и бандиты некоторое время тащили его на плащ-палатке, пока тот не умер. Тогда они его бросили в лесу, потому что мертвым он им не был нужен. Тех, кто его тащил, мы поймали, потому что на Восточной Украине им было негде спрятаться, и местные жители их нам выдали.
Тело Ворона мы забрали и положили в сарае у нас в гарнизоне. Пригласили его мать на опознание: «Кто это? Ворон?» Она посмотрела на тело сына и говорит: «Нет. Вороном он был, а сейчас он мертвец». Мать тоже на всякий случай заперли в сарае до приезда оперативников. Вместо замка на сарае была цепочка, в которую вставлялась палочка, да вдобавок по территории гарнизона часовой всегда ходит. Утром проснулись, глянули в сарай, дверь распахнута, а бабки нет. Оказывается, она дверь толкала и сломала эту палочку, на которую был заперт сарай. Пошли ее искать, а она дома сидит. Смеялись мы потом над нашим часовым, от которого старуха сбежала.
Нам в гарнизон один – два раза в месяц привозили кино. А недалеко был сельский клуб, поэтому мы там крутили фильмы бесплатно для всех подряд. Народу в клубе всегда в такие дни набивалось очень много. Директором клуба была девушка, симпатичненькая такая. К ей однажды ночью пришли «бандеровцы», одетые в красноармейскую форму, и вызвали ее из дома. Приходит как-то утром к нам женщина и говорит: «Куда вы дочь мою дели?» - «Как это куда? Она вечером закрыла клуб и домой ушла» - «Три дня назад пришли в дом ваши солдаты и увели ее». Нам Кокушкин дал команду искать, найти и уничтожить этих бандитов.
Мы искали девушку почти неделю и нашли. Один солдат обнаружил ее тело в лесу, забросанное хворостом. Теперь надо найти тех, кто убил ее. Мы стали расспрашивать ее мать, как выглядели те, кто приходил за ее дочкой. Хоть она и не могла вспомнить лиц похитителей, но мы нашли их. Бандитов было трое, одного из них, который был главным, расстреляли тут же, на месте. Оказалось, это он издевался над этой девушкой и насиловал ее. Кокушкин вытащил пистолет и, со словами «Тебе не жить!», пристрелил гада. Хоть этого и нельзя было делать, но мы все потом говорили, что этот бандит был убит в перестрелке, чтобы Кокушкина не таскали на допросы. А двух других бандитов мы забрали с собой.
- А оставшиеся бандиты не могла на допросах рассказать, что их главаря намеренно пристрелили?
- Нет, они боялись нас, и мы были уверены, что они ничего не скажут.
- Как же вы обнаружили этих бандитов?
- Использовали разную хитрость для этого. Вот был такой случай. Искали одних бандюгов, а один из их главарей уже был у нас. И мы договорились, что повезем его через лес, а в там инсценируем, будто нас там поджидали бандиты, чтобы отбить его. Везли его через лес на лошади связанного и с мешком на голове, вдруг лошадь остановилась и началась стрельба. Стреляли и мы, которые его сопровождали и там, в лесу, якобы «бандиты». Этот, который с мешком на голове, как услышал, что стрельба потом прекратилась и к нему подбежал кто-то, так закричал: «Я свий! Я свий!» А наши, которые изображали бандитов, кричат на него: «Да ты предатель, москалям служишь! Пристрелить эту сволочь!», а тот продолжает повторять: «Я свий! Я свий!» Наши из него тут же информацию пытаются вытащить: «Ну, раз ты свой, скажи, с кем ты вместе в отряде был и где отряд находится? Будешь молчать, мы тебя сначала раним тяжело, чтобы ты помучался, а потом убьем». Тот, чтобы себя спасти, с перепугу сразу выдал всю информацию, что схрон находится там-то и в нем бандюки, которых он назвал по фамилиям. Когда ему сняли мешок, он увидел, что вокруг стоят одни только солдаты, и понял, что своих «товарищей» он предал. Ну, взяли мы и тех, кого он нам выдал. Семь человек, кажется, было в том схроне. Когда начался бой у того схрона и бандиты стали оттуда выскакивать, тут нам здорово помог ручной пулемет. Пулеметчик, хоть и стрелял метров за пятьсот, но одного бандита точно тяжело ранил, а еще одного убил. Сильный пулемет, конечно!
