Бебик Николай Степанович

Я родился 8 апреля 1926 г. в д. Бешарань-Атар Бюй-Танларского (ныне Гвардейского) района Крымской АССР. Несмотря на название, крымских татар в деревне не было, в основном были русские и украинцы-переселенцы. Моими родителями были крестьяне-середняки, занимавшиеся сельским хозяйством, у нас были лошади и коровы, но вот овец не было, зато гуси, куры, пчелы. Отец не стал вступать в колхоз, уперся и все, даже в тюрьме сидел за невыполнение контрактации, потому что в 1933 г., когда был голод, он не стал отдавать свиней и курей, они были запрятаны за перегородкой в доме, собственно говоря, там и ячмень и овес был. Все вскрылось, и за это ему дали 4 месяца тюрьмы, мать пошла в колхоз "Искра" дояркой, отец после освобождения решил все бросить, уехал в Джанкой, где окончил курсы водителей, и мы всей семьей в 1933 г. переехали в Сарабузский район (ныне Гвардейское) в д. Кангил (сейчас Рассвет). Там я пошел в школу, а когда я был во втором классе, то мы переехали в Симферополь на ул. Стрелковую, 16. Отец работал на аэродроме, у него даже пистолет был, "браунинг", как я тогда прочитал. По своей должности он имел право носить оружие, в его ведении было 2 машины: ГАЗ и ГАЗ-АА, тогда сильные машины считались. Мы купили в городе дом, а потом аэропорт перевели в Симферополь, отец поступил в "Сельхозснаб", перевозил удобрения и химикаты для опрыскивания сельского хозяйства. А в 1940 г. начали строить аэродром в г. Красногвардейском, он работал на стройке на ЗИС-5 водителем. Здесь отец уже работал до самого начала войны, я к тому времени успел окончить 7 классов. Вообще, в семье было ощущение приближающейся войны, мы видели, что началось бурное строительство аэродрома в Красногвардейском. Отец рассказывал, что в основном сам аэродром и полосы для самолетов строили заключенные.

22 июня 1941 г. начали бомбить Севастополь, мы вылезли на крышу и смотрели. Война, война, а что война, мы пацанами были, не понимали страшного слова, но я заметил, что взрослые все задумались, хмурые ходили. Поначалу каждую ночь бомбили Севастополь, дело в том, что немцы мины ставили, их в море кидали с целью заблокировать наш флот в бухте, но некоторые мины не попадали в воду, и взрывались в городе, даже мы слышали, такие мощные взрывы были. Рядом с нашим домом была размещена батарея тяжелых 85-мм зенитных орудий, они постоянно стреляли по немецким самолетам, и при том хорошо помню, что как-то днем под "Юнкерсом" разорвался снаряд, он задымился, но улетел, не упал. Наверное, попадание было, потому что даже мы, пацаны, видели, как близко под брюхом разорвался снаряд. Наши зенитчики во все батарейные 4 ствола лупили, помню, командир батареи стоял, командовал, приказывал проводить какое-то распределение, мы слышали, как он указывал, как подготовить головки снаряда, чтобы он взорвался на определенном расстоянии. Вообще-то нам говорили при налете в подвал прятаться, но нам-то, ребятам, наоборот, интересно все было, как зенитки там стреляют, и прожектора здесь рядом тоже стояли. С началом войны в городе сразу были введены карточки, у нас был спецмагазин, он располагался на углу Зои Жильцовой и Кирова, где получали сахар и хлеб. Нашей семье помогало то, что отец работал в Курмане на аэродроме, поэтому нам выписывали карточки, и я ходил лично и сам получал. Очередей не было, в семье продуктов хватало, нам с мамой и младшей сестренкой достаточно было.

Так лето закончилось, в сентябре немцы уже стояли под Перекопом. Мы пацанами рыли противотанковые рвы: одна полоса шла по ул. Кечкеметской и дальше вниз, а вторая начиналась от кладбища. К рытью рвов привлекали в основном гражданское население. И вот в ноябре я встретил первого немца на горке, он спускался вниз по ул. Куйбышева. Мы сначала даже не поняли, кто это, они ехали на мотоциклах, а тут же была артель, делавшая гранаты, "Красный металлист", я там работал в охране и потому нес берданку. Так немец слез с мотоцикла, подскочил ко мне, выхватил у меня берданку, ударил об землю, приклад отлетел и все. Я напугался, конечно, боже мой, пацан же. Потом началась оккупация, с этих времен был введен приказ, чтобы к такому-то времени вечером никто не ходил, будут арестовывать и вплоть до расстрела. Обычно с 7 часов вечера до 7 утра был комендантский час. В доме рядом с нашим квартировали немцы, тогда же в городе появились и румыны, но они страшно немцев ненавидели, и те к ним также относились. Немцы же все ходили по дворам: "курка, яйка, млеко!" все требовали, была у них нагловатость в поведении, что уж говорить. Зашел и требует сразу, вот так, деньги они за это не давали. Школы в период оккупации были закрыты, я учился в 14-й школе по ул. Куйбышева (ныне здание райотдела милиции), мы ее еще в 1941 г. освободили под госпиталь, нас же, учеников, перевели на ул. Директорскую в здание детдома. Пришлось нам там учиться немного, при немцах никто никуда не ходил, боялись. Мы остались в Симферополе, а отца отправили в эвакуацию, у него было 7 млн. рублей, все работники аэродрома не получали зарплату 4 месяца, он поехал в Керчь, но там его с машиной, ЗИС-5 не пустили. Машина была заполнена мешками с деньгами, и когда отец начал въезжать, то моряки ему взяли и пробили радиатор. И так машина и осталась, а отец оказался в плену, но он как-то вырвался, пришел домой. И мы здесь пожили недолго, после этого решили уйти в деревню, которая сейчас называется Крымская Роза, там мы занимались сельским хозяйством и сами себя кормили, нигде не работали. В село к нам приходили в основном румыны, мы же разместились на окраине, в бывшей 8-й колонии, где дома все сожгли, там стояли ткацкие станки, заключенные во время войны шили фуфайки и теплые брюки специально для армии, а при отступлении наши все уничтожили, чтобы немцам не досталось. Надо отметить, что румынским солдатам тогда трудно жилось, свои офицеры их нагайками били, вообще строго относились к ним, румынские офицеры мало говорили, но много делали. У нас в селе румыны постоянно по дворам шарились, пытались или курей несколько штук, или барана утащить, но в деревне, собственно говоря, живности в период оккупации мало осталось.

