Ковалева Екатерина Семеновна

О войне я услышала по радио. Мы, молодежь, по окончанию 8-го класса пошли гулять в парк нашей станицы Луганской. И тут вдруг последовало сообщение по радио. Люди остановились, все словно замерло…

Затаив дыхание мы слушали выступление Молотова. Я еще подумала: «Хоть война и началась, но она долго не продолжится». Знаете, тогда молодежь была жизнерадостная. Мы верили в светлое будущее, каждый твердо знал, чего он хочет. Мы так верили в наши Советские войска, в нашу армию, в нашу непобедимость, что были уверены в скором окончании войны. Но, как оказалось, война пришла надолго…

Начался новый учебный год. Каждый день мы внимательно слушали последние известия. Вы знаете, что было страшно… Когда мы провожали на фронт ребят из нашей школы, они были рады и страшно гордились собой. Человек идет защищать свою Родину! Это был праздник, гулянье… А вот донское казачество, они не провожали так, как мы. Они, как бы вам сказать…знаете, они воспринимали Советскую власть как-то «самокритично»...

Как мачеху?

Нет, не как мачеху. Но и не так, чтоб уж очень...

Ваши родители не пострадали при Советской власти?

Нет. Отец – простой рабочий, трудился у станка на заводе. Когда началась война, его паровозостроительный завод сразу эвакуировали в Омск, в Сибирь. Там у меня родители и остались. Много наших из станицы с заводом уехало. Тогда власти создавали условия для рабочих, чтобы они могли построить себе дом. Отец был на все руки мастер, все мог сделать. После войны мама с сестрой переехали к нему. Здесь продали наш дом и уехали в Омск. Там сестра и замуж вышла, и все племянники там... Причем в Сибири, в Омске, что характерно есть улица Украинская, переулки Украинский и Белорусский. Люди жили очень дружно.

Помню, когда закончила 9-й класс, я услышала, как по радио выступает мама Зои Космодемьянской. Она говорила о казни дочери... На меня это очень сильно подействовало. Я переживала: «Ну, как же так? Ее взяли добровольцем, а меня гонят из военкомата прочь. В каждой семье должен быть кто-то на фронте». Так думали и другие. Мы с ребятами это обсудили и пошли в райком комсомола. Нас внимательно выслушали, а потом сказали, что для начала мы должны сдать школьные экзамены. После окончания экзаменов нас направили в Ворошиловград. Там собралось 23 комсомольца, как в известном фильме, все – добровольцы. И снова каждого из нас внимательно выслушали. Что было характерно, к нам, к молодежи старшие тогда относились очень внимательно и с полной серьезностью. Нам объявили, что нас пошлют в партизанские отряды. Потом начались индивидуальные беседы, нас спрашивали: «Готовы ли мы? Согласны ли наши родители?»

И вот как я скажу маме, что пойду в партизанский отряд? Она же слушает радио. Но сказать пришлось… Мама побледнела, и мне тихо так говорит: «В армию иди дочечка. В партизаны не надо, там страшно».

Нас направили в школу специального назначения при Украинском штабе партизанского движения. Сначала она располагалась в Ворошиловграде, а потом эвакуировалась в Саратов. Командовал ей очень хороший человек, один старый чекист. Он был нам как отец родной. С каждым из нас беседовал и обучал лично. Помню, на стрельбах у всех получается, у меня – нет. Мы стреляли со всех видов оружия, которые имелись в школе. Винтовки, пулеметы, немецкие автоматы… Наши автоматы тогда только появились.

И вот я стреляю, и вдруг сзади – «А ну-ка, дочка, стоп!» Прилег рядом – «А ну-ка еще раз. Прицелилась правильно. Стреляем. А зачем глазик-то закрыла?»

Мы еще учились, а первые партизанские отряды уже остро нуждались в радистах, которых еще было очень мало. Радиостанции тоже были еще довольно несовершенными: весили более 16 кг, имели малый радиус действия… Мы начинали с изучения РПО-1. Так прямо и называлась РПО – радиостанция партизанских отрядов. Она постоянно усовершенствовалось: сначала РПО-1, потом РПО-2, РПО-3… Там же, в спецшколе, осваивали кодирование – специальные уроки по 12 часов. Уставали, конечно. Но что делать, надо же было набрать практики. А это было не так просто. Интересно то, что если немецкий разведчик взял бы мою радиограмму, то он увидел бы латинский шрифт, но не смог бы разобраться в сообщении.

