Халилов Нури Куртсеидович

Я родился 29 декабря 1917 г. в деревне Тав-Даир Симферопольского района Крымской АССР. Мой отец Куртсеид работал батраком у баев Симферопольского района, в деревне Тобен-Куй, потому что в деревне Тав-Даир не было пахотной земли для выращивания хлеба, только сады и огороды, поэтому все жители были вынуждены наниматься к баям. Отец был участником Первой Мировой войны, когда я родился, он служил под г. Яссы на территории Румынии. И ночью ему приснился сон, что я родился, или он подсчитал месяцы, что ли. Короче говоря, в начале 1917 г. отец попросил своего командира отпустить его домой в отпуск, потому что сын, наверное, родился. Но командир ответил: "Подожди!" Через несколько дней этот офицер вызвал отца и сказал: "Я тебя отпущу, но дам одно задание!" Он собрал чемоданчик, завернул его в вещмешок, отдал отцу. И заказал билет в Ростов-на-Дону, направил моего отца к генералу, своему отцу, и проводникам в вагоне сказал, чтобы отца ни в коем случае не трогать, пересадить в такой-то поезд, который до Ростова шел. Еще идет война, отец ехал 7 или 8 дней, в Ростове нашел дом, в котором жил генерал, постучался, генерал принял отца, смотрит, солдатская одежда, весь грязный. Внутри вещмешка оказалось письмо генералу от сына, и просьба принять моего отца, помочь ему во всем. Генерал велел отцу раздеться, все ведь грязное, дал ему другую одежду, и пригласил чай пить. После того, как попили чай, отец говорит: "А теперь вот от вашего сына чемоданчик в мешке". Открыли, а там золото, всякие украшения женские, генерал говорит: "О-о-о, молодец, наш русский взял бы этот чемодан, и ушел бы себе, жил бы до конца жизни! Ты, крымский татарин, оказывается, честный! Молодец!" И пообещал хорошо отплатить отцу за службу - сделал в знак благодарности "белый" билет, т.е. освободил отца от всякой воинской обязанности, дал на дорогу денег, и через Азов направил в Крым. Кроме того, из чемодана генерал достает несколько самых красивых украшений и дает отцу, для жены. Но отец отказался: "Не надо, я не возьму, нам, мусульманам, нельзя брать вещи умерших". Тогда жена генерала снимает свой перстень, и передает моей маме. Отец взял кольцо и домой прибыл. По приезде отец к своему отцу, моему дедушке, который напротив нашего дома жил, первым делом подошел: "Бабай (т.е. папа), как дела, как здоровье?" А дедушка в ответ: "Держи твоего сына!" Так отец меня увидел в первый раз, после рассказал мне эту историю.

Как отец вернулся в деревню, помещик из д. Тобен-Куй дал ему мажару (большая подвода с двумя биндюгами с двух сторон), 4 лошади, 2 вола, корову. В 1922 г. пришли большевики, телку украли, все уничтожили. Я помню, вечером пошел слух по деревне, что, мол, завтра придут большевики, надо спрятать что есть, т.к. все забирали. У нас был большой кусок хлеба, отец поделил на 3 части: себе, маме и мне. И это мы съели, двери закрыли, а во дворе были индюки, куры, мне уже 5 лет, я видел, как большевики нашу птицу саблями резали, ломали перегородки в деревне и тем топили большие котлы. Деревенскую птицу потрошили, чистили, и кидали в котел, съели все, ничего не осталось. После этого в деревне пошла Советская власть. Но пахотной земли в деревне, естественно, не прибавилось, где посеять и получить урожай, яблоками ведь жизнь не спасешь. Но мой отец окончил тав-даирское медресе, это было большое четырехугольное здание еще до большевиков, и там работал 2 года поваром. Потом отец был немного более грамотен, чем другие односельчане, умел читать и писать по-русски, криво-шиво, но писал, и говорить мог. Поэтому в итоге отца избрали председателем деревенского Комбеда, после он поехал в наркомзем Крыма (ныне здание Крымгаза на пл. Советской), где работал муж младшей сестры моей матери Абдурахманов. Отец передал через дядю кому-то в руководстве Крыма, возможно, Вели Ибраиму, просьбу. Мол, в деревне Суин-Аджи, название которой в переводе с татарск. означало: "Суин, человек, который ходил в Хадж" (ныне д. Денисовка), раньше жили швейцарские немцы, но все они после окончания Первой Мировой войны во время революции уехали в Швейцарию, и на всю деревню оставались только очень старые Ганс Иванович, Эрнст Иванович и плотник с женой, они никуда не могли уехать. И вот эту пустую деревню отец попросил у Абдурахманова для поселения. Дали разрешение на переселение, но ЦИК заметил, чтобы сначала все же съездили туда жители тав-Даира, посмотрели, и если понравиться, тогда уже переселялись.

Поехали из Тав-Даира в Суин-Аджи 4 "линейки" (повозка без бортов), я тоже с вместе отцом отправился, посмотрели, особенно понравились 4 хороших сада, в них фруктов много было. Мы стали ходить по садам, а там жил один цыган Ибраим, караулил сады, он нам все показал, где какие земли. Как хорошо было все, нагрузились яблоками и вернулись домой. Наступил день, отец предложил всем желающим перейти в Суин-Аджи, от ЦИК было только одно условие - создать артель "Яш-Кувет" (в пер. с татар. означает "Молодые силы"), председателем которой должен был стать отец. В 1924-1925 гг. мы переехали, нам досталось 2 очень хороших дома, все внутри обделано, двери отличные, во дворе водичка текла, дорожки. В деревне раньше находились немецкие молочно-товарные фирмы, и знаете, какая была культура. Красота прямо, в коровник зайдешь, как в доме чистота, стоки специальные, везде вода течет, высокие потолки, на специальных балках потолок сделан, на крыше шифер специальный, состоящий из маленьких частей, красиво, и деревянные окна наверху есть. Там немцы делали сыр "кашкавал". Начали мы жить в этих домах, при этом первые 3 года государство ничего не брало, люди стали богатые, у всех появилось как минимум по одной корове и лошади, а переехали 25 семей, все бывшие батраки баевские. Через 2 года все стали барахлиться, оказывается, когда на себя работаешь, все очень хорошо делаешь. Но затем пришла беда - в сентябре 1927 г. ночью грянуло землетрясение, многие дома в деревне были разрушены, у нас остались стоять несущие стены домов, но все сараи разрушились. Отец выбежал на улицу, младшего сына захватил, а я остался в доме, коридор и все развалилось, отец пробрался через завалы и меня вытащил. А моя стена в зале, где я лежал, разрушилась, я остался, хотя чуял, что идет какой-то шум со стороны Алушты. После землетрясения отец как руководитель поехал в город и привез в деревню 3 человек на "линейке", они сказали не заходить дома, т.к. в 2 часа дня будет повторение. И действительно, в указанное время такое землетрясение началось, еще сильнее, чем ночью. Как все успокоилось, решили новые участки для строительства выделить, дорогу на Симферополь построить, тротуары между домами, и путем жеребьевки переселились в новые дома, государство сильно помогло нам. Это было в 1927-1928 гг.

Тем временем пришла пора мне учиться. В деревне школы не было, только в 1929 г. организовали начальную школу, в одной комнатке было 2 класса: первый и второй, народ сборный, по 12 человек в каждом. Родители всех детей отправили учиться, не помню таких, кто в школу не ходил, учили и русский и крымско-татарский языки. Первой моей учительницей была Акиме Аблаева, она с мужем Гафаровым, художником из Евпатории, приехала жить к нам. Наша деревня была хорошая, люди разбогатели, со всех сторон тянулись туда люди, принимай их в артель и все. Помню, носить-то на ногах у меня не было обуви, только "чаблы", это сандалики такие, у которых задники срезаны, с ними к доске бегал, все "чап-чап-чап" по классу разносилось, и один раз меня учительница в угол посадила, у своего колена, за то, что я такой неряшливый. Окончил я два класса, третий класс в деревне нельзя было открыть, и нас послали в д. Чокурча (ныне с. Луговое). Там я проучился в интернате 2 года, требования к ученикам были хорошие, учили с толком. Директором интерната был мой дядя, родственник по матери, кормили, учились в интернате не только из нашей деревни, но и из соседских деревень, человек, наверное, 30 собралось нас. Был там прекрасный человек, председатель сельсовета Зекирья, он приходил, смотрел, какие недостатки есть в интернате, помогал нам их устранять, поваром был дядя Мороз, вообще нас очень хорошо кормили. Оттуда меня перевели в какой-то детдом, назывался он "Пастак", видимо, по названию деревни. После перевели еще куда-то, где было много-много вшей. Одеяла нам дали, как развернули, там тоже столько вшей было. После я начал учиться в строительном ФЗУ "Стройуч" в Симферополе на ул. Битакская, 12 (ныне здание на территории больницы им. Семашко). В ФЗУ я проучился до 1933 г., окончил его по специальности столяр. Летом из ФЗУ нас возили в Севастополь строить жилкомбинат на ул. К. Маркса, мы опалубку, полы и потолки делали. Селили в общежитие, и кормили неплохо, даже когда и дельфином кормили, у него мясо вонючее очень, но иногда, бывало, рыбой нас баловали. Кроме того, премировали за хорошую работу. В ФЗУ также учили на крымско-татарском и русском языках, тогда как раз появились книги на крымско-татарском языке, например "Кырым татар теле" (в переводе "крымско-татарский язык"). Но в связи с началом голода в стране в ФЗУ также стало голодно, начали вещи красть, у меня, к примеру, все костюмы украли, и в 1933 г. я бросил ФЗУ и вернулся домой, староста меня назначил столяром колхоза, помощником плотника Шабана Чибина. Я строгал, сколько силы хватит, колхоз давал один черпак кукурузной баланды за трудодень. Однажды утром прихожу на работу в мастерскую, недалеко табачные сараи были, Шабан Ага открывает дверь, а там кобыла скинула жеребенка, дохлого, он так обрадовался, взял его и понес домой, где жеребенка обработали его жены, у него их 2 было. Сварили мясо, позвали меня кушать, я отказывался-отказывался, все-таки пришел, рвал, но все равно поел. Во время голода в нашей семье жило три украиночки: Ксения, Анюта и Гаша. Они спали у нас и кушали у нас, отец как председатель артели им давал немного работы. Платил деньги, иногда они ездили домой, кое-что отвозили из продуктов родителям. На одной из них женился мой дядя Сеит Ибрам, Гаша также осталась в деревне, сейчас в Суин-Аджи живет ее сын Толят. После тяжелого периода пошла молотьба, "хирман" называется, тогда уже молотилками с мотором пользовались, я стал на ней работать, на соломе спал, ее же греб и тянул. Осенью один наш земляк Исмаил Бекиров предложил мне: "Чего ты по деревне как зверь ходишь (а я как раз такой обросший стал)? У тебя же голова работает, зачем в деревне сидишь? Давай я тебя отвезу в Симферополь". Я согласился, мы предупредили моих родителей, они дали немного денег, и я поехал поступать на крымский педрабфак. Это было 2-х этажное здание на ул. Лазаретная, 14 (ныне ул. Студенческая, 14), там в Первую Мировую лазарет на улице был. Заведующий педагогической частью Бекиров вызвал меня, в комнате висела доска, дал мне задание, на сложение и вычитание, что соответствует первому курсу педрабфака, я все написал, он похвалил меня и дал предложения писать, все запятые проверил, отлично все, принял меня на первый курс. В здании мы занимались в маленьких комнатах, недалеко и жили. В общежитии моим соседом был второкурсник Белял Муртазаев из алуштинской деревни, я с ним сидел, что он делает домашнее задание, и я тоже делаю, что он пишет, по всем предметам я с ним вместе занимаюсь. К концу первого года Белял сказал директору: "Слушайте, вон мальчик одинаково со мной занимается, все знает, может переэкзаменовать его?" Директор согласился, назначили комиссию, и меня сразу перевели на 2-й курс, т.е. голова работала.

После 2-го курса наш педрабфак перевели в Евпаторию, я не поехал туда, многие мне советовали, товарищи и учителя, пойти на подкурсы Симферопольского пединститута, я обратился к председателю курсов Есаулову, интересный такой человек был, шутник. Оказался я на подкурсах, в которых всего училось 64 человека, причем дали стипендию, каждый месяц Есаулов приходил и шутил: "Акча, берите акча!" Но стипендии в 40 рублей не хватало на еду, мы брали и ели хамсу и хлеб 400 гр, в столовой студенческой варили дешево, но там надо стоять друг за другом и за пояс хвататься, чтобы место не потерять. В общем, я поступил на факультет физмата, предметы были тяжелые, из нас только 4 поступили на 1-й курс физмата. А наши татары, которые не поехали в Евпаторию, они плохо знали русский язык, а мы же в деревне вместе с русскими жили, поэтому я знал русский язык, хоть и фальшиво. А они ничего не знали, им на истфаке лекцию по средней или новой истории, инлитературе читают по-русски, они как бараны сидят. Поэтому они пришли к завучу Нарциссову (директором был Бекиров), делегация целая, попросили, чтобы меня направили на исторический факультет, я у них был как переводчик. Нарциссов посмотрел, открыл мою зачетку: история - 5, физика - 5, математика - 5, сказал мне: "Куда хочешь, туда и иди". Я к ребятам обратился, они упросили меня помочь им, я написал заявление, и на следующий день в 1935 г. меня перевели на исторический факультет. Наряду с гражданскими предметами в институте нам преподавали военное дело, 2 раза в месяц мы выезжали в поле на целый день, бегали, ползали, стреляли лежа. Преподавал его кадровый военный, к концу каждого курса выезжали в военные лагеря за с. Луговое, на целый месяц, если не больше. Учили и строевой, и стрельбам, но стреляли из старых ружей, трехлинейки не давали, и патроны холостые, штыковому бою учили через специальное упражнение: раз-два (воткнул-вытащил), раз-два и прикладом ударить надо. Но форму не выдавали, в гражданском занимались. Также большое внимание уделялось физической подготовке, физкультуру нам преподавал зав кафедрой Зильберг, его помощником был Ахенштейн, маленький сам, но штангу так поднимал, что не поверишь, сильный очень. Я тоже занимался штангой, гимнастикой, волейболом.

Во время отдыха мы часто собирались на ул. Пушкинской, днем там машины ходили, а вечером берешь под ручку девушку, во рту папироса или "Казбек", или "Красный Крым", даже стишок был: "папиросы "Красный Крым", как закуришь, так и дым!" И ходишь по улице, также там гулял один старый партизан, за ним девушки, мальчики, он для молодых людей как святой был. Именно тогда у меня закралась мысль в голове стать партизаном когда-то, т.к. его очень уважали, встречали отлично.

Окончил я пединститут в 1939 г., получил только одну "4" по истории педагогики, которую принимала Маркова, и то по своей глупости, студент подсказал, который рядом с преподавателем сидел, и неправильно. Я рассердился, и не стал переправлять, хотя этого проклятого слова "эксперимент" я прекрасно значение знал. Так окончил институт, когда пришла московская комиссия в пединститут, т.к. Крым подчинялся РСФСР, распределяли в разные школы в деревни, я сказал: "Хочу в аспирантуре учиться, оставьте, пожалуйста, меня". И меня оставили до августа 1939 г. свободным, я пришел, мне сказали, что в аспирантуру надо ехать в Ростов, а тогда в институте как раз присутствовал заместитель министра образования Крыма, бывший наш студент Аким (его женой была русская Елена, очень образованная и культурная женщина), он говорит: "Зачем тебе туда ехать? Откуда деньги брать, дорога, где жить?" И предложил мне поехать в Саки, работать в своем родном Крыму. И случилось так, что как раз в институте находился инспектор народного образования села Саки, такой горбатенький человечек по фамилии Киримов, он предложил одно место, работы много, деньги заработаю. Я написал заявление, по направлению прибыл в сакское районо, откуда направили в школу №2 (ныне школа №4). Директором школы был Зильберг, завучем Иван Афанасьевич Сиваков, они обрадовались очень, там работала одна наша студентка Селинская, они никак не могли сработаться с ней, и поэтому мне были очень рады. Так что пришел 1 сентября в школу, нанял квартиру в доме на ул. Курортная, 16, хорошие люди попались. Работал очень хорошо, мною были довольны, ученикам очень понравилось мое изложение, у меня ведь было много книг, которые я приобрел в то время, как мы были в Ленинграде на практике в течение 15 дней (столько же были в Москве), все исторические места видели. На командировочные все купили себе туфли, штаны, а я купил книги, в том числе энциклопедию Луиса Рамбо, с красивыми картинками (во время войны спрятал ее под землю). Вот уже будучи в Саках, я услышал о войне. Там, где сейчас в городе расположено здание универсама, стоял столб, на нем все время размещали объявления, и среди собиравшихся у него людей постоянно шли разговоры о войне, то о том, что Риббентроп приезжает в Россию заключать договора, то что: "Гитлер сделал аншлюс с Австрией", то "Гитлер украл у президента Германии Гинденбурга все документы и очистил себе путь, и стал главой государства в 1933 г". Также на столбе было радио, и в один день оно трубит, что мы заключили договор о ненападении с Германией. А в церкви был клуб, там крутили кино, организовывали танцы, также из Симферополя приезжали лекторы читать доклады, 2 раза приезжал мой друг, который со мной учился, Дашевский Самуил Абрамович, знаменитый человек, читал лекции о международном положении. Когда он читал, в зале была суматоха прямо, всем было очень интересно.

В декабре 1939 г., 16 числа меня забирают в армию, рядом с церковью был маленький домик - военкомат, там я прошел комиссию. Врачи меня признали годным к нестроевой, с пятками были проблемы, вроде какие-то кривые, хотя я не чувствовал ничего такого. Меня назначили на Дальний Восток, потом искали мне фуфайку по всему району, чтобы одеть потеплее, не нашли и оставили меня, следующий заход дожидаться, поэтому мне разрешили поехать домой, где я взял отцовское пальто. Приехал, и вторым заходом меня уже отправили в город Барановичи, сначала наш состав везли на финскую войну в г. Выборг, постояли там, еще помню, печки топили торфом, грелись, кормили нас нормально, голодными не были, но форму еще не выдали. Только после этого отправили в г. Слоним Барановичской области, от Слонима до Барановичей 55 км. Туда прибыли, сразу меня направили в полковую школу младших командиров 103-го стрелкового полка (потом переименовали в 128-й мотострелковый полк) 29-й мотострелковой дивизии под командованием Бекжанова. Полковым командиром был Коваленко, затем казах Каруна, полковой школой мл. командиров прислали командовать политрука Егорова, он был раньше политработником на заводе, и абсолютно ничего не знал, малограмотный человек, все я делал, поэтому на четвертый день после зачисления в полковую школу меня вызвали в штаб экзаменовать, где аттестовали и присвоили звание зам. политрука, там же дали по 2 звезды для пошива на рукава шинели и гимнастерки, и по 4 треугольничка на каждую сторону петлицы гимнастерки и шинели. Сразу после назначения 5 января 1940 г. политруком полковой школы мне передоверили политзанятия проводить. При том еще получилось так, что в наш полк пригнали из Ср. Азии мусульман, так они этого Егорова ни во что не ставили, только требовали: "Давай кушать! Давай вода!" Вот меня и использовали к ним как политрука, я немного язык выучил, организовал ленинский уголок, постоянно занятия проводил.

Форму мне выдали через 15 дней, до этого все в гражданском. После нас кавказцы приехали с большими бородами, формы в полку нет, они пошли по городу, целый батальон, наверное, человек 500-600, военное положение, до 12 марта еще шла финская война. А в Слониме все магазины прямо на улице расположены, небольшие магазинчики в домах, окна открой - магазин. Так кавказцы все вытащили из магазинов, ни хлеба, ни колбасы, ни сыра, ничего нет, голодный стал город. Эти кавказцы целый месяц ходили без обмундирования, оказывается, его послали не в Слоним, а в другое место, ошиблись. Из Слонима перевели нас в Барановичи, это уже областной центр, неплохой городишко, хотя все постройки деревянные. Но обстановка там была тяжелая: выйдешь один на улицу, и тебя уже не будет, убивали нашего брата, в меня тоже стреляли. Когда потемнело, я возвращался в часть, как замполит я имел право до восьми часов в городе быть, и как раз шел мимо театра, вдруг в меня стали стрелять, я побежал, вышел на большую дорогу, и вернулся в часть. Тут не повоюешь, в увольнительную оружие не давали, нельзя было. Потом был приказ об осторожности, а то целыми отделениями убивали: где-то вино есть, солдаты заходили, им предлагали выпить, и травились все, после их в землю закапывали. Это поляки так к нам враждебны были, они еще и в след нам постоянно кричали: "Еще Польша не сгинела!"

Затем, после полковой школы меня назначили политруком 3-й пулеметной роты 3-го батальона 128-го полка. Командиром батальона был Пеков, очень хороший, опытный командир, он еще вместе с "русским Наполеоном" Тухачевским воевал в 1920 г. Когда выходили на военные учения, к реке Неман, он показывал, где 20 лет назад проходили наши войска. Рассказывал, что они дошли до августовских лесов, мы были там, огромные деревья, ужас, сплошные леса, красиво-красиво, такие хорошие места есть на Земле, оказывается. Потом мы с грустью возвращались в расположение. Также в конце 1940 г. прибыла комиссия во главе с маршалом Тимошенко проверять нашу подготовку, он даже лично показывал, как надо лежать в окопе, как стрелять, амуницию на одном солдате поправил. С солдатами он обращался очень хорошо.

