Воспоминания.

В начале войны

В челюстях нацистского зверя

Я, Норман Иосиф, рос в семье родителей с шестью детьми. Из своей семьи я единственный оставшийся в живых.

В 1939 году разразилась Вторая мировая война. Советский Союз захватил наш город Вилейку.

Это произошло зимним днем в начале 1940 года, когда наша семья, жившая в нашем городе Вилейке в течение многих поколений, получила советские паспорта со знаменитой «графой», которая предписывала нам постоянно жить в Вилейке. Мы были вынуждены оставить наш дом, который был нашей собственностью, в котором мы родились, росли и воспитывались. Дом стал государственным учреждением. С тех пор мы вынуждены были скитаться и искать съемную квартиру в другом городе.

Мы наняли убогую комнатку в Курнице и в ней устроилась вся семья. Мы начали новую жизнь на советской Родине. Иногда, бывая в Вилейке и видя, как чужие пользуются плодами нашего труда, мы узнавали и ощущали вкус новой жизни на Родине при большевистском режиме.

Новый режим

Наш дом превратили в государственное учреждение. Мы, правда, нашли работу в Вилейке, но она не была постоянной и официально признанной. Мой брат Рафаэль провел год в заключении на каторжных работах из-за своего сопротивления дискриминации, которой нас подвергали после признания буржуями, и незаконному захвату нашего дома. Лишь за месяц до начала войны он был освобожден и вернулся в Вилейку, где был принят на работу в отдел сельского хозяйства.

Война

22 июня 1941 года Молотов объявил по радио о нападении немцев на Россию, и началась неразбериха. Наша первая реакция была – добраться поскорее до Вилейки и увидеть воочию, что с нашим домом. Мы каждый день бывали в Вилейке и у своего дома, а вечером возвращались в Курниц, чтобы завтра прийти вновь. Только на четвертый день – 25 июня, вся семья вернулась в свой дом – свое старое гнездо в Вилейке. Все помещения были оставлены работниками и жильцами. Возникший тогда вопрос о бегстве в страну Советов не стоял остро для нас – обладателей особой графы согласно идеям свободы, равенства и братства. Поэтому мы приняли однозначное решение: «Сидеть на месте и ничего не делать – так лучше». Не стоит бежать из огня да в полымя. Подобный подход был не в нашу пользу. Мой брат Рафаэль, Муля Левинский и Ицхак Циммерман сели на велосипеды и бежали  в сторону старой советской границы; но в пути они попали в руки немцев, которые вернули их в Вилейку. Мой брат Натан получил повестку о призыве в Красную Армию 23.6.41 г., но его не тронули, так как все офицеры вернулись в Россию.

Мы успели свить гнездышко в своем доме, без вещей и без одежды, и вдруг вспыхнул пожар в «бригаде». Это было большое деревянное здание, в котором при поляках размещался призывной пункт в П.К.А. При Советах там располагался НКВД. Очевидно, Советы не хотели оставлять документы, касающиеся внутренних дел, и кто-то позаботился сжечь их. Мы тяжело работали на тушении пожара. Сильный ветер дул прямо в сторону дома Якова Норманна около нас, и были опасения, что все деревянные дома загорятся. Тогда же сгорел большой деревянный мост через реку Вилию (*).

В среду 25 июня в город вошли первые немцы на велосипедах. Через два дня непрестанно пошла пехота, пересекая город со Сморцунского шоссе, через Балуфи, в направлении Витебск-Смоленск, с запада на восток.

Немцы, остававшиеся ночевать в Вилейке, нуждались в местах для ночлега. Они схватили меня и еще нескольких евреев, привели нас в классы и лаборатории гимназии и приказали вычистить их, а приборы, тарелки и бутылки выбросить в мусорные ящики. В нашем дворе они устроили походную кухню, а когда брали воду из колодца, то требовали от нас ее попробовать, чтобы убедиться, что вода в колодце не отравлена.

Первые гонения

В город вошла рота СД (*). Первый приказ был для еврейского населения: каждый еврей обязан носить белую ленту с желтой звездой Давида на левой руке. Внутри звезды Давида вышить латинскими буквами слово “Jude”. Евреям запрещается ходить по тротуарам, а только по обочине, в затылок друг другу; евреям запрещается пребывание на улицах с 20:00 до 6:00 часов утра.

Первые грабежи

Поскольку значительная часть еврейского населения бежала в Россию, осталось несколько брошенных домов. Соседи по городу и из окрестных сел обнаружили это и приходили каждый день, крутились вокруг домов, а с наступлением вечера врывались в них. Они грабили и растаскивали все, что попадется под руку, и разрушали все, что можно разрушить. Бывало, что заходили грабить и в населенные дома. С другой стороны, многие евреи, видевшие, что их жизнь рушится, отдавали на хранение соседям-гоям украшения, посуду, одежду, с тем, чтобы им вернули все это по прошествии кошмарных дней.

Мы, несколько парней с нашей улицы, выходили по вечерам для охраны от мародеров.

В ту среду, 25.6.41 г., вечером, через два дня после ухода советских войск из города, я проходил возле дома ребе Аарона Давида по пути домой. Вдруг слышу громкие шаги по мостовой. Вокруг была тьма. Я опасался, что это соседи-гои идут грабить еврейское имущество. Когда шаги приблизились, я оказался лицом к лицу с немецким патрулем – группой из 5 солдат, вооруженных автоматами. Я не мог бежать или спрятаться. Немцы спросили меня: «Ты русский?», стали ощупывать мой воротник – нет ли на нем  следов от петлиц. Когда я сказал им по-польски, что я местный житель из дома напротив, они оставили меня. Один из патрульных говорил по-польски.

На работу

Щифан работал вместе со мной в типографии Феликса. Щифан был начальником. За два дня до первой акции он пришел к нам в дом и позвал меня на работу, чтобы я получил аусвайс работника и меня не мобилизовали бы на разные работы. Первый плакат, который я напечатал, предназначался для еврейского населения. Его содержанием было: всему еврейскому населению явиться во двор синагоги. Мне было приказано напечатать это жирным шрифтом. Подписал его гебитскомиссар Шмидт.

Жизнь в тени акций

Первая акция

Семнадцатого тамуза 5701 7., 12.7.41 г., в субботу, на улицах города были расклеены объявления: «Каждому еврею явиться сегодня в 10 часов утра к зданию большой синагоги». Никому и в голову не приходило, что за этими объявлениями что-то скрывается. Кто-то высказал предположение, что немцы хотят выбрать «Совет общины» или «Юденрат». Все мужчины, даже старше требуемого возраста, собрались во дворе синагоги. Я помню, как реб Моше Свирский торопил людей на выборы совета общины.

Во дворе синагоги

Во дворе синагоги стояли немцы и они выстроили мужчин в 4 шеренги, каждой из которых было приказано войти в синагогу. Переступив порог, мы увидели с двух сторон группы немецких солдат, вооруженных суковатыми сосновыми дубинками, которые начали избивать всех входящих. Били по голове, по лицу, пинали ногами. Это был первый прием для евреев местечка. Эсэсовец взял у каждого паспорт. Каждому было приказано немедленно принести в синагогу две пачки табака, часы, золото и питье.

Одной группе приказали явиться в 10 часов к мосту с лопатами. Другой группе – явиться к железнодорожным путям для разгрузки вагонов с углем. Третьей – прийти к мельнице, чтобы таскать мешки с мукой. Мне было приказано принести табак и спирт. Так как я сообщил вымышленное имя и неточный адрес, я не вернулся в синагогу, а спрятался дома.

Судьбоносное решение

В нашем доме жил Михаил Гулькович, который сдал свой паспорт и получил приказ прийти вечером к мосту. То же приказание получил мой брат Рафаэль, но дома было решено, что Рафаэль не пойдет. Мы пытались повлиять и на Гульковича, чтобы не шел, но безуспешно. Он заявил, что, если не пойдет, за ним придут и другие будут наказаны из-за него. Рафаэль сказал, что не даст Михаилу пойти одному, и присоединился к нему. Мы ждали весь вечер и всю ночь, но они не вернулись. В городе говорили, что всех, кто пришел к мосту, отправили в рабочий лагерь.

Вечером с 7:00 до 7:30 мы слышали выстрелы со стороны моста. Но кто мог представить себе, что убивают наших братьев, которые еще недавно были с нам? Соседи-гои рассказали, что всю группу перевели на работу в Молодечно. Фрейдл Гринхойз Шпрейерген и ее подруга пошли на поиски своих мужей. Они скитались месяц, выдавая себя за христианок, доехали поездом до окрестностей Кракова и Освенцима и вернулись домой. Тем временем от соседей-гоев стало известно, что вся группа была расстреляна в лесу Малоны и похоронена в большой братской могиле, которую за день до этого вырыли сами жертвы. Единственными уцелевшими были Вениамин Эпштейн Хайд и Исар Риад Мойзин.

Согласно подготовленному списку, в этой акции были убиты около 150 мужчин. Среди них Ицхак Потрефт, вернувшийся из Курница, Яков Хеся Хааниэс, Иосельзон, Ицхак Давид, Ноах Норман, Муля Левинсон, Клир, Моше Свирский и другие. Четверо братьев Римарес (шорники) явились к мосту за десять минут до 6:00 и еще успели увидеть людей, уходящих из групп у моста. Немцы вернули их в местечко – видимо, и при убийстве существуют расчет времени и счастье.

Когда об убийстве стало известно, в местечке началась паника. Мужчины прятались на крышах и в подвалах, в любом укромном месте, недоступном взгляду убийц.

Я «загораю»

Был обычный день месяца тамуз. Я решил не выходить на работу, а вышел из дома огородами к реке, думая спрятаться в течение дня у реки. Пляж был полон немецкими солдатами. Я лежал в отдаленном уголке на берегу, будто загораю, и считал проходящие минуты. Загоравшие солдаты не обращали на меня внимание. Но когда я отошел на несколько шагов от берега, подошли двое солдат в форме и приказали мне идти на работу – а я был одет только в купальный костюм.

Передвижная пекарня

Возле мостика, ведущего к синагоге, находилась передвижная пекарня. Здесь меня научили работать электропилой и «уважили» нас распилкой и укладкой деревьев. В пекарне уже работали несколько евреев, среди них пожилой учитель Рудницкий, таскавший ведра с водой для приготовления массы. Работали там и подростки из детдома. Поскольку я был их ровесником, они набросились на меня со смехом и криками: «Все евреи уже превращены в пепел, а ты еще жив?» Мне кажется, что эти подростки стали основной причиной моего судьбоносного решения – бежать к партизанам и отомстить за свою поруганную честь.

В 4:00 часа дня меня освободили от работы и зачислили работником на этом месте; мне приказали завтра снова прийти на работу и выдали хлеб и провизию на дорогу. Естественно, что завтра я на работу не вернулся.

Хватают на работу

Захват на работу стал для немцев хлебом насущным. В городе были размещены несколько подразделений и возникла необходимость в работах по уборке помещений, подготовке дров для растопки, а также и в профессиональной работе. Ежедневно немцы выходили парами, заходили в каждый дом, хватали мужчин и женщин и вели их на работу. При этом грабили все, что попадалось на глаза. В здании бригады я нашел саблю, оставшуюся с советских времен, и забрал ее, чтобы воспользоваться при необходимости.

Однажды немецкие солдаты вошли в наш дом, чтобы захватить что-нибудь. Я успел забрать саблю из комнаты родителей и спрятать ее под своей кроватью; сам я лежал на кровати, притворяясь больным. Эсэсовцы, размещавшиеся в здании суда, схватили 5 евреев, среди них сына Флормана, Бельшинского и мою сестру Галю, и держали их в подвале суда. Днем их заставляли работать, а на ночь запирали в подвале, чтобы не убежали с работы.