Из УШПД первый раз я вылетела на задание в Брянский лес. Меня направили во 2-й Ворошиловский, к Гудзенко Иллариону. Эта сильная партизанская бригада почти вся состояла из кадровых военнослужащих. Гудзенко даже побывал на приеме у Сталина, и как-то рассказывал, что Сталин сразу же спросил у него: «Где ваша семья, товарищ Гудзенко?» А тот ответил, что возможно эвакуировалась, но точно он не знает. Через два дня, пока Гудзенко находился в Москве, он уже твердо знал, где его семья, и что о ней позаботятся. Вот как действовали! Не дожидаясь указаний, опросили всех остальных присутствовавших на приеме. А как это было приятно всем командирам. Сталин внимательно выслушал каждого о боевых действиях и том, что необходимо для партизан. И потом в конце он сказал: «Вы в данном случае являетесь вторым фронтом».

Гудзенко И.А

(Прием партизанских командиров у Сталина состоялся 1 сентября 1942 года. На прием были приглашены командиры белорусских партизанских отрядов и объеденений: подполковник Емлютин Д.В., Ромашин М.Н., Сепченков М.И., Дука М.И., Покровский Г.Ф., командир отряда им. Ворошилова подполковник Гудзенко И.А., тт. Боженко, Козлов, Кошелев, Бондаренко, а также командиры украинских партизанских отрядов Ковпак С.А. и Сабуров А.Н. Прим. – С.С.)

На каком самолете вас доставили к партизанам?

Самолет полка Гризодубовой, «Дуглас». Когд мы ночью перелетали линию фронта, боже, какой был обстрел. Стало светло, как днем. Летчики – это опытнейшие, прекраснешие люди. Спросят: «Дочка, летим первый раз?» Я говорю: «Первый раз», – «Садись сюда, ближе к кабине. Здесь тепло». Очень хорошие ребята. Помню, посадили нас, дали парашюты... Помощником, вторым номером у меня был Самойленко Виктор. Мы полетели уже с более совершенной РПО-4. Первые радиостанции весили 16 килограмм. Ну, разве могла я, девчонка, поднять 16 килограммов? Не могла, конечно. Причем, у меня приемник был на батареях, а передатчик – на движке, который надо крутить. У него тоже вес был приличный…

Приземлились еще ночью. Кругом незнакомые люди, но чувствовалось, что нас ждали, и что нам рады. Это было приятно. И еще, я никогда раньше не видела таких лесов. Где там, на Донбассе увидишь такие леса? Потом кто-то представился, сказал, что они со 2-го Ворошиловского. Началась разгрузка боеприпасов…

От аэродрома вы пошли пешком?

Нет, что вы? Позволили бы радистам идти пешком. Они готовы были нас на руках нести. И потом, кроме нас еще забирали боеприпасы. А для этого пригнали много саней. Отряд тогда располагался в землянках возле Скрипкино. Вы знаете, нас сразу окружили вниманием. Но никаких ухаживаний, упаси бог. Командир всегда спросит: «Катюша, как тут? Ребята тебя не обижают? Выбрала кого-нибудь себе?», – «Нет, еще не выбрала…»

Мы прибыли 23 февраля, в день Советской Армии. Приближались самые тяжелые дни для всего партизанского движения. В рейд ушли Ковпак и Сабуров. Немцы уже готовили блокаду...

Ковпак уже был известен?

Ну, конечно. Ковпака мы знали. У нас радиоузел огромнейший был. Да, когда в рейд вышли Ковпак и Сабуров, Васильевич (муж рассказчицы) шел перед ними.

А про Наумова вы слышали?

Да. Но я его лично не видела, а вот Ковпака видела.

Как тогда оценивался степной рейд Наумова?

Все что приносило вред врагу, оценивалось положительно.

Просто положительно? Или это было что-то из ряда вон выходящее?

И тогда тоже оценили, ну, что вы…

Вам запомнилась ваша первая радиограмма?

Конечно. Первая передача была о том, что мы прибыли, находимся в соединении, в бригаде Гудзенко. И первая связь у меня не получилась... Кто-то там, бестолковый в Москве сидел за приемником, вот и не получилось. Я ее слышу, а она меня не слышит: «Вас не слышу, вас не слышу». Так вот бывает… Я очень сильно переживала. А мой второй номер, Витька Самойленко, говорит: «Катерина, знаешь шо? На пистолет, стреляйся». И смеется. Тоже мне Василий Теркин. Хорошо, у нас запасные варианты были. Я потом включаюсь еще раз, по запасному, и дело пошло. Тут же командир: «Связь есть?» – «Есть!» – «Передавай радиограмму!»

Прием радиограммы. Ковалева в наушниках

Передавались сообщения личного характера?

Нет, исключительно служебные.

На случай провала у вас был какой-то условный знак?

Конечно. Но особенностей я сейчас не помню. Имелся определенный шифр. Однажды, когда мы остались с группой одни и уже не надеялись, что останемся живы, я готова была его применить. Это произошло летом во время «большой чистки». А зима прошла достаточно спокойно, отряд действовал как обычно, и все было нормально. Наша бригада тоже готовилась выйти в рейд, но пришлось обороняться.

