Я родился 29 июня 1926 года в хуторе Новоселье Россонского района Витебской области Белорусской ССР. Родители были простыми крестьянами-середняками, имели свою землю, корову, жеребца, на чужого дядю не батрачили. В хуторе насчитывалось четыре дома. Жили дружно, по-соседски помогая друг другу. Отец, уже пожилой мужчина, страдал от язвы желудка и умер в 1934 году. Смутно помню его рыжую бороду и усы. А мать, Александрина Александровна, трудилась в поте лица. Кроме меня, в семье воспитывались еще две сестры Мария и Шура, и два брата: Иван, 1906 года рождения, и Петька, 1923 года.
В конце 1929-го вступили в колхоз «Пролетарий», наша фамилия стояла первой в списке тех, кто решил стать колхозником. В Новоселье свезли окрестные дома с хуторов, чтобы создать общее хозяйство. Окончил шесть классов. Тогда в сельской местности семь классов образования считалось самым верхом. За восьмой класс надо было платить деньги. Во всем Новоселье только два человека имели большее образование, один окончил аж восемь классов, учился в райцентре, а второй семилетку осилил. Большинство же ребят имели по четыре, ну максимум по шесть классов образования. Правда, четырехлетку всех заставляли заканчивать. Перед войной стянули все отдельные дома с еще остававшихся хуторов, и наш колхоз стал объединять в себе две деревни.
22 июня 1941 года о начале Великой Отечественной войны мы узнали по радио. Пошла мобилизация мужчин. Большую часть лошадей в качестве тягловой силы забрали в армию по распоряжению райвоенкомата, причем всех хороших забрали, только плохоньких оставили. Так как у нас имелась хороший скотный двор, многочисленное стадо угнали в тыл примерно за полмесяца до оккупации. И коровы пропали, и люди, их сопровождавшие, исчезли. Куда делись, никто толком ничего не знал.
Вскоре после эвакуации скота через Новоселье стали отступать замузганные и грязные советские солдаты. Понуро шли пешком по дороге. Первых немцев я увидел первым в деревне. Одним утром мама послала меня в магазин, до которого надо было идти километра три. У нас повсюду леса, но поблизости от дома проходила великолепная шоссейная дорога, выложенная из камня. Колхозные и государственные машины активно по ней ходили. Иду себе, и вдруг вижу, что в канаве лежат пять человек, рядом с ними валяются велосипеды. В красноармейской форме. При этом она новенькая, совсем непохожая на ту, которую я видел у отступавших красноармейцев. Один из велосипедистов меня остановил, и на чистом русском языке спросил: «Куда ты?» Ответил, что бегу в магазин, тот стал расспрашивать, где он находится. Рассказал, сколько осталось километров до сельсовета, больше вопросов мне не задавали и спокойно отпустили. Сами так и остались в канаве. Быстренько побежал дальше, больше их не видел. Днем по деревне прошел разговор, что на велосипедах проходила немецкая разведка. Следующими появились уже настоящие немецкие солдаты. В тот день председатель колхоза отправил меня в сельсовет с какими-то бумажками, а по пути попросил заскочить на почту за письмами. В сельсовете к тому времени оставался председатель, женщина-секретарь и еще какой-то человек с винтовкой сидел в гражданской одежде. Отдал бумаги, пошел за почтой, только спросил у молоденькой почтальонши о том, есть ли корреспонденция для «Пролетария», она начала выбирать письма, как внезапно заходят пятеро немцев в форме и с оружием в руках. У всех автоматы. Что-то на своем лающем языке говорят по-своему девочке, одновременно между собой выясняют какие-то вещи. Ничего не понимаю. Потом мне повелительным жестом указали на дверь, пока соображал, дали ногой под задницу, и выкинули на улицу. Тут же бегом ринулся в сельсовет, чтобы рассказать о появлении врага. До него было максимум сто метров. Там еще сидел тот человек с винтовкой. Скороговоркой на одном дыхании выпалил, что на почте объявились немцы. Председатель сельсовета не поверил: «Да ну тебя, это, скорее всего, наши, переоделись в немецкую форму для своих целей». Но я объясняю, что они разговаривают по-немецки. В общем, секретарь жила из нашей деревни, она как раз собиралась домой, и попросила меня взять сумочку, помочь ей отнести домой. Председатель с вооруженным человеком остались в совете, дальше уж не знаю, как ситуация складывалась. Пошли мы с женщиной по тропинке, обошли почту подальше на всякий случай. И без приключений пришли в Новоселье.