Пробыли мы в деревне до 1943 г., и ушли обратно в город жить, в свой дом. Но потом в городе начались облавы, которые и румыны и немцы организовывали, им в этом татары помогали: вылавливали молодых и в Германию отправляли. И однажды на кольце (ныне пл. Куйбышева) собрали всех жителей, проходивших мимо, отец попал в облаву, а я добежал до дома, кинулся к дивану, там крышка открывалась, вот под крышку я и засел. Немцы зашли, я там сижу и не дышу, так меня и не нашли, а отца и других поставили к стенке, три пулемета расположили за ними и скомандовали: "Огонь!" Видимо, что-то натворили где-то, взорвали, я не знаю. Потом, правда, распустили, не стали расстреливать, но кое-кого оставили, отец, правда, вышел. Но вот много наших соседей неизвестно куда исчезли. Дальше в конце августа - начале сентября я ушел в партизаны. Так получилось, что у нашей семьи была связь с партизанами, к нам приходили ночью, и я с ними договорился предварительно. Потом поехал за дровами в лес, и больше оттуда уже не вернулся. В лесу меня встречали, один человек за меня поручился: напротив нас отцов знакомый жил, старшина Илья Фетисов, они вместе из Керчи уходили, переодевшись, отец в гражданском, и старшине одежду помог раздобыть. Он, Илья, раньше меня в партизаны ушел, с ним я уже в отряде встретился. Сперва я попал во 2-й отряд, где командовал Николай Сорока, ростом маленький такой, у него наган до земли доставал, все же флотское было, на ремнях. Но зато весь такой важный, я сперва на него подумал, что это Федоренко, мне только потом объяснили, что это Сорока, а рядом с нами находился штаб всего Северного соединения, которым командовали Федоренко и Луговой. В начале октября меня из 2-го в 19-й отряд к Соковичу отправили, глубже в зуйские леса. Вообще, мы партизаны легкие на подъем были, никаких землянок у нас не было, где там, там почва такая, то скала, то щебень. Все шалаши строили - палка с центре, сверху листья накидаешь, если холодно костер разводили и все на этом. Спали там и лежали, ни окопаться, ничего нельзя. Тогда еще молодежь только-только начала прибывать, в основном в отрядах были старые партизаны, и командиры были с первых дней оккупации Крыма: Сорока, Федоренко и Сокович. В нашем отряде была полуторка ГАЗ-АА, так что на операции мы выезжали на машине, садились, кто где пристроится, и даже танков не боялись, был у нас однозарядный ПТРД, который вполне мог румынские танки подбивать. Я стал простым бойцом, никакого обучения не было, но оружие зато экзотическое: сперва дали японское ружье, потом итальянское, а потом иранское, длинное, выше моего роста. Где доставали такое оружие, до сих пор для меня загадка, все же трофейное. Но главная проблема была в патронах: для японского один калибр, для итальянского другой. Вот уже иранское имело калибр немецкий, их патроны подходили. А остальные так, пострелял и выбросил. Формы мне никакой не выдали, все время в гражданском находился.

Первый бой для меня произошел в октябре 1943 г. под деревней Красновкой, что за с. Мазанкой. Вот тогда мне было страшно, потом уже привык как-то. Мы днем туда подтянулись, хотели разведывательную вылазку совершить, на поле ничего не росло, поэтому была отличная видимость, могли до 2 км все четко разглядеть. И представьте себе, оказалось, что в деревне размещалось 8 или 10 румынских танков, они бы нас легко подавили всех, но мы сразу 2 танка подбили из ПТРД, в расчете которого были чехи из 2-го отряда, тогда остальные румынские танки сразу обратно рванули. Один подбитый танк, правда, экипаж все ворочал, пытался отогнать его назад, но он так и заглох, так на поле и остался. Румыны же все сразу рванулись из деревни, все побросали, потом деревенские видали, как они из Мазанки подтянули машины, чтобы танки подбитые отбуксировать. Спаслись же мы благодаря тому, что гонцы на лошадях сообщили в штаб: под Красновкой идет бой, поэтому подтянулся 2-й отряд, иначе нас все равно раздавили бы, так что все мы благодаря чехам благополучно вернулись. После этой вылазки, что странно, немцы в лес долго не приходили. А если и приходили, то только до вечера, солнце зашло, и они назад, никто из них не хотел в лесу задерживаться. Затем 7 ноября к нам в лагерь заскочили 7 румынских танков. Видно, какие-то сигналы им были, работала немецкая разведка у нас. Помню, эти румынские танки влетели прямо в наш лагерь, никто не знал ничего, но в момент все в разные стороны разбежались, танки стреляют из пулеметов, но мы удачно ушли, никто не пострадал. Переполох большой был, нам ведь охрана не успела сообщить о танках, хотя передовые дозоры на лошадях были. Может, и пропустили, после того, как танки ушли, начали искать виновных, грозили вплоть до расстрела, Сорока все бегал чего-то, но ничего, не пострадал никто, хотя паника из-за внезапности нападения была большая. Как раз в это время, осенью, в лесу появилось много заброшенных с большой земли военных, помню, я несколько раз был на приемке самолетов, были там и девушки, которых мы переправляли в Южное соединение. Я помню, капитан Неприцкий мне приказал: "Надо отправить в Южное соединение девушек!" И я их сопроводил до опушки зуйского леса. Но в основном редко садились самолеты, гораздо чаще грузы сбрасывали на парашютах, при этом побилось много оружия, потому что парашюты часто не открывались почему-то. Мы ходили подбирать грузы, нам заранее команду давали, ведь рация была, нам шифровками сообщали об этом. Летчики только тогда садились, когда видели на земле костры в форме букв "А" или "Т", которые мы обязательно перед прилетом выкладывали, при чем если костры не горят, то посадки не может быть. Но бывало, что самолеты не садились, хотя мы выкладывали костры. Вообще, сам аэродром начал работать только в начале 1943 г., раньше к партизанам прилетали только Р-5, или У-2, специальные, у них в крыльях были лодочки, в которых раненных забирали, в одной и второй стороне крыла и один в фюзеляже. Ведь только при штабе Северного соединения были врач и фельдшеры, а в отрядах медицинских работников не было.

