Я.Ш. - Родился в 1920 году в городе Слониме, в Восточной Польше. В 1939 году окончил еврейскую гимназию. После прихода в Западаную Белоруссию частей Красной Армии, я уехал во Львов, где поступил в институт, но через полгода мне пришлось оставить учебу и вернуться в Слоним, надо было помогать родителям.В нашей семье было шестеро детей: сестра Рая, я, и младшие братья - Герц 1922 г.р., Реувен 1924 г.р., Ури 1937 г.р., и Эхиэль 1932 г.р.
Отец тогда сказал "Надо помочь семье. Станешь профессором через несколько лет.У нас открываются трехмесячные курсы бухгалтеров. Профессия нужная, и хорошо оплачиваемая...". Я окончил эти курсы с отличием, и был направлен на работу в город Белосток, в артель "Единение". В Белостоке познакомился с красивой голубоглазой девушкой по имени Эстер. Она была родом из Ломжи, и мы уже собирались пожениться . Я работал в артели старшим бухгалтером, помогал родителям. Любил и был любимым, и считал себя счастливым человеком.
Г.К. - А как в 1939 году Вы отнеслись к приходу Советской власти и Красной Армии в Западную Белоруссию?
Я.Ш. - Мы считали красноармейцев нашими спасителями. Начиная с 1938 года, после Мюнхенской конференции и раздела Чехословакии, в котором и Польша приняла свое участие, отношение польских властей к евреям резко ухудшилось. А когда мы слышали по радио речи Геббельса, а позже прочли и узнали, что пишет Гитлер в своей книге "Майн Кампф", то волосы становились дыбом от всего услышанного и прочитанного.Мы чувствовали себя заложниками, заранее приговоренными к смерти.
Советская граница был для нас закрыта, Запад евреев не принимал, а уехать в Палестину было почти невозможно. Английские власти фактически прекратили выдачу сертификатов, дающих право на въезд в Палестину, находившуюся под британским протекторатом. Выбраться из Польши могли только отдельные богатые семьи.И когда 1-го сентября началось немецкое вторжение в Польшу, а 17-го сентября уже пала Варшава, то наше настроение было жутким... 19-го сентября немцы вышли к Бугу, заняли Брест-Литовск, а это всего 200 километров от нашего города. Город и так был забит беженцами с западной части Польши. Поднялась паника, но бежать было некуда.
И когда в 3-00 ночи нас разбудил гул танковых моторов, то мы подумали - это немцы.Но по улице шла колонна советских танков, мы высыпали наружу и ликовали.А потом, нескончаемым потоком, с песнями, через город пошли колонны красноармейских стрелковых частей. Нашей радости не было предела. Ждали немцев - а пришла родная Красная Армия. Мы автоматически стали советскими гражданами.
Г.К. - Как для Вас началась война?
Я.Ш. - В ночь на 22-е июня, где-то около трех часов, сильные взрывы раздались прямо рядом с трехэтажным домом, в котором я снимал комнатку у родных. Моментально вылетели все оконные стекла. Дом сотрясался от близких разрывов. Все жильцы, полуголые, выскочили во двор, кругом крики, плач детей. Минут через десять взрывы прекратились. Это бомбили железнодорожную станцию, расположенную всего в двухстах метрах от нашего дома. Но после короткого перерыва бомбежка станции и окрестностей возобновилась, и только в пять утра наступила долгая передышка. У меня не было никаких сомнений, что началась война, но наш сосед, капитан Красной Армии, кричал - "Не разводить панику! Отставить разговочики! Это маневры!"... Какие маневры, если на и улице и на станции на земле уже лежали десятки убитых и раненых.... Утром побежал в военкомат, я же был допризывник. В Белостоке уже царил полный хаос, народ грабил склады и магазины. В военкомате на доске висел большой лист бумаги, на котором карандашом было написано - "Всем допризывникам эвакуироваться самостоятельно на Восток". Вот такие вам... "маневры". Я пошел к Эстер, стал уговаривать ее немедленно уезжать со мной в Слоним, к моим родителям, а это все же 200 километров восточнее от Белостока. Она ответила - "Ты поезжай первым. Я только заберу своих и мы к тебе приедем". Вернулся в дом тети Цили, говорю ей - "Надо уходить", но тетя колебалась - "Яша , ты сам поезжай. Может еще все уладится. По радио ничего о войне не говорят".
Но в 12-00 нам пришлось услышать обращение Молотова к советскому народу, и развеялись наши последние иллюзии. Выбраться из Белостока на поезде было невозможно, станция была полностью разбита. Взял свой вещмешок, документы в карманы, и пошел к шоссе на восток. Мимо проносились, одна за другой, машины - "полуторки", груженные мебелью и барахлом, и на узлах в кузове сидели члены семей.
Я пытался взобраться в кузов, но меня били по рукам, орали - "Куда прешь!". Остановилась наудачу одна "полуторка", в кабине - мужчина за рулем и дети, а в кузове две женщины с грудой вещей. Я стал просить - "Девочки, возьмите меня, пригожусь в дороге, мало ли что!". И не дожидаясь ответа, вскарабкался наверх. Поехали на восток.
А на дорогах - неописуемый бардак. Воинские части, идущие в разных направлениях, пехота почему-то шла на восток, а артиллеристы нам навстречу, на запад. К вечеру добрались до Волковыска, весь город был в огне. Мы объехали его, и к утру я оказался в Слониме. Пришел домой, обнял своих родных. Отец сказал - "Сынок, правильно сделал, что приехал. В это тяжелое время вся семья должна быть вместе".
23-го июня я вышел в город, встретиться со старыми друзьями. Все они были уверены, что Красная Армия остановит и разгромит немцев. Вернулся домой и узнал, что отец уже все решил, и что наша семья, завтра, любым путем уходит на восток, поскольку оставаться в Слониме нам нельзя. Я не хотел уезжать, я должен был дождаться Эстер. Отец пришел с железнодорожной станции, и сказал, что из Слонима выехать по железной дороге шансов мало, надо добраться до Барановичей, там узловая станция, и по слухам, оттуда можно быстрее выбраться на восток. Вечером у знакомых крестьян отец достал подводу с лошадкой, на нее мы погрузили наши пожитки, взяли все необходимое, и думали утром направиться в путь. Но нашим планам не суждено было осуществиться. Евреи составляли 75% от общего населения города Слонима, и почти никто из них не успел уйти на восток, слишком внезапно немцы ворвались в город.
Г.К. - Когда немцы зашли в Слоним?
Я.Ш. - 24-го июня, на рассвете. Мы проснулись от выстрелов и взрывов снарядов.Не прошло и часа, как по улицам города проехали немецкие передовые части.
Мы быстро разгрузили подводу, отпустили лошадку - сама дойдет домой. Мы сразу почувствовали, насколько опасным стало наше положение, но ничего сделать уже не могли. Собрались в одной комнате, вещи кучей лежали на полу. Надеялись, что красноармейцы контратакуют и отобьют город, но этого не произошло...
А через день состоялась наша первая встреча с немцами. В дом зашел офицер в сопровождении двух солдат. Он приказал нам раскрыть все чемоданы, и немцы начали обыск. Вдруг немец спросил - "Вы, действительно, евреи? Мы даже не представляли, что евреи здесь такие бедные". И когда немцы, набрав вещи, стали уходить, отец сказал офицеру - "Почему, вы, нас, бедных людей, грабите?, оставьте наше добро", на что немец , с удивлением смотря на моего отца, ответил - "Вы же евреи. Вам скоро это все уже не понадобится". Тогда мы не поняли значения этих слов.
Через несколько дней нас разбудил гул самолетов и взрывы бомб. Мы обрадовались, подумав, что возвращаются наши войска и нас скоро освободят. Оказалось, что это немецкие самолеты бомбят высотки рядом с городом, преследуя какое-то красноармейское подразделение, прорывающееся к своим. Завязался бой с окруженцами и в самом городе, но силы были неравные, и большинство красноармейцев погибло. Несколько дней труы лежли на улицах, и только потом немцы разрешили захоронить тела убитых солдат и гражданских. Стали выгонять из домов мужчин-евреев собирать эти трупы. Ужасный запах трупного разложения и количество убитых - потрясли нас...
Г.К. - Когда в Слониме было организовано гетто?
Я.Ш. - Уже в первой декаде июля в городе появилась немецкая власть во всех ее проявлениях: военный комендант, гебитскомиссариат, СД, гестапо, жандармерия, местная полиция, и так далее. Они начали управлять городом. Сначала в комендатуру привели одиннадцать знатных евреев - горожан, среди них была одна женщина. Комендант им заявил - "С сегоднешнего дня, вы - юденрат, будете управлять вашим населением. Мы подготовим приказы, отпечатанные на польском, русском, и немецком языках, и ваша задача - чтобы эти приказы были расклеены по городу. Кто не выполнит эти приказы - будет строго наказан. Подготовьте щиты для вывески приказов во всех видных местах, для этой работы назначьте людей, и они получат в комендатуре пропуска для свободного передвижения по городу...
Приказ первый - пункт А - Оружие сдать...Пункт Б - радиоприемники сдать.Пункт В - Запрещено разводить голубей, уже имеющихся - уничтожить...
С пунктом "В" у многих была проблема, почти в каждой семье были маленькие ламповые приемники, и чтобы их сдать и получить об этом соответствующую справку, пришлось отстоять в очереди много часов. Приказ второй - Контрибуция.
Юденрату было приказано в течение двух суток собрать с еврейского населения 350 килограмм золота. Помню, как сейчас, как к нам вошли двое юношей и девушка со списком жителей улицы и сказали следующие слова - "Дорогие! Надо собрать и отдать им золото, пусть они будут прокляты и подавятся этим золотом!". Наша семья была бедной, но родители сняли с рук свои обручальные кольца, а мама вспомнила, что у нее спрятана цепочка с кулоном, стала ее искать, нашла, и с радостью сдала сборщикам. Пришедшие аккуратно все записали и пошли в следующий дом. Мама была счастлива, она думала, - все, теперь нас не тронут, можно жить спокойно. На следующее утро все собранное золото сдали коменданту. Он вызвал юденрат в полном составе, всех одиннадцать евреев построили напротив комендатуры и публично расстреляли. Каждый получил пулю в затылок... Молниеносно эта страшная весть разнеслась по городу. Комендант объявил, что это наказание за то, что не все золото было собрано... Вызвали новых одиннадцать человек, и их назанчили "новым юденратом" . И снова "бригады сборщиков" пошли по домам, собрали еще какое-то количество золота. И тут люди стали обвинять других, как - будто те, кто сразу не сдал ценности, лично виновны в ужасном расстреле "старого юденрата". Начались взаимные упреки, обвинения и даже ... ненависть. Кстати, подобную практику немцы повторяли во всех еврейских городах и местечках, исключения не было. Каждый день комендантом издавались новые приказы, которые вывешивались на " Доске Почета". Один из них гласил следующее - "С завтрашнего дня все население еврейского происхождения при появлении на улицах города должно иметь на спине и на груди с левой стороны желтую звезду Давида. С завтрашнего дня евреям запрещено ходить по тротуарам, разрешается передвигаться только по мостовой, как скотине"... И ведь все , что происходило с нами, было для нас не новым. О всем этом мы уже слышали, еще до войны, от евреев - беженцев из Польши, которые нам говорили, готовьтесь к страшному, и вам скоро предстоит пройти через этот кошмар.... Немцы давили постепенно, издевались над нашим человеческим достоинством, мол, вы не люди, вы не принадлежите к роду человеческому, вы - скот... Эта оголтелая антиеврейская пропаганда, повторяемая ежечасно на словах и в действии давала страшные результаты. Многие бывшие соседи и знакомые, поляки и белорусы, шарахались от нас в стороны, и сами ничуть не колебались и не мучились совестью, когда им представлялась возможность унизить, избить или ограбить еврея. А прошло еще совсем немного времени, и они стали помогать немцам убивать нас...
Об одном таком "бывшем друге" я вам расскажу. Когда я учился в еврейской гимназии, то играл за футбольную команду, составленную из евреев- гимназистов, и все свободное время проводил на городском стадионе. Там был один огражденный участок, где разместился теннисный клуб и куда пускали только по пропускам. Евреям вход туда был воспрещен. Среди теннисистов был мой одногодка, ученик польской государственной гимназии, по имени Стасек. С ним мы подружились, и он, узнав о моем страстном желании играть в теннис, даже специально приходил за час до открытия корта, пускал меня внутрь, и я мог тренироваться "со стенкой". Его семья приехала к нам в Слоним из Центральной Польши, из города Ополе. Его отец был экономистом, и в нашем городе работал в финансовом отделе, и семья Стасека жила в небольшом особняке. Я побывал у них в гостях, а потом Стасек часто приходил к нам домой, и я ему постоянно помогал с уроками.
В сентябре 1939 года семья Стасека исчезла из Слонима, и куда они уехали - никто не знал. И, вот, иду я жарким июльским днем по мостовой, как и предписывалось евреям немецким приказом, слышу оскорбительные реплики от местных в свой адрес, и вдруг вижу, как по тротуару, идет Стасек, живой и здоровый. Я обрадовался, остановился и произнес - "Добрый день, Стасек". Услышав мое приветствие, он, покраснев от злобы, громко крикнул - "Ты, паршивая жидовская морда! Если еще раз обратишься ко мне, то не немцы, а я сам тебя, своими руками удавлю!". Меня, будто молнией ударило, такого от бывшего друга я не ожидал... Но непредсказуема судьба человеческая...
Однажды отец послал меня в другую часть гетто, взять у знакомого пилу.Уже возвращался по улочкам, забитыми людьми, как краем глаза заметил знакомый силуэт. "Не может быть! Вот нечистая сила!" - шепнул я сам себе. Ко мне навстречу бросился бегом парень, обнял меня и громко зарыдал, не в силах вымолвить слово.Это был Стасек... Я спросил его - "Что ты тут делаешь?! Это место не для тебя!".Прошло несколько минут, пока он немного успокоился. Отошли, сели на завалинку у старого дома, и Стасек начал быстро говорить. Он рыдал, когда рассказывал, что с ним произошло. Его дядя, родной брат отца, приехал в наш город в начале августа 1941 года и сразу пошел в немецкую комендатуру. Он донес, что девичья фамилия матери Стасека - Померанц, и что она - урожденная еврейка. Комендант, знавший семью Стасека лично, сначала не поверил этому известию. Но после допроса отца и очной ставки с его братом, комендант предложил: или отец разводится с женой, или, - всей семьей в гетто.Отец Стасека развелся, другого выхода у него не было, а Стасека с матерью сразу бросили в гетто... Это была наша последняя встреча. 14-го ноября 1941 года, во время первой крупной акции уничтожения, Стасек с матерью были расстреляны немцами...
Г.К. - Когда в Слониме произошел первый расстрел евреев?
Я.Ш. - Примерно 12-13-го июля через громкоговорители был передан приказ - "Всем мужчинам-евреям, начиная с возраста 16 лет, запрещено ночевать дома. На ночлег собираться в синагогах, клубах и в Народном доме (бывший городской театр). Кого из мужчин найдут дома - вся семья подлежит наказанию". Риск для нас был большой - но что поделаешь... Отец, брат Герц и я, ночевали в Большой синагоге, что почти в центре города. Теснота неописуемая, ни сесть, ни лечь, люди задыхаются, теряют сознание, ждут утра. По утрам всех отпускали домой. Такое повторялось несколько дней. И вот в четверг, 17-го июля, нас выгнали из переполненной синагоги и велели строиться, мол, идете на работу. Погнали к центральной площади, где уже собрались сотни мужчин - евреев, здесь же был и раввин города Файн. Группами по 200 человек, под конвоем солдат, людей стали куда-то отправлять. Вдруг возле нашей группы остановилась немецкая машина, из нее вышли два офицера и начали говорить с конвоем. После короткого разговора, подошли к нашей группе и крикнули, что им нужен "Баумейстер" (мастер-строитель) и строительные рабочие. Мой отец сразу отозвался, это его специальность. Немедленно отобрали щ 12 человек. Четверых, в том числе и моего отца, посадили в машину, а остальных, (я с братом между ними), погнали пешком. Это произошло так быстро, что мы даже не успели попрощаться с отцом. Конвой нас гнал почти бегом, и скоро мы прибыли на место. Привели нас к городскому стадиону, переполненному пленными красноармейцами. За колючей проволокой находилась большая масса полуголых, оборванных, голодных и измученных солдат. Их вид был ужасен. Нас разделили на две группы, дали кирки и лопаты. Мы поняли из немецких указаний, что надо быстро построить наблюдательные вышки высотой пять метров. Слышим крики и просьбы пленных - "Братцы, помогите! Чем можете!". Все что у нас было, мы перебросили через проволоку. Работали быстро, немцы были довольны, а где-то через час подъехал грузовик со стройматериалами, и мы обрадовались, в кузове машины сидел наш отец.
А вскоре подъехали еще две машины: легковая, и крытый брезентом грузовик. Из них вышли офицеры, беседовали между собой, с одобрением смотрели на возводимые нами вышки. Толпы пленных смотрели на все происходящее с недоумением, и люди, теснясь, невольно приближались в нашем направлении. Они кричали и просили. До сих пор помню - "Люди добрые, пожалуйста, передайте моей жене, город Кривой Рог, легко запомнить, Кривой Рог, улица 1-го Мая, дом 9 , Надежда Нипалко. Братцы, Кривой Рог...". Прошло часа три, а может и больше, все вышки были готовы. Немцы проверили прочность - все в порядке. Из грузовика стали вынимать ящики, которые тут же поднимали на верхнюю площадку. Потом подали "стабильные" треноги. Мы догадались, что это съемочные аппараты, наверное, будут снимать кино. Пока офицеры устанавливали аппаратуру, толпа пленных сгущалась, а с другой стороны проволоки добавилось немцев-охранников. Во всей этой заварухе о нас забыли, мы сидели на земле, не имея понятия, что будет дальше. С вышки раздался голос - "Мы готовы, можно начинать!". Из машин вытащили мешки и подали их наверх. Один из мешков разорвался, и из него посыпались буханки хлеба. Так вот оно что, поняли мы... Немцы стали бросать через проволоку, в разные стороны, одну за другой буханки хлеба. Невозможно рассказать словами, что происходило в те мгновения за проволокой, голодные люди бросались за хлебом, давя друг друга. А немцы снимали все это на кинопленку, сверху раздавались голоса - "Хорошо, хорошо. Прекрасно, отлично...". У нас текли слезы, а немецкие офицеры, стоящие рядом, смеясь, аплодировали от удовольствия и, хохоча, говорили - "Смотрите! Русские свиньи!"... Нас отвели назад, и приказали расходиться по домам.