- Каков был состав разведывательно-поисковых групп и какие задачи им ставились?
- В это время бандиты уже большими группами не ходили, поэтому задача разведывательно-поисковой группе ставилась обнаружить бандитов. Состав нашей группы был, как правило, человек пять – семь. В задачу входило при встрече бандитов начинать отстреливаться. Связи с группой не было никакой, поэтому, как только слышали стрельбу, сразу в том направлении посылалась на подмогу тревожная группа.
- Были случаи, что на подмогу приходили группы из соседних гарнизонов?
- Да, это бывало. Если группа вступала в бой на границе своего участка и эту стрельбу слышали в соседнем гарнизоне, то обязательно приходили на подмогу.
Иногда мы действовали так: идем шесть километров пешком в одну деревню, там устраиваем немножко шума, затем повторяем это в другой деревне и в третьей. А потом уже идем тихо-тихо в четвертую и там делаем засаду, ждем бандитов. И они приходили, потому что знали, что в этом селе солдат не будет, что они какую-то операцию проводят в других селах.
- Что за шумиху вы делали в селах?
- Ну шли, громко разговаривали, старались, чтобы нас заметили. Они же там поддерживали бандитов и сразу сообщали, что в деревню пришли солдаты. А мы потом тихонечко уходили в лес и шли в другое село. После выполнения задания возвращались уставшие, всем жрать хотелось. Подходили к какому-нибудь дому, командир гарнизона выставлял с каждой стороны по солдату, а сам заходил с кем-нибудь в дом, где у хозяев просил сала. Ответ был, как правило, один: «Нема ничего, нема ничего». Однажды один из наших солдат взял в руку компас и говорит хозяйке: «Вот смотри, сейчас шевельнется стрелка и покажет, где ты сало прячешь!» А сам в это время аккуратно поворачивался так, чтобы стрелка показывала на кладовку и рычажком фиксировал стрелку, чтобы она не вращалась: «Вот, смотри, прибор не обманешь!» И хозяйка сразу уже говорила по-другому: «Да трохи мае». Было дело, приходилось хитростью доставать себе еду.
- Представитель НКГБ обязательно входил в состав группы?
- Он ходил с нами, но не со всеми разведывательно-поисковыми группами, а только когда была какая-то важная информация. Но чаще он оставался в гарнизоне. Его обязанностью было распознать бандита, которого мы доставим, живого или мертвого.
- За вашим гарнизоном был постоянно закреплен один и тот же оперуполномоченный НКГБ?
- Один и тот же. Иногда, если нужно было, приезжали еще ему в помощь, и они «разгадывали» бандюгу: кто он, откуда, из какого села. Это была их основная работа.
- Контакты с местным населением вы поддерживали?
- Старались поддерживать. Но никогда не узнаешь, мирный он житель или бандитам сочувствующий. Заходит, например, в дом начальник или сержант, разговаривает с хозяевами, а мы в это время блокируем все подходы к этому дому. Они могли там долго разговаривать или чай пить. Но чая у них почти не было, у них там чаще всего самогон был вместо чая. Самогона в селах было ой как много! Даже у нас в гарнизоне в подвале стояли трехлитровые бутыли с самогоном. Если солдат захочет выпить, то он мог спуститься, налить себе немного, выпить и ходить веселеньким. Но пьяными никто не напивался, а когда шли «на работу», как мы называли разведывательно-поисковую группу, все были трезвыми.
- Подруг из местных девушек заводили?
- Ни в коем случае! Они там все очень религиозные и отношения вне брака там не приветствовались. Если соберешься ночью в самоволку уйти к какой-нибудь женщине, то можешь оттуда и не вернуться живым. Ну а просто поговорить днем с девчонкой можно было, это не возбранялось.
