Асташинский Абрам Исаакович

А.А.- Родился 1/4/1926 в городе Минске. Отец работал водителем, а мама портнихой.

Жили мы возле Юбилейной площади. У меня был старший брат Борис, 1924г.р., и младшая сестра Рахель. В 1941 я году успел закончить семь классов средней школы.

Рос патриотом. Когда в 1939 году через наш город пошли польские беженцы, и говорили нам - «Немцы - звери, всех евреев убивают!», то моя мать сказала - «Скоро и нас это ожидает…».

Г.К.- Как для Вас началась война?

А.А.- Утром, двадцать второго июня, я пошел на утренний киносеанс в детском кинотеатре на улице Советской, смотрел фильм «Веселые ребята». Там рядом находились еще кинотеатры «Родина» и «Интернационал». Сеанс прервался, немцы бомбили Минск. Сказали, что прямо в новое Комсомольское озеро упал немецкий самолет, а летчиков взяли в плен, и мы побежали на них смотреть. Днем Минск снова подвергся бомбардировке. Уже на следующий день отца забрали в войска ПВО, а мы ушли из нашего дома к бабушке, на улицу Крымская. На огороде выкопали яму, сверху положили бревна, и в этом «блиндаже» надеялись укрыться от бомбежек.

Г.К.- Это правда, что Советская власть в Минске фактически перестала существовать уже 23/6/1941?

А.А.- Примерно так и было. Уже на следующий день весь центр города был в огне пожаров, а народ стихийно ,но дружно, кинулся грабить магазины. Милиции или войск на улицах не было, порядок никто не пытался восстановить. Но, например, на улице Апанской (бывшей Кавалерийской) ходили группы военнослужащих в новой форме войск НКВД или в милицейской форме с буквами МШ в петлицах, и, ни во что не вмешивались. Позже стало понятно, что это были немецкие десантники в советском обмундировании.

Мой дед сказал - «Надо бежать!», взял у соседа-белоруса подводу с лошадью, погрузил всю семью и мы выехали на Могилевское шоссе. И здесь мы попали под бомбежку…

«Юнкерса» проносились над нашими головами на низкой высоте, и стреляли по беженцам из пулеметов.… А потом снова ехали на восток, видя множество трупов мирных людей на обочинах. Так, под частыми дневными бомбежками, добрались до Смиловичей, и тут нам бегут навстречу люди, объятые ужасом, и кричат - «Немцы впереди!». Десант… Мы остались в Смиловичах, а уже на следующий день в него вошли передовые немецкие части.

Г.К.- Какой была первая встреча с гитлеровцами?

А.А.- Знаете, я не был чем-то ошеломлен, или скажем, подавлен случившимся, почему-то был твердо уверен, что уже завтра нас отобьет доблестная Красная Армия, и погонит немцев до самого Берлина. Сами понимаете - наивный подросток, насмотрелся до войны патриотических кинофильмов... Поэтому, тогда смотрел на немцев без страха. Они ловили беженцев - мужчин и заставляли их маскировать свои машины. После этого даже угостили кого-то галетами. Пришел немецкий офицер, проверил наши документы, сказал, что - "юде - это плохо", и приказал всем - «Возвращайтесь назад!». Вернулись в Минск, а наша квартира уже полностью разграблена.

Все вещи вынесли, даже пианино… У нас хорошие соседи были, поляки, Иосиф Прокопчик, и его сын Василь. Они попытались хоть что-то спасти из нашего имущества, покормили нас. На Апанской улице стояли колонны немецкой техники, а у нас во дворе, где был разбит яблоневый сад, стояли немецкие грузовики. Немцы никого из нас поначалу не трогали. Я тайком забрался в кузов грузовика, там стояли ящики с сигаретами, и лежал пистолет с кобурой. Пистолет украл и спрятал у нас под верандой. Немцы вели себя беспечно, машины не охранялись, и на следующий день они уехали, так и не обнаружив пропажу.

Г.К. - Как было организовано гетто?

А.А. - Организация минского гетто не происходила на моих глазах, и я могу вам только пересказать рассказы других узников. Просто, еще до того как всех евреев согнали в гетто , был вывешен приказ военного коменданта Минска, требующий, под страхом расстрела за невыполнение, всех мужчин города Минска старше 15 лет, собраться на фильтрацию и проверку в лагере, устроенном немцами в районе Дрозды. Тех мужчин -евреев, кто не пришел к комендатуре по этому указу, потом немцы и полицаи вылавливали в гетто весь август месяц, и увозили в неизвестном направлении. Об их судьбе никто ничего не узнал. Где их расстреляли...

А здесь, за колючей проволокой, были устроены загоны: отдельно для белорусов, отдельно для евреев, отдельно для красноармейцев, которых вскоре после выявления и фильтрации отвозили в концлагерь на улицу Широкую. Вокруг колючая проволока, а между загонами первое время были натянуты только веревки, и ночью я переползал в загон для военнопленных и искал отца. Все выглядело как гигантский муравейник. Больше ста тысяч людей под открытым небом и под дулами пулеметов. Утренний подъем «объявлялся» немцами следующим образом - по какой-то части лагеря с вышек по людям! начинали строчить пулеметы. На «отбой»- снова обстрел… Немцы нас почти не кормили, иногда кидали в толпу соленую рыбу, но пить не давали. Кто пытался подползти к воде, к речке, и напиться - сразу получал пулю из пулемета. По периметру немцы сначала поставили грузовики с пулеметами, у машин откинули борта кузовов, и стреляли по любому человеку, который пытался встать. Разрешалось только лежать на земле. Птом нтянули еще один ряд колючей поволоки, поставили вышки. Женам и матерям разрешали подходить к колючей проволоке и бросать еду своим родным. Мы передавали часть еды пленным красноармейцам. За первые несколько дней, немцы и уже объявившиеся полицаи закончили фильтрацию русских и белорусов, и их отпустили по домам.

Из евреев в первую очередь отобрали 600 человек, представителей интеллигенции, и куда-то увезли. Потом оказалось, что их расстреляли в Тучинке. С остальными евреями поступили следующим образом: сначала большую группу, в которой оказался и я, перевели на улицу Володарского, в тюрьму, сразу расстреляв выявленных среди них коммунистов и партийных работников в заранее вырытых могилах. Тюрьма находилась под охраной полевой жандармерии. Потом отпустили в гетто тех, кто имел рабочие специальности, а остальных, через почти два месяц, а перевели для дальнейшего уничтожения в концлагерь военнопленных на улице Широкой, в специально выделенные еврейские бараки, а часть отправили в Мосяковщину, и снова в Дрозды, и там расстреляли. Всего в августе месяце сорок первого года, согласно немецким документам, в Минске расстреляли 5.000 евреев-мужчин.

