Маргулис Иосиф Ильич

И.М.- Я родился в январе 1924 года в селе Выдыбор в Потиевском районе Житомирской области. Село Выдыбор было большим - свыше 5.000 жителей, в нем жили в основном украинцы, но в селе также были 50 еврейских и 10 немецких семей. Родители трудились в колхозе «Нова Життя», выращивали лен, хмель и рожь. Жили мы очень бедно, впроголодь, на трудодень колхозникам выдавали по 200 грамм зерна , а в конце года - немного картошки, и пол-поросенка на семью.

В 1933 году половина села вымерла во время Голодомора.

Евреи с украинцами в нашем селе жили дружно. После тридцать третьего года сельчане спасались от голода только своим подсобным хозяйством , но власти душили налогами, и мало кто из сельчан мог подобный гнет выдержать.

Паспортов у колхозников не было, и выехать из села на жительство в город никто не мог. «Крепостные» колхозники, иначе и не скажешь.

У моих родителей Элика и Эстер не было свободной минуты, так истово и преданно они трудились в колхозе, пахали, сеяли, пололи, убирали урожай.

С детства у меня и у младшего братишки Бори руки были в мозолях от лопаты, вил, граблей. Увы . Мозоли не помогли моим родителям уцелеть на войне .

Но меня они выручали не раз.

За три года до начала войны моя мама закончила рабфак при педагогическом институте в Житомире, но работы в нашей сельской школе ей не нашлось, и она устроилась учительницей начальных классов в соседнем украинском селе Анополе. В начале июня 1941 года всех учеников 9-х -10-х классов нашей школы отправили на работы по строительству Коростенского укрепрайона.

Привезли на подводах, дали в руки лопаты - «Копайте!». Утром двадцать второго июня наш участок разбомбили немецкие самолеты. После бомбежки, приехал какой - то "представитель ", и сказал - «Война началась. Отправляйтесь по домам».

Уже второго июля я получил повестку из военкомата.

Военком получил приказ : всех юношей 1924-1925 года рождения отправить своим ходом в Киев. Маховик кровавой войны еще только раскручивался, но уже тогда кто-то позаботился о «сохранении мобилизационного резерва».

Помню нашу отправку до мельчайших деталей.

-Двадцать четвертый и двадцать пятый год ! В одну шеренгу становись! На первый- второй ррас-считайсь!..

А потом мы пошли по пыльной дороге - кто в чоботах - сапогах, кто в сбитых парусиновых туфлях, кто в «мокроступках» - самой распространенной молодежной обувке. Мама шла рядом и плакала. Отец утешал ее, говорил, что война скоро закончится и не придется его сыну стать под ружье.

Военрук торопил : «Эй , мамаша Маргулис, отставить проводы! А ты , марш в строй!», и говорил маме -«Мамаша Маргулис , не рыдайте, скоро увидитесь».

Как в воду глядел военрук : увиделись…

Г.К. - Удалось добраться до Киева?

И.М. - Нет. Шли по обочинам дорог или по полям, по вытоптанной ржи.

Дороги были сплошь забиты военной техникой, грузовиками с пехотой.

В городках кое-где «хрипело» радио : «…на Корецком направлении …. На Новоград - Волынском направлении…». Это было наше направление, но никто тогда еще не знал, что эти города уже далеко в немецком тылу.

Нас было около сотни школяров, на половине дороги осталось всего пятьдесят человек, а на четвертый день, уже на подходе к Киеву, пропал наш дядька - командир, военрук. Как снег растаял. Все разбегались…

Жители , поившие нас водой, говорили: шли бы вы хлопчики домой, тут без вас от бомбежек жарко. Мы не знали - куда идти дальше, что предпринять…

В предместьях столицы от всей колонны нас осталось восемь человек : четыре еврея и четыре украинца. На рассвете налетели немецкие самолеты с крестами, бешено «лаяли» зенитки. И мы решили вернуться домой.

На шоссе Киев- Житомир царил хаос. Из занятых врагом районов гнали скот: мычали коровы, ржали лошади , блеяли овцы. Июльское солнце немилосердно жгло головы и спины людей, навьюченных узлами…

Мы обходили этот поток сбоку, шагали по полю, но и там слышались проклятья и стоны, плач детей, и уже попадались раненые во время налетов.

Когда прилетали немецкие бомбардировщики, дорожная река враз мелела, расширялась и заливала собой окрестные поля. Бомбы почти не падали - их видимо сбрасывали на линии фронта, но зато на наши головы летели многие тысячи листовок с заголовком - «Прочитай и передай другому».

Текст в основном был такой - «Русский солдат, сдавайся в плен! Не подчиняйся, не слушай жидов - комиссаров! Это они толкнули тебя на битву с Германией, которая несет народам России освобождение от жидов - большевиков!».

Буквы громадные, как на афише, не захочешь, а прочитаешь…

Пришли на ночевку в какое-то село, там у нашего товарища - попутчика жил родной дядька Пылып (Филипп). Он увидел племянничка - «Гэй, хто там? Никак Тарасик из Выдыбора? Марьянин сынок? Заходи в хату!» - «Я не одын, а з хлопцями, йдемо з Кыива… Я - допризывник» - «На якого биса здався тоби той Кыив? Тут нимець прэ, волю Украине нэсэ, а вин тикаты! Нехай жыды тикають, бо Хитлер хоче выризати их ущент! Хай соби рыжэ, а мы попрацюемо на своий ныви!». Я слушал эту «откровенную речь», и чувствовал, будто меня по лицу ударили. Так я начинал познавать науку войны - учебник жизни и смерти…

До своих краев дошли только втроем. Мы понимали, что немцы уже находятся впереди нас. Один из нас был родом из Анополя, он повернул налево, другой - пошел направо, на ближний хутор. А я зашагал напрямую к Выдыбору, по перегретой солнцем земле, отягощенный невеселыми мыслями, и вдруг уловил в воздухе странный звук. Вой…Это звук висел в воздухе , как бы растекаясь по полю, не спадая и не прекращаясь. Я догадался - это был женский плач…

Посреди села сгрудились телеги. Возле них голосили и рыдали женщины. Окна и двери в хатах были распахнуты настежь. Я не понял, что происходит. Нас угоняют? Нас выгоняют? Увидел своих, подошел к матери, но мой приход не вызвал у нее радости. «Зачем ты пришел?»- строго спросила она. Я удрученно рассказал , что в дороге нас бросило начальство, и я просто не знал куда податься.

Мать сказала - «Ты что, не понимаешь , что здесь кругом уже смерть? Немцы в Житомире убивают евреев на каждом углу. Деда твоего уже расстреляли, люди видели, как его вели на казнь…Ты ведь мог спастись и отмстить потом палачам за нас! Зачем ты вернулся…». Я что-то лепетал в ответ - «…не знал, невидел,не мог предположить…». В селе я увидел жуткую картину. Около еврейских домов стояли подводы , груженные домашним скарбом. Люди готовились к эвакуации, ждали разрешения, но оно так и не поступило. Никто не знал, что происходит вокруг. Радио не было, телефонная связь в сельсовете не работала.

Женщина и дети плакали, люди метались по сторонам.

