Я родился 12 декабря 1921 года в с. Новоселовка Брацлавского района Винницкой области. Родители мои были из крестьянской семьи, отец трудился кузнец, мать – простая труженица, потом стала колхозницей. Семья была большая, одиннадцать детей. Самая младшая сестра Вера – 1930-го года рождения. Хорошо помню, как проходило вступление в колхоз, в него активно записывались люди, проводилась мощная агитационная кампания, я к тому времени был уже учеником второго класса, так что о преимуществах системы коллективного хозяйствования рассказывали и нам. Вообще-то наше село было малограмотным, крестьяне в подавляющей массе совершенно не имели образования. Будучи второклассником, я сам превратился в учителя, показывал односельчанам, как писать буквы, ведь нас хорошо готовили в школе. В целом коллективизация у нас прошла без особого шума, даже не помню, раскулачивали ли кого-нибудь у нас. Только одну польскую семью Жураковских затронули, они жили особняком на хуторе вблизи села, но никого не выслали. Они остались жить в селе, только разобрали их дом, который перенесли в центр села, и в нем расположился сельский совет. А вот с репрессиями по политическим мотивам мы сталкивались. Репрессирован был мой дядя, родной брат матери, поляк Ян Краевский, сельский кузнец, умело ремонтировал серпы и прекрасно выправлял плуги. Любил выпить, и во время коллективизации, я точно не помню, в какой год, он после того, как принимал, что называется, на грудь, лазил на крыши домов, где делал водосточные трубы. При этом всегда напевал какую-нибудь песенку. Однажды приехал из района какой-то уполномоченный, и слышит сверху такие слова: «И колхознику труба, и рабочему труба!» Приехавший возмутился: «Ты что поешь?!» Дядя же ответил: «Три рубля – и тебе труба!» Вскоре Яна Краевского забрали, и он исчез бесследно.
Отец умер в 1930-м году. Дело в том, что во время Гражданской войны он служил в 1-й Конной армии, где трудился кузнецом, и был ранен в одном из боев, ему прострелили легкие. В итоге к нему пристал туберкулез, который не смогли вылечить. В 1932-1933-х годах был голод, но мы его выдержали, в семье потерь не было. Только в 1939-м году я окончил седьмой класс, на два года отстал от своих одноклассников. Как так получилось? Одеваться не во что, поэтому я стал наниматься в соседнее село к одному крестьянину, пас ему коров и овец, за эту работу он меня одевал и обувал, и я шел в школу. Закончил шестой класс, к тому времени одежда износилась, и я опять стал наемным пастухом, тем более, что тот крестьянин сам пришел к нам в дом и предложил мне снова поработать на таких же условиях. Так я пропустил два года учебы. По окончании школы меня приняли в комсомол, и я решил поступить в Винницкий педагогический техникум, который мне подсказали и рекомендовали наши учителя. Поехал по рекомендации районной комсомольской организации, приняли меня, но помощи со стороны матери никакой не было, ведь у нее на шее оставались младшие братья и сестры, а мама была уже пожилой, как-никак, 1896-го года рождения.
В Винницкий педагогический техникум из села поехало три человека, все мы поступили и сдали экзамены. Начались занятия, и тут же пришли трудности, ведь денег нет, из дому не могут помочь, ни моя мать, ни родители товарищей. По ночам ходили подрабатывать на железную дорогу. Тяжело приходилось, где-то примерно месяц мы так проучились, и тут представители Винницкого горкома комсомола пришли в техникум, уже зная о том, что многие первокурсники испытывают трудности с деньгами, и предложили завербоваться на военный завод № 53. Естественно, многие согласились, и я в том числе. Это был октябрь 1939-го года. Так что по рекомендации горкома комсомола нас приняли на работу на это военное предприятие, находившееся в городе Шостка Сумской области. Там мы прошли определенное обучение, при заводе окончил восьмой класс вечерней школы. Начал трудиться, зарабатывал какие-то деньги, хотя выполнял неквалифицированную работу. Но с первой же получки послал матери 25 рублей. Дома была большая радость – ого, сын работает, да еще и деньги прислал.
До мая 1941-го года я проработал на этом заводе, не призывался, потому что был на «броне», поскольку предприятие являлось военным. Но в 1941-м году с многих молодых рабочих сняли «бронь» и забрали в армию. 5 мая 1941-го года прибыл в воинскую часть, расположенную в городе Новоград-Волынский Житомирской области. Служил в автотранспортном батальоне 35-й танковой дивизии 9-го механизированного корпуса. Попал туда, потому что при заводе по линии ОСАВИАХИМа окончил курсы шоферов, имел права третьего класса, это для армии было важным делом. Благодаря квалификации рабочего и водительскому удостоверению вскоре меня сделали инструктором по работе с дизельными двигателями, потому что в военной технике танки и машины были в основном на дизельном топливе, хотя в нашей части стояли на вооружении Т-26, которые имели бензиновый 4-цилиндровый двигатель. Начал я работать, но моя карьера инструктора прервалась с началом войны.
Как раз накануне Великой Отечественной войны в субботу 21 июня 1941-го года я поехал с бригадой получать танки Т-34, две штуки на дивизию. Меня послали туда, потому что многие танкисты имели слабую подготовку и не разбирались в технике, а я хорошо знал устройство 12-цилиндрового V–образного двигателя В-2, который стоял на танках. Получили мы Т-34 и в тот же день прибыли на них своим ходом в расположение дивизии часов в двенадцать ночи, в один из танковых батальонов нашей 35-й танковой дивизии. Т-34 считался засекреченным танком, со всеми ТТХ знакомились только под расписку с разрешения командира нашей дивизии полковника Николая Александровича Новикова. Так что еще ночью собрался командный состав в одной из казарм, познакомился с документацией, после чего мы лазили и смотрели башни в Т-34, и во время этого смотра началась бомбежка. Новоград-Волынский был крупным военным городком, имел свой аэродром и огромные склады с боеприпасами и горючего. Там что ясное дело, немецкие самолеты первый удар на нашем направлении нанесли именно по этому городку. Буквально в четыре часа утра началось страшное зрелище, от разрывов бомб кругом все горит, и город, и воинские части, и склады. На улицах море крови, валяются тела женщин, детей и стариков. Люди мечутся, но у военных свой порядок, ведь все воинские части вплоть до командира дивизии имели секретный приказ, согласно которому войскам была определена линия обороны на границе на случай войны. Так как я находился рядом с командованием в связи с осмотром Т-34, то узнал, что наша дивизия должна была выдвинуться в район Луцка. Мы после окончания бомбежки бросились по местам. И здесь я увидел, что началась массовая эвакуация мирных жителей, население бежало, ведь граница рядом, и немцы, по сути, уже рвались вперед. Вообще же некоторые мирные жители еще до начала предупреждали нас том, что немецкая разведка активно действует в нашем тылу.
Интересная деталь – многие призывники мая 1941-го года еще не приняли присягу, поэтому перед выдвижением на предписанную линию обороны нас построили, дали отпечатанную присягу и уже на ходу мы ее принимали. По дороге узнали, что 9-й механизированный корпус вошел в состав 5-й армии Юго-Западного фронта.
