Берлин (Зройщикова) Галина Ивановна

Родилась в 1924 году в деревне Новая Эстония Жуковского района Брянской области. До войны окончила 8 классов школы. В 1940 году вышла замуж, в 1941 году родила дочь. С августа 1942 по 1944 год находилась в партизанском отряде 4-й Клетнянской партизанской бригады (в качестве связной, разведчицы, потом — в должности рядовой партизанки.) Была награждена медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». После войны жила в городе Нарва Эстонской ССР (в Нарве в настоящее время и проживает), работала в торговле, была шесть лет комендантом общежития. С 1979 года — на пенсии.

- Скажите, Галина Ивановна, откуда вы сами родом?

- Я родом из Брянской области, из Жуковского района, - есть такой хутор Новая Эстония. Там я и родилась в 1924 году. Там жили в основном переселенцы с Эстонии. Но там не только в этой деревне проживали эстонцы. Были еще деревни Старая Эстония, Выйтлу, и там тоже жили эстонцы. Была еще деревня Горбачево, но там латыши жили. Это они все где-то в 1915-м — в 1916-м годах перекочевали туда, потому что здесь, в Эстонии, им было очень плохо жить. Совсем бедно им в Эстонии жилось! Ну уезжали, покупали места, осваивали их, как говорят, ну а потом строили хутора. Потом, уже перед самой войной, всех их, и русских, и эстонцев, свезли в одну общую деревню. Всех, значит, переселяли в одну деревню перед войной.

- А сами вы русская по национальности?

- Сама-то я, конечно, русская. А муж у меня был эстонец. Он тоже был родом оттуда же, из Брянской области. Он в 1917 году родился. Меня очень рано замуж отдали, в 1940-м году. Я сама не выходила. Я была труженица. В то время у эстонцев на русской ни на ком родственники не давали жениться. А на мне вот этому эстонцу, Евгению Ивановичу Берлин, разрешили жениться. Так рано, всего в каких-то 16-17 лет, меня выдали замуж. Я тогда только окончила 8 классов школы. Сам муж мой был районный зоотехник. Он, значит, зоотехником работал. И свекор, и он работали зоотехниками. Только свекор работал зоотехником в одном районе, а он — в другом. Во время войны муж был в партизанском отряде в разведке. Он, муж мой, там и был убит, в Брянской области, там его и обелиск стоит. 23 человека их там похоронено. А погиб он так. Он был в группе чекистов в десанте. Они на опушке леса остановились, и там их разбили. Старосту-то забрали под охрану. А у него, у мужа-то, мальчик был двенадцатилетний. Он на улице был. Он оказался шпионом. По картошке прополз полтора километра, где находились полицейские и батальон немцев, и сообщил им. Ну что там могли 23 человека против немцев сделать? И они погибли. Но три человека прорвались, живы остались. Потом следопыты нашли данные о муже, написали мне. Они с 1942-го года до 1985 года лежали в силосной яме убитые. Лежали все это время. Потом дети нашли их всех, и их похоронили.

- Расскажите о ваших родителях.

- Родители мои были крестьяне. Занимались они в деревне своим хозяйством. Я помню, как в колхозы в первый раз они выходили на работу. Вот это я помню очень даже хорошо. Знаю, что у нас было шесть лошадей и шесть коров. Еще у нас было сорок домиков с пчелами, вот это я помню. Но папа все это убил, потому что в колхоз не хотел отдавать. Тогда, помню, отец поехал в город и купил синий камень какой-то. И ночью потом с его помощью пчел отравил всех своих. Коров двух тоже зарезал. За это его хотели посадить. Но мама увезла его, спрятала где-то ночью, и так он с тех пор больше никогда и не вернулся.

- Так и не узнали о нем ничего потом?

- Так и не знаю о нем больше ничего, он не появлялся больше.

- Как у вас колхозы в деревне организовывались, помните?

- Конечно, не хотели люди идти в колхозы. У моих дедушки с бабушкой был большой хутор. Дедушка был пастухом, пока дети его были маленькие. Как только он их вырастил, так стал кулаком. У него было двенадцать лошадей. И были это не просто, а выездные лошади: бывало, вывезет их дед, так они вот так (показывает руками) все плясали красиво. А потом узнали об этом и за это раскулачили его. Дедушка этот был уже неродной мне. Родной дедушка пришел с Гражданской, месяц пожил и заболел испанкой. И умер после этого. И бабушка второй раз замуж выходила. Так вот, их, дедушку, сына его, жену, детей и бабушку, выселили куда-то на Урал. Бабушка говорила, что на гору какую-то их поселили. А дочки моей тети и папиной сестры муж связались как-то с милицией. Подделали им документы и привезли под Москву, в город Жиздра. Это совсем в другую область. Кто-то узнал, и заказали их, как говорят. Деда с дядькой после этого обратно забрали. Ведь они когда из ссылки приехали, дедушка купил двухэтажный дом, корову, ну и все там, стали жить. Дедушка был отправлен в республике Коми ССР. А бабушка и невестка остались здесь же жить. У бабушки я два года прожила, пока в школу ходила. Ведь от того места, где мы жили, школа находилась далеко. Пока, бывает, идешь, лапти разобьешь, в онучках придешь, а на завтра опять другие лапти надеваешь. Но мама не стала новые лапти покупать. Зимой, бывало, только валенки оденешь, и идешь себе в школу. Да еще возьмешь три литра молока в такой специальной бутылке да буханку хлеба. И идешь в школу.

- Деревня большая у вас была?

- Нет, деревня была небольшая: всего было восемнадцать домиков. В эту деревню с хуторов всех эстонцев собрали. Так что у нас небольшая деревня была, маленькая. А Выйтлус, эстонский тоже колхоз, еще меньше был. Вот деревня Старая Эстония — та и правда побольше была.

- Как складывались до войны отношения у русских с эстонцами?

- Нормальные, очень хорошие с эстонцами были у нас отношения. Но, вы знаете, старые эстонцы, конечно, по-русски не говорили. Женщины — это точно. У меня была свекровь. Так вот, когда она приехала в Эстонию сюда, а мы вернулись сюда в 1946 году, то она знала по-русски только три слова: как сказать здрасьте, до свидания и спасибо, больше ничего по-русски она не знала. И все эстонцы, которые были ее возраста, по-русски ничего не знали. Жили на хуторах. Мужики ездили на рынок, вязали, вязаное возили и деньги получали. Так что они, эстонские мужчины, немного разговаривали с русскими. Председатель колхоза у нас был эстонец. В деревне было четыре класса эстонской школы. В каждой деревне своя эстонская школа была. Преподавали там эстонцы. Потом учителя вернулись сюда, в Эстонию, и здесь уже умерли. А те, кто учиться хотел дальше, в пятом классе, уже ходили в школу в район, а это нужно было 35 километров пешком идти. Там русская школа была.

- Работать вам пришлось до войны?

