Четвертак Григорий Федорович

Родился я 6 февраля 1926 года в Кировоградской области. Александрийский район, село Куколовка.

Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.

В родном селе мы прожили до конца 1939 года, а в январе 40-го переехали жить в Крым. Точно не знаю, по какой причине, видимо отец погуливал, и поэтому мать настояла на переезде.

Обосновались в деревушке Карабай-Русский, но в документах ее обычно писали как Карабай-Ивановка, а сейчас это село Речное в Советском районе. Тогда в ней было около двадцати домов, но с чердаками из них было всего четыре. Остальные просто мазанные глиной хатенки. Вначале жили у людей, а потом заняли брошенную хатку. Но даже хозяйством толком не успели обзавестись, как началась война…

Голод 1932-33 годов помните?

А разве такое забудешь?! Но то, что сейчас бандеровцы во главе с Ющенко называют «специально подстроенным для уничтожения украинцев голодомором» - это все брехня и грязная, подлая политика. Это случились обычные голодные годы, которые и раньше происходили регулярно. Само собой голод был, сильный голод, но ведь многое зависело и от самих людей. У нас в семье, например, почему никто не умер? Потому что как-то выкручивались, постоянно что-то придумывали. Какие-то травы вечно собирали. Или помню, например, такой эпизод. Как-то наш колхозный бык-производитель сорвался с привязи и пробил своими мощными рогами бок жеребцу. Его тушу сбросили в овраг, так отец пошел туда со старшими братьями, и набрали мяса, сколько смогли унести. А сколько мы сусликов ловили?! Сейчас в деревнях и не знают, что это такое, а ведь суслика если умеючи приготовить, то его в ресторанах можно как деликатес подавать. Это же фактически малюсенький поросеночек. Лапки и головы срезали, набивали тушками целый казан, и такое объедение получалось, что даже косточки сгрызали. Так и выживали. А другие, может, ленились или как хозяева не самые рачительные были, и такие, конечно, умирали. Из ближних домов у нас так несколько соседей умерло. Я лично видел, как умерших собирали и грузили в телегу. У отца было пять братьев, так в тот голод из них умер Яков и самый младший – Василий… Но другие-то ведь выжили! Хотя годы, конечно, выдались страшные… Помню, в школу кто-нибудь принесет соленый огурец, угостит учителя, он зайдет за доску, грызет…

Большая у вас была семья?

Родители и нас пятеро - четыре брата, я меньший из всех, и самая младшая сестра.

Старший брат Петр

Старший - Петро был 1918 г.р. Еще до войны он окончил медицинский техникум в Днепродзержинске, потом служил военфельдшером в частях НКВД. Но где он погиб, и как, толком мы ничего не знаем. Удалось только узнать, что вроде бы он был ранен в боях у города Рыльск, лечился в каком-то московском госпитале, а дальше его следы теряются. В конце войны нам пришло извещение, что он погиб, но видимо он все-таки умер в госпитале в 42-м…

Иван был 1922 г.р. и еще до войны он поступил в знаменитое Качинское летное училище. Он погиб в 43-м где-то в районе Ленинграда… (В базе данных ОБД-Мемориал есть сведения, что старший пилот 760-го ИАП старшина Четвертак И.Ф. погиб при исполнении служебных обязанностей (катастрофа самолета «Харриккейн») 23.031943 г. и похоронен в местечке Боярская Кировской железной дороги – прим Н.Ч.)

А Вася был на год старше меня, но мы с ним были и внешне очень похожи, как близнецы, и вместе постоянно: куда он, туда и я. Когда в 32-м году он пошел в 1-й класс, я в него буквально вцепился и пошел вместе с ним. Учитель был совсем молодой и оставил меня учиться. Только в 5-м или 6-м классе я заболел малярией и пропустил целый год – отстал от него. Вася погиб здесь в Крыму в день, когда ему исполнилось 20 лет…

По дороге в Симферополь, не доезжая Старого Крыма, есть такое поле большое, по-старому называется Шихмурза. В феврале 44-го на нем располагался госпиталь нашей партизанской бригады. Шалаши стояли, а в них из палок лежаки соорудили. И то ли медсестра привела за собой хвост, то ли что, но за ней пришли каратели… Начали медсестер стрелять, раненых вытаскивать, но у кого-то оказался пистолет и он начал отстреливаться, поэтому немцы уже боялись заходить в шалаши и стали бросать в них гранаты. А там лежал его друг – Толя Руденко, с нашей же деревушки, и Васе поручили спасти его и еще одного Костю – отвести в нашу деревушку. Но у нас как обычно был голод, и так далеко он бы их просто физически не смог отвести. Поэтому Василь решил отвезти их обоих к Толиному дяде, тот жил в деревне рядом – Болгарский Карабай, причем был там старостой. Остановил на дороге телегу, довез их, но тот мужик побежал, донес, и их обоих расстреляли…

Погибший брат Иван

А брату нужно было где-то пересидеть день, ведь днем же не пойдешь, он пристроился в небольшой скирде, но и на него донесли. Окружили, предложили сдаться, но он взорвал себя гранатой… Его тело завернули в кусок парусины и там же и закопали…

Я потом на его могиле памятник поставил, но сейчас уже второй год бьюсь, чтобы его перезахоронить рядом с родителями. Ведь той деревушки уже давно нет, на ее месте давно посевы, а мне туда ездить далеко и неудобно. Даже до председателя Совета Министров Крыма дошел, но на всех уровнях такая бюрократия, все кивают один на другого, но окончательное решение принять никто не может.