Наша дивизия двинулась по шоссе Луцк-Ровно в направлении Млинова Ровенской области навстречу врагу. Проехали город Ровно, всю дорогу немецкие самолеты нас утюжили. Много раненых, большие потери в технике. Шоссе и проселочные пути были буквально завалены трупами и сгоревшей военной техникой. Мирное население бежит, создает пробки. Поэтому только к 27 июня мы достигли территории в 15 километрах севернее Млинова и столкнулись с наступающими немцами, которые уже углубились на нашу территорию. На этом рубеже наша 35-я танковая дивизия развернулась и обороняла его до исхода 27 июня. Мы с ходу вступили в бой, и здесь выяснилось, что хотя наши Т-26 были быстрыми, но имели изношенные гусеницы, которые при передвижении слетали с катков, новую технику пока в бой не пускали, два Т-34 оставались в распоряжении комдива. Но все равно, в результате жесточайшего сражения нам удалось потеснить врага и остановить его продвижение. Помогло то, что мы столкнулись не с танками Варга, а с его передовыми частями на бронемашинах и мотоциклах, которые стремились пробраться к нам в тыл, но наши танки Т-26, вооруженные 45-мм орудием, легко их поражали. Надо отметить, что все мы страшно обрадовались и приободрились, увидев поражение и поспешное отступление врага. Захватили много пленных, трофейного вооружения и техники. После чего заняли оборону и окопались, к нам присоединились отступающие пограничники. Где-то с вечера после боя наступила тишина, мы отдыхали, покушали и спали. Но часов в пять утра немцы пошли в атаку. Целый день дивизия стояла в обороне, немцев ни на шаг не пустили, но к исходу дня пришел приказ – отойти на запасные позиции. Дальше наступил период беспрерывной череды боев и отступлений.
Минули наш Новоград-Волынский, потом на пути появился г. Малин. Мы здесь держали оборону в июле 1941-го года. Сам городок Малин небольшой, имел широкие торговые склады и рынки, в каждом домике были подвалы. И этот городок был снесен с лица земли в ходе боев, так как даже станция Малин переходила из рук в руки четыре раза. Оставляли позиции, занимали их немцы, после чего мы контратаковали, враги прятались в подвалах, откуда мы их выкуривали. Потом в атаку шел противник, и наступал наш черед прятаться в подвалах. Затем получили приказ на отход. Потери понесли ужасающие, военной техники практически не осталось, поэтому комдив приказал всем встать в строй, даже особый отдел, прокуратуру и медиков из полевого госпиталя в окопы направил. Тыловиков распределили по мотострелковым батальонам, в которых оставались единицы боеспособных солдат. Это было правильное решение, ведь враг ежедневно нас бомбил, куда деваться, только в окопе рядом с солдатом можно сохранить себе жизнь, так что никаких тылов уже не было. Даже штаб дивизии сидел вместе со всеми в окопах. Затем противник ударил из района Малина в общем направлении на Коростень с целью окружить наши части в начале августа 1941-го года, и мы были вынуждены начать отступление к Днепру.
Переправлялись мы через Днепр в районе Чернобыля 23 августа 1941-го года, после чего двинулись на Чернигов. На следующий день сосредоточились севернее этого города, и получили линию оборону на подступах к Чернигову со стороны Гомеля. Линия обороны 5 километров, а к тому времени во всей 35-й танковой дивизии осталось только 500 человек, и ни одного танка. Пулеметы, винтовки и все, больше ничего. Зато пулеметов было много, потому что когда мы при отступлении бросали танки, то снимали с них пулеметы ДТ. Это был очень хороший пулемет с коротким стволом, почти как автомат, имевший толстый и удобный диск на 63 патрона. Кроме того, в дивизии имелось несколько 50-мм ротных минометов. Немцы нас тогда не атаковали, но сильно досаждали артиллерией. Поднимаются аэростаты, и вражеские корректировщики все передавали, фиксировали даже передвижение одного солдата, и командовали артиллерийским огнем. И так в течение нескольких дней враги нас молотили. Вдруг в небе появились два звена по три самолета Як-1, сначала мы подумали, что прилетели немецкие самолеты, но это были новые быстроходные истребители, способные сопротивляться немецким самолетам. До этого мы видели только И-16, настолько тихоходные, что они не могли догнать немецкие бомбардировщики «Юнкерсы-87», которые нас беспрепятственно утюжили. Немецкие аэростаты тут же загорелись, потом «Яки» внезапно атаковали немецкие бомбардировщики, которые летели куда-то в район Харькова, пролетев над нашей передовой. Сбили несколько вражеских самолетов, остальные бомбардировщики вынуждены были сбросить груз бомб где-то над лесом, после чего, развернувшись, стали драпать к себе в тыл. Наши же истребители бросились за ними вдогонку и сбивали. Вы себе не можете представить, какая радость поднялась в наших войсках оттого, что появились советские истребители и так результативно действовали, все выскочили из окопов и кричали: «Ура!» Даже сейчас у меня слезы на глаза наворачиваются, от чувства гордости за наших бесстрашных летчиков, которые решали столь сложные и опасные боевые задачи в начале войны.
Дальше я судьбу своих однополчан не знаю, так как покинул расположение нашей дивизии. Дело в том, что мы получили приказ из штаба 5-й армии выйти в тыл, и получить новые танки. Так что 18 сентября 1941-го года были быстро сформированы танковые экипажи и на три грузовика, которые мы взяли из других частей, когда прикрывали отход армии через Днепр, посадили тридцать экипажей по три человека, то есть почти сто человек, они тесно набились в кузовах. Назначили командиром отряда начальника по технической части, заместителя комдива майора Рубцова, который до войны заведовал в дивизии артиллерийским снабжением. Я был с ним хорошо знаком, потому что после начала войны возил его на машине до Коростеня, там мы потеряли машину и я топал вместе с ним пешком в качестве ординарца. Так что в итоге выехали в Киев с заданием получить танки. Приехали 19 сентября, потому что ехали только ночью, и прибыли к Киеву со стороны Дарницы. Подъехали к мосту, а там охрана, никого не пропускают. Майор Рубцов возмутился, как это так, мы прибыли с фронта получать танки с предписанием, но охрана отвечает, что город уже оставлен, а мосты заминированы. Начальником трех мостов также был майор, он говорит: «Я могу вас пустить, но где эти танки есть или нет, никто не знает, наши войска уже оставили город, штаб фронта в Борисполе. Когда же я получу команду на подрыв мостов, то мне без разницы, будете ли вы за мостом или даже на мосту – взрыв мы осуществим, не смотря ни на что». Рубцов подумал и отвечает: «Да, действительно, дело плохо». Что тут думать, поехали в штаб Юго-Западного фронта, ведь предписание имелось. Подъехали к Борисполю, а он уже занят немцами. Штаб фронта куда-то отступал, немцы за ними гнались. За Борисполем на восток в нескольких километрах начинался лес, и на опушке мы увидели немцев. А перед ним имелось большое поле. Наш штаб фронта прикрывали моряки Днепровской военной флотилии, и мы увидели, что все это поле усеяно трупами в черной морской форме. Шли жесточайшие бои, и ценой своей жизни моряки прикрывали отход частей. Жара была, мы между этих трупов по полю проехали, вонь страшная, и тут немцы при подходе нас обстреляли. Тогда мы сошли с машин, майор Рубцов распределил экипажи на три группы по взводам, одну из них сделал ударной, вооружил ее самым лучшим оружием, несколько ребят взяли с собой автоматы и пулеметы ДТ. А две группы сделал боковыми в качестве. И мы сначала высмотрели, где засели немцы, в чем заключается их оборона. Организовали перестрелку, нашли слабое место, и туда подползли, после чего поднялись в атаку, кто был с винтовками, примкнул штыки, и с криками: «Ура!» ударили на немцев. В результате прорвали вражескую цепь, и зашли в лес. Конечно, не останавливались, продолжали двигаться вперед, но до фронта уже не дошли. Помешало то, что вокруг царила неразбериха, и было непонятно, кто где есть. Вокруг было много отступающих частей, но майор Рубцов нас всех держал вместе, мы столкнулись с группой старших командиров, которых насчитывалось до десятка, все они были грамотными военными, и с ними двигались на Восток. Дошли примерно до города Яготин. Напоролись на болота, впереди небольшая речушка, а дальше немецкие позиции. Надо идти на прорыв, а в окрестных лесах скопилось, наверное, несколько тысяч отступающих. Скоординировали свои действия, надо было речушку пересекать вплавь. Рядом имелся небольшой железнодорожный мост, но он крепко охранялся врагом. Так что мы вышли из леса вдоль железной дороги, на другой стороне от нее уже были немцы. Двигались к речке. И тут все испытали на себе эффект от стрельбы шестиствольного вражеского миномета «Ванюши». Так его называли, бьет он здорово, но у них велось наблюдение из-за железной дороги, а насыпь была большой, и пока они определяли расстояние до наших войск, мы быстро ориентировались. Только слышали похожий на ишака звук стрельбы шестиствольного миномета, как все поднимались и бегом вперед бежали к мосту. Немцы, естественно, корректировали огонь, но пока они наводили свои минометы, мы успели пройти вперед, так что у противника получался или недолет, или перелет. Поэтому мы понесли небольшие потери, хотя три шестиствольных миномета, которые по нам били – это большая мощь. Так что если бы они попали в нашу группу, то всех разнесло бы в клочья.
