Ермолинский Василий Петрович

Я родился 5 ноября 1923-го года в деревне Комаровичи Петриковского района Гомельской области Белорусской ССР. Мои родители трудились крестьянами-колхозниками. Был у меня старший брат Адам, 1920-го года рождения, младший Федор, 1925-го года рождения, сестры Евгения, 1927-го года рождения, и Нина, 1937-го года рождения. Вот такая у нас семья, двое родителей и пятеро детей.

Я окончил девять классов, и тут началась Великая Отечественная война. У нас в деревне радио не было, но в избе-читальне имелся радиоприемник, и уже в полдень мы узнали о том, что Германия вероломно напала на Советский Союз. Но что мы знали тогда о войне? Немногое. Смотрели кинокартину «Чапаев», и другие фильмы с военной тематикой, вот и весь наш опыт войны. Всем нам, молодым ребятам, казалось, что наша Красная Армия быстро разгромит врага. Когда пошли первые новости о потере городов, то партийные работники успокаивали людей, говорили, мол, не наводите паники, вскоре наша Красная Армия перейдет в наступление и погонит врага от своей границы назад. Мой старший брат был призван в армию, ждали его с победой.

А затем через пару недель мы увидели, как наши разбитые части без оружия толпами и группами движутся через нашу деревню от границы в тыл. Мы жили от старой границы в ста километрах, а дальше на новой границе располагался Брест, враг очень быстро двигался вперед. Все люди начали паниковать, вскоре началась всеобщая мобилизация старших возрастов, но отец не попал под нее, так как был 1888-го года рождения, так что ему было намного больше верхней границы призывного возраста в пятьдесят лет. И тут 27-го июля 1941-го года к нам пришли немцы.

Первым прибыл какой-то передовой отряд врага на автомашинах, и с ними две небольшие пушки, по-моему, калибром 37-мм. Ну, сразу же, как пришли, себя показали во всей красе – подожгли несколько жилых домов и больницу. В общем, убедительно продемонстрировали, что они пришли сюда не с добрыми намерениями, а как завоеватели. Таково было наше общее настроение в деревне. Побыли эти немцы у нас несколько дней, потом еще какая-то конная часть подошла, те находились у нас дня два или три, затем также ушли. Неприятно на душе было. С того времени больше у нас немцы не стояли. Так, проходили мимо какие-то части, но у нас не квартировали, двигались в сторону востока, у нас проходила дорога Брест-Гомель, главное шоссе по направлению на Москву. Народ немцев откровенно не любил.

Старостой немцы сразу никого не назначили, а уже где-то в августе решили наши мужики избрать себе старосту, предложили одному мужику, который в ходе Первой империалистической находился у немцев в плену, знал язык, в общем, являлся подходящей кандидатурой. Но он не дал согласия, ничего с ним не смогли сделать, не шел на уговоры, в итоге выдвинули в старосты одного из активистов советской власти. Стал он старостой, по согласию со стороны немцев ходил по деревне вооруженным, начал было создавать список кандидатов в полицию, но никто у нас туда не пошел, хотя имелись недовольные советской властью, несколько человек, но они в полицаи не пошли. Может быть, еще бы и решились, но уже в 1942-м году в Белоруссии началось активное и широкое партизанское движение. Те вскоре пришли из леса к нам в Комаровичи, и было пригласили старосту перейти на свою сторону, на сторону советской власти, но тот отказался, и его расстреляли прямо на сельской площади.

С партизанами наша семья стала поддерживать связь, ведь без местных жителей партизаны никто. Одежду кто давал – местное население, пищей кто обеспечивал – снова местное население. Даже обувь мы в лес передавали. Не всяких еще брали в партизаны, ограничивались самыми боевыми ребятами, ведь каждого нужно было не только вооружить, но еще и регулярно снабжать провизией. А за то, что мы поддерживали партизан и помогали им, немцы сжигали деревни, людей сгоняли в большие здания, коровники или кошары, и там живьем палили, то есть стремились устрашить нас настолько, чтобы никто не рисковал помогать партизанам. Если ты хотя бы где-то поздоровался с товарищем из леса, и об этом узнали оккупанты, то обязательно уничтожали таких патриотов, повсюду происходили смертные казни. Но, несмотря на все эти действия со стороны оккупантов, народ продолжал активно помогать партизанам. В том числе и я этим занимался. А в начале мая 1943-го года я пошел в лес, попал в Минское партизанское соединение, в 27-ю партизанскую бригаду имени Василия Ивановича Чапаева. Стал там сначала рядовым, потом начал командовать отделением, был вооружен карабином.

