Штаркман Давид Тимофеевич

Родился 28 марта 1927 года на Украине, в городе Ровно (до 1939 года — в составе Польши, потом — в составе СССР). Впоследствии вместе с родителями переехал в Белоруссию: в деревню Остров Ляховичского района Брестской области. В начале войны, в августе 1941 года, оказался в еврейском гетто. Через два месяца, в декабре 1941 года, вместе с товарищем и маленьким братом сбежал в партизанский отряд под командованием Картухина, который позднее влился в знаменитую партизанскую бригаду Героя Советского Союза Бринского. В составе бригады прошел бои в Белоруссии, на Украине, в Польше. После расформирования отряда попал в стрелковую часть, в составе которой участвовал в боях в Восточной Пруссии пулеметчиком. Был ранен. Награжден медалями «За отвагу», «Партизану Отечественной войны», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» В 1951 году демобилизовался. C 1952 г. живет в Эстонии. Работал шофером в автобазе в городе Кохтла-Ярве. Вдовец, имеет троих детей.

- Для начала, Давид Тимофеевич, расскажите о том, где и когда вы родились, кто были ваши родители?

- Отец у меня работал врачом, а мать фармацевтом. Родился я в городе Ровно. Это — Западная Украина. Там была Польша раньше. И родился я там в марте 1927 года. В прошлом году мне исполнилось 85 лет, а сейчас будет 86. Но мои родители, как и дедушка, и бабушка, все родились в Германии. Но когда там Гитлер пришел к власти, они уехали в Польшу. С Польши попали в Ровно. Когда советская власть в сентябре пришла в Ровно, отца направили в Белоруссию создавать поликлинику: в Ляховецкий район, в Брестскую область, в поселок Остров. Он поликлинику там организовал, а мать — аптеку. А потом началась война, и стали многие к партизанам выходить. Партизанам помогали все. И расстреляли их, ну моих родителей, потом. Отца моего звали Тевия, а записали меня как Тимофеевич. А маму звали Зоя Ароновна.

- Вернемся немного назад. Скажите, Давид Тимофеевич, вы помните, как советские войска вступали в Западную Украину перед самой войной?

- Помню. Это было в сентябре 1939 года, 19-го или 22-го сентября, но я точно не помню, когда. Но помню, что мы бегали за солдатами и говорили: «Дай пилотку! Дай пилотку.»

- А поляки вообще как к вам относились, когда вы под властью Польши находились?

- Поляки как относились? У них же в Лондоне правительство какое-то ихнее было. И они и туда, и сюда дергались.

- А какая была вообще предвоенная атмосфера у вас, в Западной Украине? Приближение войны как-то чувствовалось?

- Конечно, все это было.

- Вот вы говорите, что было. А из чего эти предчувствия складывались?

- Ну вот всякие предчувствия были. Вот там в поселке у нас был Хейно какой-то, сапожник. И пропал. Были шпионы всякие там. Что говорить?

- А начало войны чем вам запомнилось?

- Начало войны чем запомнилось? Когда отца нашего расстреляли, нас увезли в гетто в Ляховичи. Мне уже было тогда 14 с половиной лет. И каждый день гоняли на работу. Ну там песок и всякое копали, с лопатами ходили. И потом еще, помню, был Мейер такой со мной, напарник мой. Нам вместе дали задание одну кучу разбросать. А охранник, полицай, который нас охранял, отвернулся. Я тогда Мейеру и говорю: «Давай сбежим.» Куда он пошел, этот охранник, я не знаю. Но мы убежали.

- Кстати, а каким было отношение в гетто. Расскажите, пожалуйста, поподробнее.

- Ужасно относились к нам. В гетто должны были и меня ведь расстрелять. Там ночью вывозили стариков, больных, и все — всех расстреливали... Полицаи эти и немцы все это делали.

- А сколько вы в гетто в общей сложности находились, получается?

- Ну где-то месяца два. Нас, всех евреев нашего поселка, согнали в гетто в августе 1941 года. А в сентябре 1941-го нас, детей, отделили от родителей и погнали за 30 километров в другое гетто, якобы там будет создана школа, где мы будем учиться. Ночью нас разместили в большое сарае. Я там вместе с братом Васей оказался.

- Что было после того, как вы из гетто сбежали?