Так вот, все евреи, кого собрали в то утро на центральной площади - все были выведены за город и расстреляны в тот же день, за исключением нас - тринадцати человек, взятых на работу на стадион - концлагерь. Все остальные -1153 еврея были убиты... Есть такой архивный документ, доклад полковника вермахта Эриха вон Бах - Залевски посланный в Берлин 18/7/1941. Цитирую по тексту - "Во вчерашней очистительной акции были расстреляны 1153 евреев-грабителей в городе Слоним". Собрали 1166 человек, расстреляли 1153 еврея. А из этих 13-ти - выжил только я один...Наверное, только для того, чтобы все запомнить и рассказать людям...
Следущая акция по уничтожению жителей гетто была проведена в ноябре 1941 года.
Г.К. - Сколько евреев было согнано в гетто?
Я.Ш. - Вместе с беженцами и евреями, переселенными из окрестных сел и местечек, численность еврейского населения Слонима составила 35.000 человек. Юденрат старался поддерживать порядок, налаживал учебу для детей, и также, по заказу оккупантов поставлял рабочую силу. Первое время с продуктами питания больших проблем не было, крестьяне привозили в город излишки продовольствия и меняли его на одежду, обувь, мебель и рабочие услуги. Мы, благодаря связям с семьей Фидрик из деревни Заверше, пока не голодали. Но в середине августа комендант объявил новый приказ, согласно которому, еврейскому населению запрещалось жить разбросанными по всему городу, нам предписывалось с завтрашнего дня отправиться в отмеченный на карте район Слонима, то есть, находиться в границах гетто. В гетто разрешалось ходить по тротуарам, но обязанность ношения на одежде шестиконечной желтой звезды не отменялась. На переселение отводился один световой день, до вечера. За ослушание - расстрел. Мы получили разрешение взять с собой личные вещи, необходимую мебель и продукты по норме. И сразу все население разделилось на три группы. Первая - "счастливчики" - это те, кто уже проживал в указанном районе. Вторая группа - "так себе" - евреи, живущие вне пределов огранизованного гетто, но имеющие там родственников, у которых можно было поселиться, и даже разрешения спрашивать не надо. А вот третья группа, была самой несчастной, это были беженцы, и евреи, согнанные из окрестных местечек, не имевшие в Слониме ни родных, ни знакомых. У них даже не было времени искать жилье, а переходить в гетто надо было быстро. Так эти люди хватали на руки своих детей, брали какой-нибудь узел со своим добром, останавливаясь в первом же попавшемся переулке, бросали узел, на него сажали детей, и снова бежали за оставшимися пожитками.Люди бегали, кто в гетто, а кто из него, стараясь взять все, что поможет выжить.У многих даже не было на примете никакого адреса, вещи сваливали, где попало, мол, сначала перенесем, что успеем, а потом будем искать жилище.
Но действительность оказалось страшной. В квартиры, где раньше жили 6-8 человек, набилось по пятьдесят. Из комнаты выносили все вещи и мебель на улицу, чтобы люди могли разместиться на полу. Но на всех не хватало места. Бездомные, охваченные ужасом, бродили из дома в дом, просили, умоляли, дать им войти, дать хоть какой-то уголок в сарае или в коридоре, хоть где- нибудь. Но все было забито под завязку. Помню, как один из таких несчастных , обратился к моей бабушке с просьбой, мол, пусти к себе в дом.Она сказала - "Заходи, найдешь место - твое". Он вошел - одни головы, все переполнено. И в других домах то же самое. У многих сдавали нервы, начались крики, споры, скандалы с угрозами, драки за место: 35 тысяч евреев втиснули в самый запущенный и захудалый район города, куда с превеликим трудом можно было затолкать 8 тысяч человек.
Полицаи, пришедшие утром в гетто, говорили - "Ты посмотри на этих жидов. Их и убивать не надо"... А потом весь район гетто обнесли колючей проволокой, евреям запретили выходить из гетто, а нееврейскому населению не разрешалось к нам заходить.Нас отрезали от любой возможности приобрести продукты питания...И начался ГОЛОД... Это самое страшное, самое жестокое из всех ужасов гетто... Медленная смерть на глазах у всех... Чувство беспомощности и апатии...Крики голодных детей... Их голодный плач, который взрослые были не в состоянии выдержать... По гетто пошла эпидемия самоубийств, матери сходили с ума...
Давайте ненадолго остановимся, мне тяжело рассказывать дальше... про все это...
С середины августа и до начала ноября, в гетто города Слоним, от голода, холода и, от спровоцированных теснотой и антисанитарией, эпидемий - умерло естественной смертью свыше 10.000 человек. Немцы не расстреливали их, но эти десять тысяч евреев немцы уморили насмерть голодом...
А 14-го ноября была проведена акция по уничтожению еще живых евреев гетто.
Г.К. - Какие-то попытки организовать сопротивление немцам был предприняты летом сорок первого года?
Я.Ш. - Подполье было организовано еще до выселения евреев в гетто, по прошествии нескольких недель после начала немецкой оккупации. Я заметил, что мой брат Герц начал вести себя странно, долго сидит и разговаривает с Делятицким, коммунистом, бывшим узником польской каторжной тюрьмы в Березе-Картузской. А как-то Аркадий Фидрик, сын нашего доброго знакомого Александра Власовича Фидрика из деревни Заверше, зашел к нам еще с одним мужчиной, "восточником" по виду. Брат с "пришельцем" куда-то исчезли, а Аркадий сидел на кухне и беседовал с моей мамой. Я не мог понять, куда они пропали? Стал подниматься по лестнице, ведущей на чердак, и через щель в досках увидел, как в дальнем углу стоит Герц и "восточник", и тут собеседник достает из кармана сверток и передает его брату... Герц разворачивает сверток, а в нем - пистолет.
Я был потрясен, но с трудом сдержал свои эмоции, мне было непонятно, как Герц может рисковать жизнью всей нашей семьи? ведь если у него найдут пистолет, то повесят нас всех!.. Вечером, я решил поговорить с братом. Герц был в приподнятом настроении, насвистывал веселые мелодии. Брат был младше меня на полтора года. Мы были с ним разными по характеру. Я был старшим сыном, всегда помогал своим маленьким братьям и сестре, считался хорошим учеником. Гецбыл отличником в школе, обладал сильным характером, имел видные способности вожака. Герц еще до войны стал комсомольцем, а меня больше привлекали идеи сионизма, я был "бейтаровцем".
И я сказал брату - "Герц, я все видел, что произошло на чердаке" - "Ты что, шпионил за мной?" - "Шпионил или нет, какая разница? Но то, что ты делаешь, может уничтожить всю нашу семью" - "Ну, Яша, если ты все видел, так слушай меня внимательно. Наша судьба предрешена, надежд никаких. Нам неоткуда ждать помощи, об этом ты навсегда забудь. Я попытался связаться с комсомольцами, пока не вышло. Осталось одно - самим организоваться, добыть оружие и : понял? Я не один, уже организовалось подполье, и с этого момента ты тоже являешься членом организации. Я командир подпольной "тройки", о третьем ты узнаешь позже, в своем время. И если кто-то из нас струсит, то им не немцы будут заниматься, знай. Пока сиди тихо, ни слова никому, когда придет время - получишь приказ действовать:" - "Почему же ты меня сразу не привлек?" - "Я не был уверен, что ты, со своим характером, был бы готов стать солдатом подполья. А сейчас - все. Понял?". Все услышанное от брата произвело на меня огромное впечатление и, как ни странно, - успокоило. И только в конце августа Герц мне сказал - "Завтра пойдешь на биржу труда и запишешься, как слесарь" - "Но я не слесарь" - "Неважно, будешь слесарем" - "Но как я зарегистрируюсь , у меня ведь нет местных документов" - "Это уже все сделано. Придет немец, "покупатель", веди себя спокойно и услужливо".
На следующее утро я уже стоял среди группы людей в одном ряду у биржы труда. Пришел немец, младший офицер, с нагайкой в руках. Он шел вдоль шеренги, останавливался около каждого, и что-то спрашивал. Кого ткнет в грудь нагайкой - Выходи из строя. Приблизился ко мне, я вытянулся "по стойке смирно", грудь вперед. Немец спросил - "Специальность?" - "Слесарь, господин офицер". Он ткнул нагайкой в грудь - Принят! В тот же день, около сорока мужчин и шестьдесят женщин под конвоем повели к месту работы. Это был "трофейный" лагерь, который находился рядом с железнодорожной станцией, где располагались армейские и зерновые склады.
Нас, ребят, завели в открытое место, где навалом лежали привезенные с разных мест трофеи. Наша задача: сортировка. Обмундирование, боеприпасы, стрелковое оружие - разложить по отдельным кучам. Работали мы на этой сортировке пять дней.
После завершения сортировки, Муц (так звали немецкого младшего офицера, который меня принял), направил меня на большой оружейный склад, где я должен был работать слесарем. А именно - оружейным слесарем. Он сказал мне - "Если справишься - будешь доволен". И я, до сих пор не державший оружия в руках, громко ответил - "Господин офицер, вы будете довольны моей работой!". Вошел в большое и длинное помещение.
За огромным столом сидели девушки, и чистили разобранные детали винтовок и пулеметов. В углу за рабочим столом стоял мой знакомый, Вовка Абрамсон, ленинградский студент, приехавший в наш город навестить родственников за несколько дней до войны, и "застрявший" на свою беду в Слониме. Он спросил - "Ты слесарь?".
Я ответил - "Такой же как и ты". Вовка начал меня учить, показал, как следует разбирать и собирать оружие, и через недолгое время я стал специалистом, изучил каждую деталь, ее функции и так далее. Когда я сказал Герцу, что работаю в паре с Абрамсоном, он никак не среагировал. Позже я узнал, что Абрамсон также состоит в подполье, только в другой "тройке". Немец Муц, как мне казалось, к нам хорошо относился. Один раз он взял меня с Абрамсоном к себе на квартиру, чтобы помочь расставить мебель. Он говорил с нами по-человечески, показал фотоснимки родных, чем-то угостил. Нас он называл "майне юден" (мои евреи). Иногда нас брали в отдаленные места, где были брошенные орудия, подбитые танки, тягачи и прицепы. Все легкое оружие бросали в кузов, остальное буксировали к железнодорожной станции для дальнейшей отправки в Германию на переплавку. Самое главное - на этой работе нас кормили. Мы ежедневно получали утром 700 граммов хлеба, два кусочка сахара и "кофе". В обед давали тарелку супа с куском хлеба. Почти всегда мы прятали хлеб по карманам, чтобы взять его домой для голодающих родных. И всегда, когда на свалку привозили трофеи, мы сразу искали что-нибудь съедобное, чтобы принести еду домой. И наконец, в октябре, мне Герц приказал - "Завтра принесешь запал к гранате Ф-1. И смотри, чтобы никто ничего не заметил. Ни твой напарник, и никто другой" - "А почему не вместе с гранатой?" - "Нет, мне нужен только запал" - "Если меня поймают, я хоть гранатой смогу себя подорвать, а что одним запалом сделаешь?" - "Сколько раз тебе надо повторять - только запал!". На следующий день, я, на работе, незаметно положил запал в карман пальто. А в голове вертелось: а если будет обыск и найдут? что сказать? Придумывал разные версии, но перед самым сбором домой переложил запал в задний карман брюк. Мол, если что, скажу - забыл.
На обратном пути домой, проходя мимо постов, я был уверен, что все видят и знают, что я проношу на себе. Но нервы выдержали. Дома отдал запал Герцу, он стал меня хвалить, а я спросил его - "Но почему только запал? Я ведь мог пронести целую гранату" - "Это была проверка- ответил брат - сможешь ли ты преодолеть страх". И с этого дня мы регулярно занимались проносом боеприпасов, гранат и, в разобранном виде, частей танкового пулемета Дегтярева. Вскоре немец Муц отобрал сорок человек, в том числе и меня, и сказал - "С завтрашнего дня будете работать в две смены, а ночевать будете в лагере". Домой идти было запрещено. Напряжение усилилось, что-то недоброе витало в воздухе. Тем более в гетто были выданы специальные удостоверения-пропуска только специалистам. Прошло еще несколько дней, мы успокоились, мол, ничего, все будет хорошо, только переживали, что не сможем теперь принести родным свою пайку хлеба...
Г.К. - 14-го ноября 1941 года немцы уничтожили свыше 8.000 узников Слонимского гетто. И Вы в этот день были расстреляны... Есть ли у Вас душевные силы рассказать об этом страшном дне?
Я.Ш. - Незадолго до этой акции немцы приказали юденрату выделить добровольцев на отправку для работы на армию. Тем, кто будет принят, пообещали хорошо кормить и даже сказали, что будет выделен дополнительный паек для их семей. Им даже разрешалось писать письма. Требовалось 50 человек, но охотников набралось больше трехсот. Эти полста человек куда-то увезли и многие завидовали, считая их "счастливчиками". А на самом деле эти люди копали могилы для гетто и сами стали первыми жертвами. 14-го ноября в три часа ночи меня разбудил плач и ужасные крики людей. Среди этого шума и воя, я услышал немецкие слова - "Юден раус!"(Евреи, выходи!). В первый момент даже растерялся. В гетто я в ту ночь оказался случайно. Вечером прошедшего дня немец-часовой подозвал меня и незаметно передал мне несколько банок консервов, это было большое богатство, и оставить его в "оружейном лагере" на ночь было бы ошибкой - украли бы, скорее всего. А я был обязан принести эти консервы родителям и своим младшим братьям. Обратился к часовому - "Разрешите мне сбегать домой, я быстро вернусь". В ответ немец вошел в караульную будку, мол, ничего не вижу. Я побежал домой, передал маме эти банки. Отец с Герцем в это время копали убежище под кухней. На разговоры не было времени, только мать сказала - "Пусть Бог тебя хранит!". На обратном пути, при переходе моста, я был задержан солдатами-латышами из полицейского охранного батальона - Ты куда? - Я здесь работаю в "оружейном лагере", обязан возвратиться - Ступай назад, уже комендантский час. Завтра утром пойдешь, куда захочешь... Я пытался что-то объяснить, но штык латыша-карателя сразу показался перед моими глазами.. Делать было нечего, уже действительно темнело, пришлось вернуться в гетто, н оротах которого стояли те же прибалты. Меня заставили войти в крайний дом в части гетто названной "Балонэ". А там настолько все плотно забито людьми, что я с трудом втиснулся между лежащими на полу и заснул. Но когда я услышал приказы немцев - "Юден раус!", то сразу понял, нужно спрятаться и выждать. Рядом незнакомый парнишка, я спросил у него - "Где вход на чердак?". Парень ответил - "Зачем тебе чердак? Ведь надо выходить". Но я его уговорил спрятаться до утра. Залезли наверх, спрятались в куче барахла и стали смотреть в расщелину, что творится на улице. Уже начало светать. Видим, что всех собирают на большой площади неподалеку от дома. Люди сидят на мокром булыжнике, вокруг каратели. Постепенно крики утихли. Солдаты уже выгоняли людей из дальних домов. Я еще подумал, как все ловко получилось, мне удалось здесь хорошо укрыться. Ноябрьский день короткий, с наступлением вечера спущусь вниз и побегу в свой "лагерь трофейного вооружения". И только тогда я понял причину выдачи удостоверений - пропусков специалистам из гетто, работавших у немцев. И почему Муц перевел нас на казарменный режим, хотел спасти "своих евреев".
Но я не подумал, что будут расстреливать... Первой мыслью было, что людей из гетто куда-то переселяют. Прошло еще какое-то время, и снизу раздался громкий повторяющийся и умоляющий крик на идиш - "Евреи, кто там на чердаке. Пожалуйста, сойдите. Умоляю, прошу,спуститесь! Сейчас они пойдут искать, и всех вас убьют, но и меня и мою семью тоже убьют! Так они сказали!". Что оставалось делать... Найти нас на небольшом чердаке - дело плевое, а в том, что убьют, сомнений не было. Но вдобавок убьют и эту, ни в чем не повинную несчастную семью. Надо было выходить. И пока я, лавируя между карателями, бежал к площади, то получил несколько ударов прикладами. Но ничего серьезного. Я сел на мостовую, стараясь влиться в толпу. Думал, что ко мне сейчас подойдут, вытащат и расстреляют, но ничего - не искали. Все обошлось. Но такой системой немцам удалось выманить из домов еще несколько, таких как я, "умников".
И вот сидит на площади группа людей, примерно в шестьсот человек, все с семьями.
И только я - один. Наш дом в другом конце гетто, и я думал, что моя семья сейчас также сидит в своей группе, и, что, возможно, мы скоро увидимся в новом месте. Вдруг к нам приблизилась большая группа немцев, подошли почти вплотную. Совершенно чужой, незнакомый нам офицер, поднял руку вверх - "Прошу тишину!". Все сразу замолкли, немец стал спокойно, ровным голосом объяснять - "Слушайте, евреи! Наше командование постановило перевести вас в другое место, где условия вашей жизни будут намного лучше. К сожалению, в Слониме, в военное время, нам трудно облегчить ваше тяжелое положение. Но немецкое командование решило проявить о вас заботу. Там, на новом месте, вам, конечно, придется работать, но у вас будут приемлемые условия".
И когда он закончил говорить, то обвел всех взглядом - "Может кто-то забыл взять что-то нужное из дома? Разрешаю, по одному человеку из каждой семьи, сбегать домой и взять необходимые вещи. Даю десять минут времени".
И когда все вернулись, прозвучала команда - "Встать! Построиться по пятеркам! Направо, марш!". Направо..., это хорошо, думал я. Это как раз в сторону железнодорожной станции, по пути к месту моей работы. Может удастся выскользнуть из колонны или меня случайно заметит Муц? Шли спокойно. Люди говорили - а что нам здесь терять? может, на другом месте, действительно будет лучше, ведь немецкий офицер пообещал... Мы прошли примерно с километр, и вдруг наша группа остановилась на месте, как вкопанная. Люди спотыкались друг о друга. Перед нами, на середине улице, стояла стена из солдат. Штыки наперевес. С ужасными криками они повернули колонну еще раз направо, на улочку Жвирки и Вигуры, которая вела за город, в поле.
И тут люди все поняли!.. Начали плакать, собираться семьями...
Все что там происходило, наверное, невозможно до конца выразить словами. Шли живые люди, молились, плакали, проклинали. Были и такие, что шли молча.Но самое страшное - это дети. Они не понимали, почему все вокруг кричат и рыдают... И все вместе, прощась с жизнью, медленно шли, подгоняемые конвоем.Справа и слева - штык за штыком. Каратели орали - "Быстрее! Быстрее! Не останавливаться! Не разговаривать!". Отстающих подталкивали ударами прикладов.Кто упал - выстрел... И я шел в свой последний на земле путь и проклинал немца-часового, который дал мне консервы и из-за которого я здесь нахожусь...
Проклинал себя, почему вышел из укрытия или не пошел за "забытыми вещами" и не скрылся, пользуясь этой возможностью... Проклинал и "подполье", как они не предупредили, ведь должны были знать о немецких планах... Проклинал все на свете... Решил бежать. Все равно смерть, а дойти до места казни... Мне не хотелось...Вдали показались кусты, невысокие дереья, подумал - вот здесь и рвану в лес, а там, будь что будет... Подошли ближе. Но какой лес и какие кусты - почти открытое место, один шаг в сторону и стрелять не надо, штыком заколят... А потом нас всех остановили....