Общие квартиры

Евреи Вилейки, оставшиеся одни в своих домах, не могли оставаться там одни, поэтому присоединились к семьям и теснились в нескольких больших квартирах. Пустые квартиры, в которых не было ни души, были заперты на замок. Это позволило соседям-гоям и немецким солдатам ломать двери и растаскивать брошенное еврейское имущество. Воинские части, которые размещались в городе, захватили для себя большие и удобные квартиры в бывших правительственных зданиях.

На все работы по уборке зданий и квартир, в которых разместились отряды убийц, были направлены евреи; их заставили также стирать и рубить дрова для растопки – и все это за кусок хлеба.

Пекарня

Однажды бургомистр Сапиэшке проходил мимо пекарни Давида Мордехая Нормана и встретил меня, моего отца и Флормана. Он сказал нам: «Отремонтируйте печь, получите муку и будете печь хлеб. Хлеб делите по числу душ – 300 граммов в день на человека, по карточкам». Это была большая радость. Пекарь Давид Мордехай все подготовил и со своим сыном Мулей начал печь хлеб для еврейского населения. Муку получали у Левки Ягилоница – начальника городской пекарни. Те, кто этим занимался, позаботились о том, чтобы начальнику было выгодно отпускать муку сверх лимита.

Расходы росли с каждым днем, но игра стоила свеч. Нуждающиеся евреи получали больше 300 граммов хлеба. Зависимость евреев от гоев стала снижаться. Христианское население хорошо пользовалось нашим страшным положением.

Пекарня стала домом еврейского комитета Вилейки. Пекари Флорман, Моше Райзельс, Копелович, мой отец и Барух Норманн стали неизбранными членами юденрата. Немцы обращались сюда для получения рабочей силы. Здесь же они требовали обеспечить их кроватями, матрасами и шкафами.

Перепись

Сапиэшке рассуждал правильно: если хлеб распределяют по карточкам и в соответствии с числом жителей, то следует выяснить точное число получателей карточек. Каждый, кто получает хлеб, должен получать его за работу. Поэтому необходимо провести перепись. Каждый получит рабочую карточку и будет обязан работать. Перепись показала, что в Вилейке осталось 300 душ. Следует отметить, что значительная часть из них были в прошлом не жителями Вилейки, а беженцами из окрестных местечек, случайно поселившимися в Вилейке. Вилейка стала перевалочным пунктом для евреев из Пинска, Барановичей и окрестностей. Насколько я помню, Шнеур Копелевич жил у нас больше месяца, а потом вернулся в Вильнюс. У нас в доме всегда были гости, жившие по нескольку дней и недель.

Видят, но не видны

Улицы города опустели. Евреи по улицам не ходили – только на работу. Стараясь сэкономить дрова для растопки и опасаясь остаться одни, многие семьи теснились в одном доме. Те, кому нужно было выйти, ходили огородами и лазили по крышам.

Летними вечерами у нас собирались соседи Зондель, Хенья и Давид Мордехай, и каждый день задавали моему отцу один и тот же вопрос: «Что с нами будет? Каков будет наш конец? Ты же умный!»

Новости по радио

Германское радио  работало целый день и обращалось к польскому и русскому населению, рассказывая, что коммунисты и евреи убивали христиан, сосали их кровь, покушались на их честь и грабили их имущество. Что Сталин бежал через туннель и с ним все правительственные учреждения. Что немцы стоят у ворот Москвы. Так в течение целого года повторялись одни и те же новости. Мы начали чувствовать, что за этим что-то кроется. Нас мучили опасения: есть ли хоть малейшая надежда?

Документы и заработки

Документы, полученные на рабочем месте, служили защитой от захватов, но не всегда. Когда гестаповцам требовались рабочие, они не проверяли документы.

Чем зарабатывало еврейское население? На этот вопрос ответить трудно. Вся проблема заработка сосредоточилась на кусочке хлеба и нескольких картофелинах, которые трудно было достать. Заработать было негде и нечего. Только шорникам было хорошо с первого дня. Гои приносили им за работу муку, картошку, масло и бобы, а возле них кормились еще несколько семей. Остальные продавали свою одежду и домашние вещи гоям или обменивали их на продукты питания. Те же, кто остался без одежды и без денег, голодали, поскольку 300 г хлеба были насмешкой.

Вторая акция

29 – 30.7.41 года (месяц ав) в 6:00 часов утра отряды СС начали прочесывать каждый дом. Тех, кто не успел услышать, что от них хотят, избивали. Требовали быстро одеться, взять с собой провизию на дорогу и выйти на работу за городом. На улице их ждали грузовики. Евреи, в основном женщины и дети, а также мужчины, не успевшие спрятаться, были посажены в грузовики, закрытые наглухо, и увезены за железную дорогу. Акция продолжалась два дня. Польские полицейские хватали евреев (*), не уступая своим немецким собратьям, и отрывисто заявляли, что их везут на работу.

Моше Тиц и портной Мойлена, живший во дворе Цаскова, копали глубокую яму у маяка и не предполагали, что роют могилу самим себе и своим согражданам, которых сюда привезли и погребли в этой глубокой яме.

Прошло несколько дней, пока весть дошла до города. Евреи не верили или не хотели верить. Вопрос «почему?» не прекращался, пока реб Моше Шимон и один из Римаресов тайно не пошли на место убийства, покопали там и нашли одежду убитых как улику. Только тогда все убедились, что произошло то, что невозможно себе представить.

Среди погибших были Гурвиц Файвел, Крайнес, братья Ландой и Вевиэр, А.Л. Зайгермайстер, М. Эпштейн, Лемперт, Каздан и многие беженцы из Вильнюса и Минска, случайно оказавшиеся здесь. Моего брата Натана нашли спрятавшимся во дворе. Он сопротивлялся убийцам, но они избили его и силой посадили в грузовик. Его жена Ривка (до замужества Милейковская) лежала в больнице и родила сына, которого отцу уже не суждено было увидеть. Обрезание делали у нас дома – единственное обрезание за время немецкой оккупации Вилейки! После акции в живых остались единицы. От многих семей не осталось даже памяти.

Хлебные порции

Выпечка хлеба для евреев в пекарне Давида Мордехая прекратилась. Поставка муки для выпечки хлеба для евреев также прекратилась. «Жалко тратить рабочую силу во время войны», - бесстыдно говорил глава юденрата Сапиэшке. Теперь, когда евреев осталось всего 100 душ, их будет снабжать хлебом городская пекарня. Теперь каждый будет получать 200 г, а не 300. Раздача по-прежнему будет проходить в еврейской пекарне. Еще до рассвета члены юденрата выходили к пекарне, чтобы получить свою скудную порцию.

Рабочие места

Жизнь становилась все труднее и труднее. Город остался без евреев. Большинство домов стояли пустые и брошенные. Гои растаскивали окна и полы, искали клады, в которых убитые евреи могли зарыть свое богатство. В некоторых домах также поселились гои из деревень и из самого города. Большинство горожан концентрировались возле своих рабочих мест. Они получали рабочие документы. Однажды, разыскивая рабочую силу, эсэсовцы обнаружили реба Моше Шимона, носившего окладистую бороду, вывели его на середину рынка и обрезали ему бороду. С тех пор реб Моше Шимон закрывал лицо шарфом, который не снимал до последнего своего дня.

Порка

Однажды в пекарню явились несколько немцев и потребовали направить несколько рабочих в какое-то подразделение. Поскольку эти немцы не были известны в городе, рабочих им не послали. Назавтра явился хромой полицейский Яшинский с приказом гебитскомиссара и увел моего отца Баруха Норманна, Ашера Флормана и Давида Мордехая Нормана в СС. Там их выпороли – каждый получил по пятьдесят ударов.

Страшные дни 5702 года

Место для молитвы мы назначили в доме реба Моше Шимона. Три раза в день все мужчины читали Кадиш. Мы точно знали, когда и где кто убит. В страшные дни мы молились в синагоге Любавичских хасидов – единственной, оставшейся целой. Ашкеназийская синагога была сожжена эсэсовцами, а большую синагогу советская власть превратила в общежитие для рабочих, а немцы устроили там конюшню.

Г-н Малкевич находился у шкафа с Торой и охранял синагогу как зеницу ока. Невозможно описать молитвы страшных дней 5702 года. Стены синагоги никогда такого не слышали. Мы и сами не знали, до каких высот может дойти духовное возвышение. Во дворе Моше Шимона мы построили «суку» и под носом у юдофобов выполнили заповедь пребывания в «суке». Резник реб Шмуэль поддерживал наш дух по законам Торы. Периодически он предсказывал скорый конец юдофобов.

Новости с фронта

Новости были нерадостными. На карте, висевшей возле магистрата, каждый день передвигали флажки со стрелками вперед на восток, что говорило о продвижении немцев. Мы ждали чуда, но его не было. Гои умели устраиваться при любой смене власти, им ни до чего не было дела. Были гои, которые иногда приносили неподцензурные сообщения о том, что у немцев на фронте большие потери и что зимний холод побеждает их. Мы облегченно вздыхали и ждали чуда.

Как согреться?

В обычное время мы заготавливали подводы с дровами, которые покупали на рынке у гоев. Теперь рынков не было и не было дров для продажи. И ничего вообще не заготавливают. Радуются каждому дню, проходящему без эксцессов и акций. Холод жуткий, заборы уже давно сожжены. Гои забрали окна и двери. Заготовить дрова для отопления и для кухни можно было только темными ночами.

Умершие

Пища скудная, мороз сильный. Яков Норманн заболел и в конце месяца швата умер. В ту же ночь умерла и Ципа Копелевич. Два дня мы рыли могилы для умерших. Земля была мерзлая, а мы – голодные и ослабшие. Но еще двоим довелось быть похороненными по еврейскому обряду, когда оставшиеся в Вилейке евреи провожали их в последний путь. Как завидовали им, что они умерли естественной смертью у себя дома, в окружении родных и друзей! Жена Якова, Марьяша, через несколько дней тоже умерла.

Связь с партизанами (октябрь 1941 г.)

Еще будучи в Курнице я был связан с молодежью, которая собиралась перебраться из местечка в лес. Были большие сомнения. Как бросить родителей? Ведь если молодежь оставит рабочие места и убежит в лес, то отомстят родителям. Родители, со своей стороны, тоже говорили об уходе в лес, но откладывали это со дня на день. Тем временем гои, которые на нас зарабатывали, стали нашими ненавистниками. Каждый мог убить нас и завладеть имуществом.

Случайно я встретил Нахума Альперовича из Курница – тоже бывшего печатника. Мы договорились создать ядро восстания и ухода в лес. Но мы не знали, как это сделать. Речь шла о том, что мы встретимся в Курнице с некоторыми товарищами и посоветуемся с ними.

Встреча в Курнице

Для еврея-одиночки с желтой звездой пеший путь в Курниц был опасен. В прошлое воскресенье двое парней из Курница были убиты белорусским полицаем по фамилии  Шарангович – ярым антисемитом. Но выхода не было. Путь в Курниц прошел без эксцессов. Я встретил там нескольких товарищей: Нахума Циммермана, девушку из Далгейнова, Берту из Клупа.

На встрече было решено: а) создать организацию; б) поговорить еще с несколькими товарищами и включить их в организацию; в) собрать продукты и одежду путем обмена и спрятать их в тайнике. И к весне уйти в лес. Мы не верили, что зимой можно жить в лесу.