Дошли до мостика, в ожесточенном бою сумели снять охрану, перешли через него, кто вплавь, кто прямо так по полотну, очень многие погибли под пулеметным огнем. Отошли километров пять от речки на восток, и здесь встретили на нашем пути сильное сопротивление немцев, которые хорошо окопались. Затем враги несколько раз атаковали нас в течение дня. В итоге мы снова беспорядочно отступили в какой-то лес, затем вышли на поле, двигались без разведки, прямо как какие-то овцы отдельными группами. Кого-то из командиров мы слушали, а кого-то нет. И снова впереди оказалась вражеская оборона, пошли в атаку, уже под вечер было дело. Бегу вперед, на пути лежит взорванная траншея, только насыпь я перепрыгнул, как неподалеку попал снаряд в землю, взорвался под насыпью, и меня отбросило назад, при этом сильно контузило, все ухо залило кровью, и я свалился в траншею. Пролежал всю ночь, наутро немцы решили собрать наши трупы, для чего мобилизовали колхозников с подводами. Мое тело подняли и бросили на подводу, которых было штук двадцать на поле, так что сами представляете, какие потери мы понесли. И колхозник, что управлял лошадьми, заметил, что я живой. К счастью, рядом немецкой охраны не было, он меня немножко перевязал, ведь после контузии лопнула барабанная перепонка, которая постоянно кровоточила. И я пришел в себя, вижу, что мы приехали к какому-то месту, где вырыта огромная яма. Этот колхозник и люди, которые закапывали трупы, сумел меня спрятать, потом взять с собой и унести в село. Так меня спасли, хотя название села я никак не могу вспомнить. Это уже было где-то 10 октября 1941-го года, на этом моя военная служба прекратилась и с этих пор началась партизанская жизнь.
К сжалению, долго пробыть в этом селе мне не довелось, вскоре я был найден местными полицаями, которые забрали меня как военнопленного, отправили в тюремный госпиталь «Гросслазарет № 301», расположенный в городе Славута Каменец-Подольской области. Туда отправляли только тех раненых, которых уже не было смысла отправлять в Германию на работы. Из этого места было только два выхода – или на кладбище, или во власовские войска. Надзирателями у нас были немцы и наши предатели, правда, полицаи только наружно охраняли, внутреннюю охрану составляли исключительно фашисты. Кормили нас настолько ужасно, что цель заключалась в одном – заключенные должны побыстрее умереть. Смертность была страшная, рядом с нами вырыли огромные траншеи, и сотни умерших ежедневно туда вывозили. Тех, кто туда возил трупы на специально сделанных деревянных тачках и телегах, там же расстреливали и бросали в эти траншеи. Это было страшное место. Начальником того из барака, в котором я находился, являлся эсесовец-фельдфебель, такая скотина, каждый день с утра он заходил и начинал всех мучить и бить палкой. Причем размещали людей в конюшнях, где раньше стояли лошади, место совершенно неподготовленное для людей, мы, раненные, лежали на кипах сгнившей соломы среди конского навоза. А рядом, словно в насмешку, размещались чистенькие казармы охраны для полицаев и немцев, в которых мы убирали каждый день.
Спасло меня только то, что я вошел в подпольную группу, которая образовалась в этом гросслазарете. Она группировала вокруг себя определенных людей, связь мы держали через знакомых строго секретно, и тех, кто могли ходить, забирали и уводили из этого концлагеря-гросслазарета. Хотя тогда я не знал точно, но, по всей видимости, в нашу группу входили и ребята из полицаев. Возглавлял нас переводчик Василий, учитель математики из Краснодара, кубанский казак, хороший мужик, тогда ему уже было лет за тридцать, он прекрасно знал немецкий язык, и когда он попал в гросслазарет, то вскоре стал помогать немцам в общении с заключенными и стал переводчиком. Меня ввел в группу Андрей Цветков, мой личный друг из автотранспортного батальона 35-й танковой дивизии. Он был из донецких шахтеров, лет сорока, очень умный товарищ. Он не был заключенным, его определили обслуживать машину, которая привозила в гросслазарет продукты из мельницы, расположенной в селе Стриганы в 12 километрах от нашего концлагеря. Продукты были ужасные – перемерзшая картошка, свекла, и даже ботва с землей, а также перемолотые вместе с шелухой овес и ячмень, гречиха и просо. Андрей Цветков как-то увидел меня у барака, мы с ним обнялись, и я стал подпольщиком. Центром подпольной группы вскоре стала кухня, где готовили еду для заключенных.
Наконец в июле 1942-го решили организовать побег для всех участников подполья, двадцати восьми человек. Мы уже знали, как держать связь друг с другом и даже придумали хороший повод вывезти всех за территорию лагеря – на мельницу прибыла большая партия зерновых, их надо было разгрузить и забрать в лагерь продукты. На воскресенье был назначен день побега, у нас даже было оружие - револьвер, который собрал по винтикам подпольщик из Славуты, работавший сантехником на кухне. Он также в котельной чинил что-то и туда по винтику и по одному патрону приносил части оружия, так что в итоге собрал револьвер. Все было готово и распланировано, но тут пришел неожиданный приказ из подпольного горкома партии города Славуты, с которым мы поддерживали связь – во что бы то ни стало нужно захватить с собой врача, потому что партизаны остро нуждаются в квалифицированной медицинской помощи.
У меня был знакомый врач, которого я знал лично – хирург Евгений Жидовленко, работавший в гросслазарете. До этого он оперировал в полевом госпитале нашей танковой дивизии. Я с ним несколько раз виделся, Андрей Цветков его тоже знал. Но было известно, что этот врач относился к немцам нейтрально и не был сторонником побега. Нужно что-то придумать. Тогда я узнал, в каком бараке находится этот хирург, и как бы случайно с ним встретился, пожаловался на плохое самочувствие, и попросил, чтобы он меня посмотрел утром на следующий день в воскресенье, то есть в день побега. Жидовленко не сразу согласился, крутился и не хотел никуда идти, пришлось его долго уговаривать, просить сделать мне одолжение как однополчанину. В итоге так решили – он подойдет перед завтраком к восьми часам утра на кухню.
Наконец-то наступил день побега. Евгений Жидовленко пришел, и только он появился, как переводчик Василий привел немца, который заставил всех собравшихся, в том числе и врача, залезть в кузов грузовика Андрея Цветкова для того, чтобы поехать за мельницу за продуктами. Нас село двадцать восемь подпольщиков, врач и три полицая с винтовками, немец с автоматом залез в кабину к шоферу. Еще рано утром Василий уговорил немца взять нас грузчиками для того, чтобы срочно получить продукты, а то, мол, скоро все с мельницы увезут. Охрана же любила такие поездки, потому что часть и без того скромного пайка для заключенных разворовывалась немцами.