Приказали всем сесть у дороги. Зубы стучали как кастаньеты, то ли от холода, то ли от страха. Когда вся колонна подтянулась, нас подняли и повели через специально вырубленную просеку. Конвой вплотную, со всех сторон. Прошли триста метров, остановились на большой поляне. Все уплотнились, ближе друг к другу.
Одна человеческая масса, один непрерывный стон... Немцы командовали - "Мужчины направо, женщины и дети - налево!". Но люди не хотели разделяться...А у немцев всегда порядок: приказ есть приказ. Выволокли одну семью, другую, и нещадно стали бить, даже детей не жалели. И видя эту ужасную картину, люди стали разделяться, понимая, что никто уже не поможет. Я , в эти минуты, наверное, был полумертвый, ничего не помнил, и не чувствовал, все увиденное и услышанное уже превратило меня в ничто. И тут раздалась команда - "Одежду снять! Раздеваться! Быстро!". Каратели буквально "врезались" в нашу толпу, и стали избивать тех, кто еще не начал раздеваться. Людям уже все стало безразлично, сколько можно терпеть?..
Снимали одежду и бросали, как попало, на землю, но тут снова посыпались удары. Требовали складывать по порядку: обувь - в одну кучу, верхнюю одежду - в другую, нижнее белье - в третью... У немцев так всегда заведено - порядок превыше всего...Я был в грязном, замасленном рабочем комбинезоне. Обувь уже снял, но руки тряслись, полкомбинезона и рубашку с плеч долой, но дальше пуговицы не могу расстегнуть, руки не слушаются. Немец это заметил и крикнул - "Оставь это говно, и в шеренгу!".
Все это время я смотрел вокруг и ничего не видел... Кричат, орут, а я и не слышу...
А потом нас, одного за другим, погнали по утоптанной тропинке. Выстрелы раздавались совсем рядом. Инстинктивно руками прикрыл голову. Бежим гуськом вверх, и тут перед нами два рва. Мне казалось, что им нет конца. Один из них уже до края заполнен телами... Второй, наш, почти полный. Слева наша могила, справа гора выброшенного песка. Я онемел. Разрывы выстрелов глушили все. Не мог дышать, не мог кричать.Только услышал рядом чьи-то слова - "Шма Исраэль!"...Наткнулся на бегущего впереди. Еще шаг, и - все...
Когда пришел в себя, то не понял - где нахожусь? Что-то давит, стараюсь пошевелиться, как-то освободил правый локоть, а следом и всю руку. Пальцы в какой-то липкой жидкости. Понял... Вспомнил... Не хватало воздуха, но я помогал себе всем телом. Было страшно, да так, что и ... Я потом был партизаном, красноармейцем, зэком, но такого страха больше не преживал никогда... Извивался как змея, выкручивался, и вдруг мысль - "А может, не в том направлении?". Прошло несколько секунд, и я почувствовал прилив холодного воздуха. Еще усилие, поднял голову и увидел звезды на небе. Разбросил вытянутые руки и вылез наверх. Слева - зарево костра, слышны голоса, громкий смех. Наверное, это конвоиры-каратели, гуляли после "тяжелых трудов праведных". Ползком взобрался на песчанную горку, скатился с другой стороны и бегом прочь... Долго бежал, а потом упал, лежал на холодной земле. Мысли мои были страшные: куда идти, да и к чему? Никто не поможет. Всех евреев уже убили, никого не осталось, а кругом лишь море ненависти, даже если кто из местных неевреев и захочет помочь - не сможет... Сразу донесут и выдадут немцам... До рассвета оставалось недолго, и надо было что-то решать.И я пошел в гетто: во-первых - чтобы узнать судьбу родных, а во-вторых - ... да идти просто больше некуда было... Бежал к гетто. Босой, полуголый, весь в крови и грязи...
И когда я пробрался в гетто, то сначала пожалел, что остался живым. Все окна и двери дома были раскрыты, на полу разбросаны вещи... и я решил, что вся моя семья уже лежит убитая в расстрельном рву... Дом пустой, ни живой души. Я опустился на пол, и застыл, закрыв глаза. И когда я услышал голоса матери и отца, то подумал, что я в бреду или во сне. Но это было яь, рядом со мной стояли родители и брат, и за руки поднимали меня с пола. Отец спросил - "Почему ты ушел из рабочей команды?"... Я тоже спросил - "Почему в домой такой разгром?", и отец объяснил, что это они сделали специально, чтобы немцы, когда придут выгонять на расстрел, подумали бы, что здесь уже были.А наша семья весь день скрывалась в вырытом под землей укрытии.
Я все равно не мог прийти в себя, наверное, впадал в забытье, все события этого утра вспоминаются как в тумане, говорить не мог, слова застревали комом в горле, даже объяснить родителям, как я попал под расстрел - не получилось, меня трясло...
Но хорошо помню, как мой брат Герц, сильно сжимая мои руки, говорил - "Яша, успокойся, я все понял. Слушай! Ты там не был! Понимаешь? Ты там не был! Рабочих "трофейного лагеря" отпустили на один день домой, узнать о судьбе родных. Завтра они возвращаются в лагерь. Ты тоже вернешься с ними. И никому ни слова , что ты видел. Забудь! Пока забудь! Ты там не был!".
Всего в этот день немцы расстреляли восемь тысяч евреев, и только десятерым удалось выползти, выбраться из могил и вернуться в гетто. Но каратели сразу нашли раненых, бродящих по пустым улицам гетто, и вернули их на место казни. Один из них, мой двоюродный брат Ейруш, раненым дошел до своего дома, его заметили, схватили и снова расстреляли. Другую девушку, выползшую раненой из могильной ямы, поймали в гетто и убили на месте. Немцы не хотели оставлять живых свидетелей массового уничтожения.
На следующее утро, я, как и все рабочие, стоял у ворот в своей колонне. Пришел конвой, погнал нас на работу. На работе полный траур - нет половиы наших девушек. Начали молча работать, рядом мой напарник Володя Абрамсон. Появился подвыпивший Муц, с хмурым лицом. Он старался не смотреть нам в глаза, только сказал - "Эту неделю вы еще должны ночевать здесь". Я был в постоянном страхе, а вдруг немцы узнают, что случайно остался в живых свидетель их злодеяний... Через несколько недель жизнь в гетто вернулась в старое русло. Время делает свое... От старого гетто отделили несколько улиц - народу стало меньше... Комендант города сказал председателю юденрата, что он здесь непричем, что эту бойню учинила какая-то армейская часть, проходящая мимо, но если евреи будут вести себя послушно, то такого больше не повторится.Он просто издевался над нами, говоря эти слова...
Г.К. - Что происходило с Вами до второй акции по уничтожению Слонимского гетто?
Я.Ш. - С декабря 1941 года мы снова ночевали в своих домах. Вече ром колонны из лагеря возвращались назад, и я мог принести что-то съестное своей семье. На работе стал разбираться, как специалист, во всех видах стрелкового оружия. Как-то Муц нас предупредил, что завтра в лагерь пожалуют "высокие гости". Он сказал, чтобы мы пришили чистые желтые звезды, и, когда придут гости, спокойно продолжали работать, не разговаривая между собой. Утром на нашем рабочем столе лежали в полном порядке части ручных пулеметов и смазочные материалы. Один пулемет был почти собран. Ждем. И ровно в десять часов утра - пришли. Стояла абсолютная тишина, в рабочем помещении только слышались звуки работы с металическими деталями. Первым вошел дежурный немец, унтер-офицер, выкрикнул - "Встать!". Мы вытянулись "по стойке смирно". Зашли "гости", которых сопровождал начальник лагеря и наш Муц. Среди "гостей" особенно выделялся немец в мундире коричневого цвета. Муц произнес - "Продолжать работу!", и сразу стал объяснять делегации, чем тут занимаются - "Все собранное трофейное оружие чистим, ремонтируем, собираем, и передаем армии для дальнейшего использования.
У нас работают отобранные специалисты высшей квалификации". Я и Абрамсон, стояли на небольшом деревянном настиле, один разбирает заржавленые грязные детали для передачи в чистку, другой собирает уже вычищенные. Все работают, не глядя друг на друга. Вдруг "важный гость", поднялся на подставку и встал рядом со мной.
Я инстинктивно обернулся к нему лицом, но когда наши взгляды встретились, я испугался, и повернул голову в сторону. Тогда я еще не знал, что этот немец - новый гебитскомиссар и палач Эррэн, и что эта встреча не будет нашей последней.И что мне еще доведется увидеть Эррэна во время ликвидации гетто, и еще один раз... в 1969 году, когда я буду приглашен в Гамбург, чтобы опознать этого убийцу...Но тогда Эррэн бросил только одну реплику - "Хорошая работа", и делегация удалилась. Все вздохнули с облегчением, на этот раз, слава Богу, все обошлось...
Мы продожали работать. Я ежедневно приносил брату патроны: обычные, бронебойные, зажигательные, трассирующие, передавал гранаты Ф-1 и РГД. Из стрелкового оружия только детали разобранного танкового пулемета годились по величине для проноса, хотя другие подпольщики (как я потом узнал), смогли вынести детали от ППШ и собрать из них готовые к стрельбе автоматы. Зимой, из-за холода, часовые почти не выходили из своих натопленных будок, но все же мои нервы были напряжены до предела.
На всякий случай у меня была подготовлена граната Ф-1, и я был готов в любую минуту подорвать себя и немцев, в случае, если меня схватят. А до войны я никогда не был особо храбрым и решительным. Но я уже знал, что в самую последнюю секунду, я найду в себе силы, чтобы преодолеть страх и нерешительность.Лично для меня, все недавно пережитое имело свою мотивацию.Я понял, что терять мне уже нечего...
Г.К. - Немец Муц всегда Вам помогал?
Я.Ш. - Это был порядочный человек. Он действительно спас меня от смерти в конце марта 1942 года. Нас иногда направляли на железнодорожную станцию, для погрузки лома, отправляемого в Германию на переплавку. Грузили на платформы все, что стальное - железное. На станции нас охраняла полевая жандармерия, которая отличалась своей особой, звериной жестокостью. Кто по их мнению плохо работал - того убивали на месте... И в одну из таких погрузок, мне ствол от 45-мм пушки упал на правую стопу, сразу появилась боль, усиливающаяся при каждом движении. Я стоял на платформе, и думал - если жандармы это заметят, мне несдобровать, точно пристрелят прямо на станции. Один из нас, бригадир Эрих Штайн, немецкий еврей, инженер из Франфуркта, (будущий партизанский минер-подрывник, которому суждено будет геройски погибнуть в брестских лесах), был бесконвойным, и имел пропуск на хождение по городу. Он сразу побежал к Муцу, и сообщил о случившемся. Через полчаса Муц приехал на грузовике, о чем-то поговорил с жандармами, и громко крикнул - "Яков ко мне!". Товарищи помогли мне сойти с платформы и я, пересиливая боль, залез в кабину грузовика. Муц спросил - "Что случилось?" - "Да вот, ствол соскользнул на ногу".
Он посмотрел, а нога уже опухла и стала синего цвета. Муц остановил грузовик на въезде, сказал - "Сиди и не выходи", и пошел в свою контору. И в эту минуту ко мне подошел знакомый, Илья Грачук. Поинтересовался - что произошло? посмотрел с сочувствием на ногу, и говорит - "Тебя сейчас в больницу гетто повезут. Вот сумка, передай ее доктору Блюмовичу". Сумку Грачук поставил под сиденье и отошел. Муц вернулся, завел машину, поехал по центральной улице города, граничившей с гетто, и остановился возле забора, прямо напротив больницы. Вытащил из кобуры свой маузер (с которым Муц появлялся крайне редко), и "дирижируя" пистолетом, громким криком приказал находящимся внутри подойти к забору, расширить проем и взять меня с собой. Пока люди делали проход в заборе, я, из любопытства, сунул руку в сумку Грачука и обомлел - там лежали гранаты. Этого мне еще в тот момент не хватало... Подошли ребята, помогли мне выйти из кабины, и ... вместе с сумкой повели к забору. Я еще успел обернуться - "Большое спасибо, господин офицер!". С унылой улыбкой он ответил - "Это все, Яков. Понял? Это все, что я могу для тебя сделать"... Сумку передали врачу, меня обследовали, сказали, что перелома нет, кость только треснула и есть большое кровоизлияние. И что когда опухоль сойдет - мне будет наложен гипс.
Обняв меня за плечи с двух сторон, ребята довели меня домой. К работе я больше не возвращался. Гипс с ноги сняли только в мае...
И скажу а еще одно. Когда я, простым бойцом пехоты дошел до Германии, и когда, озверев от боли утрат и ненависти к гитлеровцам, мы стали мстить всем немцам, и невинным и виноватым, то я помнил, что среди немцев были и такие люди, как Муц, и благодаря этому человеку в моей жизни и памяти, немало немцев я оставил в живых, хотя мог бы поступить и иначе...
Г.К. - А как произошла "встреча" с гебитскомиссаром Эррэном после войны?
Я.Ш. - В 1967 году меня пригласили в полицию, и сказали, что меня разыскали по просьбе немецкой полиции Гамбурга, (оказывется, они искали меня в Риге, не зная, что я уже уехал на ПМЖ в Израиль), и сейчас германское правосудие просит предъявить мне для опознания снимки гебитскомиссара Эррэна, и что на каждом фотоснимке есть порядковый номер. Разложили на столе фотографии, и представитель полиции, выходя из кабинета, сказал - Не торопитесь. Если кого-то узнаете, позовите меня, составим соответствующий акт. Я смотрел на эти фото, всего 42 снимка, там все в военной форме, а я видел Эррэна всего два раза - первый, во время его инспекции в "трофейном оружейном лагере", когда наши взгляды встретились на несколько секунд, и во второй раз, во время акции по уничтожению гетто 29/06/1942, когда он лично застрелил мою бабушку. Столько лет уже прошло... Я держал в руках эти фотографии, и понимал , какая ответственность лежит на моих плечах. Значит, Эррэн арестован, и если не будет свидетелей его преступлений, и если я ошибусь - он выйдет на волю. И я увидел один снимок, где на фоне крыльца дома, стоящего на улице Замковой в Слониме, дома, где расположилась резиденция гебитскомиссара, стоит группа военных, и среди них я узнал Эррэна. И дальше, на некоторых других фото было его лицо. Позвал офицера полиции, показал на снимки под номерами такими-то. Составили акт, прикрепили к нему отобранные фотографии. Позже мне позвонили из полиции и сказали, что получили письмо из Германии, в котором сказано, что я все правильно опознал.
В марте 1969 года мне принесли приглашение в Германию, где еще шло следствие над этим нацистким преступником. Цель моей поездки - опознание, очная ставка.В помещении немецкой прокуратуры мне объяснили - Сейчас перед вами поставят ряд мужчин. Вопросы задавать нельзя. Можо только смотреть. Когда узнаю, показать рукой, что это Эррэн. Зашли в просторный зал. Передо мной девять немцев, все смотрят нагло, как-будто хотят сказать - это я. Смотрел на них и был почти в отчаянии, прошло двадцать семь лет, люди внешне за такой срок сильно меняются, а я видел его всего два раза мельком и на фотографии военных лет. За такой промежуток времени люди полнеют, худеют, лысеют, и если ты с ними не находишься в контакте - как узнать?. Но я старался вспомнить его глаза, и тут меня осенило: ведь он стоял рядом со мной и был немного ниже меня ростом. Значит, те кто выше или вровень со мной - отпадают, ведь его рост за эти годы не должен был измениться. Я попросил разрешения подойти поближе к каждому отдельно. Разрешили. Присматриваюсь, а на самом деле сравниваю рост.
Из девяти осталось трое, которые подходят по росту. Прошу их, чтобы смотрели мне прямо в глаза, мол, помню цвет глаз. Переходил от одного к другому, ждал, что кто-то из них не выдержит. В зале стояла напряженная тишина Я снова подошел близко и попросил смотреть мне прямо в глаза. И тут одна пара глаз на долю секунды отвела взгляд.
Всем своим нутром я почувствовал - он! Мысленно одел его в военную форму - нет сомнений. Еще раз подошел к нему вплотную. Указал и захлопал в ладони - Браво, литовец! Это были те самые слова, которые Эррэн сказал, аплодируя литовцу-карателю за точный выстрел, убивший моего двоюродного брата во время акции по уничтожению гетто 29/06/1942 года. Меня сразу отвели назад от этой шеренги. Ко мне официально обратился немецкий прокурор: - Господин Шепетинский, прошу вас еще раз указать на подозреваемое вами лицо, которое, по вашему мнению, является бывшим гебитскомиссаром города Слонима...
Указал, и для меня эта встреча с палачом, эта пытка - закончилась.
Но весной 1973 года меня снова вызвали ва Гамбург, в качестве свидетеля на суде. Убийца и садист Эррэн получил по приговору немецкого суда пожизненное заключение
Г.К. - Разговоры, что надо уходить в лес, к партизанам, Вы с братом вели?
Я.Ш. - В сорок первом партизан в наших краях фактически не было. Было подполье в гетто, да по слухам - какие-то маленькие группы "различного пошиба", скрывающиеся в лесах. Помимо подполья в гетто, в "нееврейской" части Слонима в конце сорок первого тоже была создана подпольная группа, через которую осуществлялась наша связь с появившимися позже в округе партизанами. А весной сорок второго года началось "усиленное движение". Вдруг исчез доктор Блюмович, потом пропал Натан Ликер, специалист по связи. Я спросил у Герца - "Куда они делись?", на что он спокойно ответил - "Откуда мне знать? Может , сбежали". Но он просто не хотел мне тогда сказать, что Блюмович и Ликер переправлены в лес по "партизанской заявке". Весной Герц часто встречался с подпольщиками Аншелем Делятицким, Циринским, Кременем, Имбергом, и Володей Абрамсоном. К нам постоянно приходил Абрам Докторчик, и я понимал, что грядут какие-то события, но что произойдет конкретно? - терялся в догадках.
Мы постоянно прятали по ночам в сарае "трофеи" в тайнике, часть которых куда-то переправлялась. Положение в гетто становилось все тяжелее. И я сказал Герцу - "Давай уйдем в лес , всей семьей. Оружие у нас есть (только в нашем сарае мы зарыли три танковых пулемета)". Брат пристально посмотрел на меня и ответил - "Пока наше место здесь". Я тогда не знал, что связь с партизанами давно налажена, и от нашего подполья требуют оружие, боеприпасы, одежду и обувь, мыло и соль, медикаменты - хвалят, мол, молодцы, продолжайте добывать и переправлять, но как только разговор заходил о самостоятельном уходе вооруженных евреев - подпольщиков в лес, то партизанские командиры давали отрицательный ответ.- " Нет". Уход в лес - только по заявке. Попросили только врача, медсестру, радиста, которых сразу же тайно переправили к ним.
