Родился 23/2/1927 года в местечке Копысь Оршанского района Витебской области.
Мой отец Тевель Шмеркин,1898 г.р., портной по профессии, был председателем артели.
Мама, Эсфирь, была родом из местечка Ляды, работала в магазине и растила меня и моих двух младших сестер Геню и Фаню. Отец был беспартийным, но к Советской власти относился очень хорошо. Родители соблюдали религиозные традиции, дома мы говорили по - русски и на идиш, жили в своем деревянном доме, но скота не держали.
Я не помню, чтобы мы голодали, зарплаты родителей хватало на среднюю жизнь.
Копысь был небольшим местечком, примерно 500 семей, большинство которого , процентов 90 % от общей численности населения, составляли русские и белорусы, и евреи с ними жили до войны дружно, по крайней мере, слово «жид» от кого-нибудь мы слышали редко.
Копысь находится в 25 километрах от Орши и в 80 километрах от Витебска, и в нашем местечке работал кафельный завод , льнозавод, была большая лесопилка, было проведено радио и даже имелся свой кинотеатр. Все дома в Копыси были одноэтажными и деревянными, только здание Сельпо было в 2 этажа. До 1937 года в местечке действовали две церкви и одна синагога, но в тридцать седьмом их закрыли, а попа, бывшего нашим соседом, посадили, как «врага народа».
В одной церкви сделали школу, а вторая так и пустовала, пока не сгорела в войну.
В том же году была закрыта еврейская национальная школа, находившаяся на улице Ленинской.
О том что немцы могут на нас напасть начались разговоры только незадолго до войны, но мой отец всегда говорил –«Нас не победить. Красная Армия сильнее всех, так что войны не бойтесь!». Эта слепая вера сгубила потом многих.
– С началом войны была проведена организованная эвакуация гражданского населения из Копыси?
– Никакой организованной эвакуации не было, да и, вообще, никто не верил, что немцы до нас дойдут, и только когда Копысь стали бомбить, половина евреев из местечка ушла на Восток. Отца призвали в армию в первую неделю войны.
Мы тоже запрягли лошадь в подводу, но смогли дойти только до Горок, впереди нас уже были немцы, и нам пришлось возвращаться в местечко. Пришли назад в Копысь, и увидели, что наш дом сгорел дотла во время бомбежки, и тогда мы поселились в доме папиной сестры…
А потом, 11-го июля, пришли немцы…
– Что происходило в Копыси с началом немецкой оккупации?
– В первый год оккупации репрессии коснулись только евреев, других почти не трогали.
Сначала, всех евреев, от мала до велика, стали ежедневно гонять под полицейским конвоем на тяжелые работы, а недели через две всех евреев, человек 250, выгнали из своих домов и согнали в гетто, в недостроенный деревянный барак общежития льнозавода.
Барак без окон, в каждую комнату набили по 8-10 семей, еду с собой брать запретили.
Нас заставили нашить на одежду, на спины, желтые шестиконечные звезды, и еще носить на левом рукаве белую повязку с шестиконечной звездой.
Мы со временем сделали печки-буржуйки в каждой комнате, сколотили нары, иначе в комнате нельзя было просто шага ступить… Кузнеца Бардона назначили вместо раввина.
Гетто охраняла местная полиция, и хоть нам запретили выход без конвоя за пределы гетто, но мы все равно выбирались из Копыси в окрестные села, где меняли одежду на хлеб, а иначе околели бы с голоду. Воду брали из Днепра.
В Копыси был организован полицейский участок и также разместилась немецкая окружная комендатура. Уже в конце лета пошли слухи, что немцы расстреливают всех евреев поголовно, и мы жили в постоянном страхе за свою жизнь, в ожидании ужасной развязки.
Я помню весь этот кошмар… Моя двухлетняя сестренка все время плакала и повторяла – «Я не еврейка, я не еврейка»… Бежать от неминуемой смерти было просто некуда, в гетто все семьи были с малыми детьми, а почти всех взрослых мужчин мобилизовали в армию еще в начале войны. Семерых мужчин- евреев, которых немцы посчитали потенциально опасными, расстреляли еще в августе, как «советских активистов».