Выехали мы, никто нас не задерживал. За Славутой был перекресток, с которого дорога шла сразу же направо к речушке вниз на мельницу села Стриганы, а прямо вел путь в лес. У опушки нас ожидал Саша Стриженюк, пацан из села Стриганы. И он, и его родная старшая сестра были связаны с подпольным горкомом партии и собирали людей в партизанские отряды. Уже в партизанском отряде я узнал о том, что идейным вдохновителем подполья был секретарь подпольного горкома партии в городе Славута, главврач районной больницы Федор Михайлович Михайлов. По его инициативе в начале лета 1942-го года был создан партизанский отряд во главе с учителем села Стриганы Славутского района Антоном Захаровичем Одухой. В него мы и направлялись. К несчастью, 22 июля 1942 года по доносу изменников Федор Михайлович Михайлов был арестован. На допросе он держался как настоящий патриот и ничего не сказал фашистам, в августе его расстреляли. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза. Еще несколько слов о пионере Саше, который ждал нашу группу. До этого он дал клятву убить крупного чина из гестапо в Славуте, и выполнил эту задачу – подпольщики снабдили его пистолетом «парабеллум», он в лесу пристрелялся и освоился с ним. Знал этого гестаповца в лицо, тот ходил по городу в сопровождении полицаев и выискивал подпольщиков, для чего каждый день заходил на рынок и собирал информацию. И Саша спрятался в подворотне и всадил в спину гестаповца три патрона. Охрана кинулась за ним, он еще одного полицая убил и убежал в лес. Больше в город наш пионер не ходил, а занимался тем, что сопровождал пополнение в партизанский отряд и регулярно отправлялся в разведку.
Но вернемся к истории нашего побега. Когда Андрей поехал прямо, а не свернул направо, то немец, знавший дорогу, заволновался. Был в нашей команде Кузьма, метра два роста, огромный мужик, внезапно вырвал винтовку у полицая, и, разбив заднее стекло, в затылок немцу уперся стволом. Остальных полицаев мы быстренько разоружили, угрожая револьвером. После этого шофер забрал у врага автомат и пистолет. Передал все в кабину и приказал надзирателю тихо сидеть. Отъехали мы километров пятнадцать-двадцать, может быть, чуть дальше, и тут бензин закончился, ведь шоферу давали горючее на путь только туда и назад, и все. Тогда мы спешились, и стали решать, как поступить с полицаями. Те попросились пойти с нами в партизаны. Они, понятное дело, сами были фронтовиками, нашими ребятами, и потом хорошо проявили себя, только один из них оказался сволочью, и мы его в отряде впоследствии расстреляли.
Теперь стали решать, как пройти так, чтобы если нам навстречу попадутся враги, они бы не заподозрили побег. Тогда вытащили затворы у винтовок и автомата, отдали их полицаю и немцу, и пошли к лесу, враг впереди, а перешедшие на нашу сторону охранники по бокам под видом охраны. Встретили Сашу и он нас повел в расположение отряда. У меня по пути случился казус – желудок заболел, и так сильно, что даже идти не могу, ноги как будто налились свинцом, я стал просить меня оставить. Думал, что отдохну немного и утром сориентируюсь по компасу, который мы отобрали у немца. Но меня не захотели оставлять, и даже не несли, а почти волокли посменно под мышки. Команда была большая и дружная.
Пришли в расположение партизанского отряда им. Федора Михайловича Михайлова. Со многими мы были заочно знакомы по подпольным связям, здесь же были и те, кто еще раньше бежал из гросслазарета № 301. Всего отряд до нашего прихода насчитывал человек тридцать. Антон Захарович Одуха тепло нас встретил и приказал первым делом накормить. Переночевали, сутки там побыли, уже нас много, так что надо было менять место стоянки и двигаться на восток. Решили, что нужно искать связь с другими партизанскими отрядами, потому что контактов ни с кем не было. Отошли километров двадцать от первоначального места ночевки, и снова встали лагерем, я уже отдохнул, шел в качестве бойца одного из взводов, командовал нами Николай Скорик, из бывших полицаев, который помогал нам вывозить людей из гросслазарета, он ушел в лес раньше, но я его знал еще как охранника. Когда он меня увидел, обнялись и сразу же Скорик пригласил в свой взвод, куда я пошел с радостью, тем более, что знакомые. Несколько месяцев так ходили в Славутском районе, отряд вырос до нескольких сотен человек, потом приняли твердое решение идти на восток, и прошли буквально где-то километров тридцать, и после двух суток блуждания по лесу мы по чистой случайности встретили разведку партизанского соединения Александра Николаевича Сабурова. Это было в октябре 1942-го года.
Главного разведчика звали Миша, причем партизанская кличка у него была «Кацап». Имени второго разведчика я не запомнил. По слухам от местного населения они узнали, что в районе Славуты действует партизанский отряд. Земля слухами полнится. А Сабуров дал такое задание дал – при выходе в оккупированные области Украинской ССР выискивать подпольные группы, объединять их, уводить актив в леса и создавать партизанские отряды. С этой задачей и прибыли к нам эти разведчики. Все разузнали, убедились, что мы действительно настоящий партизанский отряд, потому что в то время немцы стали создавать из полицаев и уголовников липовые отряды, которые под видом партизан грабили местное население, убивали мужчин и насиловали женщин. Маша Кацап взял с собой три человека из нашего отряда и вернулся назад в расположение соединения Сабурова, потому что там была рация, по которой устанавливали связь с Москвой, с Центром. В то время у Сабурова все было отлично налажено, к нему присылали разведчиков, радиостанции и снабжали отряды оружием и боеприпасами. Вскоре три наших партизана вернулись в отряд, где-то через месяц мы получили радиостанцию с радистом и особо уполномоченного из Москвы. Нас снабдили оружием, как советским, так трофейным, мы были готовы вступить в бой с врагом. Но тут я покинул отряд – недели через две после появления радиостанции к нам опять пришел Миша Кацап с приказом – отобрать минимум сто человек для создания новых отрядов. Мы пришли в штаб, и началось распределение людей – мы должны были частью пойти к Сидору Артемьевичу Ковпаку, частью – остаться у Сабурова. Кто-то перешел в распоряжение чекистского разведывательно-диверсионного отряда особого назначения «Победители» под командованием Дмитрия Медведева. При этом нам предлагали самим выбрать, в какой отряд мы хотим попасть, и вскоре тех, кто выразил желание остаться под началом Сабурова, сделали местным отрядом Каменец-Подольского обкома, с приказом держать связь с подпольным обкомом партии. Этот обком возглавлял секретарь подпольного обкома КП (б) У Степан Антонович Олексенко, депутат Верховного Совета СССР. Кстати, наш Антон Захарович Одуха стал командиром Каменец-Подольского соединения, и в августе 1944-го года получил звание Героя Советского Союза. Почему я решил служить под началом Сабурова? Уже в то время это имя гремело среди партизан, мы знали, что отряды под его командованием успешно действуют в тылу врага.
Затем меня перевели в штаб, здесь мне не понравилось, так что я попросился в отряд и стал рядовым бойцом в 7-м батальоне. К тому времени у нас уже было восемь батальонов, крупное соединение, насчитывавшее не меньше трех тысяч бойцов. Через месяц меня сделали пулеметчиком в моем отделении. Я был вооружен трофейным чешским пулеметом ZB-26, который мы взяли у пленных немцев. Хороший пулемет, легкий, имел магазин на 20 патронов. Потом еще где-то через месяц меня сделали командиром отделения, все в том же батальоне. В постоянных боях гибли люди, так что мы передвигались по служебной лестнице. Все время соединение было в движении и боях. Надо отметить, что мы были военизированными партизанами, имели стройную армейскую организационную структуру: «отделение» - «взвод» - «рота» - «батальон». Постоянно проводили засады, диверсионную работу на железных и шоссейных дорогах. Подрыв мостов, разведка, нарушение линий связи – в этом заключалась наша основная работа.