Вот такой был расклад. Помогать, рискуя жизнью - нам дозволялось. А воевать рядом, в одном строю с партизанами - нет, мы им были не нужны...
Г.К. - В 1994 году в Москве был издан сборник воспоминаний фронтовиков и партизан под названием "Я вспоминаю", и в нем опубликованы большие воспоминания слонимского подпольщика, Вашего товарища, Н. Циринского, в которых очень детально и подробно рассказывается о деятельности подполья гетто Слонима и о судьбе его участников. Интересно было бы с ним встретиться.
Я.Ш. - Это уже не получится... Циринский уже давно умер, и похоронен в Омске. А вот его воспоминания опубликовать, конечно, следует, они дают полную картину борьбы подпольщиков гетто. Текст у вас есть, так что - действуйте.
Г.К. - Вы в гетто знали, что происходит на фронте?
Я.Ш. - Мы почти не имели информации. Однажды, зимой 1942 года, я стал невольным свидетелем разговора Муца с земляком, приехавшим к нему с фронта. Немец рассказывал, как его часть разбили и истребили под Москвой, и как ему удалось чудом уцелеть.Он детально рассказывал об ужасных "русских морозах" и непрерывных атаках "большевиков". На что Муц ему ответил - "Эти "коричневые господа" думали, что им это легко обойдется!". Эта информация придала нам веру и надежду.Я все рассказал Герцу, и он подробно записал услышанное мною.
Г.К. - Как немцы проводили вторую акцию по уничтожению гетто города Слонима 29-го июня 1942 года?18.000 убитых в этой акции, которая продолжалась три дня. (Всего в Слониме, за время оккупации в общей сложности были убиты 43.000 человек еврейской национальности).
Я нашел несколько документов рассказывающих об этой трагедии. Вот, например, свидетельство о палачах из латышского 18-го шуцманшафтбатальона, принимавших участие в ликвидации гетто - "Батальон в количестве 395 человек (22 офицера. 75 унтер- офицеров,остальные - рядовые), в мае 192года прибыл в Белоруссии из Риги.
Командир батальона - капитан Зихерт. Немецкий офицер для связи - гауптман шутцполиции Эрзум. Батальон дислоцировался в Столбцах, 6 июня 1942 года, он, совместно с частями вермахта и полицией безопасности, принимал участие в антипартизанской операции в "треугольнике" Узда - Копыль - Столбцы. Батальону была придана команда СС под командованием гауптштурмфюрера СС доктора Кунца, состоявшая из трех офицеров, 6 унтеров, 6 переводчиков и 8 рядовых.
Летом 1942 года батальон под командованием майора Фридриха Рубениса на протяжении нескольких дней принимал участие в уничтожении гетто города Слоним Барановической области. Перед расстрелом людей раздевали донага, изымали ценности, вырывали золотые зубы. Капрал Эдгар Вульнис фотографировал сцены массовых убийств и позднее продавал эти фотографии по пять марок за штуку. В перерывах между расстрелами лейтенант Эглас хвастался своим умением точно стрелять. Он цинично заявлял - "С 30 метров, прямо в голову - для меня это просто"...".
И так далее, читать страшно, разум не может это все воспринять... На днях мне обещали прислать архивные документы, подтверждающие факты зверств литовских полицаев - карателей, во время уничтожения слонимских евреев.
Или, вот, например, хранится в фондах Белорусского государственного музея газета "Червоная звязда" от 17-го февраля 1944 года. Газета являлась печатным органом Барановического подпольного обкома КП(б)Б. Статья "Жуткие еврейские погромы", в которой рассказывается еще о первой акции уничтожения в ноябре 1941 года.
По тексту, приведу только маленькие выдержки - "Пьяные немецкие жандармы и слонимские полицейские с утра громили еврейские кварталы. Детей выбрасывали через окна, были случаи, когда их, детей, живыми разрывали на части... На месте казни сошло с ума более 50 человек... Всей этой "кровавой пирушкой" руководили немцы-садисты: Шульц, Рейнерт, Штелле. В издевательствах и насилии отличились слонимские полицейские: Судовский Владимир, Боносяк Стефан, Мирончик Иосиф...
В июле 1942 года была проведена вторая массовая расправа над еврейским населением города... Немцы и полицаи бросали живых людей в огонь... Расстрелы и грабежи длились целую неделю...". Уцелели из гетто Слонима во время второй ликвидации и дошли до партизан меньше трехсот человек, а до конца войны из них дожили считанные единицы.
Вы один из них... Как Вам удалось спастись в тот страшный день?
Я.Ш. - В конце июня в городе появились новые немецкие армейские части, прибыл карательный батальон из прибалтов, украинские полицаи, да еще какая-та "мусульманская - восточная часть". Из сел в Слоним были переброшены еще дополнительные силы: белорусские полицаи, несколько сотен. В городе уже давно находились латыши-полицаи, но в начале лета из Латвии прибыл еще целый полицейский батальон. И люди в гетто поняли, что все идет к трагической развязке.
Люди притаились в домах, на работу почти никто не выходил, и председатель юденрата Квинт, так и не мог собрать рабочие команды.Мы запаслись водой и сколько смогли - пищей. Под землей у нас было вырыто хорошо замаскированное убежище, но мы с Герцем решили, что в него не пойдем.У нас, к большому пустому сараю, была сделана пристройка , заполненная дровами для топки. Середина была пустая, и через подвижную доску можно было зайти и выйти, маскировка хорошая, и снаружи незаметная. Вот там мы решили принять бой, в случае чего. Приготовили в сарае оружие: гранаты, два пистолета, ручной пулемет с дисками.
И в понедельник, 29-го июня, гетто было окружено немцами и прибалтами. Квинт, председатель юденрата, был вызван к воротам и застрелен на месте.Началась акция... Почти все жители нашего дома спрятались в убежище, но места всем не хватило, и наши родственники, семья Гарнковских, поднялась на чердак. Моя бабушка Бейла-Рохл, сказала, что прятаться не будет - "Это мой дом и я его не оставлю".Надела на себя шубу в этот жаркий день и отказалась спуститься в тайное убежище.
А Герц, я и Абрам, как и было решено - спрятались в пристройке. Голоса карателей уже были слышны. Мы отодвинули доску. Влезли, сидим тихо. В соседних домах уже немцы орут: Выходить! - стрельба, взрывы гранат. Заходят в наш двор. Те же крики: Выходить!.. Мы приготовились, наблюдаем сквозь щели. Во двор зашла группа карателей, среди них был уже знакомый мне гебитскомиссар Эррэн. Стоит, слева на ремне "парабеллум", смотрит на дом. Солдаты стали бросать внутрь дома гранаты и "зажигалки", наш дом задымил, загорелся, и в это время мой двоюродный брат Гарнковский спрыгнул с чердака вниз. Выстрел карателя, и брат, убитый наповал, упал на землю. Послышались аплодисменты, голос Эррэна - "Браво, литовец!".
И вдруг из объятого пламенем дома вышла моя бабушка Бейла-Рохл, вся в огне , и пошла прямо на немцев. Крики и смех: - Смотрите на горящую ведьму! а она, очень медленно, шаг за шагом, приближалась к ним. Никто не стрелял. И тут, господин гебитскомиссар Эррэн, правой рукой выхватил "парабеллум" из открытой кобуры и выстрелил в бабушку три раза. Медленно, на наших глазах, горящий клубок свалился на землю... Мы были уверены, что наступает и наша последняя минута, обнялись на прощание. Думали, что наша семья уже задохнулась в убежище... Трупы бабушки и брата во дворе... Горит наш дом, хоть к счастью, ветер не в нашу сторону.
Слышим, как один солдат говорит офицеру - "Сарай поджигать?". Тот обошел вокруг - "Оставь, он пустой, здесь никого нет". Они стояли рядом с домом еще минут 10-15, потом ушли. Мы хотели выйти наружу, но Абрам не разрешил, подал знак. Он заметил, что неподалеку остались еще солдаты. И мы сидели в тайнике дальше, оплакивая родных, слышали рядом близкие выстрелы, но не понимали в чем дело. Как оказалось, это наш брат Реувен, выскочил из застилаемого удушающим дымом убежища и побежал к реке. Прошло еще долгое время, и вдруг мы услышали шорохи и голоса. Из-под догорающего дома начали выходить: первой выбралась моя сестра Рая, она обожгла все руки о горящие головешки. Потом появились все остальные, и мы кинулись навстречу, помогли им выйти наружу. Счастью нашему не было границ, но мать плакала - "Не усмотрела, одного сына уже нет". Мы собрались, взяли оружие, что было из еды, дождались темноты и все вместе - долой из гетто, побыстрее, подальше... Ночью, быстрым шагом мы удалялись от города, по дороге к нам присоединялись еще уцелевшие люди из гетто. Собралась большая группа, человек двести. В основном это были вооруженые подпольщики гетто. Дошли до лесного массива, рассвело, и идти дальше было опасно. Мы решили переждать день и ночью снова продолжить движение в направлении на Рафаловские леса, там партизаны. Абрам Докторчик и мой брат Герц шли проводниками, оказывается, что дорога к партизанам была им знакома. Но такой большой группой нам не дойти, сразу заметят. Решили разделиться на несколько мелких групп, в каждой свой проводник, и в обход деревень и дорог идти дальше. Мы знали, что немцы обязательно проведают, что кто-то из гетто смог ускользнуть в леса, и что погоня за нами неизбежна. И действительно, где-то в полдень следующего дня, на опушке леса раздались выстрелы и взрывы гранат. Это продолжалось минут пять, а потом наступила тишина. Прошло еще время, и такая же история повторилась в другом месте. Немцы знали, что среди бежавших из гетто, возможно, есть и вооруженные люди, а зайти в густой лес, где за каждым кустом не знаешь, что тебя ждет, - опасно. Так они нашли тактику. Наделать много шума стрельбой и гранатами, а в перерывах слушать - откуда доносится детский плач и крики? Как не удивительно, но то, что немцы задумали, мы поняли инстинктивно. В нашей группе около сорока человек, были и дети, мы продвигались тихо. К нашей группе присоединилась семья с годовалым ребеноком. Мы не могли остановить его плач.
Люди затыкали уши, предлагали им уйти, оставить нашу группу, но они не хотели, боялись. Итак, после очередной стрельбы, молодой отец взял из рук жены орущего ребенка и удалился, сделал несколько шагов и исчез в чаще деревьев. Все знали, что произойдет, все молчали, никто не пытался его остановить. Когда он вернулся и обнял супругу, то зарыдал. У остальных - мертвая тишина, никто не поднимал глаз, каждый думал, что он виновен в том, что сейчас случилось. И вдруг, снова плач, как будто из под земли... Отец вернулся туда. Опять все молчали, никто не попытался помешать. Абсолютная тишина. Он вернулся... Ужас и боль объяли всех нас, все чувствовали дикий стыд и позор, но не знали как это выразить . Мы сразу поднялись с земли и удалились от этого места, не в силах осмыслить и смириться с тем, что произошло. Для попытки спасения наших жизней нам пришлось убить ребенка... Где в истории войн такое было, что чтобы остаться живым, надо было убивать своего ребенка?..
Но мы дошли до партизан. Два человека от нашей группы пошли вперед на разведку и вернулись с двумя представителями из партизанского отряда. Одного из них я сразу узнал, это был именно тот человек, который тогда на чердаке передал сверток с пистолетом моему брату. Григорий Андреевич Дудко, из отряда имени Щорса.
Мы сделали еще один переход и приблизились к пустому хутору, под названием "Военкомат". Это в районе Волчьи Норы, около деревни Окуниново. По пути партизан нам рассказал, что два дня назад к ним приволокся измученный и оборванный молодой парень. Он очень заикался, и почти невозможно было понять, о чем он хочет рассказать. Поняли только одно, что он смог удрать из горящего дома, а его семья вся погибла. Подошли к "Военкомату", стоят цепью вооруженные партизаны. И вдруг раздался крик-"Мама!". К нам навстречу бежал брат Реувен, оказывается - он спасся!..
Нас накормили. Мы сидели на траве, над нами было голубое ясное небо, и с трудом верилось, что мы на свободе, что мы продолжаем жить!..
Нам сказали, что командование партизанского отряда имени Щорса решило: молодых, тех, кто пришел с оружием - зачислить в партизанский отряд, всех остальных - отправить в семейный лагерь. Так началась наша партизанская жизнь.
Г.К. - Что представлял собой партизанский отряд имени Щорса?
Я.Ш. - Командовал отрядом лейтенант Павел Васильевич Пронягин.Комиссаром был Григорий Андреевич Дудко, а начальником штаба являлся капитан-кадровик Карп Емельянович Мерзляков. В отряде, на тот момент, было около трехсот человек: окруженцы, "примаки", беглецы из концлагерей для военнопленных, и немного местных, в основном из комсомольского и партийного актива .
Отряд разделялся на четыре группы (роты).
51-я группа, самая малочисленная, командиром был Мишка-"Повар"
52-я группа, командовал этой группой Кузнецов.
53-я группа, состояла из местных, командиром был палач и пьяница по фамилии Бобков.
54-я группа под командованием Леонтьева была наиболее многочисленная, и самая боевая, она полностью состояла из кадровых красноармейцев.
Очень скоро в отряде появилась и 55-я боевая группа.
Г.К. - Как встретили в отряде беглецов из гетто?
Я.Ш. - Из прибывших в отряд отобрали свыше ста молодых вооруженных еврейских ребят и назначили их в 51-ю группу. Но командир Мишка-"Повар" и все партизаны группы категорически отказались быть вместе с нами, с евреями...
Для нас это был страшный удар, ведь мы, все, с такой верой и желанием, мечтали воевать и мстить, а тут... В личных беседах нам эти партизаны открыто говорили: Ну какие вы вояки? Вас тысячами, как баранов гонят на убой, а вы? Никакого сопротивления, никакой борьбы!.. И когда старый коммунист Делятицкий спросил - "А в каком лагере для пленных вы подняли восстание? А что, вас, тысячами не убивают, как и нас? Где, в каком лагере, вы поднялись на борьбу? Вы бежали в леса, мы тоже. В чем вы нас упрекаете?". Но никто его не удостоил ответом. Потом я понял, что главная причина в нежелании партизан брать евреев в свою боевую группу была следущая: они были уверены, что немцы сделают все возможное, чтобы уничтожить евреев, и те, кто будет с ними рядом, также погибнут первыми. К сожалению, нацистская пропаганда и ненависть к евреям не имела границ и заразила многих партизан... Да, 80% нашего пополнения не имело никакой армейской подготовки, как и большинство новых партизан. В Красной Армии почти никто из нас послужить не успел, и только малая часть людей, таких, как, например, бывший капрал Бандт, служила в польской армии. Но наше стремление мстить и воевать - было неудержимо и безгранично. Из командования отряда, только Карп Мерзляков относился к нам с великим предубеждением, если не сказать - с ненавистью, но мнение Пронягина и Дудко было решающим.
Мишку-"Повара" с его бойцами передали в другую группу, а 51-ю группу решили сделать отдельной еврейской ротой из 4-х взводов. Командование группой охотно согласился принять кадровый старший лейтенант еврей Ефим Федорович. Участник финской войны, бывший начальник штаба батальона, он смог сбежать из немецкого лагеря для военнопленных в Белостоке. Сам Федорович был родом из Гомеля.
Нашли среди командиров-кадровиков еще одного "замаскированного еврея", лейтенанта Ефима Борисовича Подольского, которого все звали "Фима", его назначили командиром 1-го взвода. Командовать вторым взводом добровольно согласился русский партизан, старший сержант Василий Волков. Третий взвод принял под командование наш Абрам Докторчик. Командирами разведывательных отделений были назначены подпольщики Кремень Зорах и мой брат Герц. Им сразу поставили задачу - вернуться в гетто, вывести оттуда еще уцелевших, и принести в отряд оружие, спрятанное в многочисленных тайниках в Слонимском гетто. К нашей группе был также присоединен санитарный взвод под командованием доктора Блюмовича. За несколько дней, прошедших после нашего прибытия в отряд, к партизанам пришло еще более двадцати "новых" ребят, спасшихся из гетто. Мы все были вооружены, ручной пулемет в каждом отделении, было и по два. У меня был танковый пулемет ПД, с дисками на 69 патронов.
Перед нами выступил комиссар Дудко. Он сказал - "Бейте гитлеровцев, убийц вашего народа! Бейте их без страха и без жалости! Мы вам поможем!".
Начали нас сразу обучать военному делу: как передвигаться, маскироваться, учили, как правильно перебегать - упал, отполз в сторону, отметил новый рубеж, быстро поднялся и вперед, и так далее. Много времени отдавалось изучению оружия и уходу за ним:
Во время, так называемых, учебных занятий, наши отделения стали выходить на мелкие диверсионные задания: делали завалы на дорогах, спиливали столбы связи, из засад устраивали внезапные обстрелы полицейских, разбирали рельсы "на железке", а наши подрывники уже пустили под откос свои первые немецкие эшелоны.
Вся моя семья была в отряде в одной 51-й группе: Герц в отделении разведки, я - пулеметчик в первом взводе, Реувен - рядовой в хозяйственном взводе, там же поваром была моя мама, и отец - ответственный за топливо и охрану. Двое маленьких братьев с ними. Сестра Рая стала санитаркой в медицинском взводе.
Г.К. - Мы с Вами по ходу интервью подошли к очередному этапу Вашей жизни.
Два года Вы провоевали в лесах Западной Белоруссии, и многое Вам пришлось испытать и пережить за эти годы. Я прочел в свое время Вашу книгу воспоминаний "Приговор", изданную на нескольких языках, и немного удивился тому, что о партизанской войне Вы в ней рассказывали весьма сдержанно. А мне Вам хочется задать немало вопросов касающихся деятельности партизанских бригад, в которых Вам довелось воевать. Спросить о судьбе командира партизанского отряда Павла Пронягина.
Задать вопрос о межнациональных отношениях в Ваших бригадах... Я заранее уверен, что некоторым "ура-патриотам" мои вопросы и Ваши ответы не понравятся. Но готовы ли Вы, полностью и откровенно, рассказать о своей партизанской жизни?
Я.Ш. - Мне сейчас 88 лет. Что мне теперь скрывать? Что терять?.. Задавайте ваши вопросы.
Г.К. - Атака отряда на райцентр Коссово. Как это происходило? Что Вам запомнилось ?
Я.Ш. - Второго августа на рассвете нас подняли по тревоге, приказали построиться в полном боевом снаряжении. Собрался весь отряд, стало понятно, что мы идем не на мелкую операцию. Приказали начать движение по лесному массиву, сообщили интервалы в движении между группами и сказали, что о боевом задании объявят позже, на ходу.