Страшная паника в полном смысле этого слова. Мои родители решили уйти в лес. Разгрузили вещи, покормили корову, кур, и ушли.

Днем мы сидели в лесу, поздно вечером приходили домой, а чуть светало, брали с собой продукты и снова уходили в лес. Так прошло три дня. А на четвертый день, когда мы в темноте подошли к селу, нас встретила с плачем соседка Ольга Когут - «Ой людоньки, щож воно робыться, всих ваших нимци и полицаи забралы и кудысь повезлы». Как стало известно после войны, их вывезли под Черняховск, в каменоломни, и там всех расстреляли в тот же день.

Нам ничего не оставалось , как вернуться в лес. В лесу повстречались с Гитерманами. Две семьи - вот все что осталось от еврейского населения Выдыбора. Два дня мы хоронились в глухих лесных местах, прислушиваясь к каждому шороху. Питались ягодой - земляникой. На третий день я снова пошел в село. Еврейская часть села была пустой, ни огонька, ни лая собак. Наши дома уже были полностью разграблены. По улицам ходили полицаи, прибывшие из райцентра, в самом селе немцы полицию еще не успели организовать.

Ночью пошел сильный дождь. Мы промокли в лесу до нитки, и пошли в поле, надеясь спрятаться от холодного ливня в стогах сена. Зарылись с головой в стог, и сидели там, пережидая дождь. Но , как я потом узнал, нас в поле заметил предатель, бывший сельский коммунист - активист Ткачук. Он выдал наше месторасположение немцам и ночью мы услышали лай овчарок, и немецкую речь. Нас вытащили из стога , стали избивать и натравливать собак. А дальше…

Нас , избитых прикладами и кулаками, искусанных собаками, погнали на колхозный двор, заперли в сарае, оставив двух часовых.

Мы сидели на сырой земле в сарае , дождь хлестал по крыше, часовые за стенкой лениво переругивались между собой . Мы понимали, что надежды нет, и утром нас расстреляют. Представьте себе прощальную ночь, когда родители прощаются со своими детьми перед смертью… Пришло утро, и нам скомандовали - Выходи!

Мы обняли друг друга, поцеловались и зашагали , как смертники к эшафоту. Помню, что даже дождь на полчаса прекратился, небо давало нам возможность проститься и с ним. И тут случилось странное дело , нас повели не к стене , и не на край расстрельной ямы. Нас поставили возле колхозного правления и на ломаном русском языке объяснили, что мы должны работать, женщины будут помогать повару, а мужчины - пилить и колоть дрова, и ходить за скотиной…

Так продолжалось десять дней. Мы старательно исполняли команды немцев, и, с замиранием сердца, ждали каждое утро неминуемой развязки…

А разгадка этого неожиданного поворота судьбы была простой : в нашем Выдыборе остановилась на отдых не немецкая, а чехословацкая часть - и это продлило жизнь нашей семьи. Произошел маленький сбой в этой дьявольски точно рассчитанной гитлеровской акции по тотальному уничтожению евреев. Конечно, словакам в немецкой форме ничего не стоило расстрелять две еврейские семьи. Но ведь не расстреляли…

То ли пожалели, то ли оставили это дело зондеркомандам и полицаям.

Чехи внезапно ушли из села, а мы остались. Мои родители не знали, что это были чехи, и они подумали, что раз нас не убили, то можно спокойно идти домой.

И они с младшим братом вернулись в свой пустой дом. Знакомые украинцы принесли нам хлеб, посуду, соль , мыло. Недалеко от нас жила до войны немецкая семья, в ней было два взрослых брата - Фридрих и Генрих. Так Фридрих пришел нам помогать, а второй брат , Генрих, служил полицаем, и лично убивал евреев…

Родители ночевали в нашем доме, а я, оставался на ночлег у своих школьных товарищей, каждый день, меняя место ночевки. На четвертый день после нашего неожиданного освобождения я заночевал в семье Когутов. На рассвете прибежала бледная как привидение Галя Геберда и заговорила шепотом : «Ио -сы-пэ , швыденько вставай, прыгай викно! Бида! Твоих усих забрали враньци полицаи! Зараз воны будуть туть! Бижы до лису!». Я сунул босые ноги в сапоги, и в чем был - в трусах и майке - выпрыгнул в окно. Обошел дом по каменной отмостке , чтобы не оставлять следов , услышал приближающийся собачий лай и ринулся через огромную лужу к лесу. Не знаю, сколько времени и километров я пробежал. Остановился, когда совсем выдохся, мое сердце стучало в груди как мотор.

Залег в кустарнике. Немцы ездили на мотоциклах вокруг. Искали…

И я остался наедине со своими черными думами - где мои родные? Что с ними? Как я мог оставить их одних на верную смерть и бежать из села в полную неизвестность? Что делать дальше?...На что мне надеяться? Куда бежать?..

Двое суток я прятался в лесу, а потом решил пойти в село и разведать, что происходит. Решил идти к своему директору школы Михаилу Андреевичу Сидоренко. Была пасмурная беззвездная ночь.

Через плантацию хмеля пробрался прямо к школьному зданию. Школа располагалась в новом деревянном здании, и директор жил во флигеле, при школе. Я постучал в окно, и отскочил в темноту. Михаил Андреевич с лампадкой в руках подошел к окну, а за ним… высокий тощий немец в форме…

Директор заметил меня и, распахивая окно, показал жестом руки - Беги!

- Хто?- спросил директор во тьму - Хто там е? Немец вмешался - Вэр ист дас?

-Ниманд - ответил Сидоренко - Да ист дер винд? Раздался пьяный гогот немца.

Я лежал в кустах хмеля и плакал , понимая, что мне все равно не выжить…

Зачем я метаюсь по сторонам…Лучше бы уже лежал убитым в одной яме с родителями…Пошел в Анополь, к друзьям мамы, уговаривая сам себя на ходу - в Анополе евреев никогда не было, значит, и полиции там нет.

Спрятался до вечера в развалинах старой заброшенной мельницы.

В темноте пришел к нашим добрым знакомым , тете Марии и дяде Ивану. Они меня накормили , обогрели, приласкали, как могли. А потом дядя Иван сказал - «Оставить тебя у нас , мы не можем, немцы повесили объявление , за укрывательство евреев и «окруженцев» - расстрел.

И так на меня полицаи с лютой ненавистью смотрят, знают , что у меня два сына в Червонном войске. Я так миркую. На еврэя ты, парень, не дюже схожий. Росточком высоченький. Тебе сколько годиков? Семнадцать? А выглядишь на все двадцать. Сколько тут «окруженцев» шатается и все на одно лицо - глаза печальные.

Руки покажь, мозоли есть? Ага, есть…Дам я тебе Васылеву гимнастерку и штаны Петра, да свою старую шинельку. А мозоли у тебя свои. По украински ты хорошо говоришь. Уйди от села километров на сто и выдавай себя за «окруженца», или скажи, что из плена бежал, может так и спасешься. Только чоботы твои яловые, командирские, они не подойдут. Оставь их мне , приберегу, пока наши не придут. А яловые сапоги надо на кирзу поменять. И давай думать вместе , какое имя тебе новое надо взять. Например , Леонид Иванович Остапенко. Подойдет?».