Перед тем, как началась блокада, произошел один примечательный эпизод: рота власовцев перешла на сторону партизан. В засаде сидели хлопцы с нашей бригады. Смотрят – идет строй. Вдруг его догоняет черная машина, из нее выходят эсэсовцы, арестовывают командира и уезжают. Солдаты сообразили, что дело дурно пахнет, и давай бежать к партизанам. Их быстренько раскидали по батальонам, и они воевали уже вместе с нами.

После войны я читала, что немцы все тщательно распланировали, лес был пунктуально разбит на квадраты. А потом начался прочёс…

Первые дни бригада держалась – шли упорные, очень тяжелые бои. В Смильже еще работал наш аэродром: я передавала радиограммы, прибывали самолеты, отправляли раненых… Помимо меня на аэродроме еще работали радисты от орловских партизан. Это все очень сложно, не так просто, как кажется... Тяжело вспоминать.

Бригада держала удар, но потом прорвали справа. Смяли роту 1-го Ворошиловского… В «окно» пошли танки. Первый раз я передавала открытым текстом и… матом. Я даю радиограмму, а мимо едет повозка с ранеными. На ней лежит наш красавец, казак Коля. Высокий, стройный парень... Ранение прямо в лицо. Можете себе представить, он лежит, а у него все залито кровью. А у второго, Иван Ивановича, – так называли одного молодого парнишку, разведчика, – видно как сердце работает. Подумала, что только бы их успеть отправить, и начала запрашивать самолет. Но тут нас засек немецкий «кукурузник» и начал обстреливать. Из домика лесника мы с Виктором выскакиваем, перебегаем по поляне, а немец по нам сверху бьет, да еще второй прилетел. Мы перебегаем, прячемся за деревья. Потом чуть дальше, забрасываем антенну и продолжаем передачу. А в Москве у приемника кто-то опять спит: «Дорогой товарищ, вас плохо слышу». Тут бьют вовсю, и насмерть, а она плохо слышит! У меня в глазах стоит Коля и этот, наш разведчик... Да перед этим еще раненых привезли. И я не могу дать им самолет! Вот тогда я прямо передаю открытым текстом: «Ашэр танки, Ашэр бой»…

А что такое «ашэр»?

HR – здесь, тут. Таков был шифр. Господи, как же я кричала: «Здесь танки, здесь бой. Прошу ПКВ, прошу ПКВ…» А эта талдычит: «Дорогой товарищ, я вас плохо слышу». Тут я взорвалась: «Да к черту тебя! Дай ПКВ, дура! Дай ПКВ! Глухая ты с***а, дай ПКВ! Пэ-Ка-Вэ, Пэ-Ка-Вэ, Пэ-Ка-Вэ…»

Моя подружка, когда отряд уходил в рейд, сказала: «Катюша, если тебе придется туго, зови ПКВ». Она условилась о помощи с нашим лучшим радистом на радиоузле в Москве. А звали его Проняков Константин Владимирович. Я потом с ним встречалась...

ПКВ пришел и услышал меня. Только включилась, прибежали разведчики – «Катя, сворачивайся! Немедленно, потому что нас обошли!» И тут я слышу немецкий танк. В лесу стоит страшный грохот. Быстренько передаю ПКВ: «Прошу, прошу, прошу…» Отстучала, свернулись…

Это был последний самолет, на котором улетели последние раненые. Забрали Ивана Ивановича, и забрали Колю. Что удивительно, Коля остался жив. А какая у него была жена, просто красавица. Я ехала с детьми из Омска, бежала на поезд и заметила что-то такое знакомое... Это был Коля. Они с женой ехали в Москву.

Шрамы на лице остались?

Там лица вообще не было. Они ехали к врачам, чтобы хоть что-то сделать. Но она очень красивая. Так что все нормально.

Разведка прибежала к вам. Что было дальше?