Как раз перед этим в отряд пришла из Слнма еще одна группа евреев под командованием Кременя, они принесли с собой много оружия и боеприпасов. Среди них была молодая жена моего командира отделения Давида Блюменфельда, - Лиля. Он увидел ее, и, получив разрешение, вышел из строя и обнял свою супругу. Блюменфельд даже не предполагал, что Лиля осталась живой во время акции в гетто. Они расцеловались, и сразу, попрощавшись, Блюменфельд бегом вернулся в строй. Через сутки Давид был убит в бою... Мы шли дальше, большая сила, почти пятьсот бойцов. Понимали, что идем на серьезное дело. Шли с привалами, разведка впереди, обходили села и пастбища, и к вечеру нам приказали остановиться. Сказали, что до цели - десять километров. Двухчасовой переход. Приказ: на рассвете атакуем районный город Коссово Брестской области. Там немецкий гарнизон, рота литовцев и местные полицаи. Задание: уничтожить врага, взять оружие и медикаменты. К рассвету мы вышли на исходные позиции, получили направление для атаки, ориентиры справа и слева, и стали ждать сигнала. Оказалось, что к операции подключился также отряд имени Чапаева и его задача - перерезать дорогу к райцентру и не допустить подхода немецких подкреплений.
И когда раздался сигнал на атаку, мы побежали вперед, и как-то не сразу заметили, что наш взвод продвигается через территорию гетто. Увидели испуганные лица, евреи не поняли, что происходит, но, наверное, слышали как мы между собой перебрасываемся словами на идише. И бросились к нам с протянутыми руками - "Идн! Идн!". Но нам было некогда, мы бежали вперед, к площади. По нам открыли стрельбу, мы залегли, и ответили прицельным огнем. Приказали бить по колокольне, оттуда по нам стреляли шквальным огнем. Поднялись в атаку, и тут рядом со мной упал сраженный Давид... Мы снова залегли и бешеным огнем били по целям, я сменил диск в пулемете. Слышу голос Федоровича - "За мной! Вперед!". И снова мы ринулись на немцев, заняли здание полицейского участка, немецкую комендатуру, и казармы литовцев.
Вокруг - множество трупов. А потом мы стали вершить расправу.Литовцы на коленях умоляли нас, оставить их в живых. Я такого еще не видел...Те самые "мужественнные литовцы", которые хладнокровно и безжалостно расправлялись с безоружными жертвами в гетто, умоляют о сохранении им жизни?!Нет, такого не будет никогда... Поубивали их... Забегаем в здание райбольницы, все койки заняты больными, мы развернулись назад. Как говорится, "лежачего не бьют", но тут пришел Пронягин с каким-то местным, и тот стал показывать - Этот больной, этот тоже, а это - полицейский. Нашли человек двенадцать полицаев, спрятавшихся здесь под видом больных. Постреляли их на месте. Доктор Блюмович стал грузить медикаменты из больничного склада. И когда весь гарнизон, казалось, был полностью уничтожен, с костела по нам снова открыли огонь из ручного пулемета.
Пронягин приказал - "Взять живьем!". Взяли. Оказался местный полицай. Повели его домой, к семье. И там их всех, прямо в доме... пристрелили... У партизанской войны свои законы... На обратном пути я заметил, что все обитатели гетто в движении, куда-то уходят. Здесь уже прошла первая акция уничтожения гетто, и к моменту нашей атаки на райцентр в гетто оставалось чуть больше двухсот евреев.
Кто решил, что надо бежать в города в границах Рейха, где по слухам евреев не убивают, кто самостоятельно уходил спасаться в леса. А молодые ребята пошли к нам.Меня за руку схватил какой-то парнишка - Я с тобой - Хорошо, пошли, только руку оставь. Звали его Берл Евшицкий. Назад мы возвращались воодушевленными, знали, что тоже можем убивать в бою, что теперь мы не стадо овец. Эта операция имела большое значение. Известие о разгроме гарнизона в Коссове, быстро разнеслось по окрестностям, и евреи из еще не ликвидированных гетто, стали убегать в леса. А полицаи, отправляли свои семьи из деревень и сел в районые центры, под защиту немцев, боясь партизанской мести. Теперь, каждый, кто шел в пособники к оккупантам, задумывался дважды, а стоит ли ему и его семье так рисковать. Мы вернулись в свой лагерь, имея в роте потери: десять убитых и раненых.
Г.К. - Семьи полицаев тоже уничтожались?
Я.Ш. - Не всегда и не везде. Но было такое нередко, что сейчас скрывать...Мне лично их жалко не было. Они наших еврейских малых детей живьем сжигали, да на куски разрывали, так почему я должен был переживать за полицейское отродье? Истребляли все полицейское семя, всю их породу. Око за око...
Убийство гражданских, родственников предателей, в жестокой партизанской войне - дело почти обычное... И вы это и без меня знаете. Просто многие не хотят об этом рассказывать... Но была одна, совершенно невинная жертва, которую мне до сих пор трудно осмыслить... Диверсионное отделение отряда под командованием Павла Кочерганова получило приказ пустить под откос немецкий эшелон , идущий на восток, на перегоне южнее станции Лесная, это на магистрали Брест -Москва. Пронягин приказал моему ротному Федоровичу придать подрывникам двух пулеметчиков из 51-й группы, и к Кочерганову послали меня и моего второго номера Люстека Метека.Пошли всемером: пять подрывников и мы, двое, для охраны и прикрытия.
До цели - две ночи пешего перехода, двигаемся только с наступлением темноты, обходя населенные пункты, избегая встреч с местным населением. Днем маскируемся и отдыхаем. С собой несем два ведра тола (вытопленного из снарядов), боеприпасы и еду. На исходе второго дня заняли позицию, и ждали сумерек, чтобы незаметно подобраться к железнодорожному полотну. Я с Люстеком - в боевом охранении. Вдруг заметили, что кто-то приближается к опушке леса, и движется в нашем направлении, сразу позвали Павла. Наблюдаем, и нам стало понятно, что это молодая девушка-пастушка. Мы были хорошо замаскированы, но надо же было такому случиться, что она наткнулась прямо на нас. Она испугалась, громко вскрикнула - "Ой!Вы кто? Неужели партизаны?!".
После короткой паузы завязалась беседа. Павел спросил ее, есть ли в деревне немцы и полицаи, и что она ищет в лесу? Девушка успокоилась, сказала, что ее зовут Настя, в лесу она ищет корову, которая не вернулась с пастбища, а в деревне есть свои полицаи, да иногда приезжают немцы на машинах. С ее лица исчезли последние признаки волнения, и она радостно сказала, что слышала о партизанах, но впервые видит, какие они в жизни, и снова воскликнула - "Ой! Девки в деревне мне не поверят"... Наша беседа становилась все более непринужденной и доверчивой, и, тут, Павел, почти не принимавший участия в разговоре, приказал всем ребятам углубиться в лес, а мне остаться с ним на месте.
Я продолжал беседовать с улыбавшейся Настей, и вдруг заметил, как Кочерганов одел штык на ствол своей винтовки СВТ. Ужас свершившегося я не могу передать, хоть и прошло больше шести десятилетий. Павел заколол ее ударом штыка. Еще в воздухе звучал ее голос, но Настя, уже мертвая оседала на землю. Я оцепенел, но из меня вырвалось - За что!?! Павел надрывно огрызнулся - Разговорчики!!
Подбежавшие ребята затянули тело девушки глубже в лес, кое-как замаскировали, и снова кинулись к "железке", выполнять задание. На подходе к железнодорожному полотну, Павел, не глядя в мою сторону, но явно обращаясь ко мне, буркнул:- Мы получили приказ, во что бы то ни стало - выполнить задание. Понятно?!
В какой-то степени его "поступку" можно было найти оправдание.Настя - "лишний свидетель", могла бы просто случайно проговориться и выдать нас , и всей группе подрывников пришлось бы погибнуть в неравном бою...Но не всегда получается так, как того хотелось бы...
Ребята заложили заряд тола, натянули провода, все замаскировали так, что не заметишь. Мы с пулеметом для прикрытия залегли в метрах ста от подрывников. Ждем, время тянулось очень медленно. На рассвете по шпалам прошел патруль, ничего не заметив.
А потом, нарушая утреннюю тишину, послышался громкий стук колес приближающегося эшелона. Замерло все: дыхание, мысли, и смутная тревога сковала тело. Вдруг, слышим, глухой хлопок. Что это? Не хотелось верить, но это не был взрыв, которого мы с таким напряжением ждали. Произошло непредвиденное, граната в заряде взорвалась, а тол не сдетонировал, и сокрушительного взрыва, который должен был скинуть под откос немецкий поезд, так и не случилось... Я очень много страшных вещей увидел на войне и в лагерях, но лицо этой Насти я до сих пор часто вижу во сне...
Я так хочу, чтобы она нас простила...
Г.К. - Вы сказали, что Вашу семью из отряда Щорса отправили "в шалман". Что это означает? Мне партизан Борис Гинзбург на этот вопрос отвечать не стал, а посоветовал именно у Вас спросить значение этого "термина".
Я.Ш. - "Отправить в шалман" на партизанском языке означало следующее - когда отряд уходит в рейд или движется на прорыв из блокады, то сразу отряды избавлялись от местных жителей, оставляли их на месте, фактически - на верную смерть. В "шалман" гнали только евреев: женщин, пожилых людей и детей, при этом забирая оружие у тех, у кого оно было, и не оставляя вооруженной защиты. Оставляли на погибель. Все это объяснялось командирами желанием не ограничивать мобильность отряда, но истинная причина была не в этом. Я никогда, ни разу не слышал, чтобы какие-то партизанские отряды оставили без вооруженной защиты, на съедение и на расправу немцам и полицаям беженцев-белорусов из семейных партизанских лагерей... Просто "изгнать в шалман", без весомых на то причин, из отрядов могли и молодых евреев-партизан, как это произошло в нашей 51-й группе в сентябре 1942 года , во время прорыва отряда Пронягина на восток, на соединение с Красной Армией, и весной 1943 года, когда я, уже лично пережив один такой "шалман", воевал в бригаде Васильева.
Г.К. - Приведите конкретные примеры, а то читатели Вашего интервью скажут, что эти заявления голословны и беспочвены. Когда и при каких обстоятельствах подобное происходило? И как проходил прорыв отряда Пронягина на восток?
Я.Ш. - Вскоре после взятия Коссова, командование отряда приняло решение уходить на восток, к линии фронта. Пронягин и Дудко пошли в авангарде с тремя группами - с 52-й, 54-ой и 55-ой. Наша 51-я группа двигалась замыкающей под командованием начштаба Карпа Мерзлякова. А 53-я группа Бобкова оставалась на месте, поскольку там все партизаны были местные, жители окрестных сел. Когда объявили команду строиться, то нас вызвал Мерзляков и объявил, что он приказом оставляет на месте наших родителей, и трех младших братьев. Объясняет: впереди ждут тяжелые бои при переходе железнодорожной магистрали Брест-Москва, и как только мы прорвемся, и удачно перейдем эту трассу, то он пошлет людей забрать нашу семью. Действительно, мы не знали, что ждет нас впереди. Определенная опасность, конечно, была, но не больше, чем здесь и сейчас . Все наши просьбы отменить приказ оказались бесполезными, а Пронягина и Дудко уже рядом не было, они ушли вперед с первыми группами.
Я, Герц и Рая, подошли к родителям и к маленьким Реувену, Ури и Ехиэлю, стали прощаться, сказали - Мама, как только перейдем опасную полосу железной дороги, то сразу вернемся за вами. Но мать ответила - Дети мои, идите с Богом, пусть он вас хранит! Мы больше уже никогда не увидимся - Мама, перестань, что ты такое говоришь...А она опять - Дети мои, храни вас Господь! Последний раз вас вижу...Эти слова матери очень тяжело на нас подействовали, грызли душу, все время звучали в ушах. Отец был более оптимистично настроен. И мы ушли с группой на восток.
Наше продвижение было нелегким. Постоянные атаки, с боями и серьезными потерями мы перешли железную дорогу и центральное шоссе, охраняемое немцами и полицаями.
Весь отряд соединился. Разведка доложила, что на нашем пути деревня Гавиновичи, где немцы открыли школу пулеметчиков для полицаев-добровольцев и для мобилизованных. Пронягин, учитывая потенциальную опасность этой школы, решил ее уничтожить.
54-я группа Леонтьева и 51- я группа Федоровича, 10-го августа атаковали эту деревню. После короткого боя помещение школы было захвачено, много полицаев было убито, но человек сорок попало к нам в плен. По приказу командира добровольцев отделили от мобилизованных. Первых - расстреляли на месте. Вторых - переписали по фамилиям, и командир Пронягин сказал им - "Мы оставляем вам жизнь! Возвращайтесь к себе домой и расскажите всем, кто хочет помогать оккупантам и изменить Родине, всем, кто хочет поднять на нас оружие - что каждый предатель будет расстрелян как бешеная собака, как эти сволочи!" И указал рукой на длинную шеренгу тел расстрелянных добровольцев. И, как потом нам стало известно, массовая мобилизация белорусов в полицию была сорвана. Многие, как только получали повестку, сразу прятались или удирали в лес.
Бой в Гавиновичах был нелегкий, и я благодарил судьбу, что мне не пришлось быть среди тех, кому досталось выполнить "приказ Сталина" и расстрелять пленных полицаев.
Одно дело, когда ты стреляешь в бою, берешь на мушку врага, и не видишь лицо того, кого ты сейчас убьешь, и другое дело, когда ты стоишь с винтовкой наготове напротив, перед ним, в трех метрах, и прямо смотришь в глаза... Но прошло время, и я научился спокойно убивать в упор, не отводя глаз. А мы прорывались дальше на восток. Ежедневно бои, стычки. Подходим к деревне Чемелы под Щарой, там располагались склады фуража для лошадей. Через реку был построен мост, имеющий стратегическое значение, и сильно охраняемый немцами и ротой украинских полицаев. Нам приказали уничтожить склады, перейти на другую сторону реки, и сжечь за собой этот мост.
И вот, 4-го сентября 1942 года отряд разделился на две части. Наша 51-я группа атаковала комендатуру в Чемелах, а остальные силы штурмовали мост. Бой был тяжелый, в нашем отделении погибло три человека, в том числе второй номер моего пулемета Люстик Метек, польский еврей. От разрыва связки гранат, брошенной на нас, Метек был смертельно ранен, а я получил контузию и легкое ранение. Взрывной волной у меня выбило пулемет из рук. Метек, умирая в муках, просил меня - "Яша, добей!". А у меня оставались только гранаты. В самый разгар боя, ко мне подполз Герц, притащил мой пулемет, иначе все могло закончиться для меня плачевно, за утрату оружия в отряде полагался расстрел. Бой закончился, мы сожгли склады, комендатуру и мост, и перешли в болота Полесья. Наверное, немцам надоели частые и болезненные удары нашего партизанского отряда. Разведка донесла, что на окольных железнодорожных станциях, с эшелонов снимают армейские части, следующие на Восточный фронт, и им поставлена задача - уничтожить "лесных бандитов".
На помощь частям вермахта придали батальон местных полицаев, несколько украинских полицейских рот, а из Телехан Пинской области, на лодках, по 10-му шлюзу соединяющему реку Щара с рекой Ясельда каналом Огинского, привезли латышей - эсэсовцев из 18-го полицеского батальона. Те самые латыши, которые безжалостно убивали евреев во время летней акции по ликвидации Слонимского гетто. Одиннадцатого сентября наш отряд прижали к реке в районе Добромысль-Волько. Нас обстреливали из орудий и минометов, все броды через реки оказались блокированы, над нами стали кружить немецкие самолеты. Казалось, что окружение полное, выхода нет. Разведка доложила Пронягину, что и где происходит. И тут командир принял решение: весь обоз оставить, лошадей отпустить, тяжелое оружие разобрать и спрятать (у нас были две 45-мм пушки, несколько минометов и два грузовика). И уходим в болото - командир вошел в него первым, и все гуськом пошли за ним. Направление: юго-восток. Пронягин решил атаковать самое укрепленное место в немецком кольце болкады, именно там, где немцы не надеялись, что мы покажемся. Это место обороняли латыши из 18-го батальона.
По пути, в одном столкновении был тяжело ранен комиссар Дудко. Его решили оставить, занесли поглубже в кусты. С ним осталась партизанка Голда Герцовская. Мы думали, что они погибнут, но они выжили. Герцовская ухаживала за тяжелораненым комиссаром, и через какое-то время на них наткнулись проходящие рядом партизаны.
И вот, на рассвете, в густом тумане, мы приблизились к 10-му шлюзу. Увидели два узких мостика над каналом, длинное деревянное здание, где ночуют каратели. Один латыш сидит с удочкой и рыбачит, другой сидит у пулемета МГ и наблюдает за берегом.
Мы тихо подобрались поближе, ждали зеленой ракеты, сигнала к атаке. За минуту до атаки, ко мне обратился молодой партизан Малах и сказал - Знаешь Яша, я еще в жизни девушку не целовал. Я удивился - И только это у тебя в голове сейчас.
В небе ракета, мы поднялись в атаку, и через считанные минуты, в этой атаке, партизан Малах был убит. Мы открыли ураганный огонь со всех сторон. Пробежали один за другим через узкие соединительные мостики. Оба латыша: один у лодки, другой у пулемета - сразу наповал. Остальные атакующие стали переходить реку вброд и сразу вступали в бой. В результате - перебили всех латышей- карателей, но и у нас были большие потери: 13 убитых и больше сорока раненых. В нашей группе погибли Яков Грингауз, младший Малах и Ицхак Инберг. Среди тяжелораненых был наш командир старший лейтенант Федорович. Он лежал на земле в полном сознании, и отдал последний приказ - Добить его... Все уцелевшие бойцы группы стояли вокруг Федоровича со слезами на глазах. Никто не соглашался выполнить этот приказ... Федорович обратился к нашему врачу - Скажи им, что мне спасенья нет. Врач молчал. Все решил жребий. Он выпал на нашего партизана Розмарина, но тот категорически отказался стрелять в Федоровича. Тогда его лучший друг, наш партизан, сказал - Уходите, оставьте нас с командиром вдвоем.
Мы отошли вук выстрела догнал нас. Вернулись, быстро стали собирать тела погибших товарищей, чтобы успеть их захоронить. В результате этого тяжелого боя мы вышли из окружения, отряд имени Щорса стал готовиться к продолжению движения на восток....
И тут нам передают приказ: все раненые из 51-й группы остаются на месте, отряд уходит без них. Мерзляков, вместе с командирами других групп, надавил на Пронягина, сказав, что такое большое количество раненых будет непосильной обузой и балластом, пусть они организуют в лесу "больничный лагерь", мол, оставим их временно, потом "обязательно" заберем. Но оставили на месте, "отправили в шалман", только раненых из нашей группы. Да еще пришли забирать у нас оружие и боеприпасы, вцепились в мой пулемет, пришлось достать гранату и сказать - Всех подорву! Герц не был раненым, но он добровольно остался с нами. И моя сестра Рая, отказалась уходить с отрядом.