Знаете, если бы нам, партизанам, выдали бы хотя бы 30 % того вооружения, что имела наша Красная Армия до начала великой Отечественной войны, нам бы второй фронт не нужен был. Нам в лесу что из вооружения необходимо? Во-первых, боеприпасы чтобы были, сколько нам надо, а так ведь на боевую операцию идешь, если на винтовку выдадут десять патронов – это уже хорошо, на ручной пулемет по два диска дадут, в каждом 47 штук патронов – это вообще отлично. А больше мы не имели. Но я понимаю, что в то время нельзя было нас вооружить. Во-первых, наша армия не была готова к войне, нам бы еще хотя бы года два, у нас как раз шло перевооружение, новые виды техники только-только вводилось. Но, несмотря на нехватку и вооружения, и боеприпасов, мы активно воевали, помогало наличие и немецкого, и чехословацкого оружия. Ведь чем были вооружены немцы – это все имелось и у нас, мы в боях брали трофеи.

Нашим главным боевым заданием был подрыв железнодорожных путей, и, начиная с мая 1943-го года, я стал участвовать в этих операциях. Сама железная дорога находились от нас более чем в тридцати километрах, мы своим ходом, без обоза, двигались к ней. В результате затрачивали на одну операцию не меньше недели. Передвигались ночами, чтобы никто не видел. Мало ли чего, даже мирное население, как бы оно не было нам предано, но любой сочувствующий своим длинным языком обязательно растреплется, что мимо села шли партизаны. А уже враг будет знать. Поэтому мы всегда шли все скрыто. Вели проводники, хорошо знающие местность. При этом старались ходить в ненастную погоду. Ведь когда один через лес идешь, и то под ногами треск раздается, а представьте себе, несколько десятков людей топает – все трещит под ногами, и враг за километры может слышать. Все приспосабливали к тому, чтобы немцы как можно меньше знали о нашем передвижении.

Первым дело у железной дороги надо было нейтрализовать патрули и дзоты, которые располагались через каждый километр полотна. Так что с боем брали такое укрепление и рвали рельсы. На это дело мы получали с Большой Земли, как у нас называлась советская территория, достаточное количество взрывчатки, особенно толовых шашек и всего такого. Подрывали целые километры путей, и не меньше, чем на неделю, выводили из строя работу железнодорожной ветки. Ведь пока немцы отремонтируют их, пройдет довольно-таки много времени.

В ответ оккупанты организовывали мощные прочесы в целью уничтожить партизан. Конечно, они выбрасывали в леса большие силы, мы в отрытые фронтальные бои с ними не ввязывались, потому что наши силы были намного меньше, ведь немцы пускали на нас даже танки и самолеты. В первый раз мы попали в мощную блокаду в декабре 1943-го года, уже был освобожден Гомель. Мы с боем прорвали окружение, и ушли от карателей, но до фронта тянулись еще сотни километров немецкой территории.

Расчет 85-мм зенитной пушки 52-К образца 1939 года Ермолинского Василия Петровича (стоит слева) на боевых стрельбах, 1946-й год

Во второй раз мы попали в блокаду в начале апреля 1944-го года, уже пошло таяние снега. Пришлось очень тяжело, и спасло то, что в соседней бригаде нашего же Минского соединения комбриг неделю назад как из Москвы прилетел, был там на приеме у самого Иосифа Виссарионовича Сталина, и вернулся с новой рацией. Мы связались с Большой Землей, и нам с самолетов сбросили боеприпасы, особенно много получили патронов, кидали их в мешках без парашютов прямо на землю. Кроме того, по партизанской корректировке несколько наших истребителей сбили немецкие бомбардировщики, которые нас сильно бомбили. Благодаря этой помощи стало полегче, и мы пошли в прорыв. Голодные, кто нас в болотах станет кормить, уже по три дня ничего не кушали, но упрямо двигались вперед, находясь по пояс в болотной жиже, а где-то и по грудь. В результате прорвались, но я даже не говорю, сколько народу погибло при выходе из окружения. Мы же шли по болоту, ни лечь, ни спрятаться, а немцы сидели на суше и били по нам. Из моего отделения выжило из десяти человек восемь. И мы считались самыми счастливыми, ведь в других намного больше погибло. У нас в отряде до прорыва имелось 150 партизан, а вышло где-то не больше пятидесяти.