А что дальше? Мы сразу идем на командный пункт к командиру, сворачиваемся, и вместе отходим, потому что немцы начинают теснить нас. Гудзенко тогда принял решение прорываться побатальонно. Наша группа вместе с разведчиками насчитывала 12 человек. Мы попробовали пройти к Десне, но там нарвались на засаду. Немцы тоже ведь не дураки, действовали весьма разумно. Нам еще очень повезло, что мы отбились... Тогда как раз радистку Настю выбрасывали, с орловского штаба. Это тоже интересный момент. Мы должны были ночью принимать груз, а рядом сидели немцы. В лесу ночью темно, хоть глаз выколи. А они ночью воюют неохотно. Было условлено, что мы подойдем к определенному месту, где нам выбросят боеприпасы. На Большой земле знали о нашем плачевном состоянии. Вообще, в центре за этим очень строго следили. Вот мы идем, и кто-то на кого-то наступил, или наткнулся – «Ой, я думал, что ты немец», – «Кой черт, я тебе немец!» А рядом немцы по-своему говорят, и нам это отчетливо слышно! Приготовили мы костры. Немцы услышали, как мы возимся, притихли... И вдруг слышим – тук-тук-тук-тук… Наш партизанский кукурузничек летит. Спускается вниз, и до нас доносится крик – «Партизаны, вы где?» Командир сразу же из ракетницы дал два раза. Сверху – бах, бах, – нате вам, шлепаются патроны в ящиках. Немцы уже всполошились, а тот делает второй круг и кричит: «Принимайте Дуглас! Принимайте!» Проходит низко, прямо над нами и поднимается вверх. В это время мы слышим, как разворачивается «Дуглас», и сразу же вспыхивают костры. Немцы были ошарашены такой наглостью! «Дуглас» разворачивается, бросает нам груз: продукты, но основное – это боеприпасы. Командир смотрит – на парашютах висят люди, два человека. Это выбросили Настеньку с радиостанцией «Северок» и разведчика. Немцы пришли в себя, тоже бросились принимать груз. Хлопцы сцепились с ними… Нормально им (немцам) там по мордам надавали.

Вот мы получили боеприпасы, и командир решил пробиваться к Десне. Но это не удалось, потому что лес обложили очень хорошо.

Раненых много было?

Были. Сразу скажу, что партизаны раненых не оставляли, несли их на себе.

Вас прижали к Десне, так?

Да. Мы прошли по краю болота до большого рва. Похоже на ирригационный канал. Видимо, до войны там занимались осушением. Но немцы знали, что тут можно пройти. Мы шли первые, растянулись еще так... Вдруг обстрел. Стало светло как днем. Все давай перепрыгивать через канаву. Помню, как кричал начальник особого отдела: «Девочки, от дерева к дереву!» Настеньку только выбросили, она еще ничего не соображает, поэтому я ее за себя прячу. Стрельба прекратилась так же резко, как началась. Опять темень. Куда ни ступим – никого. Где, что? Но разведчики сразу спохватились, начали нас искать. В итоге получилось, что собралась группа из 12 человек, включая четырех разведчиков. Кто-то предложил: «Давайте подождем, когда начнет светать». Ребята ориентировались хорошо, но в такой кромешной темноте, что толку от этого. В какую-то яму забились, решили ждать... Уже потом, когда стало чуть светлее, решили идти. Туда сунулись, сюда сунулись – везде бьют. Ну, безвыходное положение. Немцы начали обжимать кольцо. Простреливался весь этот участок, причем пули шли низко-низко. Мы снова прижались к болоту. Там лежало большое сухое дерево. «Пусть, – ребята говорят, – узнают, как партизаны умирают. Без боя не сдадимся». Пересчитали патроны, гранаты… Я уничтожила шифры. Остался только запасной, в голове. И тут один товарищ говорит: «Нет, хлопцы, давайте перейдем на другое место! Там проскочим». Остальные поначалу заупрямились, но его поддержала: «Попробуем, а!..» Опять прошли по краю болота через лесочек с кустарником. Миновали несколько оросительных канавок. Перешли, и получилось очень умно. Мы лежим в воде, радиостанция, оружие, гранаты – на сухом. Впереди нас кустарник. Немножко дальше – там болото изгибается и чистота. Прямо к нам немцы подойти не могут: во-первых, там вода, а во-вторых, нам видно все. И вот сначала долгий обстрел был. Мы лежали в болоте. Потом пошла цепь. Первая – власовцы. Идут прямо на нас. Но пока мы их видим, а они нас нет. Я Настеньку сильнее прижала, говорю: «Девочка, давай еще чуть-чуть, чтобы не было видно из-за кустов». Вот они приближаются, подходят к воде... И-и-и, цепь разрывается, а их командир кричит: «Принять правее!» Они берут немного правее, и получается, что нас как будто бы обходят. Боимся вздохнуть. Власовец проходит буквально в двух-трех метрах от нас!

Уже потом, в мирное время, я думала: «Как я, вообще такое смогла выдержать?» Наверное, потому что у меня еще не было ни детей, ни семьи. Мы знали одно – у меня есть Родина. Все, больше ничего!

Они прошли мимо. Мы сразу поднялись, все мокрые. Я глянула на ребят и засмеялась. Наверное, ребята подумали, что я съехала с катушек. А у меня не нервное, мне просто вообще было смешно, в каком виде мы вылезли из болота. Вдруг слышим – «Вав, вав», – лай собак. Идет вторая цепь! Это уже немцы. Тут труднее, с ними этот номер может не пройти. Командир, значит, говорит: «Немцы идут, давайте мы перед ними пойдем».

