Шувалов Александр Алексеевич

- Родился 25 августа 1918 года в принаровской деревне Втроя Вирумааского уезда Эстонской Республики (ныне - Сланцевский район Ленинградской области).
- Окончил 6 классов церковно-приходской школы
- В 1938-1939 гг. проходил срочную службу в Эстонской буржуазной армии (4-й отдельный пехотный батальон).
- Член подпольной комсомольской организации с 1938 года
- В 1941 г. за комсомольскую деятельность был арестован и приговорен к 1 году лагерного заключения.
- С октября 1943 года работал в подполье, имел связь с партизанами.
- С января 1944 года находился в партизанском отряде (Эстонский партизанский отряд Якова Семеновича Вяльцева, 1-я партизанская бригада (командир - ленинградец Филиппов), воевал в тылу врага в принровье Эстонии и на Псковщине.
- С сентября 1944 по май 1946 года служил в 41-м (8-м) гвардейском Эстонском Таллиннском стрелковом корпусе. В составе 8 ЭСК участвовал в боях в Курляндии (249 Эстонская стрелковая дивизия, 917-й стрелковый полк, второй минометный батальон, вторая минометная рота, командир минометного расчета), Ленинградский и 2-й Прибалтийский фронты.
- Награжден медалью "За отвагу", "За победу над Германией в В.О.В. 1941-1945 гг". и др. , был контужен.
- Живет в городе Нарва (Эстония).

И.В. Александр Алексеевич, вы жили в буржуазной Эстонии. Был ли у вас тогда русский патриотизм? Или вы тяготели больше к Эстонии?

А.Ш. Знаешь, патриотизм был русский. Мы же жили в принаровье, эстонцев всего несколько хуторов было. К тому же, жили на российской земле. По матери я из Гдовского района, скобарь, а по отцу смоленский, пригнаны они были еще при Петрое первом. Пели русские песни, и особенно в советское время нас заразило радио. Стали кое-кто покупать. Молодежь рвется к чему-то новому. Кем я тогда мог быть? Пастухом, да и то - не в каждое мето возьмут, не говоря об учебе, о профессии. На работу было не устроиться. Жили в деревне, праздники праздновали, в каждой деревне был свой праздник: однодневный и трехдневный. Выбирали из православных праздников. Только была и плохая сторона принаровской жизни. Сегодня вместе ставят свечку, а завтра на танцах драки, поножовщина, убийства. Был, помню, такой праздник - ярмарка. Так там деревня на деревню дралась. В 1928-1930 годы у нас было очень развито пролетарское движение, со знаменами ходили.

И.В. Расскажите о службе в Эстонской буржуазной армии. Как ваша часть называлась?

А.Ш. 4-й отдельный пехотный батальон. Я полгода прослужил, потом прибавили полтора года. Вернулся из армии за месяц, как советские войска пришли.В эстонской армии, как и везде, опять же разные люди. Наша отдельная часть стояла в Васьк-Нарве (Васьк-Нарва, русское название - Сыринец - центр принаровья - И.В.). Вот у нас капитан был хороший человек, а вот командир взвода был свинья. Он особенно ненавидел русских, а солдат считал за скотину. Он скорее собаку приласкает, чем о тебе скажет хорошее слово. Но строгость тогда была: бить не били. Бывает, придем на занятия, его тоже там доводили. Вот он объясняет тактические занятия, подойдет, спросит: "Ну, понял?" "Нет" Другого: "Понял?" "Нет". Он два часа долбил! Аж закраснеет, но ударять нельзя было: бить не бил.

И.В. Сначала-то вы служили где?

А.Ш. Сначала наш батальон находился в Йыхви, но потом, когда стаж солдата получишь, тебя направляют либо в Нарву, либо в Васьк-Нарву. Тот, кто попадал в Васьк-Нарву, счастье. Там было два взвода. Здесь была хорошая кормежка, а в Нарве кое-как на солдата давалось. У нас на солдата давали 70 сентов, за это его кормили. В деревне продукты намного дешевле, и поэтому мы жили сытнее. Приходиться за мясом идти, командир говорит: "Мясо хорошее берите. Плохое возьмете - сами есть будете. Выбирайте, чтобы мясо вам давали хорошее!" Рядом с нами была булочная, хлеб пекли всегда хороший. Солдату масло не положено, значит, давли только сала, грамм 5-10. Так что в Сыринце мы были сыты. У нас хлеб не выдавался, а ставился. Старшина еще поросят держал и кормил от нас

И.В. В армии выпивали?