И так получилось, что вошел я в эту хату&nbs затравленным сиротой- беглецом, против которого ополчился весь , ставший непонятным, мир - немцы, полицаи - предатели - а вышел из нее солдатом-«окруженцем» в прогоревшей шинели и кирзовых сапогах. Вошел Маргулисом Иосифом Ильичем, юнцом, неспособным понять расклад сил в этой проклятой войне , а вышел красноармейцем Остапенко Леонидом Ивановичем, 1921 года рождения, родом из Киевской области, взрослым человеком , уже разобравшимся , что к чему.

Г.К. - Куда далее лежал Ваш путь?

И.М.- Пошел на спасительный север, где сплошные леса и болота Украины незаметно переходили в сплошные леса и болота Белоруссии. Шел от села к селу, чаще по хуторам, с ночевками и подработками. Частенько на моем пути попадались настоящие «окруженцы», иногда по - двое, а то и по - трое : мы знакомились, шагали вместе, я перенимал у них военные словечки, нехитрый войсковой лексикон. Никто не слышал о партизанах, никто из нас не знал, что творится на фронте. В конце сентября я остановился в селе Каменный Брод Володарско - Волынского района Житомирской области.

В этом селе и на ближайшем хуторе Дмитров уже собралась в «примаках» целая «компания окруженцев» и беглецов из плена, почти два десятка крепких и бывалых людей. Среди них выделялся командирской выправкой мужчина средних лет по фамилии Логашов. Немцев в Каменном Броде не было, все немецкие и полицейские гарнизоны размещались в больших селах, там, где местные жители немцев встречали хлебом и солью , надеясь, что гитлеровцы распустят колхозы.

Но этого не случилось, немцы просто переименовали колхозы в «общественные хозяйства», и снимали с крестьян дань на нужды вермахта и фатерланда.

Меня приютила «на квартире» Надежда Сульженко. Она жила в хате с двумя малыми детьми, а ее старший сын служил в Красной Армии.

Через Надежду я устроился конюхом в общественное хозяйство, если надо - был ездовым, чинил сбрую, и скоро настолько пропах конями, что был уже неотличим от местных мужиков. Молодежь села собиралась на «вечорницы», там были танцы под гармонь. Иногда «на огонек» заходили и «окруженцы». Пришел туда и я.

В школе руководил струнным кружком, хорошо играл на гитаре и мандолине, и как-то даже продемонстрировал местным свое умение в игре на этих инструментах. Среди ребят - «окруженцев», заглядывавших на «вечорницы», был Николай Крошка , бывший лейтенант РККА. Мы с ним подружились.

И вот однажды он решил со мной поговорить откровенно.

Крошка сказал - «Это сейчас в селе только вшивая полиция, а что будет, если немцы возьмут верх? Тут каждый второй - готовый предатель.

С их помощью, рано или поздно, нас немцы всех повылавливают и порешат, как евреев поубивали, так и нас прикончат… Нам нельзя сидеть, сложа руки, надо уже сейчас бить немцев и их подручных. Потом поздно будет!».

Я помалкивал, опасаясь, а вдруг это провокация?

«Ну, чего ты молчишь? - спросил Коля - Боишься их?».

Я ответил, что подумаю над его словами.

- «А что тут думать?! Оружие надо запасать и изучать тактику партизанской войны» - «А где ты его возьмешь , это оружие?» - «У тех , у кого оно есть» - «Голыми руками?» - «Зачем голыми? Что мы, на полях боев не сможем подобрать по десятку патронов на брата и по винтовке? Вон, наши, уже кое-что собрали, и сдали все оружие командиру» - «Это Логашову, что ли?» - «Майору Логашову! А ты как догадался, сметливый?!»…

Чуть позже со мной побеседовал сам майор Логашов, и, увидев мою решимость сражаться с врагами, проникся ко мне доверием.

Так благодаря Коле я попал в ядро будущего партизанского отряда.

Г.К.- Сколько человек было в отряде?

И.М.- На момент его организации, в декабре 1941 года, нас было 18 человек, и кроме меня, все товарищи были бывшими кадровыми военнослужащими Красной Армии. Наш отряд мы назвали «Котовский».

Летом 1943 года в отряде было уже свыше 150 человек.

Г.К. - Отряд базировался в лесах или находился на подпольном положении?

И.М. - В леса мы ушли только весной сорок третьего года. До этого момента все вылазки совершались непосредственно из Каменного Брода. Группами по 6-8 человек мы уходили от села на 30-40 километров и совершали ночные нападения на полицаев, одиночных немецких солдат и на автомашины. Так мы постепенно пополняли свой арсенал и набирались боевой партизанской практики.

Почти каждый из нашей группы пережил разгром и поражение первых месяцев войны, имел свой личный счет к немцам и надеялся на лучшее будущее.

Г.К.- Если бы часть группы ушедшей на задание была бы схвачена немцами, то это могло бы привести к провалу и к неизбежной гибели всего отряда?

И.М.- Нам повезло, провалов не было, да и предателей или провокаторов среди нас не нашлось. Мы верили друг другу и надеялись на своих товарищей.

Все партизаны были разбиты на боевые «пятерки», но мы все знали своих ребят из отряда. В нашем селе все «окруженцы» пошли в партизаны, «упертых примаков» среди нас не оказалось. Каждая вылазка тщательно планировалась Логашовым, а Николай Крошка обучал нас владению оружием, основам конспирации, рукопашному бою. Ребята вели себя очень осторожно в разговорах с местными жителями. Мы же не ходили по селу с гранатой в руке и с лозунгом - «Смерть полицаям!». Днем мы исправно работали в общественном хозяйстве, были у начальства на хорошем счету, а ночью - мстили.

Полицаи и немцы в Каменный Брод наезжали изредка.

Вообще, в Житомирской области было несколько районов , в которые немцы фактически не заходили, только держали малые гарнизоны в райцентрах, а так, все было отдано на откуп местным украинским полицаям - предателям.

Г.К.- В Белоруссии, например, всех «окруженцев» и «примаков», немцы уже к весне 1942 года загнали в концлагеря, пытаясь лишить партизан людских резервов. А как с этим обстояло дело в районах Житомирской области?

И.М.- В январе сорок второго немцы зашевелились. Все мужское население села было вызвано на станцию Турчинка для регистрации. «Окруженцы» запаслись документами из бывшего сельсовета и колхоза. Мы с Крошкой не решились в назначенный день поехать на станцию, решили подождать и посмотреть , как наши товарищи пройдут регистрацию, и что от нее возможно ожидать.

Ребята вернулись со справками, и указанием немецких властей - «запрещается покидать село». А на следующий день отправились в Турчинку я и Крошка.