- Ну в хозяйстве я трудилась все время, да. Ну мало пришлось мне трудиться, потому что вскоре война началась.

- А было ли у вас, Галина Ивановна, в те предвоенные годы предчувствие такое, что вот-вот случится война?

- Вы знаете, такой разговор был. У нас был в деревне один мужчина, который воевал в Гражданскую войну и был когда-то в Германии в плену. Он говорил об этом. А когда война началась, он агитировал всех на то, чтобы никто не уходил из мужиков на фронт. Но у нас многих не успели в армию мужиков мобилизовать, потому что немец быстро к нам пришел: Киев занял и после этого моментально у нас в Брянской области очутился.

- Как начиналась для вас война?

- Ой, об этом страшно вспоминать и говорить. Когда началась война, то, конечно, было очень неприятно. Мужчины все стали прятаться в лесу. Потом стали окопы копать. Там на полтора месяца в Брянске у нас задержали немцев. За это время такие рвы (показывает) были нами выкопаны. С Москвы молодежь даже приезжала и их копала. Все мы ежедневно ходили окопы копать. Обстановка такая была, что там было ни пройти, ни проехать, пока, наконец, круговые дороги немцы не сделали. Полтора месяца немца сдерживали. А нас тем временем эвакуировали в другие деревни. Когда мы приехали, был уже снег, и ничего было не убрано. Ходили по снегу только. Потом приходили к себе домой. Если у кого рожь или пшеница оставалась, которую раньше собирали, то выпиливали такие специальные колодки из дерева, набивали туда всяких железок и их, пшеницу или рожь, клали сверху, крутили там же какую-то не то полукрупу — не то полумуку. Ну и все это варили. И так получался у нас кулеш. А потом я в партизанский отряд попала.

- Кстати, расскажите о том, как вы попали в отряд. Что вам больше всего запомнилось из жизни в отряде?

- А получилось это так. Зимой 1941 года как-то поехали мы на санках колосьев набрать. Идем оттуда, а это, значит, с нашего дома. И тут вдруг видим: стоит высокий мужчина с винтовкой. Подумали: наверное, это Александр, наш председатель колхоза. Когда подошли, то увидели, что не он стоит, что чужой человек здесь стоит. Он нам тогда и сказал, что звание его капитан, и что до войны он был награжден орденом Красной Звезды. Тогда же он нам признался, что вся армия попала в плен, часть немцы угнали, часть разбежались. И спросил он нас: «Как, я могу здесь побыть или нет у вас?» Ну мы и взяли его к себе. У него болела очень голова. Он все время грелся этой буржуйкой, которая у нас была. И уже в декабре 1941 года председатель волости у нас, когда узнал о нем, сказал, что надо этого мужчину забрать на работу к немцам. Тогда наш мужчина стал еще и прикидываться. А партийный билет, паспорт и все другие документы были у него с собой. Их снесли на другой пустой хутор и там спрятали. Он у нас прожил три месяца.  Потом они куда-то стали уходить вместе с моим мужем. Бывало, пойдут, полдня пробудут, потом возвращаются. И вот однажды пришли они и сказали: «Организовывается партизанский отряд!» И так в нашей местности и организовался партизанский отряд. Муж туда попал, я — тоже. Панасенко Иван Афанасьевич стал командиром этого отряда. Была Клетнянская партизанская бригада такая, - вот в нее и вошел этот наш отряд. Сухоруков был комиссаром отряда, Злойс (сказано неразборчиво) стал начальником штаба отряда. Три человека поначалу были во главе отряда. Потом стали подбирать больше людей. Наши деревенские тоже туда записались. И понемножку-понемножку начал создаваться отряд. Но у нас с мужем, когда мы вернулись с Выселков и еще в отряд, как говориться, не вступили, произошло следующее. Мы ходили по лесу. В лесу снега еще мало было тогда. И тут вдруг мы с мужем нашли пушку одну. Спрятали ее. Также патронов очень много набрали. Так это пригодилось, конечно же, впоследствии. А тогда непонятно было что-то. Муж, помню, сказал: «Давай заберем пушку, раз это попадается нам. Мало ли, может, пригодится.» Я сказала ему: «А куда пригодится? Для чего? Что мы, воевать будем здесь между собой что ли?» Но пригодилось все это. Ведь когда организовался партизанский отряд, эту пушку муж отдал туда, в отряд. И в книге «600 дней и ночей» как раз написано про него, что колхозник Берлин отдал в отряд пушку, патроны, автоматы, винтовки. И там кругом были дремучие леса, где все это оружие было брошено, все кругом валялось. Но там в этой книжке немного напутали: муж мой был не колхозником, а служащим.

Ну и вот, стало быть, организовали у нас отряд. Это было уже в 1942 году. Уже третий десант партизан был высажен. Женщин еще мало было тогда в отряде. И вот в этом десанте мой муж тоже был. Последний раз он был в разведке. Они поехали на задание, все сделали, вернулись. Ему сказали: «Езжай обратно, тебя сегодня арестуют. Возвращайся срочно назад. Не езжай туда в Жирятино. Сейчас там тебя арестуют, нам сообщили об этом.». А Жирятино — это был район такой. Связные сообщили. Но я же тоже была связная. Ну он и вернулся. Связных было много тогда. Если бы немец не повел себя так, то он, может, и победил бы. Может быть, тогда бы на него так не поднялись местные. Но он себя вел так ужасно, что дальше, как говорят, делать было некуда. Как он поступал с жителями, как он поступал с пленными, - это был страх один. Помню, рядом на расстоянии 30 километров дорога шла, и там кругом стояли леса дремучие. Несколько лет назад перед тем, видимо, там была проложена железная дорога. Прямая-прямая шла по лесу дорога. Ну там видно было, что были шпалы. И там река была. И там находилось что-то стеклянное и дутое. И вот на каждом дереве, пока шла эта дорога, был повешен человек. Что там делали эти немцы — это был ужас один.

- Тогда же муж и погиб ваш?

- Я вам не досказала. Мой муж тогда с десантом вернулся, значит. Но там недалеко от того места, где они расположились, был батальон немцев. Они тогда немного задержались, чтобы и продукты добыть, и чтобы немного немцев побить-погонять. И после этого, 2-го мая, десант этот ушел. И муж с ним тоже ушел. Это было в Брянской области, в Климцовском районе, в деревушке Пятая дворка такой. Там тоже мало домиков было, но она, эта деревня, была как бы в лесу. А в полтора километрах стояли полиция и немцы. И вот, когда они там находились, двенадцатилетний мальчик, который оказался шпионом, пополз и сообщил об этом немцам. А они там остановились еще и тому, что так как днем-то идти было невозможно, они только ночью делали передвижения. А куда шли — это был секрет. Правильно это было. Никто ничего не знал и не должен был знать. Высадились - и все там. Где самолет сел, где факелы были поставлены, никто не знал. Все было под секретом. И вот, пришли военные люди из немцев. И получилось, что благодаря этому мальчику их группу там и разбили.