Вот после 7 ноября в лесу стало сложнее, немцы начали устраивать постоянные прочесы, особенно нам досаждали баксанские татары, жить не давали, они же местные, все тропы знали. При чем делали так: в 3-4 часа ночи поднимались, и подбирались к нашим лагерям, а мы голодные, холодные, не одетые, не обутые, заставали они нас врасплох. Так несколько раз было, особенно на Эмантаже они нас сильно достали, после мы их проучили, специально подготовились, первая и вторая охрана передали, что они двигаются, баксанских татар первое охранение пропустило, а вторая охрана их встретила огнем. Так два раза их причесали хорошо, они больше не ходили, мы знали, что татары эти были из Баксанского и Карасу-Базарского отрядов. Такие у нас дела были, но несмотря ни на что, мы продолжали вылазки, особенно подрывники и диверсанты из 18-го и 19-го отрядов постоянно что-то взрывали. Продолжали вылазки и в населенные пункты, однажды в Денисовке коменданта убили, и после этого обозленные румыны собрали жителей всех окрестных деревень, поставили перед старым противотанковым рвом, уже подготовились к расстрелу, но потом что-то дали отбой, короче говоря, распустили деревенских. И сразу после такого дела эти деревенские из Ивановки, Кизил-Куба, Сенуджа, и всех подлесных деревень начали в лес уходить, в отместку румыны стали палить дома, на одну деревни по 2 хаты оставляли, остальное все сжигали: подъезжали специальные машины, чем-то обливали дома и поджигали все, только стены от домов оставались. В отместку за поджоги наши чехи в Джалмане румын перекололи, часового сняли, и всех кто там был, перебили. К тому времени мы вообще приободрились, Перекоп гремит, грохочет, нам отлично слышно, а если солнечная погода, даже взрывы видны были, тем более что нам с самолета или сбрасывали, или при посадке давали газету "Красный Крым", где говорилось, что вот-вот наши войска ворвутся в Крым. И оружие нормальное появилось, а то до этого мы в основном трофейным воевали, только с начала осени постепенно появились автоматы, ПТРД, мины, взрывчатка, боеприпасы в достаточном количестве. Потом даже что-то похожее на "Катюшу" сгрузили, она нам пригодилась во время большого прочеса, и к ней специально инструктора прислали, который расчет из партизан обучал. Также передали 76-мм гаубицу конца XIX века, мы говорили, что она еще при Петре Великом была сделана. Тогда же у всех появились карабины и СВТ и патроны к ним, а то, после начала интенсивных прочесов, стрелять-то и нечем, собственно говоря, было.