– Как вам удалось спастись во время акции карателей по ликвидации гетто Копысь?
– Вечером 13-го января 1942 года мы услышали взрывы, немцы рвали динамитом землю, и кто-то из полицаев сказал, что это готовят котлованы для установки зениток и прожекторов ПВО. А когда стемнело, мы увидели, что все гетто плотно окружено полицаями, они стояли у каждой двери. И мы поняли, что нас будут сейчас расстреливать…
Мама сказала мне - «Абраша , беги!» и я, вместе со своим двоюродным братом Михаилом Сохриным, накинув на себя белые простыни, просто выкатился из окна на снег и пополз за полицейское оцепление…Полицаи нас не заметили... Мы ползли до замерзшего Днепра, потом через реку, а затем лесом прошли километра два, пока не добрались до ближайшей деревни Стайки, где жил мой товарищ по школе, белорус, который пустил нас до утра спрятаться в баньке, но сразу попросил, чтобы на рассвете мы уходили, так как все местные знали, что за укрывательство евреев положен расстрел на месте.
Утром мы услышали пулеметные очереди, это немцы расстреливали евреев Копыси.
Потом мне местные рассказывали, что после того как могилу засыпали землей, то земля еще часа два дышала… Так утром 14-го января 1942 года погибла моя мать, мои сестренки, и еще 250 евреев местечка, среди которых были девятнадцать человек из моей родни…
– Где вы скрывались от немцев и полицаев, пока не попали в партизанский отряд?
– Мы с братом ушли в глухие леса, под Горки, в район торфозавода, где почти не было деревень. Вдвоем бродили по хуторам и малым деревушкам , выпрашивая кусок хлеба.
На хуторах я выдавал себя за белоруса, ученика ремесленного училища, а брат умел сапожничать, и остался весной в одной из деревень, стал тачать обувь.
Зимой прятались в деревне Слежи. В июне 1942 года я прижился у пожилой семейной пары на дальнем хуторе. На типичного еврея я не был внешне похож, и думал что смогу сойти за белоруса. Кроме того, в этих местах, в ближайшей деревне пряталось еще три еврея, сбежавших во время расстрела гетто Напрасловки. Немцы в этой глуши не появлялись, сюда только изредка заглядывали волостные полицаи за самогонкой и оброком.
В июне до нас дошли слухи, что в лесах появились партизаны, и я, Сохрин, и трое евреев из Горок, пошли по лесам искать партизан. И через несколько дней мы наткнулись на развед. дозор партизанской бригады «Звезда», которая из минских лесов шла на восток, к линии фронта.
В бригаде было примерно 350 человек, почти все партизаны - из окруженцев.
Командиром у них был еврей, и он приказал нас зачислить в бригаду, несмотря на то, что мы не имели оружия. Я попал в отряд, которым командовал Ивлиев или Ивлев, точно фамилию уже не помню. Вместе с нами в этом отряде оказался мой дядя Беньямин Сохрин.
До линии фронта мы не дошли, бригада попала в засаду, была частично перебита и рассеяна, и в этом бою погиб мой дядя, а брат, Миша Сохрин, оказался в одной из групп, которая, пробившись через засаду, в конечном итоге смогла выйти к линии фронта и благополучно перейти ее.
Мой брат затем воевал разведчиком в составе Красной Армии, был тяжело ранен, награжден.
Я случайно встретил его в Минске вскоре после войны, он служил там в армии, в инженерных частях. (Михаил Сохрин умер в Рыбинске в начале этого года).
Мы вырвались из западни, в нашей группе прорвавшихся было семнадцать человек, и командование над нами принял Терехов. Мы пошли назад, к Днепру, переправились через реку в районе деревни Логи Оршанского района. Это был уже август 1942 года.
Здесь Терехов снова предложил повторить попытку прорваться к фронту, и скорее всего так бы мы и сделали, если бы не встретили в лесах партизан из бригады Заслонова.