В 1943-м году я стал командиром взвода в своем же 7-м батальоне. Вскоре меня приняли в партию, это произошло в начале сентября, и перед наступлением наших войск на Киев произошла реорганизация – наш батальон сделали соединением. Бывшие взвода стали ротами, так что меня назначили и утвердили в должности заместителя командира разведывательной роты. Задача нашей роты заключалась в проведении диверсионно-разведывательной работы. У нас имелось три взвода разведчиков, в каждом из них были специальные минеры, подрывники и другие специалисты. Отличительной особенностью нашей роты стало поголовное вооружение автоматическим оружием – нашими ППШ, заброшенными в тыл, и трофейными «шмайссерами». Затем перед нами была поставлена задача как перед партизанами – обеспечить для Красной армии переправы через Днепр. Мы находимся на правом берегу реки, а войска движутся с левой стороны на Киев. Мы же занимали оборону в районе Чернобыля и поселка Янова чуть севернее. Получили приказ заранее сделать переправу, строили ее очень быстро – резали лес, связывали стволы и делали широкие, ровные плоты. Автомобиль проходил, но в основном мы рассчитывали на переправу людей. Из танков и артиллерии по такому самодельному мосту могли пройти только легкие броневики и 45-мм орудия. Рядом с нами действовало соединение Героя Советского Союза Михаила Ивановича Наумова, бывшего пограничника, и части Сидора Артемьевича Ковпака. Всего мы построили 25 переправ, и легких, и рассчитанных на переправу техники. И когда наши нажали на врага, немцы кинулись к реке, а тут мы их встретили. Все партизанские отряды выставили плотные заслоны на левом берегу, окопались с пулеметами и минометами. Почему-то все немцы бежали на Киев и попались в наши засады. Так что когда подошли советские войска, их уже ждали переправы – мы никуда не уходили. Дня три пробыли в обороне после того, как встретились с передовыми частями Красной Армии, потом получили приказ оставить охрану переправ и выходить в тыл немцам для того, чтобы продолжать свои боевые действия. К счастью, мы от войск получили хорошее пополнение оружием, специалистами и даже боевой техникой. Отошли к Овручу Житомирской области, на нашу сторону Днепра через переправы перешел две дивизии Красной Армии, позже нам по рации сообщили, что перешли даже броневики с легкой артиллерией. Но немцы собрали силы и стали захватывать наши переправы, так что часть советских войск вынуждена была уйти назад на левый берег Днепра. Очень глубоко на правы берег реки углубились части 240-й стрелковой дивизии под командованием полковника Терентия Фомича Уманского. Они крепко удерживали Лютежский плацдарм, и мы получили приказ помочь им в удержании этой территории. Тогда наши отряды так плотно обставили окрестные леса своими засадами, что немцы не смогли прорваться к плацдарму по лесным дорогам, и в итоге им не удалось сбросить наши части. Кроме того, мы обеспечивали войска на плацдарме питанием, пока они принимали участие в боях. В начале ноября 1943-го года части 240-й стрелковой дивизии приняли участие в Киевской наступательной операции, а еще раньше, в октябре 1943-го года полковнику Уманскому присвоили звание Героя Советского Союза. Я же получил медаль «За отвагу».
Мы же после освобождения Киева пошли дальше в западные области Украинской ССР. Здесь партизанская работа была очень трудная, потому что мы тогда партизанили в Волынской и Ровенской областях и части западной Белоруссии. Здесь мы больше терпели не от немцев, а от бандеровщины. Украинские националисты были настоящим зверьем, трудно даже высказать, это были не люди, а какие-то выродки-мутанты. Бандеровец, будучи в форме СС, уничтожал всех бывших колхозников и служащих клубов, медпунктов, учителей, переселенцев из восточных областей Украинской ССР. Я был свидетелем того, как националисты брали за ноги годичного ребенка, и разбивали ему голову об стенку – ну разве это люди?! Просто уму непостижимо. Имел я с ними постоянно боевые столкновения – в разведку мы отправлялись на лошадях небольшими группами, а у бандеровцев в каждом населенном пункте были свои люди, и они за нами следили, поэтому приходилось всегда двигаться разными путями, а ведь рейды проходили километров на сто, а то и сто пятьдесят, не меньше. Мы были вооружены автоматами, так что действовали очень быстро и решительно, по пути, взрывали железные дороги, громили небольшие блокпосты и гарнизоны, выводили из строя линии связи, а бандеровцы выдавали наше передвижение немцам. Делали на нас засады, мы потеряли от них много людей.
Наконец-то в августе 1944-го года под Брестом мы соединились с частями Красной Армии, снова пошла переформировка, вышли под Ковель, где произошло расформирование нашего соединения, и одновременно началось формирование спецгруппы, в которую практически в полном составе включили всю нашу разведроту. Командир роты Михаил Агарченко и я вошли в командный состав спецгруппы. Перед нами поставили задачу – прорвать линию фронта и просочиться в тыл врага в районе между Люблином и Львовом, форсировать Буг и выйти в район Кракова. Но получилось так, что мы долго ждали, пока в группу прислали радиста с радиостанцией, и в качестве помощников двух солдат и оперативного работника. Поэтому когда мы подошли к линии фронта, наши уже вышли за Буг на территорию Польши, и так гнали немцев, что мы никак не могли догнать передовую. И мы двигались за войсками пешими недели две. Тут по рации пришел неожиданный приказ – остановиться и вернуться назад в тыл. Что такое? Ничего не известно, нам ни слова не говорят. Ну, мы вернулись назад в Ковель, а там располагалось отделение Центрального штаба партизанского движения, и нашу группу расформировали. Направили кого на фронт, кого в милицию, но большинство определили во внутренние войска НКВД для борьбы с бандеровцами.
При этом весь командный состав спецгруппы и других командиров нашего соединения приказали отправить в Киев в распоряжение Центра. Надо было ехать через территорию западных украинских областей, так что мы взяли себе паровоз, прицепили два вагона и отправились на Киев. Впереди паровоза поставили маленькую платформу с двумя трофейными немецкими пулеметами MG-34. По железной дороге прошла команда, чтобы наш поезд пропускать без вопросов как «литерный». Так что нас с ходу пускали. Прибыли в Киев, и здесь расформировываемся, кто-то попал в охранные войска НКГБ, другой еще куда-то был определен. Меня же как молодого коммуниста направляют секретарем Винницкого горкома комсомола. Получил я мандат, рассчитали мне деньги за всю войну – целый мешок получил, все, что положено, ведь в тылу врага нам ничего не выдавали.
Сказать, что я обрадовался – это ничего не сказать, ведь я был направлен в ту область, где находилось мое родное село Новоселовка. Поскольку долгое время с этой территорией не было никакой связи, то меня считали погибшим. Домой писать письмо бессмысленно, потому что я рассчитывал на второй или третий день по прибытии в Винницу обязательно поеду домой к матери. Но сначала надо было приехать в горком и разведать обстановку. Прибыл, представил свой мандат, девчата окружили меня, ведь всех ребят забрали в армию. Большая радость, что фронтовик, нужно работать, дел непочатый край. Но я сразу же попросил разрешения на целую неделю поехать домой к матери, потому что там всю войну не знают, жив я или нет. Отправился в Новоселовку, меня еще нет дома, на в сельсовет из Киева пришла телефонограмма о том, что мне нужно срочно явиться в распоряжение штаба партизанского движения. Мать ее получила, бегает по всему селу и кричит, что ее сынок жив. Такая вот обстановка радостная, и тут еще и я приехал. Меня, конечно же, встретили, как следует, но, прежде всего, я пошел в сельсовет посмотреть, что за телефонограмма пришла. Я уже знал, что в штабе партизанского движения формируют группы для отправки заграницу, но совершенно не думал, что я попаду в одну из них. В телефонограмме конкретики никакой нет, мама волнуется, а я ничего не могу сказать, но все-таки два дня побыл дома. После говорю: «Мама, в Киев вызывают срочно, уже воевать не буду, на фронт не пошлют». И я действительно рассчитывал на то, что меня пошлют в западные области Украинской ССР для налаживания партийной работы. Хорошо хоть, что дома побыл.
Приехал в Киев, там меня уже вся знакомая сабуровская команда встречает, всего собрали восемнадцать партизан. Предложили и мне вступить в спецгруппу для отправки в Венгрию. Кроме нас, в нее входила десять мадьяр, в том числе три венгерских офицера – один из них старший, капитан Гурвич, а также лейтенанты Лайош и Дайко. Они были ранее захвачены в плен и перешли на нашу сторону. Я был назначен Киевом советником-консультантом венгерской группы.