Но тогда нам казалось, что убивают всех поголовно… Я попал в лагерь на Широкой…

Г.К. - Что довелось пережить в этом лагере?

А.А. - Это был настоящий конвейер смерти. По утрам нас выстраивали, и появлялся «местный» комендант лагеря, то ли поляк-фольксдойч, то ли украинец, по фамилии Городецкий. Приходил с двумя овчарками. Шел вдоль строя и убивал из пистолета каждое утро 10 человек, «на завтрак». Он называл это зверство - «утренней зарядкой». Потом появлялся немецкий комендант Вакс, и тоже убивал. Помню и других немецких палачей: Ридер, Рихтер, Бенцке…

Евреев убивали в течение всего дня, и немцы, и охранники из полицаев-предателей.

Из лагеря евреев колоннами гоняли на работу. Рядом находились многие тысячи военнопленных, которые мерли, как мухи, от голода, болезней, и издевательств лагерной полиции, составленной из переметнувшихся к немцам бывших военнослужащих РККА.

Было ясно, что живыми из этого лагеря нам не уйти. До нас уже дошли слухи, что в Белостоке сожгли тысячу мужчин -евреев прямо в синагоге, что в Бресте расстреляли 5.000 молодых парней, и после того, что произошло с минскими евреями в Дроздах - никаких надежд уже у нас не оставалось.

Там, в лагере на Широкой, по проволоке был пущен электрический ток, и многие узники бросались на проволоку, чтобы сразу покончить со всеми мучениями.

Из лагеря смогла убежать группа старшего лейтенанта Ганзенко из восьми человек, в которой был мой знакомый Боря Ханин. Лагерь охраняли помимо местных полицаев, бывшие красноармейцы, предатели, перешедшие на немецкую службу. Среди них было два человека, которые раньше служили в Красной Армии под командованием Ганзенко. К тому моменту они видно еще не всю совесть потеряли, и дали возможность своему командиру сбежать с маленькой группой. Но меня в эту группу не взяли. А жить так хотелось… В еврейской части лагеря существовала своя похоронная команда, которая вывозила трупы из лагеря для погребения в ямах. Руководил «похоронщиками» еврей по имени Ноях. Он сказал мне - «Ты из нас самый молодой, и мы хотим попробовать тебя спасти». Это было в последних числах октября, уже выпал первый снег. Меня, раздетого догола, кинули на повозку среди трупов и сверху навалили еще тела умерших, которые накрыли мешковиной. Ноях дал мне кусок жести, я положил ее под себя. У каждого умершего на руках была привязана бирка с номером. На выходе их лагеря, охрана сверяла бирки с номерами, считала количество трупов. А потом «похоронщики» впрягались в повозки вместо лошадей и под окрики конвоя из полицаев, тянули повозки к ямам, вырытым возле леса. Меня скинули в яму, и я не закричал при ударе о старые трупы. Они ушли назад в лагерь, а я лежал до темноты, умирая от холода и страха. Еще живой, среди мертвых…

В темноте выбрался из - под трупов …, … как-то обмотался кусками мешковины. Но куда идти… лес - верная смерть, к селам - то же самое, в тот период беглецов выдавали сразу, за укрывательство евреев немцы беспощадно расстреливали. И я решил идти в гетто, чтобы помочь своим родным вырваться из этого ада. Вернулся домой, а вернее сказать, впервые оказался в минском гетто. Шел босыми ногами по снегу… Пробрался в гетто, нашел свою маму и сестру, а брат уже был в рабочей команде, которую эсэсовцы держали в университетском городке.

На следующий день к нам в дом зашли два пьяных полицая украинца, я даже подумал, наверное, меня ищут. Но это были обычные убийцы, постоянно приходившие убивать и грабить евреев в гетто. Один из них сказал -«Что жиды? Кончилась ваша малина! Двадцать лет пожили как у Христа за пазухой, а теперь вам всем конец пришел!». А потом передернул затвор винтовки, загнал патрон в ствол, и крикнул моей матери -«Жидовка! Гони золото, или застрелю!».

Я кинулся к полицаю с криком и мольбой - «Дяденька! Не надо, не стреляй! У нас ничего нет!». Второй украинец ему сказал - «Да пес с ними, пойдем дальше!». Мать плакала… Прошло еще несколько дней, и седьмого ноября, немцы и полицаи, в пять часов утра оцепили часть гетто, на участке от улицы Островского. Окружили улицы Раковскую, Замковую, Освобождения, часть Хлебной и часть Татарской улиц, и начался первый большой порм. Убивали прямо в домах и на улицах, но большую часть увезли на расстрел в пригород.

В шесть утра в гетто ворвались немцы вместе с литовцами и украинскими полицаями. Всех выгоняли из домов, ударами и выстрелами ровняя строй обреченных, и колоннами гнали к Хлебной улице, к рядам грузовиков, и в помещение складов на Апанской улице. Там людей заталкивали в кузова машин и везли в Тучинку, на территорию кирпичных заводов .

Кто сопротивлялся или был нетранспортабелен - убивали на месте. Литовцы ходили по гетто со штыковыми лопатами, и я сам видел, как они ими рубили евреев. Грудных детей разрывали на части, брали за ноги и … Полицаи кричали евреям - «Так мы отмечаем ваш большевистский праздник!». Помню, как возле убитой женщины лежал закутанный в пеленки ребенок.

Немец - офицер подошел с пистолетом и выстрелил в младенца… Я все видел через щель в заколоченном подвальном окне, немцы нас так тогда не обнаружили в нашем семейном «схроне». В тот день погибло 12.000 человек, были убиты сестры моей матери вместе со своими малыми детьми. В гетто прибежала одна девушка, выбралась из расстрельной ямы, она и рассказала, как расстреливали в Тучинке, и как детей закапывали в землю живьем… Как немцы и литовцы маленьким детям ломали хребты об колено и бросали живыми в могильную яму. После этого погрома мы переселились во вторую часть гетто, но это нас не спасло. Двадцатого ноября был второй погром, который начался на улице Татарской, тогда литовцы и немцы расстреляли еще 10.000 человек. Но мы снова каким-то чудом уцелели… Кроме расстрелов и убийств в «душегубках», в гетто был повальный мор от голода и эпидемий. Многих косил сыпной тиф. Покойников рядами укладывали в одну большую яму возле Глухого переулка, по дороге на старое кладбище. Жителям выдавали по 100 грамм эрзац - хлеба на день. На улицах гетто лежали в агонии люди, опухшие от голода.