И здесь нас сразу заперли в кутузку - «Подозрительные личности! Почему явились только на следующий день!?». Мы просидели под охраной за решеткой несколько дней, а потом нас повезли в Житомир, в гестапо, расположенное на углу улиц Гоголя и Михайловской. Привели к следователю - «Кто? Что? Откуда?». Следователь буравил меня свирепым взглядом, а я прикидывался деревенским простачком, отвечал односложно, все переспрашивал, и было видно, что следователь раздражен. Записав все мои данные , он зевнул и сказал - «Пойдешь по коридору, третья комната налево!». Я неуверенно показал направо. Он взбеленился - «Да не направо, а налево, я сказал! Дубина!». Подошел к указанной двери - «Завия желаю! Меня к вам направили, Остапенко, Леонид!». Новый следователь изучил писанину предыдущего и сказал - «Ясно! А теперь мы тебя проверим на жидовство. Может ты жид, и мы напрасно с тобой тут панькаемся? Снимай-ка штаны. Живее…». Я наклонился, запыхтел, задергал ремешки - завязочки.

Сам в холодном поту. Думаю - третий этаж, если прыгну в окно головой вниз, то уйду из жизни без мучений, там внизу каменный тротуар…

И вдруг пронзительно прозвучал телефонный звонок…

Мой «проверяющий» взял трубку - «Але! Але! Киев? Да-да , слушаю вас. Одну минуточку…». Прикрыл трубку ладонью и говорит мне - «Ну-ка выйди хлопец в коридор, у меня тут важный разговор. Жди за дверью!».

Я наскоро поднимаю штаны, снова пыхчу над завязочками, и вылетаю в коридор. Ищу окно, но тут все окна наглухо зарешечены. Сажусь на лавку , ни жив, ни мертв, и жду своей судьбы. Сколько проходит времени - не знаю, не понимаю. Дверь снова открывается , и следователь зовет меня в кабинет. Он изрекает - «Бери свою бумагу, отдай туда, откуда пришел! Все! Шустрее! Мне некогда».

Читаю в коридоре бумагу - против слова «жид - в первом, втором, третьем поколении»- стоит жирный прочерк.

С трудом захожу ватными ногами в первый кабинет и получаю свою справку…

Вышел из здания гестапо на шумную Михайловскую улицу, Коля меня уже ждет. Говорю - «Коля, мне трудно идти, ноги не слушаются…Давай зайдем в скверик, посидим». Коля засмеялся - «Ну ты не очень видать привычный к допросам!».

Знал бы он, что мне пришлось сейчас в душе испытать.

Так, в третий раз, равнодушная смерть с косой за плечами прошла мимо…

Г.К. - Еще до соединения с крупными партизанскими отрядами, сколько раз Вы лично выходили на выполнение боевых заданий в составе группы «окруженцев» из села Каменный Брод?

И.М.- Раз семь - восемь выходил на задание - напасть на полицаев и немцев.

Все задания были успешно выполнены.

Гадов поубивали, а их оружие захватили для своего арсенала.

Г.К. - Какие чувства Вы испытывали , убив первого врага в немецком тылу ?

И.М. - Я вам отвечу честно. Мысли, что вот, мол, все- таки смог, и отомстил за свою семью, в тот момент как - то отошли на второй план.

Я в основном с гордостью думал о том, что, уничтожив немца или полицая, я помог своей родной Красной Армии бить ненавистного супостата.

Выполнил свой долг перед Родиной.

Г.К.- Как и когда отряд майора Логашова «вышел на других партизан»?

И.М.- Уже поздней осенью сорок второго года пошли слухи, что партизаны появились в житомирских лесах. И мы стали искать связи с ними, прекрасно понимая, что в собственном соку много каши не сваришь.

Время от времени, то на телегах, а зимой на санях, с документами - «отправляется на заготовку продуктов», мы совершали поездки по соседним районам на поиск партизан, но все неудачно…И вдруг до нашего командира дошла весть, что в соседний , Емильчинский район, в село Сербы, пришли из Городницкого района партизаны, и в этом селе остановились разведчики из рейдовой группы партизанской бригады Сабурова. Логашов сразу отрядил меня, Крошку и еще одного товарища в село Сербы. Недалеко от села нас встретил партизанский дозор. К нам отнеслись весьма настороженно. Нас обезоружили, допросили, и отвели к начальнику разведки отряда капитану Федорычеву.

Мы подробно рассказали о себе, доложили все данные и попросили о включении нашей группы в отряд. Федорычев позвал нас пообедать.

Выпили самогонки, даже вместе запели песню. У партизан была расстроенная балалайка, я привел ее в порядок, сыграл несколько мелодий.

А потом Федорычев говорит - «Я знаю, вашего майора Логашова. Вам верю. Но зачем вашему отряду к нам присоединяться? Уходите в лес, оружием мы поможем. Мы цыгане - сегодня здесь , завтра там. А вы - почти местные жители, все и всех вокруг знаете, вот и подымайте народ в партизаны в своем районе».

Я на какой-то момент остался наедине с Федорычевым.

И набравшись храбрости, рассказал ему, что я вовсе не Остапенко , а Иосиф Маргулис, еврей из Выдыбора, что моих родителей и брата убили немцы, и что я поклялся отомстить, и прошу зачислить меня в его отряд.

Капитан удивился, велел часовому позвать к себе двух девушек - партизанок. Зашли две девушки, внешне - явно еврейки. Капитан сказал - «Девчата, он говорит, что еврей. Побалакайте с ним на своем языке. Может он немец?».

Ну , эту проверку на идише я прошел моментально. Девчонки, смеясь, доложили -«Чистокровный! А обрезанный он, или нет, сами проверяйте!».

«Так - произнес Федорычев - Спасибо. Только никому о нем ни единого слова. Заметано?» - «Заметано». Они ушли, а капитан Федорычев мне сказал - «Ладно, возьмем тебя в наш отряд, юный мститель. Только советую тебе по - дружески. Оставайся Остапенко, молчи, что ты еврей. В лагере тебе ничего не сделают, а если на задание пойдешь, могут запросто и в спину выстрелить. У нас уже так не один еврей погиб… Пойдешь в группу подрывников».

Так, в апреле сорок третьего года я стал минером - подрывником, через три месяца был уже старшим диверсионной группы , а осенью командовал отделением разведки в Молдавском партизанском соединении будущего генерала, а тогда полковника, Андреева.

А отряд Логашова , получивший наименование - «Котовский-2» ( поскольку у сабуровцев уже был свой отряд имени Котовского) в полном составе был влит в бригаду Сабурова. Но в апреле месяце в житомирских лесах началось формирование Молдавского рейдового партизанского соединения, и часть партизанских отрядов была передана на формировку для «молдаван», и мы все оказались в рядах этого нового соединения.

Из Москвы , самолетом прибыла большая группа партизанских командиров и бывших работников партактива Молдавии, с целью создать новое боеспособное и полнокровное соединение , перебросить его в Молдавию , организовать там партизанское движение.

Командиром соединения был назначен полковник Андреев, комиссаром Формусатин. Капитан Федорычев принял должность начальника разведки.

Правда, рейд на Молдавию в сорок третьем году был отменен, после неудачного Карпатского рейда Ковпака. И только в начале 1944 года партизаны нашего соединения поменяли места дислокации и район ведения боевых действий , и ушли к Днестру.

Г.К.- Сколько на Вашем личном счету взорванных и пущенных под откос немецких эшелонов?

И.М. - Личных - 4 эшелона.