Кроме того, в честь 50-тилетия Сталина мы делали лыжный поход, я на лыжах до этого не стоял, а мы 11 или 12 км должны были идти. Я еле-еле вернулся после него, у меня ноги все время в разные стороны шли. Потом в пулеметную роту прислали из Москвы политрука по фамилии Свердлов, а меня назначили заместителем начальника клуба и одновременно начальником библиотеки. Это было 15 февраля 1941 г., со Свердловым у меня сложились отличные взаимоотношения, это был очень грамотный человек, он до армии работал заместителем начальника на предприятии Осавиахима, меня водил по городу, приглашал в рестораны и магазины. Денег не жалел, но и у меня водились деньги. В библиотеке у меня была скрипка, когда никого нет, я на ней играть любил. Также в полку самым хорошим командиром, всеобщим любимцев был лейтенант Кожухар, он так культурно подходил, так понимал человека, что хотелось у него учиться. Мы ходили строем в городские кинотеатры, где нам крутили в основном картину "Летчики", и другие, но их уже не помню. Для развлечения рядового и командного состава я из г. Барановичи нанимал артистов для выступлений в клубе.

- Какие отношения у Вас сложились с командным составом 3-й пулеметной роты?

- Отличные, командиром роты был лейтенант Ненахов Иван, очень хороший офицер, он прошел финскую войну, Халкин-Гол, и старшина роты Петр Петрович Прохоров был отличным человеком. Кстати, мы с ними любили ездить на лошадях по окрестностям, и мы видели, как польских офицеров наши войска держали под проволочным заграждением. И однажды мы втроем снова выехали погулять и увидели, что все эти польские офицеры, бедные, лежат под солнцем мертвые, кругом охрана стоит, тогда всем сказали, что их расстреляли немцы, но мы же видели, что они у нас находились. Только Горбачев признал факт расстрела 27 тысяч польских офицеров.

- Не поручали ли Вам в период размещения 128-го полка в Западной Белоруссии заданий по агитации среди местного населения?

- А как же, к нашему командиру полка приходили местные коммунисты и бывшие подпольщики, говорили: "Пришли нам агитатора, который мог бы местному населению рассказать о колхозах". А тогда уже к 1940 г. там стали образовывать колхозы, вот я и выступал перед крестьянами. Знаете, они были очень грамотные, знали о нас и колхозе больше, чем мы сами. Обычно отправляли в деревни. Куда надо было идти по лесу км 4-5. рядом шел как проводник подпольщик или коммунист, который здесь до нашего прихода боролся за Советскую власть. Я сначала делал выступление, а потом местные жители вопросы задавали, и такие сложны, должен сказать. К примеру, задают вопрос: "Вся земля по Конституции СССР принадлежит крестьянам. Но Вы же у крестьян землю отобрали и сделали колхозы, как это можно?" Потом: "В статье 1 Конституции СССР страна является государством рабочих и крестьян, но потом идет статья 3 или 4, что земля, ее недра, богатства и заводы и фабрики являются государственной собственностью. Так где же моя, крестьянская собственность, вы ее хотите в колхоз отобрать?" Такие грамотные были, потом цитировали 6 статью о том, что ведущей силой Советского Союза является коммунистическая партия, и кричат на меня: "Значит, те шакалы, которые тебя привели, управлять будут нами?" Что уж говорить, меня они очень нехорошо воспринимали, я опасался, что даже стрелять будут по дороге. Но на мои лекции много народу набивалось, даже лежали в проходах. И в целом они были правы, я Конституцию СССР знал хуже, чем они. В конце собрания местные такой итог подводили: "Вы хотите нас поработить, я труженик, я пашу, сею, убираю, а у этого шакала ничего нет, но теперь будет колхоз, и все будем одинаковые?!" Я был дважды в разных деревнях, ужас, один раз даже какой-то крестьянин принес капусту, ударил передо мной об стол и заявил: "Это моя капуста, я ее местному дураку-коммунисту не дам!" Один раз я остался на ночь, собрание закончилось поздно вечером, мне потом сказали к бабке одной пойти, а бабка сказала: "Сынок, у окна не спи, эти сволочи гранату бросят", и поселила меня в глухую комнату, где окон не было. Поспал, ничего, на следующий день коммунисты привели меня обратно и сдали комиссару. После этого я комиссару сказал: "Не посылайте, пожалуйста, больше меня". Очень плохо принимали нас. Также когда мы стояли под Слонимом в Жировицах, меня еще посылали в школы организовывать комсомольскую организацию. Вечером в школах собирали молодежь, и я перед ними выступал, рассказывал о комсомоле, о героизме молодых ребят. Некоторые соглашались, но некоторые говорили: "Нет, я в комсомол не вступлю, мне не надо ваш комсомол, он отнимает мою свободу!" Несколько раз так выступал в школах, при чем собрания были очень горячие, я даже боялся, что меня ударят. При чем в этот раз отправляли меня одного, не знаю, почему так делало командование, просто давало мне машину и езжай в школу, а директор уже назначал людей на собрание, и ребята собирались, я вроде как урок делал. Но вот записывать в комсомол я не записывал, за это местные горком и райком комсомола отвечали.

К июню 1941 г. нас перебросили обратно под Слоним, мы занимали половину церкви как казарму, там до нас еще были люди, везде нары, и дворчик такой был. В пос. Жировицы, где мы стояли, было 5 церквей и монастырь. Оказывается, там по легенде человек увидел золотой крест, рассказал о видении, и на этом месте и построили церкви. И в церкви ежегодно приезжали со всех сторон на какой-то большой праздник, это бывало летом. И как раз мы только расположились перед праздником, и когда вели службу, наши командиры включили музыку, как раз в период шествия с крестами. Тогда поп пришел, здоровый такой, с крестом, к полковнику Каруне: "Полковник, что вы делаете?! Нельзя так поступать, это для нас святое время" И мы убрали музыку. Когда мы, однополчане, встречались после войны каждый год в Краснодарском крае, Украине или Белоруссии, я как-то предложил нашему начальнику Малыгаеву поехать в Жировицы, и решили поехать туда человек 120, зашли в церкви, там такая красота, картины, убранство. Вот это была культура, настоящая. И как раз тогда я услышал историю создания монастыря и церквей, такие грамотные люди нам ее рассказали, редко такие встречаются. Также в поселке встретили оставшегося в живых начальника полкового оркестра и его жену. Они там жили, встретили нас, мы прошлись по тем самым улицам, где ходили до войны.

Так случилось, что я сдружился с начальником ПФС (продовольственно-фуражное снабжение) Злотниковым. Я ему понравился чем-то, он в библиотеку часто заходил, и приглашал меня вместе с ним делать пробы завтраков, обедов и ужинов. А до войны в войсках хорошо кормили, мясо часто было, каши, но в основном наваристый борщ. И вдруг 17 июня пришел приказ выступить из района Слонима к государственной границе. Автомашин у нас в полку было достаточно, и полуторки, и ЗИС-5, так что наши войска поехали к границе. Мне же приказали остаться одному в расположении полка, чтобы собрать политпросвет имущество, инструменты, необходимые на границе, так что 18-го июня я собирался, а 19-го за мной прислали ЗИС-5, и я выехал, шофер уже знал куда, к р. Северный Буг. Проехали севернее Бреста, в лесочке остановились, на той стороне фашисты, здесь мы. Расположились лагерем, поставили палатки и сделали летний клуб, деревья некоторые вырубили, по сторонам же повесили большие, 1 м. на 1,5 м., портреты Ленина, Сталина, Кагановича, Молотова, они были сделаны на белом фоне. Еще по дороге стали замечать, что везде лежат снаряды, бомбы, винтовки и автоматы, кучами сложены, в лесу снова видели. Наверное, я думаю, наши готовились обороняться. Перед началом войны, где-то за полтора дня, нас построили, и перед нашей дивизией выступил генерал армии Павлов, ростом невысокий, полненький такой, но грозный, он сказал: ": вашу: мать! Вы думаете, что будет война? Никакой войны не будет! Я проверяю свои танки, пехоту, авиацию, а теперь до вас добрался! Не прекратите разговорчики, прогоню по такой жаре до Минска и обратно!" и еще матом выругался. 21 июня вечером в летнем клубе с помощью специальной клубной машины мы показали кинокартину "Цена жизни" (после она называлась "Мужество") о том, как на афганской границе летчик шпионов ловил. После спокойно заснули в палатках, я спал отдельно с начальником клуба Москаленко в двухместной палатке. Ночью к нам в палатку заходит дежурный по части, и говорит: "Вставайте! Все портреты уничтожайте!" Как я теперь знаю, было 2-3 часа до войны, мы не поняли, как так, кто может портрет Сталина уничтожить. Потом под силой оружия дежурный заставил убрать портреты и закрыть их листьями, чтобы маскировку сделать. После этого наконец легли спать, но в 3.45, у меня часы были на руке, я время заметил, инструктор по пропаганде полка майор Врадий пришел к нам в палатку, разбудил нас и говорит: "Нури, началась война!" Как так?! мы оделись, поднялись на возвышенность у расположения и увидели, что Брест горит, деревни горят, все крыши же соломенные, стены деревянные, немцам достаточно было одну зажигательную бомбу пустить, как все гореть начинало. Я видел, что в первый день войны через Брест на Минск в небе прошли 120 немецких бомбардировщиков в первой волне, и истребители сопровождения, все кругом стало черным, нам стрелять по немецким самолетам запретили, но один зенитчик из 77-го полка не выдержал, выстрелил, подбил один бомбардировщик. За это его наказали сильно, за то, что демаскировал позицию. Через час пошли во второй волне 92 самолета, в третьей - более 30. Потом уже, мы стоим в лесочке, дорога идет на Брест, там бои идут, от наших позиций же все хорошо просматривается, мы даже видели, как перед войной через железнодорожный мост везли в Германию уголь и пшеницу. У нас же пошла неразбериха в войсках, оказывается, перед войной все места в Белоруссии оказались заполнены немецкими шпионами, в том числе в милицейской форме. Они уже заняли и аптеки, и магазины, и различные управления. К кому будешь обращаться?

Утром 22 июня меня поставили дежурить при клубной машине, а все командиры и комиссары куда-то сбежали, никого не осталось в расположении. Я же должен был слушать, что скажет Москва по радио, а там все выступали дикторы Берцов и Тиунов, рассказывали о делах в сельском хозяйстве, о колхозах, музыку ставили, и ни слова о войне. Нас же сразу после начала войны оттянули глубже в лес, солдатам некуда деваться, приказов нет, душа горит, что делать. И только уже в 12.17 выступил Молотов, он рассказал, что немецкие войска внезапно, без объявления войны напали на нашу страну, бомбили Киев, Ленинград, Севастополь. И последняя фраза у него была: "Победа будет за нами!" К 17 часам появился полковой комиссар Ракитин и с ним еще какой-то командир. Они вывели нас вдоль дороги, построили у обочины, целая дивизия, там и артиллерия полковая, минометы. Выдали сухарей и по 100 гр. колбасы каждому, также выдали новую форму, до сих пор держали в старой форме, мы все как чучела были. У бойцов в основном были старые русские винтовки, длинные-длинные, а мне дали гранаты и пистолет ТТ с 16 патронами к нему, я возмутился: "Как же я этим буду воевать?" Ответ был: "Ничего, отвоюешь!" И затем пришел комиссар какой-то и обойму забрал, у меня осталось всего 8 патронов, как воевать?! Комиссар посоветовал гранаты кидать. К вечеру мимо нас походным маршем пошла немецкая колонна в сторону Минска, и мы дали бой вдоль дороги из лесочков. В первые минуты мы здорово немцев побили, они оказались застигнуты врасплох, хорошо побили и танки, и пушки, и солдат. Мне даже казалось, что если так пойдет, мы обязательно победим, но потом немцы спрыгнули с машин, опомнились и начали стрелять по нам, вызвали авиацию, нас стали сильно бомбить, а немецкая пехота как раз установила чешские пулеметы "шкода" с рожком вверху, начала очень метко по нам бить. К счастью, немцы ночью не воевали, часам к восьми вечера бой затих, но очень многих побили. Из нашего полка осталось 11 человек в живых. Командиром группы стал командир 9-й роты Шепетков, к нему присоединился начальник штаба 1-го батальона Базаров, бойцы Никитин (чуваш), Иванов (чуваш, у нас в клубе художником был), Хренов, Баркан, Ярошевский, Ставрунов, один не наш, я его не знал, он все с саблей ходил и другие, кого я уже не помню. Как собрались вместе, осмотрелись, везде мертвые, в лесу валялись деревья, спиленные пулеметом, но, к счастью, потемнело, немцы не стали в лес заходить, а пошли дальше по дороге. Мы же двинулись в сторону Минска, и были вынуждены переплыть р. Щара, какие там реки были, бурные, много их попадалось, потому что везде немцы. По дороге видели множество наших убитых солдат и множество разбитой техники. С Алтайского края какая-то танковая дивизия шла к нам на помощь, еще до войны, и все застряли в болотах. Мы видели, как у небольшого мостика застряли в болоте танки КВ, ни выйти, ни стрелять, ничего не могут. Также дальше я увидел ужасную вещь: стоит пушка, около нее заряжающий, весь расчет умер, черные-черные, стоят, как будто из воска сделанные, видимо, какой-то термический снаряд попал, они как живые стоят, как в музее. После такого я уже ничему не удивлялся. Кроме того, видели наши большие склады оружия и снарядов, которые все потом достались немцам. И сколько продуктов по дорогам было разбросано, каши в брикетах, макароны, всего полно, машины разбиты, а еда рассыпана. По дороге к нам присоединились летчики из авиачасти, которую пригнали в д. Альбертин, что недалеко от Бреста, они там расположились, и всем до начала войны дали задание разобрать и чистить матчасть и самолеты, а самих летчиков на 3-5 дней отпустили в увольнительные. Они все дружно пошли по девкам, они там, чего уж скрывать, дешевые были. И в первый день войны я не видел ни одного нашего самолета, только когда мы отступали, 1 самолет сбросил в лесу сливочное масло в пачках. Наш командир Шепетков как раз недалеко был, он прошел Халкин-Гол, финскую войну, уже соображал, что к чему, и потому масло котелком как ударил сверху и забрал почти полкотелка масла. Позже оказалось, что этим маслом мы и спаслись. Также командиры нам рассказали, что в брестском приграничном районе в первую же ночь немцы разбомбили казармы, где спали наши солдат, в одной 12 человек погибло, в другой все 90 спящих, а третью казарму вообще разнесло. Это были хорошие казармы, построенные еще при царе, крепкие, из жженого кирпича на цементном растворе, и в первую же ночь были разбомблены.

Остановились у г. Волковыск в лесочке, почти все солдаты сняли гимнастерки, а мне мои командиры не разрешают раздеваться, знаки я также не снял, думал, пускай так убивают. И тут приводят ребята человека в гражданском, вроде шпиона поймали, видно по лицу, что еврей, он мне говорит: "Товарищ замполит, спасай меня!" Как? Он представляется дивизионным комиссаром, но я в ответ: "Чем докажите?" Тогда он снимает сапоги, в голенище из-под подкладки вынимает партбилет, и на фотографии у него 4 ромба. Я приблизительно знал, что в этом же месте перешел от нас в свою сторону маршал Кулик, переодевшийся в женскую одежду. Такие слухи ходили среди местного населения, и я комиссару также предложил идти по этой дороге, по которой маршал шел, там лес, а ведь где были и голые места, я немного знал местность, посоветовал, как идти. Комиссару было под 50 лет, он мне сказал: "Спасибо, сынок!" и пошел. Также под городом было большое скопление наших отступающих войск, дезорганизованных, не знающих куда податься, город ведь был недалеко от Слонима. И тут якобы "русские" полковники строили батальоны, здоровых людей набирали в них, и шли давить немецкие огневые точки. Оказывается, немцы у каждого важного перекрестка оставляли танкетку, минометы и пулеметы, таким образом размещали пост охраны. И вот этих людей под видом уничтожения огневых точек вели туда, и на подходе немцы всех расстреливали. При мне 2 раза так повели солдат, при чем брали именно здоровых, с оружием на плече. В третий раз и я обманулся, встал в строй, но потом один "командир" вышвырнул меня из строя, сказал, что я маленький, а надо здоровых ребят, еще и поругал меня. Потом оказалось, что один человек оттуда вернулся, всех немцы не побили, и он мне посоветовал: "Не иди, сынок, там засада стоит, всех убивают!" Вот такое было на войне.

Мы своей группой пошли дальше, пришли в г. Кайдалово, уже не знаем, по какому направлению идти. С немцами мы не сталкивались, отступали по лесам, но потом были вынуждены двигаться вдоль главной магистрали Минск-Москва, по которой как назло начали двигаться танки из какой-то элитной части, то ли "Мертвой головы", то ли "Великой Германии". Ниже по магистрали очень росло много кустарников, везде болото, много-много комаров. Но командир приказал - туда. Все лица закрыли плащ-палатками, и там лежали, ели только сливочное масло, спрятались от танков, они рядом в нескольких метрах по дороге гремели. И вот парень с саблей тогда куда-то он нас ушел, куда, Бог его знает. Но мы оружие и форму не бросили, у нас 2 командиров предупредили: "Если кто попробует форму снять - сразу голову снимем!" Так мы 9 суток прятались и ничего не ели, только раз в день в рот чайную ложку масла. На 10-е сутки смотрим, танки ушли, и как будто нет войны, тихо и спокойно, как хорошо. Через дорогу перешли, и нас встретил высокий старик-белорус, у него еще шапка большая была, сказал: "Давайте, сынки, сюда!" Оказалось, там от дороги в 10-15 метрах дома стояли, мы зашли во двор, он нас в сарай завел, и женщина принесла нам каждому по ломтику теплого, горячего хлеба. Это утром было, 6-7 часов, только солнце показалось, после женщина принесла крынку молока и каждому дала по кружечке. Словно заново родились! Старик рассказал нам, что по лесам, держась верхней части дороги, шли наши солдаты и генералы. И посоветовал так же идти в сторону Смоленска. Мы отправились в путь, но до самого города не дошли, там были очень сильные бои, мы были вынуждены повернуть к гг. Витебску, Богушевску. Это были уже неплохие места, по дорогам шли с боями: встретим по дороге обоз, в повозки у немцев большие лошади запряжены, а немцев 1-2, нас 10 человек, устроим засаду, гранатами забросаем, постреляем и забираем все. В лес отходим, покушаем, км 10 в лесу идем, потом снова останавливаемся и дежурим у дороги. Где ст. железнодорожная, там бывает охрана, командир разведку сделает, отберет людей и нападаем прямо на эту станцию. Забираем продукты и снова в лес, вот так мы шли. Также в одной деревне недалеко от Минска мы все наши партбилеты, я же был кандидат в члены ВКП (б), замотали в тряпки, талью присыпали, и у одного знакомого наших командиров зарыли документы в сарае. У него же оставили клубную машину, кино, из документов у меня осталась одна метрика на крымско-татарском языке. Потом местные жители нам в одной деревне рассказали, что недалеко есть наши батальонные минометы, "Катюши", и мы на дороге Минск-Москва вышли к переправе, немцы с одной стороны, наши с другой, там скопилось очень много немецкой техники и личного состава, т.к. мостик небольшой. Пробраться не было возможности, мы отступили, потом слышим, залпы пошли какие-то, переправу всю разбили, как я позже узнал, это была батарея капитана Флерова. И после всех этих событий мы ожили немного, хотя переправляться через реки было все еще очень трудно, да и немцев на дорогах немало. Через Оршу и Борисов дошли до г. Могилева, там в одном месте фашисты бросают листовки всякие, о том, что сын Сталина в плену, на фотографии был изображен он сам со снятым поясом и два немца-конвоира. И тут к нам подошли командиры Шепетков и Базаров, сказали: "ребята, мы с вами в Москву не пробьемся, мы вдвоем уже участники войны (обоим под 40, сами москвичи), пойдем, я вы давайте на юг поворачивайте". Уже сентябрь-октябрь, холодно, дожди пошли, мы всемером попрощались с командирами, пошли на юг. Свой партизанский отряд создать не можем, встретили по дороге одного майора, он из своих солдат создал отряд. При себе двух баб оставил и хозяйничает в лесу, к себе никого не берет, поэтому мы оттуда пошли вниз к гг. Рогачев, Речица, но нам встретились капитан и лейтенант, одетые в новую форму, знаки у них красивые, стоят по дороге на Речицу и кушают с деревьев фрукты. Мы с ним подошли: "Далеко ли наши, мы хотим к своим перейти?" Они в ответ: "Ребята, вам сразу дадут по 10-15 лет тюрьмы как шпионам! Остались живы, и теперь идите куда-нибудь. Мы тоже никуда не перейдем" Это нам глаза открыло. Кстати, от этих командиров краем леса начиналось болото, причем страшное, если зайдешь, то все, всосет, и не выйдешь. И встретившиеся нам офицеры рассказали, что в этих болотах сгинула наша целая дивизия.