Чтобы как-то спастись от голод, мне пришлось зарегистрироваться в юденрате, и пойти в рабочую команду, там можно было что-то из вещей обменять у местных на хлеб, и принести маме и сестре кусочек хлеба. Я сначала попал в рабочую команду, работавшую в бывшем Доме Правительства, где немцы разместили свой центр по формировке резервных частей и авиационные штабы.

Г.К. - Как Вы узнали о существовании подполья в гетто?

А.А. - Со мной в рабочей команде был парень по имени Зяма. Он присмотрелся ко мне, и через несколько дней спросил напрямую, готов ли я стать подпольщиком. Он связал меня с надежными людьми. А самого Зяму немцы убили еще зимой сорок второго года, прямо во дворе Дома Правительства, его заставили вырыть себе могилу, и расстреляли. Он пытался украсть автомат, и был пойман немцами.

Г.К. - Какова была структура подпольной организации?

А.А. - Я, например, поначалу не знал, что подпольем руководят Смоляр и Гебелев, а им помогает убитый немцами в начале 1942 года председатель юденрата Мушкин. Все подполье было разбито на «десятки», и соблюдались все правила конспирации. Чуть позже, когда я был на связи с Пруслиным и Столяревичем, одними из руководителей нашей организации, то узнал определенные детали. Потом еще, познакомился с некоторыми подпольщиками из других групп. Но у каждой группы была своя задача, и каждая «десятка», в случае провала, не должна была дать немцам ниточку, которая бы вывела на все подполье.

Г.К.- Какие задания Вам поручались?

А.А. - Воровать оружие и медикаменты для партизан, воровать у немцев соль, которая тогда была на вес золота. Как-то залез в немецкий вагон с солью и стал набирать ее в противогазную сумку. Немецкий часовой услышал подозрительные звуки, закрыл дверь вагона и начал звать полицейских на помощь. Я успел оторвать доски, которыми было заколочено окно в вагоне, и выбраться, выпрыгнуть из вагона с противоположной стороны, еще до того, как прибежал полицейский патруль. Все сворованное у немцев передавалось через связных по цепочке группам, уходящим с оружием в лес, или партизанам, находившимся на связи с гетто.

Но мне несколько раз удавалось украсть у немцев в Доме Правительства пистолеты и гранаты, и один пистолет, который я украл у немецкого инженер - майора Грунтмана, я припрятал для себя.

Грунтман потом приходил в гетто, искал меня. Да и «летний» пистолет и две припасенные гранаты еще лежали в тайнике под верандой дома.

Г.К. - Вы знали, с какими партизанскими отрядами находится на связи руководство подполья?

А.А. - Тогда я многого не знал, я был всего лишь парнишкой 16-ти лет от роду, и всех тайн и секретов знать не мог, да и не должен был знать. Первый связной от партизан был Федя Шедлецкий, еврей-детдомовец, он выжил в партизанах, и потом был на фронте, вернулся в Минск с тремя боевыми орденами. После войны мы с ним встречались, он многое мне рассказал, и как зарождался канал связи между партизанскими отрядами и подпольем, и как пытались уйти в леса первые группы вооруженной молодежи.

Г.К. - Как часто таким группам удавалось дойти до партизан?

А.А.- Кому как повезло. Группы Гордона и Хаймовича ушли одними из первых.

Но многие так и не дошли до спасительного леса. У нас была «десятка» молодых подпольщиков, которой руководил комсомолец по имени Валик. Их немцы накрыли прямо перед уходом из гетто в лес, обложили на улице Замковой группу Валика, всего 12 человек, у которых было четыре винтовки, ящик патронов и гранаты. Они отстреливались, но немцы забросали их гранатами прямо в «малине» (вырытом тайном убежище).

Г.К. - Что произошло с Вами во время погрома в гетто в первых числах марта 1942 года?

А.А. -Утром второго марта немцы оцепили гетто, и начали сгонять всех евреев, включая и тех, кто был в рабочих командах. На Зеленой улице была большая глубокая яма, так немцы ее углубили и расширили, и гнали людей прямо к ней. Там стояли машины, по два пулемета в кузове каждой. Я был в рабочей команде, но побежал к нашему дому, хотел как-то помочь маме и сестре, но нас схватили и прикладами и ударами погнали к яме. Всех заставили раздеться догола, и расстреливали у края ямы... Спасения не было, полицаи и немцы плотной цепью стояли возле расстрельной ямы. Это было так ужасно… Начали стрелять из пулеметов… Рядом , слева от меня, стоял пожилой высокого роста человек, и он, получив пулю в грудь, падая назад, навалился на меня, и фактически закрыл своим телом. Я упал в яму, прямо на трупы и потерял сознание… Когда очнулся, то увидел рядом тела убитых матери и сестренки… Яму еще не засыпали землей, из окрестных домов и с мостовых к ней стаскивали тела убитых, и складывали рядом с ямой, а потом бросали трупы в нее. Кругом раздавались стоны, многие упали в яму недобитыми… Я, весь в чужой крови, вылез из этой ямы, надел чьи-то брошенные брюки, и в темноте стал пробираться к своему дому. Большинство карателей уже ушли из гетто.

А в нашем доме тоже - кругом трупы. На кровати в темноте нащупал чье-то тело, свежая кровь, это лежал убитый полицаями старый еврей, дед Михл. Его жена, бабушка Сарра, раненая , лежала в погребке, в нашем «схроне», и стонала. Ее убили уже в следующем погроме.

А утром, оставшиеся в живых узники гетто узнали, что немцы закопали в землю живыми всех детей из еврейского детдома на улице Ратомская №35. Выжившие очевидцы рассказали, как комендант Рихтер приказал загнать в один из домов на Заславской улице 50 евреев, дом облили керосином и Рихтер лично сжег их живьем…. И еще оказалось, что и мою рабочую команду загнали во двор обойной фабрики, а потом вывезли под Дзержинск и расстреляли. Через две недели был еще один крупный погром, добивали «гамбургское гетто», в котором находились пригнанные в Минск немецкие евреи. В апреле произошло еще три погрома, самый страшный был 23-го апреля. Немцы зашли в гетто, окружили дома на Сухой, Коллекторной и Обувной улицах, и всех жителей постреляли на месте из пулеметов, а дома забросали гранатами. В мае сорок второго года на Замковой улице эсэсовцы согнали несколько сотен человек в два четырехэтажных густозаселенных дома , подожгли их со всех сторон, и всех людей спалили живьем. Тех, кто выбрасывался из окон, добивали выстрелами в упор. И если в гетто, осенью сорок первого года, были заключены сто тысяч евреев, то в конце лета сорок второго года, после погрома 28/7/1942, который длился четыре дня, (немцы сгоняли евреев к Юбилейной площади, якобы для новой регистрации и замены лат и номеров, потом закрыли в старых заводских цехах, а потом увезли из Минска в машинах - душегубках в Тростянец, на расстрел), в нем осталось в живых меньше 10.000 человек. Я в эти дни был в рабочей колонне, и нас держали в «русском районе» города до конца погрома.