- Убежали, и шли-шли по Белоруссии. И уже потом нас такая застала зима! Это был декабрь месяц 1941 года. А мы все шли-шли... Потом Заборье и всякие там деревни прошли. И одна, как сейчас помню, деревня, которая нам попалась, Туховичи называлась. Она, эта деревня, в лесу была. И там же хуторок мы увидели. Ну мы туда и подошли. Смотрим: кочаны стоят капусты. И захотели есть их. Ну отломали, а там — лед один. И потом вдруг видим, что окно открывается. Хозяка нам и говорит: «Хлопчики, шо вы тут робите?» Мы тут же сели в снег. Все у нас оборвалось. Все по проволокам бегали, поэтому все — тряпками было замотано. Она открыла окно и говорит: «Заходьте в хату. Погрейтесь.» Я говорю: «А немцев нема у вас?» «Нема», - говорит. Зашли. Потом она и говорит: «Хлеба-то нема у нас.» А потом такой ковшик плетеный картошки поставила. А мы как начали с лоповинами со всем все это есть. Она и говорит: «Осторожно, потому что много не ели, и тогда заклинит этот желудок у вас, и все.» Ну и хорошо, потом — все, на этом закончилось все. А оказывается, она была связная партизанская. Она нам и говорит: «Идите на Святицу. А Святица — еще 4 километра от Туховичей.» И мы шли. «Днем, - когда мы уходили, она нам сказала, - не идите. К сапожнику дяде Ване ночью постучите. И скажите: тетя Вера прислала.» Это он уже знал ее. Ну а потом мы пришли туда, и ночью постучали. Он нам принес хлеба кусок и немного молока. Мы перли, ели, ломали. А потом говорит: «Идите, я с Картухиным поговорил уже.» А он, Картухин, оказалось, командиром отряда этого был. Их было партизан человек 65-70. И шли мы, шли. И вдруг нам говорят: «Стой, кто идэ?» Мы думали: бандеровцы. А это мой командир будущий оказался: Гальченко Дмитрий Власович. Сам он потом в Днепропетровске жил. И когда пацан у меня маленький был, мы с ним ехали туда, в Днепропетровск. И вот он тоже там, в партизанах, был. Он умер уже.

- Так вы, значит, попали в отряд партизанский тогда сразу же?

- Ну да. Картухин пришел, привел смену. А этот Гальченко смотрел-смотрел, потом развернул свою противогазную сумку, достал горбушку хлеба, отломал нам на двоих. Сказал: «Ишьтэ!» Он по украински разговаривал. А мы смотрим: матросский бушлат на нем. И шапка-ушанка такая. Он тоже бежал откуда-то с лагеря. И вот, в отряде когда мы оказались, там стали нас одевать. У кого ботинки были, дал их нам, кто штаны такие большие имел, тоже нам дал. В общем, у кого что было, тот то и дал. Ну мы же пацаны были! И нам все дали. Кто что: кто гимнастерку, кто что. Картухин потом был в Ровно этим председателем горсовета стал. А потом стала в 1942 году уже бригада организовываться. Потом дивизия партизанская образовалась. Целые районы занимали уже партизаны. Ну и везде мы воевали и помогали армии. Воевали мы в Белоруссии. Потом Белоруссию когда освободили, у нас парад партизан был в Минске. Я тоже участвовал в этом параде. Потом передали нашу дивизию под командование Рокоссовского, на Белорусский фронт. И мы в его составе участвовали в операции «Багратион».

- Кстати, вы из гетто вдвоем только сбежали?

- У меня еще брат был 9 лет. И он тоже с нами сбежал. И Мейер этот. Мы втроем сбежали.

- В качестве кого вас в отряде использовали?

- Сперва в хозяйственный взвод нас всех определили. А потом уже к Гальченко когда я попал, уже во взводе разведки воевал. И так до конца войны, пока не объединились с армией, воевали.

- Вас одного разведку определили? Или Мейера с братом тоже?

- Нет, Мейера тоже взяли в разведку. Он старше был на полгода был. Ну брату девять лет было, его не взяли туда. Он в хозвзводе остался.

- А вы помните ваше первое задание?