В эту группу вошли 30 человек из Курница. На крыше дома в Курнице был устроен склад одежды и продовольствия. Мы мечтали об оружии, но как достать первый пистолет? Организация поддерживала нас как одиночек. Мы стали ощущать себя частью некоей группы, что мы не одиноки. За наши жизни кто-то дорого заплатит. Мы не пойдем на заклание как овцы!

Подпольные листовки

Я работал в типографии с утра до вечера. На встрече в Курнице мы решили также тайно распространять листовки. Я взялся красть литеры и передавать их подполью в Курнице, чтобы Нахум Альперович – бывший печатник, мог подготовить листовки. Каждый день я «выносил» литеры из типографии в здании гебитскомиссара, заворачивал их в тряпки и оставлял их вне здания. После работы я забирал их. Проходя мимо двора Ноаха Динерштейна, работавшего с ребятами из Курница, я оставлял их в условленном месте и шел домой.

Динерштейн передавал литеры в Курниц, а Нахум занимался печатанием. Сотни листовок раздавались гражданскому населению, особенно в базарные дни. Основной темой была «ложь немцев», провалы на фронте и призыв к населению уйти в леса и вступать в партизаны. На листовках стояла подпись: «Русский партизан». За зиму мы успели отпечатать множество листовок. После акций в Курнице типографию перевели в лес. Но еще до того, как успели отпечатать хоть одну листовку, немцы обнаружили типографию и конфисковали ее.

Третья акция – 2.3.42 г.

Во время «Таанит Эстер» все мужчины и женщины постились. Ночью мы читали Книгу Эстер в доме реба Моше Шимона. Мы истово молились и желали друг другу счастливого Пурима и чтобы нам выпало дождаться падения нового злого Амана.

В два часа ночи раздался стук в двери и окна. Я зажег керосиновую лампу и открыл дверь. Эсэсовцы ворвались внутрь и заорали по-русски: «Одевайтесь!» Я спросил одного из солдат, куда нас ведут. Ответ был: в гетто Красная. Мы думали, что имеется в виду гетто в Красной. Тем временем явилась и местная полиция (белорусы) и без лишних слов стала избивать и подгонять нас, потому что надо быстро прибыть на работу. На улице ждали грузовики, крытые брезентом. Люди погрузились в грузовики полуодетые и полусонные, никакой возможности бежать не было. В машине мы обнаружили реба Моше Шимона и его жену, Давида Мордехая и Мулю, Зонделя Крейниса и его жену Геню Копелович. Нас привезли во двор знаменитой тюрьмы в Вилейке. Во дворе был склад. Там мы встретили людей, которых привезли раньше, в том числе Баршая Флормана. Солдаты поставили стол, за который сел немец с картотекой. Он выкликал каждого по месту его работы, выдавал трудовую книжку и определил каждого в группу. Получились две отдельные группы, справа и слева от него. В правую группу определили людей, имеющих профессию, а в левую – простых рабочих. Хаима Нормана, лежавшего больным на носилках, Баршай и еще один человек вынесли наружу. Каждый раз из левой группы выводили группу из 5 человек.

Раненый бежал

Баршай рассказывает: «Когда я взял носилки и вышел, я увидел во дворе груду тел. Когда я к ней подошел, солдаты открыли по ней огонь. Я успел упасть на груду и почувствовал, что ранен в шею и в спину. Я лежал на груде и притворился мертвым. Это было в два часа ночи. Когда я почувствовал, что на груду не обращают внимания и что солдаты пошли за новой группой, я перелез через забор и побежал в сторону Курница, будучи раненым и истекая кровью».

Селекция

Меня и Мулю Нормана, самых молодых, перевели в другую комнату, очевидно как имеющих профессию: Муля – пекарь, а я – печатник. Во второй комнате мы встретили шорников и их семьи – Мулю Вайсмана и старика Мелашкевича. Шмуклера привели после полудня. Его мать оставили во второй группе. Как выяснилось позже, имеющих профессию отделили, чтобы оставить их для работы на немцев. Нас держали в комнате целый день.

Последняя встреча

В ночь на Шушан Пурим, 3.3.42 г. в 11 часов вечера нас вывели в большую комнату, выстроили в ряд: мужчин в одном конце комнаты, а в другом – женщин, которых не успели уничтожить в течение дня. Среди них была и жена моего брата (в девичестве Милейковская), державшая на руках младенца, родившегося в тот день, когда убили его отца. Она умоляла нас помочь ей выйти отсюда, но мы не в состоянии были спасти ее. А когда 13-летний Оскар Клир тайком перешел на нашу сторону, его зверски избили и вернули на место. Он был единственным мальчиком среди женщин. Там была и жена Шаца – парализованная дочь Мальвы Кремник. Она лежала на полу на белой простыне, а ее мать Мальва стояла рядом. Всего было около 20 женщин. Нас вывели из большой комнаты наружу и приказали идти домой под конвоем немецких солдат. Назавтра мы должны были вернуться на работу, как обычно.

Возвращение домой

Мы с Мулей пошли вместе. В голове у меня был сумбур. Я не мог постичь суть происходящего. Я, правда, возвращаюсь домой, но к кому? Кто меня ждет? Кому я нужен? Отца и мать отделили от меня еще утром и я их больше не видел. Я помнил единственные слова отца, когда мы сидели в машине: «Иосиф, держись!» «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла!»  А в ушах у меня звучат выстрелы и крики жертв. Перед моим взором – взгляды наших сестер, ожидающих своей участи, которая уже решена. Сколько силы и храбрости, сколько мук и боли было во взгляде наших дорогих женщин. Они не плакали и не унижались; несмотря на то, что хотелось плакать, блеск их глаз был из другого мира. Я слышу их последний немой крик: «Выживите и отомстите убийцам за нашу кровь и честь!»

Мы медленно плелись по улицам Вилейки. Сегодня Пурим. Есть ли в мире еще еврей, радующийся в этот день? На улицах полная тишина, слышится только отзвук наших шагов. Мы приближаемся к улице Пилсудского – главной артерии нашего города, которую издавна населяли евреи. Какой бурной жизнью были полны их дома… А теперь дома брошены и выглядят как открытые гробницы, ждущие покойников…

Мы заходим в наш дом. Но как он изменился с утра, когда я ушел? Из каждого угла я чувствую холод и страх. Хорошо, что со мной Муля. По совету конвоировавшего нас немца мы не расстались, а остались вместе: «ум хорошо, а два лучше», особенно во время войны – так сказал конвоир по своей наивности. Мы согласились с ним, не сопротивляясь.

В этой акции погибли мои отец, мать, сестра, младший брат, золовка Ривка с младенцем на руках…

Ночные гости

Не успели мы прийти в себя – стук в дверь: немецкий жандарм и польский полицейский пришли за нами. Куда идем? На тюремный двор. Видимо, получили приказ прочесать еврейские дома, разыскать скрывающихся евреев и доставить их к месту уничтожения. А может быть, хотели пограбить и случайно наткнулись на нас. Мы долго пытались объяснить им, что мы вернулись из тюрьмы и что немцы оставили нас как необходимых профессиональных рабочих. Этот случай дал нам урок: не жить порознь, надо быть вместе, какая бы беда ни случилась. Мы ждали до утра, когда надо было выйти из дома, разбили всю мебель и вещи. Мы оставили после себя развалины, непригодные для жилья.

Новый распорядок

Утром мы собрались в доме шорников и произвели перекличку. Наша маленькая община состояла из остатков жителей Вилейки – всего 22 человек, из них четыре шорника, Хая Гитель с мужем и сыном, Мелашкевич и его жена. Мы с Мулей поселились в одной комнате у Мелашкевичей, а кушали у шорников. Муля пошел работать к шорникам, Мелашкевич делал мыло и свечи, Шмуклер был стекольщиком, а Райсман – шорником. Братья-шорники работали по своей специальности в доме Лемперта, а я продолжал работать в типографии. Дважды в день мы собирали миньян и молились в доме шорников. Мы читали Кадиш.

Дядя Ноах спасся

Ноах Норман, его жена Фейга-Геня, его золовка Батья и их внук во время третьей акции находились в подвале своего дома. Дом был разделен на две части. В передней части, выходившей на улицу, жил один гой из советских (восточник). Когда полиция пришла искать евреев, гой по своей наивности сказал, что евреев нет, и полиция ушла. Выяснилось, что в задней части дома жил Ноах Норманн, а остальные находились в это время в подвале (на всякий случай). Солдаты забыли о них.

Назавтра, когда уцелевшие почувствовали, что все жители местечка уничтожены, они ушли пешком в Курниц, а оттуда ушли в Рацку. Мы с Мулей поддерживали с ними связь через одну христианку. Это был мой дядя. Иногда, получив от них с христианкой письма, мы посылали им одежду и продукты. Все это время они были в деревне у одного христианина, пока им не пришлось бежать в лес. Когда и мы бежали в лес, связь между нами прекратилась. По одной из версий, гои убили их, по другой – они были обнаружены немецкими собаками-ищейками и убиты.

Цена желтой звезды

Муж и сын Хаи-Гиты и их сын работали вместе на бывшей мельнице Добина. Поскольку он был мельником, его экономическое положение было неплохим – во всяком случае, недостатка в хлебе он не испытывал. Связь с гоями в те дни тоже была немаловажной. Их квартира была у нас. Его жена Хая-Гита повязывала голову большим платком (пацейле), который закрывал желтую звезду, и могла пройти по городу к месту работы мужа. Несколько месяцев прошло без эксцессов. После третьей акции она встретила по пути местного полицая, который узнал ее и передал в руки гестапо по обвинению в хождении по улицам без желтой звезды. Не помогли ни мольбы, ни взятка. В июле 1942 г. ее казнили. Сокрытие желтой звезды стоило ей жизни.

Жертвы

Белорусский полицай из одного из сел близ Курница, по фамилии Шеренгович, отличался  жестокостью. Им были убиты несколько десятков жертв – евреев из окрестностей. «Просто так» он убил двух парней из Курница, возвращавшихся с работы.

Маня Эйдельман Путрас и ее семья должны были поменять квартиру и уехать в Курниц еще при советах из-за знаменитой графы в паспорте. Ее муж Ицхак, который шел к мосту, был убит еще до первой акции. Она осталась в Курнице с двумя дочерьми. Когда она почувствовала, что полицай-убийца идет по улице к ее дому, она успела спрятать дочерей в подвале, но сама спрятаться не успела. Убийца вошел в дом, вытащил пистолет и убил ее на месте. Ее дочери остались в Курнице, связались с гоями, знавшими их семью, и перешли к ним до лучших времен.

Но девочки не продержались долго у своих спасителей. В один прекрасный день гои явились в дом шорников и привели девочек. У нас они не испытывали недостатка. Мы видели в них своих сестер по несчастью, маленьких и одиноких. Мы сговорились, что, когда уйдем в лес, то возьмем их с собой. Однажды вечером, вернувшись с работы, я не нашел их. Мне рассказали, что их отправили в одну христианскую семью – к знакомым Хаи-Гиты. С тех пор я ничего о них не слышал, их следы затерялись.