После Речицы дошли до Мозера, от него уже 90 км до украинской границы. И тут нам пришлось тяжело: весь путь до границы не встретили ни воды, ни животного, ни человека, просто шли-шли-шли. Трудно было, но дальше крестьянин из встретившихся местных жителей мне рассказал, что есть г. Малин на Украине, там есть наши солдаты, вроде как они забрались на 2-й этаж дома, там тихо лежали, немцы, не подозревая об этом, заняли дом, и наши как дали бой, всех немцев истребили. Нам надо было выйти на Чернигов, оказалось, что мы совершили большую ошибку и отшагали лишних 100 км, потому что сделали крюк через Малин, а что там смотреть, разбитый город. Поэтому решили повернуть и пойти через Чернигов, туда пришли, один из нашей группы пошел домой, он недалеко жил. В это время в районе ходили слухи, что секретарь обкома Федоров собирает партизанский отряд, думали к нему пойти. Но не удалось нам к нему выйти, он в эти дни как раз уже перешел реку и шел в лес создавать отряды. Всю дорогу нас поддерживали деревенские люди, давали кушать, в деревнях мы разбредались по домам, иногда, где немцев не было, даже спать ложились. Вообще, так в Белоруссии были деревни, куда немец даже ногой не ступил. На Украине же были такие буханочки, с запахом хмеля, понюхаешь, аж дух перехватывает. Спасибо им всем! Правда, в одной деревне, когда еще командиры были с нами, пришли ко мне бабы и стали кричать: "Это еврейчик! Надо его немцам сдавать". Сразу штаны сняли и давай проверять, но тут пришел командир и объяснил, что я крымский татарин, Ялта, Крым, они не слыхали таких названий, но все-таки отпустили. Не командир, убили бы меня.

После мы прошли около Киева, Белой Церкви, Кривого Рога и направились дальше на юг Украины. Из нашей группы все разошлись по домам, остался только я и мой друг Петя, матрос из г. Борисовка под Одессой, он предложил мне к нему идти. Надо было, но я побоялся, он ведь матрос, за это немцы строго наказывали, а я ему перед этим рассказал, что был политруком, и он тоже побоялся. Друг друга, может, не выдали бы, по правде, надо было идти к нему домой, но дом недалеко, я решил в Крым пробираться. Дошел до Цюрюпинска, впереди мост, сделанный немцами из белых досок, шириной в половину человеческого роста, естественно, немецкая охрана, и тогда меня спасло то, что с собой была метрика на крымско-татарском языке, буквы все латинские. Показал я метрику немцу, тот: "Проходи!" И направился я по железной дороге, как раз перед войной построили ветку от Цюрюпинска до Армянска, иду по этой дороге, мимо деревень Копаны и Большие Копаны, хотел в последнюю деревню спуститься, оттуда выходит женщина, спрашивает меня: "Куда идете, мальчик?" А куда я иду, покушать просить, но она сказала: "Не ходите, здесь старостой стал такой злодей, фашист, он 20 лет работал на немцев, притворялся глухим, а записал депутатов, членов совета, комсомольцев и коммунистов, и всех выдал немцам. Теперь он и тебя палкой убьет!" А кушать как? Там была железная дорога и кусты, она мне сказала здесь спрятаться. А сама сходила, спасибо ей, и принесла мне и хлеба, и яичек, и картошки, и остальное все. Я съел и пошел к Армянску, уже начался декабрь месяц, но было еще не так холодно, стояли теплые дни. И снова встречает меня один старик, у деревни Новоалексеевка, Дедюх Иван Петрович, он меня к себе взял, воду в казане вскипятил, помыл, вшей всех убил, накормил и 3 дня у себя держал. После я уже пришел в Армянск.

В Армянске элеватор горит, воняет, пшеница тоже горит, оказывается, большевики при отступлении облили бензином и подожгли. Когда шел до Крыма, везде все скошено и обмолочено и на пол сброшено, и тоже многое горело, наши думали, что немцы заберут, они ни одного зерна не забрали, зато люди голодные остались. Вышел из города, повернул направо, там было кукурузное поле, не доходя до д. Чулга (ныне с. Суворово), смотрю, в поле все наши матросы, которые прибыли из Одессы защищать Крым, с палками лежат мертвые, головой вниз. Они воняли, опухли, вот такая судьба, им же вместо оружия палку дали, фабричные ручки от лопат, чтобы немцев бить, потому как оружия не было. Пришел я в эту деревню, а тут староста поймал, таких как я было 20 с чем-то человек, в деревне всего 3-4 домика, не спрячешься. Собрав всех в центре деревни, староста сказал: "Ребята, уже нельзя, вам всем надо явиться в комендатуру, оттуда вас направят кого куда". И вот тех, кто указал, что родственники есть за Днепром (т.е. на оккупированной немцами территории), они в основном были пожилые люди, копали вал на перешейке, их отпустили домой. А нас отправили в лагерь для пленных в Чаплынке. В лагере было человек 200, все во дворе лежим, на весь лагерь одно здание, там комендатура. Вечером свет зажгли кругом и вывели из нашей массы евреев, а как вывели, кто-то подсказывал же, всего 5-6 человек отобрали. Один все твердил: "Я не еврей!" Но ему говорили нет, еврей и все. Ругали их, побили и повели к месту, где расстреляли. Сам лагерь охраняли немцы, они же и расстреливали. Кормили так: 1 раз в день давали баланду, но, к счастью, я там недолго был. Там я познакомился с двумя ребятами, они со мной вместе лежали, эти парни в очереди вместе стояли, где выдавали пропуска из лагеря в Херсон. Немцы от всего нашего числа отпустили процентов 20, но я не мог залезть в эту очередь, меня выгоняют, и когда до меня дошло, пропуска уже закончились. А вот два мои друга, грек и русский Федя, хотели меня вытащить из лагеря, но не смогли. Потом оставшихся погнали в Берестов, затем в Херсон, в конце концов я в Николаев попал. При мне во время переходов немцы пленных не расстреливали, но вообще в лагерях говорили, что так делают. Когда нас гнали, русские и украинские женщины кидали нам куски хлеба, лепешки, картошку, в общем, такие вещи, иногда даже лук кидали, но как его скушаешь. Или попробуйте сырую картошку скушать, но мы ели. Так было, что делать.

В Николаеве, как пришли, я уже наменял себе фуфайку, шапочку и брезентовые туфли, но там холодно было. Уже зима, нас пригнали к общежитию Николаевского судостроительного завода. Там нас в 2-хэтажном здании разместили, я уже плох был, и первое время подумали, что я умер, поэтому на негодные кирпичи сначала бросили, которые между бараками были свалены. В лагере было: 4 кавказских барака. 4 украинских, 4 русские, все проволокой загорожены. В лагере было 35 тысяч человек, в обед давали лошадиный суп, на 5 человек одну буханочку, размером как небольшой кирпичик. Также наливали суп: по желобу он лился в ведро, в разные бочки, пускали по 5 человек, ты котелок держишь, если не успел подставить, то все, без супа останешься. А комнатка была маленькая, шестеро там уже не помещались. И как-то раз я не дослышал что-то, был крайним и с левой ноги сделал вперед шаг, когда 5 человек уже ушли. Я же должен был стоять, и тогда немец как дал мне плеткой сверху вниз, так что левый глаз из глазного яблока выпал, к счастью, сразу нашелся парень из военнопленных, азербайджанец, он мне в ту же минуту глаз на место поставил. С тех пор этот глаз плохо видит. У немцев вообще страшные плетки были - кусок резинового шланга часть оставляют как ручку, а другую часть режут в лапшу, как даст, уже не опомнишься. Кругом на теле были как мозоли от плеток, всех били много, и при чем немец один раз ударит, полицай же из нашего брата 5 раз. Каждый день водили на работы, вообще, немцы в этом плане были доверчивый народ, к примеру, 50-60 человек ведет на работу на вокзал, картошку или буряки разгружать. Скажешь ему: "Камрад, я пойду воду пить", он показывает "5 минут", и ты идешь, а он сидит себе, курит, и хоть обратно не возвращайся. У немцев же вранья не было, или совсем мало было. Однажды, иду я разгружаю картошку, мне один вагон дали, на одного это очень много, устал, подошла ко мне девочка лет пяти: "Дяденька, держите, кушайте", а там кусочек хлеба, грамм 300, сыр на весь хлеб и творог на весь хлеб. Я хотел ее расспросить, но она побежала, видимо, где-то мама сидела. Так я в первый раз в лагере съел человеческую пищу. Кроме того, немцы среди заключенных искали комиссаров, еще когда мы отступали, немцы бросали листовки с рифмовкой: "бей жида-политрука, морда просит кирпича". Кроме того, во время обеда, после того как свою порцию взял, надо было пройти через ворота, около них стояла машина, и немцы нас крючками, как барашков ловили, сильных и здоровых людей за ногу цепляли и на машину. Их далее везли в Румынию и так далее, на работы различные.

Вшей было миллион у каждого и однажды в баню повели. За все время пребывания в лагере в первый раз, баня как небольшая комната, а надо поместиться в ней, нас 40 человек, и вся баня в том, что сверху душ дали маленький. Выдали с фалангу пальца кусочек мыла, при чем как зашли, пустили горячую воду, только намылились, вода прекратилась. Женщина стояла, и бывают вот такие сволочи, мы остались намыленные, кричали-кричали, потом немножко еще на 1 минуту пустила, на голове смыли мыло. Когда закончилась такая "баня", один сильно заболел, мы с одним парнем русским взяли его под руки и повели до лагеря. А там немцы не спрашивают, кого и куда ведешь, пришли, до ворот дошли и сдали его, постучали, дежурный его пустил, а мы немцу охраннику все равно кто такие, он нас даже не спросил, кто такие, и мы пошли в разные стороны. Так я сбежал из лагеря.

- Что было самым страшным на войне?

- Я проходил между деревнями Большие и Малые Копаны, по дороге, проходившей правее железной дороги Цюрюпинск-Армянск. Решил зайти на полевой стан. Смотрю, никого нет, а до следующей деревни шагать еще 30 км, немцы тоже могут по дороге взять. И начал искать хоть что-то, ни палки, ни кусочка камня, все чисто убрано, и стоит большая куча навоза, он уже почти сухой, годами же лежал. Думаю, как быть, посидел-посидел, ночь уже, спать хочется, устал. Один сам на поле, могут волки меня съесть, много волков там было, одежды нормальной нет, холодно, мерзну. Тогда я вырыл яму в этом навозе, залез туда, закрылся, и там ждал. Хотя бы какая-то палочка была, волка по ноге ударить, а то ничего нет, так я до утра и пролежал. А там уже пошел на Копаны. Это был самый страшный день в моей жизни, я немцев не так боялся, как волков и шакалов, они бы меня сразу растерзали.

- Не было в лагере для военнопленных случаев, когда приходили набирать в добровольческие формирования, сражавшиеся на стороне немцев?

- Нет, но вскоре после моего прибытия в николаевский лагерь от мусульманского комитета Крыма пришел один человек, мулла Ильяс-Ага. Он собрал в клубе всех мусульман, татар, кавказцев и среднеазиатской национальностей, сказал: "Вы здесь умираете от голода и болезней". Действительно, только за один день моего пребывания в лагере 186 человек умерло от голода, вшей, болезней и страшной антисанитарии. Мулла же объявил, что он заберет всех в Крым и все пойдут по семьям, все расплакались, молитвы читали, и так далее. Потом, когда меня уже там не было, мне позже рассказывали, что через 3 месяца мулла вернулся. И всех по-фамильно, по номерам вызвал и хотел везти в Крым, там были и азербайджанцы, и туркмены, и кого только не было. Довез он их до Перекопа, и там их распределили по воинским частям, хотели сделать добровольцев из них, но татары убежали по домам, а куда остальные пойдут?! Вот они и стали в большинстве своем добровольцами во вспомогательных частях вермахта, коней смотрели, охраняли боеприпасы. Из моих же знакомых татар тех, кто добровольно пошел с оружием в руках против Советской власти, я не видел, хотя, конечно, такие были. Даже позже, когда я жил в Суин-Аджи, там были узбеки, бежавшие из добровольцев: Саид Расулов, Рахим Садыков, имя третьего не помню.

После бегства из лагеря в начале 1942 г. я начал пробираться в Крым, и снова спасла метрика, которую я в лагере умудрился сохранить. Так благодаря ей, я и добрался до своей деревни Суин-Аджа, как пришел в дом к родителям, плакал, после обеда до самого вечера никак не мог остановиться. В деревне все хорошо знали, что у меня высшее образование, к счастью, про то, что кандидатом в партию был, не знали, а то кто его знает, и выдать могли бы. Старостой в деревне был Жесткий Дмитрий Афанасьевич, очень хороший человек, простой такой, в деревне никто не хотел быть старостой, всем предлагали, даже моему отцу, я уже дома был и отсоветовал: "Папа, никуда не лезь!" Поэтому Жесткого к нам привели из другой деревни. По сельсовету старшиной был его сводный брат Жесткий Юрий Иванович, тоже хороший человек, никому ничего плохого не делал. А вот полицаем у нас был Новиков Иван, пришлый человек, из таких же пленных, как и я, ему все равно было, кто есть кто. Вызвал он меня к себе в здание колхоза на допрос, сидит вместе с ним в комнате секретарь Фая, девушка из деревни Мамак, ее муж в нашей армии служил. Новиков сразу меня обвинять начал: "Ты партийный, ты комсомолец!" и, не слушая моих ответов, начал меня бить, и здорово побил все той же камсой (резиновая плетка с "лапшой" на конце), секретарь Фая нейтрально так сидела и смотрела. Но в это время мой младший братишка Джемиль привел деревенских ребят, они двери открыли и начали требовать, чтобы меня освободили. Пришлось ему отпустить меня, но на следующий день вызвали снова, на этот раз в бухгалтерию нашего колхоза, который теперь стал называться общиной. Там меня встретил Стародубцев Яков Петрович, присланный из Симферополя, он показал мне фотографии своего отца, который служил в царской армии офицером, был изображен на фото в форме, и начал меня запугивать, что, мол, туда-сюда, ситуация такая, мы должны служить немцам, всякую такую ерунду читал мне. Что уж скрывать, я испугался, думал, что если не пойду с ним на контакт, то арестуют меня. Потом он решил назначить меня бухгалтером в соседнюю деревню Вейрат, но я ни туда, ни сюда, не соглашаюсь. Затем в деревню пришел комендант опорного сельскохозяйственного пункта, старый человек. Он по-русски знал, а вот по-татарски уже не знал, тогда ко мне в дом пришел полицай Николай Новиков с ружьем, и говорит: "Иди, тебя комендант вызывает". Я испугался, не пошел, он во второй раз приходит, вызывает: "Ты не бойся, тебе надо будет только с русского языка на татарский переводить, ничего больше". Пришлось пойти, а то комендант сидит, к нему татары приходят, наши ведь даже если русский и знают, то не говорят ничего. Я пришел в дом деревенского кузнеца Пали Ивана, где немец сидел. И сначала я отказался идти к нему в переводчики, пришел назад домой, лег спать. Утром приходят ко мне 2 наших сельчанина Сидоренко Шурка и Яшка, и просят: "Вот эту бумагу переведи, пожалуйста". Я взял, ничего не понимаю, что там написано, наконец разобрал: "Толбашское лесничество, отпустите для коменданта кубометр дров". Так написано, и я взял и написал по-русски "отпустить". В итоге, в эдаком переводе моя работа и стала заключаться.

Жена Н.К. Халилова - Эбзаде

Комендант зонденфюрер Гертельт оказался очень хорошим человеком, ни одного яйца и ни одну курицу из деревни не брали, войска не стояли. Он же постоянно ходил по полям, смотрел какие посевы, откуда достать семена. Сложилось так, что при отступлении наши войска забрали все семена, вывезли скот, разрушили элеватор и сожгли посевы, в селе все остались голодными, сеять нечего, так Герфельт собрал всех старост сельсовета, 8 человек, интересовался посевами пшеницы, ячменя и картошки. Как узнал о ситуации в округе, уехал в Симферополь, и через 15-20 дней привезли нам из Украины вагон ячменя и вагон картошки и кукурузы, которые комендант велел забрать и раздать по общинам из расчета на душу населения. При чем привез не только в нашу деревню, а всему сельсовету, который стал называться опорным пунктом. В опорный пункт входило, кроме нашей, еще семь деревень в округе. Благодаря этой картошке и ячменю люди выжили, часть пустили на еду, а часть посеяли. И в 1943 г. был такой хороший урожай, кукуруза, и яблоки, и груши, мы с будущей женой Эбзаде с брошенной земли, которую нам выделили, почти 3 подводы кукурузы чищеной взяли, еще 200 штук тыквы с огорода, после такого урожая все в округе богатыми стали. И все меня благодарили, что я через Гертельта помог с семенами вопрос решить.

Тем временем мой отец посоветовал мне встретиться с Сафроновым Дмитрием Яковлевичем. Я хотел идти в лес к партизанам, несколько раз брал у старосты лошадь, якобы для заготовки дров, ездил в лес, искал, но нигде ни одного партизана не встретил. Как позже я узнал, что в 1942 г. многих партизан вывезли на Большую землю, и в нашем зуйском лесу оставалось всего 206 человек. И потому я никого найти не смог, тогда-то отец и сказал мне обратиться к Сафронову. Он в деревне никаких должностей не занимал. Просто активистом таким был, один сын его был в Красной Армии, а вот другой, Иван, в гестапо служил. Пришел я к нему: "Дядя Митя, хочу я пойти в лес, вот только в деревне не верю никому". Он в ответ: "Подожди, я тебе скажу, когда партизаны к нам придут". Однажды в сентябре 1942 г. он пришел к нам в дом, позвал меня с собой. Сафронов взял с собой картошку, муки, соли, пошли, за деревней лесочек небольшой, смотрю, там стоят 3 парня, уже темнело, подошли к ним и поздоровались, один высокий русский Василий, с ним татарин Мемет, третьего имя забыл. Василий был в шинели, остальные в гражданском, я разглядел, что была у них длинная винтовка, другого оружия в темноте не увидел. Сафронов говорит: "Вот эти ребята из леса, они тебе принесли привет от Ямпольского Петра Романовича". Это был третий секретарь крымского обкома, поляк, до войны я в обком ходил, лекции изучал, также в обкоме я помогал Дашевскому писать книгу "Война в Испании". Мне сказали, что я буду работать на партизан, что буду подчиняться Сафронову, а партизаны будут приходить, когда их пришлют, и я должен держать с ними связь. Кроме того, Гертельт с собой привез радиоприемник на аккумуляторе. Он давал его нам, и мы полностью имели возможность слушать Москву, когда его нет, конечно. И знаете, у деревенских людей, несмотря на то, что немец рвался к Сталинграду, все равно настрой был, что наши обязательно победят. Они политикой не сильно интересовались, главное было выжить, но настрой был боевой, что наши вернуться.

Вскоре Гертельт уехал на отпуск в Германию, новым комендантом был назначен Рихтер, среднего роста толстяк, он был совершенно другим человеком, чем Гертельт, на поле не ходил, никого не принимал. После него появился зонденфюрер Егер, с ним была в качестве переводчицы его жена Лиза Данишевская, она жила в Симферополе в здании рядом с крытым рынком, я к ней домой ходил. Егер пару раз выезжал смотреть посевы, но очень редко, они все время письма куда-то писали, что Рихтер, что Егер. Думаю, что они уже чувствовали к тому времени, раз Сталинград не смогли взять, то скоро удача от немцев отвернется.

Я же в это время вошел в подпольную группу Сафронова, в которой насчитывалось 6 человек: кроме руководителя и меня мой, младший брат Джемиль, Босова Аня, Черняк Николай, он был полицаем из Симферополя, но работал с нами, Рустем Исмаилов. И в деревне, как мы знали, что была какая-то другая подпольная группа, она нам не подчинялась, и связь мы с ними не держали, я только слышал, что возглавлял ее Намазов Асан. Деятельность наша заключалась в следующем: иногда ночью немцы нападали на деревню, забирались в хозяйство, шарились по подвалам и забирали продукты, скот, курей, особенно картошку. Они приезжали из Симферополя на машине, а мы дежурили и в случае чего стреляли по ним, в баллоны на машине стреляли. Как удалось раздобыть оружие, это отдельная история. Румыны очень любят кукурузу, и через нашу деревню в д. Ангару возили трофейное советское оружие, возле дома Пали Ивана были желобы, там всегда вода была, румыны здесь коней поили. И я как-то стоял рядом, один из румын ко мне обратился: "Слушай, кукурузы немае?" Я сразу взял быка за рога: "Кукуруза есть, вы нам оружие дайте, комендант здесь есть. На него нападают, его охранять надо". Румын в ответ: "А сколько надо?" Сколько дашь, столько и я дам кукурузы, у нас как раз дома много кукурузы было, убрали посев и некуда девать ее, как раз был отличный урожай. Румын подумал и говорит: "Шесть винтовка хватит?" Хватит, также дали неполный ящик патронов и неполный ящик гранат, "лимонок". Румын что-то сказал своим солдатам, они пришли в дом коменданта, там рядом был сарайчик, в нем все и сложили. Тогда я говорю: "Спасибо, теперь пошли ко мне, возьмите только с собой 2 мешка". Дошли, до моего дома было метров 150, я завел в его наш сарай и говорю: "Набирай!" Набрал он 2 мешка, еще и на руки повесил, кочаны связаны друг с другом были. Хватит? Румын стал довольный, "Гут, камрад", пошел к себе. Румыны уехали, а наша группа так достала оружие.

Немецкие грабители наведывались к нам в деревню 3 раза, среди них были даже переодетые в лохмотья немцы с красными ленточками. Видимо, это специально делалось с целью настроить нас против партизан. Но мы их называли "ложными партизаним". И один раз им удалось отнять колхозного бугая и забрать протравленный для посева ячмень в д. Терен-Аир. Ну, мы сообщили тогда коменданту, что украли, он сообщил в город, но там уже сдохли 3 тяжеловоза от этого ячменя. Остальные несколько мешков привезли к нам обратно и сдали в колхоз. Босова Аня устроилась кухаркой к коменданту, и с ней вместе мы слушали по радиоприемнику, оставленному Гертельтом, новости из Москвы, после рассказывали их односельчанам. И знаете, в деревне нас не выдали, там вообще люди политикой не занимались. И винтовки мы из комендантского сарая перепрятали в кусты у одного деревенского сада.