- Помню. Был у нас в отряде такой Кирилл Прокофьевич Орловский. И мы пошли на задание. Ехал Гебиц, комиссар города Барановичи. И мы сделали засаду. И этому Орловскому не осталось ни гранат, ничего. Он мину хотел бросить. И в это время раненый фриц выстрелил в него, и ему разорвало руку. Леконцев, доктор наш, ему оперировал ножовкой, этой пилой, его рану. А потом что еще было?... Да заданий много было. Вот, помню, например, такое. Нас в сентябре в гетто собирались расстреливать, когда я сбежал. А нас все звали Аптекаровы. Потому что мать в аптеке работала. И потом, когда я уже от партизан проходил, сказали: «Ой, аптекаров хлопец побежал!» А я такой был. Смотрю: многие снопы кладут. Я выглянул. Смотрю: полицейский около аптеки стоит. А мне надо было к тете Насте идти на хутор, чтоб она пошла. Она ведь связная была. А я думал: а, быстрей, родителей посмотрю. И потом уже прошло несколько лет, когда я вернулся в Остров. Это было уже после войны. В Бресте я кончил курсы на шофера. А потом кончил курсы на инструктора по вождению. И капитан Песенник сказал как-то: «Штатным выйти из строя!» Я вышел. «Десять суток отпуску без дороги!» - сказал он. А я и говорю ему: «Мне некуда ехать. Никого нет.» А он говорит: «Ну идите, кого-нибудь узнаете.» Ну и вот, приехал я туда, и иду, значит, по Острову. Смотрю: окно открыто. Там старостиха жила, она чешка была. Ее муж старостой деревни был. И она, как увидела меня, говорит: «Ой, сам то ходит, а моего Захарку убил.» А с ее мужем там что получилось? Мы сделали засаду. В Третьяковцах в деревне это было. А они ехали. И на лошади посадили пацанов. Три бороны было там, и железо подложено. Это делали вот почему: чтобы если мины будут, пускай лошади с пацанами взорвутся. А у нас был дядя Паша такой. Он никакого ружья не хотел брать, только противотанковое носил — ПТР. И вот сперва ехали 20 бороконных повозок. Сперва пацаны наверху ехали: чтобы бороны, если мины будут, взорвались с пацанами. А потом шли два автобуса. Там было всего три немца, а все остальные - полицаи. Ну и потом этот дядя Паша как дал с ПТРа по ним. У первого автобуса мотор разлетелся, в этот второй — ему в зад. Они стали выпрыгивать. А те, кто в живых остались, у них в кармане была книжка, и там было все сказано: если доброволец — значит, добровольно перешел к немцам, а если по призыву — по призыву. Они потом еще, ну те, которые по призыву были в полицаях, хорошо у нас воевали в отряде. А этот староста в хромовых сапогах был, такая шуба была на нем. Его спрашивают: «Ты кто такой?» Он говорит: «Извозчик.» А я говорю: «Не извозчик, а староста.» Ну они тогда и обыскали его. Седельников был у нас начальник разведки. Все его 10 человек — все в немецкой одеже ходили. А он, ну староста этот, как посмотрел, что в немецкой, так подходит и говорит: «Ой, парни, я свой, я свой.» Ему говорят: «Какой ты свой? Обыскать!» У него оказались пистолет ТТ и две гранаты. Его расстреляли. Ну а что? Вот такие дела.

- Рейды какие-то запомнились?

- Запомнились. Всякое было. В 1943 году, например, мне довелось участвовать в боевой операции по уничтожению главы операции в Барановичах. Там все бежали на вокзал. Бежали все! Там полковники, и все прочие, все бежали. А мы окружили здание, где администрация была. Там большинство свои были. Ну женщин не трогали. А мужиков, если заслуживает — к смерти, а если нет, тогда...

- С местным населением белорусским как вы контачили?

- Очень хорошо. Целые районы были под партизанским этим движением у нас.

- А было ли такое, как я слышал, что за каждую диверсию партизан немцы расстреливали местных жителей?

- Они не только расстреливали, но и вешали людей. Но это все было за связь с партизанами, да-да. Так и шли мы с отрядом. Леньков был командиром. После Ленькова стал Черный. И Черный тоже объединением этим потом командовал.

- А Бринского вы помните?

- Да. Он приходил. Ну он же по отрядам ездил. Бригада была у него своя. Вот с ним так и было: побудет немножко так у нас.

- А чем вы питались в отряде?

- А сперва в ведрах варили еду. А потом уже у немцев кухню отбивали. Повар еще был такой у нас.

- Вот вы говорите, что были во взводе разведки. А основная ваша задача как разведчика, кстати, в чем состояла?