И когда отряд Пронягина ушел дальше, нам было до боли в сердце обидно, что с нами так поступили. Мы материли Карпа Мерзлякова, злились на наших товарищей по группе, которые по нашему мнению недостаточно решительно воспротивились этому произволу... И вряд ли мы бы долго продержались в этом лесу, окруженном с одной стороны каналами, а с другой немцами, если бы на нас случайно не нарвались партизаны из бригады "дяди Васи", дислоцированной в Краснослободском районе Минской области. Они забрали нас, бывших "щорсовцев", с собой, и привели в свой партизанский лагерь.
А отряд Пронягина так и не смог пробиться из Белоруссии к фронту. Им пришлось вернуться, он дошли до брестских лесов и здесь "щорсовцы" продолжили свою партизанскую борьбу. Павел Васильевич Пронягин стал начальником штаба у Сикорского, командира Брестского партизанского соединения, в котором воевало 11 партизанских бригад.
И когда Пронягин ушел из отряда, то Мерзляков, с новым комиссаром Егоровым стали добивать 51 -ю еврейскую партизанскую группу. Один из тех, кого мы освободили в гетто в Коссове, Захар Зимак, стал партизаном в нашей группе, с ним вы можете встретиться, он еще жив. Он вам расскажет, что там дальше происходило...
Г.К. - А если просто, привести здесь, в Вашем интервью, факты, рассказаные Зимаком?
Я.Ш. - Я думаю, что лучше все услышать из первых уст, от живого свидетеля.Потом никто не скажет, что мы с вами все это взяли "с потолка" с какими-то определенными целями. Я прекрасно знаю, что было с нашей 51-й группой в сорок третьем году, и очень многое могу вам рассказать, но люди, начиная от самого Пронягина, заканчивая Циринским и Докторчиком, и другими слонимскими партизанами, которые мне все это подробно поведали, уже ушли в мир иной, а Зимак жив и сможет подтвердить каждое слово.
Г.К.- Захар Зимак уже недавно дал интервью, и я не знаю, согласится ли он еще раз рассказывать о тех тяжелых военных годах: Но я тут поговорил по телефону с журналистом, который о Зимаке уже написал. Посмотрел текст, и поверите, стало грустно. Если все что происходило с 51-й группой, правда, хоть на 50%, то действительно - страшно... Слов не подобрать... Я сейчас одну небольшую "партизанскую" книгу взял для перевода на русский язык. В этой книге опубликованы отрывки из воспоминаний восьми бывших партизан, сбежавших в леса к партизанам из гетто и воевавших в 1942-1944 годах в отрядах в Западной Белоруссии и в Литве. Все они, после демобилизации из рядов Красной Армии после войны, разными путями добрались в Израиль из СССР в конце сороковых годов. И в их воспоминаниях хватает с лихвой разных "черных фактов", идущих в полный разрез с "советской историей партизанской войны", но то, что рассказал Зимак, как говорится , "захлестывает через край".
Приведу по свидетельствам Зимака, только несколько эпизодов.Когда отрядом имени Щорса стали заправлять Мерзляков и Егоров, то стали просто евреев подводить под расстрел. За короткое время расстреляли 8 человек.Причины - например: у девушки-партизанки нашли золотое кольцо, память о матери, но Мерзляков приказал ее расстрелять, за невыполнение приказа по отряду о сдаче золота. А кольцо то было только серебрянное, с позолотой.Другой случай - отряд двигался по заснеженной дороге, и у одного из партизан 51-й группы с саней упала винтовка в снег. Эту винтовку, вскоре, идущие следом, нашли в снегу и сразу принесли в штаб Мерзлякову. Приговор партизану - расстрел, с формулировкой - "специально бросил оружие, чтобы увильнуть от участия в боях". Отрядный палач по кличке Федька-садист, заколол партизана. И так далее...
Собрались евреи 51-й группы и пришли к начальнику штаба и к комиссару Егорову, выяснить, за что они так их ненавидят, и почему так жестоко расправляются с евреями - партизанами за каждый незначительный проступок. Несколько часов группа стояла у штаба на снегу , никто к ним не вышел. А на следующий день группу окружили люди Егорова и взяли на прицел, приказали положить оружие на землю. Комиссар Егоров заявил - "Вы вчера подняли контрреволюционный бунт, за это вы ответите! Зачинщики понесут жестокое наказание. И вообще, вы все буржуи, сынки богатеев и белоручки. Из-за вас страдал трудовой народ!". Старый партизан Альперт поднял вверх свои руки и ответил Егорову - "Смотри , комиссар, я пролетарий , и мои руки в трудовых мозолях, где ты здесь видешь буржуев? Посмотри на руки наших бойцов! Кто из них белоручка!?"... И в тот день Егоров так и не решился на действия, которые могли привести к кровопролитию в отряде, партизаны из русских групп его не поддержали, а просто развернулись, и разошлись по лагерю. А потом, в марте 1943 года Егоров собрал партийное собрание и объявил, что получил указание Центра, приказ об изгнании евреев из партизанских отрядов и о полном запрете на прием в отряд новых партизан-евреев. Не все ротные с ним согласились, тогда Егоров стал угрожать, требуя подчинения партийным директивам и так далее. Все равно, командир подрывников и командир разведки отказались выполнить этот приказ, оставив у себя человек 15 евреев, но 27 человек из 51 -й группы по приказу Егорова выгнали из отряда в "шалман".
Конечно, такой прямой недвусмысленной директивы Центр открыто никогда не давал, но кто тогда мог осмелиться потребовать у комиссара отряда предъявить этот приказ в письменный виде? В знак протеста с евреями ушел белорус, старый коммунист, сидевший еще в тюрьмах панской Польши, партизан Владимир Емельянович Пилецкий.И когда они отошли от отряда на четыре километра, то их ждала засада, посланная Мерзляковым, задачей которой было отобрать у евреев оружие, но вот собирались ли они убивать своих вчерашних товарищей по отряду? Зимак сомневается... Из засады раздались крики со всех сторон - "Ложись! Сдать оружие!". Тогда к засаде вышел Пилецкий и сказал - "Расстреливать нас собрались? С меня начинайте! Я белорус, старый подпольщик, давайте, стреляйте! Через несколько дней, прилетят десантники из Москвы, и за все, с вас спросят! Вас будут судить по законам военного времени!". И партизаны, находившиеся в засаде, после слов Пилецкого молча ушли в партизанский лагерь, оставив оружие евреям... В итоге, все 27 человек "изгнанных в "шалман" оказались в отряде имени Кутузова Пинского соединения.
А других бойцов из 51 -й группы просто разогнали и разбросали по другим отрядам.Зимак никого не обличает и не обвиняет, он просто спокойно рассказывает об этих эпизодах свое партизанской жизни.
Вы не хотите прокомментировать эти воспоминания Зимака?
Я.Ш. - Мне непонятно, а почему у вас возникли сомнения в правдивости его слов?Это еще только небольшая толика того, что можно рассказать на эту тему.Антисемитизм в партизанских отрядах в Западной Белоруссии был неприкрытым, жестоким, и об этом можно говорить еще долго. Только зачем? что этот разговор изменит? Но были все-таки в лесах и порядочные люди, и в немалом количестве.Такие как Павел Пронягин, комиссар Дудко, коммунист Пилецкий, семья Фидрик - отец и четыре сына, партизаны Волков, Гаранин, Авитесян, и многие, многие другие.
от же Зимак, в декабре 1942 года выходил из окружения с двумя партизанами-"кадровиками", украинцем , старшим лейтенантом Балановским, и русским, сибиряком Феофановым. У них почти кончились патроны, не было еды. И когда они нарвались на партизанский отряд, состоявший из беглых военнопленных, и командир этого отряда им сказал - "Русских к себе возьмем, а жиды пусть в лесу подыхают. Да мы их и сами можем прикончить", то эти кадровики, отказались оставить Зимака, и пошли с ним дальше, навстречу смерти.
Мой незабвенный геройский партизанский командир, смелый и честный человек, Павел Васильевич Пронягин, дорого заплатил за свою "дружбу с жидами". Многие "начальники" после войны не могли ему этого простить, но он не сломался, и остался благородным и мужественным человеком. Он приезжал ко мне в гости в Ригу в 1960 году и в Израиль в девяностых годах, и я еще встречался с ним в Бресте в 1993...
Мы много говорили с ним о тех страшных событиях, и Павел Васильевич сказал - "Яков, я сделал все что смог". Он действительно спас нам жизни. Самого Пронягина дважды пытались застрелить в спину, уже в отряде, те, кому не нравилось его доброе отношение к евреям. Не немецкие агенты пытались убить, а свои же партизаны, по указке начштаба действовали... Пронягин выжил только благодаря своим верным бойцам, была у него всегда под рукой группа преданных людей из человек пяти -семи, с которыми он начинал воевать еще летом сорок первого года... А когда Пронягин стал начальником штаба соединения, так "московским" комиссарам не понравилось, что в партизанах Пронягин женился на польской еврейке, и она родила от него ребенка. Приказали ее "убрать"...
Жена спаслась, а ребенок погиб при неясных до конца обстоятельствах. В 1944 году жена Пронягина ушла в Польшу, а в 1990 году она приехала уже из Америки на встречу со своим любимым человеком, с которым ее разлучили жестокие обстоятельства военного времени. Они смотрели друг друга так:, с такой любовью, нежностью и болью в глазах.
Понимаете... Очень многое зависело от конкретных командиров и комиссаров в отрядах.Почему Бринский и Линьков такого в своих бригадах не допускали?Почему такого явного, оголтелого и агрессивного антисемитизма не было в партизанских отрядах в восточной части республики? И даже в брестских лесах, не всегда было такое... Это можно как-то рационально объяснить?
А что вы думаете, в армии, в пехоте такого не было? Для кого-то мы были - боевые товарищи, а для кого-то - пархатые жиды... Когда к нам в Прибалтике привезли пополнение из западных украинцев и молдаван, так я в каждом бою ждал от них пули в спину...
Г.К. - А что произошло с Вашими родителями и младшими братьями?
Я.Ш. - Моего отца, Исаака Нахмановича Шепетинского, вместе с моим родным дядей Самуилом, убил пьяный командир 53-й партизанской группы Бобков, который оставался со своими партизанами в Рафаловских лесах, после ухода отряда Пронягина на прорыв к линии фронта. В октябре 1942 года на проселочной дороге возле деревни Окуниново, отец с дядей нарвались на Бобкова. Они везли на подводе картошку и продукты для семейного лесного еврейского лагеря, для тех, кого партизаны оставили в лесах после "шалмана". Все продукты дал им знакомый товарищ, белорусский крестьянин с хутора Заверше, моя мама была оттуда родом. Но Бобков обвинил их в мародерстве и застрелил прямо на дороге. Об этом я узнал в 1944 году от одной партизанки. Командир отряда Бобков, пьянь и бандит, вообще объявил себя над законом, он толком не подчинялся никому, власть не признавал, и убивал всех на своем пути, и евреев, и белорусов, но всегда был прощен командованием соединения, поскольку его отряд был местным и участвовал в боях, а сам Бобков считался лично смелым командиром.
В 1944 году, уже после освобождения Белоруссии, Бобкова, оставленного в тылу вроде на советской работе, застрелил кто-то в пьяной драке.Но я думаю, это его чекисты "сработали для профилактики", уж слишком "фигура" Бобкова была бандитской, а поведение - непредсказуемым...
А младший, восемнадцатилетний брат Реувен, в тот же день, когда не вернулся отец, пошел на его поиски, и погиб в перестрелке с полицаями.
А маму и двух маленьких братьев убили полицаи во время облавы на скрывающихся в лесах евреев. Это случилось 25-го марта 1943 года в районе Волчьих Нор.
В 1993 году, когда я приехал в Белоруссию, то от бывшего партизана Ивана Анищика узнал достоверно имена тех, кто расстрелял моих родных. Убийцы: братья-близнецы Михальчуки, из деревни Залесье. В 1945 году, их, обоих, как пособников оккупантов, осудили на 10 лет лагерей, но уже в 1953 году оба палача вернулись в свою деревню.
Г.К. - Как Вашу группу встретили в отряде "дяди Васи"?
Я.Ш. - Это был отряд, организованный под Белостоком из бывших "окруженцев" и пограничников. Отряд от границы тоже шел на восток, на соединение с Красной Армией, по пути увеличиваясь за счет местных жителей, "примаков", евреев, бежавших из гетто, и красноармейцев, сбежавших из лагерей для военнопленных - и к весне сорок третьего года в отряде было почти тысяча воруженных партизан. Отряд "дяди Васи" на восток не пробился, и расположился у реки Лани, вдоль старой границы СССР с Польшей.
Когда осенью сорок второго года, нас, бывших "щорсовцев", привели в партизанский лагерь, то "дядя Вася" - Василий Алексеевич Васильев, приказал нас зачислить в отряд и распределить по ротам. Я попал в отряд Ломейко, в котором тогда было всего человек 120-130. Евреев в отряде Ломейко тогда было немного, человек пятнадцать, отношение к нам здесь было менее агрессивным, и только немногие из местных белорусов открыто демонстрировали свою ненависть к евреям. Многие из евреев бригады Васильева сами уходили с оружием дальше, в минские леса, где были свои еврейские или русские отряды, где к нам относились как к равным, как к верным и надежным товарищам по партизанской борьбе. Но мы решили остаться в отряде Васильева.
Сестру Раю взяли в санвзвод, а я с Герцем оказался в одном боевом взводе.Герц погиб 14-го марта 1943 года.
Г.К. - Как это произошло?
Я.Ш. - Герц всегда добровольно шел на любое задание, в любом бою он был впереди, был первым. Мне кажется, что он сам искал смерти...Он очень сильно переживал, когда ему приходилось слышать разные анекдоты про евреев, или унизительные насмешки и замечания о "боевых способностях евреев".Мне он всегда говорил, что мы должны, обязаны, своим личным примером, доказать, что мы такие как все - не хуже, а может и лучше других партизан. Тяжелой дождливой осенью сорок второго года и во время суровых зимних боев мы принимали участие во всех крупных и мелких операциях. Особенно мне запомнилась атака на краснослободский гарнизон, где впервые взяли в плен эсэсовцев - голландцев.И не было случая, когда вызывали добровольцев на выполнение задания, чтобы рука Герца не была поднята вверх. Допустим, надо три добровольца на боевое задание. Командир взвода так и говорил - "Нужны еще двое, ведь Герц не пропустит"...
К сестре, в новом отряде, стал грязно приставать один из партизан, лейтенант из "окруженцев"... Решили с ним поговорить. Герц вызвал как-то его в сторону, они побеседовали, пожали друг другу руки. Лейтенант пообещал оставить сестру в покое и прекратить домогательства. Прошло немного времени, и снова наша сестра плачет, лейтенант не угомонился... Как раз, в это время мы атаковали райцентр Старобино, где находился большой и сильный гарнизон противника. Помимо немцев и полицаев в Старобино находился батальон СС, составленный из голландцев-добровольцев.
Атака получилась неудачной, немцы, скорее всего, знали о наших намерениях.Атаковали мы по окраинам, а не по центру села, подходили к Старобино незаметно, передовые группы имели маскхалаты. Герц был в группе, наступающей с севера, а я - в группе, идущей с южного направления. Бой сложился для нас не так, как мы планировали. Пришлось с большими потерями отойти в лес. Лейтенанта-"окруженца" среди выживших не оказалось, и никто не мог сказать, при каких обстоятельствах его убило.И тут я посмотрел Герцу прямо в глаза, и все сразу понял...
В тот день, когда Герца убили, меня, пулеметиа, вместе с моим вторым номером расчета по кличке "Володя-белорус", ночью поставили в "секрет", на охрану подходов к нашему лагерю. Остальные партизаны нашего отделения, десять человек, отправились на разведку в район Ганцевич. Мы только перед этим пережили сильную немецкую облаву на партизан, все время уходили от столкновений с немецкими армейскими частями, снятыми с эшелонов, идущих на фронт, для проведения блокады партизанского района. Поэтому, мы, постоянно ведя бои, были в непрерывном движении и вели разведку на всех направлениях. На рассвете, я увидел, как мое отделение возвращается с задания. Насчитал семь человек, а не десять... Не хватало троих, и Герца среди них не было... Командир отделения рассказал, что они вышли на опушку леса, и впереди, на расстоянии 500 метров была деревня Чудин. Три человека пошли на разведку, и, конечно, Герц был среди них. Они дошли до первых домов, потом послышались пулеметные очереди и взрывы гранат, стало ясно, что три разведчика попали в засаду.
Остальные семь бойцов, прождали полчаса, но из деревни никто не вышел, и командир отделения решил вернуться в отряд, и доложить, что в Чудине есть каратели, а судьба разведчиков неизвестна. Командир отряда приказал выслать в деревню целый взвод, и прояснить обстановку, что там произошло. Подошли к краю леса, и издали видим движение крестьян в деревне. Рассыпались в цепь, двинулись по снегу вперед, а врага в деревне - нет... Наткнулись на три трупа: Наши...
Тело Герца было особенно изуродовано, как сито проколото штыками. Заметил на левой ноге повязку, значит был ранен. Понесли их хоронить, а местные просят - только не на нашем кладбище, они боятся, что за это оккупанты накажут жителей деревни, и все сожгут. Рассказали, что у них были каратели-латыши, так они взяли несколько подвод и повезли своих убитых и раненых в Ганцевичи, но обещали вернуться...
Я смотрел на убитого брата, сильного и смелого человека, не знавшего страха в бою, служившего для меня примером. Я всегда им гордился, и вот он лежит на снегу... Мертвый, изуродованный, бледный, как-будто с застывшей улыбкой на лице.
Я не мог простить себе, что не пошел в эту ночь вместе с братом на разведку, а вдруг бы помог ему, первым бы заметил засаду и открыл огонь... Когда хоронили троих погибших партизан я смог с трудом сдержать слезы... Мы залегли, ждем, когда возвратятся латыши. Но подводы вернулись пустыми. Один из возчиков-крестьян рассказал, что на его подводе лежали убитый каратель, два тяжелораненых латыша , и сидел местный полицай. Из их разговоров он услышал, что одного раненого партизана хотели взять живьем, крикнули ему - "Бросай оружие! Встать! Руки верх!". Этим партизаном был мой брат Герц. Он, по их приказу, отбросил автомат в сторону, но сам встать не мог, только крикнул в ответ - "Я ранен в ногу. Помогите встать". И когда каратели - латыши приблизились к нему, чтобы поднять... - два взрыва... Вот и весь рассказ... Мой родной, красивый и незабвенный брат Герц искал геройскую смерть и... - нашел ее. Он хотел своей смертью доказать, что мы тоже умеем смело воевать и погибать с честью...