Нам удалось проскочить в разрыв между цепями. Дорогу мы перешли, как только по ней проехали мотоциклы и автомашины. Продвинулись немного дальше, остановились, присели отдохнуть… о, Господи, а прямо за кустом немцы готовят амбразуру. Уже прочистили и ставят пулемет. Рядом окопы копают... Этот парень опять говорит: «Надо, уходить отсюда, дальше». Пошли, и по дороге встретили еще одного партизана. У этого дела еще «лучше» – говорит, что вел раненую медсестру. Они тоже сидели в болоте, но порознь... И когда он увидел, что немец тащит эту медсестру за руки из болота, то не выдержал и выбежал из своего укрытия. Рассказывает нам: «Я выхватил прямо у него из рук, и потянул к себе. А в немцев бросил гранатой…» Не помню, как ее звали, эту нашу медсестру. Немец ее отпустил, но они там, в суматохе стреляли друг в друга, и поранили ее…

Выжила?

Ее уже потом привели, когда мы вышли из кольца и встретились с остальными.

Для чего десантировали дополнительного радиста?

Может быть, считали, что мало радиостанций. Это Орловский штаб так решил. Тысячу человек в бригаде, что вы хотите?

Гудзенко вышел из окружения?

Он выходил с остатками батальонов Азарьяна и Симоняна. Азарьян говорил, что во время боя лежал рядом с Гудзенко. Немцы стреляли очень густо. Потом, как только прекратилась перестрелка, командир бригады только приподнял голову и попытался выглянуть из-за дерева… «Смотрю, – говорит, – он упал». А Строкачу кто-то доложил, что он покончил с собой. Лично я не верю, что Гудзенко мог застрелиться.

Вообще, потери были большие. Вышло порядка 500 человек или чуть-чуть больше... Правда еще часть людей, довльно большая группа, после того боя вышла к фронту во главе с комиссаром Олейником. Фронт стремительно приближался – дело шло к Курской дуге. А мы после блокады так и остались в лесах. И вот на что немцы умные, а дорогу нам невольно показали. Ночью мы вышли к железнодорожному мосту через Десну, и справа от него перешли на другой берег, под самым носом у охраны. Потом отряд встал на отдых. Мы были очень уставшие. Остановились в лесочке прямо у дороги, по которой постоянно ездили немцы. Они даже не могли предположить, что партизаны могут себе такое позволить, и что это сделает такая крупная группа. Вы знаете, вспоминается такой момент. Недалеко от меня лежит наше боевое охранение, наблюдает. И вдруг мы слышим, как какой-то малыш поет: «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет…» Это пастушок пасет лошадей. Село неподалеку…

Летом 43-го мы соединились с армией в районе Гомеля. По возвращении в Москву, помню, как я докладывала полковнику, начальнику 3-го отдела Косовскому. Тогда штаб находился там, еще не переехал в Киев. Косовский мне говорит: «Ну, полетишь снова?» Я говорю: «Да, но я хочу хотя бы одну ночь поспать спокойно». Ведь, все время в напряжении. У меня руки тряслись, а я не даже замечала. Он глянул – «У-у, все! Отдыхать! Получи то-то, то-то…»

Отдыхала недолго. Последовали сразу две командировки на фронт. Через линию фронта вышло соединение Андреева, его расформировывали. Поехали наши штабисты, и просили дать хорошего радиста. Я уже была радистом I класса, поэтому выбор пал на меня. Тут как раз Киев взяли, и УШПД перебрался туда. Из Киева меня в составе группы направили в Ровно. Город только-только освободили, там шла переформировка партизанских объединений: кого-то отправляли на гражданку, кого-то – в армию, кого-то – в разведку... Меня направили в Отдельный разведывательно-диверсионный отряд имени Хрущева.

За нами приехал на повозке политрук из отряда. Мы все наше добро положили к нему, и поехали в отряд. Пока ехали, познакомились – кто, да что... Я рассказала, что недавно из Брянского леса. Он тоже оказался брянский волк: вырос возле Брянска и там, в лесу прошло все его детство.

Командир отряда как-то холодно отнесся к нам. Да и мне тоже не очень понравилось их часть. Можете себе представить, в нашей бригаде была тысяча человек и в основном все кадровые военные. У них и выправка, и форма – все как у армейской части… А здесь в основном гражданские, да еще и молодежь одна. Ну, думаю: «Боже мой. Куда я попала? Что это такое?»

Командир назначил мне помощника, здорового такого парня, Сергея Задорожного. Нужно же движок было крутить для радиостанции. Дали повозку хорошую, добрых лошадей – «Вот, Сергей, ты отвечаешь. Возишь ее, смотришь за ней».