- Вы упомянули, что доводилось захватывать «бандеровские» бункеры. Вам лично довелось спускаться в один из них? Как он был оборудован?
- Да, ради любопытства спускался посмотреть, что там есть. Один, помню, большой бункер был, двухкомнатный. Выглядел он как обыкновенный погреб, только стены изнутри были обшиты досками. Внутри был стол и лежанки. Мебель была сделана, конечно, коряво, но, чтобы пересидеть там ее вполне хватало. Печки у них там внутри не было. Все эти бункеры были очень хорошо замаскированы, и мы их находили только по наводке, а потом просто взрывали их, да и все. Попадались иногда и бункеры, используемые бандитами в качестве складов, но мы туда уже не лезли, там уже оперативники занимались. В наших краях больших бункеров особо и не было, их же строить надо было. У нас если кто и прятался, то, в основном, по домам. В домах за всеми не уследишь, поэтому там у них и радиостанции были и типографии.
- В деревнях, которые входили в зону обслуживания вашего гарнизона, была милиция?
- Была милиция, но что она там сделает. Милиция располагалась в районе и при необходимости они оттуда приезжали, делали свои дела, допрашивали, разговаривали и уезжали обратно. Участковых по этим селам не было.
- Как выглядели бандиты? Во что они были одеты, чем вооружены?
- Да по-разному одевались: и в немецкой форме они ходили и в красноармейскую одевались. Часто просто в гражданской одежде были: в костюмах или в фуфайках. В общем, кто в чем. Они старались тепло одеваться. Обуты были, в основном, в немецкие ботинки, но встречались и в наши в обмотках. Вооружены бандиты были, как правило, немецким оружием: автоматами и винтовками, гранаты у них тоже немецкими были. Иногда даже встречались у «бандеровцев» и пятидесятимиллиметровые минометы, но ими они особо не пользовались, потому что им неудобно было носить, и они их закапывали. Очень активно они использовали мины с растяжкой. Но мы уже приноровились эти растяжки в лесу замечать. Увидишь и сразу: «Стоп, ребята!»
- Среди бандитов встречались немцы?
- Немцев не попадалось, а вот русские дезертиры попадались.
- Вы упомянули некоторые имена и клички бандитов. Кого-нибудь еще можете вспомнить из них?
- Уже не вспомню сейчас. Помню, был еще Гробина, главарь банды. Конечно, фамилия у него и имя-отчество были другими, а это была его кличка. Кстати, этого Гробину мы так и не подстрелили, оставили другим.
- Были случаи использования авиации для поиска бандитов?
- Нет, при мне авиация для таких целей не использовалась.
- Привлекали солдат вашего гарнизона для охраны партактива?
- Да какой в деревнях партактив? Председатели колхозов? Да они такие же бандюги были, подыгрывали и им и нам, боялись за свою жизнь. Но мы их не трогали.
- Были случаи, что на вашей территории убивали кого-нибудь из партийных?
- Практически не было таких случаев. В основном они не щадили своих, кто перешел на нашу сторону – как узнают, что он дал против них какие-то показания, они его обязательно уничтожат: или расстреляют или ножом пырнут.
- Были случаи выселения семей участников банд или их пособников?
- Нет, таких случаев у нас не было. Но, если бандит сдавался и переходил на нашу сторону, то ему и его семье давали возможность переселяться в любую другую местность на территории СССР. Много народу уходило из банды и их тайком увозили из деревни. Если они не успевали вовремя уехать, то бандиты могли убить и его и всю его семью.
- Применялась агитация для того, чтобы бандиты уходили из банд?
- Наш начальник ходил в деревню, где вел разговоры с местными жителями, а те уже передавали эти разговоры бандитам. Вот и вся агитация. Никаких листовок, только разговоры. Но работа велась большая.
- На территории Западной Украины создавались молодежные истребительные отряды для борьбы с бандитизмом. Были такие отряды у вас в деревнях?