Когда мы зашли в гетто, то некоторые стали сходить с ума. Все улицы были завалены трупами. В пустых и разграбленных кварталах многие уже не находили своих живых родных.

Собрали - «для замены лат и номеров»… Уже начиная с апреля, когда границы гетто урезали, помимо желтой звезды на одежде, всех обязали носить справа белый номер с обозначением улицы и дома.

Г.К. - Расстрелы в гетто продолжались?

А.А. -Увозили на расстрел в пригороды, но и в самом гетто убивали людей постоянно. Командовал расстрелами немец Гаттенбах. Со своей овчаркой он приезжал в гетто и распоряжался ликвидациями. Рассказывали, что как-то его овчарка подбежала к горе трупов и лизнула вытекающую из - под убитых тел человеческую кровь.

Гаттенбах, молча, достал пистолет и пристрелил свою собаку. Последние расстрелы в гетто были уже в августе 1943 года. Уцелевший свидетель этой трагедии, после войны мне рассказывал, как из Могилева прибыл батальон СС, укомплектованный русскими и белорусами. К ним еще подошли на подмогу немецкие солдаты -зенитчики и какая-то железнодорожная часть. Те евреи, у кого было оружие, отстреливались до последнего, но несколько тысяч человек немцы схватили в схронах-«малинах» и увезли в Тростянец. И там уничтожили.

Последний массовый погром гетто, произошел в октябре 1943 года. Были уничтожены последние узники этого ада, который назывался - МИНСКОЕ ГЕТТО.

Г.К. - После «мартовских погромов» подполье в гетто продолжало существовать?

А.А. - Да. Многие подпольщики находились в тех рабочих командах, которые немцы решили сохранить в целости, до определенного момента. Но в марте - апреле 1942 года, когда немцы, с помощью внедренных предателей и провокаторов, проникли в ряды подпольщиков и разгромили минское подполье Казинца, то они вышли и на многих подпольщиков из гетто. Седьмого мая сорок второго года по всему Минску вешали подпольщиков. Среди повешенных были несколько человек из гетто, которых, я, к тому времени, уже знал лично.

Тогда повесили Серебрянского, расстреляли Екельчика… Но многие из наших подпольщиков еще ранней весной ушли в партизаны, в лес. Летом сорок второго года, когда действовал «лесной маршрут», основная задача подполья была - выводить в лес выживших узников гетто через проверенных проводников, и совершать диверсии и акты саботажа в рабочих командах. И главное - добывать оружие, без которого узников брали в партизаны только в еврейские отряды. В другие партизанские отряды без оружия обычно не принимали. Я не получил разрешения от командира нашей «десятки» на уход в лес. Мне было приказано оставаться в рабочей команде, подчиненной немецкой фирме «ТРЕБИШ», хозяином которой являлся эсэсовец штандартенфюрер Фольге.

Рабочая команда находилась на строительстве нефтебазы на улице Долгобродской. Так этот Фольге, и немецкие инженеры Милиц, Майер, и Грунтман, про которого я уже вам говорил, всячески издевались над евреями и лично их убивали.

Г.К. - Среди узников гетто были предатели?

А.А. - В гетто была своя «еврейская полиция» - внутренняя охрана из тридцати человек, но все они работали на подполье . Подпольщиком был и руководитель внутренней охраны гетто Серебрянский. Все понимали, что мы обречены, и немцы не пощадят никого… &nbp

Но, предатели были. Привезли из Варшавы трех польских евреев, уголовников, главный у них был Розенблат, а другой, Эпштейн, заведовал биржей труда в гетто. Так они верно служили немцам, помогали гнать людей на расстрел и выискивать спрятавшихся в «схронах -малинах». Насколько я знаю, немцы потом этих уголовников тоже прикончили.

Г.К. -А как относиться к истории, что немецкий офицер влюбился в еврейскую девушку, погрузил в машину ее и еще 36 евреев из гетто, и вывез их всех к партизанам?

А.А. - Такая история действительно была, и я после войны говорил с людьми, спасенными этим немцем - офицером. Его звали Шульц, он служил в штабе авиации, дислоцированном в Доме Правительства. Но мне кажется, он вывез в лес 26 человек, а не 36. Главное, что он спас обреченных на верную смерть людей…

Г.К. - Были еще случаи, что немцы помогали евреям минского гетто?

А.А. - Я о других подобных эпизодах больше не слышал. Хотя попадались немцы, которые относились к евреям без видимой ненависти. Когда я был в рабочей команде в Доме Правительства, там служил один немец, простой солдат. Филателист. Подошел к нам, и попросил принести ему советские марки в обмен на хлеб. Несколько раз такой обмен состоялся.

Г.К.- Как местные жители реагировали на массовые убийства евреев в Минске?

А.А.- Лучше бы вы этот вопрос не задавали… Ведь что на него можно ответить?... Подпольщики Казинца нам сильно помогали, а мы здорово помогали им. А простые жители, мирные обыватели, в принципе ничего делать не могли и не хотели, за укрывательство евреев немцы расстреливали без жалости, и большинство местных жителей, стараясь как-то выжить под пятой оккупантов, не вмешивалось во весь происходящий рядом кошмар на территории гетто и в минских лагерях для военнопленных.

«Своя рубашка ближе к телу». Имею ли я право кого-то сейчас обвинить в бездействии и равнодушии?...Но ведь что самое страшное, я до сих пор не пойму, откуда выползло столько предателей, пошедших к немцам на службу в полицаи и каратели!? Откуда!? Ведь в том же Минске, сколько народа переметнулось к немцам! На моих глазах как-то был случай. Девушка - подпольщица из нашей «десятки» по имени Геня выводила в лес группу женщин с детьми. Я шел в пятидесяти метрах позади и страховал с пистолетом и двумя гранатами. Стоит на перекрестке немецкий пост, под «грибком», с полевым телефоном. Подбегает к немцам молодая девушка, белоруска, показывает рукой на группу идущих, и кричит -«Пан!Вон юде!». Немец сразу за телефон. Через какую-то минуту появляются немцы на двух мотоциклах с колясками, женщины стали разбегаться, но немцы мотоциклами загоняют всех на территорию бывшей старой колонии №6 НКВД, это рядом с Апанской улицей. Там всех и расстреляли. Я успел только спасти одну женщину с ребенком, спрятать их в стоге сена, и вместе с ними переждать конец облавы…

Г.К.- Когда Вы бежали из гетто?