- Нам надо было узнать, где какие части у немцев. Где и какой номер частей. И ходили мы там под Пинск, под Барановичи, на железную дорогу. Везде мы были. И потом перед концом, когда операция «Багратион» началась, начали рельсовую войну вести. Рельсы выносили в лес и рвали их.

- Под бомбежки попадали?

- А как же? Они ведь эти деревни с лица земли стирали, где партизаны были. И облавы были, и все было.

- Бывало ли такое у вас, что прямо на задании вас обнаруживали и приходилось убегать?

- Не обнаруживали. Мы когда шли, нам население очень много помогало. Очень много местное население нам помогало!

- А перебежчики были ли у вас в отряде?

- Были. Одна была вроде бы как под Ковелем. А Борис такой был у нас связной. Он пришел, узнал ее, и она сразу ушла. Командир спрашивает: «Картухин, где эта?» Я забыл, как ее звать было. Там в книге, в воспоминаниях Бринского, об этом написано. А она пропала. А потом ехали с задания наши и встретили. Она такая одетая была. Ну шпионка она оказалась. Она сама немка и с Волги, вот оттуда она была родом. В туфлях ходила. А когда она еще в Ковеле была, говорили всякое...

- А была у вас какая то агентура среди полицаев или у немцев?

- Ну были такие, но очень мало.

- Отряду приходилось освобождать гетто, лагеря или что-нибудь еще?

- Ходили все.

- А с бандеровцами вы воевали?

- Ну у нас не было их в Белоруссии. Но когда мы ходили под Ковель, в этот самый, то там бандеры были. Но мы не воевали с ними, а так, немножко только такие с ними перестрелки были.

- А где для вас самые тяжелые бои были?

- Самые тяжелые бои были, когда ранили Орловского. Он потом в Белоруссии под Минском был председателем колхоза. Все свои сбережения он отдал на школу. А Лекомцев ему сказал: «Надо ампутировать руку.» А один пинцет у этого Лекомцева был. Лекмоцев мне тоже книгу прислал о партизанах.

- А потери какими были у вас в отряде?

- Ну были они, были и потери.

- В основном по каким причинам их несли?

- Ну с этим было так: что или нарвемся на засаду, или что-нибудь такое.

- А как хоронили убитых? По тихому старались хоронить, чтоб было незаметно?

- Ну хоронили, все делали. На поле боя никого не оставляли. А было так. Сперва да, делали, чтоб не замечали немцы. А потом, после войны уже, там население само устанавливало, кто и что.

- Связь с Центром поддерживалась как у вас?

- Ну а как же? Поддерживалась. Мы же на месте не сидели. Когда уже укрупнился отряд, стали Пономаренко и Машеров в Белоруссии командовать объединенным партизанским движением. Тогда уже им подчинялись это, и все.

- Оружие какое у вас было в отряде?

- Автоматы. И с Большой земли самолеты прилетали, раненых вывозили, а оружие, боеприпасы, патроны, все-все это привозили.

- Кого из ваших друзей по отряду вы можете вспомнить?

- Ну вот Гальченко был такой, Югов был еще. Бринского помню. Лекомцева помню. И Веру Петровну, его жену, тоже помню. И Володя, его сын, у него у нас в отряде родился. Мы шли-шли. Из колодца банку достанем, она, Вера Петровна, в крючок нальет, за пазуху поставит, и поит его, пацана. А теперь он тоже военный врач. Этот тот самый, который в партизанах родился. А Лекомцевы уже умерли оба. И Вера Петровна умерла, и он.

- Сейчас никого не осталось из отряда вашего?

- Ну... Лекомцев умер, Вера Петровна умерла, Гальченко тоже умер.

- Эшелоны пускали под откос?

- Приходилось и это делать.

- Расскажите о том, как это на деле происходило.

- Ну шла, к примеру, разведка. Мы — впереди. А группа, пять человек, с толом и взрывателями и все - дальше. Шнур несут. И начинаем действовать. Если нет никого на дороге, то хорошо. А ведь патрули ходили. Ониж потом что делали? Вот мы начинаем свое дело делать. Эта группа минеров подходит и начинает подкапывать под рельсы. И они догадались. С деревень стали выгонять людей. А нам ведь как? Не заминировать. Приходят. Что делать? «Давайте мы вам поможем, - они нам говорят. - А вы нас повяжите. И синяков понаставляйте нам и в глаза, и все.» «А как вас бить?» Так женщины друг друга начали бить, и друг друга завязывать потом. И подвязывали, заминировали, вот и все. Мост, помню, взрывали.