Нас привели к комбригу, к Константину Сергеевичу Заслонову, Дяде Косте, и он сказал нам – «Здесь надо воевать!». Нас зачислили в заслоновскую бригаду, всю группу влили в отряд имени Кутузова, насчитывавший около ста человек. Отрядом командовал лейтенант Свирин.
Через месяц меня перевели в отрядную разведку. Несколько раз Заслонов мне лично давал задания на разведку, он относился ко мне как к родному сыну.
– Герой Советского Союза, знаменитый партизанский комбриг Константин Заслонов погиб на ваших глазах. Как это было?
– В начале ноября наш отряд расположился в деревне Куповать, и в одном из домов разместился штаб бригады во главе с К.С.Заслоновым.
Нас было мало, так как к этому моменту часть бригады ушла к линии фронта, а многие старые партизаны были уже убиты в непрерывных стычках.
Днем 13-го ноября разведчики доложили, что в нашем направлении продвигаются батальоны народников, (так у нас называли полицаев из «Армии Каминского») , и, судя по их движению, нас пытаются окружить. Заслонов принял решение вступить в бой. Он приказал Свирину с небольшой группой партизан остаться в Куповати, а остальных поделил на две группы.
Первая состояла из 17 человек – они были с комбригом. Вторая группа во главе с комиссаром бригады Людвигом Ивановичем Селицким, состоявшая из 11 человек, - должна была занять оборону на опушке леса возле деревни Кузьмино. Я попал в группу Селицкого.
Утром мы увидели как народники идут колонной по дороге от деревни Удрилово и меня послали в Куповать, немедленно доложить Заслонову о изменении обстановки.
Я бежал с донесением, а навстречу идет Константин Сергеевич, и когда я доложил ему, он, спокойным голосом произнес – «Главное – не вдаваться в панику»…
Полицаи уже подходили к Кузьмино, и тогда Заслонов взял с собой нескольких партизан и в полный рост пошел навстречу народникам, он решил, что сможет словами переубедить предателей Родины не вступать в бой и сможет склонить их на переход на сторону партизан.
Но народники, заметив нас, сразу открыли стрельбу, мы залегли за сараем.
Заслонов лежал за его правым углом, а его адъютант Евгений Коржень у левого угла.
И вдруг Заслонов встал, открыл двери сарая и позвал меня – «Смотри, Саша - сказал он – Я прячу сумку с документами. Здесь списки личного состава и наших связных. В случае чего, ты будешь знать, куда я планшетку спрятал». Он снял с себя полевую командирскую сумку и зарыл ее в сено. Мы вышли из сарая, и в этот момент бой разгорелся. Заслонов приказал Корженю держать с группой партизан крайний правый дом у въезда в деревню, а сам пошел вперед, в цепь, к нашему пулеметному расчету. Народники уже захватили колхозные сараи, в считанных десятках метрах перед нами. Вдруг по цепи передали: «Коржень ранен!», и я увидел, как Заслонов на руках понес своего тяжелораненого в живот адъютанта в дом.
Потом Заслонов вернулся на свое прежнее место, достал маузер и с криком «Вперед! За Родину» бросился на полицаев, но был сразу убит.
В этом бою я был легко ранен пулей в плечо. Мы смогли отбиться от народников, они отошли от деревни, и тогда мы похоронили Заслонова, его адъютанта Корженя и еще четырех погибших партизан в одной могиле. Ночью мы вышли из окружения к Куповати, и тут мне и еще двоим партизанам приказали пойти на разведку.
Мы вернулись в Кузьмино, я забрал спрятанную полевую сумку из сарая (позже эту сумку Заслонова я передал комиссару Селицкому) и вышли к дороге. Заметили одиночную подводу с тремя полицаями, (полицай-ездовой вез двух раненых), и взяли в плен этих народников. Пленных после допроса Селицкий приказал «пустить в расход».