В общем, в конце войны матери принесли сразу четыре похоронки, на всех нас… И у нее от такого горя ноги отказали и года два она лежала, не могла ходить. В 47-м осенью я впервые приехал в отпуск, а отец как раз повез сестру на полустанок. Ходил-ходил вокруг хаты, пока мама не крикнула мне, где ключ лежит и только тогда я вошел. Но потом муж сестры устроил маму в санаторий, там ее поставили на ноги и она еще долго прожила.

Как вы узнали, что началась война?

Я как раз перед войной окончил семь классов и пока еще думал, куда, чего, работал летом в колхозе. Как раз началась уборка, и я на комбайне «Коммунар» помогал убирать хлеб. Вроде кто-то прискакал из сельсовета, и сообщил, не помню уже точно. Помню лишь, что для нас начало войны оказалось полной неожиданностью.

Но когда фронт стал подходить, по колхозам стали собирать людей и отправлять на строительство укреплений на Перекопе. И у нас туда забрали маму. Но когда отправляли туда повозку с продуктами, ведь каждый колхоз кормил своих, то я в нее сел. Потому что решил, что нужно заменить маму. Как так, я буду дома, а мама там?!

Вначале рыли перед Джанкоем противотанковый ров. Потом перебазировались в Новоалексеевку за Чингар. Там есть такой перешеек и на нем мы рыли волчьи ямы для танков - 6,5 на 3 метра. Весь этот перешеек перерыли, потом отправили на побережье рыть траншеи.

После них отправили работать на соляной промысел. Брюки подкатываешь повыше, но все равно ведь солью забрызгаешь, и ночью ложишься спать, штанины раскатаешь, они засохнут, но становятся как дубовые. И днем, в жаркую погоду до крови ими ноги растирали.

Оттуда уехали за Акманай, но фронт уже совсем рядом подошел и нас распустили по домам. Приехали, а тут и немцы пришли…

Младший брат Василий

Как они себя вели?

Так мы их почти и не видели. У нас же деревушка мало того что крохотная, бедная, так еще и на отшибе стояла. Вот когда в 42-м в Керчи высадился десант, то немцы стояли в Карабай-Вальц, что за пять километров от нас. Раньше это была немецкая деревня, названная по имени помещика, так они там жили в школе, в конторе правления и на колхозной конюшне. По домам и не жили. У нас ведь хатки были такие…

Тогда мимо нашей деревни из Красногвардейска на бомбежку летали немецкие «лаптежники». Однажды, помню, летит один уже оттуда, пропеллер остановился и он рухнул.

А был и такой эпизод, что я до сих пор возмущаюсь. Как-то летел наш двухмоторный бомбардировщик, невысоко так, а тут летели «мессершмидты». Все полетели дальше, может, уже и снарядов у них не было, а один, словно нехотя подлетел к нему с хвоста, дал очередь и тот упал километров за восемь от нас. Я потом ребят сагитировал, и мы ходили туда. Оказывается, он хоть и горел, но ему удалось сесть, и летчиков видимо взяли в плен. Стали смотреть и что удивило. Там где стрелок-радист, и впереди, у штурмана – патронов полно. Так почему же они не стреляли?!

Вы знали, что немцы всех евреев уничтожают?

У нас в деревушке евреев не было, но в крайней хате жил цыган. Великолепный был кузнец, все что угодно мог выковать. У него было семь что ли детей, все дочери, и только самый младший – сынишка лет шести. И в 42-м что ли году, мы и не видели, но рассказывали, что ночью за ними приехала машина. Их забрали и видимо расстреляли вместе с евреями…

А вас самих полицаи, например, не трогали?

Так полицейский участок был в Уч-Кую (ныне Восточное), а у нас в Ивановке и не было никого. Только в 44-м Лукашова Пашку насильно заставили вступить в полицаи: «Или едешь в Германию – или становись полицаем!» Но главное, нам повезло, что у нас полицаем был один парень из нашей же деревушки - Юрий Новиков. Дядя его был старостой, а он – полицаем. Радовался приходу немцев… Но какой бы он ни был, но ведь это именно он спас моих родных от неминуемого расстрела. Ведь когда мой брат взорвал себя, а сестра рассказывала, что он сделал это так, чтобы обезобразить лицо, и его нельзя было узнать, то каратели спросили Юру: «Знаешь, кто это?» Он моего брата сразу узнал, но сказал, что не знает. А если б только подтвердил, то маму, отца и сестру сразу бы расстреляли без всяких разговоров. Тем более начальником полицейского участка в Уч-Кую был просто зверь, которому только дай стрелять кого. Тоже Новиков, а кличка у него была – Ванька-Длинный. Но наш был видимо не такой кровожадный, как его начальник и что-то человеческое в нем осталось. Он же прекрасно знал, что мы с Васей ушли в партизаны, но ведь не донес на родителей. Я потом слышал, что, отбыв срок, он вернулся, но никогда его не встречал.

