Солопанов Виктор Адамович

– Меня зовут Солопанов Виктор Адамович. Я родился 11 февраля 1928 года в Беларуси в крестьянской семье. Отец был председателем колхоза, депутатом районного совета. Старший брат, 1914 года рождения, – директором средней школы. Средний брат, 1921 года, работал, служил. Я закончил 7 классов в деревне Краснопольского района Могилевской области.

Когда началась война, я работал в поле, выполнял задание бригадира: бороновал посеянную гречиху. Она хорошо росла. У нас было две лошади и две бороны. И вот меньшая сестренка прибегает и говорит: «Витек, война с Германией началась». А я ей ответил: «Отстань со своей войной! Мне вот задание бригадира надо выполнять». А вечером возвращаюсь домой с поля, а обстановка действительно какая-то угнетенная в деревне чувствуется.

Через неделю немцы появились, а войска Красной Армии отступали. Одновременно отступали все партийные советские работники: директора школ, больниц и так далее. Директор школы, который пришел на смену моему брату, когда того в 1939 году забрали на Финскую войну, сказал мне и Косте, соседскому пареньку: «Вот вам, Витек, задание: как только немцы появятся, вы нам сообщите». Но никакой же связи не было тогда, даже в войсках. Тогда мы договорились, что разместим на крыше крайнего дома белое полотно. Так мы и сделали: как только появились 7 немецких конных разведчика, мы с Костей побежали, положили простынь на крыше, придавили кирпичами и слезли так, чтобы немцы не увидели, иначе застрелят. А наши сразу простынь заметили.

Бабушки угостили солдат молоком, яичками, покормили, а после этого немцы спокойно сели на лошадей и поехали за отступающей Красной Армией. Только эти 7 человек с деревни выехали, как наши сразу на прицел их взяли и убили. Вот так я со смертью встретился первый раз. Другие немцы потом заставили нас собрать трупы, выкопать ямы и похоронить погибших. Кстати, потом, не знаю, шутка это или нет, но убийство этих 7 немцев записали и на мой счет.

Так началась наша жизнь в оккупации. Первое время немцы лояльно относились к населению. Колхоз наш не разогнали. Его председателем был мой отец. Перед наступлением немцев все колхозное имущество: инвентарь, лошадей, коров – распределили по домам. Фактически все осталось в хозяйстве. Мы продолжали работать: сеем, жнём, собираем урожай, выполняем задания по поставке для немецкой армии.

– Это они собирали в качестве налога?

– Да. Мы молоко сдавали, сено косили, рожь и ячмень сеяли и тоже сдавали немцам. А потом партизаны начали действовать, в то время как отступающие войска Красной Армии дошли до реки Сож, к Гомелю, к югу. А дальше идти им некуда было, потому что враг перерезал все дороги, и все дивизии Красной Армии оказались в окружении. Тогда они ушли в лес и стали действовать по партизанским методам. Так они начали беспокоить немцев, нападая на их гарнизоны. Тогда немцы в ответ стали громить партизан, вести борьбу с местным населением. Они забирали людей в районную комендатуру, а оттуда уже почти никто не возвращался. Они убивали, расстреливали и так далее. А молодежь, мальчишек и девчонок 12-15 лет, полицаи собирали на сборных пунктах, а оттуда отправляли в Германию на работу. Так и я попал в это число. Меня забрали в районный пункт, откуда эшелонами увозили в Германию. А я подумал: «Что я буду делать в Германии? Здесь у меня родители, братья, и старший, и средний, в Красной Армии воюют. Чего я в Германию поеду работать?» И я сбежал вечером, перепрыгнув через стену. Я ведь был крепким деревенским парнем, а к тому же грамотным (7 классов закончил). Полицай стрелял мне вслед, но мне удалось сбежать.

Домой я вернуться не мог, иначе за мной бы пришли и расстреляли. С июня 1941 до августа 1942 я работал подпольщиком и поддерживал связь с партизанами. Командир партизанского отряда Шамякин также поддерживал связь с моим отцом.

– А где Вы жили все это время? Дома?