Остатки бригады ушли в Лепельский район, но вскоре мы вернулись в старые леса, заняли участок в районе деревень Логи, Борки, Рай и Богданов, это тогда считался, кажется, Сенненский район. Здесь мы пополнились за счет примкнувших к нам отдельных мелких групп и отрядов, и к середине 1943 года в Заслоновской бригаде было уже примерно 1200 партизан.
В этот момент бригаду разделили на две, одной командовал Комлев (1-я Заслоновская бригада), вернувшийся в наши леса из-за линии фронта вместе с группой погибшего впоследствии Гурусова. Я оказался в отделении разведки отряда имени Кутузова, и командовал нашим отделением Николай Ханкевич, а отрядом – Громыко.
В отделении кроме меня служили партизаны-разведчики: Дорохов, Зуев, Козыревский, Русецкий, Борейша(стал затем командиром отряда), а фамилии других я уже позабыл …
Разведкой бригады руководили: начальник штаба Снытко, и командир разведки бригады Фома Гурьянович Звонков, из «старых» партизан отряда «Дяди Кости».
– В отрядной разведке вы были самым молодым партизаном?
– Нет. Мой верный товарищ и напарник Николай Русецкий был в разведке отряда самым молодым, он был с 1929 года рождения и являлся ординарцем командира разведки Николая Ханкевича. Коля был родом из деревни Митюково Сенненского района Витебской области. Погиб он в возрасте 14 лет. Он, вместе с еще одним партизаном, пошел на разведку, попал в засаду и раненым был взят в плен власовцами. Позже от пленных мы узнали все обстоятельства его смерти в плену. Сначала власовцы перевязали его, и пытались по-доброму выведать место стоянки отряда. Когда на вопрос «Сколько партизан в отряде?» - Коля ответил –«На вас, сволочей, хватит», его стали зверски бить и истязать, стреляли над головой, угрожали расстрелом, но ничего от Русецкого добиться не смогли.
Тогда власовцы добили истерзанного Колю выстрелом в висок…
– Какие задания приходилось выполнять отрядной разведке? Какие бои, по вашему мнению, были для партизан наиболее удачными?
– Приходилось выполнять различные разведывательные задания, постоянно находиться в дозорах, а также сопровождать минеров - подрывников на диверсии на линию железной дороги, ходить по связи между бригадами, и участвовать в боях, как обычные партизаны.
Скажем в блокаде мы, разведка, первыми шли вперед, в поисках удобного места для прорыва, и всегда последними отходили, прикрывая своих.
Приходилось неоднократно и языков брать в немецких или в полицейских гарнизонах.
И тол самим приходилось из мин и снарядов выплавлять.
Я даже не припомню, чтобы хоть пару дней нам дали отдохнуть. Все время в деле…
Воевали мы неплохо, и свои награды честно заслужили своей кровью…
Но были и оригинальные задания, например, один раз пятерых разведчиков послали громить в округе самогонные аппараты, чтобы партизаны не спивались…
А насчет наиболее удачного боя… Например разгром полицейского гарнизона в селе Алексинцы, там мы здорово поработали… Было еще немало удачных налетов на волостные комендатуры и на немецкие гарнизоны… Трудно сейчас какой-то бой выделить…
Отряд использовал тактику внезапных налетов, а большие бои мы вели только когда, в очередной раз, немцы пытались нас уничтожить в блокаде.
– Полицаев-перебежчиков в ваш отряд принимали?
– Да. Перебежчиков зачисляли в отряд, тех кто пришел с повинной брали, хотя, по моему мнению они уже все были «с кровью на руках». Но в разведку или в подрывники бывшим полицаям дороги не было… За ним приглядывали, и чуть что не так – сразу в расход…
Один раз немца в отряд взяли. Привела его одна девушка из местных, Надя, сказала, мол, немец – антифашист, не хочет за Гитлера воевать. Он долго жил у нас в отряде, потом его расстреляли, а за что? – я не знаю…
– В вашем отряде были проявления негативного отношения к евреям?
– Почти нет, в основном к нам относились нормально, неприкрытого антисемитизма не было… В отряде было пять-семь местных евреев, и еще были евреи из окруженцев, один из них выбрал для себя в партизанах фамилию Иванов. Из местных запомнился Иоффе из Краснослава, он трагически погиб уже после войны, попал под поезд.