- «Ястребки» были и у нас, ходили в гражданской одежде, но с оружием. Они тоже вели агитационную и разъяснительную работу с местным населением, рассказывали им о советской власти. Как сила, эти «ястребки», были слабаки, должен сказать. Когда теплая погода стояла, они почти все босиком ходили. В церковь идут, а там они должны стоять все обувшись. Там, у входа в церковь стояла деревянное корыто, они в нем ноги мыли, а затем надевали какие-то церковные сандалии и шли молиться. Помолились, вышли, сняли сандалии и пошли дальше опять босиком.
- Сколько времени вы провели на Западной Украине?
- Десять месяцев, почти одиннадцать.
- К вам в гарнизон за эти десять месяцев пополнение прибывало?
- Нет, никакого пополнения нам не было. Двое у нас уехали по ранению, а взамен их никого не присылали.
- Потери были?
- У нас в гарнизоне не было, а вообще за эти десять месяцев на тернопольщине наш полк потерял во всех своих гарнизонах сорок восемь человек убитыми, не считая ранеными. Мы же были разбросаны по восемнадцать, по двадцать, по тридцать человек. Вот в соседнем гарнизоне, которым командовал Камышанов, был один погибший. Был такой случай. Сделали в лесу засаду на бандитов, оборудовали несколько огневых точек. А у всех нервы напряжены до предела. Вот один из тех, кто был в засаде, пошевелился на своем месте, издал шум. А другой подумал, что это бандиты идут, не выдержал, выстрелил в его сторону и убил своего. Хоронили его там же, в населенном пункте, в парке, что рядом с центральной площадью. Зря, конечно, это делали. Сейчас, наверное, их могилы уже с землей сровняли. Когда я потом служил в Вильнюсе, так там рядом с гражданским кладбищем было сделано отдельное кладбище для военнослужащих. Но и там, наверное, тоже его уничтожили.
- Когда вас увозили, на ваше место прибыла замена?
- Прямо в наше помещение привели взвод солдат и только тогда нас увели оттуда. Но, после того как мы сдали свой гарнизон, нас не сразу увезли, а сначала отвели в соседний гарнизон, в котором мы должны были переночевать и поутру отправиться дальше. Двое наших солдат самовольно ушли ночью в Туровку, наверное, к девкам. Пришли в деревню, а там какие-то новые бандиты, о которых мы и не знали. И пошло дело. Такая перестрелка была! Туда тревожную группу сразу направили, мы приехали, а те уже и сами справились: троих бандитов убили, а сами живы остались. Этих «самовольщиков» потом даже наградили за этот бой. В общем, перед отъездом они здорово «отсалютовали»!
- Каковы были Ваши впечатления о жизни жителей Западной Украины?
- Понимаете, они там все были единоличниками. В 1946-м году по стране голод был, но, когда я прибыл в Тернопольскую область, я был поражен теми урожаями, которые они собирали: и хлебушек у них там был и картошка была и разные другие овощи. Не голодали они там и даже нас еще кормили, давая по ведру картошки с каждого двора. А рядом находилась Каменец-Подольская и Хмельницкая области – там неурожай был. И крестьяне из Восточной Украины идут на Западную, чтобы поменять последнюю свою тряпку на еду. И крестьянин из Западной еще может посмотреть на того, кто пришел и сказать: «Вот это давай, а то, что ты мне предлагаешь, мне не нужно», и снять прямо с него понравившуюся вещь, дав взамен немного картошки.