После уборки хлебов в октябре 1943 г. в деревню вернулся Гертельт. И однажды он меня вызвал, я поехал с ним в д. Кизил-Коба (рядом с красными пещерами), там старостой был татарин Сефер-Ага. Комендант ему сказал: "Сефер-Ага, пошли вниз, где никого нет, деревья и камни только". Сели мы на камни, Гертельт показывает старосте листок и говорит: "Сефер, сейчас обратную сторону почитаем". Там было на машинке напечатано, а на обратной стороне перевод сделан, и говорит: "Вот ты в деревне помогаешь партизанам". А в Кизил-Коба как раз в конце деревни ближе к красным пещерам была мельница, и она действительно работала на партизан, Сефер отпираться не стал, ответил, что: "Партизаны приходят ночью, голодные, просят продуктов, люди иногда картошку, соль или муку дают". И Гертельт продолжает: "Партизаны забрали у тебя корову, барашков, ты давал, не ты, так твой человек. И поэтому в письме есть восемь подписей, эти люди просят гестапо тебя задержать. Прочитай и знай своих "друзей" в лицо". Сефер прочел, Гертельт у него спичку попросил, и при нас комендант сжег эту бумагу. В конце говорит: "Видишь, все пропало, но людей подписавшихся запомни! Они твои враги, а я политикой не занимаюсь. Я агроном". Вот этому я очень сильно удивился. После Кизил-Коба поехали в Ангару, там был грек Дмитров старостой, то же самое повторилось. Пошли в сад, в самую глубь, чтобы никто посторонний не знал о нашем разговоре, Гертельт вынимает такое же самое письмо, только подписали его 4 человека. Я тоже слыхал, что Дмитров давал партизанам телку, муку или пшеницу, об этом и было в письме написано. Гертельт опять сказал: "Запомни этих людей", взял спичку и сжег письмо. И поехали мы обратно в комендантский дом. И позже я видел, что когда в опорный пункт к Гертельту приходили люди с доносами, он их прогонял, говоря при этом: "Я агроном, если хотите, езжайте в Симферополь". Надо сказать, что друг друга выдавали наши люди, и русские, и татары. Даже из других деревень вне территории нашего опорного пункта приезжали жаловаться, что, к примеру, староста не выдал что-то, не разрешил зарезать теленка и так далее. Очень много было таких жалоб, поэтому и меня часто начали как переводчика использовать. При чем всех прогонял, одна женщина сильно хотела с ним говорить, на жестком языке, он ее прогнал, одного мальчика ногой ударил, прямо сапогом и сказал: "Иди, не жалуйся!" Так что, немцы есть и хорошие, и плохие, как все люди. И главное, Гертельт был очень хорошим агрономом, он землю нюхал, когда по полям идем. Он вообще в основном по полям ходил, не сидел в доме, все приговаривал: "Хумус, хумус!" И землю хвалил: "Ой, какая хорошая крымская земля!" Сам здоровый был, ходил только пешком, хотя у него была "линейка", на которой его в субботу увозили в Симферополь, в понедельник привозили. Я при коменданте находился 31 день. И при уборке урожая Гертельт такую справедливость проявил: в деревнях Ивановка, Бура, Тер-Наир, Суин-Аджи и других посчитал, сколько есть людей, коров, лошадей, и исходя из того, какой урожай деревня собрала, делил четко: например, на корову 100 кг, на лошадь 120 кг, на мужика в год 100 кг, для детей меньше. Так четко разделил урожай, остальное загнал в сарай. Если, к примеру, в деревне есть яблоки и груши, а зерна не хватает, так Гертельт распоряжался из другой деревни прислать зерна, а им яблоками и грушами отдать. И дело не в том, что я немцев поддерживаю, я с ними воевал, но вот был такой человек у нас комендантом.

- Не припомните имена и фамилии тех, кто в Вашей округе служил немцам?

- Добровольцами были Борзов Николай, Болотов Михаил, Ляльченко Сергей, Босов Павел (сестра его Аня была подпольщицей, а он пошел в добровольцы). Полицаями были Черняк Николай (наш подпольщик), и еще какой-то Николай с Вейрата, все с винтовкой ходил, старшим полицаем был Новиков Иван, сын подпольщика Сафронова Иван служил в гестапо, а вот из крымских татар в деревне в полицаи никто не пошел.

- В последнее время широкое распространение получила версия, будто немцы крымских татар, в отличие от других национальностей, в Крыму не расстреливали. Как было в Вашей деревне?

- Только в нашей деревне в 1942-1943 гг. были расстреляны: известный тракторист Меджитов Халиля, Делявер Тафин, 16-летний мальчик комсомолец. Также Земине и ее мужа моего дядю Сеит Мемета убили в д. Терен-Аир, они проходили мимо деревни, а там были немцы, они подозревали дядю в связи с партизанами, расстреляли и в силосную яму бросили, я на следующий день пошел их хоронить, а их маленькие дети погибли от голода. Также в 1944 г. в последние дни оккупации была расстреляна немцами девушка-подпольщица Асанова Абибе, она пошла в город, ее там поймали. Также расстреляли и оказавшуюся вместе с ней Кадырову Гульпери, которая подпольщицей, кстати, не была, просто вместе с Абибе в город отправилась. Так что 6 человек погибло от рук немцев. И в деревне любой житель и сейчас скажет, что из русских немцы никого не расстреляли. Кроме того, хотел отметить, что из наших суин-аджинских власти разрешили вернуться в деревню после депортации только сестре Асановой Абибе, за то, что ее сестра была расстреляна как подпольщица.

30-го октября к нам в деревню пришла из леса группа партизан, 50 человек, и меня вызывает Сафронов. Я их не видел, мне только сказали, что они расположились в доме Сейдамета, на крыше в сарае, меня же вызвал староста, и сказал: "Пойди, позови коменданта, хотим провести операцию "Фриц". Я говорю: "Как я пойду, позову его, для чего? Он ведь уже не работает, посевы и уборка прошла. Пишите записку". Староста и 3 командира партизан зашли в колхозную контору, написали бумажку следующего содержания: "Господин комендант, в деревне накопилось 2 тонны яблок и 500 яиц. Приходите заберите, иначе их заберут партизаны". На следующий день я пошел в симферопольскую областную комендатуру, где находился комендант Шайп, его секретаршей была фрау Сагарату. Я пришел, коменданта Гертельта нет, передал записку секретарше, она говорит: "Коменданта сейчас нет, он в 5 часов придет. Приходите в 6 часов, ответ будет". Я погулял по городу, в 6 часов пришел в комендатуру, там записка: "Завтра к обеду приедем". Вернулся в деревню и отдал эту бумагу, сам уже знал, что будет большой переворот в деревне, поэтому взял с собой жену Эбзаде, "пестарку" (подвода-одноколка) запряг, к вечеру потянулся в лес. Потом смотрю, за мной и другие потянулись, оказывается, все на меня смотрели. Также забрал с собой 6 винтовок, у коменданта были коровы, я отдал их бедным людям, и вышел в лес. Ехали долго, темно уже, только к середине ночи достигли д. Бура, но в деревню не стали заезжать, там были немцы, поехали над Бурой через яйлу и лес. Остановились только в урочище Учалан (в переводе с татарск. "три мальчика"). Ночью даже мои родители приехали, но на утро следующего дня я подводу нагрузил и сказал им: "Езжайте домой в деревню". Сестер Наджие и Сабрие я хотел отправить к родственникам в д. Тав-Даир, но там своих детей полно, кто будет кормить, потом они мне сообщили об этом в лес, я сказал им ко мне направляться, здесь всем место найдется.

На следующий день в деревню прибыла легковая машина, в которой сидели все 3 коменданта, и грузовик с 6 немецкими солдатами и офицером. Возле дома кухарки (ей уже была не Аня, а Болотова Надя), кто-то из комендантов вышел: "Надя, дай ключи от дома!" В этот момент партизаны открыли автоматный огонь, всех 3 комендантов и солдат убили. После чего машины затащили в кустарник и с трупами там бросили. Через 2-3 дня пришли немцы и румыны, машины нашли, вытащили, а деревню сожгли. При этом меня, как главную причину гибели комендантов, очень искали. Отец сбежал из дома, залег в какой-то канаве. Но его увидел румын, вытащил оттуда, привел и поставил в строй жителей деревни у больших деревьев рядом с водопоем возле дома Пали Ивана. Всех людей согнали, никого не оставили, дома тем временем сожгли, наш дом оттуда находился недалеко, поэтому мама из строя выбежала и через окно горящего дома вытащила "Куран", половина его, правда, сгорела, но он у меня до сих пор сохранился. Мать и отца избили сильно, хотели всех деревенских расстрелять, но в этот момент прибыли партизаны, они знали, что такое дело будет, и на трофейных чешских машинах направились в деревню, уже начиная с Терен-Аира и Ивановки, начали стрелять, румыны перепугались и убежали. Так людей спасли, причем благодарить надо чехословаков, перешедших к партизанам, это были очень боевые люди, крепкие такие, вооружение у них хорошее было. Народ из сожженной деревни разошелся кто куда, кто в д. Мамак, кто в д. Ивановку, по всем деревням района. Много пошло к партизанам, мои родители с 2 сестрами и самым младшим братом отправились в д. Ивановку.

Также хотелось бы рассказать о еще одном человеке: шофере легковой машине Шайбе Николае, который привез комендантов в деревню. Он работал в областной комендатуре, я его в лицо знал, встречал там. После операции "фриц" его забрали в лес в партизанский отряд, в него специально не стреляли. Он побыл в лесу 1 месяц, или в 19-м, или в 18-м отряде. Но через месяц он не выдержал, трудно в лесу, убежал назад к немцам и он ловил всех партизан, которые из наших лесов выходили в Симферополь, особенно любил нюхать одежду, только воняет дымом от костра, сразу сдает, также некоторых в лицо знал. Когда позже меня и еще 2 партизан отправили в разведку в город, строго-настрого предупредили: "Остерегайтесь Николая! Потому что он уже несколько раз поймал наших разведчиков, за что получал деньги от немцев".

В итоге отправился я в лес окончательно. В урочище Учалан остановились мои односельчане Рамазан Шабан, Шабан Чибин, но большая часть суин-аджинских отправилась на другую сторону лощины в лагерь 19-го отряда к майору Харченко. На другой день в наш уже лагерь пришли семьи из Розенталя (там также раньше жили швейцарские немцы, после их отъезда деревня стала называться Шабан-Оба, ныне Ароматное) и Новой Бурульчи. Оружия у нас было совсем мало, 6 винтовок и 2 автомата, но нас стало много, пришел к нам командир Северного соединения Ямпольский, среднего роста плотный мужчина, очень добрый человек, меня в лагере узнал и поймал: "Нури! Будешь начальником гражданского лагеря, вот тебе люди". Также занялись формированием боевого отряда из местного населения. В итоге был вновь создан 21-й партизанский отряд, командиром был назначен сибиряк Сырьев Иван (кадровый военный, лейтенант), комиссаром Грабовецкий Самуил Абрамович (в мирное время стал отличным художником), очень хорошие ребята были. Лагерь боевого отряда располагался напротив Яманташа на левом берегу р. Бурульча, мой лагерь глубже в лес на 6 км. В 21-м отряде было около 200 человек (было 192, 164 человека, иногда больше, иногда меньше, как бой, так и потери), в моем лагере по списку собралось 335 человек, в основном дети, женщины, бабушки, старики. Я назначил десятников в группу из 10 семей, во главе каждой поставил коммунистов: Александрова, Новикова и других. Через них я и руководил, построил кухню, организовал из бесхозных лошадей 3 подводы, завозил в лагерь муку и картошку. Охрану моего лагеря по очереди несли 6 человек из мирного населения. Кроме того, наших лошадей и подводы активно использовал боевой отряд во время нападений на гарнизоны в деревнях и других операций, для того, чтобы возить боевую технику.

Через 15-20 дней после прибытия в лес, в ноябре 1943 г. партизаны поймали у Долгоруковской яйлы отару овец, нам досталось барашек 40. Я такой человек, привел овец и всем десятникам раздал, режьте и кушайте, а вот те барашки, что попадали к Харченко, он жилил, в день людям по 200 гр. мяса давал. Так в моем лагере люди в патронных ящиках постоянно хранили мясо и жир, они даже после войны мне все это вспоминали. Вскоре в разных местах леса мои ребятишки начали находить оружие: винтовки, полуавтоматы Симонова, у каждого в магазине было по 5 патронов. Всего нашли 6 таких полуавтоматов, и количество простых винтовок увеличилось до 21 штуки. Это было оружие партизан, умерших во время страшного голода 1941-1942 гг. в лесу, их останки мы также находили. Из стариков мирного лагеря создали маленький отряд, им было по 60-70 лет, их в партизаны не брали, а они же еще здоровые люди, также сыновья их до 16 лет, все они у меня в боевой группе числились.

Немного освоившись в лесу, я начал вместе со своей боевой группой ездить с села за провизией. В Розентале находилась работавшая на партизан мельница, но также там стоял румынский батальон, с командиром которого дружила женщина Зоя, он на ней даже женился, она уже была пузатая. Я стал брать из своего лагеря людей, водил к мельнице, она давала отличную белую муку, часовых привязывали к деревьям, рот затыкали, но не расстреливали, после забирали муку, когда уходили, часовых развязывали, так в первый раз взяли 8 мешков муки. Возил я продукты самостоятельно, за что меня командование отряда очень ругало, мол, почему отряду не говорю, а сам за едой езжу, боялись, что меня накроют. И один раз захотели взять в деревне одеял и еды, я решил тоже с ними съездить. Запряг 2 подводы, 30 человек помладше взял с собой, 8 человек оставил на охрану лагеря, в 1 час ночи мы напали на деревню. На одну сторону деревни пришли 20 девочек и мальчиков из мирного лагеря, мы разделились на 2 части, в каждой всего по 3 винтовки и 2 автомата, по сигналу зеленой ракеты начали наступать, девочки кричали: "Ура!" а мальчишки гранаты бросали. Румыны всего этого перепугались и стали бежать, причем бежали по снегу в одних штанах или даже в трусах. После мы с мельницы забрали мешков 15 муки, лошадей румынских взяли, а также подводы румынские, там и одеяла, и хлеб, и чего только не было. Но после возвращения из операции ко мне в лагерь пришли Сырьев и Грабовецкий, отругали меня по матери, и в конце разговора сказали: "Нури, больше без нас так не делай! А то сам еще в случае неудачи пострадаешь" Я ответил: "Спасибо, будете давать поддержку, еще лучше мне!" Вообще-то они должны были мне продукты давать, а не я сам находить, но я же не могу держать людей голодными, мясо есть, а муки и картошки нет. После рейда я сказал Эбзаде: "Сделай чебуреки!" Она приготовила, я позвал командиров и угостил их татарскими чебуреками. Сейчас некоторые люди, даже партизаны, удивляются, как можно в лесу чебуреки делать. Я всегда отвечаю: "В лесу все можно делать, было бы желание". У меня в отряде до большого прочеса всегда была и мука, и соль, и мясо. Даже во время прочеса, смотрю, все бегут в сторону Яманташа, а недалеко от меня голова коровы лежит. Я же татарский топор всегда с собой носил, не бросал, на дереве сделал им начес и спрятал голову, укрыл ветками. Прошел буквально шаг, там стоит татарский тазик, а там соль, думаю, все равно ведь вернемся, сделал начес на другом дереве, и тоже спрятал. После пошли к Яманташу и Тыркам. И когда на место старого лагеря вернулись, и моя корова и соль помогли сильно. Кстати, у меня из мирного лагеря из всех семей только одна ушла куда-то, остальные десятки сохранились. Но меня самого к тому времени назначили командиром разведгруппы и дали задание вести уже партизанскую войну.

Также у наших партизан хорошо работала военная разведка, там же были и особый отдел, и НКВД. И однажды они провели операцию для заманивания жены румынского майора из Розенталя в лес. Т.к. родители Зои находились в моем мирном лагере, ее привели ко мне. Я ее раньше видел, осталась она у нас, после привезли, представьте себе, ее мужа, румынского майора. Об этом сообщили на Большую землю, оттуда прислали самолет, и их отвезли туда, остальное, что с ними случилось, я уже не знаю. Через пару дней после визита командиров на чебуреки мне пригнали из отряда стадо коров и бычков, которое отбили у фашистов, гнавших скот в Германию. Я сделал коровник, кругом загородил все, охрану поставил. Коров доили, я и ребятам молоко давал, и резал коров на мясо, в других отрядах запрещали так поступать, а мне ничего не говорили. Я себе резал и не смотрел ни на кого.

18 ноября фашисты устроили первый прочес леса, но они в лес глубоко не зашли, побоялись, хотя немцы неожиданно нагрянули в лес. Но все же они близко подошли к нашему лагерю, я даже видел, как 18-й или 19-й отряд ручную "Катюшу" применили, благодаря чему и отбили фашистов. А вот уже 29 ноября 1943 г. я опять со своими подводами ехал через чуюнь-чуйскую (в пер. с татарск. "чугунная застава") заставу. Это был перекресток от Баксана до Кипчака. Там был начальником заставы матрос Калашников Александр, я же хотел в д. Баксан добыть продукты, у меня был хороший запас, но я задумал яму выкопать и там продукты схоронить. Я смотрю, отряд меня останавливает, на заставе мой младший братишка, они как раз корову зарезали, мы поели, там я со своим братом в последний раз встретился. Потом отряд забирает мои подводы, грузит минометы и на Зую, я подчиняюсь и иду вместе со всеми. Весь наш боевой отряд пошел к д. Зуе, через которую проходила дорога Симферополь-Феодосия. Мы обе стороны дороги из деревни заминировали, столбы телефонные также заминировали, места вероятных отходов фашистов тоже заминировали. И по зеленой ракете в час ночи один отряд нападает на комендатуру, где должен был находиться зуйский комендант Альберт, другой пробивается к тюрьме, где было 39 человек, приговоренных к расстрелу, в том числе мой боец, третий отряд к школе, где располагался немецкий батальон. Перед боем распределили, кто куда наступает, чтобы друг другу не мешать, а остальные партизаны отряда вели сплошной огонь. Я двинулся к тюрьме, мы заключенных освободили, в том числе мою разведчицу Свистунову Марию, а Альберт тем временем, как потом я узнал, убежал, но зато поймали остальных его помощников, в том числе предателей, и забрали в его доме все документы. После три отряда объединились и двинулись к школе, где располагалось 400 или 500 солдат. С ними нам пришлось вести бой 2 часа, они не сдавались, т.к. сразу проснулись, и так по нам крепко дали. Они сильно сопротивлялись, мы первый этаж хорошо взяли, а со вторым сложности начались. Но в целом мы убили много немцев, потом по сигналу старшего отступили, вынесли и раненных, и убитых.

В начале декабря был новый прочес, основной удар наносился по 18-му и 19-му отрядам, нас немцы стороной обошли. А потом наши, идет спор, или Калашников, или мой брат, сбили немецкий самолет "Юнкерс", в котором находился летчик и полковник немецкий. Когда самолет делал над лесом разворот, он оказался как раз над нашей заставой, и ему в бензобак попали. Самолет упал возле нашего района (весь лес был поделен между отрядами, каждый отвечал за свою территорию). После этого начался большой прочес, стало жарко, к 29 декабря немцы вплотную приблизились к моему мирному лагерю. Тогда я по совету стариков 5 коров зарезал, которые были в лагере, старики были резниками и сказали: "Надо зарезать, животы выпустить, чтобы не воняло, накрыть листьями, придем обратно, и нам будет мясо!" Поэтому я отвел коров от лагеря, зарезал и прикрыл их ветками и листвой, снег уже шел, потом разбил жителей на группы по 10 человек, и вышли из лагеря. Забегая вперед, скажу, что когда мы вернулись, нашли 2 коров, остальных, видимо, все-таки забрали фашисты, хотя могли и партизаны из других отрядов. Нас тогда это мясо сильно спасло.