- А кем непосредственно был ваш муж по должности в отряде?

- А он разведчиком, как и я, тоже был. В разведку он тоже ездил!

- Кстати, Галина Ивановна, а сколько времени вы находились в отряде?

- А я с августа месяца 1942 года была разведчицей в партизанском отряде. А перестала воевать в ноябре месяце 1943 года, как только город Брянск освободили. Мы остались после этого в тылу. Мужчин некоторых в отпуск отпустили, а некоторые, которые были с Ленинграда, так как Ленинград был в окружении, и им, по сути дела, некуда было идти, так и ушли поэтому дальше. То есть, сами они ушли на фронт.

- Что еще запомнилось вам из вашей партизанской жизни? Какие задания в разведке больше всего помнятся?

- Вот что интересно. У меня, когда я была в отряде, уже дочка родилась. Родилась она в 1941-м году. Она и сейчас живет. Сейчас ей 71 год, ей парализовало ножку, и живет она где-то за Таллином. Переодевать не в чего было ее, кушать тоже было ей нечего, перевернуть тоже не в чего было ее. Купать негде ее тоже было. Мы же все-таки в лесу жили, нас же всех немцы в лес выгоняли. Помню, со своей дочкой как-то я в одно место пошла. Называлось оно Леденево, и от нас оно располагалось где-то в 30-ти километрах. А рядом была деревня Вытлус. Там, в этой самой деревне-то, немецкий штаб стоял. И всех эстонцев немцы вывезли туда. Они там, значит, жили. Я пришла в эту деревню, потому что немного ошиблась, когда шла. Надо было идти ровно, а потом уже в точном месте поворачивать. А я начала смотреть: туда, сюда. Девочка у меня была вся искусана комарами. Плачет, кричит, а кормить ее нечем. Переодеть ее тоже нечем, перевернуть ее тоже некуда и нечем. И тут вдруг меня забрали немцы. Привели  к себе в штаб, посадили. Потом пошли искать переводчика. И вдруг я вижу: заходит Соосаар Лида (в городе сейчас живут Соосаар, - может, это родственники их, этих эстонцев-то). Лида посмотрела на меня и сказала мне тогда: «А ты чего здесь делаешь?» Я говорю: «Не знаю, мне к врачу надо было сходить.» А у меня как у разведчицы приманка такая была — ходить все время к врачам, потому что ребенок покусанный был, у него болело и там, и там. Сами понимаете, что не покупать его было в воде, и от этого шли все заболевания. Эта Лида тогда жила с одним офицером. Когда-то, еще до войны, она училась на два класса старше меня в одной школе. Когда-то мы вместе ходили по лесу в школу. Она и говорит по-немецки этому офицеру: «Что забрали ее? Это моя одноклассница, моя эстонка.» А немцы эстонцев не трогали в то время. Нет, эстонские семьи они вообще не трогали. И, значит, поговорили-поговорили, и меня после этого немцы отпустили. Потом, когда отошли, Лида мне и сказала: «Ты что, с ума сошла?» Я говорю: «Да я ошиблась.» А она знала, что я нахожусь в отряде и хожу в разведку. Она сказала: «Ты что, с ума сошла? Да еще и Лилю с собой взяла! А если бы сейчас стали казнить? Сама — ладно, а ее ведь тоже будут казнить.» Говорю: «Ну устала, ошибка вышла. Почти сорок километров шла, ребенок кричит, плачет, я посмотрела не туда, куда было нужно, и меня взяли.» Так я чуть не попалась к немцам. А все вышло оттого, что ошиблась я. А где что есть, где что стоит, туда я сама не шла. И эта Лида Соосар проводила меня, куда нужно было.

Второй раз, помню, я пошла на задание в деревню Издежицы. Там был большой бой наших партизан с немцами. И я, когда все это началось, пошла к партизанам в свои леса. Но я пошла навстречу своим. Подумала: там как раз бой идет, а мне ведь сказали, что в таком случае я должна обязательно прийти в лес. Пришла я в лес, значит. Пришла, а кто-то уже доложил, что я туда ходила. А там бой тогда шел. Так вот, местные доложили, что пока шел бой, а она (я, то есть) ходила в лес. Немцы пришли и забрали меня. А мы жили в чужой деревне такой. Нас 18 человек жило в одной такой комнате, которая была чуть побольше, чем та, в которой я сейчас живу и в которой мы с вами сейчас разговариваем. На полу все так и спали. Люди пустили нас туда жить. И вот, значит, забрали меня немцы, привели в подвал. У свекрови были мои документы, где-то они были у нее спрятаны. Она достала эти документы и вместе с ними, с этими документами, с девочкой этой и со свекром пришла в штаб и стала показывать документы. Через переводчика сказали: «Они — эстонцы! Мужа ее убили партизаны.» С ними пришел еще староста, который работал на партизан, фамилия его была Лапко. Назавтра меня выпустили оттуда. Вот видите, Бог спасал меня все время. Может, не из-за меня, а из-за этой девочки спасал. Куда бы я не попадала — оставалась, как говорится, в живых.

Потом стали немцы всех выселять из деревни. А после вообще сожгли деревню. Это была блокада, и на дворе был 1942-й год. Это был даже конец 1942-го года. Столько немцев тогда в леса бросали против партизан — это ужас был один. Целые армии и дивизии туда бросали. Только с фронта их снимали и сюда направляли. Немцы леса боялись. Некоторые говорили: «Лучше я пойду на фронт, но не пойду в лес.» И поэтому нас тогда же погнали немцы в лагерь. Погнали они нас в район в Клетню, значит. А дорога прямая, по которой мы шли, была заминирована. Но партизаны успели разминировать ее. Они знали, что жителей немцы первых пускают, потому что они считали: если и погибнут, то жители мирные. Вот они и разминировали дорогу. 30 километров так мы и прошли, руки болели у всех, все были уставшие. Пригнали нас и загнали всех немцы в универмаг такой. В этом разваленном универмаге нас три дня. А там, в этом месте, куда нас пригнали, жила мамина сестра, моя тетя. Она мимо шла, была вся побитая. Но не подошла. Но тогда было такое время, что люди даже не подходили друг к другу. Тогда было такое, что только подойдешь — и тебя убьют сразу. Бывало, гонят по деревне пленных. Если морковь, или хлеба кусок, или капусту бросишь — тут же и тебя расстреляют, и этого же пленного, которому ты это дал, тоже расстреляют. Это страшное же дело было! А потом мне пришлось оттуда бежать. Это, значит, вот так получилось. На третий день погнали на вокзал грузить что-то в вагоны. А они в этих обыкновенных вагонах скот наш вывозили. И вдруг один мужчина подходит ко мне и говорит: «Ты не дочка Зройщикова Ивана Ивановича.» Я говорю: «Да, дочка. А где он — я не знаю, что-то нет его, нет. Репрессировали его.» Это был знакомый моего отца. Так я его поняла. А что я могла об отце сказать? Он мне и говорит: «Садись в вагон, ничего не бойся, а я тебя в Жуковке выручу. Я очень хороший друг твоего отца.» Я думаю: «Как ты меня выручишь или не выручишь?» Я была ушлая, все сразу же поняла. Но он сказал, как мне нужно делать и что, чтобы сбежать. Я села в вагон. Тогда в вагонах много жителей деревни отправляли: самих жителей в лагеря отправляли, а молодежь — на принудительные работы. У меня пальто зимнее было одето и тапочки на ногах. Нас когда выгоняли, не давали же ничего брать. Только говорили: «Ком, ком, ком!» И быстро выталкивали. И молодежь угоняли в Германию. Я пальто спустила с себя и незаметно в толпе растворилась. Хватились меня уже после: когда поезд пошел, вдруг выяснилось, что меня в нем нет. Я подумала: «Раз на меня внимания никто не обратил, тогда, значит, все в порядке.» Туда, кстати, еще попала мать этого старосты, который говорил, что у немцев хорошо. И там же с деревни моя свекровь была.