Г.К. - Расскажите о деятельности партизан - подрывников.

И.М. - Начнем с того, что в отряде были опытные минеры - подрывники, десантники из Москвы. Они меня быстро обучили подрывному делу, самому эффективному виду партизанской работы. А как мы работали...

Приведу ряд примеров - удачных и не очень.

Перегон Олевск - Белокоровичи. Отряд имел связь с железнодорожными рабочими, и они сообщили , что должен проследовать эшелон с живой силой противника. Немцы уже давно приняли меры против диверсионной деятельности на железной дороге. Все леса вдоль железных дорог были нещадно вырублены. Вдоль дороги были установлены пулеметные блок - посты, позволявшие вести перекрестный огонь. На особо уязвимых участках ходили часовые в парах - патрулях, а на остальных участках - одиночные караульные на шпалах.

Впереди каждого эшелона пускали дрезину, а перед паровозом обязательно были платформы с балластом. Взорвать эшелон очень сложно, но иногда, было в несколько крат труднее уйти от преследования, от погони.

Сразу после взрыва каратели прочесывали окрестности.

Мы не имели права отходить в отряд «по прямой линии», чтобы по трагической случайности не вывести немцев на базовый лагерь. На отходе всегда выбирались обходные маршруты. Иногда делали «крюк» до шестидесяти километров.

Мины у нас были только приводного действия. Решили взорвать поезд на возвышенности, выбрали подходящие место. В дождливую ночь поставили заряд тола на повороте, на высокой насыпи. Но из - за высоты этой чертовой насыпи в самый решающий момент оказалось, что шнур для подрыва коротковат, и при взрыве нас точно накроет. Остались возле полотна с Колей Мамкиным, а остальные восемь человек из моей группы ждали вместе с лошадьми в лесу. Мамкин был «москвичем» - десантником, опытный подрывник, воевал на фронте с самого начала войны, был несколько раз ранен, и после очередного ранения, когда вышел из госпиталя, сам попросился в тыл врага. Легли , замаскировались, держу шнур в руке. Ждем. Прошла дрезина с четырьмя полицаями. Раздался гул подходящего состава. А потом появился эшелон. Он был, видимо, перегружен, подходил к повороту медленнее обычного. Пропустили паровоз, а потом рванули за шнур. Взрыв , дикий скрип металла, дрогнула земля. Грохот, вагоны падают под откос, «встают дыбом» и громоздятся друг на друга. Крики, вой и вопли раненых, стрельба. И все это в нескольких в считанных метрах от нас . Смотрим на себя, вроде целые, не зацепило. Благополучно добрались с напарником до леса и через два часа были уже в отряде. Доложил Андрееву.

Он мне - «Где твои хлопцы? Веди всех ко мне в землянку!». Мы зашли. Андреев налил каждому из нас кружку самогона и поблагодарил за выполненное задание.

А еще через неделю в сводке Совинформбюро, было сказано об успешных действиях партизан в немецком тылу, и упомянут «наш» подорванный эшелон на перегоне Олевск - Белокоровичи.

Прошло немного времени, мы получили задание совершить диверсию на участке дороги Новоград - Волынский - Житомир. Возле Новоград - Волынского размещались немецкие госпиталя и танко - ремонтный завод.

Оттуда шли составы с отремонтированной техникой и немецкими отпускниками , направляющимися на отдых после ранения.

На задание пошла моя группа. Утро. Проходим мимо села Неделище. Кто-то из моих партизан говорит - «Товарищ старший сержант. Давай зайдем в село, в крайнюю хату, хоть чайку попьем. Село «чистое», немцы туда не заходят».

И черт меня попутал, я согласился. Хозяин нам выставил бадью борща, достал сала. Поели, отдохнули. Хозяин говорит , мол , давайте я вас на подводе подброшу немного, ноги - то не казенные. Только выехали из села, а навстречу целый обоз из подвод и «тачанок». Немцы и полицаи со свадьбы едут. Человек восемьдесят.

А леса вокруг села и дороги вырублены! До спасительной лесной чащи больше двухсот метров. И у нас не было выхода, как принять бой.

Отходим , отстреливаемся. Я за что- то зацепился, упал на землю.

Слышу совсем рядом голоса - «Бей правее ! Живым будем брать!». Весь автоматный диск выпустил на голоса. И вместо леса побежал к окраине села . Вижу, лежит Мамкин, кричит - «Я раненый!». Его пуля по касательной задела, по корпусу. Потянул его за собой. Оторвались. Потом трое суток шли , петляя, к своим, даже подошвы от сапог отвалились. Вернулись в отряд.

Сначала вызвал к себе Федорычев, и сказал - «Вы допустили непростительную ошибку! Почему вы зашли в село , да еще в воскресенье!?»…

Я молчал, а что сказать?..

Капитан привел меня к Андрееву. Я стоял навытяжку и ждал решения командира по поводу своей дальнейшей судьбы. За срыв задания могли спокойно и правомерно расстрелять. Андреев - «Пойдешь на «железку» снова, с новой группой. Я задания не отменял». Дал шанс исправить ошибку…

И я подорвал этот эшелон . Танки на платформах и два вагона с офицерами - отпускниками из немецкого госпиталя.

Вернулся . Андреев снова позвал к себе, снова налил всем по кружке, поздравил нашу группу, и объявил, что я представляюсь к ордену.

После этого задания Федорычев назначил меня командиром отделения разведки.

Г.К. - Что за люди подобрались в партизанской разведке?

И.М. - В разведку и в подрывники шли опытные бойцы, отчаянные ребята, «сорви - головы», те, кому уже нечего было терять в жизни.

Например, у меня в группе был Иван Радченко, из села Великая Богачка Полтавской области. Он два раза выпрыгивал на ходу из вагонов , когда немцы угоняли молодежь на работу в Германию.

Хорошими диверсантами были Конончук, Остапчук. Умели эти люди воевать.

Г.К .- Как вооружалась партизанская разведка?

И.М. - У меня лично, был автомат ППШ с тремя дисками, пистолет ТТ, финка, и обязательно граната на «крайний случай» - для самоподрыва при угрозе пленения. Такая граната была без исключения у всех партизан входивших в состав разведки или группы подрывников.

Осенью 1943 года нам сбросили на парашютах новые автоматы с «рожковыми магазинами». Так у меня один такой «магазин» поляки сперли.

Г.К.- Польские партизаны АК тоже действовали в ваших краях?

И.М. - В Житомирской области всегда жило немало поляков, да и старая граница с Польшей проходила по нашим краям.

Но «регулярные» польские отряды в основном шли с Западной Украины.

В Городницкий район как-то пришел с северо - запада, из Ровенских лесов, крупный польский партизанский отряд, подчинявшийся «лондонскому» правительству Польши. Генерал Андреев поехал к ним на переговоры, а мое отделение разведки сопровождало его в качестве охраны. Мы с трудом представляли, что можно от этих поляков ожидать, были начеку. Но приехали к ним в штаб, Андреева принял польский полковник в полной офицерской форме и в «конфедератке», а нас пригласили в просторный дом, «пообедать».

Сели с поляками за столы, выпиваем потихоньку «за нашу и вашу свободу» .