Через небольшое время, неделю или чуть больше, прямо перед обедом в Новоселье объявились фронтовые немецкие войска. Их еще и обстреляли: когда наши солдаты отступали, то они потянули орудия по проселочным дорогам, немцы же наступали по шоссе. В небольших горах поблизости одно советское орудие стояло, они лупили по немцам, и, между прочим, машину сбили и маленько повредили врагу. Но остановить поток немцев, естественно, не смогли, те свободно зашли в нашу деревню. Дорога просто кишела солдатами, проходили по улице буквально один возле другого, как сельди в банке. Затем наткнулись на сожженный красноармейцами мост, но у нас протекала небольшая речка, ее переходили вброд на лошадях и телегах, так что немцы на машинах быстро переправились. Их очень много было. Правда, людей не трогали, не били никого. Может быть, кому и попало, кто же его знает, но я лично не видел. Только одно происшествие случилось: на колхозной конторе висела вывеска, на ней белыми буквами на черном поле было написано: «Пролетарий», которую специально из райцентра привезли. Какой-то вражеский офицер приказал отделению выстроиться, и они вывеску расстреляли. Стекло есть стекло, хоть и толстое, мгновенно посыпались осколки на землю. Немцы после хохотали, довольные. Веселые ушли.
К вечеру все подразделения противника переправились через речку и деревенские улицы опустели. Никто не показывал своей радости от оккупации, тех, кто немцев хлебом-солью встречал, у нас не было. Все, даже старшие возраста, были просоветски настроенными. По распоряжению новых властей выбрали старостой одного деда, Петро Литвинова. Вел он себя тоже просоветски. Просто надо было определить начальника, в силу необходимости его назначили. Полицаев у нас в деревне ни одного не было, а вот в районе имелись. Приезжали раза два или три в месяц, ходили куда-то, но чем занимались, не знаю, мне это неинтересно было.
Мы же продолжали работать на колхозных полях, убирали урожай. День и ночь работали женщины и пацаны, такие, как я. Издали постановление деревенского правления о том, что сжатые снопы сейчас же нужно отправить на ток, где их смолотили, и раздали зерно, а ты уж, куда хочешь, туда и девай его. Староста прямо следил, чтобы нигде в колхозе не осталось запасов. Копали ямы и прятали в них зерно.
Прятались в деревне и красноармейцы, у нас в хате, к примеру, двое находились. Всю зиму прожили. И у других людей скрывались. Деваться им было некуда, один у нас остался по ранению, второй не мог выбраться. Дрова пилили, помогали по хозяйству.
Весной 1942 года разделили колхозную землю на паи, сколько тебе надо, столько и бери. Колхоз у нас был неплохой, но кто же станет забирать много землю, если ее нечем обрабатывать, лошадей-то было маловато, два-три хозяина на одну, а то и четыре вскладчину имели одного хорошего коня. Делились, как могли.
Зимой слышно было за партизан, но не видели их, потому что во время метели и снега не сильно-то вылезешь из леса. А вот уже к весне районных полицаев встретили на дорожке и хорошенько их пощипали. Перепуганные немецкие прислужники куда-то попрятались. Но партизаны тогда исчезли. На Победу еще не рассчитывали, потому что немцы в большой силе находились.
Летом 1942 года произошло важнейшее событие, которое в мирное время нашло отражение в официальной истории Великой Отечественной войны, я читал о нашем районе в большой энциклопедии ВОВ. За одну ночь партизаны разбили шесть оккупационных гарнизонов. Два из них были крупными: на железнодорожной станции и в райцентре Россоны. Коменданта забрали в плен, полицаев раскрошили в пух и прах. Бой длился аж двое суток. Мы тогда ничего этого не знали, так как райцентр находился в 20 километрах. Но слухи быстро пошли. Сарафанное радио работало будь здоров. В нашем сельсовете сидело пару немцев и с десяток полицаев, их тоже разбили. Надо сказать, что полицаи не особенно сопротивлялись, они ведь не сильно рвались на немецкую службу, просто кому-то надо было этим делом заниматься.