Ящик мыла

Мы каждый день ходим на работу. Я продолжал работать в типографии в здании муниципалитета, не получая никакого дохода. Муля работал у шорников. У него была связь с гоями, периодически он продавал свою одежду, принесенную из дома, и тем кормился. В печи, замаскированной в подвале Давида Мордехая, мой отец и Давид Мордехай спрятали одежду и вещи. По вечерам мы пробирались в заброшенный дом, спускались в подвал, забирали из замаскированной печи одежду и посуду и переносили их к себе на квартиру в доме Мелашкевича. Мы продавали их гоям или обменивали на продукты. Однажды Муля вспомнил, что в их дворе зарыт в землю ящик мыла фирмы «Шихт». В воскресенье, когда мы не работали, а христиане были в церкви, мы пришли во двор и откопали этот ящик мыла. К нашему несчастью, неожиданно зашли парни с улицы и увидели, как мы вытаскивали мыло. Когда мы подошли к стене перехода Пальманинка возле синагоги, подошли двое полицаев, которым парни сообщили о нас, и приказали следовать за ними в полицейский участок. Один белорусский полицай конвоировал меня, а другой – Мулю. По дороге я предложил полицаю: «Возьми мыло и отпусти меня». Однако он стоял на своем: идем в участок. Вдруг я обратил внимание, что Муля исчез. Я пришел в участок, сознавая, что это мой конец. Вдруг появился Муля со вторым полицаем. Он показал мне на свои ноги: полицай забрал у него новые сапоги и дал свои – рваные.

Муля опустил мыло, а я разговаривал  со вторым полицаем и просил отпустить нас в обмен на мыло. Оба полицая поговорили между собой и сказали нам: «Идите, но молчок!» Мы поблагодарили их и ушли. Хотя за это мыло мы могли заработать на хорошую жизнь по крайней мере в течение полугода, но мы были рады, что спаслись от смерти.

Под дулом пистолета

Был базарный день. Почему-то я пошел обедать к шорникам. Я кончил есть, вышел из дома на улицу Мицкевича и вижу перед собой полицая Шеренговича. Это чудовище было известно как ненасытный душегуб. Когда он шел по улице, все боялись его – даже гои. Он взвел пистолет против моего сердца и спросил: «Что ты тут делаешь, жид несчастный?» Слова, исчезнувшие за минуту до этого у меня в горле, вернулись ко мне, и я ответил тихим и уверенным тоном: «Я иду на работу в типографию СД, а здесь мой дом, я только что поел и спешу на работу. Вот моя рабочая карточка СД». Мои слова убедили его и он меня отпустил. Видимо, он побоялся тронуть еврея, работающего в гестапо. В это же время жена шорника Гдалии, как обычно, стояла у окна и смотрела, как я иду по улице. Увидев, как ко мне пристал кровожадный убийца, она всплеснула руками и завопила: «Вей, еще одна жертва».

Лагерь Шаца в Вилейке

Во время войны в Курнице оказался еврейский беженец из Германии. Немецкий язык был для него родным, поэтому его сделали фурманом – ответственным за группу еврейских рабочих в Курнице.

После второй акции в Вилейке стала ощущаться нехватка рабочих рук. Г-н Шац организовал группу из 50 евреев и привел ее на работу в Вилейку. Днем они работали, а вечером возвращались в Курниц пешком.

После третьей акции, когда Вилейка полностью осталась без евреев и осталось только два миньяна, лагерь Шаца увеличили до двухсот человек и создали для них лагерь в здании ФЗУ возле кладбища. Люди устроились на месте и в течение всей недели оставались в Вилейке, а по субботам возвращались в Курниц до понедельника. Со временем рабочих разбили на две роты: в одной – люди с профессией, в другой – «чернорабочие».

В канун Песаха 5702 года

Во втором доме от шорников жила семья Мелашкевич: в одной комнате – старик с женой, а во второй поселилась семья Хаи-Гиты. В третьей комнате жили Муля Норман и я. Мелашкевич решил отпраздновать Песах под носом у юдофобов и назло им, по всем правилам традиции – вино, маца и Седер, как принято в еврейских общинах. И громко сказал: «Даже если это будет последний Песах в нашей жизни, мы не оскверним его! Вместе со всеми сынами Израиля громко прольем свой гнев на неверных!» Старик взял на себя все хлопоты к празднику. Он кашеровал дом, посуду, печь, испек мацу для всех нас и даже для евреев Курница, находившихся в лагере. Вместо вина использовал чай, а горечи у нас было в избытке…

В праздничную ночь мы собрали миньян для вечерней молитвы, все произнесли Кадиш. Мелашкевич и шорники накрыли пасхальный стол.

Поворотный пункт

«Душа моя в сокровенных местах будет плакать…»

До сих пор я не знаю, что случилось со мной в тот вечер. Помню, что я вошел в свою комнату  и безудержно разревелся, вспоминая свою семью. Перед моими глазами стояли все, кто еще недавно был жив, и прежде всего образ моей золовки с младенцем на руках. Еще и тридцати дней не прошло с тех пор, как они ушли от нас. Образ не исчезал, она стояла и смотрела в глаза убийц, а душа ее была уже не в этом мрачном мире. В ушах моих слышалось эхо приговоренных к смерти, хотя они умерли, не произнеся ни слова в зловещей тишине. Я как бы слышал их завет: ты единственный остался в живых, так решила судьба, ты единственный из всей семьи. Береги свою жизнь, беги в лес! Отомсти за нас!..

Тем временем стол был уже накрыт. Старик зашел в комнату и увел меня – всего в слезах. Он просил меня прийти в себя, приступить к Седеру и не нарушать святости праздника. Я сказал ему: как я смогу праздновать, когда я единственный из своей семьи остался в живых? И слезы снова полились у меня из глаз. Мелашкевич не отставал от меня, остальные присоединились к нему и просили меня не увеличивать горе. Мне кажется, это был единственный раз за все годы Катастрофы, когда я плакал – а мне еще не было восемнадцати лет.

Я спросил: а что будет, если явится гестапо и заберет нас в разгар Седера? Мелашкевич коротко ответил: «Если так суждено – примем это». Я думаю, что именно тогда я решил, что не пойду на заклание, как агнец, и что моя жизнь не кончится!

В моем мозгу крутились мысли о мести. В тот же вечер я убедил Мулю, что мы должны быть готовы к любой напасти. Если придут арестовать нас, мы убежим через окно прямо в баню, где мы приготовили укромное местечко. Я вошел в комнату, где шел Седер. Сын Хаи-Гиты задал четыре вопроса и получил традиционный ответ «рабами были мы». Но был и пятый вопрос: за что нам все это? Он остался без ответа, и я не знаю, сможет ли кто-нибудь правильно ответить до прихода Машиаха.

Коллега

Нахум Альперович из Курница приходил со своей группой каждый день и выполнял черную работу во дворе гебитскомиссара. Под вечер группа возвращалась в Курниц под конвоем немцев. Вместе с ним работала Ривка-Элла – тоже из Курница. До войны Нахум работал со мной  в типографии Флексера. Я попросил начальника типографии взять Нахума на работу, потому что работы у нас стало больше. У начальника был свой счет: его подразделение действительно расширилось и он имел право принимать новых рабочих. Разрешение было дано, Нахум и Ривка стали работать в типографии. Утром они приходили на работу под конвоем немцев, а вечером возвращались в ФЗУ – лагерь для Курничан под руководством г-на Шаца на территории бывшей скотобойни. Раз в неделю, по субботам, они возвращались под конвоем немцев в Курниц – домой.

Я работал с утра до вечера, иногда оставался ночевать в типографии с ведома ее начальника Щипана, поскольку работы стало больше и ее нельзя было завершить за день. У меня был двойной счет: когда я остаюсь один, я могу печатать листовки для подполья. Когда Нахум и Ривка уходили в Курниц, они передавали листовки Берте Махлуф, которая должна была найти способ распространить их. Днем мы с Нахумом готовили полный текст, а ночью я его печатал и собирал в пачки. Они оба прятали их в свои рабочие сумки и приносили в ФЗУ. Мне уже было известно о влиянии листовок на местное население. Однажды я принес листовку в дом шорников и они схватились за нее, как за камею. Я также уносил литеры и переносил их во двор Динерштейна и складывал в условленный тайник, а он передавал их дальше – в Курниц.

За две недели до праздника Шавуот 5702 года Нахум не пришел на работу. Ривка передала мне, что он ушел к партизанам. Начальнику типографии я сообщил, что Нахум убит по дороге и мы не отвечаем за него. Он проработал у нас всего около двух месяцев.

Я продолжал двойную работу, Ривка получала от меня печатные материалы и передавала Берте Махлуф. Иногда Берта приходила к нам, во двор гебитскомиссара. Она знала, где в коридоре висит одежда. Она бесстрашно вынимала оттуда листовки.

Предложение

Перед праздником Шавуот, когда вся вселенная возрождается и цветет, у меня вновь возникло желание выйти на простор. Я ежедневно разговаривал с рабочими и подталкивал их к бегству, однако братья утверждали, что без оружия нет смысла уходить отсюда. Тогда я выдвинул предложение: гестаповцы почти каждый день приходят в шорную мастерскую в доме Лемперта и заказывают кожаные сумки для себя, своих жен и любовниц, а также ножны для сабель. Таким образом, можно провести их, повести в подвал – якобы для выбора кожи, которую они предпочитают, в подвале кончить их и забрать их оружие и форму; тогда мы сможем убежать в лес. Идея воодушевила братьев и мы начали готовить ее осуществление, но тут вмешались женщины и задержали нас.

Тем временем гебитскомиссар сообщил, что евреи, оставшиеся в Вилейке, очень нужны ему для работы, и что с ними ничего не случится, если они будут прилежно работать. Если евреи не будут держаться своего рабочего места или уйдут и присоединятся к партизанам, то все они будут убиты. Мы снова начали говорить о коллективном уходе в лес, но дело откладывалось со дня на день с отговоркой, что время еще не пришло.

Лето 1942 года

Лето прошло для нас в полной готовности. Мы спали на чердаке коровника у шорников. Я, Муля, Вайсман, сын и дочь братьев каждый день поднимались туда и спали на полу, устланном душистым сеном. У нас был подготовлен там запасной выход на случай тревоги, через который при необходимости мы сможем бежать. Наша «малина» в бане – под нашим контролем, чистая, и мы готовы к развитию событий.

Судьбоносное решение

Подготовка к уходу в лес

За два дня до Рош Ашана 5703 года, после полудня, на работу пришла Ривка из Курница. По выражению ее глаз я понял, что что-то случилось. Немного успокоившись, она сообщила, что в лагере курничан в ФЗУ утром провели акцию. Около 150 человек, в том числе женщин и детей, перевели из ФЗУ в отдельный дом за кладбищем и сожгли его со всеми, кто был внутри. Только две девушки, которые спрятались под досками пола и не вышли на работу, спаслись. Я сказал себе: этим летом и нам придет конец. Если решили уничтожить простых рабочих из гетто Курниц, это признак того, что приближается и наш конец. Я вышел с работы и побежал прямо к шорникам в дом Лемперта. Я рассказал им о происшедшем и велел быть настороже, потому что нельзя знать, не придут ли и за нами. Вечером после работы я четко заявил братьям: я ухожу в лес, а вы решайте. Я свое сделал. В семье начались дискуссии между четырьмя братьями и их женами. После долгих колебаний двух братьев послали в лагерь Шаца узнать, думают они бежать в лес или нет. Братья вернулись, как и ушли: те же сомнения и колебания имеются и там, и там тоже еще ничего не решили. Все считают, что нужно поскорее уходить в лес. Вместе с тем братья совещались целую ночь и в конце концов пришли к принципиальному решению: нужно уходить в лес, но прежде надо передать все имущество знакомым гоям, чтобы в лесу было, чем кормиться. И в течение четырех дней они вынесли из дома все. Наше жалкое имущество тоже было передано Бильцевичу, знакомым и Симону – гою, вернувшемуся из Америки и жившему в отдельном доме позади Маковы.