Я с себя кожаную куртку снял и повесил на гвоздь, а в ней, в карманах , запасные «рожки» лежали. Когда стали прощаться, смотрю, а одного «магазина» нет.

Но мы не стали тогда разбираться, ретировались молча, без шума и стрельбы.

Тем более, Андреев договорился с поляками о совместных действиях, да и «шляхтичей» вокруг собралось несколько сотен.

Г.К.- Нейтралитет между советскими и польскими партизанами соблюдался?

И.М. - Поляки вскоре ушли на Тернополь. Я не помню, чтобы были боевые столкновения между нашими отрядами.

Г.К. - Насколько крепкой была дисциплина в соединении Андреева?

И.М. - За малейшую провинность, отступление от партизанского или армейского устава - была суровая кара.

У нас был в соединении свой Особый Отдел. А там служили «ребятки» с хорошим чутьем, не отягощенные сантиментами и не знавшие излишней жалости.

Пошли как-то на задание, на «железку», через территорию Емильчинского района. В лесу находился лагерь «погорельцев», в шалашах живут сельчане, чью деревню каратели спалили. У одного из моих подрывников там был отец.

Отпустил его - «папу навестить», он перебрал в гостях самогона, и пьяный, случайно ранил своего товарища. Договорились в группе, что в отряде скажем, что это нас немцы из засады обстреляли. Но когда вернулись, то «курирующий» диверсионную деятельность «особист», сразу почувствовал, что здесь не все гладко. Стал нас по - одному «выдергивать на беседу», но ничего выпытать не смог, все обошлось для нас благополучно.

Я бы еще привел несколько примеров, как укрепляли партизанскую дисциплину и ликвидировали «вольницу» в отрядах, но это «черные случаи» и лучше о них не рассказывать…

Г.К. - Как добывалось продовольствие для отряда?

Экспроприациями или другим методом ?

И.М.- Насильно забирали хлеб только у семей полицаев.

А у остального населения просили по -людски, ходили с протянутой рукой.

Да еще зачастую выдавали расписки - «такой-то , пожертвовал для партизанского отряда мешок муки», или что -то еще в таком же духе…

За мародерство, или за недостойное поведение в отношениях с местным населением, у нас сразу расстреливали перед строем …

Г.К. - Как поступали с «дикими» отрядами, с бандами мародеров, отсиживавшихся в лесах?

И.М. - Что такое «дикий» отряд? Сидит такой сброд, «группа товарищей», в лесной чаще, на боевые задания не выходит, только грабит продовольствие по селам, мол, мы партизаны, за вас страдаем и кровь проливаем.

А на самом деле, это были сволочи, которые воевать не хотели, и контактов с советскими партизанскими отрядами всячески избегали, панически прятались, когда мимо них проходили рейдовые соединения или крупные отряды .

Жили по принципу - «Ни вашим, ни нашим!».

И только осенью сорок третьего года , когда стало предельно ясно, что наша сила немецкую ломит, то все «дикие» срочно подались в «красные партизаны».

Но стоит честно заметить, что таких «диких» отрядов 1943 году было уже немного. Тогда вообще народ пошел косяком в лес, в отряды, все понимали, что скоро вернется Красная Армия и у всех спросят , а что ты делал во время оккупации? Все вдруг пошли в партизанские отряды : закоренелые «примаки», «дикие», молодежь, спасавшаяся от угона в Германию, частично - местные крестьяне, и даже… немецкие холуи - полицаи.

А после войны все они стали - «знатными героическими партизанами».

Г.К. - Но, например, у Ковпака, всегда больше половины отряда была из местных жителей.

И.М. - Кому вы это рассказываете? Я похож на юного пионера?

Я старый человек, да и вы уже не наивный юноша.

Когда президент Кучма, лет шесть тому назад, заявил в своей речи, что весь народ Украины, как один , поднялся на борьбу с немецким врагом - оккупантом, и в партизанских отрядах в республике, было свыше 400.000 человек, и «земля на каждом метре горела под ногами оккупантов», то я только грустно улыбнулся.

Он что, с Белоруссией решил потягаться, по количеству местных жителей в партизанах? Никогда не получится.

Откуда взялись эти сотни тысяч «народных мстителей» на Украине!?

С какого потолка взята эта «липовая» цифра?!

До середины сорок третьего года в своем подавляющем большинстве местные мужики тихо сидели по хатам, и молча ждали развязки. Обыватели…

А сколько из них в «полицаях подъедались»?..

В партизанских отрядах, из местных , в первые два года войны , был исключительно только партийный, советский и комсомольский активы, да чудом уцелевшие во время поголовных расстрелов евреи из местечек.

Все остальные, были : заброшенные ЦШПД (Центральный Штаб Партизанского Движения) в немецкий тыл десантники - диверсанты, «окруженцы» 1941 года - верные воинской присяге, не потерявшие совесть и волю к борьбе, да беглые военнопленные. Я не утрирую…

В конце 60-х годов мне, вдруг довелось познакомиться в партийном архиве с документами партизанского движения на Украине, и в частности - в Житомирской области, в которых подробно давалась раскладка по динамике численности партизан , по социальному составу, и по дате присоединения к партизанскому движению. Когда - нибудь, эти архивы полностью раскроют, и вы поймете , кто воевал в партизанах на Украине в первые два года войны.

Там, в архивных бумагах, еще одна интересная деталь была написана.

В 1941 году на Украине , при отступлении, в немецком тылу целенаправленно оставили для партизанской работы свыше тридцати тысяч местных партизан - коммунистов, бойцов истребительных батальонов и многие десятки более- менее обученных диверсионных групп. К лету сорок второго года из них осталось в живых меньше десяти процентов…Как погибали эти отряды? кто их выдавал? - очень многое еще не опубликовано из архивов.

Теперь, по «ковпаковцам». Есть еще на свете живые партизаны из 1-ой ПД Ковпака - Вершигоры. Побеседуйте с ними откровенно.

Они вам конкретно расскажут, кто воевал в этом соединении в 1942 году.

Здесь, рядом, к бывшему старшине Цырлину зайдите, он у Ковпака два года был командиром взвода, и из семи рейдов ковпаковского соединения участвовал в шести. Поговорите с ним. И поверьте мне , вы будете удивлены.

Г.К.- Так Вы хотите сказать - что если бы немцы на Украине еще бы в1941 году распустили колхозы, не угоняли бы молодежь в Германию, не убивали бы голодом военнопленных в концлагерях, не проводили бы массовых расстрелов - «акций устрашения», не стреляли бы в людей , почем зря, направо и налево, а только бы ограничились истреблением евреев и коммунистов, то в лесах, в партизанских отрядах, кроме парашютистов ОМСБОНа , бывших секретарей райкомов и бывших «кадровиков» РККА, мало ктоы остался?

И.М.- Вы начинаете «игру в исторические альтернативы».

С таким же успехом можно сказать - « если бы каждый красноармеец в 1941 году, перед тем, как поднять руки вверх и попасть к немцам в плен, хоть бы раз точно выстрелил из своей винтовки и попал по врагу, то у немцев, к осени того же года, на передовой не осталось бы целых солдат для продолжения войны».