А.Ш. Осенью был праздник полка. В этот день старшина с кем-то варил пиво, и в обед солдату давался литра пиво, только в этот праздник. Это было один раз в год. В этот же день мы могли купить 250 граммов водки на двоих. Если, конечно, у тебя есть деньги, а если нет, значит, все. Рядом булочная была, бегали туда. Булочник был Яковлев такой, бывший белогвардейский офицер, он так ненавидел все советское. Вечером скопимся около казармы, откроем окна и поем советские песни, а на другой день все становится известно. Как запоем в умывальне, так он сразу окно закроет.

И.В. Каков был распорядок дня?

А.Ш. Подъем, сразу на улицу, зарядка. Оттуда приходили, заправляли и потом построение было. Помкомвзвода осматривал, потом шли на завтрак с песней. Оттуда на занятия тоже с песней. Кстати, когда я позднее был в Эстонском корпусе, там эстонские песни не пели, только русские. Так было заведено. Потом на занятия опять же песней. Но основным было, конечно же, изучение стрелкового оружия. Винтовкой прицеливаешься, короче, полдня на прицеле сидишь. Если хорошо стрелял, значит, получишь увольнение и отношение будет к тебе хорошее. Если ты плохо стрелял, тебя будут гонять по нарядам, стрельба и все.

И.В. А какое у вас тогда было оружие?

В эстонской армии, крайний слева, 1938 год (Фото из семейного архива А.А. Шувалова)

А.Ш. Винтовка была, еще из царской армии. Когда Эстония получила самостоятельность, белую армию разоружали, оружие отбирали. Вот это оружие у нас было. У пулеметчиков были английские винтовки. И это, я считаю, неправильно было, потому что если мы будем стрелять вдвоем, ты с английской, а я с русской, у того кончатся патроны, а у тебя есть остаток - они не подойдут.Гранатам нас вообще не учили. Нас, русских, примерно человек 15 было, больше нарвитян, много было с Сааремаа и Хиймаа. Когда я позднее в Советской Армии был старшиной роты, уходишь в увольнение, там все было просто. А в эстонской армии, там, прежде чем уйти, ты приходишь к старшине, он смотрит, чтобы ботинки у тебя вычищены были, чтобы одежда чистой была, пуговицы блестели, как говорят. И тогда идешь, водки не имел права пить в увольнении. Но с кем не бывает? Выпивали.

Мы хотели в заграницу с армии уйти. Договорились. Нам прибавили полгода. Мы уже отслужили, и тут - опять столько же. Договорилсь русаки: все, уйдем! Нас, человек 6-7 договорившихся было. Два Черновских, Елизаров, Назаров, Коля Лобанов, Богданов с Комаровки, один с Нарвы и я. Во время дежурства, когда наш человек будет дежурить, забрать оружие, сложить в лодку и уехать заграницу. Но, как говорится, дело надо делать всегда, пока горячо. Коля Лобанов был рассудительнйый, он говорит: "Ребята, не надо торопиться... Надо сделать все как надо, и чтоб нам не попасться". А еще у нас в подвале были боеприпасы, мы хотели забрать все на лодку и уехать. И если бы уехали - нам по 10 лет дали. Вот благодаря Коле у нас порыв прошел, мы не уехали. Коля Лобанов в 1941 году уехал в Таллинн, оттуда поехал в эвакуацию. А корабли разбомбили, и он утонул.

И.В. Ну а вообще, служа в армии, какое было ко всему отношение?

А.Ш. На занятиях капитан любил и с солдатами поболтать и поговорить. Вот, на Чудском озере в окопах сидим, занятия проходят. Он и говорит: "А ведь стрелять-то ты не будешь туда, а?!" Смотришь, молчишь ему. "Вы же все коммунисты. Разве вы будете в русских стрелять?!"

И.В. А комсомольцем вы когда стали?