После выхода из окружения мы некоторое время отдыхали, и как-то по рации передали, что 9 мая 1944-го года был освобожден Севастополь. Радость, конечно же, большая. Вернули главную базу советского флота на Черном море. И к нам фронт приблизился, до наших войск оставалось самое большее 50 километров. Стало тяжелее, в лесах прифронтовой полосы появилось много немецких войск. Но, несмотря на то, что немцы уничтожали мирное население за поддержку с нами, что в плену раненых бойцов из партизанских отрядов сразу пристреливали, все равно никто немцу не сдавался, ни партизан, ни мирный человек. Несмотря на то, что оккупанты тщательно охраняли железную дорогу, мы продолжали взрывать железнодорожные пути, да еще и удерживали на себя войска, которые пригодились бы врагу на фронте.

Так что после апрельского прорыва мы снова пошли на железную дорогу. Главная наша задача заключалась в том, чтобы как можно меньше составов доставляли немецким войскам боеприпасы, боевую технику и живую силу, ведь враги каждый день гибли на фронте. Нам в качестве цели для боевых операций достался участок железнодорожных путей Старушки-Бобруйск. Он был уничтожен партизанами еще в 1942-м году, тогда все мосты на нем взорвали, а железнодорожные рельсы убрали, но с приближением линии фронта немцы этот участок восстановили, но мы фактически парализовали движение по нему.

В конце июня 1944-го года в ходе знаменитой операции «Багратион» советские войска перешли в генеральное наступление в Белоруссии, и тогда немцы при отступлении порезали все шпалы на железной дороге Старушки-Бобруйск. Сзади на паровозе был прикреплен специальный клык, и он двигался между рельсами, рвал шпалы. Так этот участок и на сегодняшний день не возобновил работу, он не имел большого значения, ведь немцы восстановили пути потому, что Гомель был взят, и нужны были новые линии снабжения для войск.

Мы соединились с передовой разведкой наших войск, после чего с ними двинулись по освобожденной территории. Затем расстались, и наш отряд двинулся на свою базу, расположенную в семидесяти километрах от места встречи. Нас еще не расформировали, нужно было выполнить задание по прочесыванию леса, где еще оставались недобитые немцы, и многих взяли в плен. В июле 1944-го года нашу 27-ю партизанскую бригаду имени Василия Ивановича Чапаева расформировали. Кто пошел в армию, а кого-то оставили для восстановления народного хозяйства. В том числе оставили и меня.

До августа 1944-го года пробыл на броне, постоянно просился в армию, но меня не брали, потому что я был хорошо знаком с первым секретарем Любанского райкома партии Минской области, это был наш комиссар бригады Смирнов, ранее бывший комиссаром нашего отряда. Ну, я так думал, старший брат Адам погиб еще в сентябре 1942-го года на Ленинградском фронте, мать немцы убили, прижгли ее в землянке, когда она в лес ушла. В деревне все дома спалили, там проходила вторая линия обороны партизанской зоны. А мне шел двадцать первый год, стыдно людям в глаза смотреть, молодой еще, не брился, еще усы не начали расти, а хожу себе в тылу. Подаю рапорт на добровольную отправку на фронт, но военкомат меня не берет, говорят одно – бронь. Один раз, второй к первому секретарю райкома Смирнову подходил, но тот отвечал одно – нельзя всем на фронт, надо восстанавливать народное хозяйство. Ну, я смотрю, что тут дело не пойдет, а в Красную Армию надо идти, иначе кто же будет добивать врага, если мы в 20 лет будем отсиживаться в тылу. Пристраиваюсь к отряду мобилизованных и ухожу с ними.