С братом, сестрой и матерью (1940 г.)

Когда вы ушли в партизаны?

Мы ушли из дома в конце октября 43-го. Нас и до этого регулярно агитировали ехать на работу в Германию, но как-то раньше до нашей деревушки это толком и не доходило. А тут вдруг по деревням пошли слухи, что немцы повсюду устраивают облавы и всех мужчин поголовно, с 12 до 60 лет, угоняют в Германию. И тогда мы впятером: Василь, я, Толя Руденко и еще два мужика: Петров Антон и Алеша – казанский татарин, я даже не знаю, как он оказался в нашей деревушке, решили уйти в лес на Гармыш. Пришли, а там с окрестных сел и деревень столько народу собралось, что на ночь куста свободного было не найти.

А потом вдруг туда пришли два румына. Оказывается, братья Стояновы из Грушевки угнали отару овец и пригнали ее на Гармыш. Но ее пошли разыскивать два румына, и они вышли на нас. А там же тьма народу, их поймали и стали решать – расстрелять или отпустить? И решили, что лучше отпустить, потому что их обязательно хватятся, кинутся в лес и начнут всех подряд стрелять. Румын отпустили, но все разбежались по домам, потому что побоялись, что они все-таки расскажут. А мы впятером остались.

А потом мой брат и Алеша как-то пошли к источнику за водой, и встретились там с этими братьями Стояновыми. Они нам показали, где устроили загородку для овец, дали гранату РГД без запала, и пистолет «браунинг» с застрявшим в стволе патроном, так что мы уже были «вооружены».

А потом как-то Василь с Толей пошли по воду и встретили двух матросов бежавших из плена, которые решили присоединиться к нам. Володя был 1925 г.р., москвич, а второй – старшина 1-й статьи Кузнецов, не помню уже как звать, тоже молодой, года с 23-го. Насчет харча у нас было хорошо – ведь сотня овец на семь человек. Утром каурмы поел, а она ведь жирная, и целый день сыт.

В общем, решили, что раз у нас есть оружие и пропитание, то пора и действовать. А там на Гармыше с северной стороны находилась болгарская деревня Османчик, и мы узнали, что в ней поселили беглых с Кубани полицаев. Когда фронт покатился обратно, они ушли вместе с немцами и их расселяли на границе с лесом, чтобы они служили охраной от партизан. И ночью мы пошли разоружать их. Заходили в дома под видом проверки, спрашивали, где они, и, угрожая пистолетом и гранатой без запала разоружали. Самих полицаев не тронули, но так добыли два карабина, две винтовки и револьвер. Правда, патронов было совсем мало, на каждый ствол примерно по двадцать штук. Мне досталась винтовка 1926 года выпуска – моя ровесница. У нее казенник был еще граненый, а не круглый.

А командиром выбрали Кузнецова. В то время знаете, матросы это же был символ мужества, поэтому решили, что пусть старшина будет нашим командиром. Дали ему револьвер.

Ну а потом на источник как-то пошли мой брат с Володей. А до этого, еще, когда мужиков сгоняли на рытье укреплений, окопов, мой брат стащил у немцев брезентовую палатку. Круглая такая, песочного цвета, видимо африканская. Отец нам из нее пошил костюмы: брюки, куртки, и цвет получился вроде как у румынской формы. И когда они пошли за водой Володя успел заметить, что в кустах лежит кто-то и целится в них. Он выскочил вперед и успел предупредить. Это оказались ребята из другого отряда, которых послали добыть харч, как у нас говорили – «продовольственное задание». Если забирали лошадь или корову, то обязательно выписывали людям справку - «сдали добровольно», уж не знаю, получали ли они потом по ним деньги.

В общем, из дома мы ушли 23 октября 43-го, пробыли в лесу две или три недели, но в отряд попали только 14-го ноября. Забрали отару овец, ночью перегнали ее через дорогу и так пришли в 7-й отряд 3-й партизанской бригады.

Кто был командиром отряда?

Куликовский Александр Александрович, но я, например, обращался к нему просто - дядя Саша. И он, и комиссар Османов были из числа старых партизан. Насколько я знаю, в большинстве отрядов командирами были люди из числа старых партизан. Мне рассказывали, что в 42-м, после большого немецкого прочеса, за ранеными и больными с Большой земли прилетал самолет, и Куликовский с Османовым тоже с ним улетели, но потом вернулись. Османов потом погиб у меня на глазах.

Сколько человек было в отряде, где он базировался?