Когда советская власть пришла, я организовывал комсомол в Трое и Скамье. А потом меня не принимали в комсомол, я столкнулся с трудностями большими. С Сергеем Ежовым собираемся ехать, получать комсомольские билеты, одного сельчанина встречаем, песни поем. Он спрашивает: "Что такие веселые?" Мы: "Поедем послезавтра комсомольские билеты получать".А он, Дише, оказался в белой армии. Приехали, поздоровались всех вызывают, а меня - нет. Мне говорят: "Все про тебя спрашивают. Что такое?" Потом вызывает Вальтер: вот так и так, на тебя есть письмо, что ты несоветский человек. Я говорю: "А я могу вам сказать, кто написал". "Откуда ты знаешь?" "А он вчера нам сказал". Он начинает читать письмо, я говорю: "А он написал не то, что у меня, а то, что у него есть. У меня 4 гектара земли, у него 50, у него 2 коровы, а у него 6". Дише так и сказал нам: "Вас в комсомол не примут!" Он письмо и накатал, я приехал, когда все прошло, сделал собрание в деревне. Это же дело до драки дошло, когда население пошло. Не забуду, как старик Пилов подошел к Дише и сказал: "Ты что, комсомольской крови хочешь стакан выпить?" Его 2-го или 3-го мая забрали за то, что в деревне он нескольких красных разведчиков сдал, он в лагере и умер. Он был кадетом, имел неоконченное высшее образование. А нас он обвел вокруг пальца. Он ведь выдавал себя за красного и с ним мы ставили просоветские постановки.

И.В. Как вы узнали о начале войны?

А.Ш. 1941-й год, началась война. Я ожидал, что раз началась война, значит, мобилизуют. Я поехал в волость, там прошел просмотр, и сдал свою шикарную лошадь в Красную Армию. И еще одну лошадь с деревни записали сдать. Я в Йевве (Йевве - старое название города Йыхви, нынешнего уездного центра северо-востока Эстонии - И.В.) приехал, там сдавали лошадь, и тут надо было ждать. Там Григорий Фаронов, отец моего друга Ивана Фаронова впоследствии - директора Нарвского музея - И.В.) сдавал лошадь. Я ему говорю: "Дядя Григорий, возьми моего коня, сдай тоже, а то в армию будут набирать, я отстану от своих ребят". Он говорит: "Ну, поспеешь, навоюешься. Не торопись!" Я оставил ему лошадь, он сдал, а сам приехал в Нарву. Тут как раз была первая бомбежка, и я уехал в сельскую местность. Нас не мобилизуют. Стали оборону делать, уже гул артиллерийский пошел, все слышно. Я вижу: дело такое, у меня документы были на эвакуацию, я сел на велосипед и поехал. Думаю: поеду в Нарву, там видно будет, куда возьмут. Проезжаю через Омут, а у меня там дядя милиционером работал. Он идет: "Ну, куда племянник?" Я говорю: "Ну ты что, не слышишь? Гул уже где-то, все отступают..". А он на меня: "А-а-а-а, ты панику наводить?! Ведь я тебя арестую. Разве можно панику выводить?! Без разрешения никуда не уезжать!!!" Я приехал вечером, немцы оккупировали нашу местность.

И.В. Тогда же вас арестовали за комсомольскую деятельность...

А.Ш. В деревне-то меня все знали. Куда скроешься? И меня, как старого комсомольца, арестовали. Был налет, приехали с Нарвы "Омакайтсе" (В ополчении Омакайтсе (в переводе с эстонского - самооборона) были гражданские лица, которые шли туда добровольно. Они расправлялись в основном с коммунистами, но убивали и евреев. - И.В.). Нас, человек 50, арестовали в принаровье. Я в это время дома был. Заставили в школу на собрание придти, мне там устроили сразу допрос. Он мне прочел протокол допроса на эстонском языке. Я не стал подписывать и потребовал, чтобы мне прочитали на русском. Он мне сказал: "Ах, ты эстонского не знаешь?" Вот он мне наганом и мотанул, выбил три зуба. Отдельные слова я по-эстонски, конечно понимал, но не решился подписать протокол допроса на эстонском. Меня поставили под икону по стойке "Смирно" и двум "Омакайтсе" показывали, как меня разбили. Народ-то видит, что весь в крови. Это ихнее право было. А меня отправили по этапу в Нарву. А потом судили. Вот так меня учили эстонскому языку. Я тогда был комсомолец, бодрый такой. Он мне еще сказал: "До Нарвы довезем, а там будешь расстрелян!" А протокол на русский все равно перевели. Привели меня на суд на улицу Пушкина, где сейчас спортивная школа находится. Вот в этот двухэтажный домик меня вызывают. Захожу: сидят трое безволосых пожилых людей. Они посмотрели на меня: "Рановато ты политикой занялся" Ну что? Посмотрели: можешь идти. Я думал, что это какой-то допрос, а это, оказывается, суд был. Но я остался жив благодаря деревне. Мать ходила к учительнице, написала прошение, что "он плохого никому ничего не делал". И вся деревня подписалась. Из-за этого, видимо, меня не расстреляли. Сидел я в Нарве, в Таллинне, в лагере Костевере под Таллинном.

И.В. В каких условиях жили?