Недалеко от нас в Каменец-Подольске был детский приют, в котором воспитывали детей, у которых погибли родители, но кормили детей в нем плохо. Поскольку у нас холодильника не было, то мы мясо, которое нам привозили на два – три дня, отдавали в детский дом, а сами питались кабанятиной. Кабанов было в лесу тьма тьмущая. Местные жители, мы их называли «господари», на них не охотились, потому что у них ни ружья, ни винтовки не было, им запрещалось иметь оружие. А эти кабаны часто нападали на участки, где у них посажена была картошка – не столько они сожрут, сколько они попортят. Поэтому часто приходили «просители»: «Пан начальник, мы вас просим!» Мы обязательно парочку кабанов каждый день в лесу стреляли, спасали огороды. Только привезем их к себе в гарнизон, так крестьяне из Каменец-Подольска уже тут как тут, словно по телефону им сообщили, человек по пять-шесть приходят. Мы освежуем туши, угощаем их мясом, так они просят разрешения и шкуру кабанью с собой забрать. Нам интересно, что они с ней делать будут, а они отвечают: «Она же жирная, мы ее вываривать будем». Голодным был 1946-й год, страшно голодным. Мы себе отрубим сколько надо мяса, остальное они все с собой забирали, включая голову и ноги. Мы им говорили, чтобы они там у себя вдовушкам обязательно часть мяса отдавали.
А вот в детский дом кабанятину нам, почему-то, запрещали отдавать. Почему, не знаю. Поэтому мы и отдавали им свою говядину, а сами ели кабанов. Причем, когда мы отдавали мясо в детский дом, строго все взвешивали и записывали, чтобы они там уже не разворовали. Но люди там честные работали, поэтому все мясо доходило до детишек.
- Кто вам готовил пищу в гарнизоне?
- Наш солдат, Долгов его фамилия была. Он был каким-то больным, поэтому его назначили поваром и оставили постоянно при гарнизоне, в разведывательно-поисковой работе он участия не принимал. Продукты нам в гарнизон привозили каждые три или пять дней. Кухня, в которой он готовил нам еду, располагалась во дворе. Однажды мы, возвратившись ночью с задания, стали разряжать оружие. А место для разряжания у нас тоже находилось во дворе недалеко от кухни. И вот у пулеметчика оказался патрон в патроннике и, делая контрольный спуск, произошел случайный выстрел. Мы разрядили оружие и усталые легли спать. А утром слышим, как наш повар бегает по двору и орет. Оказывается, эта случайная пуля пробила ему бак, в котором он готовил пищу и ему не в чем готовить. Наш шофер помог ему: взял и запаял эту дырку от пули, но повар еще долго был на нас обижен за то, что испортили ему последний хороший бак.
Неподалеку от нашего гарнизона находился еще один дом, в котором все время останавливались представители местной власти - налоговая, партактив - когда приезжали в село. В этом доме была установлена сигнализация и в случае чего они могли сразу подать нам сигнал о нападении, и мы должны были их защищать.
- Как с санитарной обработкой дела обстояли?
- Нам все время обещали, что нас вывезут из Западной Украины, поэтому за весь период с февраля по май нам не меняли обмундирование. К весне у нас у каждого были драная гимнастерка и шаровары, штопанные белыми нитками. То, что могли, портянки, например, мы стирали сами. Когда мы спали на нарах в соломе, нас вши просто заели. Мы тогда солому выбросили, нарвали полыни и постелили ее вместо соломы на нары. Полынь такого объема не давала как солома, поэтому мы спали практически на голых досках. Зато вши и всякие блохи запах полыни боялись. Шофер нашел котел, и мы решили избавиться от вшей путем пропаривания обмундирования. Надо было белье просто залить водой да прокипятить, а он решетку сделал и на решетку положил наше белье для прожарки. Сказал нам: «Сейчас нагреем котел на огне, нальем немного воды туда и паром всю одежду обработаем. От этой прожарки все наше нательное белье сгорело, и мы остались без нательного белья. Котел раскалился и белье, случайно коснувшись его стенки, тут же вспыхнуло и сгорело все, что лежало на решетке. Так мы и ходили потом в грязной гимнастерке, надетой на голое тело.
- У Вас были еще подобные командировки на Западную Украину?