Направились к боевому отряду, 29-30 декабря меня назначили связным между штабом 5-й бригады, Северного соединения и 21-м отрядом. Мне дали записку, сказали отнести на Яманташ, гора крутая, не залезешь, упадешь, и на одном склоне располагался штаб бригады и штаб соединения. Я сразу вышел на Яманташ, но дальше труднее, задом падаю, лошадь вообще не заберется. Кое-как начал я залезать я туда, но тут налетели немецкие самолеты, начали бомбить, а на горе камни размером с дом, огромные, как попадет осколочная бомба, так и на все стороны осколки от камней летят. Нам особенно досаждали в это время "Мессершмиты" и "Юнкерсы", и даже румынские "кукурузники", они летали группами по 3 самолета и сбрасывали много маленьких кассетных бомб. А с "кукурузников", которые очень низко летали, было прямо видно, как гранаты сбрасывали. Укрываясь от камней и бомб, я нашел одно ущелье и залез, тут приходит один человек: "А ну вылезай, это мое укрытие!" Бомбежка продолжается, смотрю, кто этот человек, как фамилия, и кто-то крикнул: Казенбаш, это он был, я ему отвечаю: "Это же камень, он ничей!" Но нет, все равно выходи и все. Вот так я встретился с Ферамусом Джаферовичем Казенбашем, известным разведчиком. После бомбежки добрался я все-таки до штаба, отдал бумажку, пришел назад в отряд, командир говорит: "Нури, ты руководил разведгруппой, так и остаешься, но теперь будем вести партизанскую войну, фронт держать не будем. Разбей своих людей на группы по 5-6 человек, и вы должны искать врага, находить, давать бой и сразу отступать. И дальше искать новую группу врага". Тогда фронт держать стало не возможно, наши позиции постоянно обстреливала артиллерия, которую с воздуха координировала "рама". Нашим группам был назначен общий сбор на 12 января на Яманташе, а 31 декабря 1941 я приступил к выполнению приказа. В мою группу вошли: жена Эбзаде, сестренка Сабрие, Осанов Якуб из нашей деревни и я поймал по дороге Петю, он был командиром из 3-го отряда, который стоял на р. Суват. Он уже шел сдаваться, обессиленный и голодный, винтовку уже взял поперек и над головой держал, что означало для немцев "капут", но я ему говорю: "Иди сюда! Что ты делаешь?" Он ко мне присоединился, стал четвертым подчиненным. Группа была вооружена: 4 автомата и винтовка у Сабрие, у всех гранаты. Осанов Якуб был ранен, у него кишки наружу выходили, тогда Эбзаде порвала нижнюю рубашку, перевязала ему живот. И из группы я никого не потерял.

Мы пошли к северу от Васильковой балки, где по левой стороне от р. Бурульчи тянулась главная дорога к Яманташу, прислушивались, где разговаривают каратели и откуда слышны разрывы бомб и снарядов. Когда стемнело, мы подошли к небольшой балке, смотрим, внизу сидят румыны, пьют чай или кофе, кушают, винтовки сложили в козлы. Они явно намеревались встретить Новый год, вертели "уткой" (трещотка), вроде как праздновали. Также, оказывается, наверху балки был расположен пулемет, но мы его тогда не увидели. Мы бросили вниз 3 гранаты и внезапно открыли автоматный огонь, когда румыны уже портянки сняли и сушили ноги, сидели как дома, "гала-гала-гала" по-своему разговаривали. Началась среди румын паника, но скоро мы сами попали под огонь пулемета, стоявшего сверху, бил он неприцельно, темно уже, но мы еле-еле спаслись. Он стрелял вглухую, но пули прямо рядом свистели. Отползли, потом отошли в одно место в лесу, сидели там, мужчины отдельно, а я - Эбзаде с этой стороны, сестренка с другой, я посередине, чтобы не замерзнуть. И Новый 1944-й год там встретили, ноги отморозили все, очень холодно было, снега мало, но земля замерзшая. Небо ясное, смотрели на звезды. У меня в кармане был топленый жир, я каждому отрезал кусочек, дал как бараний "сажик", конфету пососать. И ночью пробежал кабан, так быстро прошумел рядом с нами. Мы испугались, у меня как будто сердце из груди выскочило, думали, фашист, хотя немцы обычно ночью не воевали. Вскоре на небе появился самолет, в котором мы по гулу узнали нашу машину. Он неподалеку от нашей стоянки сбросил гондолу, мы видели, что ее парашют повис на дереве. Нашли гондолу, висит, хотели разрезать, а нельзя, роста снять не хватает, а такого ножа, чтобы канаты парашютные отрезать, ни у кого не было. Тогда Эбзаде предложила отступать, мы отошли от гондолы метров на 70, остановились, думали, немного посветлеет, гондолу все же возьмем. Но на рассвете видим, румыны идут, разговаривают между собой. Тогда я вызвал Петю и Якуба, мы обошли гондолу с другой стороны, где кусты были, и мы бы оставались незамеченными, смотрим оттуда. К гондоле идут румыны, я шепотом отдал команду: "Ложись!" Залегли, румыны тем временем подошли к гондоле, срезали канаты, опустили ее на землю, раскрыли, начали вытаскивать оттуда вещи, там обычно бывают медикаменты и патроны, только начали разбирать, как я отдал команду: "Открыть огонь!" Что будет, то будет, помрем, черт с ним. Бросили несколько гранат и открыли огонь. И так случилось, они нас не заметили, мы их всех побили, было человек 7-8. Подошли к гондоле, там оказались продукты: пряники, мука, гусиное масло, им очень удобно смазывать замерзшие конечности, патроны к автоматам, может, что-то еще было, точно не могу сказать, мы быстренько посмотрели и убежали. Ведь в любой момент на шум могли нагрянуть каратели. Вообще, как я позже узнал, мы из 10-12 гондол во время большого прочеса находили не больше 1-2, остальные попадали к немцам и румынам.

Дальше мы продолжали искать врага, следующая боевая операция была такая: мы двигались на север в сторону Баксана, чтобы не попасть в руки немцам. Мы шли по склону горы, над долиной, вниз было нельзя, хотя врага не видно, но в долине находилось много мирных людей, старики, бабки, обессиленные, идти не могут, лежат. Смотрим, они переходили в долину, принесли с собой матрацы, лежат на них, и все, надоело им убегать, говорят: "Все, пускай немец забирает, не можем больше!" Это было числа 5-го, потом Эбзаде за нами тянется, видит, что там женщина поит свою дочку из бутылочки, она у женщины попросила воды, а оказалось, что в бутылочке моча, воды нет, а ребенок пить просит. Невдалеке уже слышно, что идут румыны и полицаи, переговариваются, кричат: "Рус, сдавайся, : твою мать! Рус, сдавайся!" И меня внезапно отрезали от группы, остается до них 1 метр, а мне надо мимо перейти по открытому месту, я думаю, Эбзаде в лагере останется, но что теперь делать, я себя не сдам карателям, и удалось за дерево спрятаться. Тут со своего места вижу, как Эбзаде тоже с последним вздохом взяла и вышла на открытое место, после также за дерево спряталась, тем самым спасла себя. Нас каратели каким-то чудом не заметили. После этого мы все добрались до дороги Чуюнь-Ча. Смотрим, идет дорога, дальше "треугольник" такой из кустов на пересечении троп, и тут стоит румынский станковый пулемет на козлах. При чем позиция оборудована, видно, что он 3-4 дня так стоит, а с нашей стороны у него был дубовый кустарник. Я говорю: "Давай в кустарник!" Подобрались к пулемету, а "треугольник" совсем небольшим оказался, вокруг пулемета охрана ходит. И мы в этом "треугольнике" пролежали трое суток, сестренка Сабрие кашляет, я ей голову плащ-палаткой закрываю, сверху себя присыпали снегом, листьями и ветками дубового кустарника. Потом однажды ночью смотрим, по этим дорогам румыны гонят наших пленных: женщин, стариков, детей. Мы по голосу узнаем фамилии своих знакомых. По той стороне реки они гонят скот и барашек, тут мы уже думаем, что скоро конец прочеса будет. И когда этих людей гнали, они стали у кустарника оправляться, ссать, прямо доходило до нас, уже воняет невозможно. Но к счастью румын невдалеке (было четыре румына: в начале и конце колонны и по бокам) закричал: "Вперед! Конец привала!" Все быстро собрались, а то они начали уже костры разжигать, ветки ломать. Слава Богу, ушли. Пошли после этого четвертые сутки, я решил снять людей, но перед этим мы, трое мужчин, подошли поближе к пулемету, дали по очереди по палатке, где отдыхали румыны, по гранате бросили и пошли дальше. Идем по открытому месту, невдалеке лес, немцев не видно, но преследования мы боялись. Вышли из лесочка на небольшую поляну, стали идти вниз к р. Бурульче в сторону Яманташа, слышим, кто-то кричит: "Помогите! Нога ранена, кровью истекаю!" Война есть война, в каждом деле своя хитрость, оказывается, там оставляли людей, не знаю, кто они, немцы, или русские, или татары. И кричали через каждые 5 минут, когда туда приходил партизан, его сразу убивают. И в этот раз Петя сказал, что, мол, надо партизана спасать. Но они же не служили, кто в моей группе, военной подготовки не имели, а я сразу заподозрил неладное. И я решил подождать: через 20 или 30 минут там, откуда доносился крик, началась стрельба, тут уже я сообразил окончательно, что это "кукушка-ловушка". Решил уничтожить ее, точка, откуда крики доносятся, была определена, мы подкрались к ней, через лес подобрались, стало видно на открытом месте этот весь их балаган. Еще ближе подкрались, забросали гранатами, дали по очереди из автомата. И пошли дальше.

Стали двигаться к р.Бурульча, дошли до 2-й казармы - это на той стороне реки есть из цемента построенное здание, небольшой домик, там раньше колеса гнули, специально паром обрабатывая. И вот нам надо было переходить через реку, а там стояла лошадь, хвостом машет, я кричу хозяину лошади: "Товарищ, эй, алло, ты где?" Не отвечает, тогда: "Господин такой!" Все равно не отвечает, но я знаю, что немцы ночью не воюют, должен быть нашим. Говорю Пете: "Переходи", но тот в ответ: "Боюсь!" Якубу я тоже самое сказал, и он в ответ: "Боюсь!" Мы воды в реке напились, я подошел напротив казармы и вижу, что недалеко от нее женщина варит кукурузный суп, баланду. Мы перебрались, она суп почти сварила, у него мясной вкус, что за мясо, интересоваться не стали. Также у женщины был грудной ребенок и маленькая дочка, она нам дала по интересной кружке с баландой, низ узкий, а верх широкий. Удобно пить. Вот тут мы, наконец, пришли в себя, это был рай. Смотрю, рядом со мной лежит мальчик, весь в пуху как птица. Женщина рассказала, что в Васильковской балке был госпиталь, там среди мертвецов этот мальчик пролежал целую неделю, и не умер, и не убили его. И женщина или кто другой привели его сюда кормить.

Утром мы решили идти на Яманташ, мальчика взяли и посадили на лошадь, так и прибыли на гору. Там уже собирался 21-й отряд, это было 10 января. Стали оглядываться, заметили, что вокруг лежит очень много мертвых детей и женщин, узнали наших из Суин-Аджи, в том числе тетю Рефиде Сеит Бекира, она там лежала, также мать Осанова Якуба, тоже Рефиде, жена Момине и двое детей плотника колхоза Джемиль Ага, кстати, его третий сын остался жив и сейчас доктор наук. Там еще много мертвых лежало. Среди мертвых мы нашли картошку и соль, сварили себе суп, поели. К обеду послышалась страшная стрельба из пулеметов, автоматов и танковых орудий, мы спрятались. Оказывается, это в Васильковской балке был госпиталь, под навесом лежало более 40 раненных партизан 18-го отряда. Пришел целый батальон карателей, и они их расстреляли. Выполнив задачу, каратели не стали прочесывать местность, а быстро ушли. На следующий день пришел один человек, комиссар 6-го Баксанского отряда Аметов, остался один, его отряд во время прочеса разошелся. Я с ним имел конфликт в д. Баксан, когда продукты в отряд возил. Он не хотел мне давать продукты, заявил, что Баксан его деревня, т.к. оттуда его отряд. Но я сказал, что все равно возьму, тогда он привел своих партизан, чтобы меня вышибить из деревни. У него 6 человек, у меня 7, подводы мои уже стоят, картошку грузим. Я говорю: "Вышибай, пожалуйста! Аметов, тебе хватит, и мне тоже хватит". Так мы и разошлись. Но вот теперь он мне припомнил все: из собравшихся на горе отобрал 16 или 17 человек, сказал, что пойдут на прорыв, а еще немцы вокруг леса были. Из нашего отряда мы все встали в строй, но Аметов меня, Сабрие и Эбзаде прогнал, сказал мне: "С 2 женщинами я возиться не буду, а тебя я с собой не возьму". Поэтому мы с ним на прорыв не пошли, зато соединились со своим отрядом, на западном склоне горя Яманташ горел большой костер, и они хотели уже через час идти к д. Тырки, мы как раз успели. На встречу из 192 бойцов отряда пришло 34 человека, остальные еще не пришли, или кто погиб, к вечеру собрались остальные отряды из 5-й и 6-й бригад у горы. К д. Тырки решило двинуться человек 40, пошли вперед, чтобы быстрее преодолеть открытую яйлу, а оттуда до деревни. Погода резко ухудшилась, начался злой ветер, пурга, стоял глубокий снег, сильная непогода. Немцы в месте перехода зажигали костры, и менялись через каждые полчаса, не выдерживали страшной погоды. Командиры нас держали на косогоре, а потом пускали по 5-10 человек перебежать мимо немецкого поста, они в нас стреляли, пули мимо свистели, и ракеты пускали, становилось ночью светло как днем, все видно было, бежать было очень трудно. Как раз тогда один мальчик, сын моего соседа по деревне Наконечника, сел, бедненький, и замерз. Если остановишься, сразу замерзаешь, а немцев мы в метель даже не видели, не до того было. Для того, чтобы преодолеть 6 км от Зуйского леса до д. Тырки нам понадобились сутки, все время продолжались пурга и туман столя. Помогло то, что наших командиров меняли с Большой земли самолетами, они были откормленные, здоровые ребята, в снегу дорогу пробивали, а мы шли за ними. При чем нам всем строго-настрого сказали: "Не сидеть, не лежать!" Сзади даже человек ходил и пинал тех, кто хотел присесть или прилечь. На новом месте мы остановились у Дедова Куреня, развели костер, погрелись. И обнаружили там старые землянки, подготовленные для партизан еще в 1941 г., они все протекли, бревна поломаны, мы остановились под большим грабом или дубом. Через неделю мы снова вернулись на старое место ниже г. Яманташ, у Бурмы. Уже все присоединились, набралось всего около 80 человек, а вот пришедших после 18-го числа крымского татарина Танкаева и казанского татарина Сибаева казнили. Их держали в яме, а потом перед строем по решению военного трибунала расстреляли.

По прибытии к Буркам меня вызвали к начальнику отряда, и он назначил меня начальником похоронной команды, для чего дал 20 бойцов. Мы пошли в Васильковскую балку, где лежали трупы около 300 убитых женщин, стариков и детей. Бойцы в моем отряде были маломощные, бессильные похоронить, надо ведь людей таскать в яму, а перед этим вырыть ее, а я был, наверное, покрепче, черт его знает. Сама по себе балка широкая и большая, тянется вдоль р. Бурульча до самого Калан-Баира у Долгоруковской яйлы. От середины направо и налево тянутся 2 небольшие балочки, посредине балки протекал ручей, и вот там и валялись трупы погибших мирных жителей и партизан. Сначала мы вырыли 3 братские могилы, копать тяжело, а за весь день вся еда - это один котелок кукурузной похлебки. В большой яме похоронили 72 трупа, первые 48-50 как раз были бойцами Северного соединения, раненными в бою, а потом расстрелянными фашистами, чему мы стали тогда свидетелями. Тела мы привязывали веревкой или проволокой и тянули по снегу до ямы, при перетаскивании через ручей мы наступали на большой камень посредине воды. Но когда солнышко начало греть, лед начал таять, и тогда я увидел, что наступали мы не на камень, а на замерзший труп, без головы, рук и ног, просто туловище, кажется, мужское. Почему он один, кто знает, мы бросили тело во вторую яму. Некоторых погибших я знал лично: Надя, дочь старосты, Лида Борзова, она служила в нашем боевом отряде, судя по всему, была ранена в ногу, но никто не помог остановить кровь, и от ее потери она скончалась. Одна женщина Фекла так и осталась в моей памяти с ребенком, который сосал ее грудь, так и умер, другая девочка сидела у нее на коленях и тоже умерла. Как скульптуры они сидели под кустом, ранений у них не обнаружили, они умерли или от голода, или замерзли. В течение 6-7 дней мы закопали большую яму, после вторую и третью ямы наполнили по 30 тел, но закрыть их не успели, потому что сзади неожиданно нагрянули немцы и румыны. К вечеру 29 января спустился с косогора посыльный и дал мне записку: "Халилов, бросайте все, срочно явиться в отряд! Лобанов". Я отдал команду быстро взять автоматы и идти за мной, не успели подняться, как по нам начали стрелять каратели. Если бы полминуты я опоздал с отдачей приказа, мы все погибли бы. Мы не шли по Васильковской балки, река и дорога остались внизу, а мы сразу вышли на гору, когда я вышел последним в группе, сзади уже свистели пули.

Младший брат Джемиль и сестра Сабрие

Когда мы пришли в отряд, там уже никого не было, стало совсем темно. Посредине дороги стояло ведро с теплым конским мясом, а на нем записка: "Халилов, следуй за нами". Мясо съели сразу, теплое, так приятно. После догнали отряд, как раз пошел снег, мы двигались по дороге, а потом повернули на косогор, стало очень трудно, лошади падали, мы сами еле держались за ветки деревьев. Неожиданно наткнулись на отрытое место, у которого расположился румынский пост, командиры нас остановили, и пускали только тогда, когда румыны меняли пост у костра. Тогда надо было пробежать открытое пространство, от одного до другого участка леса было м. 50. Я стоял часов 7-8, за мной жена и сестренка, и мы группами по 10-12 человек пробегали, я был последним из десятки, своих еле догнал. И в час командиры пускали не больше 12 человек, потому что пост румын у машины крытой не часто менялся. Но в тот день после меня переход остановился, потому что фашисты постоянно стояли у костра, остальные бойцы, в том числе Сабрие и Эбзаде перешли только в следующую ночь. Я до сих пор удивляюсь, как они бедные стояли там. Ноги скользят, дождь идет, за дерево держишься, ногой цепляешься, жить ведь хочется. И мы так снова пришли в Дедов Курень на Тырках. Там был пост карателей, но небольшой, когда мы от него скрывались, 2 лошади как покатились, там и остались, одна из них мой Орлик, хороший конь, я его у румын отнял.

У Тырков наш отряд, 20 человек, поставили на охрану штаба соединения. Кругом расставили заставы и блокпосты, дежурили по очереди, как в армии, расположился отряд в Дедовом Курене, недалеко от нас была размещена Карадагская метеостанция, а также аэродром. Эбзаде и Сабрие охраняли аэродром и стояли на постах, я же со своей группой ходил в разведку в разные деревни: Новую Бурульчу и Розенталь. Задание было следующим: мы в деревнях просили хлеб и соль, узнавали, где немцы, пойдут ли в лес. Что интересно, немцы рассказывали многое, секретов у них было мало, очень доверчивые люди, от женщин мы даже информацию узнавали. Проводником в моей группе был местный житель Борис, он меня водил, я дороги так хорошо не знал, я же разговаривал с людьми. Кроме того, когда немцы сжигали деревни, мусульманский комитет людям, оставшимся без домов давал записки небольшого размера (формат А5) с печатью, только без фамилии и названия деревни нет. Наши командиры, кого надо куда послать, с помощью таких записок посылали разведчиков в деревню.

В начале февраля нам в отряд передали очень много рожковых автоматов ППШ с рожком на 16 патронов, старое оружие при этом забрали, а автоматы были смазаны, из них стрелять нельзя было, один патрон выстрелишь, затвор не закрывается, надо его рукой закрывать, т.е. автоматической стрельбы не было. Я и мой молодой солдат Семендяев Павел не отдали старые автоматы свои. Утром на следующий день батальон румын в полном вооружении, даже на конях привезли крупнокалиберные пулеметы, тихо вышел из д. Суват и прошел через ущелье Кара-Даг. Тихо подобрался к нам, румыны сняли наших часовых, двух ротозеев, и добрались до заставы, где было всего 8 наших бойцов, четверых убили сразу, но остальные прибежали к штабу и подняли тревогу, если бы не это, всех вырезали бы. Дальше перед румынами была уже метеорологическая станция и полевой аэродром. Шел сильный снег, у нашего расположения росли буки в основном, а эти деревья быстро ломаются, и от снега падали ветки деревьев. Поднялся шум, в одном шалаше располагался штаб, замаскированный ветками и листьями. Мы по тревоге выбежали, а румыны снизу стреляют по горке, и никак наши не могут их выбить, автоматы плохие, партизаны остановились и залегли. На передовой был размещен на трофейный чешский пулемет, пулеметчик Мальков был ранен, к этому пулемету с запасными рожками и патронами пришла моя маленькая сестренка Сабрие, я ее не узнал, такая мужественная стала. И вот ей объяснили автоматчики рядом, как рожок вставлять, на что нажимать, она села за этот пулемет и начала бить по румынам. Но возле шалаша нашего штаба разместился румынский станковый пулемет, и все не получалось его остановить, он наших бьет, целые ветки от его стрельбы падали, прошивал деревья насквозь. Тут я взял своего Семендяева, я пулемет уже глазами видел, решили обойти его с боку, Павка был маленький, забрался на высоту, ему осталось до пулемета 3-5 м., бросил 2 гранаты и открыл огонь. А я пошел в обход, из-за дерева снял наблюдателя из автомата, он за деревом прятался, после бросаю гранату в пулеметный расчет и открываю автоматный огонь. Румыны запаниковали, у них появились потери, главный пулемет был уничтожен, они стали бежать, наши начали преследование. Они в ущелье Кара-Даг на конях назад направились, предварительно погрузив своих мертвых и раненных на лошадей. После боя туда направилось четверо наших саперов минировать ущелье, копать было тяжело, снег, и саперы на своей же мине взорвались. Трое по дороге к аэродрому на носилках умерли, только один без лица и глаза на Большой земле выжил. После операции был разбор, начальник штаба отряда наблюдал все, во время разбора операции меня и Семендяева очень похвалили, и меня там же решили представить к государственной награде, к ордену Красной Звезды, там же заполнили наградной лист, начальник штаба после снова меня очень похвалил.