Прошел трехмесячное обучение зенитно-артиллерийскому делу, после чего был направлен в 17-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион, на вооружении у нас стояли 85-мм зенитные пушки 52-К образца 1939 года. Участвовал в освобождении Варшавы, затем территорий Польши и Германии. По танкам не пришлось нам стрелять, а немецких самолетов уже было очень и очень мало. После Варшавы мы двинулись на Одер по кюстринскому направлению, форсировали реку. Немцы пытались уничтожить переправу с помощью ракет, но у них ничего не получилось, я видел, как две или три ракеты упали далеко от наведенного саперами моста. А 16-го апреля 1945-го года мы пошли в наступление на Берлин. Надо отметить, что когда брали столицу фашизма, почти что немцев в воздухе и не видели. Мы, артиллеристы-зенитчики, уже проходили после того, как были наведены проходы в линиях обороны противника, ведь все было заминировано, шаг вправо или шаг влево, и ты уже взорвался. Очень много наших танков осталось на этих минных полях, там погибли два моих троюродных брата, сгоревших в танке. Двигались мы очень быстро, уже 2 мая 1945-го года Берлин был освобожден. 9 мая наш дивизион стоял на боевом поту на окраине Берлина, ведь еще война шла, еще только взяли Прагу. И вот ночью приезжает к нам на батарею командир нашего дивизиона и объявляет о том, что война закончена. Уже капитулировала Германия, а бои еще продолжались. Радость была большая, что уж говорить, живые остались!

- Что было самым страшным на войне?

- Никто не хотел умирать, так что вы не верьте никому, мол, в боях никто не боялся. Мы зарывались в землю, чтобы не бояться. Для чего мы делали окопы – никто не хотел умирать, ведь каждый боялся смерти. Но, сила чувства защиты Отечества была выше смерти. Я шел в бой, когда был в партизанах, уверенный в том, что меня убьют. В итоге выходишь из прорыва и удивляешься, как же ты живой остался в этом аду. Ну, война есть война.

- Как кормили?

- В партизанском отряде кто, что и где, когда мог достать, у нас кухни не было. В войсках же кормили отлично. Надо сказать, что в вопросах снабжения и помощи народ Соединенных Штатов Америки нам и техникой, и продовольствием очень много помогал. Наши солдаты носили и шинели, и брюки, пошитые из ленд-лизовского сукна. Если англичане нам поставляли свинину и сало полосами и кусками, то американцы тушенкой помогали, банки были разного размера, и для одного покушать, и для расчета. Так что в вопросах снабжения продовольствием и другой помощью я очень благодарен США. Особенно американским фермерам и рабочим. Жаль, что вскоре после войны наши отношения разладились.

- Как мылись, стирались?

- На фронте вши, конечно же, были. А если говорить о партизанах, то мы же даже не раздевались, где тебе баню сделают в снегу. Но боролись немножко с этими вшами. Например, костер горит, рубашку снял, взял за воротник и скрутил ее над огнем, после отпустил, она раскручивается и как парашют становится. Все насекомые тут же в огонь падают. Ткань же сразу настолько накаляется, что потом руками нельзя взять. После такой процедуры с недельку ходишь спокойно.

- Женщины в партизанском отряде были? Как к ним относились?

- Были, мы к ним отлично относились.

Ермолинский Василий Петрович (крайний слева) с однополчанами, Германия, 1945-й год

- Какие национальности были представлены в белорусских партизанских отрядах?

- У нас в партизанах служили и белорусы, и украинцы, и русские, и казахи, вышедшие из окружения, и казанские татары, и евреи. Да кого только не было, все народности, которые проживали в Советском Союзе, все, кто был в окружении, кто бежал из плена и пришел в наш отряд, воевали с честью. Мы не понимали, что такое различие по национальному признаку, так были воспитаны еще до войны советским строем. Кто ты, какой национальности, не важно, главное, какой ты человек.

- Как относились к комиссару вашего партизанского отряда?

- Очень хорошо. Строгий он был, или душевный, трудно разобрать. Он нам нравился тем, что за нашими спинами не прятался. Вот главное качество у командира и комиссара. Он не должен скрываться за спинами рядовых. Но таких деятелей, кто бы отсиживался в тылу, у нас в партизанах я не видел.