Расположили нас в казармах действующей спецшколы подготовки диверсантов-разведчиков. Рядом располагался Святошинский район, где находилась еще одна спецшкола, в ней обучали радистов и командиров партизанских отрядов. И где-то с десятого по восемнадцатое сентября нас каждый день возили на аэродром Жуляны под Киевом. Вывезут нас на аэродром, полностью экипированных, с парашютами, и тут дают отбой, ведь надо перелететь через Карпаты, а это свыше тысячи километров, во-первых, плохая погода, а во-вторых, нас должны были выбросить в тыл немецких войск, там была сильная противовоздушная охрана, которая не пропускала наши самолеты. Так что в течение восьми дней наш выброс постоянно отменяли. Нужно было так подгадать, чтобы и непогода была, но в то же время это ненастье не мешало летчикам.
Только 19 сентября 1944-го года мы все-таки вылетели в район десантирования двумя самолетами через Карпаты. Мы были вооружены автоматами ППС, это хороший автомат, я его здесь увидел впервые, и снабжены прекрасными военными картами территорий районов Чехословакии и Венгрии. Многие из карт были двухкилометровками, причем очень точными.
Нас выбросили на территории Чехословакии в районе городов Лучинец и Зволино на границе с Венгрией. Там как раз готовилось вооруженное восстание на территории Словакии. Вообще-то первоначально мы летели на территорию Венгрии, тогда спецгруппы выбрасывали в район города Шалготарьяна, где мы должны были начать активные боевые действия. Но все предыдущие десантные группы пропали без вести, а многие наши самолеты были сбиты. Летать через этот район было очень трудно, немецкие зенитки работали четко, поэтому мы его облетели. Так что нашим первым заданием было выяснить, что же такое происходит около Шалготарьяна, где предыдущие группы, и почему этот район настолько важен для врага.
Но когда мы собрались после высадки и намеревались перейти через границу в указанный район, из штаба пришла радиошифровка – цель задачи изменена, необходимо искать контакты со словацким подпольным движением. Дело в том, что мадьяры были профашистски настроены, и Центр посчитал, что попытки создать среди них партизан обречены на неудачу, хотя мы и стали впоследствии называться венгерским партизанским соединением имени Ракоши, но большинство наших солдат составляли словаки и бывшие власовцы.
Командование соединением взял на себя командир нашей спецгруппы майор Василий Иванович Козлов, хороший и грамотный офицер, нашим комиссаром стал капитан Васин, бывший комиссар партизанского отряда Сабурова. Мы получили радиограмму из Центра о том, чтобы как можно больше создавать партизанских отрядов и распространять диверсионную работу по территорию Венгрии и Чехословакии. Тогда командование соединения приняло решение создать смешанный венгеро-словацкий отряд имени Иосифа Виссарионовича Сталина под моим командованием, затем создать венгерский отряд под началом мадьяра Йозефа Фабри, и чехословацкий отряд под командованием Евгения Щебетовского. До этого в Киеве эти товарищи были определены командирами взводов, венгерских же офицеров оставили при штабе соединения. Каждый из нас, командиров отрядов, получил приказ – при малейшей возможности использовать представителей местных народов на командных должностях, в идеале назначать командирами отрядов венгров или словаков, но их заместителем обязательно должен стать наш десантник. Мне, кроме того, была поставлена задача наладить связь с местным подпольем, поэтому дали мне несколько человек в помощь, отправили в определенный район действий, в группу вошли я, мой заместитель по разведке Иван Дорошенко, радист Борис Исаакович. Вот нас три человека отправились с радиостанцией искать штаб какой-нибудь подпольной группы. На второй день в лесу мы встретили группу словацких партизан во главе с капитаном Новаком. Потом я сделал капитана командиром отряда, его утвердил местный подпольный центр. В составе этой группы были: врач, доктор Оскар Вехаймер, бывший власовец Борис Горбунов, словаки младший лейтенант Йозеф Каличак, сержант Балаш, сержант Йозеф Михалек, рядовой Антон Худачек. Группа была боевая, они все хорошо вооружены, держат связь с подпольем в Банска-Бистрица. Капитан Новак, ранее служивший в Югославии, был членом подпольного краевого комитета Коммунистической партии Чехословакии. Мы решили, что он представит меня подпольному комитету, поскольку я буду действовать на территории, подконтрольной подпольщикам, и они в соответствии с приказом Центра должны были порекомендовать мне командира. Краевики попросили меня назначить командиром капитана Новака, я стал начальником штаба, наше соединение и Киев одобрили данное решение в радиошифровке.
Вскоре в отряд стали собираться добровольцы, в основном словаки, которые к нам прекрасно относились, затем на нашу сторону в полном составе перешел взвод власовцев. Затем был сформирован взвод венгров из числа захваченных в плен, они также согласились стать партизанами. Этим взводом командовал лейтенант доктор Югош. Были среди нас и немцы, и австрийцы, и югославы, и англичане, и даже французы – все они бежали из немецких концлагерей. К ноябрю 1944-го года у нас в отряде уже было до 200 бойцов. Начались бои, мы организовывали диверсии на железной дороге, нарушали линии связи и уничтожали отдельные посты противника.
3 декабря 1944-го года мы захватили поселок Ракошбаня, это был железорудный добывающий центр. Удалось разгромить весь гарнизон и установить здесь власть подполья. В первый же день мы захватили банк, в котором оказалось пять миллионов немецких марок, с помощью главного инженера местного шахтоуправления взорвали шахты и рельсовые дороги, по которым руда доставлялась до металлургического завода компании «Герман Геринг верке». При этом взорвали все так, чтобы по приходе Красной Армии все можно было восстановить. Здесь нам помог инженер, очень грамотный и образованный человек.
На второй день мы провели конференцию рабочих металлургической и добывающей промышленности, в зале гостиницы «Железняк» собралось восемьсот человек, я делал доклад о том, как у нас в Советском Союзе построена власть, и как работает промышленность. Рассказывал минут двадцать, это с восьмиклассным образованием-то, правда, я ведь сам рабочий, трудился на военном заводе. Первый же вопрос на повестке дня – национализировать шахты, заводы, промыслы и банк. В итоге после дискуссий было принято решение поддержать идею национализации компании «Герман Геринг веерке» и на территории Венгрии, и на территории Словакии. После этого решили реквизированные из банка деньги раздать рабочим. Характерно, что это решение попало в архив Чехословакии, и сейчас на него ссылаются историки. Кроме того, мы создали рабочие комитеты по управлению предприятиями.
И здесь, говоря откровенно, я расслабился. После двух дней в поселке мы все почувствовали себя хозяевами Словакии, а каратели не дремали. Немцы подтянули к нам несколько батальонов СС, в которых также служили власовцы и бандеровцы, и решили внезапной атакой застать нас врасплох. Мы тогда находились в основном в гостинице «Железняк», в то утро охрана состояла из словаков, и немцы их тихо поснимали, власовцы притворились своими и перерезали партизан. Я как раз брился на втором этаже. Глянул в окно, смотрю, на площади уже наших обезоруженных ребят собирают, уже собрали человек пятьдесят, через ветку дерева перекинули веревку, готовятся начать казни. Тогда я быстро всем сказал, что надо отступать вплотную под гору, сам же выскочил на широкий балкон, опоясывавший второй этаж гостиницы, площадь как на ладони, около меня собралось человек двадцать-тридцать, мы как давай кричать «Ура!» и стрелять по врагу. Немцы отступили, мы своих ребят спасли, одного даже прямо с виселицы сняли. Первыми бежали те самые власовцы, что перерезали часовых. Пока не подошли основные силы врага, мы быстренько собрались в отряд и кинулись в лес и горы. А дальше пошли проблемы, ведь отступать было некуда – везде немцы. Но я, как уже говорил, держал связь с главным инженером шахтоуправления, он хорошо знал русский язык, благоприятствовал и помогал мне здорово. Поэтому я ночью тайком пробрался в поселок и пришел в дом инженера, меня его семья узнала, дали мне карты и нашли проводников из местных жителей. Как мне сказал инженер, другого выхода нет, нужно идти в шахты. Что же делать, полезли вглубь гор. К счастью, там шахты были не вертикальными, а горизонтальными, так что можно было по лестницам переходить между этажами, но не спускаться вглубь, где подстерегал подземный газ. Немцы же окружили Ракошбаню, наводнили все окрестности своими войсками и три дня безуспешно искали мой отряд. Встал вопрос с питанием, но враг сам нам помог – с целью восстановления работы шахт по совету нашего друга-инженера оккупанты стали запускать в шахты рабочих, чтобы они укрепляли своды и не давали проходам обвалиться. Те заходили вглубь с вагонетками, внутри которых прятали продукты питания и воду для нас. Что-то несли и открыто, вроде как они кушать будут.