И тут вроде у меня уже изменилось к ним отношение, и я вроде бы успокоилась. Отряд выдвинулся из Ровно. Ночью на Буге предприняли попытку пересечь линию фронта. Сначала была небольшая стычка. Ребята ехали, все шутили, шутили… и вдруг команда – «Отряд, к бою!» Все моментально подобрались, умолкли…

В результате скоротечного боя сбили заслон, и пошли дальше. Потом, когда переходили линию фронта, снова начался бой, но уже более сильный. И все равно наш отряд прошел хорошо. Тут у меня сразу к ним изменилось отношение. Отряд боевой, организованный. Причем каждый знает свое место. Сколько потом рейдировали по Польше! Там наладили взаимодействие с Армией Крайовой. Занимались не только разведкой, но и диверсиями на железных дорогах. Действовали в несколько групп. Одна здесь, вторая там, третья... По указаниям из получаемых радиограмм в определенных местах ввязывались в бои. Все не так просто, как кажется. Я постоянно передавала радиограммы: что-то подорвали, там боеприпасы, такие-то полки, такая-то техника...

Отряд быстро вырос. Уже набралось около 300 человек. В отряд из сел постоянно приходили люди… Вот тут живет недалеко, в Золочево, Екатерина Дмитриевна. Она с целой группой молодежи пришла из одного села. Они тогда в Польше жили. Помню, проходили возле Томашова. Город остался слева, мы его обошли, и нас немножко преследовали. Потом мы оторвались, подошли к шоссейной дороге. На ней было большое движение... Только остановились, я сразу начала передавать радиограмму, – что-то нужно было срочно отправить. Вернулась группа Бугримова, и говорят: «Мы видели, как вы двигались…»

На отдыхе. Польша 1944. С кобурой - Е. С. Ковалева. (Танцует с политруком отряда) Г.В. Ковалев - в кубанке, в центре. С баяном - партизан Завьялов

Поляки как к вам относились?

Помогали. Но нас очень хорошо обеспечивал Украинский штаб партизанского движения: сбрасывали грузы, садились самолеты. Помню, пока в Сольской пуще стоял наш отряд, много приняли самолетов. И тогда, по-моему, Катя пришла с группой молодежи из села. Немцы там устроили дебош, начали насиловать девушек. Так Васильевич послал разведчиков: «А ну-ка, наведите порядок! Покажите, как надо себя правильно вести». Они им показали...

Вы знали, что против вас воюют власовцы и в лесу вас ловит такой же русский человек, как и вы. Скажите, не возникало ощущения гражданской войны?

Нет. Мы к ним относились как-то с пренебрежением, или с брезгливостью что ли...

Что за части воевали против вас в Польше?

Там разные были части. Они же тоже не сидят на месте!

Потом в Белгорайском лесу собрались к нашему отряду присоединились отряды Прокопюка и Карасева. Эти два отряда от КГБ.

(Отряд НКГБ СССР «Олимп» - В. Карасева, отряд НКГБ СССР «Охотники» - Н. Прокопюка.

В недрах интернета найдена примечательная радиограмма:

Радиограмма командования ровенского партизанского соединения им. Щорса начальнику УШПД т. Строкачу о действиях командира партизанского отряда НКГБ СССР «Олимп» В. Карасева (с приложением)

8 сентября 1943 г.Шифровка вх. № 8332

Отряд НКВД, командир т. КАРАСЁВ, дислоцирующийся в лесах Наровлянского района Полесской области, ловит диверсионные группы других отрядов и под страхом расстрела подчиняет себе.

Из моего отряда задержал группу КАРПЕНКО, группу отряда им. Ленина ДОМШИНА.

Прошу Вашего вмешательства [против] учинённых безобразий КАРАСЕВА и возвращения групп и вооружения отряду, чтобы избежать неприятности для КАРАСЕВА.

ТАРАТУТА, БУГРОВ

Рукописная пометка: "Т. Судоплатову. (Слово неразб.) срочно доложить. Предложить Карасёву подобных действий не проводить, вернуть забранных людей. 14.9. (Подпись неразб.)".

8.9.43 г.

СПРАВКА - ТАРАТУТА - командир, БУГРОВ - комиссар партизанского отряда, действующего [в] Домбровицком районе, 50 км северо-восточнее г. Сарны, численностью 321 чел.

Прошу принять меры.

НАЧАЛЬНИК УКРАИНСКОГО ШТАБА ПАРТИЗАНСОКГО ДВИЖЕНИЯ КОМИССАР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

(Подпись) СТРОКАЧ

ЦДАГО Украгни. - Ф. 62. - On. 1. - Спр. 1340. - Арк. 165.

Копия. Машинопись.)