А.Ш. Спали на полу, отапливались "голландкой": половина выходит в коридор, а вторая половина две камеры отапливает. Зима. Не укрыться. Что на тебе было, с тем спали, укрывались. А потом в Костевере попали, это личная мыза генерал-губернатора Лицмана. Там были только заключенные с Эстонии. Нас человек 150 было в лагере, приходилось мешки таскать. Я пошел добровольно, чтобы соли достать. Я сидел в Нарве и Таллинне, там всегда была полная чашка соли, чтобы ели больше соли. Вот идешь на склад работать, день вкалываешь, где-нибудь, пясточку соли стащишь в карман. Вот так и живешь. 19 декабря 1942 года, день Николы, запомнился на всю жизнь. Мне на поле удалось найти турнепс, свеклу кормовую, уже замерзшую. Я принес, оттаяли, сварили суп и ели его. Ну что одна свекла? Да еще горьковатая, но еще есть-то охота. Я говорю: "Вспоминайте Николу, сегодня праздник!" Все, с кем сидели - они все умерли на Вестервальской тюрьме (тюрьма в Нарве на улице Вестервалли. - И.В.). В Нарве на Вестервальской тюрьме я сидел с одним евреем, венврачом Киселевым. Он говорил "Я не еврей, а русский!" А волоса-то черные, курчавые, смахивает на еврея. Он говорил, что он с Ленинграда, у него две дочки. Так вот он мне раскрыл одну вещь. Первый концлагерь был в Ивангороде, где мост перейдешь, там сейчас солдаты. Он говорил: "Половина нас расстреляли. Мы взбунтовались, отношение у немцев плохое было, и половину нас пулеметы скосили". Вот он остался жив. Одежда на нем шикарная была, суконце не солдатское...

И.В. Чем вас кормили?

А.Ш. Я приехал этапом в Таллинн, первый раз дали обед. Это было что-то вроде плавающих кусков баланды. Смотрю: мерзлая черная картошка. Хлеб давали с опилками, 300 грамм, на торфоболоте работал Кренгольм (комбинат "Кренгольмская мануфактура" в Нарве. - И.В.), они нам еще 100 грамм хлеба давали. Особенно в тюрьме гибли старики. Я уже говорил, что на столе стояла полная чашка соли. Когда получали пайку, старик начинал крошить и в воду и куда угодно, и этим насыщали желудок. На самом деле, они этим себя портили, потому что от соли человек начинает пухнуть. Так они и умирали...

И.В. Отношение какое было?

А.Ш. Тут опять кто какой человек. Вот у нас Аллик был, душа-человек, старенький, пошел служить ради пайка. Рядом со мной спал шофер военкома майора Литвинова. Так он ему приносил табачка немножко, и записочку какую-нибудь от родных передаст. Хороший был, а были, которые били. В соседней камере у нас одного лейтенанта подвесили живого крюками для устрашения за ребра. Один такой был Леппик, так он на торфоболоте шомполами бил, мне попало разок. Вечерком после работы мы вышли около казармы, где Рауша, скопились и запели песню "Ревела буря, дождь шумел". А рядом были мобилизованные на торфоботлота с Кренгольма, они все высыпали. Потом нас шомполами разогнали, мы так дружно пели.

И.В. Сколько вам дали?

А.Ш. Мне год дали. С Таллинна еду на свободу, снова арестовали в Вайваре. Утром допрос в комендатуре. Мне говорят: "Вот где эта деревня, вы можете на карте разобраться?" Я говорю "Могу!" "Где она? Покажите!" Говорю: вон. " Это на той стороне Эстонии или на этой?" Я говорю: "На этой". И тогда меня отпустили. А если бы я сказал, что на той, значит, я с России, и меня тогда бы в другой лагерь отправили. Меня отпустили, и я 63 километра с двумя палками прошел, идти не мог. На другой день пришел в Скамью в полицию заявить, что прибыл.Да раза в неделю ходил на показуху, что я живу.

И.В. Как вы вышли на связь с партизанами?