– Вначале я жил с родителями. Потом меня схватили и забрали немцы. Это был уже август 1942. Затем я удрал со сборного пункта в партизанский отряд. Тогда немцы сказали отцу: «Мы знаем, что ты хороший председатель, народ о тебе хорошо отзывается. Работай и на немецкую власть старостой». А отец не мог, ведь его дети в армии служат. Как же он будет на немцев работать? И он под разными предлогами: то больной, то старый, то прочее – работать отказался. А немцы тогда решили, что он принадлежит к партизанскому отряду, ведь быть старостой он отказался, сыновья в Красной Армии служат, меньший сбежал от угона в Германию... Так они начали готовить списки семей для уничтожения. А в комендатуре ведь тоже наши люди работали. Командир партизанского отряда Шамякин заехал и сказал отцу, что наша семья подлежит уничтожению, поэтому к тому моменту, как партизаны будут возвращаться с боевого задания, он должен запрячь повозку и быть готовым отправиться вместе с ними в лес. Так он и сделал: закрыл дом, подперев его колом, и ушел. А соседи потом сообщили, что немцы утром приехали, а семьи нет. Они облили дом бензином и сожгли. А ведь у нас хорошее хозяйство было!

– А как Ваша деревня называлась?

– Поселок Заводак Мхиничского сельсовета Краснопольского района Могилевской области в Белоруссии. В 1942 году сожгли наш дом, где я жил с родителями, а в 1944 году немцы полностью сожгли нашу деревню. Почти все жители убежали в леса. Погиб один парень, инвалид. Он не призывался в армию из-за какой-то болезни, а брат его служил в полиции, и мы уничтожили этого брата-полицая.

Все жители поселка при наступлении немцев сбежали в леса, включая родителей этих парней. А когда немецкие войска отступали, партизаны предупредили всех об этом. Но тот парень-инвалид все равно не покинул дом. Когда после отступления немцев жители вернулись к себе домой, нашли этого парня-инвалида убитым около колодца.

– А в округе много деревень сожгли немцы?

– Нет, только одну единственную деревушку. Нашу. Там 35-40 домов было.

– А кто был старостой в деревне?

– После того, как отец отказался работать на немцев, старостой назначили какого-то украинца. Его переселили в Беларусь в 1939 году из Западной Украины. И вот все эти три года мы жили в оккупации, а этот украинец работал на немцев. Говорят, что он ничего плохого людям не делал, но выполнял все равно вражеские задания.

После того, как я вернулся из Берлина, жил у родителей 2 года до призыва в армию в 1947 и узнал, что украинца этого осудили на 10 лет, которые он отсидел в тюрьме. Затем вернулся к своей семье.

И вот 3 года я в партизанском отряде участвовал в боевых действиях и операциях. Основной задачей была рельсовая война: подрывали эшелоны, уничтожали немецкие гарнизоны, водонапорные башни на железнодорожных станциях.

– А когда Вы в отряд пришли, какое у Вас оружие было? Вам сразу его дали?

– Нет. Сразу, когда я прибыл ночью в партизанский отряд, я не был зачислен в боевые единицы, взвода, роты, а просто выполнял хозяйственные работы: пас лошадей, коров, овец, колхозный скот, который в лес угнали партизаны. Мне выдали оружие, которым я отстреливался от волков, потому что те нападали на скотину. И вот я сидел с винтовкой и курил цигарку. Вдруг я увидел, что животные насторожились и побежали ко мне. Тогда я заметил двух волков, выискивающих себе добычу. Я вскочил, зарядил винтовку и перевел на них дуло, но они не убегали. Тогда я и сам немного струсил. И вот я начал стрелять, и тут они уже побежали. А я, стреляя, за ними, но не убил никого.

И вот так я выполнял хозяйственные работы в качестве пастуха, когда партизаны приезжали с боевых заданий. Я гнал табун лошадей к реке на водопой, пас их ночью, чтобы они отдыхали и кушали.

А однажды я гнал табун лошадей, и вдруг появился «Фокке-Вульф», немецкая «Рама», заметившая нас. Он же сразу понял, что это партизанский скот. Одну бомбу сбросил, затем вторую. Мои лошади разбежались. Потом собирали мы этот табун до утра, и представляете: ни одна лошадь не погибла.

Через два месяца меня зачислили во взвод разведки и назначили выполнять определенные задания. Директор школы в штабе партизанского отряда послал меня наладить связь с отрядом Федорова в 20-25 км от нас. Так я был посыльным штаба командира отряда и поддерживал связь с Медведевым, Федоровым. Выбрали меня потому, что я мог слово в слово повторить задание. Перед заданием мне нужно было прочитать сообщение, запомнить его, расписаться, повторить и в путь. Передавать сообщение можно было только командиру. Никакой записки, никакого слова, потому что по дороге встречались немцы и обыскивали. А я делал вид, что иду в следующую деревушку попросить хлеба, картошки и так далее. Я получал за это подзатыльник по голове или по шее и все. Естественно, если бы я ехал на лошади, меня бы сразу забрали, так как это прямое доказательство того, что я выполняю задание партизан. Вот так мне стали доверять более секретные поручения.