Вскоре объявили о том, что наш район относится к Братскому партизанскому краю. Восстановили все органы советской власти. Отряды сосредоточились на охране границ края. Все стало раньше, даже сельсовет восстановили, в районе председатель объявился. В Новоселье советские органы работали, снова действовал колхоз. Четко наладили систему призыва молодежи в партизанские отряды. В июле 1943 года мы с другом Войтенком, он через дом жил от меня, собрались вместе как одногодки, пошли и попросились в штаб партизанского отряда имени Василия Ивановича Чапаева, который располагался в школе, стоявшей в пяти километрах от Новоселья. Как раз на месте находился командир отряда, начальник штаба и комиссар. Они всем распоряжались. Я первым зашел. Друга попросили подождать за дверью. Спросили, как и что, откуда я. Рассказал о своей жизни и желании защищать Родину. Записали в списки отряда. И говорят: «Направляем в третий взвод». Он располагался на втором этаже школы, которая была открыта в здании бывшего панского дома, реквизированного во время Гражданской войны.
Через коридор перешел, поднялся на второй этаж, спрашиваю: «Третий взвод здесь?» Ребята ответили, что да. Отчитался, что зачислен в их ряды. Подвели к Позднякову, командиру отделения. Он заметил: «Раз тебя зачислили, будем воевать. Это точно?» Ответил, что точнее не бывает. Подходит к оружейной пирамиде, вытягивает длинную винтовку Мосина и дает мне. Предупредил, что ее надо хорошенько почистить. Сам затвор вытянул, внимательно посмотрел в ствол, и говорит: «О, тут просто чистка не поможет, надо пулю пускать!» Сказал мне выстрелить в открытое окно, после чего начинать чистить. Но мне неловко как-то стрелять, тогда Поздняков сам взял винтовку и в окно выстрелил. Потом я уже давай чистить. Дали сумку с патронами. Вот так стал партизаном.
В отряде насчитывалось около двухсот партизан, которые разделялись на три боевых взвода, а также огневой и пулеметный взвод. Вооружены мы были в основном армейскими винтовками, карабинов имелось всего два. Одним был вооружен двенадцатилетний пацан, у него семья полностью погибла, прибился к отряду. Ему армейскую форму пошили, с большой смастерили, и карабин вручили, он часто дневальным стоял, я его на посту несколько раз видел. Второй карабин достался одной девчонке-санинструктору. Кроме того, в пулеметном взводе имелось пять станковых пулеметов «Максим», в боевых десяток ручных: трофейных немецких и Дегтярева. Было и два орудия калибром 45-мм и 76-мм, которые находились в огневом взводе. Имелись также и автоматы: немецкие «Шмайссеры» и советские. Поздняков, к примеру, был дополнительно к винтовке вооружен пистолетом, он его где-то сам достал, потому что штатных не имелось. У командира взвода Григория Власенко был автомат ППД довоенного производства с барабанным магазином на 73 патрона. Насверленные на стволе дырочки отличали его оружие от ППШ. Половину отряда составляли военные: бывшие окруженцы и убежавшие из плена красноармейцы. Их ставили на командные должности, к примеру, наш взводный носил армейскую форму и лейтенантские кубики на петлицах.
Мы часто ходили в засады, которые устраивали на дорогах и у переправ. Они все были похожи одна на другую. Обычно на такое задание отправляли человек пять или семь, только нечетное число. Поговаривали, что тем самым предупреждали ненужные разговоры, ведь в четном отряде люди сразу же разбивались на пары. А так никаких секретов нет, всегда лишний человек есть.
Обычно занимали скрытые позиции в лесу между деревьев или в кустарнике. При этом всегда смотрели, где и как можно отойти и скрыться. Мы не могли немцев победить, наша задача заключалась в том, чтобы, когда враги поближе подошли, тут же открыть огонь. Выпускали патронов столько, сколько успевали. Пять минут боя, не больше, пока они не приняли положение для стрельбы, и сами не начали бить по нам. Тогда мы быстро скрываемся, больше в засаде делать нечего. Не знаю, кто из врагов стал первым убитым мною. Мы же тела после боя не видели. Противника не считали, сколько шли. Обычно немцы двигались повзводно, примерно по тридцать солдат во главе с офицером. Не важно, сколько сидело в засаде, пятеро или даже трое, все равно стреляли. Обычно старались подпустить как можно ближе, чтобы бить наверняка. Но тут смотрели, как обстоит дело с путем отхода: если все хорошо, кустарник густой или лес, тогда можно и до 100-200 метров подпустить, а если местность более открытая, то стреляли и за 400-500 метров. Но и противник сразу, когда мы открыли огонь, боятся сломя голову атаковать. Он в первую очередь прячется и даже на время прекращает стрельбу.