Почему именно от КГБ?

Ну, а как?.. Мы же потом переписывались. Да и тогда все знали.

Чем они отличались от вас?

Я не знаю. Они делали то же самое, что и мы. Их окружили вместе с отрядом Яковлева, – там наши с ними были, рассказывали потом. Они прорвались из окружения. Прорыв возглавили Прокопюк и Карасев. И пришли к нам в Сольскую пущу, – там недалеко. Раненых много привезли. Василич всех отправил на большую землю! Самолеты садились один за другим. А один сел неудачно и поломался. Его прятали под ветками, пока не отремонтировали. Потом прислали специалистов, они починили и отправили.

Получилось, что мы задержались. У немцев 30 тысяч, у нас – три. Окружили. Уже обжали так, что было, только попробуешь отойти куда-то за кустик, а там уже хлопцы сидят... Просишь отвернуться, – все было по-простому.

Попробовали прорваться одну ночь – не получилось. Вторую ночь попробовали, – та же история. Тут Васильевич «выдает»… А там же подполковники и полковники в командирах. Субординация, все такое… Он послушал их, и говорит: «Э, нет. Так дело не пойдет. Мы лучше знаем район, – к Шангину Борису Григорьевичу обратился, говорит, – Давай, твое соединение (400 с лишним человек), да мое. Мы возглавим прорыв». Уже дальше тянуть было нельзя.

Партизаны в атаку идут не одним «ура», нет. Каждое принятое решение дорого стоит! Василич распределил участки атаки: «Вот отсюда до сюда –твоя забота, а это – моя. Атакуем одновременно!» Теперь к нам: «Связные работают так-то, так-то. Вы (радисты) во втором эшелоне!» Потом батя мне в подчинение присылал связного и взвод автоматчиков, а сам возглавил прорыв. Вот еще попробуй за ним успеть! Мы побежали его догонять. Гляжу – а он вдоль по цепи в полный рост идет, бойцов в атаку поднимает! И все должны его видеть: и свои, и противник.

(В Яновских лесах Люблинского воеводства в начале июня 1944 года собралось около трех тысяч советских и польских партизан, в том числе соединения В. П. Чепиги, Б. Г. Шангина, имени Александра Невского, отряды М. Я. Наделина, И. Н. Баннова, оперативные группы Н. А. Прокопюка, В. А. Карасева и др.
С этой силой местные гарнизоны и карательные отряды гитлеровцев справиться уже не могли. Немецкое командование стало спешно стягивать к Люблинским лесам регулярные части. В течение 8 и 9 июня в районе Яновских и Липских лесов были сосредоточены 154-я и 174-я немецкие пехотные дивизии, часть 213-й пехотной дивизии, 4-й полк СС, один мотобатальон, калмыкское воинское соединение «доктора Долль», которым руководил Верба О. Р., бомбардировочная и разведывательная авиация и ряд вспомогательных частей. К 14 июня в ходе непрерывных ожесточенных боев гитлеровцам удалось полностью окружить партизан, но сломить сопротивление отрядов им не удалось. Большую помощь партизанам оказали советские летчики, сбросившие им боеприпасы, оружие и продовольствие. В ночь на 15 июня в результате удачного маневра основной массе партизан удалось вырваться из окружения и сосредоточиться в Билгорайских лесах, сохранив всю боевую технику. Советские самолеты сбросили им оружие и боеприпасы.
Новая попытка гитлеровцев окружить партизан была полностью сорвана мощным 15-минутным партизанским штурмом. Вражеские цепи были прорваны на двухкилометровом фронте. Все отряды партизан ушли в Немировские леса. Гитлеровцы были вынуждены снять блокаду лесов и ограничиться операциями отдельных крупных карательных отрядов. Прим. – С.С.)

Вам он, наверное, понравился тогда?

Да, конечно. Спокойный такой.

Ухаживал за вами?

А кто его знает, как он ухаживал. Как только политруки вокруг нашей повозки начнут крутиться, он сразу: «Политруки, вперед! В голову колонны!»

А тогда бойцы вслед за ним пошли. Рванул так, что мы его нагнать так и не смогли. Немножко еще задержались, поскольку ранило одного бойца, нашего артиллериста, в ногу. Я быстренько перевязала... В общем, выскочили из окружения. За нами пошли остальные отряды. Им Васильевич связных вовремя послал, не забыл.

Рейд закончился тем, что соединились с армией, получили приказание вернуться сюда во Львов для расформирования, потому что у нас было очень много молодежи. Когда мы соединились с Красной Армией, у нас уже были отношения. Тут трудно сказать что-то... Что-то я к нему почувствовала, что-то он – ко мне. И вот когда мы отмечали выход к своим, решили заодно свадьбу сыграть. У нас была очень красивая свадьба в селе.