Пока что шорники сделали нам кобуры для пистолетов. Если у нас нет пистолетов, то их по крайней мере заменят кобуры. При необходимости с ними можно провести гоев. Кроме того, мы сделали кожаные пояса, как у немцев. Все это немало помогло нам достать продукты у гоев. Датой ухода был назначен четверг, 11.12.42 г. В 17:00 мы встретимся у маяка за железной дорогой у слободы, на шоссе Курниц – Фурса. Мы будем уходить один за другим с разницей в четверть часа, с небольшими сумками в руках.

Уход

Перед уходом Мелашкевич встал и начал возражать. Он спросил: «Куда вы бежите? Почему вы хотите быть исключением? Что будет с нами, будет и с вами». Поскольку никто не счел нужным ему ответить, он оставил нас и ушел. Шмуклер тоже ушел к знакомому гою в Вилейке. Ровно в 17:0 часов мы оставили дом, читая про себя молитву «да сопутствует нам успех на нашем пути». Мы шли скрытно, в городе уже наступил комендантский час. Мы плелись вдоль заборов. Дошли до железной дороги, залегли и осмотрели, как охраняется это место. Увидев, что это возможно, мы быстро перешли через полотно в направлении заранее условленного места встречи – в Роще у Маяка. Из всей группы не хватало только Иосифа Брука из Дальгинова. С тех пор его след исчез. Один из братьев-шорников, Залман, прибыл в деревню через четыре дня. Из всех жителей Вилейки на месте остались только мельник Глоб с мельницы Эйдельмана, его жена Хая-Гита и их сын и Мелашкевич с женой.

В лесу

От Маяка мы шли по шоссе Сморгонь возле сел Бильцович и Макова – там была роща, в которой мы отсиделись днем. За ночь прошли до 5 км и пришли в село Городище. Там была смолокурня Каплана из Вилейки. Шесть дней мы провели в роще возле села. По ночам шорники ходили к своим знакомым гоям и приносили оттуда хлеб и картошку. На третий день, проснувшись утром, мы обнаружили, что покрыты снегом. Мы разожгли костер, чтобы согреться и что-нибудь сварить. В смолокурне мы нашли г-жу Каплана с детьми. Со стороны леса мы слышали выстрелы, приближающиеся к месту нашего убежища. Потом нам стало известно, что в село Макова пришли партизаны и убили двух братьев, служивших во вспомогательной германской полиции. Мы целый день боялись уйти из рощи, чтобы на снегу не обнаружили наши следы.

Первая винтовка

Вечером к нам пришел первый партизан – Волынец Свильцевич, вышедший на операцию в Молодечно. Он оставил нам обрез, 5 патронов и обещал вернуться и забрать нас к партизанам, с условием, что мы любым путем раздобудем оружие. Он также намекнул нам, как и где его раздобыть. Он обещал вернуться через два дня. Мы ждали его до полуночи, но он не пришел. Поскольку мы решили идти в Бильцевич, мы не стали больше ждать. Мы хотели раздобыть оружие и дойти до этого села. Мы разделились на две группы, чтобы легче было идти и охранять себя.

Терпение кончилось

В одной группе со мной были Муля Норман, Муля Вайсман, Давид Майский (мельник), шорник Иехиэль, его жена Фейгл и его сестра Ривка. Остальные братья с семьями были в другой группе и им было поручено раздобыть оружие в тех селах, через которые они проходили. По указанию Волынца мы должны были встретиться через два дня в Бильцевиче у гоя – знакомого шорников.

Мы снова шли ночью, стараясь не заходить в села, чтобы не унюхали собаки. Через два дня мы пришли в Бильцевич в полночь. Постучались в дверь одного гоя и, к нашему счастью, нас хорошо приняли и мы отогрели свои окоченевшие кости. Гой сообщил нам радостную весть: за день до нас к нему пришли семьи шорников и сообщили о своем решении вернуться в Вилейку. Они не хотят умирать в лесу. Крестьянин запряг лошадей и отвез их в Вилейку. Немцы приняли их хорошо и они просят нас последовать их примеру. Иехиэль сильно колебался, ноги у него болели от ходьбы. Он снял теплые тапочки, обулся в сапоги и сказал, что мы останемся здесь до утра, а там он решит, что делать дальше. Утром он решил вернуться домой к своим братьям. Ему хватило попытки бесцельного хождения и скитаний с места на место в течение недели. Иехиэль, его жена, сестра и Муля Вайсман вернулись. Я, уже устойчивый к любому влиянию и упрямо желавший присоединиться к партизанам, умолял его остаться, но он заупрямился в своем желании вернуться домой. В 4 часа утра я снова спросил: кто остается и идет дальше? Я сам не хочу ни возвращаться, ни оставаться здесь.

Группа сильно сократилась, нас осталось только трое: Муля Норман, Давид Майский (мельник Добина) и я. Мы сразу ушли. Лишь 4 км отделяло нас от Вилейки. Гой показал нам дорогу в Русковскую пущу – партизанскую базу. Мы попрощались с ним и с остальными членами группы, пожелали  друг другу встретиться при более приятных обстоятельствах и ушли через село Зимудры. Мы обошли Курниц и к утру пришли в сосновую рощу примерно в 20 км от Курница.

Стоял ноябрь, целыми днями валил густой снег. Несмотря на это, мы прятались в листве деревьев и мерзли до мозга костей. Вместе с тем мы радовались свободе и благодарили деревья, которые без всякой платы скрывали нас от взора убийц.

Днем мы видели едущих по дорогам немцев. Мы видели, не будучи видны сами. С наступлением темноты мы шли дальше, в село Узала, где жил гой – знакомый мельника, к которому мы и пришли. В его доме мы сидели у камина, отогрелись от холода, высушили мокрую одежду, поели и попили. Утром он отвел нас в потайное место в сельской бане на расстоянии 500 метров ходьбы по открытому полю. В бане царил страшный холод, а мы были одеты по-летнему. Мы просидели там весь день, чтобы соседи нас не обнаружили, не дай Б-г: мы не очень доверяли этому гою и опасались, что он может выдать нас. Теперь я могу сказать: он этого не сделал. Вечером мы вернулись к нему в дом, снова согрелись, поели и пошли по направлению к селу Русскому. Тот же гой рассказал нам, что в этом селе находятся партизаны.

У меня была карта. Я обозначил на ней села, через которые нам нужно пройти. Мы прошли несколько сел. К нашему счастью, идти днем было не страшно, потому что в этом районе властвовали партизаны.

Патрульные

Когда мы приблизились к цели – Русковской пуще, мы столкнулись с конным патрулем партизан. Выяснилось, что патруль состоит из евреев, бежавших из Курница. Радости нашей не было предела. Наконец мы встретили знакомых евреев, братьев по несчастью, которым удалось попасть в партизанский отряд, в патрульные. На наш взгляд, не было ничего лучше. К вечеру мы пришли в густой лес и встретили там сотни евреев – целые семьи из Курница, Долгинова, Мейделя и окрестностей. Каждая семья выбрала в лесу место для себя, разжигала костер и лежала вокруг него. Расстояние между группами было несколько сот метров. Каждая семья построила себе бункер для защиты от зимних холодов.

Отдельные костры и расстояния между семьями произвели на нас подавляющее и тяжелое впечатление. Люди выглядели хмурыми, закопченными и грязными с головы до ног. Одеты были в тряпье, страдали от голода и жажды. Третья акция нанесла им тяжелый удар. Я сказал Майскому: нам нельзя оставаться отдельной группой здесь в лесу, наша задача – бороться с нацистами, отомстить за наших братьев, павших жертвой. Нужно как можно скорее присоединиться к партизанам!

В лесу мы встретили Ривку из Курница, работавшую с нами и бежавшую из лагеря в Вилейке. Мы сели к костру, который развели она и ее товарищи. Назавтра нам стало известно, что в лесу находится д-р Шимшелович – единственный бежавший из Любина, и пара стариков, спасшихся из Вилейки – г-н Рабунский и его жена. Мы навестили их и нашли их в тяжелом положении, лежавшими больными под деревом, без одежды. У нас было немного одежды, которую мы принесли из Вилейки, несколько кусков мыла и хлеб, полученный у гоев. Все это мы отдали им. Трудно описать радость стариков, увидевших нас – как будто они нашли своих детей. Старик сказал нам: «Я плачу от счастья; мне выпало своими глазами видеть остатки молодежи моего города. Г-сподь наверняка даст им годы и силы бороться и мстить немецким убийцам. Они останутся как уцелевшие и расскажут будущим поколениям, что сделали с нами убийцы». Через некоторое время мы узнали, что они оба умерли в лесу от голода и холода. Да отмстит Г-сподь их кровь.

Бригада «Дядя Вася»

Назавтра мы узнали, что партизанская рота «Народный мститель» из бригады «Дядя Вася», находящейся в этом лесу, собирается уйти через неделю в другое место. Для нас это было дурной вестью. Все наши надежды были на то, чтобы дойти и быть принятыми в партизанский отряд, приняв на себя все права и обязанности. И вот, не успели мы вступить, а они уходят. Мы поспешили к ним и обратились с нашей просьбой. Ответ был кратким и однозначным: «Без оружия мы не можем вас принять; идите к границе и вернитесь с оружием».

Мы остались в лесу. Нам было ясно: в первую очередь нужно достать продукты, а там будь, что будет! Мы начали знакомиться с жизнью леса и привыкать к ней. Был сильный мороз, слой снега был больше метра. Я вышел с курничанами на ночную вылазку. Мы подошли к одному из окон и попросили продукты. Ответ не удовлетворил нас, и мы пригрозили жителям, что сожжем их дом. Так мне удалось раздобыть картошку. Такая жизнь нас не устраивала. Мы поняли: нам нужно сорганизоваться так, чтобы нас приняли в партизаны.

Организация

За день до ухода «Народного мстителя» из леса мы сорганизовались заново. Ко мне, Муле и Давиду присоединилось еще четверо: Шимон Киранов из Кривича, Соня Пустонович из Вилейки (ее мы встретили в лесу), Шифра из Дольгинова и еще одна женщина. Всего нас оказалось семь человек. Отмечу, что мы хотели, чтобы наша группа была как можно больше. Мы взяли ружье с коротким прикладом и пошли к старой русской границе. Нам сказали, что там много партизан и к ним легче присоединиться в качестве полноправных бойцов.

Мы шли по ночам окольными путями. Иногда встречали группы партизан, выходивших на вылазки. Каждый раз мы пытали свое счастье и просились к ним. Всегда получали один и тот же краткий ответ: «Если вы без оружия – разговоры бесполезны». В селе Большевик в районе Лагуйск-Плащинец мы оставались несколько дней, не имея возможности идти дальше. Случайно через село проходил комиссар бригады «Дядя Вася» Иван Матвеевич Тимчук, очень симпатичный человек. Мы обратились к нему и рассказали обо всем, что пережили. Мы подчеркнули, что бежали из города не только для спасения шкуры. Мы хотели бороться с немцами и отомстить за кровь наших близких – ведь мы единственные остались в живых. Я также рассказал ему, что работал у немцев в типографии и печатал листовки для подполья, которые имели отклик во всей округе. Наши слова тронули этого дорогого человека – нееврея. Он решил принять нас и направил в третью роту «Дяди Васи», созданную недавно под названием «Котовисский отряд».

