Я родилась 7 января 1927 года в деревне Кучук-Узень (ныне – Малореченское), расположенной в районе Алушты. Мои родители были простыми колхозниками, работали в поле день и ночь. Семья большая, росли восемь детей: шесть мальчиков и две девочки. В деревне жили крымские татары и русские, причем соседствовали очень дружно и не разбирались по национальному признаку. Особенно все любили отвечающего за Кучук-Узень врача-немца. Хотя он был зубным врачом, но при этом и роды принимал, и даже операции делал. Прекрасный человек.
До 14 лет я ходила в крымскотатарскую школу, при этом жившие рядом с нами русские свободно владели нашим языком. Русский язык преподавался один раз в неделю. Окончила в 1941-м году седьмой класс, как раз решили поехать осенью в Алушту учиться, но тут 22 июня началась Великая Отечественная война. В тот день мы, дети, находились на втором этаже дома, а отец спал на первом. Потом я вышла на улицу, так как услышала, как что-то кричат. На улице разобрала главные слова: «На Советский Союз напала Германия!» Бросилась внутрь, разбудила папу, он спросонья спрашивает, в чем дело. Ответила, что война. Отца в первый же день забрали на фронт. Погиб. И двух старших братьев мобилизовали: Рефата и Абибуллу, они также не вернулись домой, сгинули. Нас же, подростков, в первые дни войны собрал председатель сельсовета и приказал вырыть на побережье противодесантный ров. Военные показывали, что надо делать. Мы ходили туда со своими лопатами, кирками и работали. Начинали трудиться в четыре часа утра и до самого вечера рыли землю. До августа 1941 года этим занимались.
В конце октября и в начале ноября 1941 года через Алушту советские войска целыми колоннами отступали в сторону Ялты. Немцы внезапно появились на дороге и отрезали часть красноармейцев. Тех, кто оказывал хоть малейшее сопротивление, немцы расстреливали на наших глазах из пистолетов. Прямо как в фильмах показывают. Убивали с бесстрастными лицами, как какие-то машины.
Вскоре через наше село пошли вражеские войска: кто пешком, кто на велосипедах, кто на мотоциклах. Наша семья до того, как объявили сборы населения на сход, ушла в крымские леса. Немцы могли всех расстрелять, ведь отец и братья служили в Красной Армии. Стала служить в Алуштинском партизанском отряде. Вместе с подружками собирала ягоды, грибы, потому что очень быстро начались трудности с продовольствием. Кроме того, на горных полях убирали выращенный там табак для махорки. Девушек сторожа не трогали.
Зима 1941/1942 годов в лесах оказалась страшно тяжелой для партизан. Многие бойцы болели из-за мокрых ног, сушить обувь было негде, спасались тем, что мы, девушки, ходили по местам боев с врагом, стаскивали с убитых сапоги и ботинки. Никогда так не радовалась ясному дню без дождя и снега, как в партизанах: это была единственная возможность хоть чуть-чуть подсушить обувку и портянки. Очень трудно пришлось.
Но надолго на одном месте не удавалось оставаться, из-за частых прочесов мы постоянно блуждали по лесам. Один раз нас совсем окружили, шел дождь со снегом, мужчины смогли перепрыгнуть через арык и прорваться из кольца, а мы, девушки и пожилые партизаны, спрятались под берегом прямо в воде. Каратели очень торопились нагнать партизан и только благодаря этому нас не нашли. Если бы хоть кто-то решил поискать на берегу, то я бы сейчас с вами не разговаривала.
Из-за голода, боев и трудностей лесной жизни численность партизанского отряда постоянно сокращалась. От голода спасло то, что в лесу наша семья имела второй дом. Поехали туда, из подвалов доставали запрятанную провизию и относили партизанам. До осени 1942 года находились в лесах, а затем мирных людей по приказу командира решили отправить в различные районы Крыма, чтобы остались самые стойкие, ведь в Алуштинском партизанском отряде на тот момент осталось чуть больше тридцати бойцов. Блуждали по разным местам, а потом в 1943-м вернулись в свой лесной дом. На подходе к нему увидели двух привязанных к крыльцу лошадей. Испугались, потом все-таки решили подойти поближе, посмотреть, и увидели, что окон и дверей в доме нет, все валяется на земле. Тогда мы поняли, что в доме был обыск, кто-то предал его местоположение, каратели разыскивали семью. Немножко подождали, и на крыльцо вышли два крымских татарина. Это были партизаны, которые приехали в дом в поисках провизии и нашли в подвале тайник. Заметив нас, окликнули: «Не бойтесь, идите сюда!» Они, что оставалось в подвале, все выбрали.