Когда мы пришли, в нашем 7-м отряде было человек около семидесяти, и базировались мы в Старокрымском лесу. Но в самом конце 43-го нас там окружили и хотели полностью уничтожить. Мы могли бы там продержаться суток трое, но патронов уже почти не осталось, поэтому ушли в Судакский лес. Пробыли там, наверное, с неделю, пока нас опять не обнаружили и окружили. Вот там мне пришлось и в атаку ходить.

Днем румыны нас часто беспокоили, буквально не давали покоя, и как-то дядя Саша погнал нас вперед, чтобы мы их отогнали. А он был любитель выпить, и под этим делом выходит к нам: «Кричите погромче, кто, что может! Хоть караул, хоть что!»

Побежали, а я и как учили, держал автомат перед собой, и в один момент почувствовал удар. Но решил, что может, веткой ударило, а потом смотрю, приклад покорежен и из него две пули торчат. Если бы автомат по-другому держал, прямо в живот получил бы их. А двоим ребятам не так повезло…

У нас одним взводом командовал сбежавший из плена матрос, мощный такой мужик – Григорий, и у него во взводе был Ваня - курский парень, весельчак небольшого роста. Так ему видно автоматной очередью снесло переднюю часть черепа. Если бы у нас был врач, может Ваню бы и спасли, а так… Вот в комсомольско-молодежном отряде был заслуженный хирург Сухарев, а тут что сделаешь, когда кровь течет и видны в оболочке мозги… А второго – Володю застрелил свой же.

Там по пути были заросли терновника, так в них один наш грузин выпустил в Володю весь автоматный диск. Подбегаю, гляжу, а на нем вся шинель изрешечена, лохмотья прямо… А он меня перепутал с братом: «Вася, я все…»

Куликовский хотел этого грузина пристрелить, да комиссар не дал. Тот клялся и божился, что в азарте перепутал. Хотя у Володи пальто было коричневое, не сказать, что на румынское похоже, так что с перепугу, наверное… Между прочим, с этими грузинами хватало историй. Я, правда, и не помню даже, было их двое или все один и тот же.

Как-то моего брата с Виктором Черемко и с проводником послали в центральный штаб, в Зуйские леса, отнести пакет с донесением. В общем, так получилось, что и брата не было, и других ребят тоже, и наш командир отделения приказал мне и Маше, была у нас такая девушка года с 24-го, нести этого грузина. Но он был легко ранен и я возмутился: «Да как же мы понесем, мы ж голодные, а в нем больше восьмидесяти килограммов?!» Тем более там не носилки были, а что-то из веток сделанное. - «Будем нести!» Тогда я пошел до Куликовского: «Дядя Саша, ну как же мы с Машей его понесем?!» - «Пойдешь со мной! А он, если хочет жить, пойдет с отрядом!»

Ночью мы подошли к дороге, сейчас она, кажется, называется Перевальная. Нас, отделение автоматчиков, поставили в охранение. Тут как раз и мой брат с Виктором подошли и их добавили к нам в охрану. В общем, когда уже раненые переходили дорогу, то ли нас заметили, то ли просто для профилактики, начал бить пулемет. Трассирующие пули летят, так этот грузин, которого надо было нести, как здоровый побежал. Нас даже смех разобрал, а ведь его надо было нести…

А еще в конце 43-го, когда мы занимали оборону на хребте Альбюслы, там произошла такая история. Нас атаковали румыны, но мы атаку отбили, и командир послал в разведку Водопьянова. Точно помню его фамилию. Невысокого роста, но крепкий такой парень из числа беглых пленных. Он был одет в немецкую шинель, а на голове носил летный шлем, в которых до войны летчики летали в открытых кабинах. Видели, наверное, в кино, у них были большие полы, которые ложились на плечи. Так когда Водопьянов возвращался из разведки, никто ничего, а этот грузин выстрелил и прямо в сердце… И опять ничего, якобы перепутал из-за шинели…

А еще до нашего прихода в отряд был случай. Где-то наш отряд и еше какой-то, окружили румынскую роту, и два разведчика ворвались в их штаб, стали рыться в документах, и тут их через окно из автомата уложил какой-то грузин… То ли этот же, то ли другой, не знаю, не помню.

Неужели его никак не наказали? Современные исследователи пишут, что в крымских партизанских отрядах расстреливали и за более невинные ошибки.

А как ты его накажешь? Якобы перепутал и все. Хотя Куликовский, был очень горячий, он бы его непременно застрелил, но комиссар и особист не дали.

А вообще, в отряде практиковались расстрелы?

Нет, при мне никого не расстреливали. У нас особистом в отряде был один крымский татарин. Нормальный вроде мужик. Не такой как другие, чуть что, сразу в крик – «Расстреляю!» Так что расстрелов мне видеть не пришлось, но уже после войны мне рассказали, что тот Кузнецов, с которым мы вместе пришли в отряд, был расстрелян. Ведь когда мы попали в отряд, этих двоих наших матросов – Володю и Кузнецова сразу забрали в 5-й комсомольско-молодежный отряд. Про Володю я ничего не знаю, а вот Кузнецова там якобы расстреляли за мародерство. Так это или не так, точно не знаю, но я в это верю. Потому что какой-то он был не такой. Ведь то, что он совсем не рвался в бой, мы заметили еще, когда встретились в лесу. Все мы стремились, как можно раньше уйти к партизанам, перейти эту дорогу и попасть в лес, а он все время нас тормозил: «Тут же харч есть!» И мы его слушались, ведь сами же выбрали его командиром.