А.А.- В январе 1943 года нашу рабочую команду на грузовиках отвезли из Минска в сторону Ракова, на лесозаготовки. Мы были уверены, что нас там обязательно расстреляют.

И в один из дней, когда охранявшие нас немцы и полицаи пошли обедать, и из охраны возле нас стался только один немец, мы, несколько человек, увидев, что находимся на отшибе, вдали от основной массы людей из рабочей команды, решились на побег. Со мной был мой товарищ, молодой парень Симха Роговин, и еще два человека, с которыми раньше мы близко не общались. Но когда они увидели, что я собираюсь убить конвоира, то подошли к нам и кивнули головами, мол, мы с вами. Я осторожно подошел к немцу сзади и ударил его топором по голове. Зарубил сразу. И мы моментально кинулись бежать, я даже в то мгновение не подумал, что надо было забрать винтовку у немца. Мы бежали по снегу тридцать километров, ноги в тряпках, холод. Ночью блуждали по лесу, пока не вышли на хутор Родивщина, на котором жили два брата, кузнецы. Они нас покормили, и дали возможность заночевать в сарае с сеном. Двое наших товарищей по побегу, решили двинуть дальше, а мы с Симхой сильно обморозили ноги, и решили еще день подождать. Кузнецы не возражали. А следующей ночью на хутор пришли партизаны из Чкаловской бригады. Это была группа, возвращавшаяся с задания в свой отряд.

Г.К.- Вас сразу забрали к себе в отряд?

А.А.- Нет, не сразу. Группой командовал взводный, молодой минский еврей Гершон Цофин. Ему тогда было 26 лет. Сразу сказал нам, что если мы хотим в отряд, то он, Цофин, нас заберет к себе, но надо подождать, и что он пришлет за нами своих людей. Цофин сдержал свое слово, и через два дня нас привели в отряд бывшего «окруженца», командира РККА Ледяева, который назывался «За Освобождение Беларуссии» и входил в Чкаловскую партизанскую бригаду. Командовал всем партизанским соединением генерал Чернышев. Нас привели к начальнику штаба отряда Ступаченко. Цофин попросил, чтобы меня отдали ему во взвод. Начштаба сказал, что подумает. А потом нас повезли на санях на проверку в Особый Отдел бригады, которым руководил грузин, которого все звали - полковник Зуба. Но проверка не состоялась. Адъютантом у «особиста» Зубы был мой знакомый парень Гриша, с которым до войны мы вместе были в одном пионерском лагере. Он кинулся меня обнимать, сказал «особисту», что хорошо меня знает, и Зуба приказал вернуть нас в отряд без проверки. Вернулись. Цофин привел меня в свою землянку и сказал -«Привыкай, осваивайся». Оружия у нас лишнего нет, но ты его сам в бою добудешь. В тебе я не сомневаюсь. А обувь и одежку мы для тебя сейчас поищем». Так я стал партизаном.

Г.К.- Отряд был большой?

А.А. - Вместе с местными жителями, бежавшими в лес от карательных немецких акций, в отряде находилось почти тысяча человек. Весной сорок третьего отряд разделили на два: боевой отряд под командованием Ледяева и семейный отряд, которым руководил местный житель, уроженец Воложина по фамилии Еда. Он, как мне тогда сказали, раньше по заданию партизан служил у немцев в полиции, а потом с братом и сестрой пришел в отряд. В семейном отряде были собраны женщины, дети, и все те, кто по каким-то причинам не мог эффективно воевать с оружием в руках.

Г.К.- Какое впечатление оставило у Вас командование отряда?

А.А. - Ледяев был замечательный человек и прекрасный командир. А Ступаченко был настоящей сволочью. Власть имел в отряде почти безграничную, и ей всячески злоупотреблял. Наглый и жестокий. Мог спокойно, лично расстрелять партизана за малейшую провинность. Но в лесу такое долго партизаны не терпят…. Летом сорок третьего он застрелил за сон на посту одну восемнадцатилетнюю еврейскую девушку. И в следующем бою, получил от наших ребят пулю в спину. Вместо него начальником штаба стал «польский» еврей Домешек.

Г.К.- Из кого состоял боевой отряд?

А.А. - Состав был смешанным. Местные белорусы, беглые военнопленные, евреи из гетто, бывшие «окруженцы». Взвод Цофина считался чисто еврейским, но когда Гершон стал командиром нашей роты, то состав ее стал еврейско-белорусским. Взводом стал командовать «польский» еврей Данишевский, были еще минские евреи Рубель, Сагальчик, отец и сын Гольдберги, портной Фидельгольц, белорусы Ковецкий, Косточка, пришедший в отряд вместе со всей семьей, русский Садовский Демьян Степанович. Бывшие «окруженцы» в нашем отряде были объединены в свою отдельную ударную роту.

Г.К.- Когда Вы получили оружие?

А.А. - Не получил, а добыл. В отряде за «здорово живешь» винтовку в руки никому не давали. Это только после того, как начал действовать партизанский аэродром, и с Большой Земли стало приходить оружие, так новичкам сразу могли дать карабин или даже автомат ППШ. А в начале сорок третьего года каждый ствол и патрон были на счету. А оружие я достал следующим образом. Когда мы заступали на охрану партизанского лагеря, то всем бойцам, идущим на посты - выдавали винтовки. Мы были в дальнем боевом охранении, рядом с шоссе, выложенном булыжниками. Неподалеку, у нас была вырыта землянка для отдыха караульной смены, и там же находилось лесное партизанское кладбище. Мне дали карабин, и я заступил на пост. Смотрю и глазам своим не верю! По дороге идет одиночный немец!

Выскочил, кричу -«Хэнде хох!». Немец поднял руки. Сразу прибежал начальник караула Женя Гольдберг. Я с немца снял пистолет с кобурой, а Женя стал его допрашивать. Немец просил его не убивать, достал из бумажника фотографии жены и двоих детей, и стал нам их совать в руки, с мольбой пощадить. И выясняется, что немец- то, летчик. Ехал на машине, заблудился, и в машине кончился бензин. Так он ждать попутной проезжающей машины не захотел, оставил водителя на месте и решил сам пойти пешком за помощью.