С 15 декабря начался большой прочес и продолжался он по 20 января 1944 г. Перед этим над лесом постоянно висел однокрылый румынский самолет-разведчик, мы его "коза" прозвали. Но он летал на большой высоте, наши стреляли, но не достать его было, хотя позже, во время прочеса мы в Северном соединении сбили 2 самолета, "Юнкерс" и "Фокке-Вульф". Командование заранее знало о том, что немцы запланировали большой прочес, но нам никто ничего не сказал. Началось с чего: румыны 50 подвод за лесом прислали, дрова брать, и их всех сразу атаковали, как обычно они разбежались быстро, а мы получили в качестве трофея 100 лошадей. Вообще, у нас скота было страшно много, потому что по дорогам недалеко от нашего расположения с Кубани скот переправляли, и мы его постоянно перехватывали. Охрана была в основном румынская, если только сопротивлялись, сразу в расход пускали, что уж скрывать, в основном на дороге действовал зуйский партизанский отряд. Поэтому к концу 1943 г. все горы в лесу были скотом заняты, и лошади, и барашки, чего только не было. И при этом не разрешали резать, говорили, что это надо для сельского хозяйства сохранить. Но как сохранить? Когда крупный прочес прошел, все это забрали немцы. Также надо отметить, что к началу большого прочеса ни румыны, ни даже немцы не могли больше двигаться по дорогам без прикрытия, впереди и сзади бронетранспортеры, и только между ними колонны ходили по 8-10 машин с боеприпасами на Керчь. До того дошло, что немцы стали не больно то и ездить. Так что вот забрали мы 50 подвод и 100 лошадей, и после этого начался большой прочес по приказу командующего немецкой армии в Крыму с целью полностью ликвидировать наши отряды. Бои были очень тяжелые, конечно, наших тогда много погибло, ведь здесь были и немцы, и даже казаки, донские или кубанские. Казаков был целый кавалерийский эскадрон, они думали, что на лошадях в лесу будут головы рубать, но там ничего не сделаешь такого, надо сначала с лошади слезть и потом только рубать. Также в прочесе участвовали и полицейские, и татары, и добровольцы, нас сгоняли отовсюду, мы все время в окружении были, постоянно выходить надо. Ночью уходили, хотя немцы в то время ночью всегда посты выставляли. Самое тяжелое было в том, что погода сначала стояла ясная, поэтому немцы прислали много одномоторных пикировщиком "Фокке-Вульф", они строем по 12 штук шли и огнем поливали все, тяжело приходилось. А потом нам сильно повезло в том, что ближе к Новому году поднялись жуткие бури, снег пошел, и авиацию использовать было уже бесполезно. Но перед Новым годом мы опять большие трофеи взяли: 50 лошадей вьючных. В лесу специально находился горнострелковый румынский корпус, ему прислали снабжение, и мы полностью все прихватили, и продукты и боеприпасы. Опять 2-й отряд Сороки отличился, мы еще получили с этих лошадей подарки, там были и ром, и коньяк, и вино, раздавали ребята. На каждой лошади было специальное приспособление, с помощью которого нагрузили по 100 на лошадь. После этого бои продолжались, и во время выхода из окружения с Эмантажа мина разорвалась ко мне очень близко, буквально в 3 м. от меня. Парню, лежавшему рядом голову осколком отрубило, меня же ранило и сильно контузило, после чего решили меня в госпиталь в Васильковую балку отправить, там лежало 180 человек раненных. Как пришел на перевязочный пункт, там сена специально наложили, а я лежать не мог, только сидя или стоя, между 9-м и 10-м ребром осколок прошел, у меня и сейчас там один осколок сидит. Кроме того, вылетел другой осколок возле позвоночника, я только и делал, что кровью отплевывал, так что бой для меня закончился. Рану парашютом перевязали, даже нечем обработать было, тут отряд как раз с Клемпарским выходил, он говорит: "Что ты лежишь, давай вниз с Бурунчи в Васильковую балку!" А я не могу лежать, и все, девушки меня хотели в балку спустить, а я плюнул, и кровь изо рта, решили меня с отрядом забрать, очень тяжелое ранение у меня было. Оказалось, что это меня и спасло: на госпиталь напали немцы, румыны раненных поили и кормили, а татары и немцы пришли и перестреляли всех, и сожгли сарай госпитальный в балке. А я спасся с беженцами из мирного лагеря, шедшими с отрядом, они меня под руки водили. Так я и передвигался с отрядом, постоянно выходили из окружений. Хотя нас со всех сторон зажимали немцы: и из Карасу-Базара, и из Зуевки, и из Перевального немцы наступали, с севера и с юга одновременно заходили. Мы были полностью окружены, оставались проходы только там, где, казалось бы, пройти нельзя было, а как раз там и вырывались мы. Все равно, даже невзирая на большие потери, отряды сохранились, дальше я выздоравливал весь февраль, март, начало апреля. Так я пролечился до 13 апреля, когда оказался в Симферополе на призывном участке. Приказ был, всем явиться на пункт на ул. Павленко.

Прямо на призывном пункте нас переодели, выдали все военное, и направили во второй эшелон армий, наступающих на Севастополь. Наша часть, 194-й запасной стрелковый полк находился в Тереклях (ныне Приятное свидание), куда с призывного пункта были направлены все 1926 г. рождения. Меня обучали на ПТР, нам даже стрелять давали из него, но потом выдали ПТРД, а в конце учебы потом пятизарядное ружье. Вот с ним я превратился в настоящую боевую единицу, в конце войны только из такого ружья могли танки пощелкивать. Кроме ружья мне выдали автомат ППШ, кроме того, у меня было 2 подносчика. Командиры у нас были требовательные, все служаки такие, я помню, Дудченко был зверь настоящий, гроза для нас, ни за что ни про что мог наряд влепить, или еще чего-то такое, неприятный тип. Хотя, что уж скрывать, там все такие были, они вместе держались, своя шкура дороже, чем чужая. Но когда мы на фронт с ними пошли, они вдруг все сразу гладенькие стали, покорные, но Дудченко я прямо сказал: "Я с тобой еще встречусь, здесь ты будешь пока командовать, а на фронте нет!" Ведь он, собака, меня сразу раздел, у меня были немецкие хорошие сапоги, он их снял, мне вроде как не положено, ботинки выдал, а таких у меня был целый склад, а немецкие сапоги на всю часть одни. Меня тогда как раз назначили каптенармусом, я заведовал всем снаряжением полка, водил курсантов на обед и ужин, одевал в ботинки, брюки, шинели, плащ-палатки. Как зав по хозяйству себе выбрал шинель канадскую в конце учебы, такая теплая, очень плотная ворса, толстая, серая. Всем же шинели выдал американские, и ботинки тоже. Но вот ботинки у них нехорошие оказались, видимо, кожа искусственная, как в воду встал, сразу полный ботинок воды.

После короткого обучения нас привезли обратно в Симферополь, мы уже стояли на платформе, в новом обмундировании, когда приехали "покупатели". Меня направили во 2-й батальон 1179-го стрелкового полка 347-й дивизии 51-й армии. Из Симферополя в мае нас повезли на формировку в Черниговскую область, лагерь разместился недалеко от ст. Щорса, и там мы взяли в плен полковника немецкого и с ним 40 человек. Представляете, отстал начальник штаба корпуса при отступлении немцев, у них и бензин, и все другое закончилось, они остались в тылу. По прибытии в лагерь наши начали лазить по деревням, тогда как раз картошка поспела, а деревенские к ним с претензией: "Вот вы приехали, и начали картошку у нас копать!" Мы удивились, у нас же своя кухня была, хоть и не очень сытые, но все же накормленные, кто бы стал лазить. Оказалось, это немцы, голодные, вот они по ночам и ходили. Затем нечаянно как-то ребята наскочили на них, одного из наших, правда, ранили, но мы их сразу 40 человек с полковником, рацией и всем штабом взяли, помню, выкуривали их из копен сена, они стояли уже накошенные, немцы хотели там спрятаться. Помню, что полковник был высокий, здоровый такой, а ноги босые, сапоги сняли уже наши ребята. Наверное, за это много кто награды получил, мы только ничего не получили.