В боях погибли Сандлер, и молодой парень, которого все звали Беня…
Меня партизаны прозвали «Сашка Малый» , но я не думаю, что все в отряде точно знали, кто я по национальности… У подрывников во взводе тоже было несколько евреев: погибший Шафранский, Федя Щекин. Кстати, Федя умер пару лет тому назад уже здесь, в Израиле. Он был старше меня на два года.
– В конце 1943 года вас ранило во второй раз. Как это произошло?
– Мы были в блокаде, и меня с Зуевым послали в разведку. Мы добрались до опушки, посмотрели где окапываются немцы, а ночью бригада пошла на прорыв.
Во время боя мне перебило пулеметной очередью обе ноги, я не мог идти, но, опираясь на карабин, все же смог каким-то образом пройти два километра, отстал от всех…
Но смог добраться до своих, меня перевязали, и на подводах вместе с другими ранеными отправили в партизанский госпиталь в Лепельский район. Здесь не было врачей, раненых выхаживала медсестра Вера Домрацкая, а из всех лекарств был только раствор марганцовки, которым промывали раны… Мои перебитые кости не заживали, развился остеомиелит. Затем с Большой Земли прибыл самолет, прислали врачей и медикаменты из-за линии фронта, и меня лечила врач Завадская. Она распорядилась отправить меня на самолете за линию фронта.
На партизанском аэродроме меня посадили в люльку, прикрепленную к плоскостям самолета ПО-2, но в этот день была нелетная погода, и я, пользуясь моментом, сбежал назад, в свой отряд, так как считал, что мой личный счет к немцам и к полицаям еще остается открытым.
Но в отряде мои раны снова открылись, меня вернули на аэродром и очередным самолетом вывезли на Большую Землю. Вернуться назад в свою бригаду мне уже не довелось.
Лежал в госпитале в Ржеве, оттуда меня перевели в Смоленск, а затем, после очередной операции, отправили в Гусь-Хрустальный, в батальон выздоравливающих. Летом 1944 года я в составе маршевой роты прибыл в Литву, но при приеме пополнения начальство, просмотрев личные дела прибывших, меня и еще двоих красноармейцев, не достигших хотя бы возраста 17,5 лет, приказало отправить по домам, в распоряжение местных военкоматов.
Я вернулся в Оршу, работал в колхозе, учился на кузнеца – молотобойца. О судьбе отца я ничего не знал… И вот иду я как-то по улице, и вижу впереди меня идет, хромая, опираясь на палочку, человек в армейском ватнике. Я сразу узнал, что это мой отец. Так мы встретились, два человека, оставшихся в живых из всей родни…Отец рассказал, что был тяжело ранен еще в 1941 году под Вязьмой и остался инвалидом, а почти все остальные наши мобилизованные евреи из Копыси погибли в Вяземском окружении. В ноябре 1944 года меня снова призвали в Красную Армию. На призыве писари меня, еврея Абрама Тевелевича Шмеркина, записали в красноармейской книжке белорусом и Александром Анатольевичем Шмыркиным. Отправили в учебную дивизию под Минск, где меня готовили на минометчика, присвоили звание сержанта.
Уже после окончания войны мне были вручены мои партизанские награды - медали «За Отвагу» , «Партизану Отечественной Войны», и орден «Отечественной Войны 1-й степени».
Но на фронт я попасть не успел, война закончилась прямо перед нашей отправкой в Действующую Армию. Попал служить под Минск, в 120-ую гвардейскую стрелковую дивизию, выведенную после войны из Восточной Европы на территорию СССР. Служил до 1951 года.
– Как складывалась ваша судьба после демобилизации из армии?
– После завершения армейской службы я уехал в Могилев, поступил работать учеником токаря на завод, стал станочником, мастером участка, а с 1970 года и до самой пенсии работал мастером на лифтостроительном заводе. Вырастил двоих детей.
В апреле 1991 года уехал в Израиль на ПМЖ.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