После этого боя на следующий день меня послали в деревни Мамак и Терен-Аир на разведку, когда я уходил, я встретил Эбзаде на посту с автоматом у большого дерева. В группу разведки, кроме меня, входили: Павел Семендяев, татарин-подросток Рустем откуда-то из ЮБК. К вечеру мы пришли к Терен-Аиру и спрятались в скалах, где встретились с бойцами 19-го отряда, их было трое во главе с командиром Щегловым. Это был очень знаменитый в Крыму человек, комбайнер, тракторист, слава о нем шла по всему району, хороший человек, простой такой. Он мне сказал: "Нури, мы были там-то, взорвали возле Сарабуза железнодорожный мост, пустили под откос состав". Двое были мальчишками, а Щеглов уже семейный человек. Когда стемнело, мы пошли в деревню, попрощавшись с партизанами. На следующий день мы вернулись и пошли через 19-й отряд Соковича к нашему отряду, но вдруг ко мне подошли односельчане Босова Аня и Рустем Исмаилов, они сообщили, что Щеглова и двух его товарищей расстреляли. Они же наврали, задание не выполнили, пролежали там трое суток, и ничего не сделали. Начальство отряда всегда сзади посылает проверку, был установлен факт обмана, и их приговорили к расстрелу. Когда мы пришли в отряд, их уже не было в живых.

Когда мой отряд поставили на охрану штаба соединения, меня стали часто вызывать в особый отдел к ст. лейтенанту Дмитрию Еремееву. Он меня расспрашивал, особенно о Симферополе, кто меня там знает, есть ли родственники, братья. Я удивлялся. Почему меня так расспрашивают о городе? Оказывается, они планировали меня послать в Симферополь на разведку, и поэтому они подбирали тех людей, к кому я должен был прийти. Я им все рассказывал, а потом 15 февраля я днем пошел на разведку со своими ребятами, 6 человек, в деревню Чокурча (ныне Луговое). Эбзаде стояла на посту у штаба соединения за деревом. Мы перебросились шуткой, я сказал "До свидания!" и пошел. Ночью пришли в деревню, продукты просим, газеты бросаем и сводки Совинформбюро по дворам. На следующий день прихожу после выполнения задания, смотрю, Эбзаде и сестренки нет, а Еремеев мне говорит: "Теперь твои руки свободны, твою жену и сестренку мы отправили на Большую землю, а то если будет второй большой прочес, они не выдержат!" Как же так? Он мне говорит: "Да, да, есть дела у нас с тобой!" После этого мы уже вернулись обратно на Бурму на старую стоянку нашего отряда напротив Яманташа, с левой стороны р. Бурульча. Туда мы пришли ночью, причем перешли через реку по упавшему дереву, как раз природа его свалила поперек реки. Переходить было непросто, помогали нам, некоторых за руку держали, а девушка Лида Гомонова провалилась в реку, но ухватилась за ветки дерева, ее Миша, завхоз отряда, за руки еле вытащил, она совсем мокрая была, потом стала его женой. Я один пришел в свой шалаш, он почти развалился. На утро отряд выстроили, и каждой группе дали задание. В мою группу разведки входило 26 человек, нам дали задание узнать положение в соседних деревнях и добыть продукты питания. Сперва я пошел в свой гражданский лагерь, там были спрятаны картофель, кукуруза и пшеница, но ничего не осталось. Нашли только 1 тушу коровы, это спасло от голода. Мы ходили в д. Мамак, Чокурча и Джанатай просить продукты. При этом строго запрещали насильно брать, тех, кто брал так, заставляли обратно нести. Помню, был один такой случай, кто-то козу забрал, начальники приказали назад отнести и отдать хозяевам. Нам сказали, что человек, отдающий скот или продукты, должен написать справку, что отдает все добровольно, ты начальнику показываешь, они только тогда берут. Все это делалось потому, что обещали, мол, когда придет Советская власть, все вернут. Нам только один раз козу дали, все остальное время картошку, муку, и так далее. Взамен я давал расписку, заверенную подписью начальника разведки, но вскоре в связи с частотой операций была утверждена моя подпись, а то у начальника разведки пока подпись соберешь, помереть можно.

В начале марта мы пошли в д. Чокурча просить продукты, но вдруг в деревне залаяли собаки, а на том конце Чокурчи стояла воинская часть, румыны сразу начали стрелять в нашу сторону, но сами в деревню не стали заходить, зато постоянно пускали осветительные ракеты на парашютах. Страха не было, мы уже привыкли, помрешь, так помрешь. Черт с ним. Мы укрылись за каменными заборами, располагавшимися с обеих сторон деревенской дороги, они были невысокие, но если прилечь, то пули не достанут, к счастью, румыны к нам патрули так и не послали. Когда все немного утихло, мы пошли по дворам, но двери никто не открывал, в одном доме только калитку открыли, как раз было время "ураза", татарского поста, после чего я в дом зашел, старик мне дал 4 горячих чебурека на тарелке со словами: "На, сынок, покушай!" Узнал, видимо, что я татарин. Ой, как хорошо их было кушать. Также на дорогу он дал мне немного картошки, муки, соли, это была вся моя добыча, другие тоже кое-что принесли. В то же время мы везде по дворам бросали газеты и сводки Совинформбюро, на один двор по 5 газет и сводок. Вернулись в отряд благополучно, у меня вообще ни разу не было, чтобы убило кого-то.

В Чокурчу меня часто посылали на задания, однажды, пройдя по дороге, которая сворачивает на деревню, заметили фигуры, которые идут со стороны Симферополя, мы залегли, дождались, когда они дойдут до нас, сразу вскочили и схватили их. Завязали им руки назад, положили на землю, забрали пистолеты и документы. Оставив у них 2 автоматчиков, вшестером пошли в деревню выполнять задание, через час вернулись к пленным. Это оказались двое полицейских, русских ребят, начали допрашивать, они нас очень просили, чтобы их отпустили. Сказали, что служат партизанам и идут выполнять задание, если они завтра утром не будут на месте, их заметят, поймают, допросят и они пропали. Поэтому мы решили одного отправить в Симферополь, а другого забрать с собой. Когда пришли в 19-й отряд, начальство увидело полицая и очень обрадовалось, они узнали друг друга, и его оставили в 19-м отряде. Вообще-то надо было вести в свой отряд. но я молодой был, не сообразил, а то случилось так, что наше начальство говорит, что это наша заслуга, а те в ответ, нет, это заслуга 19-го отряда. Немного покричали друг на друга, в целом оказалось, что на самом деле этот полицейским нашим человеком.

Как-то другие наши разведчики, 4 человека, во главе с Бардусом, отличным мальчиком, шли в деревню Новая Бурульча. Они пошли вечером, на ночь хотели остаться, залезли в пещеры под скалами, закрыли вход, чтобы никто не видел. На следующий день должны были уйти, но как назло в это время в деревню пришли румыны и немцы, делали обход домов, и одна маленькая собака паршивая встала перед немцами, затявкала, и привела к самой этой яме. Немцы начали искать и хотели залезть внутрь, но партизаны начали стрелять, одного фашиста убили, выйти из пещеры не согласились. Тогда каратели с помощью огня их выкурили, три человека отравились дымом и умерли, а полуживого Бардуса вытащили из пещеры и отвезли в Симферополь, а три наших прекрасных молодых парня пропали там. Я эту историю записал лично и сдал информацию для архива. Из-за этого случая вся подпольная работа на этом участке прервалась, и для восстановления организации в десятых числах марта командование послало меня.

После обеда я со своим проводником Борисом Аведяном пошел на задание. Путь наш лежал через Баксан, Кайнаут и далее по степи. Мы пришли к д. Новая Бурульча (ныне Цветочное), не доходя метров 50 до деревни располагалась дорога Феодосия-Симферополь. По этой дороге стал слышен цокот копыт, оказывается, это были казаки в черных бурках и шапках, они курили, шумно разговаривали, лошади разномастные. Борис спрятал нас под кусты, под снег, он был опытный, семейный человек. Мимо нас прошла одна группа, человек, наверное, 20, потом еще одна группа такой же численности, потом следующая такая же. Когда они ушли, в деревню прямо по дороге идти нельзя было, опасно, тогда мы обошли ее, рядом протекала река Бурульча, в которой не было моста, зато лежали поперек тонкие столбы, мы по ним перебрались. Вещмешок и автомат сзади висит, мы шли, Борис был сильнее, наверное, поэтому он благополучно перешел, а я под конец не выдержал, была не была, прыгнул и упал в эту грязь и слякоть у берега, но Борис где-то достал длинную палку, вытащил меня, смыл водой грязь, потом сбоку пошли к его деревне, пришли в дом, где жила Борисова жена и двое детей. Она открыла дверь, чай нам сделала, это уже ночью было, покушали, и как раз в этом домике был подвал, он меня в подвал пустил, там была приготовлена маленькая кровать. Свою одежду я отдал жене Бориса, она ее где-то помыла и высушила. После этого я лег спать. Утром идет староста Авет, тоже армянин, здоровый такой толстяк, он, оказывается, был еще до меня связан с партизанами. Поговорили, от него я узнал, где расположены немцы, где в д. Зуе, Карасу-Базаре и Велибае, других ближайших деревнях стоят какие воинские части, думают ли они идти в лес на прочес, какие у них планы. У немцев вообще строгость в охране была слабее, у нас на 3 км к аэропорту часовой не подпустит, у немцев же корову прямо под самолетом пасли, они ничего не говорили. Кроме того, староста вызвал днем своих разведчиков и послал их в ближайшие деревни, но еще днем, пока не пришли разведчики, в деревню зашли каратели, по 3 человека ходили по домам, к нам во двор пришло четверо. Но староста задом встал к дверям, фашисты зашли было, но они знали давно старосту, он сказал, что здесь никого нет, все чисто, все равно они одеяло на кровати штыком подняли, посмотрели, никого нет, и пошли. К счастью, они не знали, что в доме есть подвал, но я уже приготовился с автоматом, если бы они открыли подвал, то прошил бы их очередью. После жители сказали, что каратели ежедневно такой обход устраивали. После обхода я с Борисом вышел из подвала и покушал, к вечеру снова пришел староста, вы кое-что запомнили наизусть, а кое-что из обновленной информации записали на тонкую-тонкую бумагу, я держал ее в нагрудном кармане, в случае чего должен был записку съесть. Выполнив задание, мы набрали кое-что из продуктов, которые нам дала жена Бориса. Когда стемнело, мы вышли на дорогу и благополучно ночью вернулись в отряд. На следующий день доложили командованию о проделанной работе, за что получили благодарность.

После этого Еремеев снова меня вызвал, его шалаш отдельно стоял, это было 15-го марта 1944 г., и говорит: "Нури, тебе надо идти в Симферополь на разведку. Поедешь к Мемету Севдияру (это кличка). Он должен дать нам сведения: при всем уходе немцев с оккупированной территории они оставляют своих разведчиков на будущее, Севдияр же, работая в рядах газеты "Азат-Крым" мусульманского комитета, должен знать, кого немцы оставляют, ты по этому делу с ним переговори". Я отвечаю: "Хорошо, пойду". А меня в Симферополе каждая собака знает, потом мы провожали Мемета Севдияра в армию, он очень дружил с моим дядей Исмаилом, сыном маминой старшей сестры. Вот и сказал Еремеев: "Мемет живет рядом с твоим дядей, через дядю все это дело и развернешь". Хорошо, ведь если бы я отказался, то уже трус. Решили в итоге, что пойду завтра, сразу меня от костра отдалили, я нагрел ведро воды, выкупался, привели откуда-то парикмахера, постриг он меня, дали чистую одежду, фуражку, кроме того, у меня был синий железнодорожный костюм (брюки и куртка), даже не знаю, откуда я его достал, вот в него оделся. Дали мне 5 000 денег: 3 000 рублей и 2 000 марками. Кроме того, 10 небольших магнитных мин. Я говорю: "Напишите мне какую-нибудь бумагу". Я тоже дурак, какую там бумагу немцы читать будут. Все же мне написали, что такой-то отправляется к родственникам в Симферополь, но я потом понял ее бесполезность и выкинул. На последнем инструктаже Еремеев и майор Валиулин, начальник особого отдела бригады, казанский татарин, еще раз сказал: "Хочешь, иди, хочешь, оставайся", но я все равно пошел. Кроме меня в Симферополь порознь пошли еще два человека, Маркарян и Науменко. Перед уходом я видел, как Науменко латал свои брюки парашютной белой ниткой, я посоветовал ему этого не делать, но он махнул рукой, мол, ерунда.

Вышел из леса, через Терен-Аир, Ивановку добрался до Строгановки, где остановился у Борисенко Стеши, у нее был сын Юрий от татарина Юнуса. Она была хорошая женщина, украинка, любила партизан, была в лесу, но во время большого прочеса попала в плен и теперь поселилась в Строгановке в небольшом домике, где жило 3 разных семьи. Она мне очень помогла: тогда были мягкие плетеные корзины, она туда положила капусту, буряк, и в корзине было видно, что овощи несу на базар. А в другую руку дала вонючие пустые керосиновые бутылки в сетке. И я пошел в Симферополь, через Мамак дошел до Пятака, у Вейрата встретил чабана, попросил его о молчании и пошел дальше, прошел через Собачью балку, так она и сейчас называется, перед ней текла р. Салгир, очень мелкая, но широкая, зато можно по камням перейти. Только подошел к ней, впереди идет рота немцев четким строем, всего человек 60, не больше, во главе колонны командир. Я остановился, выбросил руку и крикнул: "Хайль Гитлер!" Они в ответ хором: "Хайль Гитлер!" Ну, думаю, все в порядке, перешел через речку и Собачью балку, и вышел туда, где сейчас находится Симферопольская телестудия. Иду по ул. Лазаретной, прошел мимо, потом решил взять влево к ул. Артиллерийская и Инвалидная. Прохожу к ним, вижу, татарские янтыки продают, у них тесто мягкое-мягкое, сами конусом сделаны, а в середине сыр голландский, и еще рядом сливочное масло наливают. Запах такой идет, я взял одну штуку и съел, после пожалел, что еще одну не взял, где мне в лесу такую вещь видеть. После этого я пришел к своей тете Айше Халиловой, из другой нашей ветви. В том же дворе, оказывается, жили мои мать с отцом. Тетя как раз подметала потолок от паутины, меня увидела, сразу на пол села, испугалась, тогда же если увидят, что я пришел, тогда и меня, и ее, и всех истребят. Она пошла, позвала мою маму из комнаты, за стеной был двор, я зашел домой, меня мама спрятала под кровать, сразу принесла горячую воду с мылом и убрать мою грязь, отца дома не было. Обмылся, мама дала мне чистые кальсоны, оделся и опять под кровать. Как отец пришел, я попросил его позвать, ему рассказал, зачем меня прислали, что надо увидеться с Меметом Севдияром. Отец сразу пошел, посмотрел дом дядин на ул. Нижняя Госпитальная, 33, но никого не оказалось, дом закрыт на замок. Этот хороший, парадный дом и сейчас стоит. Решили подождать до вечера.

Как стало темнеть, я вместе с отцом пошел к этому дому. Приходим, снова нет никого, стоим на небольшом расстоянии друг от друга, и проходит мимо наша односельчанка, семейная женщина Урмус, поздоровались как всегда, я говорю ей: "Урмус, смотри, меня нет и не было, кому-нибудь если скажешь, завтра тебя не будет. Ты знаешь, кто я такой?" Она закивала и пообещала молчать. Судя по всему, действительно промолчала. После смотрим, идет "линейка", как раз останавливается у дома, и слазит с повозки мой дядя Исмаил, я подхожу к нему, и говорю, что должен с Севдияром встретиться. А на "линейке" имеются коньяк, в мешке сахар, манная крупа, он такие продукты себе привез. Я сразу сказал: "Это мне тоже можно купить?" Я сообразил, что деньги есть, я ведь 3 000 рублей отдал отцу, а марки оставил себе. Купил 2 бутылки коньяка: 0,75 л и 0,5 л, манную крупу, сахар. Думаю, если повезет уйти, в отряд принесу, командирам на радость. Оказывается, был большой праздник в одной семье, свадьба и обрезание, и на нем присутствовал и дядя, и Севдияр в гостях и даже фотограф на свадьбу был приглашен. Дядя Исмаил говорит: "А ну-ка я сейчас обратно поеду, "линейку" отпущу, и там скажу Севдияру, что ты пришел и его ждешь". А я же его в деревне часто видел, там родители Мемета жили, и он знал, кто я сейчас такой. Мой дядя был подвыпивший, поэтому пришел на праздник и сразу крикнул: "Севдияр! Нури пришел!" Мемет ему быстро рот закрыл, чтобы он больше не говорил. В общем, договорились, что на следующий день в 10 часов утра Мемет придет на Нижнюю Госпитальную 33.

До прихода Мемета меня решили оставить в этом доме. Сам дом был расположен так: от входа идет длинный коридор, слева от него спальня, справа большой зал, за которым спальня, дальше коридор выходит на двор. В крайней правой спальне жил немец, в левой спальне родственники спали, тетя Эсма решила меня на место немца в кровать положить, потому что в другие комнаты люди часто заходили. Они сами должны были спать в зале, положили себе подушки, тетя говорит: "Когда фашист придет, через нас к тебе не зайдет, мы его направим в левую спальню". Но перед тем как спать, смотрим, в парадные двери и одно окно, что выходит на улицу стучат, и уже кричать начинают: "Открывай". Не открыть нельзя, в доме ведь горит только маленькая коптелка, а так темно, светомаскировка же кругом. Когда открыли двери, вошли 4 полицейских, все вооруженные, все в знаках, наградах, у одного "айзен"-крест на шее висит, у всех автоматы. "Ох", - думаю, - "Я пропал уже, но все равно надо выдержать". Я сидел в углу на скамейке, тем временем полицейские сели за стол и начали командовать: "Хозяйка, давай закуску!" Тогда у меня облегчение пошло, поставили на стол шнапс, тетя чего-то вынесла, рюмочки достала. Немцы вообще-то из рюмок не пили, я видел, что они так делали: один пьет, потом дает бутылку другому и так по кругу пускают. Но полицейские русские ребята, поэтому им рюмки нужны. Выпили, начали на меня кричать: "Ты чего там сидишь, иди с нами выпей". Я говорю: "Я очень боюсь, я приехал из районного центра Ак-Шеих (я эту деревню знал, там мой дядя Якуб Челебиев был председателем сельсовета, ныне д. Чернышевка), говорят, в вашем городе, в Симферополе, много партизан. А у нас в деревне ни одного партизана, так вольно живем". Полицаи мне отвечают: "Чего ты, дурак, боишься, мы на днях были в лесу, всех партизан уничтожили, теперь тебе бояться нечего". Но я ответил: "Нет, я завтра все равно к чертовой матери уеду из города". Присел к ним, по одной выпили, снова налили, каждый за свое пьет, я же поднял рюмку и сказал: "Я пью за то, чтобы в вашем городе не было ни одного партизана и люди жили спокойно!" О, им это понравилось, еще раз выпили, я отошел на свое место, они допили бутылку, встали и пошли. Так что мирно все обошлось.

Наступила ночь, я разделся, лег спать и так крепко заснул. Ночью же немец пришел, перешел через моих спящих в зале родственников, снял штаны и куртку и бух в кровать. А там я, он вскочил, длинный фонарь включил, направил на кровать и смотрит мне в глаза. Я говорю: "Что такое?" Немец отвечает: "Их шнаффен хир" (я здесь сплю), оказывается, он офицер, ремонтировал немецкие танки в Симферополе в мастерской, поздно ночью возвращался и рано утром уходил, поэтому у него были свои ключи от парадной. Потом немец начал звать хозяйку, тетю Эсму, я тоже кричу: "тетя Эсма, Ганс пришел, где вы?" Она сразу встала, пришла к нам, я окончательно проснулся и говорю: "Герр Ганс, ду моаш шляффен дорт маль им андре кровать" (в переводе с нем. "господин Ганс, вы должны спать на другой кровати") и тетя Эсма немца перетащила в другое место спать, в свою спальню, сказав при этом, что "их бин брудер Исмаила", т.е. что я брат Исмаила. И Ганс ушел, взял с собой китель и штаны. Так что не знаю, у кого еще в истории был такой случай, что довелось вместе с немцем в кровати полежать. Потом я Ганса и не видел, он рано ушел.