В засады брали с собой следующее оружие: один автомат, потом еще парочку немецких добыли, ручной пулемет и обязательно десятизарядную винтовку СВТ-40. Это скорострельное оружие, отлично подходившее для неожиданного нападения. У нас во взводе был только один пулемет, поэтому, если намечалась серьезная засада, то брали второй ручной пулемет из 1-го или 2-го взводов. Кроме того, пару пулеметов обязательно имелось у мастера по ремонту вооружения. Он постоянно что-то ремонтировал или налаживал, повышал точность стрельбы. День и ночь ремонтом занимался.
В засады выходили практически все время. Воевали в основном стрелки, а пулеметчики и артиллеристы стояли на охране школы. Станковый пулемет «Максим» в засаде ни разу не видел, ведь его неудобно тягать, он весил более 65 килограмм.
Немцы пытались бороться с нашими засадами, для чего старались устраивать контрзасады. Запомнился один случай: идем по сплошному лесу, и натыкаемся на возвышенность с ямой, что там было, кто его знает, но каратели в этой яме засели. Часовой стоял на краю ямы. Если бы он не шевелился, то мы прямо на них бы наткнулись, а он то повернется, то дернется, ходил туда-сюда, и его засекли. Обошли с флангов, таков был уговор, что одна часть станет стрелять первой, а оставшиеся будут действовать по обстоятельствам, в зависимости от того, как противник себя поведет. Заняли позиции, товарищи сразу открыли огонь, каратели попытались отстреливаться, а тут маленько сбоку мы им дали. После тут же смылись. Когда через несколько часов, с дополнительными силами подошли к месту боя, то в яме обнаружили несколько луж крови, правда, тел не нашли, по всей видимости, каратели их с собой забрали.
Надо сказать, что немцы всегда шли отдельно от полицаев, последние ходили самостоятельно. Их засекали на границе партизанского края. Мы пару раз обстреливали тех, кто реквизировал скот у людей. Также, когда они пасли взятых коров, мы их забирали. Полицаи всегда отстреливались, в некоторых случаях могли и убежать, но в основном воевали с нами.
Авианалетов на нас не было. Возможно, в тылу и бомбили, но наш отряд находился поблизости от реки Дрисса на границе края. Местные жители из немецкой территории перебегали к нам часто, это правда. Но в наш отряд их не отправляли. Кормили, пока жили в школе, в столовой. Даже хлеб там пекли. Ели под завязку.
Осенью 1943 года мы были вынуждены уйти в лес. Над нами стали чаще появляться вражеские самолеты, а потом внезапно прилетела «рама», аж ниже леса на дрейфующем полете пронеслась, затем вокруг школы облетела. Но не тронула никого, хотя пулеметы у нее были. Этой же ночью мы снялись из школы и отступили в лес, где были заранее приготовлены землянки. А во дворе школы оставили на закопанном столбе тело пулемета «Максим» со стрелком, которое специально приспособили для стрельбы по воздушным целям.