А ведь его свои же немцы строгим образом предупреждали - кругом партизанский край! Но немец привык в небе летать, и, то, что творится на белорусской земле, представлял смутно. Привели его к Ступаченко. А начштаба, не на пленного летчика смотрит, а сразу на мой «свежий» трофейный «вальтер» взгляды кидает. Забрал у меня «вальтер», а взамен дал револьвер «наган». Когда Цофину доложили, что мне такой «фарт выпал», немца- офицера в плен взять, то он мне сразу дал личный немецкий карабин и тридцать патронов к нему.

А через две недели я из этого карабина убил первого врага. Сделали втроем засаду на проселке. Шла легковая машина. Я выстрелил по водителю и точно попал. Но немцы просто выкинули труп из кабины, кто-то видно сел на шоферское место, и под огнем , машина с немцами ушла от нас. Подошел к убитому немцу, посмотрел на него, пнул труп ногой… Так открыл свой личный счет.

Г.К . - А что с летчиком потом стало?

А.А. - Его отправили в штаб, наверх, к Чернышеву или к Грибанову, я не могу знать. И совсем не обязательно, что его расстреляли. У нас когда стал действовать партизанский аэродром, то я лично видел, как пленных немецких офицеров и пленных польских командиров из Армии Крайовой - АК отправляли на «Дугласах» под охраной в Москву.

Г.К.- Вы поляков сейчас упомянули. Вооруженные стычки с польскими отрядами происходили постоянно?

А.А. - При мне - да. Поляки с нами воевали постоянно и беспощадно, устраивали засады на идущие на задание наши боевые группы, охотились за «семейными» отрядами. В плен поляки старались к нам не попадать, отстреливались до последнего. Помню, как-то прижали мы их в одной деревушке, тяжелый был бой, так поляки, засевшие на чердаках, забрасывали нас гранатами и кричали - «Еще Польска не згинела!», и что-то еще в подобном духе. У нас в отряде был свой оружейный мастер. Заходим в какое-то село, несколько человек, мастер шел рядом со мной. Стали прочесывать. Подходим к сараям, а там человек в немецкой форме с винтовкой в руках. Он выстрелил по нам и побежал. Оружейный мастер упал, убит наповал, пуля попала ему прямо в голову. Я погнался за немцем. Бежал за ним целый километр. Он отстреливался на бегу. Догнал его, он винтовку бросил, встал на колени с поднятыми руками и просит по - польски - «Пан! Не убивай!». Поляк оказался, «аковец». Я его там же застрелил…

Г.К.- Бывших полицаев или «власовцев» в Ваш отряд принимали?

А.А. - Я таких - «бывших полицаев» - у нас не помню. Вряд ли. Кто бы их принял? Даже бы если начальство приказало включить бывшего пособника или полицая в роту, он бы, от силы, дожил бы только до первой минуты первого боя. У нас больше чем у половины партизан в отряде семьи были уничтожены немцами и полицаями, как такое можно было хоть кому-то простить?... Даже когда приходили сами сдаваться, или были взяты в плен в бою, бойцы полицейских батальонов Белорусской самообороны - «самоховы», и говорили, что они насильно мобилизованы немцами - то их судьбу окончательно решали в штабе бригады. Нам, кстати, не разрешали их убивать на месте. Вроде, по слухам, для таких помилованных перебежчиков в Налибокской пуще сделали отдельную бригаду. Не помню точно, боюсь ошибиться. А вот насчет «власовцев» могу рассказать один интересный случай. Двумя отрядами бригады была взята в плен, почти в полном составе, рота «легионеров» - татар. Стали решать, куда их девать, и штаб разбирался с каждым. Легионеры говорили, что немцы их силой заставили надеть форму, и под страхом расстрела они были вынуждены взять в руки оружия. Прибыли они под Пинск из Польши, с учебного лагеря. Командиров и тех, кто как выяснилось, особо рьяно немцам помогал - постреляли, а остальных распределили по отрядам. У нас в отряде было несколько чехов - перебежчиков от немцев. Так к ним никаких претензий не было ни у кого с первого момента, сразу хорошее отношение, мол, братья - славяне. Они переходили со своим оружием и воевали очень неплохо.

Г.К.- Сколько крупных немецких карательных операций, блокад, довелось пережить Вашему отряду?

А.А. - Я хорошо помню три таких блокады. Первый раз нас окружили в Налибоках в июне 1943 года, но тогда бригада вышла из кольца с малыми потерями. А осенью нас уже качественно обложили со всех сторон. Немецкие егеря, мадьярские части, украинские и литовские каратели, татарский батальон, местные полицаи, и так далее. Немцы собрали там большие силы, да еще привлекли к операции по окружению фронтовые части, стоящие на отдыхе. Мы уходили в болота. Немцы полностью спалили наш лагерь и все партизанские стоянки. На омбили с воздуха, но я помню, как бомбы падали в болотную топь и не взрывались. Шли через топи, кончились патроны и провиант, дошло до того, что мы ели березовую кору. А потом нам приказали прорываться мелкими группами. Мы уходили вчетвером, вел нас Демьян Садовский. Уже когда тихо прошли первое кольцо окружения, то нарвались на немецких пулеметчиков, сидящих в засаде на болотной тропе. Я и Садовский подобрались к пулеметному расчету. Немцы кушали консервы, рядом с банками стояла початая бутылка рома. Мы их закололи ножами, а трупы бросили в болото. Я, пытаясь успокоить нервы, все-таки первый раз ножом в шею человека убил, выпил ром из немецкой бутылки, и вкус его не могу забыть до сих пор. Забрали пулемет, патроны, еду, и двинули дальше. И когда немцы сняли блокаду, остатки отряда собрались вновь, и снова обустраивали новый лагерь, рыли новые колодцы. А в 1944 году была только одна блокада, но слабая, «несерьезная».

Г.К.- В пинских лесах и непосредственно в районе Воложинской и Налибокской пущи находились многие тысячи партизан. Как решалась в Вашем отряде проблема с питанием, обмундированием, с добычей оружия?