Из Черниговской области мы как-то пошли поперек передовых линий фронтов, так прошли западную Украину, только через Луганск везли поездом, а в основном мы каждую ночь проходили по 90 км, причем безостановочно неделями. Даже после того, как нас направили на передовую, мы продолжали много шагать: немец как сорвется с позиций, идет на запасные рубежи, мы за ним только и успеваем топать. Вот так мы прошагали по Украине, потом нас посадили на поезд и привезли в Белоруссию, где в Витебске нам пришлось разгружаться, в эшелоне также танки были, с платформы мгновенно надо было уходить, потому что немец открыл ураганный огонь, по 7-8 снарядов только на каждый дом в городе упало. Короче говоря, спешка, и платформы все перекидали, танки ствол назад, и прямо так сгружался из эшелона, торопились, все переворачивали по пути. Сразу бои начались, страшные, мы много немцев набили, где мы проходили, везде лежали лошади побитые, и трупы, наших хоть убрали, а немцев так и оставили. Но вот в бою бронебойщиком мне не пришлось участвовать, зато поохотился на снайперов. Ведь наше ружье было как настоящая пушка, ствол длиной 2,5 м. Надо было выследить немца, к примеру, один раз недалеко от дороги стоял сгоревший дом, снайпер откуда-то, то ли с окна, то ли из подвала стрелял. А попробуй его определи? Тогда я договорился с ребятами, что один будет держать каску на палке и ползти, чтобы со стороны выглядело, будто он двигается. Немец выстрелил, мы засекли его сразу, он из окна стрелял. Даже если я не попал, и кусок кирпича только отлетел, снайпер уже больше не будет стрелять, уже отстрелялся, и можно спокойно дальше идти.

После Белоруссии мы вошли в Литву, прошли гг. Разкне, Натанай, Интилишки, Митауш, там мне в страшных боях поучаствовать довелось, две наши армии в кольце очутились. И тогда немец применил такие небольшие танкетки, начиненные взрывчаткой, ее не видно, это было уже летнее время, трава только колышется, она ползет, однажды немцы навели танкетку на батарею, и вся батарея была уничтожена. В следующий раз наш ст. сержант заметил танкетку, немцы управляли ими из траншеи, двигали вправо и влево к цели, в конце взрыв и все погибают. И вот ст. сержант вылез из траншеи, перерубил саперной лопаткой провод, танкетка замерла. Потом ее из 45-мм пушки прямой наводкой расстреляли, это было под Шауляем. Вот так мы и спаслись, но в боях я был ранен, попал в госпиталь, оттуда уже в саперную роту отправили. Как вернулся в часть, старшина саперной роты говорит мне: "Хватит тебе с ПТР-ом лазить, к нам иди, в саперы". Ну, я и пошел, саперы тогда офицерский паек получали, как и разведчики, да и авторитетом мы пользовались. Один раз я даже на диверсию ходил, нам нужно было мост подорвать как раз перед наступлением, чтобы немцев лишить подвоза, там кругом озера, кроме этого моста никуда не денешься. И вот нас отправили, четырех человек, 2 сапера и охрана, мы взяли взрывчатку с собой, 2 ящика по 10 кг, по 2 капсюля, бикфордов шнур. Незаметно поставили заряды, хотя и трудно было, потому что единственный мост, немцы прекрасно сами все понимали, охрана была очень сильная. Сделали все быстро, один поставил взрывчатку, второй шнур протянул, главное было без шума все сделать, но удачно сработали, хотя взрывной волной нас оглушило всех, потому что как рвануло, там ничего не осталось, даже от моста в 5 метрах еще дыра продолжалась. Может, они, конечно, потом пытались восстановить мост, но в конечном итоге немцы остались в мешке, никто не смог уйти, после такого взрыва там только новый мост надо было строить.

Слева направо: Бебик Н.С., Иван Кучер, Павел Крипота и Василий Репита в/ч 13821, апрель 1949 г.

Митаву мы взяли без боя, но оказалось, что в городе осталось много спиртного, закуски всякой. И как всегда, наши напились, мы Митаву из-за этого сдали немцу, хотя при взятии в первый раз ни одного выстрела не сделали. А вот когда во второй раз взяли, то только трубы от домов в городе остались, ни одного целого здания не было. Митаву я уже брал сапером-разведчиком, и интересно - сколько там во взводе разведки человек, никогда полного взвода не было, 8-10 человек, 12 уже много считалось. В этом взводе я снова был придан саперам, мое дело было разминировать проходы, меня обучили этому делу, показали один раз, не валандались, а дальше сам догадывайся, тут такое дело, один раз ошибешься, больше уже не будет у тебя шансов на ошибку. Немцы тогда особенно широко использовали такие продолговатые ящики, противотранспортные мины, широкие, 2-3 штуки на дороги уложили, и маскировали, такие мины уничтожали и машину, и телегу полностью. Также были прыгающие мины, штуки опасные, там надо очень осторожно действовать, чеку только вставишь, она уже не разорвется, а так капсюль только чуть тронул, и она сразу срабатывает. Причем мина простая в обращении, вместо чеки можно было и гвоздем сработать. После разминирования мы всегда такие мины немцам переставляли, вообще много у них разных мин было. И все же работа опасная, один у нас подорвался даже, ставил свою мину, споткнулся, или что, получилось так, что он рукой нажал на мину, которую только что сам поставил, ПМД-6, и ногой попал на свою же мину, на ней и подорвался. Я же в основном делал проходы в немецких полях, они любили "сюрпризы" на проволоке ставить, "хлопушечку", возьмешься, так сразу и руку оторвет, но особенно много всяких мин я разрядил уже после войны на Финском перешейке. После разминирования мы все глушили рыбу, было у нас 700 кг тола, и тоже тогда дурости хватало. Один парень нашел противотанковую мину и поплыл рыбу глушить, а она же мгновенного взрыва, как рванула, так лодка в щепки, и все, нет его.