- А с пленными вам приходилось иметь дело?

- Да. Брали и власовцев, и брали и венгров этих, и итальянцы попадали, и немцы попадали.

- Но пленных оставляли в живых или нет?

- Немец если такой высокий чин имел, то отправляли на самолете туда, в Москву. А если такой обычный, в расход. Ну а что с ними делать?

- А жили вы в каких условиях в отряде?

- Сперва были такие из под елки ветки. Шалаши из этого делали. А зимой уже вырывали землянки. А потом уже, когда бригада стала, стали районы, и все, - много стало землянок и всего.

- Было ли у вас такое, что переходили пленные на вашу сторону?

- У нас не было этого. Ну они не переходили. Они деревни жгли, людей вешали, людей кидали, детей, стариков, в огонь.

- Дети были в отряде? И если да, то как часто брали их?

- Ну дети если были, то отправляли самолетом большинство.

- А насколько многонациональным был ваш отряд?

- Всякие национальности были. У нас вот, например, из евреев кто был?... Леньков был заведующим. Врачи были, всякие специалисты, сапожники, евреи.

- Но вы не чувствовали такого, чтобы в отряде по отношению к вам, к евреям, было какое-то предвзятое отношение?

- Нет. Не было ничего этого, не было. Все жили одной семьей.

- А бывало ли такое, что немцы своих лазутчиков к вам засылали?

- Ну дак вот я же говорил. И Бринский пишет, как Борис, связной с Ковеля, узнал шпионку... А знаете что? Одна работала в гестапо уборщицей. И давал ей Борис задание, вот это, что печатают, собирать. И просвечивали и узнавали, что делается.

- Была ли у вас какая-то связь с подпольем?

- Да, а как же? Были подпольные центры. Ну все было.

- А как вы связывались с подпольем? Вам лично приходилось иметь дело?

- Нет.

- А в перестрелки часто вообще вступать приходилось?

- Попадешь на засаду, так куда денешься? Идешь на задание, там, например, полицейский участок ликвидировать или что-то — и засада. Тогда, конечно, попадали.

- Награждали ли вас вообще в отряде?

- Да. Ну была партизанская медаль у меня.

- А других награждали более высокими наградами?

- Ну Бринский Героем Советского Союза стал. Потом Картухин был награжден. Потом, Гальченко тоже награжденный.

- В последнее время где проходили бои вашего отряда?

- В последнее время у нас бои и под Ковелем были, и под Барановичами. По всей Белоруссии почти обошли все мы. Потому что Белоруссия — это же небольшое такое государство. Но я два года назад тому ездил туда. Там порядок будьте здоровы. Чистота в Минске. Везде все чисто, все хорошо.

- А политработники, комиссары были у вас в отряде?

- Да.

- А как с ними вообще у личного состава отношения складывались?

- Очень хорошие. У нас был этот Заболоцкий таким. И Котенок один был такой, фамилия тоже белорусская.

- Они тоже в бой шли с вами?

- Да.

- А особые отделы в отряде были?

- Тоже были.

- Вы сталкивались с ними?

- Ну а зачем? Просто шпионов они допрашивали. Вот эта, которая бежала, она сказала тогда: «Дайте мне наган, я своего начальника убью. Там в Ковеле.» Дали наган — начальника перевели в другое место. А потом, когда она бежала уже, тогда Борис узнал ее. И когда она бежала, ехали наши с задания. На телегах едут, смотрят. А потом, когда наган заработал, тогда они поймали ее. А куда ты в туфлях убежишь по лесу? Поймали ее и расстреляли. И судили. Это не самосуд был. Расстреливали при всем отряде. Я там был. Ну кто на задании не был, тот там присутствовал.

- Какая-то техника была у вас в отряде?

- А никакой техники, кроме лошадей, не было. Но пулеметы, станковые пулеметы, и такие пулеметы были. И у немцев забирали сколько оружия, и патронов, и всяких пулеметов.

- Одевались во что в партизанах?

- Ну у немцев забирали, когда склады громили, это все. Там это все было... Полицейские участки, бывало, громили тоже. Там одежы тоже было много.