Некоторые бывшие партизаны признаются, что в их отрядах в крайних случаях тяжелораненых приходилось добивать самим.

При мне у нас такого точно не было. У меня есть небольшие сомнения только по одному случаю. Когда под Сахарной Головкой убило комиссара, и мы опустились в этот котлован, к нам прибыл из Ленинского района мужчина лет 30-35, который у нас числился как завпродовольствием. И там его ранило осколком мины. Ступня висит только на сухожилии, кричит: «Пристрелите!» И вот когда мы ночью уходили оттуда, но я не помню, чтоб его несли. Наверное, он все-таки истек кровью и умер… А вот когда в атаке ранило Ваню и Володю, то мы их просто оставили в землянке. Там было ясно, что нести их смысла нет…

А при вас в отряде большие были потери?

Нет, при мне за три месяца погибло всего человек шесть. Эти двое, которых грузин убил, Ваня курский, комиссар наш, кто-то еще.

Вы упомянули, что комиссар отряда погиб у вас на глазах.

Да, Османов погиб в начале февраля 44-го у Сахарной Головки. Мы там заняли оборону на хребте и где-то с неделю, наверное, держались. А потом видим, румыны подвезли минометы и орудия, стали устанавливать их. У нас патронов и так мало, и до них еще метров пятьсот, разве станешь стрелять?

Начали нас обстреливать. А комиссар лежал по центру, слева Петя – его ординарец, а я справа – как связной командира отряда. Вдруг кто-то крикнул: «Отступаем!» Но мины рвались все ближе и ближе, и в один момент нас накрыло. Кто-то прибежал к нам, привел в чувство Петю, потом меня, и уже втроем мы стали ворочать комиссара, но ему осколок попал прямо в сердце…

Ну что, Петя забрал его полевую сумку, документы, снегом засыпали, наломали веток и прикрыли… И когда мы ездили на Нижний Каркасан я лесников спрашивал: «Есть там могила?» - «Есть, но кто похоронен, не знаем».

Вы наверняка знаете, что сейчас есть такая точка зрения, что в Крыму из-за неподходящих условий партизаны работали только на свое существование.

Это полная ерунда.

Но вот вашему отряду, например, какие задания приходилось выполнять?

Чаще всего мы ходили к дороге и наблюдали, кто, куда движется, т.е. разведкой занимались. Но нас и на железную дорогу посылали и атаковали румынскую горную дивизию.

Не помню уже, как называется, но как едешь на Коктебель с правой стороны к лесу есть поселок. Так там располагался карательный отряд, и мы его силами двух отрядов атаковали. Наш 7-й и еще 9-й. Но там у нас неудачно получилось. У нас трое раненых было, а у них погиб комиссар, тоже из старых партизан, и Юра Власов из соседней деревни был ранен в живот, но пока его несли, он умер… Его похоронили вместе с комиссаром.

Немцев и румын можете сравнить?

Немцы, конечно, лучше воевали, но и румыны не были такими уж слабаками, как их обычно принято представлять. Помню, например, такой случай.

Как-то в начале января 44-го мы были на заставах, а застава выставляла пост. Сидим у углей, ведь костры ночью жечь нельзя, только днем, и в какой-то момент нас начали обстреливать из миномета. Вдруг, смотрим, со стороны расположения отряда идут трое. Все закутанные, только глаза и видны. У всех автоматы ППШ, как и у нас. Нам тогда уже с Большой земли сбрасывали оружие. Остановили их, но я сейчас думаю, что если бы они захотели, то втроем могли бы нас пятерых свободно положить. Мы же совсем не ожидали нападения с этой стороны.

Остановили их, а они говорят: «Мы бригадные разведчики!» А командиром нашего автоматного отделения был грузин, я его толкаю, смотри, что-то не то, какие-то они больно чернявые. В общем, они прошли, но минут через двадцать первая же мина прилетела прямо в сосну, у которой находился наш пост. Чуть не накрыла нас всех… Так что я уверен, что это были румыны. Вот тогда как раз при обстреле нашего грузина ранило в задницу. Бежит и кричит: «Вай! Вай!» И вот после этого дядя Саша собрал нас человек тридцать и погнал в атаку…

А немцев и румын в плен брали?

Немцев не брали совсем, а вот румын, тех, кто добровольно сдавался, не расстреливали. У нас в отряде, например, был Мишка-румын. Молодой, с 23-года. После войны кто-то из наших даже ездил к нему в гости в Румынию. Рассказывал, что Мишка стал директором совхоза.

Знаю, что и в 9-й отряд брали пленных румын, но они наших условий не выдерживали и убегали обратно к своим.

Тогда расскажите, пожалуйста, о бытовых условиях в отряде. Как кормили, как мылись, где жили?