- После военного училища я других бандитов бил. Даже еще когда учился на втором курсе Саратовского военного училища внутренних войск, а я тогда был командиром отделения, нас в товарных вагонах повезли в командировку в Латвию, забыл уже в какой городок. И там опять нас всех пораспределили. У меня в отделении было четырнадцать человек, два отделения составляли учебную группу. Во взводе было четыре отделения, то есть две группы. Там, в Латвии, из наших погибло всего два человека, из них один мой курсант, его подстрелил какой-то бандит. Он приехал учиться в училище после десятого класса, а вышло, что приехал погибнуть. Этого курсанта даже не стали отправлять на родину, а похоронили там же, в Латвии. Он, конечно, погиб не у меня в группе, а в той группе, где руководили оперативники, но, чувствуя свою ответственность за его смерть, я написал рапорт с просьбой снять меня с должности командира отделения. В командировке мы были в феврале – марте, а они мой рапорт додержали до лета, полка я не вернулся из отпуска: «Мы рассмотрели и удовлетворили твой рапорт. Кто вместо тебя будет командиром отделения?» Я порекомендовал паренька по фамилии то ли Спицын, то ли Синицын, который прибыл в училище с «гражданки». «Мы поддерживаем предложенную тобой кандидатуру. А куда тебя?» Я говорю: «Я в этом же отделении и останусь».
- В Латвии вы работали по той же схеме, как и на Западной Украине?
- В Прибалтике мы прочесыванием леса не занимались, мы работали только по данным. Нам давали информацию, мы туда отправлялись, окружали бандитов и уничтожали их или в плен брали. Разведкой занимался оперативный состав МГБ, а мы были в качестве группы задержания. Тяжело, конечно, было, но интересно.
После окончания военного училища в 1951-м году меня направили в Литву, в город Вильнюс, там я тоже встретился с «лесными братьями». Так как я был активистом в военном училище, меня избрали секретарем комитета комсомола полка, а это большая должность. Поэтому по лесу я уже не ходил, хотя всех молодых офицеров раскидали по гарнизонам, но, когда окружали крупные банды, я всегда был на месте событий. В полку оставались только те, кто занимался караульной службой и осуществлял охрану первых лиц правительства Литовской ССР. Первый секретарь Компартии Литовской ССР Снечкус был хорошим человеком, мог запросто подойти, поздороваться с солдатом, поговорить с ним по душам.
Однажды во время такой акции меня вызывает командир полка полковник Закурдаев, у него образования было всего четыре класса приходской школы, но командиром был хорошим: «Товарищ Гусев, вот Вам машина, поезжайте на ней в полк. Необходимо принять колонну машин и привести сюда». А сказать ему, что я не знаю местности, я не могу: он все равно прикажет и я буду вынужден выполнять. Пришлось по карте, старой, довоенной, вести колонну. Дорога, которая была указана на карте уже заросла, появилась новая дорога, на карте не отмеченная. Я вырос в степи, да и солдат, который был со мной, тоже из степных краев родом, нам вдвоем в лесу сориентироваться трудно. Но, в результате, все-таки нашли Вильнюс и привели оттуда колонну, в которую погрузили захваченных бандитов и увезли куда положено.
Однажды солдат увидел пролетающий самолет и спускающегося парашютиста, доложил, как положено. Нас подняли и отправили в лес на прочесывание, а там мы обнаружили замаскированные парашют и прочие предметы, в числе которых была радиостанция. Был у нас такой старший лейтенант Субин Володя. Он и еще один офицер выкопали неподалеку от этого тайника яму, накрыли ее плащ-палаткой и там жили, питаясь сухим пайком. Из этой ямы у них была выведена наружу стереотруба, через которую они приглядывали за местностью. И дождались все-таки, пришел гад! Через полтора месяца! К тому времени он уже устроился в Перми работать на военный
завод и вернулся в Литву, чтобы забрать радиостанцию и какие-то документы. Тут-то Володя с товарищем его и поймали. Впоследствии этого диверсанта контрразведка перевербовала и он на одной из дач, под охраной наших солдат, работал на нас, передавая данные. А наша разведка знала, какие данные ему давать для передачи за границу. Дальнейшую судьбу его я не знаю, потому что наш полк, после трех лет моей службы в нем, расформировали и я уехал к новому месту службы.
| Интервью и лит. обработка: | С. Ковалев |