- С особистами сталкивались?

- В штабе бригаде был смершевец. И они были нужны на войне. Приведу такой пример. Когда мы еще в декабре 1943-го года вышли в первый раз из окружения, то несколько человек считались погибшими. Ведь когда шли в прорыв, то могли и не видеть, что как он убит. Потом появилось несколько ребят, которых мы считали погибшими. Начали с ними смершевцы разбираться, и выяснили, что они попали к немцам, вернее, струсили, остались на месте, а оккупанты их забрали в плен. Ну, теперь врагу надо этих трусов как-то использовать. И опять же к нам в отряд отправили. Они пришли к нам с очень опасным заданием – убрать командиров отряда и бригады. В общем, предатели во всем признались, ну и встал вопрос, что с ними делать. Если бы дело происходило на фронте, то отправили бы в штрафную роту. А мы, партизаны, в какую роту их будем отправлять, со всех сторон окруженные врагами?! Состоялся суд, не просто так кто-то захотел расправиться. Присудили смертную казнь. И все.

- С пленными немцами сталкивались?

- А то. Как они вели себя? Оккупанты даже в 1943-1944-х годах все рассчитывали на захват нашей территории и разгром Советского Союза, так они были настроены благодаря гитлеровской пропаганде. Взяли мы как-то в одном из боев немца в плен, который только-только приехал из отпуска, проведенного в Германии. Он ни на какие разговоры не шел, хотя у нас был переводчик. Ну и что с ним делать. Суд, убрать его и все. Опять же у нас ни лагерей для пленных, ничего не было. Но был и еще один показательный случай. К нам пришел мадьяр, как мы называли венгров. Уже находился у нас в отряде десять месяцев, врач по образованию, даже как-то участвовал и в боях вместе с нами. И тут в мае 1944-го года мы взяли в плен десять мадьяр, которые палили одно село. Я лично не участвовал в этом бою, мы были на другом задании. Но когда мы пришли на базу, то увидели этих пленных мадьяр. Согласились перейти на сторону партизан, но ведь это означало, что надо жить, как и мы живем. Сутками не кушаем, курить нечего и так далее. В таких условиях непросто, дождь идет, что-то где-то натянул, чтобы не так сильно мокнуть, и все. Непростое это дело – партизанить. Они у нас пробыли, наверное, недели две. Мы уже вполне доверяли этому мадьяру-врачу, поставили его часовым, мы ведь всегда посты выставляли, чтобы не попасть внезапно к немцам в руки. Когда уже светать начало, начальник караула пошел проверять, а караульного-то и нет. И все эти мадьяры ушли к немцам, но те десять человек сами бы не ушли, ведь они дороги не знают, куда идти. А врач уже хорошо знал наши леса и тропки. И все. Так они ушли, хотя мы же могли их расстрелять, взяв в плен. Нет, к ним отнеслись по-человечески.

- С власовцами сталкивались?

- В боях нет. Но слышали о них. Когда соединились с фронтом, с боевой разведкой, то они нам рассказывали об этих власовцах. Многие из этих вражеских прислужников, они ведь тоже понимали, что, в конце концов, немцы уже не победят, стали сдаваться к нам в плен и добровольно приходить в отряд, когда мы стали зачищать освобожденную территорию.

В заключение хотел бы подчеркнуть следующее. В этой страшной войне мы бы никогда не победили без крестьян, которые отдавали свой хлеб фронту, чтобы наш солдат был сыт, без рабочих, работавших сутками, чтобы мы имели все необходимое нам современное вооружение и боеприпасы в достатке, чтобы советский солдат хорошо одевался и был в тепле. Без подвига нашего трудового народа нам бы Победы никогда не видать. Так что основную силу вложил в Красную Армию социалистический способ производства, все выполнялось без задержек, все для фронта, все для Победы.

Еще нужно отметить дружбу народов. Эта дружба была крепка как сталь. Например, у моего зенитного орудия, расчетом которого я командовал, заряжающий являлся русским, вертикальный наводчик евреем, второй наводчик, горизонтальный, казанским татарином, и узбек был подносчиком.