А.Ш. А партизаны ко мне пришли сами: Чапурин, Волков, Курмин. С отрядом Вяльцева они под Псковом железки подрывали, потом сюда и пришли, раз эстонский отряд. Дядя ко мне приходит и говорит: "Слушай, надо мне дров попилить. Не с кем. А тебе делать нечего, пойдем! Но, дома чтоб никто не знал!!!" Вышли мы, прошли метров 30-40, он говорит "Ты знаешь, куда я тебя зову?" Я говорю "Да что-то такое подозрительное. Дрова бы ты меня не позвал пилить". Он говорит: "Партизаны пришли, Мишка Курмин пришел, их пять человек пришло. Вот, пойдем!" Там и встретились, поговорили. Они говорят: "Ну чтож, будешь нам помогать. Нам нужна связь, нам нужно придти к кому-то". Вот они ходили сюда за Солдино подрывать железную дорогу. Я стал с ними держать связь, с еврейским лагерем под Верхним селом (у нас были свои ребята, призванные немцами в охрану. Потом кто-то проболтал, они попались на этом и были отправлены во Францию), с теми, кто был призван в немецкую армию, одного даже завербовали, который в комендатуре служил в деревне Скамья. Здесь уже начали строить оборону. Я план нарисовал и передал.

И.В. А в партизанский отряд как попали?

А.Ш. Ко мне Градов пришел и сказал: "Ваши будут сжигаться, уходи!" Я подговорил нескольких ребят, и мы ушли в партизаны. В Орле воочию с Градовым встретился, там нас на подводах за Плюссу повезли. Приехали за Плюссу - там уже отряда нет, он стал двигаться сюда, в Эстонию. Там мы как раз наткнулись на эстонский отряд, который послали сжигать русские деревни. Мы их там человек шесть в плен взяли, остальные удрали. Передали в воинскую часть. Воевали мы в принаровском уголке в Эстонии, в Гдовском районе, но большинство за Плюссой были. Вот там скрывали нас хорошо, народ-то советский... Вот я в партизанском движении пробыл 11 месяцев.

И.В. Ваш отряд взаимодействовал с частями Красной Армии.

А.Ш. В Эстонии очень много боев было. Против нас в Эстонии, когда мы пришли под Лохусуу, Тудулинна, было брошено 4 тысячи человек. Сперва против нас бросили немцев, потом эстонцев, потом власовцев с танками. Это же бои были. Ни одного дня не было, чтобы боя не было. Ежедневно - бои, а то и два-три боя в день. Мы же пришли, нас две партизанские бригады было, самое малое - человек 700. Потом третью бригаду бросили. Нам в Эстонии все боепитание заменили с самолетов: они приземлялись на болотах. Одного нашего раненного увезли, Сорокина. Молодежь-то неопытная была, необученная. Он пришел с деревни, пуля ему в челюсть мотонула, ему и зубы покрошило. Он выскочил на гладь под пулеметы, попал по глупому. Помню, в одном месте сказано было: "не высовывайтесь никуда". Побежали на поле, там нескольких убило, ранило. Сергею Калбину я говорю: "На х... ты пошел? Тебе я сказал не идти". Мальчишка, всего 17 было. Его и в армию-то после партизан не взяли.

Александр Шувалов в партизанском отряде, 1943 год (Фото из семейного архива А.А. Шувалова)

6 января 1944 года я наступал на Сыринец, это была разведка боем. В книге написано, как мы ходили, но тут все, как это делают, приукрашено. Нас, четырех местных партизан, Сергея Калбина, Ежова, Дубровина придали одной воинской части. В лесу вечером выступает какой-то майор, объясняет, что как надо. Я ему начинаю объяснять: "Что там - вы не знаете, а я знаю, что там. На той стороне доты, на льду озера шириной метров 5 взорванная полоса, вода, преграда". Он: "О-о-о-о". После него мне старший лейтенант и говорит: "Это хорошо, ты партизан да местный. За это тебя бы расстрелять надо!" Потому что разве можно говорить про какие-то укрепления, надо по-другому: пустяки, с ходу возьмем! Чтобы солдат не расстраивать, они же едва стоят после Ленинграда. К тому же, пришли - питания и хлеба не было, ни обозов, ничего. Я и говорю этому майору: "У нас вооружение то что?! Даже станкового пулемета нет, винтовки, ну и несколько автоматов. Как?!" "Вот вы когда возьмете сухресток Яма-Смольница-Сыринец, тогда пришлете нам донос солдатам". Я этому майору объясняю: "Когда я пришлю их, это почти 10 километров. Когда он придет? Два часа? Так там уже никого не останется в живых. Боепитание с винтовкой что мы сделаем?" Он говорит: "Комсомольцы возьмут винтовкой, штыком". Ну чтож, возьмут так возьмут. Он пришел бодрость поддать, но сам не пошел с нами. Хе-хе. Нам старшего лейтенанта дали, и мы со стрелковой ротой пошли ночью. Ночь лунная была, все видно. Еще мы в маскахалатах были, а солдаты в шинели или в полушубке. Идем вместе со старшим лейтенантом, он говорит: "Наверное, не возвращаться обратно". Я ему говорю: "Ну, майор нарисовал: мы там натворим". "А-а-а, майор, майор... Майору тоже надо свое говорить". Подходим мы уже близко к берегу, тут надо врассыпную по взвода. Идем, они ракету выбросили, сигнал. Мы подходим, недалеко взорванная полоса, они открыли пулеметный огонь. Они сидят в дотах на берегу, а нам и окопаться-то нельзя. Залеггли около воды, пошла стрельба. Они минометный огонь как открыли по нам, и пошли по рядам куски милостыни. Нас 17 человек вышло из роты, в том числе и мы, партизаны. А остальные остались лежать там.