Теперь нужно было как-то отвлечь немцев от поселка. Мы благодаря картам тоннелей уже знали, где они проходят буквально в нескольких метрах от поверхности, пару раз лопатой копнуть и все. Сделали такие лазы, и я отправил две группы по десять партизан для того, чтобы они провели серию диверсий и отвлекли врага от шахт. Снабдили их всей взрывчаткой, какой только можно было. И с наступлением темноты они вышли, и так ловко сработали, что не просто отвлекли врага, а взорвали пять мостов и разгромили один жандармский участок. На следующую ночь подорвали на железной дороге станцию и перевели стрелки, из-за чего поезда столкнулись друг с другом. В общем, навели такого шороху, что немцы не могли восстановить связь по железной дороге в течение двух недель. Тут уж эсесовцам стало не до шахт и они бросились искать врага.
Уже после войны я от друзей из Чехословакии узнал, что наша акция по захвату Ракошбани стала основной темой доклада жандармского начальника всей Словакии на имя Гитлера. Он писал, что банда московских агентов под командованием Новака и Мандрика взорвала шахты и железную дорогу, ограбила банк, уничтожила силовые установки электростанции, и, что самое опасное, провела конференцию рабочих по национализации промышленности.
Затем в декабре 1944-го года мы перекрыли шоссе Будикованы-Мелехедь. В этих боях отличился бывший власовец, лейтенант Борис Горбунов, который состоял в боевой группе капитана Новака. Он окончил специальное двухгодичное училище, у них на выпуске лично присутствовал Гитлер, так что Горбунов этот тип был еще тот, я держал его рядом с собой. Капитан Новак, поскольку он уже воевал с ним почти месяц в маленьком боевом отряде, навязал мне его как командира взвода, практически поголовно состоявшего из бывших власовцев, перешедших к нам с оружием и обмундированием. В это время по шоссе и близлежащей железной дороге началось очень интенсивное движение. Мы решили взорвать два моста, которые были перекинуты через небольшую речушку шириной 15-20 метров. Я же подумал о том, как можно испытать этот взвод власовцев?! Они уже где-то недели две-три участвовали в боях, но мне нужно было их проверить в самостоятельной операции. Решил, черт с ним, если уйдут, то уйдут, а нет – совсем хорошо. Так что поставил перед Горбуновым задачу – взорвать эти мосты, по отношению к охране действовать по своему усмотрению. Что с охраной? Ее, естественно, надо уничтожить, но не просто часовых снять, а также зачистить населенный пункт, расположенный неподалеку, в котором находилась небольшая двухэтажная школа. Причем, поскольку там была горная местность, то это здание построили метрах в пятидесяти от проезжей части в сторону горы. Так что первый этаж школы тыльной стороной выходил прямо в скалу, над которой возвышался второй этаж. И днем накануне операции батальон карателей, которых много действовало в данном районе, потому что фронт вплотную приблизился к нашему месторасположению, остановился на отдых в этом населенном пункте. По всей видимости, немцы двигались в сторону линии фронта, и решили остановиться в селении. Моей разведке об этом ничего не было известно, ведь они побывали здесь днем раньше. Я бы, конечно, не решился атаковать целый батальон, пусть и расположенный на отдых, всего одним взводом, но Борис Горбунов, после того, как его разведчики обнаружили наличие немцев в населенном пункте, сам принял решение на месте напасть на противника. Сначала ликвидировали охрану на мостах и заминировали их, после чего двинулись к селению. Тридцать два офицера, которые расположились на отдых в этой школе, он уничтожил внезапным налетом. Каким образом? Немцы, естественно, выставили часовых, но мои власовцы были в форме, так что свободно прошли все посты, также тихо и спокойно зашли в здание школы. Вставили запалы в гранаты, сняли первого часового, быстро поднялись на второй этаж целым отделением с гранатами, ворвались в комнаты отдыха офицерского состава и гранатами всех подорвали. Затем открыли бешеный автоматный и пулеметный огонь по остальным карателям. Бой был выигран благодаря смелости и решительности бывших власовцев, при этом погиб только один наш боец, тело которого мои партизаны забрали с собой. Мы его считали участником чехословацкого восстания, хотя он был похоронен во власовской форме.
Горбунов пропал без вести, и только спустя неделю мы узнали его судьбу. Во время боя он был тяжело ранен, ему пулей руку здорово перебило. Тогда он заполз в один двор, где его обнаружил местный крестьянин. Тот видит, что Борис говорит по-русски, значит, свой, партизан. Тогда он закопал Горбунова в куче навоза, и продержал там целый день. На следующую ночь отвез лейтенанта верхом на лошади километров семь-восемь в горы, и отдал на попечение сочувствующего нам врача. В небольшой горной деревушке находился медпункт, на котором работал врач, бывший коммунистом-подпольщиком. Во время репрессий со стороны оккупантов он ушел греха подальше из города в горы, и здесь работал. К нему-то Бориса и привезли, и этот врач его восстановил. Так что Горбунов вернулся в отряд, но до самого перехода линии фронта так окончательно и не выздоровел, так что в итоге мы его оставили на попечение подпольщиков.
В конце 1944-го года я решил пойти на переговоры с мадьярами, воинские части которых располагались на границе со Словакией. К тому времени уже немного знал венгерский язык, взял с собой лейтенанта Дайко, с нами пошел командир соседнего партизанского отряда Йозеф Фабри. Со стороны венгров пришло три пограничника, но они пошли на провокацию, началась перестрелка и мы еле ноги унесли. Почему я решил начать переговоры? Мы часто пересекали границу двух государств, поэтому хотели привлечь венгров на свою сторону. Но они до конца оставались профашистски настроенными.
А вот об отношении со стороны словацкого населения свидетельствует один интересный пример. К Новому 1945-му году мы вышли в район города Римавска-Собота, и в ночь на 1-е января перед рассветом увидели, что по дороге рядом с нашим расположением идет большая колонна немецких войск. По всей видимости, кто-то сдал наше местонахождение, потому что каратели на рассвете разбились на цепи и стали нас окружать. Здесь я впервые ввел в бой мадьяр, до этого не знал, как поступить с ними. Причем они оказались на направлении главного удара врага. Конечно, немцев со всех сторон партизаны обстреливали, но венграм я распорядился выдать только по пять патронов на винтовку, боялся, что они перебегут на сторону врага. Они же открыли точный прицельный огонь, и буквально клали немцев, пока не кончились патроны. После этого венгры примкнули штыки, и во весь рост с криками: «Ура! За Родину! За Сталина!» атаковали карателей врукопашную. Враг был наголову разбит. У меня в том бою волосы вставали дыбом, ведь я им ни слова не говорил по этому поводу. Вот таков был командир взвода доктор Югош. И эту же фразу они кричали позже при переходе линии фронта.