Вступление в партизаны

Третий отряд

Мы прибыли в лагерь, находившийся в густом лесу. Добраться туда было очень трудно. С трех сторон лагерь окружали топкие болота. Рядом протекал ручей, который в то время был замерзшим. Партизаны разбивали лед и, стоя полуголыми, мылись в ледяной воде. Тропинки в лесу были очень узкими, деревья – высокие дубы и густые рощи. Когда дул ветер, снег падал с ветвей прямо за воротник. Мороз был жуткий. В лесу были две «малины» (два бункера), наполовину выкопанные в земле, замаскированные ветками так, чтобы их нельзя было обнаружить. Длина бункера – 20 м, ширина – 5 м, а внутри до 40 человек.

Командир Захаров

Командир роты Берков (еврей) и командир взвода Ельцов, были выходцы из Советской Армии, которые не сдались в плен. Нас выстроили в шеренгу и задавали вопросы. Типичный русский мат свободно шел от одного из заместителей командира базы, который не мог понять, почему мы служили немцам. Он ясно сказал нам, что мы заслуживаем пули в лоб, но он, к сожалению, не может это сделать без приказа командира базы. Я пытался объяснить ему, что, хотя я и работал у немцев, но это было на дело подполья, я печатал листовки. Эта моя работа была не менее важна, чем вылазки партизан. В конце концов он согласился принять нас. Я не знаю, удалось ли мне убедить его, или же он рассчитывал на наши силы – ведь мы были молодые, воодушевленные и готовые действовать; а может быть, под влиянием Тимчука, который считался крупной фигурой. Нас отвели в «малину», женщин направили работать на кухне, а нас посвятили наконец в солдаты.

У партизан

В ту же ночь меня поставили часовым в утреннюю смену. Один партизан стоял у входа в бункер с винтовкой. Моей задачей было разбудить спящих партизан в случае необходимости.

Стоя на посту, я подкладывал дрова в импровизированную печку, сделанную из бочки для бензина, чтобы она не погасла и чтобы внутри было тепло. Не имея опыта, я подложил слишком много дров и жестяные трубы сильно накалились. Носки и тряпье, повешенные для просушки, затлели. Температура в бункере настолько повысилась, что партизаны почувствовали удушье и стали просыпаться из-за отсутствия воздуха.

Такое соблюдение тепла почти стоило мне жизни. К счастью, я вышел из этой передряги целым. Утром мы получили желанные винтовки. От радости я начал целовать свою винтовку! Мы построились для дачи партизанской клятвы, повторяя ее слова: «Сражаться и умереть за Родину». Про себя я подумал: ведь я храню эту клятву в своем сердце еще со дня первой акции – мстить врагу, даже ценою собственной жизни!

Действия

В полдень Захаров повел меня на секретный пост на опушке леса. Я должен был охранять партизанскую тропу, а в случае необходимости подать сигнал выстрелом. Я остался на посту, не зная всех правил по этому вопросу. Через полчаса вернулся часовой, которого я сменил. С расстояния 30 метров я крикнул ему: «Стой!» Он назвал правильный пароль. Я спросил, что ему нужно, и он сказал, что начальник караула послал его сменить меня, чтобы я пошел поесть, а затем вернулся на пост. Я не знал, что часовые сменяются только в сопровождении дежурного командира, а одиночный партизан не может сменять часового. Когда я пришел в бункер поесть, Захаров встретил меня и сделал мне выговор: «Как ты мог позволить партизану сменить тебя на посту без сопровождения дежурного командира? Может быть, он шпион? Вернись бегом на пост». Это было хорошо отрежиссировано: мне сказали, что мне полагается немедленно идти под трибунал, который приговорит меня к смертной казни. «Скажи спасибо Захарову за то, что он не доложил в штаб», - сказали мне мои новые товарищи.

Я помню, что партизана-еврея (одного из братьев из Долгинова) застали спящим на посту; смертный приговор был приведен в исполнение на месте.

Назавтра люди из отряда вернулись с операции. Такая операция во главе с командиром требовала пробыть на дорогах 3-4 дня. В деревнях партизаны заходили в дома граждан, находились там в течение дня, ели и пили, а по ночам возвращались в лес.

Экономическая операция

Большинство операций не проводилось поблизости. Даже для уничтожения телефонных столбов и взрыва мостов мы шли два или три дня. Моя первая операция была экономической. Мы выехали ночью на телеге, запряженной лошадью. Днем оставались на окраине села в доме одного из местных крестьян. Через три ночи дошли до села в районе Плащинец. Нам стало известно место жительства одного из сотрудничавших с немцами, который скрывал оружие. Мы пришли к нему, погрузили на телегу все, что попало под руку – от самогона до мяса, ржи и бобов. Затем вернулись на базу.

Засада

Мы ходили в засаду. Так мы называли нападение на немецкие грузовики. Мы перегородили шоссе камнями и выкорчеванными деревьями. Когда шофер замедлял, мы стреляли в него. Большинство засад устраивалось на шоссе Минск-Борисов. «Белянку» – мину для взрыва телефонных столбов – мы привязывали к столбу на высоте одного метра, поджигали шнур и убегали. Столб падал, как подпиленный.

Мы находились на этом месте две недели. Получили приказ: отделению из 15 человек пойти и организовать новый лагерь примерно в 20 км от села Стойкого, в густом лесу, окруженном болотами.

Мы вышли рано утром при 30-градусном морозе, но во время ходьбы мы потели.

Когда мы останавливались отдохнуть, одежда покрывалась снегом. К вечеру мы взяли в одном селе телегу и лошадь, топоры и пилы, вытащили из бани двери и окна, погрузили двух свиней, найденных по дороге, и жестяные ведра, в которых можно было варить пищу. Весь этот груз мы привезли с собой в лес.

Наутро мы пришли к сухому островку, окруженному топкими болотами. В течение дня выстроили один большой бункер. Работа была тяжелой, деревья были большие и тяжелые, мороз сильный, а снег глубокий. Ночью мы уже спали в выстроенном бункере, в котором была печка из жестяной бочки, из которой тянулась вытяжная труба.

Запасная база

Я пришел сюда с Мулей. Он был болен, у него болели ноги и он не мог больше ходить. На следующий день мы выстроили второй бункер возле Стойкого, поблизости от бригады. Было заранее запланировано, что это будет запасная база на случай чрезвычайной ситуации. Оттуда мы выходили на «экономические операции». Через неделю нас посетил Тимчук, в памяти которого навсегда осталась наша первая встреча.

Как я понял, из Москвы был получен приказ создать при штабе «Дяди Васи» типографию. Поскольку Тимчук знал, что я печатник, он приехал забрать меня в штаб для работы в типографии. Когда я сказал ему, что предпочитаю остаться в лагере и выполнять боевые операции вместе с другими партизанами, он ответил мне: «Одной листовкой, которую ты отпечатаешь, ты убьешь больше немцев, чем сотней пуль. Пуля не попадет туда, куда дойдет твоя листовка».

Создание типографии

Типография

Штаб помещался в особом бункере. Там стоял ящик со шрифтом, была и наборная доска с самым примитивным прессом. Там я встретил Дова Кацовича из Глобников, который начал работать в типографии, но еще не выпустил листовку. Он с радостью встретил меня. Я работал целый день, пока мне удалось подготовить первую листовку по-русски.

За три дня, пока я был в штабе, я выпустил 2 листовки. На четвертый день приехал Тимчук и увез меня в Центр партизанского движения Борисовского района имени Кирова, находившийся за рекой Березиной. За рекой, еще до Центра, находилась база штаба «Дяди Васи». Здесь я остался ночевать, а Тимчук уехал дальше, за 3-4 километра. В Центре находился Жукович из Курница, посланный из Москвы для руководства боевыми действиями. Жукович был в Курнице секретарем райкома партии. Центр находился на сухом островке, окруженном топкими болотами. В мирное время туда не ступала нога человека.

Но когда я лег отдыхать и на меня напал сон, меня вызвали по имени. Я проснулся, не понимая, кто знает меня здесь по имени. Возле меня стояла Батья Каплан, учившаяся в Вилейке! Она была партизанкой бригады имени Кирова, когда услышала от ординарца Тимчука, что здесь находится парень из Дольгинова по имени Абрам, и поняла, что сюда прибыл я. Она прошла ночью несколько километров от базы, чтобы увидеть нас и услышать, что происходит в Вилейке, а кстати, и поговорить на родном языке…

Центр

Утром Тимчук повел меня в Центр. Когда мы подошли к базе, мне показалось, что я попал зимой в маленький городок. Между высокими деревьями стояли построенные дома. Все было покрыто снегом, вокруг стояли привязанные к деревьям лошади и другие животные, на ветвях висели мясные туши, стояли стога сена. В одной из хижин был устроен госпиталь по всем правилам, где лежали раненые и больные тифом. Был и врач, бежавший из немецкого плена. Он лечил больных и даже делал операции. Мне рассказали, что он без всякого наркоза ампутировал ногу раненому партизану.

В пошивочной работала еврейка-партизанка Галя Вант, жена партизана Реувена Ванта. Имелась кухня, обслуживавшая до 150 партизан. Была там пекарня и даже сапожная мастерская. Практически это было сердце партизанского движения.

Я пришел с Тимчуком к Жуковичу, который четко сообщил мне: «Ты остаешься здесь, у меня, и организуешь центральную типографию движения». У Жуковича я встретил первого комиссара отряда имени Кирова – журналиста Петухова. Я хорошо знал его в Вилейке, в советское время он работал в редакции, в той же типографии, где работал и я. Мы оба очень обрадовались, а Жукович перевел меня под команду Петухова.

В то время бригада имени Железняка захватила местечко возле Гомеля, где была типография, которую сразу перенесли в лес. Теперь нам нужно было пойти туда и перетащить к нам часть оборудования, чтобы создать центральную типографию. Комиссар Петухов был назначен главным редактором, а я – начальником типографии.

Мы ехали к Железняку по лесам почти 80 км. На середине пути мы увидели телефонные провода, с помощью которых и прибыли в бригаду. В середине нас остановил вооруженный партизан и не давал нам ехать по лесу без разрешения. Мы сказали ему, чтобы связался с Железняком, и тот сказал ему по телефону, чтобы пропустил нас. Мы проползли еще около 10 км до командного пункта бригады имени Железняка. И снова передо мной целый городок посреди леса, деревянные дома – очевидно, разобранные бани собранные в лесу заново и служившие партизанам жильем. Там было электричество и телефон. Типография находилась в здании. Это был один печатный станок и все необходимые принадлежности – краски, бумага, рулоны и т.д…

Мы получили два ящика со шрифтами, краски, бумагу и рулоны. Меня проинструктировали, как работать вручную без машин. Мы с Петуховым пробыли там еще два дня для устройства всех дел и инструктажа.

Когда мы пошли обедать на командном пункте, Петухова ждал приятный и волнующий сюрприз: официантка оказалась его женой, которую он потерял в начале войны.

Январь 1943 г.

Мы вернулись на базу бригады имени Кирова, устроили типографию в бункере Петухова, а через два дня выпустили первую листовку.

В первую ночь ко мне в бункер привели гоя со связанными за спиной руками. Мне поручили охранять его, чтобы не сбежал. Немцы назначили его старостой села Барнеца. Я не знал, как он попал сюда. Утром, перед допросом, он сбежал, его преследовали и стреляли в него. Один из партизан скинул сапоги, бежал за ним босой и настиг его, ударил прикладом по голове и убил.

Кроме листовок, мы выпускали газету форматом кварто (1/8 рулона), в которой сообщались последние новости с фронта, давался обзор действий партизан бригады имени Кирова, а также печатались извещения для местного населения.

Потом для типографии был построен специальный бункер с радиосвязью. Мы могли слушать последние известия. Ежедневно выпускали листовки. По утрам раздавали их партизанам, уходившим на операции в ближние и дальние села. Мы достали автомобильный аккумулятор и получили возможность работать и по вечерам. Мы стали выпускать еженедельник под названием «Красное знамя».