На следующий день опять прилетела «рама». Наш пулеметчик как дал по ней, зарядив ленту с бронебойно-зажигательными патронами, что от самолета аж искры летели. Стрелял по ней совсем недолго, ведь «рама» скрылась за пригорком. Больше мы ее не видели. Вскоре немцы подошли к реке довольно-таки большими силами. У нас все время стояли секреты за Дриссой. На нашем берегу повсюду были выкопаны траншеи и оборудованы землянки. Сложа руки не сидели. У моста и в лесу имелось несколько НП, в том числе с чердака будки лесника была прекрасно видна дорога к мосту на 4-5 километров, насколько бинокля хватало. Когда наблюдатели увидели, что идут немцы, у нас телефонов не было, прибежал связист, отряд галопом на лошадях со станковыми пулеметами прискакал к реке, и наш взвод бегом занял позиции у паромной переправы. Один из станковых пулеметов встал как раз напротив того места, где паром через реку ходил. Сильно хорошая у него позиция оказалось, даже поворачивать ствол не надо, просто лупить прямо на переправу. Дальше за нами стоял отряд имени Вячеслава Михайловича Молотова, они сивошинский мост охраняли. Не пустили мы немцев никуда. Когда положили первых врагов у парома, каратели стали пытаться обойти нас с фланга и пошли за реку в лес. Все хотели через Дриссу перебраться. У нас же такая тактика была: если немцы уже прошли, боевой взвод освободился, стрелять не по кому, мы тут же снимаемся с позиций и как можно более скрытно занимаем новое положение напротив противника. Так по два-три раза меня ли позицию за бой. Когда болотистая местность пошла, стало вообще хорошо, ведь наш берег высокий, песчаный и чистый, а у немцев низкий и водянистый. Когда немцы стали брести по колено в воде, было понятно, что им уже не прорваться, ведь только прихватим их из пулемета, или стрельбу откроем, надо ложиться куда-то, а в воду же не ляжешь. Так что бросили они попытки переправиться, отошли куда-то вглубь леса, где их какой-то другой отряд встретил. Большие потери понесли каратели. Но мы все равно остались стоять в лесу, в школу уже не вернулись. Туда в сентябре 1943 года дети пошли учиться.
Когда фронт стал приближаться к нашему краю ближе к зиме 1943-1944-х годов, немецких войск становилось все больше и больше, нам делать нечего, у врага сила была, одним партизанам не справиться. Тогда наш отряд перешел линию фронта. Помогло то, что немецкие войска отступали и сплошной системы обороны еще не выстроили, существовали разрывы между укрепленными пунктами противника. Наши разведчики после долгих поисков умело нашли дырку во фронте. Настоящие ворота: два километра без войск. Никто ни разу не выстрелил, пока шли к передовой. Когда мы подошли к «дырке», то разделились повзводно и двинулись на соединение с Красной Армией. Подошли к реке Дриссе, советские солдаты подали нам лодку, и за два раза всех перевезли. Когда я пришел в отряд, в 3-м боевом взводе насчитывалось 30 человек, а переправились 28, то есть практически все остались живы, только двое погибли. Никто нас не проверял, отряд прямо на месте расформировали, я никуда не попал, потому что из-за малолетства в армию не взяли. Взрослых же тут же переодели, они получили новое оружие, а свое в какую-то кучу побросали вместе с одеждой. Через пятнадцать-двадцать минут партизаны превратились в заправских солдат. Нескольким подросткам, в том числе и мне, сказали: «Идите куда хотите, домой возвращайтесь».
Пошли в близлежащую деревню, рассказали о том, что в армию пока не берут, а свои родные места все еще под оккупацией находятся. Одна из местных женщин взяла к себе, мужиков там не было, так что начал помогать по хозяйству. К Новому 1944-му году прошел у нас слух, что в Россонском районе освободили одну или две деревни. И уже восстановили райвоенкомат, так что начали призывать молодежь. Берут пацанов 1926 года рождения в качестве добровольцев. Мы с хлопцами пошли туда, когда пришли, то я увидел, что людей собралось у здания военкомата подходяще. И все добровольцы, ведь повестку нельзя было до исполнения 18 лет выписывать. Записался в Красную Армия. Домой в родное Новоселье не попал.