Утром я позавтракал, и меня вывели во двор, посадили за туалетной будкой, там был маленький дворик, рядом барашки в загоне, меня же в будке закрыли, двери везде также закрыли, я ждал. Ровно в 10.00 пришел Мемет Севдияр, такой пухленький, бурка на нем, красиво одет. Я ему сразу сказал: "То, что ты расскажешь, у меня есть право на подпись, я тебе дам справку, и после прихода Советской власти ты останешься жив, тебя никто не тронет, будешь числиться как помощник партизан". Моя подпись действительно была уже наверху заверена. И вот я его начал расспрашивать, он рассказал то, что знал, а вот кого будут оставлять, не узнал еще. Он рассказал, как работает редакция, где он служил корректором, что они занимаются в основном расселением людей, дома которых сожгли немцы, они выдают справки мусульманского комитета Крыма о том, что "посылают такого-то на жительство ввиду того, что его дом был сожжен". Стоит печать, а фамилии нет, деревни поселения тоже нет. В таких справках мы нуждались, могли любого своего разведчика послать в деревню. Он предъявлял справку старосте, тот давал ему дом, и он нам сообщал информацию. Также Севдияр рассказал о настроениях в городе, что немцы очень боятся подпольщиков и партизан, поэтому в Симферополь приехали следователи из Югославии, они раньше там работали, ловили подпольщиков, теперь же приехали к нам, будут очищать город. Также Мемет рассказал, что пишут в газетах, о людях, их положении при оккупации. Севдияр высказал желание максимально помочь нам, и мы с ним договорились, что он через свою сестру Наджие передаст мне еще 5 справок на поселение, кроме той, что принес с собой. Потом, т.к. я принес с собой 10 американских магнитных мин с часовым механизмом, в корзинке, я через Мемета передал мины подпольщикам. Эти мины были небольшого размера, как туалетное мыло, там тол, батарейка, взрыватель и часы. Как их использовали - заводишь часы на 20-40 минут, по дороге идешь, немцы на машинах останавливаются подвезти, ты, когда садишься, кладешь мину, или прикрепляешь под кузов. Потом смотришь, что 15-20 минут прошло, постучишь: "Камрад, останови!" Выходишь и все. Также подпольщики прикрепляли их к столбам связи, один раз даже хотели прикрепить к паровозу. Вообще такие мины были идеальным средством для диверсий, и Мемет их передачу взял на себя. В конце Мемет меня предупредил, что в городе опасно, его самого преследовали, несмотря на то, что он в редакции работал, уже 3 раза вызывали на допрос, все расспрашивали, он считал, что "под колпаком" находится. Ушел он. В этот день почти рядом с нами в угловом доме поймали партизана, он свой наган бросил в туалет, его бедного заставили лезть туда доставать, потом он мылся, и его увели в гестапо, вокруг того дома собрался народ. Кто это был, я так и не узнал.

В 5 часов вечера, как договаривались, пришла его сестра. Я приготовил корзину, и в сетке 3 бутылки с керосином, сестра Наджие взяла меня под ручку, и мы как будто гуляющие идем по Симферополю. Когда мы шли мимо пединститута, меня заметил Ислямов Риза, который был вместе со своей женой Усмие, оба бывшие студенты естественного факультета пединститута, в студенческие годы Риза в институтском хоровом оркестре играл на кларнете. Он сидел в большой деревянной будке (на месте, где сейчас телецентр), торговал картошкой и овощами, стал кричать мне, хотел остановить, потом даже побежал за мной метров 100, я все ему рукой махал: "Риза, отстань, отстань!" Он отстал только возле общежития пединститута, а то из-за него поймали бы меня. Выйдя из города, мы пошли к Собачьей балке. Там уже стоит румынский пост, 3 человека, один стоит, другой ходит. Часовой спрашивает: "Сигарет дай!" У меня как раз сигареты были, он из пачки взял немного, я говорю: "Бери все, у меня еще есть". Он взял и пропустил сразу, ни одного слова не сказал. Спасли не только сигареты, но и девушка рядом, и керосин в руке, вроде все нормально, не стал румын связываться. Перешли через р. Салгир, затем мы пошли напрямик по дороге до д. Битак. Вышел на гору, сестру назад в город отправил, и смотрю, 2 немца едут на больших красивых лошадях, оказывается, на охоту, с ними ружья были. Я остановился и выкрикнул: "Хайль Гитлер!" Они ответили: "Хайль!" И дальше поехали, тут уж я думаю, все, вырвался. Пошел дальше, еще светло, думаю, если в д. Строгановку сейчас зайду, там меня все как собаку знают, могут выдать, даже родственники и те могут. Поэтому я зашел в яму, в которую вода течет, залез туда, дождался, пока стемнело до такой степени, что человека не узнаешь. После пришел к тете Стеше, она опять чаем меня угостила, я оставил все эти бутылки. После я пошел в лес и доложил начальству о проделанной работе, дал Еременко коньяк 2 бутылки, маленькую ему, а большую старшему начальству попросил передать, дал 5 кг манной крупы, 2 кг кукурузной, сахара, соли, которую из дома захватил, и хлеба. В лесу, откуда такую еду кушать, там ничего, кроме кукурузы, и не было. Они все так обрадовались. В лес я вернулся 17 марта 1944 г., а утром на следующий день написал отчет на 2 листах, в штабе поставили на нем 8 или 10 подписей, также я ответил на вопросы командиров отряда и особиста. За эту операцию мне дали 4 дня отдыха, сказали готовиться к следующему заданию. Дни шли, но Маркарян и Науменко не возвращались, было очень жалко их, мы же в одном месте спали, у них дети и жены в Симферополе были.

- Какое отношение было в партизанских отрядах к партии, Сталину?

- Любили Сталина и партию, это же наше родное все. Ничего плохого не говорили, хотя позже я узнал, что на Украине были отряды партизан, воевавших против Сталина, но у нас такого дела не было. Если кто-то скажет что плохое, сразу голова долой.

- Как мылись, стирались?

- Ни того, ни другого не делали, вшей было огромное количество. Костер горит, рубашку снимаешь, там только трещит все, потом снова одеваешь, вши уже под кожей были. У меня родственники в Симферополе после освобождения предложили в гостях переночевать, мать во все чистое одело, пошел, лег в чистую кровать. Утром встаю, там ползает множество вшей, оказывается, из-под кожи вылезли. Но вот когда мы ходили по деревням в Белоруссии, в хату пускали спать, то ни в одном доме там я кровать или простынь не видел, везде в хатах одна комната, деревянный настил, на нем сено и тряпки, утром сено меняют. Вот когда пришли к границам Украины, я первую кровать с простынею увидел у учительницы, у остальных тоже самое было. В комнате и свиньи, и собака, и телка, все в одном месте. Антисанитария страшная.

- Как кормили?

- Все время голодно, и государственного пайка у нас, как в армии, не было, сами себе добывали, кукурузу и так далее. Но, в отличие от других, я всегда держал у себя большую жестяную банку из-под консервов, и туда бросал кукурузу, у меня была железная ступка, я толок кукурузу, варил и кормил этим и жену, и сестренку. Этим я немного спасался, а то одну кукурузу кушать сырую, почернеть все может.

- Молились ли в партизанах?

- Не до этого было, где молиться, у кого, ни муллы, ни попа. И когда самому заниматься, там постоянно напряженность, то бои, то задания, не знаешь, в какую дырку лезть.

- Немцы не бросали листовки?

- Бросали, причем очень много, и наши бросали, но немцы больше. При чем были и такие: "Татары, сдавайтесь, все равно вам капут в жизни!" Очень часто бросали. Нашу же газету "Красный Крым" привозили раз в неделю, ее мне Еремеев давал, у нас в лесу, оказывается, типография была, издавала газету, Грабовецкий был в редакции газеты. Но прочитать ее было сложно, свободного времени и 20 минут не бывает, тебя то туда, то сюда посылают, так что не прочитаешь. Сводки Совинформбюро тоже раз в неделю давали, не чаще.

- Не использовали ли Вы в 21-м партизанском отряде какое-либо необычное оружие?

- Да, было дело. Когда в первый раз перешли сквозь снег в Тырки, в дооккупационных землянках нашли и раздали нам иранские винтовки. Они длинные, высотой 2 м., наши винтовки чистишь шомполом, а у этой длинная цепь, на которой шарики вроде маленьких конфет, и двое с каждой стороны тянут, чистят. И стрелять, Эльзе или сестренке, к примеру, было очень трудно. Но они у нас побыли дней 10-12, не больше, потом выдали патроны и нормальное оружие, и сами партизаны новое оружие стремились достать, у убитых немцев забирали. А так вообще у нас каждый день проверяли, чтобы винтовки были смазаны и чистые, как в армии, хотя, между прочим, в армии на приведение в порядок оружия дают перед сном 20 минут, на смазку, а тут в партизанах нет времени, все время занят, то на задание, то проверка. В этом плане работа была хорошо организована, свободного времени не было.

- Какие взаимоотношения у вас сложились с комиссаром отряда?

- Очень хорошие, я вообще с руководителем не привык спорить, зачем нам отношения портить.

- Как погиб Ваш брат Джемиль?

- Я своими глазами не видел, но мне рассказывали люди, которые были свидетелями всего этого. 17-й партизанский отряд в боях не участвовал, но на чуюнь-чуйской заставе были оставлены мой брат и один украинец. Они стояли на посту, как вдруг приходит наш полицай Николай Борзов, его дом недалеко от нашего стоял, у него еще жена Маня была, дочка на выданье. Он кричит: "Джемильчик! Здорово!" Брат в ответ: "Не подходи!" Он говорит: "Слушай, ну мы же соседи, дай закурить". И залез во внутренний карман пиджака, вроде за папиросой. А Джемиль должен был спичку дать, пока возился, Борзов неожиданно выхватывает пистолет и обоих убивает. Я об этом не знал, но Босова Аня и Исмаилов Рустем проходили мимо поста, и увидели, что мой подарок брату, перстень алюминиевый, сверху которого был Крым нарисован, лежал на снегу. Подошли поближе, посмотрели под снегом, это Джемиль. И они так узнали. А потом на яйле, где немецкий штаб был во время большого прочеса, рядом сидели женщины, взятые в плен, в том числе знакомые наши. Они слышали, как Борзов Николай доложил, что убил 2 партизан, стоящих на посту, и за это взял деньги. После освобождения Крыма о его преступлениях доложили в милицию, Борзова Николая и чеха Фридриха Василия, бухгалтера колхоза судили, дали каждому по 25 лет. Но после смерти Сталина при Хрущеве им сроки сократили до 10 лет. Отсидели они, вернулись в Крым, когда я в деревню в гости приезжал, мне об этом не рассказывали. Но вот брат убитого украинца узнал об этом, отыскал Борзова, он жил в первомайском районе с Фридрихом, залез к Борзову в дом. И когда он пришел домой, брат украинца начал сильно бить его, но Борзов вывернулся, разбил окно, и хотя его украинец ножом пырнул сзади, все равно истекающий кровью убежал. А украинец не знаю, куда пошел. Борзов выжил тогда, по позже умер, он уже старый был.

- Как бы Вы оценили румын по сравнению с немцами?

- Румыны как вояки явно слабее немцев. Вот с немцами сложно было воевать, румынам же лишь бы в плен сдаться, спасти свою жизнь, они ведь уже чувствовали, что Крым окружен, наш фронт уже до Одессы дошел, чего им воевать. Кроме того, среди румын было немало крымских татар, которые еще в Гражданскую эмигрировали в Добруджу и Констанцу, такие тоже были, они не стремились за немцев умирать. Но все же самыми сильными союзниками оказались чехословаки - возле Мелитополя стояла их часть, люди бежали оттуда и приходили в партизанские отряды. Они очень крепко с немцами сражались, один словак десятерых наших стоил.

- Во время большого прочеса, не сталкивались ли Вы с румынскими горнострелковыми частями?

- Сталкивались, а как же. Но насчет того, что их боеспособность была выше полевых румынских частей, не скажу. Даже знаю, что в 19-й отряд сдалась группа горных стрелков, их отправили к Харченко в мирный лагерь, где они были разоружены и держали румын с женщинами. При отступлении он приказал их расстрелять, но один из румын выжил, и когда немцы поймали Харченко, этот румын показал, что именно он расстрелял пленных румын, за что Харченко получил соответственное наказание.

До 10 апреля я продолжал ходить на боевые и продовольственные операции, охранял штаб и аэродром. Еще раз был в Джанатае, Чокурче, Мамаке, приносил оттуда продукты, разбрасывал по домам газеты и сводки Совинформбюро, но больше с немцами не сталкивался. И вот 10-го числа меня вызвали в штаб отряда, сказали, чтобы я взял с собой 8 автоматчиков, боевых и смелых ребят, я отобрал партизан, мы зарядили диски патронами, дали по 2 гранаты каждому. Нам поручили пойти в Симферополь и освободить русских военнопленных, которые работали на вокзале у фашистов, их было около 70 человек. Эти военнопленные сами пожелали бросить немцев, и на 2 немецких машинах, которые они ремонтировали, хотели поехать в лес, но немцы могли их преследовать, и поэтому мы должны были сидеть сзади с автоматами и расстреливать немцев. С нами пошла женщина Шура и Александров-младший, 16-тилетний парнишка. Они должны были связаться с пленными и привести их 11 апреля на ул. Битакскую, 2 к зданию сельхозинститута, где уже должны были мы ждать. 10-го числа моя группа пришла в д. Верхний Мамак и заночевала там у Сейдамета Бариева, он долго от нас подписи собирал, что мы у него ночевали, он нас охранял, а мы спали. С рассветом он нас поднял, и мы дошли до крытого рынка на ул. Битакская, 2, ждали Шуру и Александрова, смотрим, тихо, никого нет, опять пошли, переночевали в каменоломне между Битаком и Чокурчой, где раньше пилили белый камень. Снова пришли 12-го, их снова нет, после чего вышли к остановке трамвая №2, на сторону, которая называлась "Сергеевка". Тут к нам подходит один русский парень и говорит: "Э, немцев в городе уже нет, они ушли куда-то". А возле вокзала поднимается какой-то дым, наверху черный. Потом раздался какой-то взрыв в районе, где сейчас находится центральный рынок города, и больше мы ничего не слышали. После мы спокойно ходили по площади, так мы одними из первых освободили Симферополь. На следующий день уже не знаю, куда мне пойти, что делать, но тут встретил одного комиссара в очках, говорили, что его фамилия Степанов, он сказал: "Ребята, дальше не идите, уже ваши отряды вышли к дороге Симферополь-Феодосия, вы оставайтесь, встречайте отряды здесь". Но тут пришел другой какой-то командир и говорит: "Идите в отряд, где была старая стоянка отряда, а оттуда уже туда, где ваш отряд находится". Мы опять вернулись, смотрим, кругом развалины шалашей, никого нет, тогда мы пошли обратно, но уже в д. Баксан. Пришли в деревню, там нашли свой отряд, наша бригада взяла в плен 400 румын, которые с радостью сами нам сдались с оружием в руках, еще и зенитную пушку сдали. Кроме того, в плен была взята рота немцев во главе с командиром, вот эти вели себя очень нагло, офицер слово сказал, солдаты к нам даже голову не поднимали, и так ругали нас, говорили нам прямо в лицо: "Подождите, наши применят новое оружие, вы все погибнете!" Ни один немец ничего хорошего не сказал, ругались только, партизаны к ним не пускали никого, загородили роту, обыскали и полностью разоружили. Мы легли спать, утром 14 апреля смотрим, немцев никого нет, оказывается, их ночью расстреляли и в картофельные ямы сбросили.

Утром меня с 3 бойцами отправили на разведку к шоссейной дороге, мы кроме гражданских встретили разведчиков Отдельной Приморской армии, их было трое, маленькие совсем, старая одежда на них. Мы обнялись, поцеловались, они спрашивают: "Куда нам поставить пушки?" Разведчики искали возвышенность, с которой удобно Симферополь обстреливать, я им говорю: "Слушайте, Симферополь уже свободный, его обстреливать не надо!" Они пошли обратно доложить своему командованию. После этого 2 дня мы простояли в д. Розенталь, ночью, когда все спали, ко мне пришел дежурный по части и говорит: "Нури и Рустем, вы пойдете в Баксан, там 17-й отряд растерялся, не знает куда идти". Я, признаться, не поверил, стал возражать, как так отряд может растеряться. Но дежурный отрезал: "Я через 15 минут приду, чтобы вы были готовы!" Почему так? В общем, через 15 минут, буквально под силой оружия заставил идти, я только спросил, можно ли лошадей взять, он разрешил. Так что я с Рустемом сели на лошадей, все думали, как это так, ведь 17-й отряд, как мы знали, спустился с другой стороны и по алуштинской дороге вернулся в Симферополь. Так что я подвел итог: "Тут собака зарыта!" Поэтому мы тихо-тихо дошли до д. Баксан, там за деревней идет балка, наверху место в виде площадки, мы к ней подошли, привязали лошадей к деревьям, смотрим, в балке пируют человек 12 полицейских. Пьют, ругают партизан, хвалятся себе, у всех немецкие награды, говорят по-русски, я тогда понял, ведь у нас уже кроме комсорга в нашем отряде осталось только 2 татарина, видимо, хотели и от нас избавиться, в Симферополь войти без татар. Полицейские пили-пили, потом как открылась стрельба, они друг друга расстреляли. И все вокруг костра улеглись, перебили друг друга, мы же, уже не опасаясь, прошли через балку, посмотрели-посмотрели. И пошли в отряд, нас ни о чем не допросили, где были и что делали, не слыхали ли чего. Сейчас я думаю, что полицейские эти не хотели сдаваться и так решили покончить с жизнью, как позже Гитлер и его помощники. Потом мы перешли в Новую Бурульчу, где на митинге староста был объявлен председателем колхоза. На митинге все хвалили Советскую власть, приветствовали старосту, а у того и без нашего назначения на поле уже трактор работал. После митинга мы направились в Симферополь, я был верхом, но командир выпросил коня себе, а я сел на румынскую зенитку, сразу за которой шло 400 румын и их офицер. В Симферополе уже было много партизан, мы разместились в здании сельхозинститута, нам дали 5 дней отдыха, но при этом особист послал меня за Симферополь, там, оказывается, целые деревни были, мне дали список фамилий, я должен был проверить, есть ли такие люди или нет. Ходил-ходил, никого не нашел, кто, может, выехал, кто ушел с немцами, я просил хозяйку дать справку, что дома не находится. Потом послали к Мемету Севдияру, он тоже ушел. Позже я узнал, что он уехал в Румынию, там было 3-4 парохода эмигрантов крымских татар, 2 дошло до Констанцы, остальные наши самолеты разбомбили, дальше я уже не знаю. Также я побывал в гостях у родителей.

После отдыха нас направили к зданию в центре города (ныне Симферопольский горсовет), там жил мой дядя Абдурахманов, который в наркомземе работал, и у этого здания мы сдали свои автоматы. Мне очень не хотелось расставаться с автоматом, тем более, что мой точно бил, это был автомат матроса Сашки Балацкого, здорового и красивого парня, мне после гибели Сашкиной автомат перед строем вручили. У меня меткость была хорошая, до автомата у меня был немецкий карабин, я из него на расстоянии в 50 м. яблоко сбивал, тоже очень точный, а наши советские винтовки длинные, сюда стреляешь, а туда попадаешь. Потом мой отец пришел к месту сдачи оружия, попросил командира меня увидеть, тетя сделала пельмени, я покушал и товарищей угостил, после отец сдал меня назад в строй и ушел.

20 апреля меня в числе 3002 партизан передали в армию, это произошло в пос. Емельяновка Симферопольского района, где стоял 94-й запасной артиллерийский полк 4-го Украинского фронта, который штурмовал Севастополь. При передаче нас построили на ул. Шмидта, кроме партизанского начальства нас поздравил Председатель Совмина Крыма Сайфуллаев. Выдали новую форму, ботинки с обмотками, меня поставили заряжающим к 45-мм противотанковой пушке, командиром расчета был маленький казах, он начал учить матчасти, из чего состоит орудие, как стрелять из пушки, задача расчета и заряжающего, наводчика. Перед штурмом Сапун-горы нас в составе 94-го полка вместе с пушкой перебросили под Севастополь под Сапун-гору, мы открывали из нее артогонь, поддерживающий пехоту. Потратили 2 ящика снарядов, они были у пушки в 2 ряда сложены, стреляли фугасными и бронебойными снарядами. Кормили так себе, но голодными не были, в партизанах мы уже привыкли к такой пище. И подчиняться приказам было не трудно, я любил армию, звание мне присвоили рядовой, хотя я был политруком роты, но тут никто не считался с этим, не спрашивали даже.

18 мая я был депортирован. В этот день мы стояли в пос. Емельяновка Симферопольского района, маленькая деревня, там размещались наши палатки. И вот пришедшие из увольнительной в Симферополь ребята говорят, что ночью в городе выселяли крымских татар, потом через некоторое время нас, татар, вызвали по-фамильно из всех палаток, смотрим, в лагере кругом стоят часовые. В итоге нас вызвали к штабу, он от лагеря ниже располагался, метрах в 200, в штабе стоял стол, за которым сидел человек, он сказал: "Ребята, крымских татар депортируют из Крыма. Вы должны явиться, зарегистрироваться, сдать все ваши партизанские справки и вы получите партизанские билеты уже в Феодосии, на основании справок вам все выдадут". Дали нам по 100 гр. колбасы, четверть хлеба, нас набралось 125 человек, и мы под руководством лейтенанта, совсем молодого, после регистрации направились пешком в Феодосию через Симферополь. У железной дороги нас остановили, и по ней из Бахчисарая шли вагоны с репатриантами. Мы остановились, пока прошел один эшелон, в вагонах люди кричали, плакали, товарные вагоны тихо-тихо мимо нас шли. После этого мы пошли на Симферополь, мимо здания сельхозинститута, дальше к Донской на Зую. По дороге видим - везут наших мужчин служебного возраста на крытых машинах, сзади в кузовах сидят по 2 автоматчика. Машин было очень много, одна за одной двигались, до Зуи мы много грузовиков увидели. Пришли в деревню, там видим, как тащат мебель, пуховые подушки тащат, кругом пух летит. Собаки и кошки лают и мяукают, идет самое настоящее разграбление татарских домов. Стали просить кушать, жители ничего не дают, они были явно антитатарски настроены, потом наш командир куда-то врывается, несет 2 курицы, потрошим, жарим-варим, хлеба берем. Переночевали, утром пошли дальше, и вплоть до Феодосии видели такую картину, прошли через Старый Крым, где недавно произошла трагедия, там нас встретили очень враждебно, но командир предупредил, что он не допустит, чтобы нас тронули, при чем тут мы. В действительности же там немецкий арьергард начал расстреливать мирных жителей потому, что из деревни по нему открыли огонь, в том числе было убито 17 крымских татар. Так что дело не в резне, якобы учиненной крымско-татарскими карателями. Но жители к нам были настроены очень враждебно. Мы дальше прошли, через Насыпное в Феодосию, где нас поселили в большом военном городке. Спокойно туда нас пустили, ворота открыты, крыша есть. Видимо, под этими навесами раньше солдаты спали, все уже было обжитое, мы легли, но перед этим нам сказали, что завтра во всем разберутся.