Ну а так как я свой Жуковский район знала хорошо (ведь там у меня жили тетя, дядя, еще одна тетя, еще один дядя, я там училась, ходила в пятый и шестой класс в школе, а в седьмой заканчивала под Москвой, когда там у бабушки жила), я хорошо знала, как мне уже нужно ориентироваться. И я ушла к одним двум мальчикам, с которыми мы и договаривались через этого человека, который меня согласился выручить, встретиться. А отец их была старостой. Вместе с ними я сбежала. Но их немцы не забирали: они просто случайно попали в толпу народа, чтоб мне помочь. Еще в толпе был эстонец — старшина волости. Я им тогда еще сказала: «Вы что, пойдете в штаб? Я к вам приду. Но знайте: мало ли что: может, вы скоро уйдете, а я, может, удеру. Я знаю, как удрать.»  Подхожу я к немецкому штабу: они сидят на крылечке. Звали их Миша и Коля. Говорю: «Вы получили пропуск?» (А мы так и договаривались: что они пойдут получать пропуск) «Нет еще, - говорят они мне. - Не получили. Ждем.» Спрашиваю: «А что мне-то делать?» Говорят: «А мы сейчас зайдем туда и скажем, что наша сестра пришла.» Ну и мы зашли в кабинет. Они говорят: «Наша сестра пришла. Запишите ее, что она тоже по ошибке попала в толпу.» Он посмотрел на меня так, ничего не сказал, взял да и записал как за сестру. И я с ними ушла оттуда с города. НЕ знаю, кто он, этот человек, был? Может, он и был связан с партизанами, но я сама этого не знаю. Но факт тот, что узнал он меня. Но узнал, видимо, из-за мужа, который жил в этой деревне. Ведь Берлин — это моя фамилия по мужу. Было тогда такое время: что и знаешь, а ничего не скажешь человеку. Тогда строго было. Это сейчас настоящий бардак, все рассказывают. А раньше этого не было, раньше с этим очень строго было. Сидим, бывает, вместе, живем рядом, в лагере находимся, и ничего не знаем друг о друге. Не знаем, кто куда пойдет, кто что будет делать. Очень было все скрыто, потому что много было предателей, много немцы посылали своих шпионов, многих таких своих людей подкидывали. Но когда мы уходили, он вдруг спросил: «А где Евгений?» Я сказала: «Не знаю. Его убили. Кто его убил — не знаю.» Больше он меня ничего не спросил. Кто был он, этот человек, что он из себя представлял, я этого и не знаю. Видимо, где-то в районе работал.

Потом мы обратно с этими ребятами 30 километров пешком пошли. Они же были с партизанами связаны. Уже поля были. В небе же стояли облака. Идем мы, идем себе, как вдруг я и говорю этому Мише: «Пойдем к своим родным местам.» Я же их, этих ребят, знала тогда: наши дома были рядом. А Саша говорит: «Нет, я не пойду. Потому что нас расстреляют за отца.» А младший Коля говорит: «Ну а я пойду.» Прошли мы сколько-то расстояния. На опушке леса стояла деревушка. Зашли в домик и попросили хотя бы налить моей девочке молока в бутылку. Женщина смотрит на меня и вдруг говорит: «Ты не ходила по этой дороге? Не отдыхали там? У меня муж лесником был, у нас девочки и мальчики рядом всегда отдыхали, когда шли в Критьму.» Я говорю: «Ходила.» Она мне говорит: «Ну так я знаю тогда тебя.» Налили мне молока. И вдруг в дом вбегают мальчишки и говорят: «Партизаны приехали!» Потом этот же мальчишка мне и говорит: «Я сейчас ухожу.» Мальчик этот и убежал, как говориться. Я спрашиваю: «А ребятишки где?» Она говорит: «А вот там остановились.» Я подошла, куда меня сказали, там партизаны меня и забрали. Приехали в отряд. А отряда почти не было тогда: кто, где и как стояли. Мне тогда эти партизаны сказали: «Давай мы тебя сведем, там ваши деревенские с лошадями да со всем стоят.» Я согласилась, ну и меня свели, куда положено. Пришли мы туда на место утром. Только стала эстонка Линна шить девочке одежду, чтобы хоть во что-то ее можно было бы переодеть, как вдруг едет с нашей деревни Ваня, русский парень, на лошади и кричит: «Уходите, тут немцы. Не знаю, как сейчас мы отступим, да и все там.» Мы кто куда разбежались. А уже связи не было у нас. Пока эту связь налаживали, я пошла одна в лес, там около ручейка посидела и после пошла в деревню. Когда пришла в деревню, она была уже вся сожженная. Не знаю. Где партизаны находятся, где можно связь получить, я не знала. Женщина мне та, с которой мы связывались, а звали ее Матрена, тогда и сказала: «Уходи отсюда. Иди в Олопятовку, там хоть уже все сожжено, но там сделаны у кого из деревни ну такие вот жилища. Иди туда, там они находятся.» Больше ничего она мне не сказала. Все боялись. Я пришла туда, в деревню Олопятовку, утром. Пришла я, значит, в Олопятовку. А люди, к которым я пришла, были уже пожилые, а детей у них не было. Они мне сказали: «Девочку мы тебе не дадим, пусть остается у нас. Иди одна в отряд. Мало ли что случится, а она останется жива.» В общем, девочку мне не дали, и я пошла одна. Прихожу: один пепел, на том месте, где мы были до этого. Походила-походила. Думаю: пройду-ка дальше. Дальше по лесу еще прошла. И вдруг оттуда ни возьмись - выходит Коля Заикин. Спрашивает: «Ты с кем?» Я говорю: «Одна.» Он говорит: «Иди в Логатинку, иди к Матрене и узнай, где Сергей. Нужно такого Сергея найти» Я говорю: «Так мне эта же женщина сказала, чтобы я ушла в Олопятовку. Сказала, чтобы я здесь не оставалась уже.» Он мне сказал: «Иди и скажи, что тебе нужно узнать, где Сергей, это срочно. Нужно нам на связь выйти с ним, а связи нет.» А немцы уже далеко прошли вперед туда, в Белоруссию они, значит, двигались. Это был уже 1943-й год. Я пошла туда к Матрене. Нашли Сергея. Он спрятался. Вышли, опять стали ходить и связь поддерживать. Опять стали ходить. Пойдешь, бывает, узнаешь, где штаб, где когда поезд пойдет, где когда колонна пойдет. Связные все время с отряда приходили. Вот и передаешь, бывает. Они идут, докладывают. И там же наши взрывают поезда. Там столько взрывали. Вы знаете, тыл очень много помог нам. Это страшно, сколько армий немецких было в брянских лесах сконцентрировано. И их, этих немецких солдат, столько там было убито, что ужас один. Так там весь лес был застлан этими немцами. Они вот так один на одном лежали. А нам-то с кустов видно было хорошо. А им не видно было, и они боялись ужасно нас, партизан. И дивизии немцев день и ночь шли в леса. С фронта их, немцев, туда, значит, к нам в леса, отрывали.