И.В. Население как к вам относилось?

А.Ш. С опасением. Народ и того боится, и другого боится. Ведь те, как пришли - грабят, и те немножко берут. Ну что? Крестьянин жил бедновато, забирали продукты, кормить-то надо. А у него свою семью нечем кормить...

И.В. Как обстояло дело с питанием?

А.Ш. Везде надо привыкнуть, приспособиться, узнать. Бывало такое, что по шесть дней не ели, а люди самогон пили. В партизанах было частное снабжение. Вот в России - там питание было неплохое, с деревень все добывали. А тут что?

И. В. Вас награждали?

А.Ш. Награждали после войны. Нет, я такого не помню, чтобы в партизанах кого-то награждали. И от этого Кютта из Раквере, когда ездили в Курляндии по боевым местам, разузнал, как велось награждение. Я ему говорю "Воевали то мы тоже, а наградили вы того, кто остались". Остальных никого. Он, оказывается, списки составлял.

И.В. Под Нарвой вы тоже воевали?

А.Ш. Под Нарвой я еще участвовал под Каролью, нас причислили к русской части. Я считаюсь участником освобождения Нарвы, хотя в самой Нарве тогда не был. Мы воевали под Васьк-Нарвой, с винтовкой да несколькими автоматами. Они сразу в бой танкетки пустили. Бои были жестокие. Население к тому времени было уже угнано. Голодали на фронте, снабжение у нас всегда будет, как говорится, на авоську.

И.В. Как вы выбыли из партизанского отряда?

А.Ш. Я выбыл в конце сентября 1944 года. Эстонское правительство поехало в Выру, а нас направили в Нарву, в 1-й запасной полк Эстонского корпуса, а оттуда - в действующую армию. Я был назначен командиром 82-миллиметрового минометного расчета, во вторую минометную роту, второй батальон 917-го стрелкового полка 249-й Эстонской стрелковой дивизии 8-го Эстонского стрелкового корпуса. Но в боях по освобождению Эстонии я не участвовал. Я должен был попасть на Сааремаа, но была тогда такая болезнь - свинка, она двигалась по армии. Завтра утром эшелон, сформированный, должен был ехать, а я попал в медсанбат с большой температурой.

Так что я попал только в Курлядию. Там мне и понаблюдать пришлось. Солдат видит, где сидит, и все - в одном месте. Наша минометная рота стояла на высоком месте. Впереди - гладь, было видно, как шли в наступление солдаты. А мы поддерживали их огнем. Разрозненно бегут, кричат. Мне и самому приходилось наступать. Я после бомбежки и стрельбы ухнул с головой в небольшую речку, пробоин много было, быстро бежал, вот и попал. В пробоину вместе с головой окунулся, вынырнул. А ведь тогда зима была. Кто тебя обогреет и одежду сменит? Так и воюй.

И.В. Как у вас осуществлялась связь с командованием?

А.Ш. У нас в роте было отделение связ,и оно погибло. В один прекрасный момент мы попали под ишака, немецкий шестиствольный минометный обстрел. Они, связисты, работу делали, и их воздухом черным всех сделало. А с командиром ихнего отделения мы вместе наступали в одном бою. Тут прибежал командир батареи из русской части и как матом пошел: "Бл..дь, эстонцы, сидите тут! Вы сидите, а что впереди? Вы знаете, там никого нет! Фронта нет! А вы тут сидите!!!" Эстонцами назвал нас это русак, потому что часть как-никак эстонская. Ну а что солдат знает: солдату приказ. Тут нас как банду сформировали, никаким не строем, а оравой, и пошли. У кого автомат, у кого винтовка, пошли. Впереди никого нет. Мы только вышли на гладь: я с этой стороны прыгнул, сержант с той. И его, этого сержанта связи, пулеметной очередью ранило по обоим ногам. Немцы переоделись в русскую форму. У нас младший лейтенант кричит: "Брось стрелять, свои!" Они как чиханут по нам, тогда мы пушку взяли и начали стрелять.