А.А.- Нам запрещалось грабить крестьян или просто брать у них что-то из продовольствия. Заготовкой провианта в отрядах занимались специальные группы. Мы могли только просить в деревнях для себя обувь и нательное белье. Дали - хорошо, не дали - значит, у самих нет. Но если говорить честно, то на этот запретный приказ в некоторых отрядах до поры до времени «ложили с прибором». Жрать -то что-то надо. Но за мародерство могли и расстрелять, если кто попадался. Обычно, все бригады делали налеты на немецкие склады и на «продовольственные» эшелоны. У каждого партизана в вещмешке был свой продуктовый НЗ : сухари и кусочек сала. На задание идешь, никогда не знаешь - когда вернешься, да возвратишься ли вообще?... С одеждой тоже всегда были проблемы. Из трофейной одежды с определенного момента разрешали носить только брюки и сапоги, а немецкие кителя - нет. У нас было несколько случаев, что партизаны, одетые в немецкие мундиры , по ошибке стали стрелять друг в друга, погибло несколько человек, и после этих нелепых и трагических эпизодов, верхняя часть «гардероба» у многих стала советской. У меня была в отряде красноармейская пилотка с красной ленточкой, в ней я ходил и зимой. Был еще немецкий ремень, снял с убитого. В декабре 1943 года наш отряд совершил налет на железную дорогу и, прямо в «поле», мы захватили рельсах немецкий эшелон, и в этом составе был вагон с обмундированием, и несколько вагонов с продовольствием и рождественскими подарками для солдат вермахта. Шоколад, ром, рыбные консервы и даже маленькие искусственные елочки. Они были зашиты в мешки с оттиснутым на ткани клеймом - с имперским немецким орлом. Эти мешки отдали местным крестьянам, а они из них шили детям штаны. Смотришь потом, бежит по деревне такой малец, а у него пониже спины фашистский орел красуется. А насчет оружия я вам скажу следующее. У меня, как и у многих других, со временем, появился немецкий трофейный автомат, но всегда была одна проблема - где взять к нему достаточно патронов. Поэтому многие предпочитали свои родные армейские винтовки, или автоматы ППШ, полученные с самолетов.

Г.К.- Как функционировал партизанский аэродром?

А.А.- Наш взвод как-то послали на охрану аэродрома, примерно на месяц. Когда принимали самолеты с Большой земли, то нам из комендатуры аэродрома отдавали приказ, сколько костров разжечь и где их расположить. А несколько раз самолеты без посадки просто сбрасывали наших парашютистов в район аэродрома. Как-то спускаются на нас пять парашютистов. Трое благополучно приземлились, четвертый подвернул ногу, а пятого пришлось снимать с дерева, перерезать ножом стропы парашюта. Они собрались вместе, пять человек в немецкой офицерской форме. Все оказались немцами - антифашистами.

Г.К.- Как проходил знаменитый налет на станцию Воложин?

А.А. - Насколько я сейчас понимаю, основной целью налета на Воложин было пополнение продуктовых запасов для бригады. Нас, шесть человек послали от отряда Ледяева в разведку. Зарезали часовых, подошли к полицейской управе и там взяли живьем, без шума, нескольких полицейских, которых потом расстреляли. А дальше нашу роту послали в засаду на железнодорожную станцию. И пока боевые группы бригады завязали бой с немцами, наши хоз. взвода перегоняли в лес скот, взятый в коровнике. А бой на станции был для нас не самым удачным.

Г.К.- А какие бои, по Вашему мнению, были более успешными?

А.А. -Бой на реке Ислочевка. Мы на одном берегу, немцы на другом. И началось. Потом через реку и в рукопашную… В реке вода была чистой, прозрачной, а после этого боя река стала красной от крови. Но самая большая боевая удача у нашей бригады была в самом начале июля 1944 года, когда мы взорвали железнодорожное полотно с двух сторон, перерезали железную дорогу на Ивенец, и на перегоне Богданово -Юратишки застряло двадцать немецких эшелонов. Начали их захватывать, немцы отстреливались до последнего патрона, понимая, что их ждет в плену у партизан. У нас были немалые потери, но количество захваченных трофеев и убитых немцев просто поражало. В эти дни мы отомстили немцам за все пережитое.

Г.К . - Летом 1944 года немцы предпочитали биться до последнего?

А.А.- А что вас в этом смущает? Через нас катились волной немцы, отступавшие от Минска и Бобруйска, и они хорошо знали, как мы их встретим, и то, что пощады не будет. Когда они наших партизан вешали на телефонных столбах и на деревьях с табличкой на груди «Бандит. Стрелял в немецких солдат», вот тогда им надо было думать.

Но летом сорок четвертого, когда мы развернули свои действия на «большаке», на железной дороге, и делали засады на шоссе, используя завалы - стычки с немцами в лесах и на дорогах происходили ежедневно. Это была война без жалости и без пленных. Час расплаты…

Г.К.- За последний год встретился с семью бывшими партизанами-евреями, воевавших в партизанских бригадах, дислоцированных в Брестской, Вилейской и Пинской областях. С их слов, антисемитизм в партизанских отрядах в Западной Белоруссии был неприкрытым и агрессивным. Ваше мнение по этому вопросу?

А.А. - Эти партизаны говорят правду. Но это явление не было характерно для всех отрядов в Западной Белоруссии. Это кому как повезло, на кого нарвешься, смотря, в каком отряде окажешься. В некоторых отрядах до середины сорок третьего года отношение к евреям было крайне негативное. Евреев в таких отрядах нередко убивали, без каких - либо на то причин. И все это прекрасно знали, и никто «не почесался» что-то поменять. А потом в леса пришли сброшенные на парашютах чекистские группы из Москвы, такие как отряд «Бати» - Линькова, люди, наделенные неограниченными полномочиями, и начали наводить порядок, за убийства и нападения на евреев просто стали расстреливать на месте.