А потом меня даже, помню, хотели отправить на Большую землю из отряда.

- А как так получилось, что вас на Большую землю хотели отправить?

- А вот этот военный окруженец, который три месяца у нас жил, как раз и хотел того, чтобы меня отправили туда. Его из отряда отозвали в Москву. Куда его отправили с Москвы, этого я уже не знаю. И он просил в штабе, чтобы меня с девочкой отвезли туда же, на Большую землю. Панасенко говорил мне: «Он просил, чтоб тебя с дочкой отправили. Со штаба пришел приказ, чтобы тебя отправить самолетом.» После этого меня забрали, привезли уже с девочкой в отряд. Я же до этого все разведчицей была. И там я ждала своей отправки на Большую землю. Потом повезли нас, значит, к самолету. Но самолет не приземлился. Это был «кукурузник». Его, как оказалось, немцы подбили. И нам потом сказали, что хорошо, что вовремя погасили факелы для приземления самолета. Ведь только успели мы четыре-пять огоньков погасить, как вдруг немецкий самолет-разведчик полетел. Если бы чуть-чуть подождали с огнями - мы бы тут же попались немцам. Приехали после этого мы опять в отряд. Я говорю: «Я никуда не полечу!» «Почему?» «Ребенка жалко. И сама молодая. Никуда не полечу. Погибну на своей земле со своим ребенком. Ну что ж, убьют — так убьют. Немцы будут казнить людей — пусть и меня будут казнить.» И я не полетела на Большую землю, а так и осталась в отряде. Потом уже ходила в бой, в разведку же я уже не могла вернуться назад. Девочку отдали матери. Отчима расстреляли за меня. А мама успела уйти с девочкой. А его, этого, значит, моего отчима, расстреляли. Он два месяца не дожил до прихода Красной Армии в брянские леса.

- Галина Ивановна, а помните вы первый бой, в котором участвовали рядовым бойцом?

- Первый бой был у меня в Леденево. Пошли мы, значит, в первый бой. И что мне тогда больше всего запомнилось? Мне надо было приложить винтовку. А я ее, как оказалось, неправильно приложила. И она мне дала сюда, назад. И я думала, что меня ранило. Испугалась я. И после этого я стала отставать от отряда. Не помню кто, но крикнул мне: «Что ты? Давай быстрей!» И я тогда по ошибке стала стрелять по своим. Понимаете? И, как говориться, у страха глаза велики. Один партизан мне кричит: «Что ты идешь?» Я говорю: «А меня что-то ударило.» Он говорит: «Господи! Да как ты винтовку держала? Твоя же винтовка дала тебе сюда.» Ведь что такое получилось? Меня не учили, мне не показывали, как нужно стрелять. Потом только научилась. Вот таким был первый бой. И так я осталась непосредственно в отряде. Разгромили немцев, набрали продуктов, а машины ихние забрали, загрузили. Между прочим, когда мы какое-то продовольствие немцев захватывали, у них никогда не было сахара - они пользовались сахарином. У них были маленькие такие таблеточки сахарина. И масла тоже не было — они пользовались только маргарином. А у нас сахар был. А сахар — он дает, как говориться, развивает диабет и вообще вреден. Вот у них, наверное, поэтому и был вместо сахара сахарин. Маленькие-маленькие таблеточки были у них, и этим, значит, сахарином они пользовались все время. Когда мы разбивали их колонны, взрывали их поезда, то брали для себя разные продукты питания, разные вещи, поэтому я это и знаю. Но маргарин был у них хороший. Что из партизанской жизни мне еще запомнилось? Помню, поймали мы с Верой (она уже умерла, и она, кстати, есть на фотокарточке одной у меня) в яме одного немца. Собственно, он был не немец, а англичанин. Но служил он у немцев. Видимо, был летчик, потому что летная шапка на нем была надета. Я шапку с него сняла, на себя одела. Косы у меня вот такие были! На них ее надела. Ну привели его, этого пленного, в штаб. Он говорит мне: «Дай шапку!» Я говорю: «Я не, не дам тебе шапку. Мне тоже холодно, а ты так обойдешься.» Потом, помню, как-то поехали в Жудилово. В Жудилово мы подорвали эшелон, ну и там тоже был бой. Но к тому времени я уже умела, как воевать: стрелять из винтовки, как ее приложить, как отбиваться. Знала, как из-за куста стрелять, как из-за куста посмотреть-высмотреть. Научилась всему. Война — это очень страшно. Не дай Бог тебе этого пережить!

- А последние бои чем запомнились?

- Последние бои были вот в Жудилово. Это, значит, было на станции Жудилово. Там мы последний эшелон взорвали. Заунечье — так там местечко называлось. Какой район, я не помню. Числа не помню, названий тоже не помню, все уже позабылось за эти годы.

- Как добывали пропитание в отряде?