- К Сталину как во время войны относились?

- К Сталину? Ну что-то мимоходом не приходилось думать о нем. Но я думаю, что Сталин очень много виноват был, когда он говорил, что нельзя панику подымать. Это все такое. Разведчики докладывали ему все, а он ничего не делал.

- О патриотизме в годы войны что можете сказать?

- Ну он был. Но дело в том, что не знаю...

- А женщины были у вас в отряде?

- Да, врачи были. Сестры были. Повара были.

- Когда находились в отряде, как-то засекречивали места своего расположения?

- Да. Никто не мог знать, где мы находимся. Если чужой идет шпион какой-нибудь, то ловили, и — в расход.

- А вообще те, кто так или иначе вступал к вам в отряд, проходили ли они проверку какую-то у вас?

- А как же? Сколько было всяких!!!... Один, помню, тоже поступил к нам, и второй вместе с ним был. Тот ему говорит: «Давай мы расскажем, что и как.» Ну они в плену были. Одного немцы подослали, а второй ничего у них не был. А этого фамилию я забыл. Потом у нас был начальник бдительности, тоже подполковник или капитан. И потом поехал. И тот тому и говорит: «Пойдем расскажем.» И только Силаев сменил его на посту, этот пошел и выстрелил в спину. Ну чтоб не было ничего. А потом его разоблачили. И поехали на хутор. И нашли, где он жил у хозяина. И привезли его и расстреляли.

- А каким, если так говорить, был основной контингент вашего отряда?

- С лагеря к нам бежали. И местное население вступало. И окруженцы были у нас.

- Страх испытывали во время войны?

- Ну а как же? Все страшно. Это неверно, когда кто-то говорит, что страху нету. Страх всегда присутствует.

- А случаи провалов заданий были ли у вас?

- Были. Было такое, что пойдешь, а не сделаешь, потому что ну невозможно, не все же гладко идет, как говорится.

- Трофеи немецкие брали?

- Громили склады. Нефтебазы. Что мы только не делали! Под Барановичами, помню, мебельный цех был — там гробы делали для немецкой армии. Они еще ставили березовый крест у своих покойников. По Белоруссии, под Борисовым, под Бобруйском, под Минском 80 тысяч ведь попало в плен. И там тоже громили...

- А как вели вообще себя немцы, когда вы их захватывали?

- А что они могли делать? Ничего они не могли делать.

- А листовки не бросали немцы к вам?

- Они, когда все это только начиналось, на машине приезжали и в репродуктор говорили: все золотые горы обещали. Но никто не ходил. Знали, чем пахнет все это дело.

- А средства гигиены соблюдали какие-то? Вот бани организовывали, например, у вас в отряде?

- У нас врач Лекомцев сделал в землянке баню такую. А сперва делали так: у кого рубашка была или что. Вот это над костром скрутишь, это над костром скручивается, и эти вши стреляют.

- Как передвижение осуществлялось в отряде? По сколько километров самые большие переходы были?

- И пешком, и на лошадях, и всяко было. А самые большие переходы по 70, по 50 километров.

- Уставали, наверное?

- Ну а что ж? Что делать? И куда прикажут, туда и пойдешь.

- А с семьями приходили к вам в отряд?

- Приходили. У нас была семья одна. Там было два сына, и старик, ну хозяин тоже. Все были.

- А вообще в отряде не было такого, что стресс пьянством снимали?

- Нет. Когда Бринский был командиром бригады, он не разрешал это все. Никаких пьянок, ничего не было.

- А он авторитетом большим пользовался у вас в отряде?

- Да.

- Помните, как расформирование отряда проходило?

- В Минске парад партизанский состоялся. И потом после этого обмундировали всех нас, обули, и друг друга мы не узнавали даже.

- Кстати, а население как в Минске вас встречало?

- Очень хорошо. Но и другое тоже было. Сколько было повешенных!!! Это ужас был один.

- А после того, как парад прошел, вас в действующую армию направили?

- Парад прошел. На этом параде Пономаренко сидел, Машеров сидел, ну все руководители белорусского партизанского движения были. Мы сперва Гомель освободили. Когда Минск был у немцев, правительство сидело в Гомеле. А потом Минск освободили и тогда уже сюда перешло... В общем, правители все переехали туда. И потом я в действующую армию попал.

- И в армию когда попали, то тоже воевали?