Сформировали нас, больше ста добровольцев, и вместе с сопровождающим пришли за Смоленск. Все время пешком шли, только пару раз на попутных автомашинах подбрасывали. Очутились в запасном стрелковом полку. Сразу же отвели в баню, городского типа, там только одна кубышка с водой в моечном зале была. Потом мы подстроили и подделали дополнительные помещения, чтобы спокойно всем вместе воду греть и мыться. Никакого строения больше нет. Все в округе сожжено. Примерно в километре сарай какой-то стоял, его оборудовали под санроту. Искупались мы, стали делать бараки, я попадаю в пулеметную роту, а снег по колено. Занятия идут, пулемет надо на себе таскать, носить ствол на плече. Где-то в январе 1944-го один из солдат пожаловался командиру отделения, что совсем заболел, голова кружится, тот пошел к ротному и обо всем доложил. Приказали построить нас, говорят: «Кто болен, выйти из строя!» Один, два, пять – выходят солдаты один за другим. Думаю: «Дай и я выйду, хоть погреюсь в санроте». При этом никакого недомогания не чувствовал. Вышел к остальным. Но нет, в сарай не повели, командир отделения человек 12-15 вышедших построил и отвел в какую-то клетушку, где врач сидел. По одному проходят туда, что там происходит, неизвестно. Волнуюсь, что же я буду говорить, когда спросят, что болит. Потом подходит медсестра, я ее впервые увидел, в запасном стрелковом полку их днем с огнем не найти было, ведь всех медработников отправляли на фронт. Приносит мне градусник, тряханула его, посмотрела, поставила под мышку. Я сижу, как время прошло, посмотрела, сказала только одно слово: «О!» И пошла к врачу. Приходит, приглашает зайти в клетушку. Захожу. Спрашивает пару вопросов уже врач. Ответил. Дает мне маленькую бумажку сантиметров 20 ширины, на которой три слова написано. Я ее и не читал, не знаю, что там указывалось. Сказали идти в санроту с этим направлением, мол, буду ложиться. Изумился, ничего себе, с какой это стати, если ничего не болит нигде. А холодно на улице, мороз. Думаю, вот так, попался. Прихожу в санроту, в сарай. Там меня встретили такими словами: «У нас нет постельных принадлежностей, иди в свою учебную роту и возьми там постель». Пошел, а это около километра. Прихожу в казарму, старшина куда-то вышел. Дневальный-то тебе постель не даст, у него таких прав нет. После обеда приходит старшина. Объяснил ему, в чем дело, тот разрешает взять постель, да еще и говорит, чего же я сам не взял. Но без приказа нельзя, дневальный не выпустит.
С постелью пришел к вечеру санроту. И еле-еле дошел. Посмотрели: температура под сорок. За день находился по снегу – вот и заболел. В санроте были сколочены двухэтажные нары, на второй этаж еле втиснулся. Ночью стал слазить, потерял сознание и упал. Температура 41 градус! Уколы делают один за одним, но никак не собьют. Утром на следующий день отвезли в какой-то медсанбат. Там тоже только сутки пробыл. Не сбивается температура, тогда меня кладут в госпиталь армейского типа. Ходить не могу, чертова температура опять не сбивается, какие бы лекарства не давали. Без памяти валяюсь. Я даже тикал оттуда без сознания, обулся, на одну ногу валенок одел, на вторую чей-то сапог. У меня были свои ботинки, но их даже и не искал, какая мне разница была, что одевать, голова совсем не работала. Так что во фронтовой госпиталь отвезли. И мне показалось, что повезли на санях, в которые был запряжен огромный бык с кольцом в носу, а дышло прямо к этому кольцу привязано. Бредил сильно. Пролежал с неделю в госпитале, после чего меня опять, не знаю уж как, без сознания, в Смоленск направили, затем в Киров, в тыловой госпиталь. И там я пролежал аж до самой весны 1944 года.
Выписали в батальон выздоравливающих, два или три дня в нем числился, внезапно приходит медсестра с врачом, под халатом видны у нее офицерские погоны, и врач говорит: «Николаев, пять минут на сборы, бегом собирайся, вот твой напарник, поедете домой!» По состоянию здоровья демобилизовали. Не поверил сразу. Моим напарником оказался парень, призванный одним райвоенкоматом, так что домой вместе ехали.