- Ну вот, я и говорю, что все пропитание мы для себя у немцев отбирали. И у жителей побирались: они нам давали. Они нам и готовили, и хлеб пекли. Например, в наших деревнях немцев не было. У нас, в наших местах, был Советский Союз. У нас были блокады. Немцы прошли, пожгли все и ушли дальше. Как говориться, повоевали с партизанами и разъехались. На фронт или куда там их забирали или что там еще было, я уже не помню. Пришла блокада — опять загрузили весь лес немцами, опять повоевали, погибли, и снова было то же самое. Зимой их еще очень много померзло. А что только они на себя не одевали. И кальсоны натягивали, и все отбирали и одевали и надевали. Они думали же, что два-три месяца пройдет — и все, Россию они заберут к себе, и будет, как они говорили, Москва капут. А получилось так, что вот сколько лет войну наши  оттянули. И они были легко одетые. Все отбирали. Коров немцы по десять раз доили. Коров-то, если не доились, били ногами. Что видели — все отбирали. Что только хорошее было — отбирали. У меня они часы сняли. И крестик золотой сняли. И так со всеми делали, не только со мной. Ну и жители нас кормили. У нас в деревне, например, жители для нас, партизан, хлеб пекли, все, что можно было, готовили, а мы приходили и забирали. Медикаменты часто сбрасывали «кукурузники», которые к нам прилетали. Сбросят - и этим мы пользовались, как говорят. Делали операции. Если бы сейчас такие операции делали, человек бы не выжил. Обыкновенной такой пилочкой отпиливали и ноги, и руки. И все выживали. Вот в это сейчас никто не поверит! А это ведь было. Доставали самогонку, напаивали этой самогонкой раненого бойца до потери сознания, и пилили, и делали операции. И были хирурги нормальные. Все умели делать! Все делали. Ведь там раненых были кучи тоже. И убитых, и раненых: надо было и убитого подобрать, и раненого спасать.

- Немцы расстреливали партизан, которые попадались?

- Да. А как же? Расстреливали. Но издевались сначала сперва над ними. И жгли, и мучили, и в колодце топили. Что только они не делали! И жителей убивали. Если кто-то сказал, что вот, допустим, этот человек к партизанам сходил или хлеб дал, то тут же сразу расстреливали всю его семью.

- В вашем отряде были те, которые попадались к немцам?

- Конечно, попадались. Другие ходили по другим местам. Там же разведки всюду ходили. Попадались и разведчики. Если человек не успел уйти — все, ему конец.

- А от вашего отряда подкидывали к немцам своим?

- Ясное дело, что подкидывали. Еще как подкидывали! У нас в другой деревне староста. Фамилия его ыбла Лапко. Так он был связан с нами, с партизанами. А работал он старостой. И до окончания войны отработал, не предал его никто.

- А в отряде у вас как с немцами поступали?

- Тоже расстреливали. Привезут в штаб, допросят, спросят, где, что, где стоит армия, сколько, где и что есть, и расстреливали. То же самое делали. А куда нам их в лесу было девать?

- Жили партизаны в каких условиях?

- А в землянках жили. В земле было все выкопано, где деревом обложено, где просто была земля, были также коптилки, были и нары. На которых ничего не было. Не будешь же возить. Сегодня здесь — завтра — там.

- К вам целыми семьями в отряд уходили?

- С семьями уходили. Но семьи большинство отправляли или переправляли на Большую землю, особенно — детей. Потому что за детей переживали. Взрослые останутся — это еще ничего, считалось. А если дети останутся и начнут людей казнить, то это тяжело очень было бы. Если бы немцы начали бы войну и не стали бы поступать так жестоко с пленными и с людьми, то они, конечно, победили бы. Но так как они стали народ убивать, вешать, издеваться над ним, все встали от малого до старого. Это хорошо что не везде было. А в наших лесах страшно что творилось. Страшно было! Там все встали на ноги. Я говорю, что столько в лесах было немцев убито, столько померзло, столько эшелонов было взорвано, колонн подорвано, что это уйма была.

- Как контачили партизаны с мирным населением?

- А с мирным населением нормально все было. Но мы, разведчики, ходили к населению в определенное место. Я если пришла, то я знала, куда я пришла, в какой дом, днем или ночью. Бывало, идешь, а сам смотришь, как собака бы не залаяла. Потому что в том случае в окно будут смотреть. Это страшно было. Идешь и как мышь ползешь. По деревне-то мы не ходили. А когда в деревню приходили, занимали там с отрядам и воевали все, с людьми были, они относились к нам хорошо, все нормально было. У нас нормально было в наших отрядах. У нас же не один был отряд. У нас отряд насчитывал 488. А там были еще другие отряды. Одним отрядом, помню, Данченков такой командовал. И еще были отряды. Там же, в Брянской области, много было отрядов.

- За убитых немцев жителей немцы расстреливали?

- Такое тоже было. Да все было!

- Одевались партизаны во что?

- Одевались во что придется. Я, например, сняла с убитого немца сапоги и в его сапогах ходила. Пиджак сняла с кого-то, а кого там именно - не знаю, одела, ремнем подвязала, и так и ходила. Где что доставали, в том и ходили. Так что такого, чтобы нам что-то присылали, чтобы что-то бросали, то у нас ничего этого не было. Кое-как все было. И конину сырую ели, когда нечего было есть. Все было!

- Кого вы помните из ваших командиров?

- Командиром бригады был Панасенко Александр Иванович. Он умер давно уже. Сухоруков, который был комиссаром, он тоже умер давно. Это все если не деревенские, то с района были. Только командир батальона Иван Афанасьевич был приезжий. А были и с Москвы, которые посланы были специально на организацию отряда. Там же откуда и кто пришел, было не узнать. Это сейчас все всё знают: где, откуда и какой отряд в войсках, где какие армии. А тогда же никто ничего не знал. И правильно и делали. Иначе бы не победили.

- О командире вашей бригады Панасенко что можете сказать?

- Ну а что я могу о нем сказать? Знала я его, конечно. И встречались после войны мы с ним. Он жил в Брянске, его адрес был такой: Красноармейская, дом 1. И дома у него, помню, мы были. Ну что о нем вспомнить? Командир как командир. Командовал. Приказ дал, значит, это приказ. Слушались, выполняли. Но он часто иногда летал на Большую землю, его туда вызывали.

- Кстати, а кого чаще всего отправляли на Большую землю?

- Отправляли раненых, тяжело больных, бывало, на Большую землю отправляли, отправляли детей. Вот Аня (она есть на фотографии, она держит флаг бригады на нашей послевоенной встрече) — ее отправляли. Она была на Большой земле. После войны вернулась. Отправляли «кукурузником». А больше нечем было отправлять. 12 лет всего ей было тогда. Сестра командир Панасенко. Мать и брата расстреляли у него, вот он ее и отправил.

- Воевали разные представители национальностей в отряде?

- Всякие национальности были. И все равно было дружно, и никакой ни вражды, и ничего такого не было. Исключительное отношение было! Вот потом эстонцы возвращались оттуда, из России, в том числе и с Брянской области, и уже не ладили с русскими. Вот у нас мужа дядя здесь жил, да и сейчас два сына его живут, дочка в глуби Эстонии живет, в Мярьямаа. Так сейчас все умерли, одна я осталась. Таких, как я, уже никого нет. Так они говорили: «Лучше мы бы уехали сейчас назад в свои леса и жили бы там.» Не ладили. Говорили: «Зачем мы вернулись назад, зачем мы приехали?» И сейчас некоторые эстонцы говорят: «Зачем мы вернулись? Зачем мы сюда приехали?»

- А какими были потери в отряде?

- А когда как было. Были и большие потери. Были маленькие потери. Были и очень большие потери. Были такие большие потери, что и на две-три повозки было не сложить всех убитых штабелями и привязать, чтобы увезти, чтобы хоть где-то прикопать — прихоронить. Всяко было!