Ранило меня последний раз 18 марта, попал я в госпиталь сперва в дивизионный, потом в сортировочный в Скаудасе, где меня оставили, и там я лежал. Вдруг идет дядя Петя Раевский и говорит мне: "Война кончилась!" А я не верю, и заплакал. Вышел из госпиталя на костылях, еще не верю, смотрю, по небу самолет летит и что-то белое у него болтается на хвосте. И Раевский меня подталкивает: "Смотри, смотри! Это уже точно, командование знак дает!" Из Скаудаса нас по госпиталям, меня в какой-то лес отправили, рядом лагерь военнопленных, и там к нам подогнали вагоны с немцами, пленными, один генералитет, самое низкое звание - полковник, а так только генералы и холуи их. Что там было, автоматчики нас не подпускают, но ни у кого из нас под конец костылей не осталось - били все подряд, автоматчики ничего не могли с нами поделать. Это был наш последний бой.

После из этого госпиталя, нас уже подлечили, лежало по 3-4 человека в палате, только мы и остались, все воинские части ушли на Японию, а мы еще лежим. Покончили с Японией уже, а нас собрали со всех госпиталей и пешочком до Риги послали. Посадили на поезд, и через Эстонию довезли до Ленинграда, тут оставили часть тяжелых больных, а нас оттуда в Выборг. Я и еще 50 человек были направлены в 10-ю гв. армию в 9-й УР, оттуда нас направили на дачу Маннергейма, бывшего знаменитого русского офицера, который стал служить финнам, в его честь еще назвали "линию Маннергейма". Мы такие обшарпанные, нас же после госпиталя не переодевали, все латанное. А там одни девочки: связистки, телефонистки, телеграфистки, секретари. И мы, чудо такое, как волки из леса притопали. Старшина Богатиков Саша распорядился нас всех переодеть, вокруг девочки, и тут команду дал другой старшина, Рощин: "Снимайте все догола!" Мы засмущались, ну как, девочки рядом, но он свое гнет, раздевайтесь и все, мы стоим, девки смеются. Дали нам обмундирование, надо воротнички подшивать, подзывают девушек и задание им, нам воротнички подшить. Нас оформили, потом передвинули ближе по Хельсинскому шоссе в Кирвайоке, это примерно км на 50 ближе к своей границе. Оттуда уже мы попали в батальон связи, после опять расформировали в роту связи, потом опять реорганизация, чувствуем, что дело к концу идет. И короче говоря, нас опять в Выборг, в 10-ю гв. армию, в штабной полк связи, там мы дежурили, я уже считался крупным специалистом, механик телеграфа, имел 1-ю категорию, получал 270 рублей, а с премией стал даже больше старшины на 90 рублей получать, мне старшина сказал как-то: "Ни :, больше меня получаешь!" Потом нас еще раз расформировали, я попал в Ленинград в 58-й отд. полк связи ЛВО, тоже старшим телеграфистом, и одновременно был назначен помощником начальника смены, лейтенанта, мы с ним поочередно ходили дежурить на телеграф. В нашу группу входили бадисты, телеграфисты, телефонисты и карасисты, всего человек 30. В 1949 г. меня прооперировали в госпитале № 2211, потому что терпеть уже нельзя было, постоянно гной тек, все не заживала рана, полученная в партизанах еще в 1943 г. Она размером с кулак была, как воронка прямо, ребята взглянули, ужас прямо, все текло. Наш начмед подполковник Спило сказал мне: "Знаешь что (в лагере в Левашово были), это никуда не годится, я даю тебе направление в госпиталь на Староневском проспекте, там договорись!" А операцию мне делали кандидат медицинских наук Иванов и Чаловский, военные все, после этого я забыл, что такое рана, а был и остамелит, и перитонит, все. Демобилизовался я в апреле 1950 г. из Ленинграда, отбарабанил честно 6 лет, и началсь моя мирная жизнь.

- Доходила ли до Вас информация о положении на фронте в оккупации? Как были информированы партизаны?

- В оккупации мы информацию кой-какую получали, газеты нам бросали, украдкой, правда. В партизанах легче было, тогда у нас уже полно было листовок всяких для распространения, и "Красный Крым" мы регулярно получали.

- Как бы Вы оценили в сравнении как солдат немцев и румын?

- Румыны больше склонные к русским, чем к немцам. Они такие, не могу и выразить, ведь считается одна вера, православная. Немцы же были очень строгие. Хотя и тут все от человека зависело.

- Какое у Вас сложилось отношение к крымским татарам в период войны?

- У нас в 19-м отряде вообще не было татар, хотя как-то через нас проходила татарка, связанная со 2-м отрядом, была связной у Сороки, правда, не знаю ни фамилии ее, ничего. Зато и карасу-базарские, и баксанские, и зуйские татары нам мешали сильно. Самым тяжелым был 1942 г., но меня тогда не было в отряде, умерло тогда в стычках много, раненных, но не перевязанных. Я даже в 1943 г. под Тырками нашел скелет, и тридцатка рублей еще старого образца у него лежала. Пришел к Днеприцкому и рассказал об этом, он мне говорит: "Это, видимо, жертва голода. Шел человек, упал и умер". Много тогда погибло от голода и ран.

- Как кормили?