Чаще всего делали что-то вроде шалаша или юрты. Рубили деревья, складывали, а сверху оставляли отверстие, через которое выходил дым от костра. А спали на охапках опавших листьев, поэтому вокруг была голая земля.

А харч какой - вареная пшеница и ячмень. Тех овец, что мы привели с собой, их сразу распределили. По начальству в основном. Но в основном был голод. Голодали… Если кусок конины дадут это уже праздник. Но если идти на пост, а днем костер жечь нельзя. Так костер разгребешь, туда кусок положишь, и потом грызешь полусырое…

А с Большой земли нам сбрасывали только оружие и боеприпасы. У нас в отряде, кстати, рядом с нами в палатках жили фронтовые разведчики, которых прислали с Большой земли. Я не знаю, какое у них задание было, но они имели свою рацию, а мы их охраняли и всячески им помогали. Так вот им сбрасывали и продукты. Мы вместе с ними ходили за ними. Они сами гондолу вскрывали, могли угостить галетами, но если вздумаешь сам вскрыть, то могли и на месте расстрелять.

Поэтому надежда была только на себя. Если попали в окружение – держимся, сколько возможно, а потом уходим.

Вы упомянули, что в отряде была и девушка. Неужели в отряд брали и женщин?

Нет, она вроде была единственной. Правда, когда мы только пришли в отряд, там была женщина с девочкой лет восьми, но вскоре их куда-то отправили. А потом у нас была только одна эта Маша в нашем отделении автоматчиков.

Как и когда вы попали в плен?

Это случилось в феврале 44-го. Где-то в 75-м году я отдыхал в санатории и там случайно встретился с одним парнем из нашего отряда, и вот он мне рассказал, как это случилось. Я же сам ничего не помню. Получилось так. Нас троих: его, меня и еще кого-то отправили на задание, даже и не помню на какое. Шли втроем, и при выходе из леса у Салы (ныне деревня Грушевка на территории Судакского горсовета – прим.Н.Ч.) видимо попали в засаду. Я шел первым, вдруг взрыв и я сразу потерял сознание. Наверное, в нас бросили гранату, потому что меня и в голову ранило и контузило, а тех двоих, одного в задницу ранило, а того, кого я встретил в санатории, в руку. И он мне рассказывал: «Мы подождали, ты лежишь. Потом увидели, что на тебя набросились и ушли». А в отряде сказали, что меня убило, поэтому я и числился убитым. Когда очнулся, все сразу понял…

Били меня эти татары по-страшному. Потом отправили к немцам в комендатуру, это в Золотом Поле сейчас, а уже оттуда меня отвезли в гестапо в Симферополь. Там стоял или батальон или даже целый полк крымских татар. Одна молодежь. Не знаю, наверное, у них было немецкое командование, но все они были одеты в черную форму с черепами… Несколько из них сидели со мной в камере, за то, что украли что-то там.

А в один из дней к нам вдруг подсадили человека в форме обер-лейтенанта. Рассказал, мол, продал овец в бывшем совхозе «Красный»: «Поэтому я здесь». Стали разговаривать, но я предполагал, что он подсадной провокатор. Тут он меня спрашивает: «А где ты учился?» - «Семилетку окончил в Карабай-Вальце». – «А кто у вас директором школы был?» - «Вначале был один немец – Мили Эдуард, но перед войной назначили другого». - «Так это же я!» А я его и не узнал совсем…

Поговорили с ним, и когда ему принесли обед, он мне говорит: «Ешь, а меня жена дома покормит!» На следующий день то же самое, и вот он меня предупредил: «Как тебя бить не будут, но если не скажешь больше того, чем уже сказал, это твое спасение!» И я до сих пор считаю, что своим советом он спас меня от расстрела. Но больше я его никогда не видел. И только в 80-е годы, когда я работал на механическом заводе, мне Рак Иван, рассказывал, что видел этого Эдуарда в форме чуть ли не полковника советской армии. Видимо, он разведчиком был.

Вскоре меня отправили в Севастопольское гестапо. Помню, был уже март, солнечная погода, вывели меня во двор, там «черный воронок» стоит. Сажают в него, а там лопаты. И я подумал: «Как же я буду копать себе могилу?» У меня же вся голова разбита от побоев. Татарин-полицай бил так, что у немецкого карабина лопнуло цевье. Тогда он разозлился и со злости ткнул мне в лицо, под глаз, стволом. Пропахал мне все, до сих пор шрам есть, и вот тут я помню, что закричал по-страшному…

А этих татар, которые столько людей погубили, после войны не расстреливали, а давали только по 10 лет. Я считаю, что это несправедливо. Слишком мягко с ними обошлись. Надо было бы всех этих недобитых сволочей расстрелять, но видно уж очень была нужна рабочая сила на Колыме…

А из Севастопольского гестапо нас, человек двадцать раненых партизан и подпольщиков, отправили на пароходе. Посадили на самое дно трюма, причем, охраняли нас не немцы, а власовцы. В дороге налетели наши самолеты, люди высыпали на палубу, махали, чем могли, и летчики, наверное, увидели нас, поэтому и не бомбили.