- А по каким причинам в основном и как правило несли потери?

- А у нас неравные бои были. И при всем при том у нас же не было такого оружия, которое было у немцев. Как у них в армии у нас не было. У них же не отряды были, а батальоны армии были брошены. А у нас были только винтовка, ружье, граната. И оружия-то такого не было!

- Хоронили как убитых? Обозначали как-то места захоронения?

- Нет, не обозначали. Где там обозначать было, если идет бой, блокада идет. Так какое там могло быть обозначение? Никого не обозначали! Считалось: закопали — и закопали.

- Дисциплина была какая-то в отряде?

- Дисциплина — это да, была дисциплина. Дисциплина была такая, что если мы, предположим, друг с другом разговариваем, то потом ничего не имели никому права сказать. Что если что-то знала, то другие не должны были знать. Попадешь на допрос: так там так бьют, там так истязают. Другие не выдерживали и все рассказывали.

- А были случаи, чтобы рассказывали?

- Были такие случаи, были.  Было такое, что и рассказывали, и предавали, все это было. Потому, я говорю, все время с места на место переезжали. Если бы у меня нашлись силы, я бы на 9-е мая взяла вас, и вы бы со мной поехали и посмотрели те места, где я воевала. Еще остались даже стоянки, где жили партизаны. В Маевке памятник шикарный стоит. Там я, правда, давно уже не была. Там построили хорошую дорогу. В самом Брянске, на опушке леса, были построены такие землянки, и там когда-то жили партизаны. Когда я последний раз там была, журналисты немецкие брали у нас интервью. Потом фотографировали и это где-то у себя там показывали. В землянках они наших были и все смотрели.

- Как часто делались передвижения в отряде?

- Передвижения часто делали — потому что на одном месте все время находиться нельзя было. Было такое, что люди специально попадали в отряды по заданию от немцев. Помню, это было где-то в Столбе. С нашей деревни мальчика заслали. Одноклассник мой был. Он делал так: пришел, месяц побыл в отряде. Потом он ушел, где-то потерялся. Отец сказал ему: «Уходи с отряда!» Прошло время. И он стал опять проситься в отряд. И его опять взяли в отряд. И он стал докладывать немцам. Потому что только мы приехали на место, расположились, думали, что построимся и месяц-полтора поживем, потом нас накрывают. Это он на нас докладывал. Потом опять пришел. Его поставили на охрану. Он вроде уснул и спрятался. Его нашли, голову ему отрубили. Это что-то было! Не хочу я ничего вспоминать... Это тяжело, тяжело вспоминать.

- После войны поддерживали с кем-нибудь связь из тех, кто был с вами в бригаде?

- Я все время ездила встречаться. Забыла уже, в каком году ездила в последний раз встречаться. Помню, встречалась с Олей Вупол. Она начальника отряда заменяла. Теперь она умерла уже.

- А женщин много было в отряде?

- 800 человек-женщин всего было в нашем отряде.

- Что об особистах можете сказать? Они были в вашем отряде?

- Был у нас в отряде и особый отдел.

- Людей принимали сразу в отряд, или же перед тем они какую-то проверку проходили?

- Кто приходил издалека, проходил проверку, а которые свои были — так тех сразу принимали.

- А какова была численность вашего отряда?

- 4800.

- Окруженцы попадали к вам отряд?

- Попадали. Но их, правда, мало попадало. Они группами разбивались.

- Как осуществлялась у вас связь с другими бригадами?

- А для этого уже были специальные такие разведчики. Специальными связистами они назывались, эту связь они и осуществляли.

- Секретность соблюдалась?

- Все было засекречено, все.

- А подписка давалась какая-то?

- Нет, подписки не давали. Потому что подписки хранить негде было. А если бы они попались кому-то в руки, то по подпискам бы ведь нашли все.

- Сводки с фронта какие-то прослушивали в отряде?

- Сводки командир объяснял. А так мы не слушали.

- О политработниках что можете сказать? Они были в отряде?

- Были-были. Но чем они занимались... А откуда мы это знали? В бой ходили все: и комиссары, и начальники, и мы, в общем, все.

- Под бомбежки попадали в отряде?

- Нет, под бомбежки мы не попадали.

- Засады часто на немцев устраивали?

- Ну а как же без засад подорвешь все? Устраивали, конечно.

- Вам самой тоже приходилось в засадах бывать?

- Приходилось. Когда в отряде была, уже и в засады ходила. Ходили. И попадались. Всяко было.

- Как засады эти организовывались у вас?

- Делалось это, значит, так. Назначали время. Разведчики узнавали, где находятся немцы, где они поедут, в какое именно время поедут, и в определенное время и в определенном месте у нас и делали засаду.

- Засады удачными получались?

- Нет, не всегда, иногда были и неудачные засады. Но в основном засады были удачные. Потому что мы в лесу же все время находились. Но нам зимой трудно было. Знаете, почему? Потому что следы видно было. А летом это одна прелесть была как воевать. Они то не знали ничего о нас, когда мы засады устраивали. А там за кустами видно было, как они идут. Они же идут и орут. Знаете, как они орали? Они тихо не шли. Котелки гремят, сапоги стучат, подковы ихние железные, ла-ла-ла. Уже, когда они шли, слышно было, как их мотоциклы гремят. Уже всегда знали мы, где они находятся, где они идут, где выйдут. И уже разведка доложит, что вот там, что уже идут в этом направлении, мы в том направлении и совершали засады.

- Неудачные бои были у вас?

- Были и неудачные бои, всяко было. Бывает, доложит разведка одно, а там произойдет совсем другое. Пока соберутся, пока обдумают и обсудят, происходит другое. Это значит, что попали не туда, куда нужно.

- Немцы у вас часто прочесывание местности проводили?

- Я же вам рассказываю: еще как прочесывали. Целые армии брали с фронта в тыл прочесывать леса, места все.

- Полицейские батальоны были в основном среди тех, кто делал прочесывание?

- Полицейские были. Но у нас полицейских из местных не было. У нас все эстонцы были в основном, но в полицию никто не шел.

- Насколько я знаю, вместе с вами в районе Клетни действовала еще 1-я партизанская бригада, кстати, тоже Клетнянская. Вы ходили в эту бригаду?

- В бригаду от нас ходили, но я лично туда, правда, не ходила. Разведчики другие, которые уже были мужчины, - те туда и ходили. С отряда в отряд тоже, бывало, переходили. Спрашивали как и что там. В другой раз оба отряда вместе собирались и наступали.  Вот была, например, такая станция Жудилово. В ее районе там трижды был бой. И там такие большие эшелоны подрывали, столько немцев били, сделано было много. Так вот, во время этих боев две наших бригады сходились.

- Отряд ваш взаимодействовал с воинскими частями?

- Нет, в нашем районе никаких таких частей воинских не было. Те солдаты, которые остались в окружении и пришли в отряд, те так и остались в отряде. А так с армией нам негде было встречаться.