- А как же? Но, кстати, после того, как мы с армией объединились, мне было почти 17 лет. Меня не хотели в воинскую часть брать. А я говорю: «Ну куда я пойду?» А брата отдали в паровозо-ремонтное училище. А меня в армию взяли.

- А где вы воевали?

- Польшу прошли. А потом в Чехии воевали. Чехи кричали нам: «Братцы! Помогайте, помогайте.» Потом — в Пруссии воевали.

- А как часть называлась, где воевали?

- Номер я помнил. Старый уже. Я помню, что полковник был маленького роста. Вот он был командир нашего полка, фамилия его Гринь была. А уже когда в Бресте были после войны, я там фотографировался. В крепости мы стояли. И тогда днем заставляли нас кирпичи убирать. А потом нашли сумку, а потом мертвого Наганова. И жена, и дочка нашлась в Бресте. Хоронили мы его. Документы были, все. Под кирпичами когда разбирали, его нашли. Там же в Брестской крепости нашли...

- Кстати, а что были у вас за бои, когда вы в действующую армию попали?

- Везде все было.

- А кем вы были в армии, на какой должности состояли?

- Там я не в разведке был уже, как в партизанах, а пулеметчиком был, на «Максиме» сидел.

- Вас прямо на месте обучали стрельбе?

- Да. А как же?

- А по каким целям вы стреляли в основном?

- Хоть и жалко было, а мстил, сколько влезло, этим немцам. Как ленту заложат, так стреляешь. Вот этот станок с колесами весил 32 килограмма. 2 канистры воды надо было тащить для охлаждения ствола пулемета. И ленты еще две коробки таскали. Стрелял я из пулемета по живой силе. Идешь. Командир даст приказ. А куда ты денешься?

- Случалось ли у вас такое, что вашу огневую точку немцы обнаруживали?

- Ну обнаруживали. А что делать?

- Ранены были?

- Ранен был. Вот сюда попало мне (показывает ранение на правой руке). Только кожу сорвало. Это было уже тогда, когда Кенигсберг брали. Вдруг я слышу, как что-то потекло. А шум такой был, когда Кенигсберг брали. Сидим с командиром отделения. И говорит: «Ну что?» И вот сюда тоже попало (показывает на руке). С поля боя никто не уходил. Если смерть - так смерть. А Федун был, помню, тогда у нас такой. Он бежал. А фриц его за шинель взял. А он шинель скинул, а карабин как держал, так и держал. В общем, этот фриц упал. Да что там говорить?

- У вас, я смотрю, среди наград есть медаль «За отвагу», вам ее в действующей армии ее дали?

- Да, было дело.

- Скажите, а за что вам ее дали?

- Ну там не только меня, а целое отделение наградили.

- Случалось ли у вас такое, что пулемет заклинивало?

- Нет.

- А вообще что думаете, как оцениваете этот пулемет - «Максим», как бывший пулеметчик?

- Очень тяжелый. Греется ствол, надо воду наливать, надо все это делать...А сейчас такой пулемет легкий.

- Вот вы воевали под Кенигсбергом. Скажите, а местное население там вам попадалось?

- Местное население с горшками ходило. Полковник приходил. Приказал, помню, всех кормить. Вот повар наливает и суп, и кашу, но большинство перловую варили или что. А в Чехии когда были, те хорошо относились. Помню, когда мы там были, там был ларечек такой. И когда мы проходили, хозяин закричал: «Солдат, пой це!» А пой це — это иди сюда по-чешски. Говорит: «Пивочка!» А нас не пускали одних, только отделениями. «Нам нельзя пивочка», - сказали ему. А вообще немцы были такие, что фюрер для них все был.

- А чехи как, хорошо относились?

- Чехи лучше чем немцы. Словаки, чехи — люди хорошие.

- Через Польшу проходили вы?

- Были и в Польше. Мы освобождали самый большой концлагерь в Польше — Освенцим. Это ужас был вообще. Там столько трупов было, столько вагонов одежи, ботинок. Это — ужас! Ну что делать? Там газовые камеры были, и там людей раздевали наголо и гоняли туда. Как вы думаете? А немцы утекали потом, когда мы лагерь освобождали.

- Там тяжелые были бои?

- Ну конечно. Но польская армия тоже помогала нам. Имени Костюшко.

- Приходилось ли с поляками разговаривать?