917-й стрелковый полк, сержант Шувалов сидит в первом ряду второй слева, 1945 год (Фото из семейного архива А.А. Шувалова)

И.В. Помните последние бои?

А.Ш. 7 или 6 мая весь наш корпус пошел в бой. Была жуткая картина. Когда идешь по трупам, танки идут, где рука, где нога раздавлена - это смотреть неприятно. Но на войне всеж-таки человек грубеет, привыкает. Какая-то боязнь есть, но той боязни уже нет, человек свыкается с обстановкой, с этим делом, которое поручено ему, он застывает. Мы населенный пункт прошли, взяли, и тут вдруг нас свернули с дороги. Я думал обходным путем пошли, а нас в лес. В чем дело? Почему? Какое наше дело? Начальство знает, что делает. Нет ничего. Потом вдруг везде открылась страшная стрельба. Солдату ничего не объясняют. Да и офицерье не знает. Был у меня командир взвода, это душа человек, он никогда не говорил "сержант" или как-нибудь по-другому. "Саша, надо сделать тот-то..". Он на гражданке был инженер-строитель. Если кто-то начнет докладывать, он рукой махнет, мол, не надо этого. Идет стрельба, я его спрашиваю: "Слушай, что такое? Везде стреляют, но нас никуда не гонят, никуда не посылают..". Он, офицеры не знают. Потом вдруг часов 7 или 8 начало смеркаться. Прибегают к нам солдаты, кричат: "Победа! Победа! Война кончилась!" Тогда и у нас открыли стрельбу. На другой день нас с места сняли на другое, послали немного в сторону от населенного. Там мы начали делать землянки...

И.В. К особистам как относились?

А.Ш. Когда я был в партизанах, у нас тогда был в особом отделе Валерий Новиков. К нему хорошо относились. . Я его знал примерно с 1934-1935 года. Он был родом с принаровья, деревни Омут, откуда моя жена. Из бедняцкой семьи, перед войной работал в милиции. Потом он выслужился до подполковника. А как же? Особня везде была нужна. Кто будет допросы вести? А дело?

И.В. В Эстонском корпусе действовала контрразведка СМЕРШ...

А.Ш. При мне СМЕРШ вели командира полка. Землянка комполка от минометной роты, где я находился, была буквально в нескольких шагах. Оказалось, что один принаровский Птицын был там. Работали грузчиками после войны в одной бригаде, рассказ за рассказом. Он и говорит: "Да я вел его!" Его, командира полка, судили за одного московского капитана, которого он расстрелял. Родители подняли дело...

А однажды, это было в Курляндии, нас полком выстроили, три батальона буквой "П", и четырех эстонцев расстреляли перед строем.

И.В. За что?

А.Ш. За дисциплину, за наше солдатское авось. Когда мы ехали зимой в Курляндию, на одной станции эшелон остановился. Сказали: "нельзя никуда идти". А солдат рвется на рыночек, хочется пожрать чего-то. Вот они четверо пошли, чтобы достать что-то на рынке. В это время эшелон двинулся, остались беглецы. Потом они пришли в комендатуру, мол, так и так, их там взяли. Забрали, судили, расстреляли. Поставили перед полком, зимой, раздетых в нижнем белье. Автоматом раз - и готовы. Зачитали приговор перед строем по-эстонски.

И.В. На войне общались по-уставному?

А.Ш. Нет, большинство в войну общалось просто. Товарищеское было отношение: над, надо. Сухин, командир нашего взвода, он так учил: "Давай ребята покурим, давай". Я в другой раз говорю: "Учить надо, на войну же пойдем". "На войне выучишься, там выучат, там тебя не надо учить, ты сам прижмешься" И вот, действительно пришлось. Завтра идти в бой, а его почему-то сняли. Пришлось бежать, я его видел, он лежал раненный, крикнул еще: "Мои дела живут! Вперед, ребята!"

И.В. А после войны?

А.Ш. Старались по-уставному, но не получалось. Люди устали. Бывает, весной вечерком офицеры напьются и с гармошкой. Что им было после войны ждать? Командир полка Райа: "Посажу! Посажу! Это безобразие, хотите скорее домой. Без приказа никого!" Он, майор Райа, говорил хорошо и по-эстонски, и по-русски. Я один раз в Нарве встретил его после войны. Перешел железный мост, он подходит: "Здорово, Шувалов!" "Здравствуйте!" Расспросил, где работаю. Я его еще спросил: "А вы по каким делам?" Он помялся, но так ничего и не сказал. Это было примерно в 1953 году.