Привезли в Одессу, и когда шли по знаменитой потемкинской лестнице, я упал. До того был сильно избит, что одним глазом ничего не видел, и идти совсем не мог. И спасли меня двое мужиков из Сак. Петро Кравченко, крепкий такой мужик, где-то 12-14 года, и Виктор, не знаю как фамилия, с 23-го года. Они меня подняли и затащили к себе в середину колонны. А если бы немец оказался рядом, то пристрелил бы сразу… А так они меня с собой таскали, оберегали, как могли, и делились, тем, что имели. После армии я пытался их найти, но не смог. Как-то оказался в Саках в санатории, а там работала врач Кравченко. Я к ней, так и так: «Нет, не знаю такого!»

А из Одессы нас в эшелон и в Германию. На самый север, в Гамбург. Но повезло, что попали в обычный лагерь, а не в концлагерь. Там бы меня сразу в печку - я же двигаться не мог. А так хоть немного пришел в себя. Оттуда нас постоянно гоняли на работу в Гамбург. Приезжал поляк, клятый такой, что хуже трех немцев. Не бил нас, но с такой злобой относился – «Быдло!» Вот он набирал людей и на трамвае возил нас разбирать разбомбленные здания. Целые кирпичи – отдельно, битые - отдельно. Помню, что здания были не больше 4-х этажей, но все разбитые. Американцы ведь прямо заливали город напалмом, а от него все прогорало до самого подвала. Зато в порту все работало исправно.

Когда объявляли воздушную тревогу, нас загоняли в бомбоубежища. Причем, они были не подземные, а высокие такие, бетонные, вроде нынешних 15-этажек. Пленных и остарбайтеров загоняли на самый верх, а на крыше стояли зенитки.

И вот так мы работали на разборке завалов. Как-то трос что ли порвался, я упал на рельсы, а у меня обе голени гноились, и я как раз этим местом ударился и гной прямо потек… А рядом механизмы ремонтировал какой-то плотный немец, он увидел что со мной, подошел: «Не бойся, я коммунист!» Посмотрел и говорит: «Я тебе принесу лекарство». И действительно, приносил, и передавал мне, когда никто не видел. И мазь, и таблетки, в общем, лечил меня.

Как там кормили?

По-моему, нас два раза в день кормили - утром и вечером. Основной харч – похлебка из брюквы. Причем, рядом с нами работали итальянцы, но их кормили, как полагается. Мы кирпичи разбирали, а они раствор мешали, что-то там лепили. С песнями всегда. Но что самое плохое, в Гамбурге подкормиться было совершенно нечем. Вот когда нас отправили «на картошку» там уже было совсем другое дело.

В 45-м я попал в команду, которую отправили на небольшую станцию – Швангальбе, это километров за пятьдесят от Гамбурга. Человек десять нас там было: трое мужиков из Запорожья, еще кто-то и вся наша компания: Петро, Виктор, Шумейко – плотный такой, он в Саках работал экспедитором в Торге. Еще один, пожилой, лет шестидесяти и я – 5-й. Там было поле, а на нем укрытые соломой бурты с картошкой, которые мы должны были грузить на повозки и в Гамбург. Тут нами командовал старичок-немец, он понимал к чему дело идет, поэтому смотрел сквозь пальцы, что мы набирали за пазуху. Так что картошки там у нас было навалом.

Во что вы были одеты?

В спецовки, но не «зебру», это в концлагере, а в обычные.

Какое впечатление на вас произвела Германия?

Для меня там все было чуждое, и ко всему чувствовал какое-то отторжение. Поэтому даже немецкий язык не хотел изучать – для меня прежде всего Родина.

Когда и кто вас освободил?

Нас освободили англичане где-то 1-го мая. Боя не было, просто прошли цепью, даже не остановились. Мне запомнились их каски – как глубокая тарелка. Недалеко от нас располагался какой-то заводик маленький, так мы туда сбегали, притащили сыр, плодово-ягодное вино.

Но англичане нас долго мурыжили, мы уже начали шум поднимать. Представьте, нас освободили еще где-то 1-го мая, а к нашим отправили только числа 17-18-го. Причем, держали в полной изоляции, даже не объявили, что война закончилась. Все уговаривали, чтобы мы к ним перешли. Но мы категорически воспротивились и из наших никто не остался.

Привезли на сортировку, и этих пожилых из нашей компании отправили домой, а меня сразу в запасной полк.

Сейчас принято считать, что эти проверки проводились очень жестко.

У нас было все нормально, не били. Но возможно мне и повезло в том, что проверку я проходил не как пленный, а как остарбайтер. И меня сразу из запасного полка в артиллерийский полк, в отделение разведки. Там у нас была интересная форма. Нам ее пошили из кителей … африканского корпуса Роммеля. Она вроде как песочного цвета. А брюки нам сшивали из двух шорт. Как проползли, сразу сшивать нужно… Но вскоре полк расформировали и меня направили в школу связи. Три месяца учился на радиста, сдал на 3-й класс.