Когда я уже почувствовал себя настоящим гражданином на этом месте, я начал искать еврейское общество. Примерно в 5 км от нашей базы, в лесу, находились два партизана-еврея – братья Шрайбер, а также их двоюродная сестра. Они организовали кожевенную фабрику. Недостатка в сырье не было, а командиры хотели иметь кожаные куртки и сапоги, которые и покупали у них. Жили они отдельно.

Немецкие атаки

Первая блокада

В апреле 1943 г. немцы атаковали нас с шести сторон. Они направили 20 дивизий – до 200 тысяч солдат, с танками, артиллерией и поддержкой с воздуха. Они начали поиски базы партизан с Беловежских борот в Белоруссии, через Литву и Латвию. Они замкнули кольцо, вынуждая партизанское движение отступать в район реки Березины, планируя уничтожить партизанское движение в болотах. Блокада была результатом захвата партизанами шоссе и дорог в Белоруссии, оккупированной немцами. Мы хозяйничали  в селах и на дорогах днем и ночью. Наша бригада состояла из 4 отрядов (рот): им. Кирова, им. Фрунзе, отряд Победы и Артиллерийский отряд. Каждый отряд состоял из 4 взводов, а каждый взвод – из 4 отделений. Всего бригада насчитывала тысячу человек. Лес и болота, которые мы занимали, составляли несколько сот километров – от реки Березины до окрестностей Борисова.

Когда вражеские самолеты начали разведывательные полеты на небольшой высоте, чтобы обнаружить наши базы, мы получили приказ: подготовить ходы сообщения и бункеры к атаке с воздуха. Нам запретили разводить костры – даже для приготовления пищи.

Меня определили в патрульное отделение. Печатный станок и принадлежности я спрятал в яме, которую мы специально вырыли возле базы. Мы взяли личное оружие и вышли на фронт. Наше отделение перевели с базы в район реки Березины. Нашей задачей было не дать немцам переправиться через реку с запада на восток. Мы спрятались среди деревьев на болоте у реки. Мы видели немцев, находившихся на открытой местности, а они нас не видели и не чувствовали.

По правде говоря, партизанское движение не было готово к атаке такого масштаба. У нас не было даже обычных окопов, не говоря уже об укреплениях, предназначенных для обороны или атаки. Нам и не снилось, что такое может случиться. Только когда немцы атаковали наши передовые позиции, мы получили приказ подготовиться к контратаке. Мы начали энергично рыть ходы сообщения, бункеры и т.п. При первых артобстрелах мы понесли большие потери.

Приказ

Был получен приказ Сталина из двух слов: «Не отступать!» Этот приказ проник глубоко в нашу кровь, мы знали и ощущали значение этого приказа. Мы запросили у Москвы оружие. Для этого нам приказали подготовить «конверт», т.е. разложить костры в форме конверта, которые покажут самолетам из Москвы, куда сбрасывать оружие. Когда мы уже сделали конверт, ненавистный нацистский летчик обнаружил нас и обрушил на нас «огонь и серу». Немцы бомбили всю территорию. Через две недели из Москвы прибыл самолет, сел возле леса на маленький старый аэродром, выгрузил оружие, забрал раненых и нескольких женщин (в том числе жену Жуковича) и возвратился в Москву.

Отступление

Вражеские самолеты бомбили нас ежедневно. Мое патрульное отделение понесло большие потери. Немцы подошли с западного берега Березины и открыли огонь на разрушение наших позиций. Нас бомбили с воздуха по нескольку раз в день, обстреливали из тяжелых орудий. Они стреляли прямо в середину леса, не зная и не будучи уверенными, попали или нет. Мы держались две недели, лежа между кустами и в болотах. Мы стреляли прямой наводкой по каждому немцу, приближавшемуся к реке для переправы, и прикончили многих из них.

Когда кольцо вокруг нас сомкнулось и мы увидели, что нас беспрерывно обстреливают со всех сторон, пришел приказ: отступить на базу на восточном берегу реки примерно в 5 км. Вся бригада имени Кирова собралась на базе. Было решено, что каждый взвод будет заниматься только собой. Приказано было уходить от врага тем путем, который каждый взвод сочтет правильным. Были также даны указания о связи с бригадой.

Мы ушли с базы в сторону болот. Днем прятались в кустах, а по ночам шли по сухим тропам. Так переходили с места на место. Тем временем немцы переправились через Березину, захватили нашу базу и разрушили ее. Прочесали все тропы от базы к лесу. У каждой тропы вырубили деревья на расстояние до 50 метров, оставив километры открытого пространства. Они вырыли траншеи, построили бункеры и расположились на этом месте для его охраны. Понятно, что по этим тропам мы не могли пройти, не сталкиваясь с немецкими патрулями. Вырубка деревьев велась с помощью уточненных карт. Они успели пройти лес перед нами за несколько километров и не позволяли нам владеть непрерывной территорией.

Нашему взводу удалось добраться по болотам до условленного места. Мы увели с собой с базы весь скот и лошадей, но с ними трудно было обращаться и продвигаться. Поэтому их пришлось оставить у болот. Как говорят: «Ни с тобой, ни со мной ничего не случится».

Прежде, чем оставить их, мы закололи для себя одно животное. Каждый из нас получил свежий кусок мяса, и этого хватило на два дня. Придя на сухое место после нескольких часов ходьбы по болотам, мы с товарищами сварили мясо, которое у нас осталось. В 3 метрах от нас сидела девушка  смотрела на нас. Она спросила, вкусное ли мясо. Я пригласил ее поесть, она не отказалась. Позже выяснилось, что она еврейка из Минска, у нее есть дочка пяти лет, которую она оставила в деревне у гоев. Она была из отряда «Родина», не ела уже несколько дней. Через несколько дней на болотах она просто сказала мне: ты спас мне жизнь. Командир нашей бригады Петя Гриндюр позаботился о ней и она выжила в Минске.

В лесу мы прошли по канаве на север от Гомеля. Когда немцы почувствовали наше присутствие, они стали нас бомбить. Мы получили от командования приказ прорваться через линию фронта, пока немцы не сомкнули нас, иначе они нас «съедят». Нас бомбили постоянно. Несколько бригад пытались прорвать сужающееся кольцо, но напрасно. При каждой атаке гибли десятки партизан, среди них командир района Зашукович из Курница, погибший в 15 км от бригады. Лишь отдельным смелым подразделениям, хорошо знавшим местность, удалось прорваться за линию фронта. Однажды утром немецкое подразделение неожиданно обстреляло нас. Командир Артиллерийского отряда, лейтенант, еврей, герой по кличке Кричевский, погиб в 30 метрах от меня. Он был золотым парнем, мы были как братья, да отмстит Г-сподь за его кровь. Его заместителем тоже был еврей, звали его лейтенант гренадер Петя. Мы искали в болотах место, чтобы спрятаться, ползком перешли открытое место, где немцы вырубили деревья. Мы ушли от них и сидели в болотах две недели. Запасов пищи, которые мы взяли с базы – немного муки и сухарей, хватило лишь на три дня. Мы голодали, сосали болотный камыш и траву. Из травы же варили густой суп без всякого вкуса и запаха.

Сидя в болотах, мы услышали по радио из Москвы, что Варшавское гетто уничтожено после упорной борьбы: евреи сопротивлялись целый месяц. Нас била дрожь. Я с гордостью сказал себе: хватит! Они пали в борьбе, сопротивляясь, как герои. Это наша судьба. Пусть мир знает, что нас нельзя безнаказанно убивать, убийцы должны расплатиться. Я был уверен, что не выйду живым из этой блокады, и мне было все равно. Но, услышав новости о Варшавском гетто, я собрался с силами и кровь моя вновь закипела. Я сказал себе: «Вот, все, о чем мы думали про себя, произошло. Мы должны показать миру, на что мы способны; нужно прожить эту ужасную жизнь, и не только для мира, но и для увековечения еврейского народа; пусть знают, что мы не трусы, и когда у нас есть возможность – мы боремся с оружием и даже голыми руками».

Однажды ночью мы встретили в болотах бригады дяди Коли и Железняка. Мы присоединились к ним и вместе создали общий штаб, чтобы прорвать линию фронта, а там – будь, что будет. Иначе немцы нас уничтожат. У нас не было непрерывной территории, немцы разделили территорию на части и устроили сторожевые бункеры на сухих тропах, поэтому мы не могли создать единую силу.

Караул

Под утро мы вошли в лес, деревья которого были посажены выпуклыми квадратами с тропинками, похожими на улицы – так сделали немцы. Мы переползли первую тропу. Я получил приказ оставаться на месте. Мы стали искать место для всего взвода, чтобы он отдохнул после ходьбы всю ночь. Пройдя по лесу до 200 метров, мы улеглись отдыхать. Я остался в карауле у тропы. Я должен был смотреть, не пересекут ли немцы лес, а если обнаружу немцев, то посмотреть, в каком направлении они идут. Командир обещал послать мне на смену через два часа другого партизана. Я был смертельно уставшим, голодным и промокшим. Я снял промокшие сапоги и портянки, чтобы просушить их на солнышке. Раны на ногах тоже высохли на солнышке. У себя в рюкзаке я обнаружил сюрприз – немного заплесневевшей муки, которой я и насытился. Прошло больше двух часов, но никто не пришел сменить меня. Я попытался отыскать место нахождения роты, отходил по 50 метров в каждую сторону и возвращался на место, опасаясь, что меня придут сменить и не найдут. Неожиданно я увидел трех человек в гражданской одежде, которые шли по тропе, пересекли ее и ушли в неизвестном направлении. Видимо, это были переодетые в штатское солдаты или сыщики, искавшие нас. Я не имел приказа стрелять по ним, да и нельзя было подвергать наших людей опасности. Я следил за ними, залез на дерево и смотрел, куда они идут. Затем вернулся на пост.

Я начал опасаться, что с моим командиром что-то случилось – ведь прошло уже почти 6 часов. Я не знал, спят люди или пошли куда-то и заблудились в лесу, оставив меня одного. Я попытался пройти в сторону товарищей, потом вернулся, но не нашел место, где стоял на посту. После 8 часов ожидания неожиданно появился командир роты и спросил меня: а где все? Только тогда я узнал, что каждые два часа он посылал разных партизан сменить меня, но никто не вернулся – видимо, они заблудились. Мы с командиром пошли осмотреть местность и выяснить, что все это означает. Мы искали в радиусе 200 метров и наконец нашли трех штатских, которые действительно заблудились.

Еще два дня мы ходили по лесу и по болотам, ночью ходили по тропам, а днем скрывались в лесу и в болотах. Мы меняли укрытие каждую ночь, изыскивая возможность перейти линию фронта. Мы дошли до нее на сухом месте в лесу и решили перейти ее здесь.

Прорыв

Мы прорываемся через линию фронта

Ночью я вышел еще с двумя патрульными. Мы осмотрели линию обороны немцев. В 10 часов вечера, когда взошла луна, мы подошли к линии врага на расстояние до 50 метров.

Бункеры были на расстоянии 50 метров друг от друга. Двое немецких солдат стояли на посту у одного из бункеров. Немцы находились на холме между деревьями, а мы – на болоте, на открытой местности. Если бы немцы почувствовали, что мы тут, они справились бы с нами в мгновение ока. Я доложил командиру. Он решил, что надо отойти от этого места на несколько километров, укрыться на день в лесу среди кустов и болот, а ночью атаковать, прорвать линию фронта – и будь, что будет. На следующую ночь мы пошли сухими тропами. Я шел впереди, как знающий местность. Мне казалось, будто что-то указывает мне путь, что не я иду и веду, а кто-то ведет меня и всех нас. В тишине мы подошли к бункерам, одновременно метнули гранаты по двум из них и открыли сосредоточенный огонь в двух направлениях. С налета мы перешли линию фронта и пошли дальше.