Взяли нас с собой в Северное соединение. Так мы попали во 2-й партизанский отряд. Командир не хотел нас брать, но взявшие нас с собой партизаны уговорили. Еще одно помогло: один из бойцов узнал нас и рассказал о том, что мы находились в Алуштинском партизанском отряде с первых дней оккупации Крыма. Мы очень сильно пострадали в декабре 1943 года во время прочесов, тогда бомбили часто. Еле выбрались живыми. В апреле 1944-го стали выходить из леса навстречу наступающим советским войскам, и во время одной из стычек с отступающим врагом меня ранило в ноги. Ничего не помню, товарищи без сознания привезли домой, но мамы там нет, братьев тоже нет. Поэтому отвезли в деревню Тувак (ныне – Рыбачье) к маминой родной сестре. Месяц провела у тетиных знакомых. Стала понемногу ходить на ногах, местный бригадир Рефат, мой будущий муж, сделал палку. С нами жила медсестра, работавшая в госпитале.
18 мая 1944 года в четыре часа утра приехали в Тувак наши солдаты. Этого момента мне никогда не забыть. Не знали, что делать. Они били прикладами винтовок в двери. Мы спросонья не открываем: боимся. Все-таки открыли. Из крымских татар в доме была женщина, молодой мужчина и я. Приказали собираться, при этом в подвал спускаться за вещами запретили. Офицер смеется и говорит: «Зачем вы хотите забрать свои вещи, пускай другие люди, кто сюда переедет, попользуются ими». Даже верхнюю одежду одеть не дали, всего за пятнадцать минут собрались. Хорошо хоть, мне женщина отдала свой халат, который я одела поверх ночнушки. Гоняли, прикладами избивали.
Погрузили на поезд, первое время даже воды не давали. Когда остановили состав в Перекопе, просили попить, но не давали. Добавили в вагоны еще крымских татар, местных уроженцев, дальше повезли, и через одну или две остановки все-таки дали по стакану молока, наполовину разбавленного водой. Везли в Среднюю Азию целый месяц. Если кто-то кричал или плакал, то караульные грозили винтовками. Практически на каждой остановке из вагонов выбрасывали тела умерших в пути.
Привезли в Узбекистан. Отправили в один колхоз, но побыли там недолго, вскоре перевезли в Тельманский колхоз. Мне повезло, потому что местные жители обратились по-узбекски, я им ответила, и они решили, что я узбечка. Но все равно, трудно приходилось, не передать. Сидели под подпиской о невыезде. Вечерами приезжали милиционеры и заставляли расписываться, что мы остаемся на месте. Были лишены права голоса и свободы передвижения.
- Как бы вы оценили коменданта спецпоселения?
- Хороший был комендант, человечный.
- По ночам проверки милиция устраивала?
- Нет, такого не было.
- Как относились среди депортированных к Сталину?
- Очень плохо. И никто из нас ему писем не писал.
Ситуация изменилась только со смертью Сталина: отменили спецпоселения. Но в колхозе в город все равно не отпускали и не давали расчет, как бы ты не уговаривал председателя. Мы с мужем в январе 1954 года дом, корову и куры оставили и переехали в город Ангрен почти без документов. На машине выехали с вещами в пять часов утра. Вырвались из колхоза, но что дальше делать, не знаем. В кузове стоят вещи, некуда их девать. Тогда я пришла на цементный завод пешком, показала единственную имевшуюся справку, и рассказала, что из колхоза приехала. Там спросили, буду ли я работать. Естественно, согласилась все, что угодно делать. Дали комнатку, отработала там два года и два месяца. Потом дом купила и уволилась. Пошла на другую работу: нянечкой в инфекционную больницу к врачу Софье Рамазановне. Работала и медсестрой, и санитаркой. 22 года отработала, после чего вышла на пенсию. Скучно дома сидеть, пошла в милицию вахтером. И муж там же дежурным стал. В 1993 году я умоляла и на колени падала, чтобы уйти на отдых, так не хотели отпускать с работы.
Активно участвовала в национальном движении крымских татар по возвращению на родину. У нас в Ангрене в 1965 году началось это движение, у истоков стояли Гварди Осман, Абдурахманов Амет, Софья Рамазановна, Ление и я. Милиция очень преследовала активистов, милицейский начальник страшно обзывал крымских татар, и всех обвинял в предательстве во время войны. В Ташкенте состоялся суд 15 октября 1967 года, муж моей дочери Мансур Абдураимов был осужден по политической статье, отсидел в тюрьме особо строгого режима два года. В 1968 году я ездила в Москву, прожила там до 1972 года, пыталась добиться справедливости. Но тогда наши усилия не помогли.
В 1990-е годы многие крымские татары стали возвращаться на родину. Но мой муж заболел, плохо себя чувствовал, ему дали II-ю группу инвалидности. В Крым переехали 1 августа 2001 года в село крымское Сакского района. Купили дом, стали здесь жить.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