Так вот, после боя мы видим, как к нам приближается небольшая группа, человек двенадцать, не больше. Оказалось, что это словаки, посланные к нам моим другом, главным инженером шахтоуправления. Принесли с собой два тридцатилитровых бутыля, причем даже не коньяка, а кубинского рома, который имелся у директора гостиницы. Да еще килограмм пятьдесят колбасы, все это собрали для нас рабочие металлургического комбината. Причем местные жители специально собрались по поводу того, как помочь нам отпраздновать Новый Год, ведь они знали, что мы беспрерывно воевали, так что добровольцы вызвались принести нам праздничное угощение. Мы расположились для завтрака, дружно выпили фронтовых сто грамм, и пожелали друг другу одного – чтобы все были живы и здоровы. В целом, со стороны словаком к нам было полнейшее доверие. Считали, что раз русский есть среди партизан – нужно очертя голову идти воевать. Мирные люди нас кормили, поддерживали, собственную одежду отдавали, если наша изнашивалась. Так что словаки к нам очень здорово относились.
15 февраля 1945-го года партизанский отряд имени Сталина под моим прямым командованием (капитан Новак остался в подполье) прорвался через линию фронта. Дело в том, что мы к тому времени оказались в прифронтовой полосе, везде находились немецкие войска, так что бои приходилось вести каждый день, а то и по нескольку раз в день. Врагов полно, никуда не кинешься, везде посты и каратели. Смотрю, сегодня одного партизана нет, завтра – двоих, или даже троих. Начали разбираться, в чем дело, и выяснилось, что люди боятся и дезертируют. Так что я принял решение идти на прорыв через линию фронта для соединения со своими. Было предложение уйти в горы, но я связался с Центром, и те приказали перейти через линию фронта. Причем установил связь с той самой 240-й стрелковой дивизией, которой командовал к тому времени уже генерал-майор Герой Советского Союза Терентий Фомич Уманский. В тыл отправили только больных и тяжелораненых, остальные пошли на прорыв. К тому времени в отряде находилось около 500 партизан. Разработали такой план – спускаемся с горы к расположению передовых позиций противника, впереди идут мадьяры и румыны в немецкой униформе, я двигаюсь с ними в голове колонны, рядом со мной немец Фридрих Шмидт, остальные топают позади. Представляемся, пока не разоблачили, саперным батальоном. До этого мы все очень хорошо разведали, нашли хорошую дорогу, которая шла влево по горе параллельно линии фронта.
Первое время все проходило спокойно, мимо нас проезжали автомобили, никто не задавал никаких вопросов. Дальше стало сложнее – нужно было сойти с дороги и спуститься к линии фронта по обрыву. При этом спуск был достаточно крутой, да еще и небольшой ручей по пути попался. Начался шум, я обернулся, партизаны идут молча, но время от времени поскальзываются, падают, гремит оружие, сыплются мелкие камни. Так что как только мы сошли к равнине, на первом же посту нам говорят: «Хальт!» Что делать, наш немец Фридрих Шмидт отвечает, что идет саперная часть. Но нет, это не прошло, постовой тянется к оружию. Рядом со мной также был одессит, бывший власовец Кузьма Кудрявцев, здоровый мужик с пулеметом «Машиненгевер», а слева Фридрих и мадьяр. Видя, что мы на грани разоблачения, Кузьма кинулся к врагу, зажал ему рот рукой, и обхватил шею. Но стояла глубокая ночь, темнота, и различить что-то даже на расстоянии вытянутой руки было очень и очень трудно. Так что когда я подбежал к борющимся, то оказалось, что немец одесситу откусил средний палец, как будто бритвой срезал. Кузьма от боли разжал хватку, я ударил противника рукояткой от ППС, но этот автомат слишком легкий, да еще я попал по каске. Тогда немец как заорет, словно сигнальная сирена сработала. Потом еще раз крикнул что-то. Уже все, обнаружили нас. Этого немца мы срезали очередью, но стрельба уже поднялась. На случай обнаружения я приказал всем идти вдоль линии фронта и в том месте, где стрельбы поменьше, идти в атаку, предварительно начав стрельбу и крича во всю глотку: «Ура!» чтобы советские войска смогли прийти к нам на помощь. Так что тут поднялся со всех сторон огонь из автоматов, гранаты пошли по траншеям, повсюду раздаются крики. В результате неразберихи мы сбились с курса, и пошли вдоль линии фронта примерно пять километров, ориентируясь по компасам, которые были у каждого командира взвода. В ночным стычках и наших переколотили, и немцев. Потом повернули и бросились на немецкие позиции, враги впереди, естественно, насторожились, ведь было непонятно, что к ним с фланга катится. А мы бежим с криком: «Ура!» Я одним из первых с группой партизан прошел через линию фронта, метров пятьдесят оставалось до нашего переднего края, здесь заставил всех стрелять вверх и кричать: «Ура!» Мы делали это для того, чтобы сориентировать наших, куда нужно идти, иначе в глубокой ночи все потеряются. Потом остальные партизаны начали сюда подбегать, нам навстречу бегут советские солдаты, не стреляют, ведь они были предупреждены, что на данном участке должен прорываться партизанский отряд. Так что встретились мы со своими солдатами чуть ли не на передовой. Затем откуда-то с правого фланга начала по нам бить вражеская минометная батарея, немцы всегда умели быстро в бою ориентироваться. Тогда прекратили мы свою стрельбу и крики, к тому времени основной вал партизан уже прорвался через линию фронта. В этом бою мы уничтожили несколько пулеметных точек противника, минометную батарею, но много наших погибло. Сразу же после прорыва я передал в штаб 240-й стрелковой Киевско-Днепровской Краснознаменной орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизии карты с разведанными нами данными о расположении вражеских огневых точек и позиций на протяжении пяти километров линии обороны немцев. Ровно через сутки по выявленным точкам наша артиллерия открыла мощный огонь. Они воспользовались моей картой. В итоге благодаря точности партизанской разведки прорыв линии фронта был прекрасно подготовлен, наши войска освободили 42 населенных пункта, и прошли без боя вглубь территории Чехословакии. Этот факт занесен в официальную историю Великой Отечественной войны. Вскоре после выхода к своим мне вручили Орден Отечественной войны I-й степени. Так что День Победы, 9 мая 1945-го года я встретил в Киеве, это была чрезвычайная радость.
В заключение хотел бы сказать несколько слов. После освобождения Чехословакии, по всей видимости, по подсказке наших советников местные революционные комитеты стали выяснять отношение местного населения к Советскому Союзу и участию русских в Словацком национальном восстании. Провели ряд собраний, на которых прозвучала самая высокая оценка действий советских солдат, при этом многие назвали наш партизанский отряд имени Сталина Новака и Мандрика, который вел борьбу за освобождение Чехословакии от немецкой оккупации.
Самым страшным на войне для меня лично, особенно в последнее время, была боязнь попасть в плен или погибнуть от шальной пули. Причем я страшился не столько за свою жизнь, сколько за дело, ведь Центр поставил передо мной очень ответственную и большую задачу по уничтожению линий связи, мостов, разрушению дорог, и так далее – так что в глубине души постоянно сидела боязнь преждевременно погибнуть. Я видел в деле своих подчиненных, Дорошенко, мой заместитель по разведке, командование в силу отчаянного характера просто не потянул бы, власовцам я первое время не верил. Капитан Новак же всегда четко делил – военная власть моя, а его дело хозяйственные вопросы. Он раньше был заместителем командира словацкой бригады по хозяйственным вопросам, поэтому в отряде занимался тем, что поддерживал связь с местными подпольными органами власти и организовывал наше снабжение.
Мое имя занесено в энциклопедию Словацкого национального восстания. Являюсь почетным гражданином городов Лучинец, Ревуца и Римавска-Собота, поселка Черная Гора. Об этом у меня имеются почетные грамоты.
И последнее – со своим верным автоматом ППС я не расставался вплоть до 1955-го года, потому что меня направили для партийной работы в западные области Украинской ССР. Для военной службы был негоден, ведь оставался глухим одно ухо в результате той памятной контузии 1941-го года, рука была перебита в партизанских боях, так что когда меня пытались устроить на работу в органы правопорядка, но я не прошел по здоровью. Сейчас живу в г. Одессе.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