- В отряде разделяли ли на окруженцев, на местных?

- Нет, все вместе были. Не разделяли на то, что это, допустим, окружные пришли, а это местные пришли. Нет, все вместе были в отряде.

- На связь с населением партизаны как обычно выходили?

- На связь обычно выходили так: приходили связные с отряда. Назначалось место встречи, время встречи назначалось. Было даже и такое:  в одно место приходят, побудут, назначают место встречи в другом месте. Да у нас в одном месте не встречались. Если мы уже знаем, где встретимся в другой раз, я прихожу, допустим, назначаю число, часы, и выхожу обратно, и быстро идем, как говориться, назад и по своим местам.

- Награждения были у вас в отряде?

- Были. Но, вы знаете, награждений было мало. Мы каждый день связи не имели же. Вылетел самолет, повез груз, медикаменты, а там еще что-то, и пистолеты, и винтовки, и патроны, а его, самолет этот самый, немцы вдруг подбили. И останутся так ни с чем. Пока свяжутся, пока найдут место, где поставить эти светильнички, чтоб он знал, куда садиться, пока место растолкуют, где он должен пролетать, пройдет время. Это очень сложно было работать. А какие награждения были у нас в отряде — этого я не могу сказать. И мужа наградить не успели. Когда он уезжал с этими с чекистами, ему сказали: «Не езжай. Зачем ты идешь? Оставайся.» А он сказал: «Нет, пойду». Как он сказал: или грудь в кустах, или голова в кустах. Так свинца кусок и оставил.

- А техника какая-то была в вашем отряде?

- Лошади были. Другой техники у нас не было. Иногда какие-то машины у немцев отбивали. Так не поедешь же на них, они гремят-шумят.

- В дома заходили?

- В дома часто заходили. Но население очень хорошо к нам относилось: хоть в Белоруссии, хоть в Брянске. Потому что все были за свою советскую власть, за свой народ, думали все о том, чтобы только победить врага. Я говорю, что если б немец так не поступал бы так жестоко с населением, то победил бы. А они как вели себя? Говорили: «Ты, русская свинья, будешь работать, мы вас уничтожим. Будет всюду только немецкая раса по всей России. Ты будешь на меня работать, а я буду здесь хозяин.»

- Были ли обмен опытом среди партизан?

- Какой опыт? Мы были солдаты.

- Немцы бросали листовки?

- Ну бросали они листовки! Но только тогда, когда началась война. Там они писали нам: что сдавайтесь, что мы вас не тронем, что мы вас будем уважать. Сдавайтесь, писали они, не бойтесь. Вот такие листовки, значит, они нам бросали. А потом не бросали листовки. Листовки наши бросали уже с подписью Сталина, наши самолеты летали и их разбрасывали.

- Всегда ли верили в победу?

- Ну, конечно, верили. Всегда верили, что все равно победим, рано или поздно победим.

- К Сталину как относились во время войны?

- Хорошо к нему относились. Исключительно хорошо относились. Но я, например, и сейчас за Сталина. Если бы он расстреливал так людей, как он это делал, еще лучше бы было. Но у него же были предатели кругом. Ему доносили одно, он сам никуда не обращался. Сам никуда не ездил, и не видел ничего. Вот в колхозах, правда, некоторых расстреливали. А так у него рука была жесткая.

- У вас воевал кто-то из родственников?

- Воевали, были такие. У меня погиб один дядя, второго дядю расстреляли немцы, двоюродного брата тоже расстреляли, и еще одного брата тоже расстреляли, тетю расстреляли, муж тети, главный врач санэпидстанции, погиб, отчима моего расстреляли, папин брат погиб. Тот неродной дядя, который был из кулаков и которого на фронт забирали, пришел без ноги.

- А когда вашу местность освободили, что делал ваш отряд? Он был расформирован сразу?

- Почти весь отряд ушел на фронт. Женщины остались все, потому что они оттуда, с тыла были, в тылу жили, а мужчины все ушли на фронт.

- И куда, на какой фронт направили большую часть, не помните?

- Кого куда отправили. Но кое кого в отпуск отправляли. Помню, такой Эдик Стулевич в Ленинград приехал, а там никого не оказалось, он вернулся к нам в Жирятино и говорил: «Никого моих нет, что все погибли, и что я ухожу на фронт. Вернусь — не вернусь, но мне тоже некуда возвращаться. Все ушли на фронт.»

- Где вы находились и что делали до окончания войны?

- Там же жила в этой деревне — это, значит, хутор Новая Эстония.

- Работали?

- Нет, не работала. Я только закончила школу и меня замуж выдали. А потом была в семье. Ну а потом же война шла.

- А окончание войны где вас застало?

- Там же, в Брянске, в крестьянских лесах. Место Силаев сад называлось. Там когда-то жил богатый помещик, и в этом месте отряд как раз и находился. Самый главный отряд находился в Малаевки, а эти батальоны находились уже по другим местам. Все батальоны в одном месте не жили. Так что нельзя было в одном месте всем жить. Накроешься. А так по батальонам жили. И получалось, что если где-то какой-то батальон попал, то другой оставался. Но это не Победа была, а освобождение Брянской области от немцев.

- Как победу отмечали, помните, в 1945 году?

- Я же вам говорю: победу мы еще раньше отмечали: как нас освободили от немцев. Как только нас армия освободили, так мы и отмечали. А так очень хорошо отмечали. И сейчас там, в Брянске, очень хорошо отмечают Победу, исключительно, когда собираются старые партизаны.

- Как сложилась ваша послевоенная судьба?

- Ну, например, я после того, как война закончилась, работала в районе инструктором райкома комсомола. Я должна была ехать учиться на секретаря комсомола. Но потом внезапно заболела тифом. Полгода ушло на болезнь. А людей в это время на учебу уже отправили. Потом свекор со свекровью уехали сюда, в Эстонию. Я не уехала. Хотели мою девочку украсть, но не украли. Потом они во второй раз приехали и уговорили меня все-таки поехать в Эстонию. И я приехала сюда. Значит, сначала приехала в Пярнуский уезд, в волость Абья, это место в 36 километрах за Вильянди находилось. Там я тоже должна была поехать учиться в Таллин на председателя профсоюзного комитета. Но не получилось.  А так моя послевоенная судьба, честно говоря, не очень хорошо сложилась. Меня свекор со свекровью замуж выдали за русского эстонца. И я в Нарву с ним вместе приехала. Председатель совхоза написал: «Через месяц ты уедь, и уедешь учиться.» Я не послушалась. И уехала после этого, значит, в Нарву. И так сложилась судьба сама собой. Судьбу сделала плохую. Работала в основном по торговле. Шесть лет была комендантом общежития от Кренгольма (текстильного комбината «Кренгольмская мануфактура»). На «Доске Почета» все время стояла, премии получала. На пенсию ушла я в 1979 году.