Немцы подумали, что линию фронта прорывают невесть какие крупные силы. Они осветили все небо ракетами. Но мы, небольшой отряд, были уже за линией фронта, как будто унесенные ветром. Блокада продолжалась около двух месяцев. В течение этого времени мы не останавливались ни днем, ни ночью. Порвав фронт в лесу и болотах, мы несколько ночей шли по сухим тропам, не встречая ни немцев, ни партизан. Стало известно, что советские войска начали наступление под Смоленском и немцы вынуждены были прекратить блокаду, чтобы перебросить войска на фронт. Так мы спаслись. Все это произошло в конце мая 1943 года.

Летняя база

Мы вернулись на базу, сорганизовались и перешли на летнюю базу примерно в 16 км от старой. Мы снова ходили на боевые операции – взрывали железнодорожные пути и мосты, а возвращались с добычей. Операции проводились каждую ночь. Москва потребовала усилить боевую деятельность. Связь с Москвой была регулярной и непрерывной.

К зиме 1943/44 г. мы создали зимнюю базу в густом лесу площадью до двухсот кв. метров. С трех сторон были вырыты землянки. Выстроили укрытие из срубленных деревьев, которые поставили стоймя и навалили на них землю и кусты. Внутри устроили печь из жестяной бочки, работавшую на бензине, и дымоход.

Комиссар бригады имени Кирова, Песиков, бывший одновременно и парторгом, и рабочим, попросил меня организовать типографию в специально построенном для этого бункере. Для этого были назначены трое партизан: редактор газеты, я (печатник) и еще один. Мы выкопали старую типографию из ямы и стали выпускать еженедельник. Ежедневно мы печатали новости с фронтов, которые слышали по радио из Москвы. У нас был радиоприемник, работавший от электрических батарей. Печатали мы также информацию о действиях партизан нашей бригады. Краской и бумагой нас обеспечивали связные в Минске и Борисове. Материалы распространялись группами, выходившими на задание по утрам. Каждую ночь я сидел и печатал при свете керосиновой лампы из жести с шерстяным фитилем. В одной из вылазок наши товарищи захватили немецкий грузовик и привезли его на базу. Мы сняли с него аккумулятор и приспособили его для освещения во время работы.

Ежедневно мы печатали до 800 листовок. Крестьяне хотели каждый день знать, что происходит на фронтах, у партизан и в мире.

В 3 км от базы братья Шрайбер из Долгинова создали кожевенную мастерскую. Я периодически навещал их, чтобы ощущать себя евреем. Однажды мне передали привет от Сони Пястунович, которую мы встречали в одном из сел партизанского района. В течение лета я несколько раз ходил взрывать поезда в группе из 5 человек, в районе Минска и Борисова. Однажды мы ждали 3 суток, пока подошла наша очередь идти подрывниками в этот район. На месте мы встретили еще две группы, пришедшие с тем же заданием.

Снова против немецкого врага

Вторая блокада

В конце зимы 1944 года началась вторая блокада. Русские фактически атаковали на всех фронтах. Когда немцы подверглись этим атакам, то выяснили, что все дороги на северо-восточном участке фронта отрезаны партизанами и они не могут по ночам свободно передвигаться ни по шоссе, ни по железной дороге. Кроме того, они несли большие потери в живой силе и технике. И они решили очистить этот район от партизан.

Вторая блокада была организована точно так же, как и первая, которую мы еще не успели забыть. Теперь их войск было больше и они были сильнее. Они стремились загнать нас в одно место и уничтожить. Им это почти удалось.

Мы снова сражались за каждый клочок земли. Наша бригада перешла на восточный фронт и расположилась в бункерах в районе опушки леса у реки Вирки. Мы не давали немцам продвигаться. Немцы бомбили нас с воздуха, атаковали танками и обстреливали из орудий. Мы действовали бутылками Молотов и гранатами. Петя-гренадер достал 50 снарядов в обмен на ружья или другое оружие, и пользовался ими. Когда у нас кончились боеприпасы, мы вынуждены были отойти в глубь леса.

Меня схватил аппендицит. Трое суток я не мог двинуться с места и лежал в бункере. Когда нас снова начали обстреливать, я попросил командира позволить мне пойти к врачу бригады. Заместитель командира бригады заболел тифом и врач увел его в тайную больницу, заранее подготовленную посреди болот. Командир сказал: врач только что ушел в больницу, догони его. С сильными болями я пошел на базу, с трудом таща оружие и патроны – это заняло целый день. Вечером я пришел на базу. Врача не было – он ушел навестить больных в других местах на болотах. На базе я встретил нескольких партизан из нашего отряда и там переночевал. Мы думали вернуться завтра в отряд, но было получено сообщение о том, что немцы атаковали наш отряд, но он вырвался и перешел на другое место. Наша группа из 5 человек оказалась отрезанной. С востока приближались немцы. Мы ушли на восток в сторону Березины. Там мы нашли несколько партизанских бригад, которые тоже отступили и собирались переправиться через реку. Моста не было. Партизаны перекинули через реку два дерева и перешли по ним на тот берег. Один из партизан поскользнулся, упал в реку и утонул. Самолеты противника обнаружили нас и переправу, начали бомбить и тем помешали переправе.

Во время бомбежки мы рассредоточились и укрылись. Когда самолеты улетели, мы вновь собрались и продолжили переправляться. Мы ждали своей очереди переправиться целый день. Ночевали поблизости, а наутро наши люди переправились вплавь. Вода была очень холодной и глубокой. Мы продолжили идти. Но и на другом берегу Березины мы наткнулись на немцев. Мы скрылись в лес и прошли мимо опустевшей базы дяди Коли. В одном из бункеров мы нашли мешок ячменя. Я наполнил свой рюкзак ячменем, намереваясь сварить его.

Немцы разделили этот район на том берегу реки на небольшие участки, вырубили деревья квадратами, установили колючую проволоку, построили бункеры и укрепились на местности.

Закрыв этот район, они начали обстреливать партизан со всех сторон. Снаряды падали возле нас. Я до сих пор не знаю, как я выжил при этих обстрелах. Когда сотни и тысячи партизан получили осколочные ранения. Обстреливали нас и по ночам. Я помню, как лежал среди ночи под деревом, лес обстреливали, половина этого дерева обрушилась на меня, как подрубленная, но я остался цел.

Мы скитались с места на место почти две недели, без пищи и отдыха, потому что немцы прочесывали местность. Ребята нашли труп лошади, отрезали куски мяса и начали варить их. Мясо еще не сварилось, когда нас обстреляли. Видимо, немцы увидели дым, поднимающийся между деревьями. Нам пришлось оставить варящееся мясо и бежать, пока целы. Мы нашли маленький сухой островок и там сварили в наших жестянках крапиву. Хотя я 4 дня не ел, я не мог проглотить больше двух ложек этого зеленого варева.

При одном из прочесываний немцы обнаружили наше убежище и начали орать: «Руки вверх!» Наше оружие лежало на земле. Трое партизан-гоев подняли руки. Я и двое моих друзей евреев сняли с себя гранаты и метнули их в немцев – на расстояние всего до 20 метров. Мы схватили винтовки, побежали и скрылись в глубине леса. Мы знали, что с нами будет, если мы попадем к немцам в плен живыми, так что терять нам было нечего. Немцы стреляли нам вслед. В этой стычке погиб еврей-партизан Оппенгейм из Минска – мой друг. Я отделался несколькими дырками на куртке, мой друг Юзик из Лагуска спасся вместе со мной. В тот день немцы обнаружили и взяли в плен многих партизан.

Однажды мы шли с Юзиком и встретили группу неорганизованных партизан, пытавшихся скрыться от немцев. Большой группой мы дошли до острова, покрытого густыми деревьями. Мы стали ждать, что будет дальше. После полудня нас обнаружили немцы, преследуя другой отступавший отряд, и ворвались на остров, обстреливая нас из ружей. Пули свистели возле наших ушей. Пришлось отступать.

Мы разбежались по болотам, каждый в другую сторону. Я, Юзик и еще один человек углубились в болота и искали укрытие. Так мы дошли до немецких бункеров  на расстоянии нескольких сот метров от нас. Это была не самая лучшая ситуация. С одной стороны нас преследовали, а с другой – немецкие бункеры. Выхода не было. Мы остались на месте и залегли в болоте. Вода доходила до воротника, а водоросли служили камуфляжем. Я сказал Юзику: «Нам конец, надо биться до последнего патрона, но последний патрон оставить для себя; живыми им не сдадимся, хотя и не хочется быть убитыми в этих болотах».

Наступили сумерки. Немцы пошли в нашу сторону и искали нас под каждым деревом. Мы бросил последние оставшиеся у нас гранаты и стреляли последними патронами. Когда совсем стемнело, мы скрылись в другом направлении в болотах, пошли дальше и подошли к бункерам немцев на расстояние до 50 метров. Мы думали, что возле них не будут искать – ведь невозможно подозревать, что возле них кто-то находится.

Днем мы отдалялись на 200-300 метров. Мы находились там около трех суток и решили уйти. Мы пошли в другое место. По дороге встретили нескольких партизан, которые дали нам муку. Меня терзали боли в животе. Мы расположились на островке, были совершенно без сил и решили остаться здесь – и пусть будет, как судьбе угодно. Возле нас прошло немецкое подразделение. По пути они выстрелили несколько раз в нашу сторону, но не почувствовали нашего присутствия. На этом месте мы провели две ночи. В первую ночь слышали собачий лай и поняли, что находимся поблизости от немецких бункеров.

Немцы отступают

На третий день на рассвете мы услышали, что лай отдаляется. Высоко в небе мы видели и слышали летящие самолеты. Нам показалось, что это советские самолеты, а не немецкие. Мы решили остаться здесь на ночь, а утром посмотреть, что делается вокруг. Утром вокруг было тихо, собачий лай больше не слышался, мы видели только советские самолеты, летящие на низкой высоте, и решили оставить лес. В тот момент мы находились около болотистого озера под названием Палики. Немцы отступили. Мы вышли из болот на сухие тропы, встретили по пути партизанские отряды и отдельных партизан, искавших свои отряды. Начав двигаться, мы встретили регулярные части Красной Армии, продвигавшиеся вперед, преследуя немцев.

Интересно отметить, что наша бригада, находившаяся далеко в болотах, на расстоянии до 20 км к востоку от Березины в районе Борисова, оставалась на своем месте за пределами кольца блокады. У моего отряда не было потерь. Очевидно, она все время находилась за пределами района боев, которые проходили далеко от Березины. Мне же, когда пошел к врачу, пришлось пережить блокаду.

После блокады мы вернулись в бывшую тюрьму Пеничи (которая уже не функционировала) в том местечке, к которому относилась наша бригада. Мы восстановили там гражданскую власть, я снова организовал типографию и был назначен ее директором. Секретарь райкома Прыков назначил председателя совета и горсовета. Были восстановлены все городские и государственные учреждения и гражданская жизнь пошла полным ходом. Отмечу, что всеми органами руководили партизаны, оставшиеся от бригады имени Кирова. Через несколько дней секретарь партизанского движения послал меня в Минск – получить в бригаде медали, в том числе «За победу». Я получил медаль «Партизану Отечественной войны» первой степени и медаль «За победу».

Материал предоставлен женой ветерана.