- Приходилось. Я разговаривал с ними на польском языке. Я четыре класса кончил, когда жил в Ровно, на польском языке. А других школ не было. Никаких школ не было, кроме этих польских.

- Вы согласны с тем, что пулеметчики — это фактически смертники?

- Нет. На войне если судьба, выживешь, а нет судьбы — нет. Вот я в гетто попал. Там попало. Работал 33 года на двух местах шофером. Работал в пожарке на первом выезде и на «скорой помощи». 33 года! И 15 лет на пенсии еще работал. 12 лет по садикам развозил этих. А потом горбачевская это перемена началась, и все. У Горбачева в Германии дом. Как-то показали по телевизору дом. Внучка живет. Корреспондентов в первый раз пустила. Там все в золоте.

- Где вам было легче воевать: в партизанах или же в действующей армии?

- В действующей армии легче. Но в партизанах сперва ничего не было. А потом, когда уже бригады организовались, то там уже все было. Но почему тяжелее? Ведь в партизанах была очень крепкая дисциплина. Помню, построили, когда пленные пришли, которые с лагеря бежали. Это в Барановичах было. Командир построил обыскать. Там карты, у кого что нашли. Все отобрали. «У нас, - сказал он им, - карт нету. Ничего нельзя.» У одного водку нашли. Сказал про это: «Тоже нельзя!»

- По сто грамм в армии выдавали?

- В другой раз давали, но я не брал, молодой был.

- После войны служили в армии?

- Ну пока не было кого взять, служил. Новобранцев-то этих надо было призвать. Ну и в 1951-м году демобилизовался.

- Из семьи у вас воевал кто-то? Или все были расстреляны в 1941 году?

- Брат Григорий погиб у меня на фронте. Его в армию взяли, как война началась. А еще сестра Софья была в партизанском отряде. Вообще моя сестра кончила Львовский медицинский институт. И потом, перед войной, она уже была как военнообязанная. И военный билет был у нее. И шла она в войну с пограничниками. Она попала там в Брестскую погранзаставу. И шла. Помню, Картухин как-то говорит: «К нам идет на объединение женщина-врач, и десять человек, и командир — старший лейтенант Югов..» Ну шли. А этот младший брат мой вырвался. Как мы вышли встречать их. И он говорит: «Ты што, не видишь? Софья идет.» А потом, когда в Остров я пришел, женщина одна ко мне подходит и говорит: «Ты аптекарова сын?» Я говорю: «Да.» Она говорит: «Полицаи продавали ваши вещи. И такой комок был. И фотография была сестры и брата.» Говорит: «Мы фотографию нашли, но только матери на ней нету. Отца нашли. И сестер. Муж хотел порвать, выбросить, а я сказала: может, кто вернется, и мы отдадим.» И вот она мне отдала три фотографии, и они там, значит, у меня в комнате лежат. Но я не знаю ничего о судьбе Софьи, о судьбе Василия, которого в училище определили. Так все пропали после войны...

- Расскажите о том, как сложилась ваша жизнь на гражданке.

- Ну стал сразу работать. Работал день и ночь шофером. В 60 лет, как было при советской власти положено, я на пенсию пошел. И вот, вышел на пенсию, иду по городу. Петухов встречается, знакомый. «Ты чего гуляешь?» - спрашивает. Я говорю: «На пенсии». Он говорит: «Приходи к нам работать, у нас «жук» пригнали, польский этот такой фургон. Приходи!» Я говорю: «Ну пойдем!» Пошли. Старик сидит там. Он говорит: «Вот шофера привел.» А он и говорит: «Вы пенсионер?» Я говорю: «Да.» Но у меня еще волосы были, и все такое. Он говорит: «Тогда я вам грузчика дам.» Я говорю: «А зачем мне в 60 лет грузчик? Каждый в садике завхоз едет со мной. Если что, дак поможет. Что я, 10 бутылок не подыму или что? Или пять буханок хлеба?» Нажал тот кнопку, вызвал бухгалтера, пришла она, бухгалтер. Он спрашивает ее: «Сколько он будет получать за грузчика?» Она говорит: «Я не знаю, я пойду справочник возьму.» Пришла, взяла справочник и говорит: «Вот, 40 процентов.» И он говорит: «Видно, вы деньги любите.» А я говорю: «А вы что, не любите деньги?» А он смеется, говорит: «Деньги все любят.» Вот так вот работал я там.