Утром встаем, на воротах часовые, и говорят нам уже не товарищи, а граждане. И запрещено покидать расположение части без разрешения, а потом сказали, что мы попали в лагерь №187 по госпроверке. И сразу единственное здание в лагере занял особый отдел. Начали каждого допрашивать, разбирали, кто ты и что ты, основной вопрос был один: "Где вы в лесу запрятали оружие, чтобы дальше воевать с Советской властью?" Вот такие глупые вопросы задавали, сколько винтовок и патронов ты спрятал, где, на каком участке, для чего. За 3-4 дня нас такими вопросами замучили, на каждого отдельную папку завели, но кормили, баланду давали. Затем я заболел чесоткой, и меня направили в лазарет, после этого стали заполнять лагерь совсем разными людьми, солдатами, матросами, офицерами, были и ст. лейтенанты, капитаны, подполковники из армии. Я спрашивал: "Зачем вас, ребята?" Оказывается, есть приказ Сталина, каждый, кто был свыше 2 часов на оккупированной врагом территории, подлежит госпроверке, потому что за 2 часа немцы могли завербовать людей на свою сторону. Причем проверяли не только крымских татар, и другие национальности были. В итоге в лагере собралось около 3 000 человек. Там я пробыл 2 месяца, в это время стали выселять греков из Феодосии, пошли крики, а ведь поначалу греки к нам плохо относились, говорили, что вот их не тронули, а предателей крымских татар выслали, мы даже дрались с греками. Но как-то утром смотрим, греки через забор лезут, убегают, и НКВД греков ловит, беглецов потом обратно к нам привозили, при этом били их сильно. Выслали греков, болгар, после этого нас в тюремных вагонах с решетками и клопами повезли в Харьков. И вот когда я уже переехал Перекоп, другие станции уже не знаю, я тогда сказал: "Прощай, родной Крым! Я сюда вернусь!" Приехали в Харьков, с вагона нас выгрузили. Встретили автоматчики с собаками. Военное время, на станции двигались танки, пролетали самолеты. И было страшное время, шаг вперед или назад - расстрел, собаки гавкают, нас так и осталось 125 человек. Там начальником лагеря у ст. Лосево, в 10 км от Харькова, был майор Касьянов, который оказался очень хорошим человеком, он нас принял и сказал: "Товарищи крымские татары, мы вас знаем, вы очень трудовой народ, помним, поэтому вас привели сюда на проверку, в проверочно-фильтрационный лагерь (ПФЛ) № 258. Вы здесь пройдете проверку, кто невиноват в одну сторону, кто виноват в другую сторону. Невиновные будут либо направлены назад в армию, либо домой, срок проверки от 6 до 8 месяцев". Нам он своей речью сильно духа прибавил. После этого нас пустили в дезинфекционную камеру, и т.к. у меня одежда была новая, пока я купался, ее всю украли, я остался без ничего. Остались только ботинки и шапка, которые я с собой в камеру брал. Искали-искали, один мне кинул кальсоны, я их одел. Пошли спать на нарах, я без одежды спал. Через день нас повели на восстановление Харьковского тракторного завода, людей гнали, а меня, т.к. ничего нет, назначили командиром "сотни". Я в этих кальсонах и ботинках распределял 120 человек в одну группу, 120 в другую, фамилии записываю, старшего группы назначаю, такой вот командир в кальсонах. И вот так я работал, потом один человек в моей группе был, такого вороватого типа, на каком-то этаже одного изданий нашел семечки, он принес мне вещмешок жареных семечек, продавал по 5 рублей стакан семечек, я у него покупаю в долг. А своим продаю по 10 рублей, когда с работы приходят, я распоряжаюсь после работы, кто куда идет, на кушанье. В середине большого лагеря было место, огороженное проволокой, не залезешь из лагеря, "мертвая зона", кругом часовые, там происходила раздача пищи. Немного денег оставалось, я купил себе рубашку, брюки, ведь в лагере было 30 тысяч человек, появился и свой базар. Потом, прибарахлившись, я попал к следователю Коростылеву Ивану, его жена работала на раздаче пищи. Коростылев меня не знаю, за что полюбил, думаю, понял он меня, и он сказал своей Жене, чтобы меня получше кормила, повел к середине лагеря, где черпаком пищу выдают, и сказал жене запомнить. Она мне давала хорошее мясо, густой суп, я выкормился. Как-то в наш лагерь привезли целый эшелон в 3 000 гражданских из-под Кенигсберга, куда немцы угнали их на работы, многих женщин домой в жены забирали, привезли много женщин и детей из того самого округа, где погиб генерал Черняховский. Больных женщин отделили, остальных в лагерь, их пропускали через баню и медпроверку, в комиссию меня тоже включили. Им варили кушать отдельно, но все равно очень многие из них не выжили. А повара из моей группы просились в наряды. Среди нас были знаменитые повара с ЮБК, из Евпатории, я давал людей на кухню, мне тоже хорошо, они меня кормили.

После ряда бесед Коростылев говорит: "Нури, чем тебе помочь? Что можешь делать?" А я раньше научился немного брить, даже помогал одному парикмахеру. А в лагере за стрижку наголо брали по 5 рублей, Иван же, живший в поселке тракторного завода, доме №34 говорит: "Мой сосед привез из Германии хорошую машинку для стрижки волос, он ее хочет продать за 500 рублей". Я попросил взять ее, он на следующий день принес, я начал стричь людей, в первый день на 500 рублей постриг, ужас. На следующий день встаю, правая рука уже не работает, устал совсем, а в первый день не видно было. Тогда подошел ко мне один товарищ и предложил: "Давай я поработаю, часть денег тебе, часть мне". И наработал мне на 250 рублей, потом еще день, и так через несколько дней я принес Коростылеву 500 рублей, он удивился: "Чего так скоро, принес бы через 10-15 дней". Но я ответил: "Нет, Ванечка, долг платежом красен!" Подружились мы с ним, хороший был человек, понимающий. Однажды мы как-то поем песни нехорошие, и матом ругались, один пожилой человек, Науменко подошел ко мне и говорит: "Сынок, ты еще молодой, брось ругаться, это нехорошо". Позже я узнал, что у Науменко была бритва. Ребята друг друга брили, долго скрести кожу надо, а у него один раз провел, второй раз провел, уже ничего нет. Потом вытрет бритву, поцелует, кладет в футляр, и в карман. Я ему говорю: "Дядя Науменко, если эту бритву когда-нибудь продадите, мне, пожалуйста, ее продайте, дам, сколько скажете". И вот однажды я получил увольнительную, из лагеря меня выпустили в поселок, пошел в магазин, в поселке были наши товарищи, которых уже отпустили из лагеря: Брежнев, и еще однин старик. К ним пришел, вместе ходили по магазинам и девкам. Потом возвращаюсь обратно в лагерь, в отпускном листе строго часы возврата указаны, вдруг вижу, по дороге Науменко ведет милиционер сажать в тюрьму. Оказывается, он полицаем был, Науменко мне говорит: "Нури, ты просил у меня бритву, ее все равно в тюрьме отнимут, сколько у тебя денег есть?" У меня было 125 рублей, буханка хлеба в вещмешке, я все отдал, только 5 рублей себе оставил, он поцеловал бритву и отдал мне, к ней еще полагался брусок в футляре, по нему 2 раза проведешь, и работай. Я бритву забрал, стал брить людей, начал зарабатывать, кое-что ребята приносили, кушали. Так прошло время. Из заработанных денег я 2 раза, 400 и 500 рублей, посылал родителям, уже знал, где они жили в Узбекистане, в Чин-Абадском районе Наманганской области, тогда уже мать умерла от голода, и сестренка Сабрие умерла.

- Были ли Вы награждены за участие в боевых действиях?

- Нет, хотя в газете уже после депортации была статья, что: "мл. политрука Халилова Н.К. за мужество в соответствии с решением ВС СССР наградить орденом Красной Звезды" Но из-за депортации ничего не дали тогда.

- Как Вы встретили 9 мая 1945 г. в лагере?

- Как сказали, что Победа, у кого было оружие, стреляли в воздух, а мы все радовались, хлопали руками, кричали, обнимались, целовались. Подумали, что раз Победа, то и нас скоро отпустят.

15-го июля 1945 г. 15 человек освобождают из лагеря как прошедших проверку и направляют в Узбекистан. Смотрю, меня нет в списке, потом Коростылев пришел, оказывается, он хотел меня мл. лейтенантом сделать, но справка подтверждает, что я был только рядовым партизаном, мне же справку о военной службе не дали. Все же включил он меня в списки, после нас, 15 человек со специальными справками, по которым на каждой остановке поезда давали кормежку, рыбу, консервы, кусочек сухарей из "Военпродукта" как направляемым для прохождения дальнейшей службы, направили в МВД Узбекистана. Приехав в Ташкент, пошли в здание МВД, которое располагалось рядом с театром Навои, к генералу Зайцеву, мы поднялись к нему на 3-й этаж, доложили о прибытии и показали бумажку, он спрашивает: "Что вы хотите, ребята?" Мы отвечаем, мол, в соответствии со справкой хотим продолжить службу в армии. Генерал говорит: "Ваша служба уже закончилась. Идите на первый этаж, там есть комендатура по всему Узбекистану, скажите, где ваши семьи, он вам даст направление, и поедете туда, куда хотите". И на справках сзади написал, чтобы комендант выдал каждому направление, поставил подпись: "Зайцев". Мы пришли в комендатуру, нам посоветовали найти семьи и туда ехать, а я уже знал, что моя сестра находится в Чин-Абаде, что там еще отец живой. И тут какая-то женщина сказала, мол, там все умирают. Действительно, я знал, что мои двоюродные сестры, весь дом наповал умерли, жара 50 градусов, народ умирал страшно, позже я слышал, что даже хоронить некому было, в день по 5-15 человек умирало. Тогда стал думать, может, к жене поехать, уже знал, что Эбзаде находится в Ташкентской области в Паркентском райцентре у родителей, раньше она была с моими родителями, там не могла прожить, заболела, и оттуда вернулась к своим родителям. Комендант посоветовал поехать к жене и забрать туда своих. Потом я еще сомневался, и тут узбекский комендант сказал: "Слушай, куда хочешь, туда я и напишу, но могу посоветовать поехать в Ташкент на инструментальный завод, все в одном месте соберетесь, там неплохо платят". В итоге я решил к жене поехать, дурак. Приехал к жене и сразу написал заявление коменданту Николаю Озерову о том, чтобы мне разрешили поехать в Чин-Абад и привезти сюда родителей. Он взял заявление и сказал: "Ладно, ладно, я съезжу в Ташкент, привезу разрешение". И положил мое заявление под сукно, я жду-жду весь 1945-й год, ничего нет, тем временем другие, которые после меня приехали в деревню, через коменданта уже к себе семью взяли, я у них спрашиваю: "Слушайте, ребята, вы как делаете это?" Мне посоветовали взять четверть водки, поставить коменданту на стол и сказать о просьбе, он тебе сразу сделает. Я купил четверть, наполнил ее разливной водкой, которую на базаре продавали, и пришел к Озерову, поставил перед ним водку и спрашиваю его: "Товарищ комендант, когда мое заявление удовлетворят?" Он сразу: "А, твое заявление", вынимает его из стола и говорит: "Я в понедельник буду в Ташкенте, заявление твое заверю".

И вот только в 1946 г., когда отец от голода тоже умер, младшего брата Шевкета отдали в детский дом, его поначалу не приняли, сказали, что умирает, но сестренка бросила в комнату, оставила там и ушла, он наутро зажил, дали кушать и его зачислили, а сестра в ФЗУ поступила, я взял направление и поехал в Андижан. Приехав куда, представился коменданту, им был крымский татарин, взял он мое направление и говорит: "Можешь здесь остаться, можешь туда уехать, все равно". Кстати, после смерти отца я послал 900 рублей, чтобы сразу сделали поминки по нему, наши сообщают, что деньги не поступили. К счастью, я приехал с дядей в Андижан, он участвовал в войне от начала и до конца, полная грудь орденов, никакой оккупации он не знал. Вместе с ним пришли к начальнику почты, спрашиваем, в чем дело, он увидел нас, говорит: "Извините, нам нужны были деньги, мы не могли во время дать, а сейчас получите". Начал искать родных, сестренку нашел в ФЗУ, как ее увидел, аж дух перехватило - ножки тоненькие, одни кости, ничего нет, сама согнувшаяся, на руке котелочек из коробки консервной висит, сама еле-еле стоит, дрожит. Забрал я сестру и брата, и привез в Паркент, хотя в этот же день мне не повезло, в вагон, куда нам дали билеты, везли депутатов на заседание ВС Узбекской ССР, никак не залезешь, проводники депутатов сажают, никого не пускают, в дверях стоят. Потом я кое-как залез, одну девочку в вагон пропустил, поезд уже начал трогаться, я на тормоз, вторую и третью посадил, а четвертую, сестренку, все никак не удается. Я нажал на тормоз, держу, люди меня пинают, попросил сестренке помочь забраться. Некоторые прислушались и помогли ей подняться. Так мы приехали в Ташкент, оттуда я посадил всех на грузовую машину, отдал какую-то свою вещь, привез их в Паркент. У нас в мешке было 4 ложки и крымский казан, где варили, больше ничего с собой не было.

Поселились в домике у родителей Эбзаде, началась новая жизнь. Всю ночь я не знал, негде работать, документа о том, что я учитель, у меня нет, документ остался в институте, давали же через год после окончания, а потом война. Хотел устроиться на работу, а максимум платят 400 рублей в месяц, как на эти деньги такую семью кормить? Потом один знакомый, он на базаре продавал вату, вино и всякое подобное говорит мн, что парикмахерская будка свободна, там еврей работал, но он уехал в Одессу. Я написал заявление Озерову, еще раньше, как приехал, я ему направление отдал, комендант все знает, дал мне разрешение, и будку открыл мне знакомый, рядом с ней течет вода, удобно для стрижки и бритья. В первый день я заработал 60 рублей, а начал работать после обеда, к вечеру, и уже полбуханки хлеба. Домой вернулся, меня кое-как накормили, нечего кушать, муку "тактак" продавали из дикого ячменя, 1 кг муки стоила 120 рублей, и буханка хлеба столько же. Потом на следующий день уже 120 рублей заработал, а план мне дали в 2 000 рублей от райбыткомбината. Хорошо, в день я должен был сдавать 60-65 рублей, когда кассирша приходит, я точно даю сумму, на остальное покупаю хлеб, тогда буханка была не то, что сейчас, большая, 1,2 кг, это можно наесться. Так я работал, прошел месяц, вызвали на собрание, из всех собравшихся работников райбыткомбината план выполнил только я, оказывается, все остальные крали. На собрании как фронтовик, участник ВОВ, еще и план выполнил, меня премировали, выдали моток нитки, большую коробку спичек, и 6 метров боза, это такая самоткань узбекская из хлопка. И если из нее штаны оденешь - все видно. А на собрании сидел человечек, такой сгорбился к стенке, мне же дали место, премировали, похвалили, я думаю, что мне с тканью этой делать, я же ничего не смогу сделать, а у этого человечка тонкие маленькие штанишки, и все видно, предложил бедному этому человеку свою ткань отдать. А директор Акбаров мне говорит: "Слушай, у этого бедного человека 6 штук туе (верблюд по узбекс.) есть, 120 коз, он бедный, что ли?" Поэтому я домой премию принес. Начали потихоньку обустраиваться - а спали так, собирали сено или солому, снизу стелили, мою солдатскую шинель распороли и сделали из нее одеяла. Тогда было тепло, спали во дворе, ногами друг к другу, когда холодно в дом, но он совсем маленький, развалюшка, на 2-3 человека.

- Не слышали ли Вы о трагических событиях, связанных с депортацией?

- В 1988 г. мы приехали отдыхать в Алушту к своей односельчанке Тине Ивановне, сначала ей звонили, она оставляла нам место, и мы отдыхали. Я оставил Эбзаде отдыхать, а сам поехал в Зую, где намечалось провести фестиваль крымских татар. Когда собрались, я фотографировал весь этот процесс, на котлах варили, жарили, танцевали, гуляли. И один товарищ говорит мне: "Вечером поедем ко мне". А редактор газеты к себе зовет, но я подождал, и с этим татарином поехал в Карасу-Базар, тогда он мне сказал: "Я тебя поведу к человеку, то, что он скажет, ты записывай!" Пришли к русскому человеку, лежащему в постеле, он мне сказал: "Сынок, я тебе расскажу случай. Ваших татар везли в сторону Алушты, к горе, там есть такое место - обрыв, их там раздевали, пинали ногами, и потом расстреливали, часть этих людей возил и я. Я был шофером, слышал, как расстреливали, я их видел раздетыми, только штаны руками держали, потому что ремни снимали. Мне осталось совсем мало жить, я умираю, но не хочу, чтобы это осталось секретом!"

- Какие взаимоотношения складывались у Вас с комендантами в депортации?

- Разные, к примеру, комендант Францев в Паркенте был очень вредный человек, издевался сильно над крымскими татарами. Однажды приехал на рудник "Чеборградстрой" и избил моего зятя, который до Берлина дошел, весь в орденах, еще 2 месяца у Бергазина, первого коменданта Берлина, был связистом. И еще одного человека избил, тогда собрались наши мужчины, взяли и отняли у него наган, ударили, и он по печке ударился, спину свою поранил. Тогда они пришли к коменданту Астанову и рассказали, что такой вот комендант Францев избивает, и вот такое дело получилось. Астанов сразу позвонил в Ташкент, оттуда прибыла группа, и Францева арестовали, в Ташкент отвезли, месяц он там лежал, через месяц его разжаловали и нам прислали другого коменданта. Вот так вот было. А так в комендатуру ходили 1 раз в неделю на подпись, что мы не пропали, живем на месте.

Я из Паркента переехал в Ташкент, купил маленький домик, потом немного поработал и купил большой хороший дом, который газифицировал, ванну и баню построил, 8 соток земли. Такого дома в центре Луначарского г. Ташкента (сначала Орджоникидского района, потом этоместо перевели в городскую черту) ни у кого не было. Я его хорошенько обработал, красиво отделал. И вот пришло время возвращаться в Крым. В 1989 г. по настоянию сына и жены я продаю этот дом, со двора зайдешь, посмотришь, одна красота, все бетонировано и цементировано, засажено. Я, признаюсь, не хотел его продавать, до этого просил 60 тысяч рублей, до переселения людей, но я, дурной, не предупредил жену, пришел покупатель, она сказала 60 тысяч, человек сказал: "Я беру". Прихожу с работу, мой дом продан. Кто продал? Жена, как так, без меня мой дом продали, хозяин-то я. Потом дома стали уговаривать, но были люди, которые 80 тысяч давали, если я буду продавать. Я вынужден был подчиниться, напротив по улице жили шофера того человека, который купил. Это был начальник Дома кино в Ташкенте, оказывается, он купил для перепродажи. И вот взяли меня в такое окружение его люди, предупредили, что если я не продам, то дом сожгут. Я как раз должен был получать новую машину, через 15 дней по очереди давали. Поэтому решили выехать своим ходом, жену оставил в доме, к счастью, покупатели нас не торопили, я мог в июне или июле ехать, как хотел, сын купил билет на самолет, я его должен был в Симферополе ждать. Привезли вещи, а мы 27 марта выехали с одним нашим родственником на 2 автомобилях, через Туркмению на пароме. Такой красивый был паром, его Югославия построила, на нем помещалось 2 состава поездов, и 1 000 легковых машин. Сверху ели грузинский суп харчо, и спальные места имелись, я как участник войны получил спальное место. Народу куча, как приплыли, через Краснодарский край отправились в г. Обнинск, где жили мои родственники. У них переночевали, утром выехали в порт Кавказ, там сели на паром и прибыли в Керчь, откуда взяли направление на Феодосию, оттуда приехали в Старый Крым, я хотел там остановиться, но такие ветры были и снег, хотя уже апрель, я думал, что тепло будет. Я-то не подготовился, а вот родственник одел теплые ботинки и фуфайку с шапкой, я замерз и решил поехать на Константиновку через Симферополь, там были родственники, но нет, снова перерешили, когда доехали до большого моста, в сторону Евпатории повернули. Приехали в Саки, где раньше я работал учителем, я еще до этого был здесь, но не приняли, гоняли тогда. Сейчас же было по-другому, я нашел ул. Мира, приехал к родственнику, в его большой двор загнали машину, он дал нам комнату, сказал здесь спать и отдыхать, это была пустая комната, еще неотделанная. Потом стал и я искать дом, купил в д. Михайловке. В городе не мог найти, предлагали только совсем маленький. А там купил 2 дома на 2 семьи, один дом как дом числится, а второй как кладовка, что ли, но очень хорошие, построенные по-современному, я купил его за 44 тысячи. Так я снова поселился в Крыму.