После войны я работал в складу. Я уже командира полка стал хорошо знать, и все. Он мне говорит: "Пойдешь на складе картофельном картошку разгружать". Разгружали 8 ноября мороженные вагоны. Я прихожу, а уже наш батальон расформировали. К нам после войны пришел Эрмель. Он был эстонец, но по-эстонски ни одного слова не знал, ленинградец. Воевал в русской части, был пять раз ранен, а в списочке была графа "национальность" - эстонец. Вот, когда мы в Латвии стояли, он к нам прибыл, командир роты был ранен. Был ведь приказ Сталина всех эстонцев направлять в Эстонский стрелковый корпус. Он мне говорил: "Сашка, е...ал я этот Эстонский корпус. На х... он мне нужен?" Был такой высокий, бравый. Иду я на склад, он мне и говорит: "Ты, Саш, самогоночки не достанешь? Там, в деревне-то?" Я думаю: ну, бутылки две что ли я не достану? Я говорю: "Достану!" Он: "Только мне много надо!" Я говорю: "А сколько?" "А бутылок тридцать" Я говорю: "Куда тебе столько?" "Мы хотим батальоном погулять" Я говорю: "Слушай, я не могу с деревни. Может быть, я и достану, но тридцать-то бутылок мне же принесть" "Я солдата дам тебе" Он дает солдата, пришли, эту водку принесли. И они гуляли всю ночь. Утром надо на занятия, а у них гимнастерок нет: они все перервали, передрались друг с другом, все в синяках. Начальник штаба: "Посажу! Посажу! Это же безобразие такое!" А знаешь после войны у людей напряжение такое и все большинство хотело скорее домой. Утром командир полка, он был мужик хороший, говорит: "Где, откуда самогонки достали?!" Тут принес начальник штаба, начал все рассматривать, разыскивать. Я пришел к Эрмелю и говорю "Слушай, может кто-нибудь скажет?!" "Не трусь, ни черта не будет! Не бойся, никто не узнает. Я знаю, откуда самогонка а больше никто не знает. " Если бы кто-то узнал, мне бы десятку впаяли, чтобы больше не повадно было батальон спаивать. Это надо же, принести тридцать бутылок-то...

И.В. В корпусе общение было на эстонском языке?

А.Ш. Между собой русские офицера говорили по-русски. Команды старались делать на эстонском. Но у нас большинство были русские эстонцы, они или с Алтая. Но у нас разные люди были. Человек есть человек. Тогда среди эстонцев были как отдельные рассуждения, так и патриотизм. Советский патриотизм. Но у нас и среди русских были люди дай Боже. Когда я был старшиной, помню, был такой слой людей, которые как на работу - не пойдет, старается увильнуть и что-нибудь найти, лишь бы его не послали. Один был и опять иди, а я не был и опять отвернусь. Разве это правильно?

И.В. Ранения у вас были?

А.Ш. Контузило меня, когда был первый бой под Васк-Нарвой. Миной навернуло, и меня контузило. Спасибо, ребята вытащили.

И.В. А продолжать службу в частях Эстонского стрелкового корпуса вам не предлагали после войны?

А.Ш. В мае 1946 года я демобилизовался. Мне предлагали оставаться в армии, даже примерно за полгода начали вербовку в милицию. У меня ушел один с отделения туда. Меня направили в отдельный учебный батальон учить эстонцев. Я был примерный, дисциплинированный, вот эстонские офицера меня и предложили. Когда я пришел туда, меня командиром взвода в этот учбат. Все - эстонцы, молодежь, по-русски - ни бум бум. Все они не воевали, и я должен их был учить. Подумай сам, какой с меня учитель на эстонском языке? Я пошел в спецотдел, прихожу, говорю: "С вами можно откровенно по душам поговорить?" "Почему нельзя, можно". Говорю: "Меня послали в учбат. Как я буду учить их? С меня толка не будет. Я лучше понадоблюсь в другом месте, чем здесь". Он побеседовал: "Ну вас офицера такие-то и такие-то рекомендовали". Говорю "Ну я такой, но я не тот, что надо" Он мне и говорит: "Хорошо, может я и помогу тебе". Недели через три вызывает: "Ну вот, твоя просьба удовлетворена!" Потом меня эти два офицера-эстонца ругали " Ну зачем? Мы тебя . Ты же можешь... "