Только подошли к линии фронта, оказалось, что перед готовящимся наступлением всех жителей прифронтовой полосы как раз начали вывозить в тыл. Я просился и просился, говорил, дайте мне винтовку, у меня армейская форма, все есть, только воевать отправьте. Не стали слушать, вместе с мирными жителями отвели куда-то подальше от деревни, автоколонну подогнали, всех сразу на машины погрузили и увезли. Вскоре к нам старшина подъехал, по килограмму сухарей на человека раздавал. Взял один кулек, решил еще раз встать в очередь и дополнительный килограммчик взять. Естественно, старшина меня раскусил, ведь я один в форме стоял. Но ничего по этому поводу не сказал, только засмеялся и заметил: «Ладно, бери!» Дал еще килограмм. Отошел немножко, к тому месту, где дорога поворачивается, бревна какие-то лежат, я на них лег, сухарик ем. Солнышко, тепло. Хорошо на душе. Тут на повороте появляется легковая машина, забуксовала в луже, вылез из нее капитан, вытаскивает автомобиль, потом на меня посмотрел и говорит: «Иди ко мне, солдат, помоги». Тут же бегом подбежал, помог ее вытащить. Он видит, что погон и петлиц у меня нет, срезали в госпитале. Спрашивает: «Так ты уже не солдат?» Ответил, что демобилизовали по болезни, тогда этот капитан по фамилии Замшев предложил с ним проехать. Сразу же без никаких гвоздей согласился. При этом капитан предупредил: «Запомни, мы прямо за передовыми войсками идем, бывает, что и стреляют, и снарядик подлетит». Честно заявил, что я бывший партизан, и мне такие вещи совершенно нестрашны, как летят пули и снаряды, не понаслышке знаю. Тогда Замшев заметил: «Ну, значит, вступительный разговор окончен, садись в машину». Выехали и ехали довольно-таки подходяще. Останавливает нас патруль на дороге. Двое, с винтовками. Спрашивают документы. Капитан все показывает, у водителя даже не спрашивали, а вот про меня уточнили: «А это кто?» Замшев ответил, что я с ним. Пропустили.
Приехали в роту железнодорожных войск. Мы занимались тем, что восстанавливали водоснабжение для паровозов на недавно освобожденных станциях. Двигались по бригадным станциям, где паровозы заправлялись водой. Где хочешь, там воду бери, но чтобы могли заправить. Там прослужил до самого конца войны. Водонапорные башни ремонтировали или восстанавливали, оформляли котельные, чтобы насосы установить. Больше ничем другим не занимались. Двигались следом за войсками. Время от времени немцы бомбили станции, особенно в Белорусской ССР мы частенько подвергались бомбежкам. Первым городом, где началась моя служба, стал Полоцк, в который пришли спустя час после его освобождения 4 июля 1944 года. Бомбежки и бои сильно его разрушили. Дальше Польша, затем Восточная Пруссия. От Тильзита до Кенигсберга дошли по одной прямой как стрела железной дороге. Кстати, следили за порядком на станциях очень строго, никакого воровства или мародерства и в помине не было. И с бандитами не сталкивались. 8 мая вечером прибыли в Кенигсберг. Город был разрушен местами, но не полностью, слишком крепкие дома стояли. Мы еще смеялись над англичанами, которые на массовую бомбежку отправляли по 300 самолетов, и ни одного дома не смогли полностью разрушить. Хотя потрусило каждый дом, неповрежденных не встречалось. Зато полностью целые комнаты попадались, мы в одной из них и решили переночевать. Сам дом был разрушен. Наутро следующего дня 9 мая в три часа ночи поднялась страшная стрельба, даже из орудий лупили, а в бухте стояло множество кораблей, и все стреляют. Да и свезенная для штурма укрепленных фортов Кенигсберга артиллерия от них не отставала. Старший группы говорит мне: «Беги и узнай у первого же попавшегося часового, в чем дело, что за стрельба?» Отбежал метров 50, не больше, услышал окрик караульного: «Стой! Ни с места! Стрелять буду!» Остановился, спрашиваю, что это за стрельба, тот говорит: «Ну, тогда стой рядом, наш командир побежал в штаб, сейчас должен вернуться и рассказать, в чем же дело». Может, пять минут простояли, а то и того не было. Слышим топот – командир возвращается. И на часового бросается с криком: «Война кончилась!» Ну, я тут же бегом к своим вернулся, и все рассказал. Вышли на улицу, уже фейерверки в небе, ведь поначалу боевыми снарядами лупили, после стали осветительные ракеты в воздух выпускать. И утром, и даже днем еще стрельба слышалась. Гулянки неделю продолжались. У нас организовали праздничный ужин в Лабиуа, где штаб нашей роты находился. Естественно, налили сто грамм «фронтовых».
- Много женщин служило в партизанском отряде имени Чапаева?
- Были, в основном служили в разведке и санинструкторами в каждом взводе, у нас раны обрабатывала Фрося. Но в боевых операциях они участия не принимали. Относились к ним нормально, винтовок в руки лишний раз не давали, разве одна карабин получила для караульной службы. А когда во время наступления немцев затеялась большая стрельба, меня командир взвода Гриша Власенко отправил в тыл санинструктора охранять. Мы с ней в окопчике сидели, ожидали, когда бой кончится, а если были раненые, то она вместе со мной шла на передовую.