А дальше мы вернулись в Киев. Он писал отчет, я тоже докладывала и написала отчет. Я также доложила «своему» полковнику, что я вышла замуж. Он нас сердечно поздравил. Строкач тоже вроде поздравил, но как-то с прохладцей. Он хотел меня еще одно на задание послать, а тут свадьба. (Тимофей Амвросиевич Строкач – советский государственный деятель. С 1942 по 1945 начальник Украинского штаба партизанского движения. Прим. – С.С.)

Какое впечатление на вас произвел Строкач?

Хороший дядька. Был для молодежи как родной отец. Интеллектуал. Если бы он был жив, мы бы тут не остались (во Львове), уехали бы в Киев. Он нам с этой квартирой помог.

Сколько было радистов в соединении?

Ну, сколько… моя помощница, Валя. У нее была своя рация, «Северок». Но знаете, я привыкла к тому, что все делала сама, за все отвечала сама, и никому не доверяла. Тем более, что ее «Северок» имел свой шифр. У Васильевича, вообще, было три радиста, а один из них – испанец, Хосе Сандаваль. Да, настоящий испанец, капитан Республиканской армии. Толковый парень. У него радиостанция, у Володи – РПО-4, у меня РПО-4, и у Вали – «Северок». Она уходила с одной из групп, и обеспечивала связь с нами. Очень удобная маленькая радиостанция, как чемоданчик…

Знаете, у нас в отряде были даже два француза, аж из самого Парижа. С ними как получилось… В дороге поздно вечером одна колонна задержалась. Отряд движется в темноте, и тут они (немцы) на машинах врезаются прямо в колонну. Тут же звучит команда: «Отряд – к бою, третья рота – обойти кругом!» В темноте завязался бой. И помню, немецкий офицер в одиночку попробовал отойти. Но хлопцы очень хотели иметь офицерский пистолет... Уйти ему не дали, один паренек убил его. В подбитой машине нашли этих двух французов. Они потом воевали вместе с нами. Когда мы прорывались в Сольской пуще, один француз вел за собой корову. Вот какой хозяйственный!

Оба после войны вернулись во Францию. Потом прилетали к нам в Москву с сыном Долорес Ибаррури.

Осталось в памяти, что кушали?

Да что попало! Нам, бывало, сбрасывали продукты. Но в основном ели картошку. У немцев немало продуктов забирали. Знаете, разведывательно-диверсионные отряды все время в движении.

Партизан не баловали наградами. У вас же я вижу несколько боевых наград…

Орден «Боевого Красного знамени», «Партизану отечественной воны» – это когда я восстановила связь, мне дали. Два польских «Партизанских креста». Меня представляли к награде не один раз. Из бригады представление еще шло сначала в УШПД. А штаб уже потом посмотрит еще, как я работала, и какая была связь. И вот если в штабе решат... Я должна была иметь несколько наград, но не таких высоких, а поменьше. У нас это было не так просто.

Вы не натирали мозоли в сапогах?

По-всякому было. Портянки всегда держала запасные, как учили меня опытные солдаты.

А на случай плена, какие у вас были мысли?

В плен я бы не сдалась. Никогда, что вы. Радиостанцию я не могла отдать, да и себя не могла. Я боялась ранения и держала на этот случай гранату. Было на слуху, что сделали с Черниченко Тоней. А потом бросали листовки, что она предатель. Но она не могла предать.

Насколько хватало батареек рации?

Я не считала, но помню, что нам хватало. А в Польше так вообще проблем не было. Там у нас знакомый фотограф был. Он помогал доставать батареи. Вообще, поляки в 44-м году к к нам нормально относились. Среди простого народа всегда есть взаимопонимание. Ну и конечно надо сказать, они очень практичные люди. И любят показать, что все польское – лучшее. Немножко похвастаться, прихвастнуть немножко.

Это мы в Польше в 1944 году. Три радиста Я, Валя и Володя. У Вали  в чемоданчике рация Северок

Спасибо вам большое. Хочу вам пожелать здоровья. Я вам благодарен, что вы, несмотря на болезнь, нашли силы для разговора.

В заключение хочу сказать, что я постоянно анализирую прожитые годы. Сейчас в моде разные толкования нашей войны: пишут про панику, бегство, и прочее... А как же мы, группа из 23 комсомольцев?.. Мы ехали, и паники не видели. Приезжаешь на станцию, сразу обращается комендант: «Туда-то, туда-то, ваш поезд такой-то…» И еще одно скажу. Мы, несмотря ни на что, все же таки победили. А почему? Мы все хотели этой победы, все народы, в независимости от национальности. Все вместе воевали и победили. А если бы были поодиночке, как сейчас… так нас бы разбили.

Львов. Осень 2013 г.