- В партизанах вообще по 6-7 суток не жравши, сплошная голодовка. Только когда скот был, немецкие самолеты пролетали, построчат по коровам, к примеру, их разрешали дорезать, тогда мясо было. Также в отряде был хоздвор, дядя Миша и тетя Таня, оба Савченко, у нас была полуторка, как-то привезли мельницу из Строгановки, подняли на домкрат, колесо поставили, и мельница молола кукурузу, мы мамалыгу, кашу из кукурузы ели, она нас сильно выручала. Очень сильно я до сих пор благодарен за эту мамалыгу дяде Мише и тете Тане Савченко, очень хорошие люди, всегда были готовы на выручку придти. А когда я был ранен, мне на 6-е сутки дали кочан кукурузы, крепостью конского зуба, там здоровый не укусит, а мне вот покушать дали. При этом 6 суток без еды, и кровь не успевал выплевывать, через каждую минуту надо было сплевывать, и сильно кашлять нельзя, только чуть-чуть. И когда вроде стало более-менее нормально, кровь запеклась, сплюнуть не могу. Началась уже боль умирающего. Я думал, что все для меня закончится сейчас. Умудрился все-таки выплюнуть, кровь как пробка по виду вылетела, такая запекшаяся. В обучении кормили не очень хорошо, вообще плохо, но когда на фронте были - совсем другое дело, я знал, что на 2-е или 3-и сутки старшина, какие бы бои ни были, все равно принесет еды, нас накормят. А как мы пришли в Прибалтику, то у нас уже и окорока появились, и абсолютно все, мы же еще в доппаек 100 грамм получали, хотя я, к примеру, не пил.

- Как мылись, стирались?

- Да какое там, вшей миллионы, не мылись вообще. Сейчас даже не знаю, как выдержал, сколько вшей кормили в партизанах, да такие крупные. Каждый вечер вшей над кострами травили, они только трещат, страховище было. А вот в армии вшей уже мало стало, у партизан же вот так выгребешь, по полжмени. А в армии жарилка, все прожаривалось, ты тем временем идешь в баню, старшина тебе дает две каски, в каждой помещается 1,5-2 литра, первое время все никак не мог приспособиться, только намылился, и все, вода закончилась. После ждешь, когда белье из жарилки придет, получаешь чистое. Никакого сравнения с партизанами.

- Как поступали с пленными немцами?

- Ну, как с ними поступишь, расстреливали. А куда ты их будешь девать, я один, а немцев десять человек. А сколько было случаев, когда один человек ведет сотню, и генерал ему финкой в спину засадил, его, конечно, после застрелили, но солдата-то он убил. И немцы так же поступали, к примеру, в Крыму у Денисовки человек 50 наших сразу расстреляли, куда их немцам девать было. Что ты будешь делать, водить их, что ли? Так что шевели мозгами, иначе за тебя немец пошевелит.

- У Вас в части ставили на ПРТ оптические прицелы?

- Нет, мы сами немецкие трофейные ставили. Дело в том, что наши прицелы были максимум 3-х кратными, а немецкие - 6-х и 12-х кратные. Это уже точнейшие, если наведешь, то точно попадешь, очень хорошие прицелы были. Вообще, бинокли, стереотруба у них были даже 24-х кратные, так что я считаю, что в этом деле немцы нас сильно превосходили.

- Не пытались ли Вы стрелять из ПТР по самолетам?

- Было дело, один раз я выстрелил. Мне сказали, чтобы я больше не стрелял, не наводил на нашу часть. По-видимому, немецкий летчик сразу отреагировал на мой выстрел, если бы я попал, а может, я и попал, но надо туда попасть, куда надо. А то пуля может хоть насквозь самолет пробить, ну и что, дырка, и все. Потом к нам целое звено самолетов прилетело. Из-за такого дела радистов также гоняли, особенно командир полка: "Так, пожалуйста, двигайтесь дальше куда-то, только не рядом со штабом". Ведь немцы наши рации засекали сразу же и снаряды очень точно ложились, не знаю, что там у них стояло, но только начнет радист работать, как сразу прилетают мины и снаряды.

- Разрешалось ли на марше носить ПТР в разобранном состоянии?

- А как ты его разберешь?! Все 2,5 метра и таскаешь, его надо даже втроем носить, потому что ПТРД весит 16 кг, а наше 5-ти зарядное все 23 кг, плюс каждый патрон 270 грамм, вот и считай, а патронов надо штук 50, не меньше.

- Кто выбирал позицию для ПТР?

- Я, тут главное было выбрать такую позицию, чтобы и видно было немца, и не засекли. Маскировали все время, но особенно ничего не придумывали, ведь мы в основном шли в наступление. Я готовил себе всегда одну позицию, в большем количестве никакой не было надобности, мы же траншеи не вырывали.

- Что входило в стандартное снаряжение сапера?

- Прежде всего щуп, миноискателей не было, еще ножницы для резки проволоки, лопатка, ножик финский всегда с собой, автомат ППШ, гранаты. Всегда ходили на разминирование по двое, вместе с разведкой, открываем проходы, на немцев пару раз наталкивались, но благополучно для нас, а не для немцев!

- Не сталкивались ли со случаями, когда авиация своих бомбила?

- Еще когда в партизанах был, я видел, как немцы один раз спутали координаты, и вместо нас румын пробомбили. Это случилось как раз во время большого прочеса, когда мы у румын новогодние подарки утянули, и румын на атаку спровоцировали. Но и нам как-то досталось. Когда я был в Прибалтике, наши штурмовики Ил-2, целая эскадрилья, один раз напали на наш обоз, разбили все телеги, кухни, убили всех лошадей. Что было, обоз полка весь разбит был. Мы и кричали им, и махали, на второй заход они уже не пошли, поняли, что не дело. И по рации командир полка со штабом связался, поэтому, видимо, пока они заход на второй круг делали, им уже сообщили.

- Какое у Вас было отношение к партии, Сталину?

- Ничего плохого, как все, "За Сталина! За Родину!" все молодые ребята шли.

- Брали ли трофеи?