А то, что Советская власть всегда успешно плодила себе врагов и недоброжелателей , это общепризнанный факт.

Арифметика простая . Давайте «отодвинем в сторону» Западную Украину, там Советская власть всегда была чужой. Не будем учитывать районы Донбасса и Харьковскую область. Туда немцы пришли в конце сорок первого года , и почти все взрослое мужское население было уже в армейских рядах, а допризывная молодежь в основной массе эвакуирована вглубь страны.

«Оставим в покое» степную, южную безлесную часть республики.

Что остается? Все равно , большая страна -7-8 областей. А теперь посчитайте. Сколько здоровых местных мужиков, включая дезертиров из армии и пленных украинцев, выпущенных немцами из лагерей, осталось под пятой оккупации?

И сколько из них, например, в 1942 году, встали на путь вооруженной борьбы с врагом? А потом , попробуйте говорить о «массовом участии»…

Бойцы бежавшие из плена в 1942, и потом воевавшие со мной в одном отряде, рассказывали, как после побега, они «накручивали» сотни километров по украинским лесам и степям, но так и не могли нарваться на партизан.

Потому что их, партизан, было очень мало, если не сказать иначе…

Я думаю, что нет смысла дальше дискутировать.

Г.К. - Но я все равно не пойму, как после войны можно было «примазаться к партизанам». Ведь существовали отрядные списки личного состава.

И.М.- Лет через двадцать после окончания войны, пошел «вал обращений» от различных людей с просьбой или с требованием признать их участниками партизанского движения. Люди писали, что были в подполье, или состояли на связи с отрядами, или состояли в партизанских отрядах неучтенных ЦШПД, но в силу тех или иных обстоятельств, их участие в борьбе с врагом нигде не отмечено. Таких случаев действительно было много.

И было тогда принято компромиссное решение.

Если такой человек, приносил справку от бывшего командира или комиссара партизанского отряда, или свидетельства двух бывших «официальных» партизан, что знают такого - то по совместной борьбе, то подобное ходатайство после рассмотрения на комиссиях в райкомах и исполкомах - удовлетворялось, проситель получал удостоверение «партизана» и «участника войны», со всеми вытекающими правами и, пусть мизерными, но, льготами.

И здесь начались, как у нас говорили , «перегибы» не в лучшую сторону.

Один из наших бывших партизанских командиров в Житомире начал выдавать такие «справки-свидетельства» направо и налево, и даже бывшим полицаям.

Я как-то зашел в рабочую столовую пообедать, а там этот командир, которого я хорошо знал еще с войны, сидит за столиком с двумя «мутными личностями в потертых пиджачках». Выпивают. И командир, уже хорошо «под мухой», мне и говорит, мол, видишь, брат Остапенко, это мои бывшие связные, просят , чтобы я им письменное свидетельство дал , что они с нами вместе против немцев воевали…

Но этих двух типов, я немного раньше «имел честь» узнать… Пособники…

Я только ему сказал, что он скоро за бутыль самогона всех бывших полицаев «в партизаны перекрестит»…

Ведь доходило до абсурда. У нас в вечерней школе преподавателем работал некто Тышкевич. Бывший полицай , который еще и был в «добром знакомстве» с «бандеровцами». В 1944 году он помог НКВД разгромить всю свою «знакомую» банду, был прощен властям, и не репрессирован. Он стал считаться партизаном, и даже, после войны, по ходатайству комиссии райисполкома получил медаль «За боевые заслуги» за «партизанство». Видно, хорошо своих «сдал», оптом.

И вот в 1967 году подает этот Тышкевич заявление о приеме в партию.

Как в том анекдоте, про «бандеровца» пришедшего в райком КПСС - «примите меня в КП, в СС я уже был»…

Просто, в вечерней школе открылась вакансия - должность директора школы, а беспартийных на это место не ставили. И Тышкевич из карьерных соображений начал «двигать себя в партию». Вечерние школы тогда находились в ведомственном отношении в подчинении районных исполнительных комитетов, а коммунисты из таких школы были на учете в парторганизации райисполкомов.

И что вы думаете? Принимай Родина нового коммуниста, у которого руки по локоть в еврейской и в красноармейской крови?..

Среди партийцев нашелся бывший офицер КГБ, который знал все о прошлом Тышкевича, и выступил на партсобрании, поведал коммунистам, кто к ним «присоединяется» . После этого выступления, конечно, такого «героя» не допустили в партию. Но чтобы было, если бы бывший «чекист» , скажем, по болезни, не пришел на это собрание?..

Г.К. - Бывших полицаев, желавших искупить свою вину перед Родиной, принимали в отряды без ограничений?

И.М. - В наше 1-ое Молдавское соединение принимали только полицаев «без крови на руках». Насколько я знаю, у Ковпака брали в отряд всех полицаев, желающих «искупить вину кровью» и заслужить в бою прощение былых грехов.

А партизаны - сабуровцы таких к себе не брали, полицаи там сразу были первыми « в списках на ликвидацию»…

Г.К. - Во время Вашей службы в партизанской разведке, какой боевой эпизод Вам наиболее памятен?

И.М. - В конце декабря 1943 года капитан Федорычев поставил задачу, пройти по «Славутскому коридору» в Каменец - Подольскую область, и в районе местечка Плужино взять в плен офицера. По оперативным данным там находилась инженерная словацкая часть и немецкая пехота. Как стало известно позже, именно такой «язык» был нужен командованию передовых частей Красной Армии, и «заказ на офицера» передали по рации. Отделение разведки шло только по ночам, а днем мы скрывались, где только было возможно. Среди нас был один разведчик, уроженец этих мест. Он узнал у местных жителей общие данные о воинской части , дислоцированной в селе. Ночью провели тщательную разведку, узнали, в каких домах расквартированы офицеры, и приступили к работе. Тихо, без шороха подобрались к крестьянской хате, бесшумно сняли часового. Два разведчика прикладами автоматов выбивают окно, а я с Иваном Радченко - запрыгиваем в комнату. Вижу кровать, на ней спит офицер. Он мгнонно проснулся, и цапнул свой пистолет , лежавший на тумбочке. Я успел схватить за ствол пистолета и отвести его в сторону, но офицер меня опередил , нажал на курок. Раздался выстрел. Патрон был в стволе. Пуля прошла по ладони. Радченко моментально оглушил офицера ударом приклада по голове. На боль и кровь обращать внимания времени не было, нервы и так были напряжены до предела, и все мысли направлены только на то, как выбраться быстрее из создавшегося положения.

Руку наскоро мне Радченко перевязал. Этот злополучный выстрел вызвал тревогу среди оккупантов, нас обнаружили на отходе, открыли по нам огонь.