После гибели брата мной овладела апатия, на сердце осталась одна пустота. В апреле 1943 года была неудачная попытка дойти до старого места базирования семейного еврейского лагеря, но пробраться мне туда не удалось, и я продолжал воевать с тяжким грузом на душе, не зная ничего о судьбе родителей и младших братьев...
Уходя на очередное задание, я прощался с сестрой навсегда. Наверное, это заметили в отряде, у меня забрали пулемет, перевели в большую группу разведчиков, идущей в район Телехан, на организацию новых партизанских отрядов в районе 10-го шлюза Днепро-Бугского канала, и из "Яшки-пулеметчика", я стал "Яшкой-разведчиком". Отряды имени Фрунзе и имени Орджоникидзе послали к каналу по одному взводу, отряд имени Дзержинского - два взвода. Командовал нами Никулин. Через несколько месяцев, выполнив поставленную задачу, наша группа вернулась в свой отряд, назад к Ломейко, в Чучевичи, в бригаду Васильева.
Г.К. - Насколько интенсивной была боевая деятельность бригады Васильева?
Я.Ш. - Бригада постоянно вела ожесточенные бои, проводила многочисленные диверсии, а не отсиживалась в лесу... Васильев был боевым кадровым командиром, настоящим партизанским вожаком и его партизаны активно действовали.
И немцы, все время пытались разбить бригаду "дяди Васи", уничтожить и утопить партизан в болотах. Каждые два месяца против нас проводились крупные карательные операции, блокады, облавы и акции по ликвидации отрядов.Иногда, просто снимали фронтовые части вермахта с эшелонов, и бросали на нас.
Мы уходили глубже в леса, маневрировали, посколько знали, что у армейцев время на проведение антипартизанской операции ограничено, и, максимум, через 5-7- дней, они вернутся к железной дороге, и проследуют дальше, на фронт. После каждой такой операции, наши партизанские ряды удваивались, немцы сжигали села, расстреливали крестьян, и люди, спасаясь от смерти, бежали в леса. Немцы, после поражения под Сталинградом, уже не "церемонились", жгли целые деревни и убивали всех, кто был заподозрен в помощи партизанам.
Г.К. - Два года тому назад, я несколько раз встречался с партизаном Ароном Шером кадровым командиром РККА, лейтенантом, бежавшим из плена из Слуцкого концлагеря, и ставшим командиром подрывной группы в бригаде Васильева. Героический человек.
Он многое рассказал, но, вдруг, уже лично одобрив текст для публикации, отказался от появления его интервью на сайте, сказав, что еще не пришло время рассказать всю правду о той войне в лесах Западной Белоруссии, и он не хочет, чтобы в тексте была какая-то "негативная информация". Таким было его решение...
Но, из его рассказа, у меня сложилось впечатление, что бригада "дяди Васи" в основном вела бои не с немецкими подразделениями, а с вооруженными формированиями, созданными из белорусских, литовских, латышских и украинских полицаев, с батальонами "власовцев" и частями "Самоаховы", с "туркестанскими легионерами" и так далее... По сути дела, в основном, с его слов, в Западной Белоруссии шла "Гражданская война". Насколько такое суждение объективно?
Я.Ш. - Я с ним, в общем, в чем-то согласен. Большинство боев мы вели со всякого рода полицейскими и карательными отрядами, с частями, составленными из изменников Родины. Но и с немцам воевать тоже приходилось часто. И то, немцы ночью спят, отдыхают после операции, а латыши-полицаи их охраняют.
Просто, могу вам привести немало примеров - кого мы брали в плен, с кем сталкивались в боях, и вы сами сделаете выводы. Однажды мы сделали засаду на узкоколейной железной дороге, ведущей на Ганцевичи. Шел небольшой состав, мы вступили в бой. Убили человек двадцать в немецкой форме, а сорок человек взяли в плен. Среди них был только один немец, и его, пьяного "в стельку", сняли с паровоза.Все остальные были нацмены, бывшие красноармейцы, перешедшие на стороны врага. Их мы называли - "черножопые". Всех пленных погнали в лес, и двух километрах от железной дороги, на небольшой поляне, сразу состоялся партизанский полевой суд. Всех нацменов раздели до кальсон, и там же на месте расстреляли. Всех..., до единого...
Г.К. - У попавших в партизанский плен шансов выжить не было?
Я.Ш. - Я бы так не сказал. В сорок третьем году, когда уже действовал лесной партизанский аэродром в Пузичах, то всех пленных немцев уже не расстреливали, а доставляли туда, и самолетами отправляли в Москву. Тяжелораненых партизан оставляли помирать в немецком тылу, а пленных гитлеровцев отправляли на лагерные харчи, оставляли в живых, проявляли гуманность. У нас даже во взводе, как-то недели две жил пленный немецкий солдат, пожилой, лет сорока, ел с нами вместе, считай, что из одного котелка. Но тут случилась крупная немецкая облава, и при отходе его пришлось заколоть... Вот так... Тут еще много зависело от того, как пленный вел себя на первом допросе. Взяли мы как-то в плен голландца-эсэсовца вместе с одним полицаем-белорусом. Полицая убили на месте, а голландца привели к Васильеву на допрос.
Комбриг приказал мне остаться и переводить. Голландец сказал следующее - "Вы кто? Партизаны? А я с бандитами не разговариваю!". Его сразу "пустили в расход".
Полицаев в живых оставляли только мобилизованных.А тех, кто добровольно пошел на службу к немцам, уничтожали всеми способами, часто убивали их вместе с семьями, и полицаи отправляли своих родных в райцентры, под защиту немецких и полицейских крупных гарнизонов.
С перебежчиками поступали по-разному.К нам на сторону один раз перешли два бельгийца, и их зачислил в бригаду оцами.
А полицаев-перебежчиков проверяли, сколько крови на руках, не подосланы ли они к нам. Был у нас во взводе один полицай-перебежчик из Логишина, но начальники на него подумали, что он засланный к нам немецкий агент, и мне приказали его убить.Пришлось зарезать его штыком... Но с перебежчиками не торопились с расправой, разбирались, можно доверять или нет. Я хорошо запомнил, как мимо нас прошел сдаваться в плен целый крупный русский отряд с оружием и в немецкой форме, и вроде, говорили, что это "родионовцы", и нам приказали по ним не стрелять...Некоторые из них потом попали в наш отряд...
Г.К. - Со слов уже упомянутого мной партизана из бригады "Дяди Васи", после прибытия в Большой земли "десантников" и " особистов" из Москвы, немало партизан было расстреляно бригадными "особистами" без серьезной на то причины и вины, за самые незначительные проступки. Это так?
Я.Ш.- Особый отдел бригады полностью состоял из "восточников", которые любыми методами и средствами пытались доказать, что они нужны, что они "работают"... Причину расстрелять человека они всегда быстро находили. В отряде был свой палач, сибиряк низкого роста. В бою трус, а когда ему надо было привести приговор в исполнение, он аж светился от счастья. Штыком любил убивать...
Я не знаю, сколько наши "особисты" в общей сложности настоящих немецких шпионов-лазутчиков обнаружили и ликвидировали в отрядах бригады, но по нашим партизанским рядам они "прошерстили" здорово. Приговаривали к смерти за всякие мелочи.
Трое партизан взяли мед на пасеке, возвращаясь с задания, - расстреляны - "за мародерство"... Шли с задания, один партизан положил винтовку на телегу, курок за что-то зацепился, случайный выстрел... и убило политрука роты. Партизана - "к стенке"...
Идет взвод на задание. Одинь молодой парень упал в болото, и, выбираясь, случайно выстрелил в воздух. Расстрелян, как "немецкий агент", мол, пытался специально этим выстрелом подать знак немцам и выдать расположение партизан... Еврея-партизана за обручальное кольцо расстреляли, мол, не выполнил приказ, не сдал золото в штаб. Другого еврея, Ваксмана, убили, закололи штыком, как "пособника оккупантов", только за то, что его из гетто водили в здание СД мыть полы, он был там уборщиком...
И таких примеров я могу еще привести не один десяток, почему-то именно такие жуткие эпизоды намертво остаются в памяти...
"Особисты" постоянно искали шпионов в отрядах, и под "этим соусом", убирались и неугодные начальству партизаны, и кто хочешь... Могли обвинить в чем угодно, и не оправдаешься. Скажут нам, что такой-то, был немецкий агент и за это расстрелян, и кто мог доказать обратное? Кто тогда разбирался? Схлопотать пулю от своих "особистов", было проще простого.Чего тогда в лесах в немецком тылу стоила человеческая жизнь?.. Даже ломаного гроша за нее не давали. Мы тихо возмущались, и не более того...
А "московские десантники" держались от нас отдельной группой, выполняли свои диверсионные задания, и нас иногда придавали к ним для "черной работы на подхвате". Например, во время проведения операции "Рельсовая война", в 1943 году.
Г.К. - Что из этой операции Вам запомнилось?
Я.Ш.- За одну ночь было проведено множество подрывов железнодорожного полотна на разных участках. Запомнилось, что эта операция была для нас малокровной... В бригаде были очень хорошие минеры - подрывники: и наши, "доморощенные", и "московские десантники". Они постоянно меняли тактику и способы подрывов эшелонов. У немцев были специально обученные собаки для разминирования, натасканные на обнаружение тола, так наши подрывники сыпали тол в песок через каждые 15 метров, и собаки "сбивались со следа"... Участок железной дороги Лунинец-Брест для немцев стал сплошным кошмаром, они никак не могли обеспечить надежную защиту для своих железнодорожных составов , следующих на восток.
Г.К. - Как осуществлялось обеспечение бригады продовольствием? Все-таки почти 2.000 человек, попробуй прокорми...
Я.Ш. - Постоянно проводились "хозяйственные операции", целью которых было обеспечение отряда продовольствием. Мне неоднократно приходилось в них участвовать. Часто, во многих домах, мы находили награбленное "еврейское добро". Как-то раз наткнулся на маленькую скатерть, которой накрывали субботнюю халу во время молитвы и зажигания свечей, взял ее с собой, как талисман, и всю войну эта скатерть была со мной.
Каждый партизан старался для себя сделать НЗ: сухари, кусок сала, а если повезет, даже пару банок трофейных немецких консерв. Горький опыт голода во время немецких блокад заставлял нас и самих о себе заботиться.В этих вылазках за провиантом нередко происходили всякие опасные случаи.
Как-то пошли на "хоз. операцию", за продуктами. Четыре пустых подводы, их вел со своими партизанами взводный, по фамилии Захаров. И нас было: восемь конных разведчиков, разбитых на четыре пары. У меня была кобыла, слепая на один глаз.
Мы как-то отбили коней у мадьяр. В одном месте наткнулись на группу рабочих из "мадьярского стройбата" (трудовой батальон), которых охраняли на месте работы венгры - всадники. Мы их обстреляли, дали несколько очередей, и охрана сбежала. Подходим, а все "стройбатовцы" - евреи из Будапешта. Я позвал их с собой в отряд, но старший среди них сказал мне - "Наши семьи остались в Венгрии заложниками. Нас уже много раз предупреждали, что если хоть один из нас уйдет в лес, сбежит к партизанам, то все семьи будут расстреляны"... Мы захватили в тот день шесть лошадей, пять разобрали другие разведчики, а мне досталась эта, "слепая". Поехали парами на разведку пути, Захаров с подводами идет сзади по лесной дороге. Встречаем с напарником Володькой двух женщин, спрашиваем - "Немцев или полицаев видели?". Отвечают - "Нет, а вот ваших. , партизан, видели, они, лесом, вон туда, вперед прошли , человек двадцать, все как вы одеты. Они нас не заметили". А мы знали, что никаких других партизан в этом районе быть не могло. Вернулись к обозу, я доложил Захарову, что нас ждет засада. Пьяный Захаров, стал на меня кричать, материться. Орал на меня "как резаный", что я трус, и чтобы я слезал с коня, если мне засады мерещатся. Снова поскакали с напарником вперед, проехали километра два по лесной дороге. Перед нами маленькая речка-канава, через которую перекинут мостик. Моя лошадь вдруг стала беспокойной, вместо рыси идет шагом, я тоже насторожился, вытащил ноги из стремян. На подъеме к мосту вдруг лошадь остановилась как вкопанная, и, через несколько секунд, встала на дыбы и сбросила меня на землю, вернее, в болото.
И моментально началась пулеметная и винтовочная стрельба. Засада... Володькин конь сразу понесся в лес и моя кобыла за ним, а я пополз к ближайшим кустам, и добрался до леса невредимым. А Захаров со взводом, услышали стрельбу, бросили повозки и сбежали назад в отряд. Мне пришлось сделать круг, километров двенадцать. И только к вечеру я дошел до места стоянки отряда. Часовой окрикнул - "Стой! Кто идет!?", и, узнав меня, сразу перекрестился - "Нечистая сила! Ты же еще утром убитый!"...
Г.К. - Как осуществлялась связь между партизанскими группами и обеспечивалась скрытность дислокации партизанских стоянок и баз?
Я.Ш. - Партизаны крайне редко передвигались в открытую, днем. Если такое происходило, то, как правило, только в пределах партизанского края. Обычно шли на задание ночью, передвигаясь "гуськом", друг за другом, в густой тьме. Впереди идущий вешал себе на спину гнилые куски дубовой коряг,эта кора фосфорицировала в темноте, и давала какой-то свет, мы не теряли цепочку. Перед каждым заданием заранее оговаривались места сборных пунктов: основного и запасного.
Постоянно менялся пароль. Например, сегодня пароль - "11". При встрече с кем-то в лесу, партизан кричал - "Стой! Семь". И если это человек свой, то он отвечал "Четыре!", то есть, называл цифру, при сложении которой с первой получалось - "11". И если на окрик - "Восемь", кто-то малограмотный отвечал - "Четыре", то моментально следовал выстрел. У нас был такой случай...
Если начиналась большая немецкая облава, то ночью в расположении отрядов категорически запрещалось курить и разжигать костры. Строились и "ложные" партизанские стоянки. Делалось все возможное, чтобы не позволить немцам определить точное место дислокации отрядов.
Г.К. - С каким оружием Вы воевали в отряде?
Я.Ш. - Сначала с пулеметом - "дегтярем", позже, в разведке, у меня был чешский автомат под немецкий патрон, магазин с патронами вставлялся сбоку. Потом у меня был немецкий автомат и хорошо пристрелянная винтовка. И конечно еще гранаты, штык-нож. Пистолет был трофейный, одно время, потом его кому-то подарил... Основной проблемой было найти достаточно боеприпасов, особенно к трофейному оружию.
Г.К. - Какие потери понес Ваш отряд, начиная с осени 1942 года и до июля 1944 года?
Я.Ш. - В боевых ротах потери за два года составили примерно 70-80 % из того состава, что воевал в лесах еще в конце сорок второго года. Но их место в строю занимали новые партизаны, наши силы не таяли, а множились, благодаря притоку местного населения.
Самые обидные потери бригада понесла летом 1944 года, накануне соединения с Красной Армией, когда генерал Комаров (Василий Захарович Корж) решил преподнести подарок 1-му Белорусскому фронту, и нам приказали взять железнодорожные станции Бостынь и Люща, на линии Барановичи - Лунинец. Это задание мы выполнить не смогли, только потеряли 150 человек убитыми и около трехсот ранеными. Как оказалось, эти жертвы были напрасными. На следующий день, после нескольких залпов армейской артиллерии, и одного налета штурмовиков ИЛ-2 , немцы оставили обе эти станции без боя...
Г.К. - Что присходило с Вами после соединения партизан с частями Красной Армии?
Я.Ш. - Соединились мы со своими в июле 1944 года. Нас собрали в освобожденном Пинске на партизанский парад, и в строю отряда имени Дзержинского, под командованием Н.М.Ломейко, я прошел мимо трибуны, на которой стоял наш командир соединения В.З. Корж. После парада нас построили, и стали вызывать по спискам - "Три шага вперед!". Меня вызвали тоже. Мы сдали свое оружие. Строем нас повели на восток. Так я стал красноармейцем, нас передали в армию, и отправили эшелоном в ЗАП, в "знаменитый" 215-й запасной полк 61-ой армии, в населенный пункт Городок Витебской области. Все произошло так стремительно, что мы не успели опомниться.
Честно говоря, я думал, что война для меня уже окончилась, но кто может заранее угадать свою судьбу и повлиять на ход событий?.. Но надо было продолжать воевать...
Здесь, в ЗАПе, мы получали обмундирование, винтовки, и нас распределили по ротам. На мне была немецкая шинель, снял ее, одел советскую, и как будто новый "белый лист" открылся в книге моей жизни. Со мной в роту попали четыре земляка-партизана, евреи, а один из них, Цодик Деречинский даже оказался со мной в одном отделении. Здесь, в ЗАПе, мы приняли присягу. Кроме бывших партизан в этот ЗАП сразу по тотальной мобилизации согнали очень много местных, в войну молча сидевших по хатам, или работавших на немцев, и не принимавших никакого участия в партизанской борьбе.
Это были еще те "товарищи по оружию", публика жуткая, преисполненная дремучей "зоологической" ненавистью к евреям. Начали боевую подготовку, и как ни странно, были большие потери, то кого-то шальной пулей убьет, то, кто-то на гранате подорвется.
В ЗАПе было голодно, но это был совсем "другой голод", не похожий на тот, который нам довелось испытать в партизанах. Отношение к нам со стороны командного состава запасного полка было жестокое, свою задачу: подготовить новобранцев за короткий срок и отправить на передовую - они "трактовали" своеобразно. Постоянный голод, жесткая дисциплина и непрерывные изнуряющие занятия - все это отрицательно действовало на наш настрой. Стремление побыстрее попасть на фронт, чтобы избавиться от всей этой "тоски", было общим. ЗАП двигался вслед за фронтом, и когда нас стали грузить в эшелон для отправки по боевым частям, кажется, в Волковыске, произошел серьезный налет немецкой авиации, и у нас были многочисленные жертвы.
Когда мы находились недалеко от Слонима, командование разрешило мне и Деречинскому короткий отпуск на шесть часов, чтобы мы смогли узнать о судьбе своих родных. Пошли вдвоем, и по пути, в местечке Бытень, встретили нашу бывшую партизанку Таню Гилерштейн. От нее я узнал о трагической судьбе моей семьи...
И если раньше у меня теплилась хоть какая- то надежда, что кто-то остался в живых, то теперь мне стало ясно, что из всей нашей семьи на белом свете остались лишь два человека: я и моя сестра Рая. Зашли в Слоним. Наши дома сожжены. Зайти в гости не к кому, поговорить не с кем. Кругом чужие. Я подошел к месту, где в тайнике закопал два пулемета ПД, но не доставать же их сейчас. Пошли дальше по улицам, и некоторые местные нас узнавали, мы слышали реплики - "Смотри, евреи... Оказывется, немцы не всех евреев убили"... С душевной болью мы покинули родной город. Вернулись в 215-й полк, и вскоре нас разобрали "покупатели" из боевых частей, и к нашему удивлению, вместо отправки на 1-й БФ, нас кинули в совершенно другое направление.