- Конечно, брали. У нас Хохряков вообще сильно это дело любил, один раз он меня так довел, что я ему "парабеллумом" по голове ударил, потом жалел, конечно. Еще не успеешь взять немца, его убирать надо, а он уже по карманам лазит. Сенечкин был нормальный, а Хохряков чуть что уже первый кольца и часы снимает. А на что оно, тебе надо? Помню, у нас был Витя Спесивцев, у того кресты немецкие были, и кулек часов целый. А Ниночка, ППЖ командира полка, та собирала пистолеты всех калибров, у нее полчемодана было, каких хочешь, и маленькие дамские, и большие. Симпатичная такая, но все-таки ее снайпер наколол как-то, пуля попала в челюсть, раздробил все. В госпитале я смотрю, Нина или нет, спрашиваю, а ей тут сшили все красными нитками, чтобы челюсть не двигалась, она только мычала в ответ. Я ей все говорил в госпитале: "Не переживай! Я тебе еще такие пистолеты принесу, которых ты и не видела!"

- Что было самым страшным на войне?

- Самое страшное было в окружении. Кольцо сжимается, вот-вот каюк, и бьют немцы оглушительно, постоянно контузии у нас. Как вырвешься, потом долго от всего этого отходишь.

- Как к Вам относилось мирное население Прибалтики?

- Нормальное отношение было, но они пугливые какие-то. Мы как-то стояли под Митавой, и начальник медслужбы распорядился подготовить помещения местной школы под госпиталь, раненных много с передовой пошло. Надо было помыть все, нас, 4 человек, командир полка выделил для этого дела и сказал нам: "Так, ребята, идите, организуйте местных девочек, латышек". Короче говоря, забрали их, а они боятся, мы им говорим: "Полы мой!" А они в ответ только одно твердят: "Нука неман, нука ела". Тогда я беру тряпку и на пол показываю, они смотрят, напуганные, видимо, их там запугали, что русские солдаты придут, изнасилуют и убьют. И не хотят и все, елки-палки, взял ведро, разлил воду на пол. Кое-как они осмелели, поняли, что надо работать. Боже мой, чего они боялись, там размер ноги, наверное, 48-й, лапа, такой зад, мены ростом выше раза в полтора. Латыши ведь громилы, и бабы у них такие же, у нее там вымя огромное висит, а она меня боится.

- Были ли женщины в полку?

- Были, а как же. Санинструктора, нормальное отношение к ним было. Вот в госпитале, как начнешь выздоравливать, чудили, бывало, над ними. Она уснет, мы ее возьмем, чем-нибудь накрасим, усы нарисуем, к примеру. Они же, как раненные поступали, сутками там вкалывали, а мы дурачились. Они не обижались на нас, смеялись, хотя начальник госпиталя их гонял хорошо от нас. Шурочка такая была, как-то в госпитале очень холодно было, она взяла кварцевую лампу, которой облучали, меня как раз на перевязке облучали, мне кричит: "О, сейчас я погреюсь!" И положила руки мне на спину, а руки холодные, ору на нее, она мне в ответ: "Чего ты боишься, я только погрею!" Холодно, но что ты с ней сделаешь.

- Деньги какие-то на руки получали во время войны?

- Нет, по идее, я пересылал домой, начфин спросил сразу, как мне выдавать, на руки или нет, тогда я сказал ему моим родителям отправлять, но мои родители ничего не получали.

- Ваше отношение к комиссарам, политработникам?

- Я их не знал, у меня начальниками разведки был Смирнов, потом Голубев, а командира полка я и то редко видел, про политработников же даже и не помню, были ли они у нас.

- С особистами не сталкивались?

- Столкнулся, правда, сразу после войны. Как-то была у меня одна охота, даже скорее вылазка на Финском заливе. Я пошел охотиться с карабином, хотел лося подстрелить, он выскочил, далеко от меня, но я по нему дважды раза выстрелил, у меня всего 2 патрона с собой было. Я был на лыжах, оказалось, что за мной пограничники следили, видимо, по тревоге поднялись, когда я выстрел сделал. Смотрю, дорожка крови от лося, думаю: "Ага, скоро упадет, надо за ним". Шагал-шагал, но лось все равно убежал. Короче говоря, иду назад, меня пограничники как перебежчика и взяли. А я тут еще с особистом майором Бутовым поссорился. Он был мужик суровый, все знал обо всех, у него разведка работала страшное дело, кто что делал, кто что продал. А я ему отказался машинку пишущую ремонтировать, надоело, старая допотопная машинка "Ундервуд", еще, по-моему до рождения Ленина сделанная. В очередной раз его машинистка приносит, я и отказал, еще и матом сказал: ": Вы уже надоели!" Вот Бутов и въелся на меня, начал пришивать мне политику, побег заграницу, и все, меня сняли с совсекретного телеграфа, начали таскать, почему и что. Я на своем стоял, что я не знал, где там граница, иначе бы не пошел. Сняли меня в итоге, но как-то прибегает солдат: "СТ-135 не работает!" Я в ответ: "А я тут при чем? Я допуска не имею. Бутов мне категорически запретил, вон допрашивает постоянно". Так он хотел на мне отыграться, вот и поиграл долго и нудно. И страшно хитрый мужик был, иногда я ради интереса 2 ключа включал, по-тихому, чтобы он не слышал, и он все равно слышит: "Так, а ну выключись из телефона!" Опять потихоньку раз, выключился. Но и Бутова пасли, как говорится, еще такой у нас был хитрый еврей, зам начальника по связи, даже лауреат Сталинской премии, смог так сделать, чтобы в то время по одному проводу 18 телефонов работало. Так он связь усовершенствовал. Только включишься, он сразу выключиться требует, засекал сразу же, тоже непростой мужик.

- Вас как-то награждали в войну?

- Я честно признаюсь, что ни одной награды в войну не получил. Только после войны вручали за боевые действия. Представляете в 1986 г. я получил медаль "За отвагу". Также есть ордена Отечественной войны I и II степени, и медаль "За храбрость". Когда я был в госпитале уже, мне ребята написали, что меня наградили орденом Красной Звезды, но я только позже получил медаль "За отвагу", мне кажется теперь, что мне ее хотели вручить за черниговскую операцию, за полковника. И в госпитале меня представляли к ордену Красной Звезды, у меня же 4 ранения. Но так я ничего и не получил.