Завязался бой. Нас накрыли из минометов. Один из осколков мины попал мне в голову слева, а другой - в бок. Ранило еще двоих разведчиков. Я потерял сознание, ребята меня вынесли из зоны огня. Что со мной происходило дальше, я узнал позже , из рассказов товарищей. Отошли далеко от села, меня спрятали в поле, в стогу сена. Достали где-то самогон, и чтобы я не кричал от боли, мне постоянно заливали в глотку самогон. Немцы были совсем близко. Со мной оставили одного партизана, и группа ушла с «языком» дальше, спасаясь от преследования…

За нами вернулись через несколько дней, и меня переправили в партизанский госпиталь, где я пробыл до начала февраля 1944 года. За этого «языка» меня наградили вторым орденом Отечественной Войны. И если первый орден ОВ , за подрыв немецких эшелонов, я получил еще в годы войны, находясь в пехотном училище, то этот, второй орден, нашел меня только через четыре года.

Я служил тогда на Северном флоте, в морской пехоте. Наш батальон расформировали, и в ожидании назначения в новую часть, я, какое - то время, служил комендантом трибунала СФ. Там была хорошая канцелярия, и она, по указанию председателя трибунала полковника Степанова, направила запрос в наградной отдел МО, и вскоре мне эту награду вручили.

Г.К. - Когда Вы попали в Красную Армию?

И.М. - Я вернулся из госпиталя как раз в тот момент, когда соединение делили на бригады. Было получено разрешение на рейд в направлении Молдавии.

У Федорычева произошел по одному определенному поводу небольшой конфликт с Андреевым, и капитан решил уйти через линию фронта в Действующую Армию. Андреев не возражал. Федорычев взял меня с собой , сопровождающим.

Перешли линию фронта в районе Славуты.

Федорычев, как бывший армейский офицер, был сразу направлен в Киев , на проверку в Штаб Украинского Партизанского Движения, а меня позвал к себе в ординарцы один генерал - майор. У меня с собой было письмо от Андреева и другие документы, в которых было написано, кто я такой, и что успел на войне сделать. На генерала эта информация произвела впечатление. Но я скривился, и отказался от подобного предложения, сидеть при штабе мне не хотелось.

Меня отправили в 234-й запасной полк в Житомир. Здесь набирали курсантов в военные училища. «Вербовщик» мне сказал - «Войне скоро конец. Ты сирота. Деревенский парень . У тебя нет ни профессии, ни образования. Армия может дать тебе все, и заменить отца и мать. Соглашайся, это твое будущее».

В апреле 1944 года я стал курсантом Ульяновского пехотного училища.

Проучился там два месяца. Вызывают в штаб. Предложили , как бывшему фронтовику, продолжить учебу в «нормальном», двухгодичном Могилевском пехотном училище, дислоцированном на станции Привольская Саратовской области. С группой курсантов- фронтовиков я был переведен в это училище.

В 1946 году получил лейтенантские погоны.

Нас, 15 человек, молодых офицеров, направили служить в Ленинградский Военный Округ. Но последовал новый приказ, и я оказался на Северном флоте , командиром отдельного разведывательного взвода в батальоне морской пехоты. Но после расформирования этого батальона , и после короткого периода службы комендантом флотского трибунала, я получил назначение в батальон морской пехоты в Лиинахамари. Тогда производилась почти полная замена командного состава этого батальона. Этот батальон условно считался «дисциплинарным», сюда спихивали на службу всю шпану и всех «бандитов» с кораблей и частей Северного флота. За один год, из « уголовной флотской малины» мы создали боевую часть, способную выполнить любую задачу.

Все шло нормально, я продвигался по службе, но в 1949 году решил поступать в Военную Академию в Москве. На мандатной комиссии, честно сказал, что моя настоящая фамилия Маргулис, а имя - Иосиф.

Сразу появились контрразведчики, пошли допросы - «Как ? Почему?» и так далее.

Что я должен был сказать «особистам» в ответ - о разнузданном неконтролируемом антисемитизме в партизанских рядах, который вынуждал евреев в немецком тылу «становиться» русскими и украинцами?

За такие слова сразу бы «впаяли» срок , лет так на десять, «за клевету и контрреволюционную националистическую агитацию и пропаганду»...

Об учебе в Академии я уже не мечтал.

Хорошо ,что еще оставался в армии начальник строевой части училища, который меня принимал на учебу, и который подтвердил, что я ни от кого не скрывал, что я - Маргулис, а Остапенко - была моя партизанская фамилия.

Со мной служил еще наш бывший курсант Беляков, которому я когда-то рассказал всю свою историю, и он также все подтвердил.

И когда, через несколько месяцев, контрразведка «выяснила», что я не враг, и ни в каких делах против Советской власти не был замешан, то меня просто … уволили из армии. Я вернулся к гражданской жизни.

Восстановил свое настоящее имя и фамилию . Начал все с ноля.

Г.К. - Пятидесятый год. Самый разгул государственной компании против «космополитов». И вдруг такая редкая вещь : украинец Остапенко захотел снова быть евреем Маргулисом.

Многие такой смелый поступок тогда бы не поняли.

И.М. - А мне надоело жить чужой жизнью и «прикидываться украинцем».

Я хотел жить честно, без «раздвоения личности». Я никогда не стыдился своей национальности, а гордился ею. И иногда я сожалел, что послушался в 1943 году совета капитана Федорычева, и еще на целых семь лет остался Остапенко.

Но в оккупации выхода не было, а в партизанском отряде выбор был?

Вернулся в Житомир, пришел в военкомат, рассказал все о себе.

Потом поехал в родное село, нашел своих бывших соучеников, они все подписали заявление, чтобы мне выдали метрику, в райцентре, в Потиевке .

И только после этого в Житомире мне восстановили мою фамилию и выдали новый паспорт. А потом начались следующие «хождения по бюрократическим мукам».

Все наградные и другие документы, орденские книжки, были на имя Остапенко.

Мне отказали в просьбе эти документы заменить. И только спустя много лет, я подал в суд, и было вынесено официальное решение, что Остапенко Леонид Иванович и Маргулис Иосиф Ильич - одно и тоже лицо, и, исходя из этого, суд решает, что все эти боевые награды принадлежат Маргулису…

Г.К. - Какую гражданскую специальность Вы для себя избрали?

И.М. - После увольнения из армии, я окончил курсы учителей, и сам завершил учебу в десятом классе вечерней школы. Стал сельским учителем.

Работал преподавателем математики в глухом селе Ясногород в Дзержинском районе области. Поступил на заочное отделение педагогического института, и вскоре меня назначили директором маленькой семилетней школы в селе Родыха. Впоследствии был директором средней школы в райцентре, а после- 17 лет я трудился директором средней школы - интерната, был и на партийной работе.

А в 1991 году я переехал жить сюда, вслед за детьми и внуками.

Г. К.- С кем - то из своих старых товарищей - партизан связь еще поддерживаете?

И.М.- Сейчас уже нет. Почти все мои боевые друзья уже ушли в мир иной.

Наше поколение, выбитое войной, безжалостно добивают годы.

Неумолимый бег времени…Что хотелось бы добавить...

Я не знаю, нужна ли сейчас кому - нибудь правда о партизанской войне, но все равно, те, кто еще жив из настоящих партизан и фронтовиков - окопников, обязаны честно рассказать потомкам, как это все было на самом деле.

Рассказать о товарищах погибших в боях, о замученных в фашистской неволе своих родных… О людях , честно сражавшихся за свою святую Родину, которая тогда была у нас одна на всех.