- Какую одежду носили партизаны?
- Любую. Кто в чем горазд. И гражданская одежда, и советская форма, и немецкие вещи. Один у нас так трофейную форму полюбил, что даже немецкую пилотку на голове таскал. И ботинки немецкие, и винтовка немецкая – не отличишь от фашиста. Другие кто в чем, кто-то носил трофейные брюки, кто ботинки или военный френч. Но чтобы полностью переоблачился в немецкое – только одного видел.
- Что было самым страшным на войне?
- Плен. Попасть в плен страшно боялся. Не слышал, чтобы кто-нибудь обижался на стрельбу, война есть война, там всегда стреляют.
- Вши заедали?
- Сколько хочешь. Кто как боролся: в основном над костром трусили одежду, кое-когда организовывали баню.
- Как мирное население в Польше и Восточной Пруссии вас встречало?
- Некоторые поляки дружески встречали, а кое-кто и смеялся, смотрели на нас с издевкой. Не скажу, что в Польше встретили хорошо. А в Восточной Пруссии дома стояли покинутыми. И повсюду города, деревень нашего типа не встречал, разве что где поместье стоит, два или три дома. А одиночных домов у дороги стояло немало. В некоторые из них заходили, но все личные вещи были вывезены хозяевами, бежавшими перед приходом Красной Армии. Все, что не успели вывезти, разрушенное валялось на полу. Сами дома были деревянными или каменными, красивыми, двух- и трехэтажными. Чем-то они напоминали крепости, стоявшие на высоких метровых фундаментах, выложенных из камня. Большие подвалы в каждом. Что еще заметил: в любом доме имелось место для хранения стрелкового оружия.
- Как кормили в железнодорожных войсках?
- Армейский паек выдавали. Кушали американскую и трофейную немецкую тушенку. Не скажу, что они сильно по вкусу отличались от нашей отечественной тушенки, просто последнюю редко доставляли в войска.
- Каков был возрастной состав железнодорожных войск?
- В основном старики служили. Я-то попал туда по случайности и по доброй душе капитана Замшева.
- Чем вы были вооружены?
- У нас имелись только винтовки для охраны на станциях. Пулеметов или автоматов не было. Но использовать свою винтовку мне не довелось: не по кому стрелять было.
- Как отразилась Великая Отечественная война на судьбах ваших родных?
- Мать в конце 1943 года каратели убили. Узнал я об этом только после войны. Не знаю ни обстоятельств ее гибели, ни за что немцы расстреляли. Мне не рассказывали. Старший брат Иван пропал без вести на войне, а второй брат Петька прошел всю войну, был ранен в легкие, мучился, работал и жил, из-за старой раны умер лет пятнадцать назад. Практически все мужчины, которые ушли на фронт до оккупации, так и не вернулись домой, даже ни одного письма не было. Их в начале войны побили, многие даже до фронта не успели добраться.
Окончательно демобилизовался я вскоре после окончания войны. Тогда заключали договора по освоении Заполярья на три года. Стал участником Нордвикской экспедиции, давали подъемных на руки сколько хочешь. На трех кораблях двинулись через Ледовитый океан в сопровождении ледокола. Но что-то не получилось, у корабля гребной винт обломала льдина, ни одной лопасти не осталось. Ледокол нас взял на буксир, осталось совсем немного пройти, километров сто пятьдесят, но ледовый разведчик-самолет пролетел над океаном, и везде сплошной лед. Так что мы вернулись в Диксон. Перезимовал там, в итоге отработал пять лет. Оттуда в Хабаровск переехал, снова пять лет пробыл. Дальше с женой отправились на Кавказ, потому что дочка болела полиомиелитом, нога не работала, и врач посоветовал на юг ехать. Он же помог с покупкой билетов. Приехали в Гагры, остановились, устроился на работу строителем. Года три трудился, потом перестали дочке давать путевку в санаторий, а в крымском селе Орехово Сакского района жила сестра, написала в письме, чтобы мы бросали все и к ней перебирались, ведь поблизости от Сак в Евпатории стоят великолепные детские здравницы. Вот так мы и переехали. Работал я в гараже, чинил кабины для грузовиков, двери и кузова делал. На пенсию вышел в 1986 году.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