Потом в октябре 46-го и эту часть расформировали, и нас направили на Западную Украину. Приехали, а там казармы хуже, чем в плену у немцев. Окна забиты фанерой, железом, мешками с соломой, нар и отопления нет… В углу на кирпичах буржуйку из бочки поставили – вот и все отопление. И кормили очень плохо. Топить кухню нечем – дрова привезут, но они все мокрые. Завтрак и обед еще куда ни шло, а ужин это вообще…

Потом и эту часть расформировали и нас с Сашей Черкавским перевели в Дрогобыч. Приехали туда, вечером раздеваемся, а нам тогда выдали сапоги типа германских, только без набоек. И обмундирование тоже выдали из трофейной ткани «гольц», а оно на свету вроде как желтым переливается. Командир смотрит и говорит: «Ребята, обмундирование и сапоги прячьте под матрас – стащат!» А холодина такая, что мы с Сашей ложились вместе: двумя одеялами укрывались, сверху обе шинели, и поворачивались по команде.

Но как-то утром просыпаюсь – сапог нет, только чьи-то ботинки стоят. Мне на задание ехать, а я сижу на нарах. Тут начальник радиостанции заходит: «Пошли!» - «Не могу!» - «Почему?» - «Не во что обуться!» По его приказу выдали мне ботинки, обмотки.

В общем, до самой демобилизации я служил в 97-м полку 27-й механизированной дивизии. Я уже стал радистом 1-го класса и работал только с командиром полка. Первый – Завальный был матершинник знатный, а второй – Козаков, культурный и заботливый, как родной отец мне был. Иногда и с командиром дивизии Васильевым работал. Тоже очень культурный человек. Строгий, но все в норме. А в 1949 году довелось работать с командующим армией – Крейзером.

С бандеровцами не доводилось сталкиваться?

Нет, нас не посылали, но в феврале 49-го из нашей разведроты бандеровцы застрелили четверых: начальника радиостанции, старшину и еще двоих. А получилось так.

Оказывается, наш комполка Козаков в войну был генералом. Но за то, что во время Корсунь-Шевченковской операции на его участке немцы прорвались, его разжаловали в полковники что ли. А когда после Москаленко командующим нашей Армии назначили Крейзера, тот посодействовал и ему опять присвоили звание генерала. В общем, в в то время Козаков уехал в отпуск что ли, а за него остался командовать полковник Губайдулин. Мимо нашей части проходила железная дорога из Дрогобыча на Борислав, слева – затяжной подъем на Трускавец, а поперек – хребет, и по этому хребту село, которое называется на букву С. И вот во время запланированных ночных занятий этих четверых послали обозначить позиции условного противника. Они смотрят, до начала учений еще есть время, и зашли погреться в одну хату. И как оказалось, попали к голове села. Я там не был, но рассказывали, что он их посадил в комнатушке, и говорит: «Я пойду корову покормлю!», а сам позвал бандеровцев. У старшины и начальника радиостанции были пистолеты, а эти с автоматами, но без патронов. Они думали, что хозяин вернулся, поэтому оказались совсем не готовы…

Как вы относитесь к Сталину?

Я за него, потому что считаю, что его заслуги перед народом неоценимы. Хотя у нас в семье тоже есть безвинно пострадавшие. Мой двоюродный дядя по матери в 47-м или в 48-м получил срок ни за что.

У нас в деревне было два кандидата в члены партии. Мало того, что сами лентяи, да еще и как шестерки. Чуть что им не так, сразу пишут… А дядя Михаил был отличный кузнец, все что угодно мог отремонтировать, но чем-то он им не угодил, и они написали, что он «враг народа». Мол, получает в сельсовете новые детали, но выбрасывает их в мусор, а все старье ставит. И он сам потом рассказывал, что следователь НКВД ему говорил так: «Я вам верю, но если народ пишет…» Так что не Сталин виноват, а мы сами. Конечно, он был жесткий, может быть и жестокий, но такое уж было время. А разве этот демократический бардак лучше?! В общем, дядя Михаил попал на шахту на Кузбасс. Но прекрасно себя проявил, и после освобождения остался там работать главным механиком треста. Все у него было хорошо, но на родину ведь тянет. Вернулся и его назначили в Александрии главным механиком в тресте «Заготзерно». Так что вы думаете? Эти два старых дурака снова накатали на него кляузу, мол, как можно «врага народа» назначать на такую должность?.. Это тоже Сталин виноват?!

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Демобилизовался из армии только в 50-м году, женился, привез жену в Феодосию и всю жизнь здесь отработал столяром. Я бы может и сейчас еще работал, но видимо стало сказываться то, как меня били в плену. Что-то с головой не так, стал внезапно терять сознание, поэтому пришлось уйти.

При слове война, о чем сразу думаете?

О том, что война вроде бы на всех одна, но как же по-разному себя проявляют люди. Бывают жестокие сволочи, бывают придурки, и далеко не каждый может поступить как Матросов или мой брат…