В сентябре наш эшелон с маршевым пополнением прибыл в Псков, мы выгрузились, и пошли форсированным маршем на северо-запад, перешли старую советско-эстонскую границу и повернули на юг, на Латвию. Шли долго, пока не наткнулись на немцев.
По дороге к фронту мы несколько раз попадали под бомбежки, разбегались по команде "Воздух!" в разные стороны в поисках укрытия. И снова были потери...
Прибыли в 61-ую Армию на 1-й Прибалтийский фронт. Начались тяжелые бои под Ригой. А в сам город мы вошли без штурма. По уцелевшим мостам ворвались в город, и сами удивились, как ни странно, в самой Риге немцы почти не оказывали сопротивления. Большой город, красивые неразрушенные дома. А на следующий день нас снова погрузили в эшелон и довезли до станции Вайноте, на бывшей литовско-латвийской границе. Нам предстояли бои с Курляндской группировкой немцев. И здесь со мной произошел один случай. Две наши роты втиснули на ночлег в здание железнодорожной станции или склада. Примерно 120 бойцов. Как легли на пол, так мгновенно уснули.
Мне редко снились сны, и в их толкования я раньше никогда не верил, но в ту ночь мне приснилась мать, которая будила меня и говорила - "Сынок вставай, выйди на улицу".
Я проснулся, с перепугу разбудил Цодика и рассказал ему свой сон. Он попросил не лезть к нему со всякой ерундой, но я не отставал. Тогда Цодик встал и сказал - "Ну, если уже разбудил, то пошли выйдем, хоть отольем". Отошли от здания метров на пятнадцать, и тут свист и сильный взрыв. Прямое попадание в здание. Нас отбросило взрывной волной.Мы вскочили на ноги, кругом уже слышались стоны и крики о помощи... Из тех, кто ночевал в этом здании, целыми осталось всего человек сорок. Оказалось, что это местный латыш навел немцев на цель, и с первого снаряда - прямое попадание.Цодик сказал - "Спасибо, друг, что разбудил", а я ответил - "Это не я, а моя мать нас спасла". После той ночи, перед каждым боем я мысленно разговаривал с мамой и просил - "Пять сыновей имела, один остался, сбереги меня мама".
Начались бои в Курляндии, тяжелейшие, кровопролитные. Этой холодной осенью мы беспрерывно ходили в атаки с поддержкой артиллерии, но не могли продвинуться и на метр. Окоп глубже, чем на один метр нельзя было выкопать, сразу на дне появлялась вода. Немцы не контратаковали, но все наши попытки "прогрызть" их оборону были тщетными. Потери наши были ужасными, к нам все время прибывало новое пополнение, но его хватало на одну-две атаки. В пополнении было много молдаван, не знавших русского языка. Среди них начались самострелы, так "самострелов" расстреливали прямо на наших глазах, по приговору полевого трибунала. Могилы для них рыли еще до суда.
В самом конце ноября наш батальон был фактически полностью добит. Немцы подпустили нас очень близко к своим позициям, и расстреляли из пулеметов в упор. Кругом крики раненых... Мы с Цодиком спаслись, в тридцати метрах от немецкой траншеи, нам повезло укрыться в воронке от снаряда , и только ночью мы смогли выползти к своим. И на следующий день нас вывели на переформировку.
Вскоре всю нашу 61-ую Армию перебросили на юг, в направлении на Польшу.Нас выгрузили недалеко от Варшавы, и быстрым маршем, в полном боевом снаряжении, мы пошли к передовой. Двигались только по ночам, днем - маскировка и отдых. К фронту шло столько войск, что казалась, что вся Русь пришла в движение.
Перешли Вислу, и оказались на так называемом Магнушевском плацдарме, остановились у деревни Варки, у реки Пилица, заняли круговую оборону и стали ждать. На передовой стояло затишье, нарушаемое только редкими артобстрелами немцев. Наша артиллерия молчала в ответ. Каждый день к нам приходили политработники, читали статьи Эренбурга. Мы всем нутром чувствовали - скоро атака! Ночью 13-го января 1945 года нам передали приказ - Приготовиться! Мы в последний раз проверили оружие и боеприпасы, утром нам выдали по сто грамм "наркомовских". Мимо нас в морозном утреннем тумане прошел вперед штрафной батальон, они кричали нам - "Прощайте, славяне, не поминайте лихом!". Вслед за штрафниками подтянулись на исходные позиции и мы.
Началась ураганная артиллерийская подготовка, били орудия, минометы, "катюши", казалось, что горит даже небо. Мы подошли к переправе, немцы на другом берегу. И мы пошли в атаку, двумя цепями. Цодик бежал рядом, все время я слышал - "Яша, я здесь". По нам открыли встречный огонь, вокруг сплошная стена разрывов, и на земле, и в воде, но в бою, на это не обращаешь внимания, действуешь как "автомат", бежишь вперед, стреляешь на ходу, потом кидаешь гранаты, падаешь, снова поднимаешься ..., и вперед, где перебежками, где в полный рост. Ворвались в первую траншею, у меня винтовка со штыком, и тут началась рукопашная. Резня... Вот где партизанский опыт пригодился...
И когда рассвело, мы увидели полный разгром немцев. Вокруг - множество трупов, а живые немцы выползали из разных щелей и блиндажей сдаваться в плен, с криками - "Нихт шиссен, рус камераден! Гитлер капут!". Весь в чужой крови, я от усталости присел на дно траншеи, но послышались голоса офицеров, каждый собирал свою роту.Я встал и пошел к своей. Ищу Цодика, куда он пропал? Но увидел его, мы обнялись, живы! Обошлись без слов... Провели перекличку, в нашем взводе 15 бойцов ранены и убиты. А живые пошли вперед, рота за ротой, батальон за батальоном, на запад надвигалась огромная сила, которую не в силах был уже никто остановить.
Дошли до города Кутна. Здесь, на территории захваченного немецкого аэродрома, бойцы обнаружили цистерны со спиртом, многие сразу кинулись к ним, стали выпивать, а спирт-то оказался древесным... Половина наших потравилась, и многие насмерть...Мы оставили похоронной команде тела так нелепо ушедших из жизни товарищей, и снова устремились вперед. Нас обгоняли мотострелковые части.
На обочинах дорог нас уже встречали плакаты "Уничтожить фашисткую гадину в его собственной берлоге!" или "Папа, убей немца!"...
Г.К. - Какие ощущения Вы испытывали, подходя к границам Германии?
Я.Ш. - Ближе к старой германо-польской границе немецкое сопротивление стало усиливаться, но мы наступали лавиной. Целую неделю длился наш переход, и опять видим плакат - "Перед вами фашистская Германия!". Сразу волнение в рядах - шире шаг! Перед нами спуск к реке, а над рекой разрушенный железнодорожный мост, под откосом разбитый воинский эшелон, сброшенный взрывами с путей. Сели рядом, привал. Читаю немецкую надпись на колесах - "Все колеса должны вращаться для нашей победы". Бойцы спрашивают, мол, что там по-немецки написано? и мы перевели им суть надписи. Сидим рядом с Цодиком, смотрим вперед, где за рекой проклятая страна, и нам, двум уцелевшим узникам гетто, двум евреям, двум советским солдатам, все- таки посчастливилось живыми, с оружием руках дойти до Германии, отомстить за свои семьи и свой народ, и своими глазами увидеть, как советская армия крушит гитлеровскую твердыню. Раздался приказ строиться, и снова идти вперед. Мы встали с Деречинским, пожали друг другу руки и произнесли слова на идиш - "Спасибо Всевышнему"...
10 -го февраля наш полк уже участвовал в боях в городе Шнайдемюль, где засела окруженная немецкая группировка. Нам сказали - "Ваша задача - взять город! Если враг не сдается - его уничтожают!". Вот посмотрите на эту фотографию, я ее нашел в фотоальбоме, изданном в Германии. Уникальное фото, по улице Шнайдемюля идет к передовой небольшая колонна красноармейцев. У солдата в первой шеренге гитара в правой руке. Это моя рота, а с гитарой идет наш боец, душа-парень Васька Сибиряк, он всегда на привалах играл и пел для нас. В этой колонне иду и я ...
Г.К. - Я знаю эту фотографию. Она недавно была приведена как иллюстрация в книге известного российского военного историка Алексея Исаева "Берлин 1945 года".
Я.Ш. - Наша рота... Почти все полегли в боях в Шнайдемюле...Начались тяжелейшие уличные бои за каждый дом, мы пробивались с этажа на этаж, со двора во двор. Убитые, раненые, взрывы гранат, автоматные и пулеметные очереди.
В одном из домов, когда нас крепко прижали, к нашему счастью, я наткнулся на ящики с немецкими гранатами, свои у нас уже закончились. Тут снова выручил партизанский опыт - считаю до семи, а на счет "восемь" бросаю гранаты в немцев, назад их перекинуть они уже не успеют. Вдруг, передают по цепочке - "Пленных не брать!". Оказывается, что большая группа немцев иммитировала сдачу в плен, выкинула белый флаг, и комбат с бойцами пошел к ним в полный рост навстречу... и немцы их перебили, коварно расстреляли в упор с близкого расстояния. Да еще в одном из дворов обнаружили убитых красноармейцев, попавших к немцам в плен и расстрелянных при подходе наших батальонов. А нам два раза повторять не надо, и так ненависть и злоба дошли до крайнего предела. И в полдень бой стал затихать. Все-таки пленных брали, мимо нас вели немцев под конвоем в тыл. Наши убитые лежали, разбросанные по лестничным клеткам, домам, дворам. Нам приказали собрать тела павших тоарищей и снести их в сквер в центре города. Наш взвод собрался, в строю только треть бойцов, Цодика среди них нет.
Бегу к скверу, а там погибшие лежат длинными рядами, лица накрыты шинелями или плащпалатками. Прошел один ряд, второй, приподнимая шинели, и в третьем ряду нашел Цодика. Мои ноги подкосились, я не выдержал, упал на колени, и стал орать - "Почему!? Как же так?! Зачем ты оставил меня одного?!". Это длилось не больше минуты, кто-то сильно ударил меня по плечу: - Вставай, солдат, война есть война... Я опомнился, встал на ноги, бросил последний взгляд на убитого друга, прикрыл его шинелью и развернулся, чтобы уйти догонять свою роту. Смотрю, а рядом с другим погибшим лежит гитара... Васька-сибиряк...
После этого боя я почувствовал полную внутреннюю опустошенность, потеря близкого боевого друга стала для меня очень болезненной. Мы с ним все время были вместе, понимали друг друга без слов... Я думал о своей предстоящей гибели, и о том, что никто из тех, с кем меня связывало общее прошлое, уже со мной не попрощается.Я чувствовал себя совсем одиноким в огромной людской массе...
А наше наступление продолжалось, нас постоянно пополняли, и мы снова шли в бой. Пока мы двигаемся вперед, атакуем, действуем в бою, то вроде ничего, но как только наступало затишье, на меня волной наваливалась "черная тоска", депрессия, я говорил себе - сегодня выжил, но в следующей атаке, точно меня убьют...
Г.К. - А как с гражданским населением поступали?
Я.Ш. - Не убивали. Зверств не было. Насилие было... В Альтдаме и в Эберсвальде мы хорошо напомнили "арийской расе" о себе, а в мае 1945 года уже все обходилось без особых проишествий, "страсти улеглись"...
Захватываем немецкий город, а дальше случалось такое, что не всегда можно было предугадать и остановить. "Раскладывали" немок, и насиловали... Не смотрели на возраст и красоту. В очереди стояли - и мы, и офицеры. Один встает, а другой уже "готов к бою". Мы смотрели и смеялись, мол , погляди, земляки, как они ногами дрыгают...
Это был акт массового унижения, на глазах у всех. И мне лично кажется , что сексуальное желание тут было делом третьим, а главной причиной, подвигающей к насилию, было стремление показать немцам - вот, вы, высшая раса, желавшая нас поработить и истребить , покорить наши народы, - вы, лежите сейчас на земле как последние бл..., а мы вас "имеем"...Но в отличие от латышских и литовских полицаев, которые насиловали женщин, перед тем как их расстрелять, мы всех этих поруганых немецких женщин оставляли в живых...
Но вот что необъяснимо, проходит всего несколько часов, и прибегает к нам немка, кричит, что насилуют ее беременную дочь и просит о помощи. Я перевел комбату ее слова, и он мне приказывает - спасти беременную немку. Побежал туда, забрал ее с собой, сказал, что для капитана, и на эту ночь она была спасена. А что с ней произойдет завтра - мы знать не могли...
Иногда еще могли сжечь дома, когда Альтдам оставляли, то весь город горел огнями пожарищ за нашей спиной. Вы даже себе не можете представить, насколько сильна была наша ненависть к германцам, принесшим смерть и страдания на нашу землю...
Я даже запасался противотанковыми гранатами, поскольку для себя решил, при первой же возможности, загоню всех без исключения в подвал и забросаю гранатами...
Но так я эти гранаты и не использовал... Не захотел... Заходим в город, сломив сопротивление на подступах. Открываем шквальный пулеметный огонь вдоль улиц, и ждем ответной стрельбы. Но все тихо... Вдруг, со всех балконов и окон, появляются белые тряпки, простыни, развеваются по ветру. Город сдается. Но мы, наученные горьким опытом, осторожно , медленно, идем вперед. И вот, незабываемая картина - около домов стоят гражданские, взрослые и дети, у многих в вытянутых руках часы. Для нас. Немецкие дети смотрят на нас испуганными глазами... И я понял, что не смогу их убивать, это не в моих силах...
И пленных уже никто не трогал. Мимо нас шли тысячные колонны военнопленных с редким конвоем, но под командованием своих офицеров.
Г.К. - В самом конце войны Вас снова ранило?
Я.Ш. - Да. Комбат, в начале апреля сорок пятого года, увидел, что я в "похоронном настроении", решил спасти, забрал к себе в штаб, в "комендантский взвод". Я считался в батальоне очень "старым солдатом". Как-то слышу разговор за поворотом траншеи, мой ротный беседует с комбатом, говорит ему, что нас было в роте пять евреев - партизан, а теперь только я живой остался. Комбат ему ответил - "Я его забираю из роты, надо еврея сохранить, его нацию и так всю немцы под нож пустили. Надо хоть одного после войны на развод оставить". Комбат вызвал меня к себе в блиндаж - "Будешь в штабе батальона. Ты знаешь немецкий и польский, а мне нужен переводчик".
Условия моей службы, да и функции, стали немного другими, но после форсирования Одера, когда начались бои на подступах к Эберсвальде, мне снова пришлось вернуться в стрелковую цепь. В первые дни мая я попал в Берлин, стоял у разбитого рейхстага. Сфотографировался "трофейным" фотоаппаратом у Бранденбургских ворот.Вот эта фотография, перед вами. А седьмого мая, на самом излете войны, я подорвался на мине. Это произошло примерно в 70-ти километрах от Берлина, произошла внезапная стычка, нас обстреляли из засады, и я бросился в старую траншею, которая была рядом с нами. А там все заминировано... Я остался живым, но получил осколки мины в ноги и в руку. Меня овезли в армейский госпиталь, расположенный рядом с Бранденбургом.
И здесь я встретил 9-ое Мая - День Победы. Все вокруг ликовали, веселились, целовались, обнимались и торжествовали. Кончилась война, все понимали, что вернутся домой живыми к своим семьям... А я лежал на госпитальной койке и беззвучно плакал в подушку. У меня не осталось ни семьи, ни близких, ни друзей, ни родных - я был один на белом свете. В тот день я еще не знал, что осталась живой моя сестра Рая...
В госпитале меня нашли наши слонимские партизаны - Абрам Докторчик и врач Блюмович. Они собирались пробраться на запад, а оттуда в Палестину. Позвали меня с собой. Я не хотел быть дезертиром, думал, что дослужу до демобилизации, и тогда... Срок моей демобилизации был известен - 20 августа 1946 года...
Но, если бы я мог тогда предположить, какие испытания мне приготовит судьба в ближайшем будущем..., то без колебаний ушел бы со своими товарищами по партизанскому отряду на запад. Но я хотел честно дослужить в Красной Армии.
Г.К. - Что произошло с Вами после войны?
Я.Ш. - Я служил переводчиком в комендатуре, а в конце 1945 года меня перевели на должность переводчика в оперативный отдел МВД в город Франкфурт-на-Одере.12/4/1946 года я был арестован органами СМЕРШ, обвинен в шпионаже и в измене Родине. Прошел полугодовой "конвейер" пыток и издевательств, но не сломался на допросах и ничего на себя и на других не показал и не подписал, хотя на меня и на моего товарища Шломо Зельковича, тоже бывшего партизана, пытали "натянуть" целый заговор. "Вешали" на меня статьи 19-58 -1Б и 59-9, и по одной из них "вышка" была гарантирована, но, как говорили, то ли генерал Серов приказал нас не расстреливать, то ли мораторий на смертную казнь ввели на короткое время. Ждали расстрела, но получил я всего срок 10 лет ИТЛ + 5 лет поражения в правах, с лишением правительственных боевых наград. 10-го февраля 1947 года я бежал с эшелона, везущего зеков из Германии на восток СССР, но был пойман. Сидел свой срок в Ивдельлаге, на Северном Урале, работал на сталинской каторге, на лесоповале. В 1948 году, после образования государства Израиль, я написал из лагеря письмо на имя Молотова и Шверника, где просил направить меня добровольцем, как бывшего солдата, бороться за свободу молодого еврейского государства. Прошло немного времени, и за это письмо меня отправили на штрафной лагпункт Лаксия, самое гибельное место Ивдельлага. Но и там я выжил... Освободился из заключения в декабре 1954 года, раньше на 16 месяцев от предполагаемого срока, по зачетам - минус 480 дней заключения за хорошую работу. После лагеря меня послали в сылку в Караганду, работал под землей, на шахте.
А в 1956 году меня вызвали в отделении милиции и вручили бумагу о том, что мое дело пересмотрено Военной Коллегией Верховного суда, что я не виноват, и обвинение в измене Родине с меня снимается, и с этой минуты я считаюсь несудимым, не должен больше отмечаться в милиции, восстановлен в гражданских правах и могу проживать в любой точке Советского Союза. Я уехал жить в Ригу, несколько раз подавал документы на разрешение на выезд в Польшу, как "бывший польский гражданин", но мне было в этом отказано. Тогда я подал документы на выезд в Израиль, и мне разрешили эмиграцию.И уже прошло сорок два года, с того момента, как я поселился здесь.
Г.K. - Мне кажется, многим бы было интересно подробнее узнать, какие жизненные испытания Вам пришлось преодолеть в северных лагерях.
Я.Ш. - Если хотите, приезжайте вновь, поговорим о лагерях в следующий раз. Это, как и война, тоже часть той трагической и героической эпохи, в которой пришлось жить и погибать моему поколению.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