Сразу пошла молва, что видно, Линьков, наверное , сам еврей, раз так «своих защищает». Но Линьков был чисто русским по национальности, порядочным и смелым человеком, истинным партизанским вожаком. Но на всех Линьковых не нашлось. Вышел еще приказ генерала Платона о запрете расправ над евреями, тогда вообще запретили расстреливать кого - либо без суда. &ns; И к началу сорок четвертого года « основные страсти улеглись». Хотя отдельные партизанские группы продолжали нападать на еврейские отряды, убивать еврейских партизан или забирать у них продовольствие, почти до конца партизанской войны в Белоруссии. Все это было, не убавить, не прибавить… Хотите примеры? Пошли на задание. Видим, идет по лесу человек, в штатской одежде и вооруженный немецким автоматом, конвоирует двух девушек. Выскочили -«Руки верх! Кто такие!?». Оказывается, что это партизан из отряда соседней бригады ведет на расстрел двух девушек, по приказу командира. Девушки, обе избитые, в синяках, минские еврейки, Геня и Сима. Садовский этого партизана спрашивает - «А за что их ?». Тот отвечает - «А кто его знает?! Наверное, командиру не дали, а может, и шпионки немецкие. Вам что, этих жидовок жалко?!». Мы его сразу застрелили, а девушек привели к себе в отряд. Одна из них после войны работала в аптеке в центре города. Я как раз из армии в Минск вернулся , она меня увидела, узнала, бросилась обнимать со словами -«Спаситель!» . А в нашем отряде в мою бытность в нем, был один подобный случай, несмотря на то, что тридцать процентов бойцов составляли евреи. С соседнего взвода пошло на задание одно отделение. Среди них был бежавший из плена лейтенант, витебский еврей Хаим Подберезкин. Человек двухметрового роста, атлетического сложения, один из лучших бойцов. Командовал отделением некто Тимофеев, как выяснилось позже, засланный в отряд немецкий агент. Он и подговорил нескольких партизан, среди них двух братьев Козловых, мол, «давай жида пристрелим», и они, возвращаясь с задания, убили Подберезкина выстрелом в спину, а труп бросили в болото. Наш партизан Рубель крепко дружил с Подберезкиным, и когда группа пришла с задания, то спросил у «тимофеевских» - «А где лейтенант?». Отвечают - «На засаду нарвались, ему немцы прямо в голову влепили!». Но мы почувствовали, что здесь что-то нечисто, уж больно глазки у тех забегали, невпопад отвечают. Все евреи - партизаны собрались вместе, взяли «тимофеевских» на мушку -«Показывайте труп!». И когда мы нашли тело, то братья - убийцы раскололись на допросе, и в отряд прибыл комиссар бригады Иван Петрович Казак. Он приказал «особисту» отряда провести расследование, а потом, нас выстроили поротно, и Казак объявил, что Тимофеев и один из братьев Козловых - приговорены к расстрелу перед строем, а младшего брата пожалели.

Г.К.- Ривина в Вашей бригаде убили?

А.А. - Нет, это «соседи отличились». Бригада имени Сталина под командованием Гулевича. Там евреям приходилось хуже, чем в какой-либо другой бригаде. Вот где ненависть к евреям была неприкрытой, так это в этой бригаде, особенно в отряде капитана Шашкина, откуда многие евреи, просто уходили в минскую партизанскую зону, не выдержав насмешек и унижений. А ведь в свое время именно евреи из рабочей команды гетто помогли Шашкину бежать с группой из минского лагеря военнопленных. «Отблагодарил». Вообще, в этой бригаде, кстати, считавшейся самой боевой, как говорится - «Советской властью не особо и пахло», там царил полный беспредел со стороны командования. И был там партизан Ривин, пожилой человек, который прямо Шашкину говорил, что его отряд, это сборище бандитов, а не советская партизанская часть, и что когда наши придут, с Шашкина за все спросят. Ривин в 1920 году служил в одном эскадроне с маршалом Жуковым и генералом Кроником, и когда он сказал Шашкину, что дойдет лично до маршала и расскажет ему , что творится в бригаде, то Шашкин просто объявил Ривина «врагом и националистом», и на пару с комиссаром отряда Ляховым расстрелял Ривина. Потом сказал перед бойцами: «Я, ребята, сегодня что-то погорячился». К нам из этого отряда имени Дзержинского перешло двое бойцов, и они всю эту историю нам подробно рассказали.

Г.К.- Как происходила встреча с Красной Армией?

А.А. - На нас вышла красноармейская полковая разведка, мы обнимались с ними, выпили за наше освобождение. Разведчики меня позвали к себе, но командир взвода меня остановил, мол, ты еще куда собрался?... Соединились с Красной Армией, и я поехал в Молодечно, надеясь найти свою родню. Как раз в эти дни в Молодечно пришел с Красной Армией младший брат отца, Моисей, но мы с ним разминулись, тогда встретиться не довелось. Его жену я вывел из гетто в лес в 1942 году, а их сын погиб в гетто. Мне дали неделю отпуска, я приехал в Минск, и никого не нашел из родных и знакомых. Встретил только нескольких товарищей по подполью, вернувшихся в город из партизанских отрядов. После партизанского парада в Минске вышел приказ о расформировании всех бригад. Но куда мне было податься?...

Мой дом был сожжен, а вся семья погибла… Пошел в военкомат, но мне военком сказал-«Отдохни еще немного, а потом решим, что с тобой дальше делать». Но где там, отдыхать. Меня направили в танковую школу в Харькове, и уже через три месяца, я воевал на Т-34 в Румынии и в Венгрии, прошел «балатонскую бойню» под Секешфехерваром, два раза горел в танках, но дожил до конца войны.

Г.К. - Товарищи-танкисты знали, что Вы бывший партизан?

А.А. - Я в армии на эту тему особо не распространялся, но пришел в танковый батальон с медалями «Партизан ОВ» и «За Отвагу», так что, видно было сразу, что воевал в немецком тылу. Таких, как я, было немало. А после войны поехал в Минск в отпуск, а там, в военкомате, выясняется, что меня орден ОВ -1-й степени за партизанские дела с 1944 года разыскивает. И когда вернулся в часть с новым орденом, то ребята попросили рассказать новобранцам, за что я его получил. И только тогда, я, впервые рассказал товарищам, что пришлось увидеть и испытать в гетто, и о войне в белорусских лесах.

Г.К.- Где пришлось служить в послевоенные годы?

А.А.-Я так и остался служить в своем 111-м гвардейском механизированном полку, который вошел в состав вновь образованной 35-й гв. Мех. Дивизии. Нас вернули в Молдавию, в Тарутино, и здесь мы стали уже 35-гв ТТП. После срочной службы я остался в армии сверхсрочником и демобилизовался только в 1952 году. Пошел трудиться на завод простом рабочим, а потом до самой пенсии работал мастером на том же заводе.

Г.К.- 65 лет тому назад, осенью сорок третьего года, минское гетто было окончательно ликвидировано фашистскими палачами, последние 4.000 узников были вывезены в Тростянец и там расстреляны. Вы один из немногих кому удалось уцелеть в аду минского гетто.

А.А. - Мне выпала доля выжить, единственному из всей моей семьи. Но я каждый день с болью думаю о своих убитых родных, о многих миллионах других людей, погибших в гетто, в лагерях военнопленных, в немецких застенках, погибших на полях боев на фронте. Эта боль никогда меня не оставляла, я жил с ней все эти годы… Такое никогда не должно больше повториться!...