– А какие были в округе отряды?

– В Могилевской области, в Краснопольском районе, был отряд Шамякина, основная база. А другой отряд Федорова был ближе к Пропольску, а Медведева – где-то километров за 25 оттуда. В каждом отряде порядка 300 человек. В нашем тоже.

В июле 1944-го Минск, столицу, освободили, а к концу года всю Белоруссию. Партизанские отряды начали расформировывать по полкам, дивизиям. Я, будучи 1928 года рождения, мог бы еще отказаться и отправиться к родителям, которые уже в землянке обустроились. А командир мне сказал: «Если отпустим тебя, куда тебя призовут в армию? Неизвестно, а тут мы уже надежные». С полков приехали офицеры и спрашивали о разных специалистах: пулеметчиках, связистах и так далее. Я сообщил, что могу водить машину, трактор. И меня зачислили в походные артиллерийские ремонтные мастерские (ПАРМ). Мы ремонтировали технику, которая вышла из строя. И так продолжалось до декабря 1944 года.

Потом поступила партия американских автомашин – студебеккеры. Нам их по лендлизу поставляла Америка. Это были хорошие тягачи, грузовые машины, вездеходы. А водителей не хватало. Пока я работал в ремонтных мастерских в Бобруйске, Могилевской области, у нас там организовали вечернюю автошколу, которую я успешно закончил. Через два месяца получил права.

– То есть студебеккер Вам нравился?

– Да, прекрасная машина. Он отлично от Белоруссии до Берлина протянул. Я ухаживал за ним, конечно, потому он меня и не подвел. А если что-то забарахлило в студебеккере, то тут же появлялся работник госбезопасности (СМЕРШ): «Почему вовремя не просмотрел, не подправил? Что, хочешь отстать? Хочешь дезертировать?» Я больше всего боялся, чтобы меня не подвела машина. Но она и не подводила.

– А Ваш партизанский отряд нес большие потери?

– Да, не буду скрывать. В ходе каждой боевой операции, потому что не только мы громили немцев, но и они нас. Карательные немецкие отряды преследовали постоянно. Один из них зимой 1943 года расположился в низине. Тогда шел сильный снег. Мы решили окопаться в снегу, чтобы замаскироваться. Заняли оборону и ждем. Как только появился немецкий конный отряд на повозках, на санях с оружием (минометами и т.д.) и начал спускаться к замерзшей реке нашей деревушки, мы начали их бить. Уцелели лишь единицы, потому что снег глубокий был и лошади не могли быстро развернуться. Кто смог – удрал наверх, в лес, а так мы всех перебили. Да и немецкие минометчики тоже минами много наших уничтожили.

– А пленных вы брали?

– С таким мне не приходилось сталкиваться.

– А Вы участвовали в подрывах поездов?

– Конечно!

– Какие обязанности у Вас были?

– Я был ездовым, возил командира отряда на бричке и санях на бывшей выездной лошади отца. Я же не сапером был и не взрывником. На каждой из наших 30-40 подвод ехало по 3-4 человека, были погружены мины и взрывчатые вещества.

– Скажите, а как с питанием было?

– Очень плохо, потому что народ белорусский бедно жил. У населения особенно-то излишков никаких не было. Партизан даже расстреливали за мародерство по отношению к местным жителям (если они отбирали еду и одежду).

В каждом партизанском отряде были созданы хозяйственные команды. Собирали все лесные богатства: ягоды, груши, грибы и так далее. Сушили, варили, но не охотились. Вот немцы грабили население, а мы делились с ними едой.

Американцы нам и едой помогали, а не только техникой. Особенной была американская тушенка в банках. Вначале мы, бойцы, втроем съедали вместе банку одного, потом второго. Американская тушенка нам здорово помогала: после того, как мы перешли через Польшу на территорию Германии, с питанием не бедствовали.

– А вши были?

– Не знали мы никаких вшей. Жили же в землянках. Никакой простыни, кровати, подушки. Просто ветки на полу стелили и спали.

– А подразделения литовских или украинских карателей Вам попадались?

– Да мы как-то, когда отбивались, не задумывались о национальности. Наверное, были предатели, в том числе и в нашем партизанском отряде тоже. Они сообщали немцам, куда и на какие точно задания мы отправляемся. А у нас в каждом штабе партизанского отряда были оперативные разведывательные службы, которые и выявляли этих диверсантов.

– А Ваш отряд в основном на одном месте всегда стоял?

– Нет. Основная база фактически была разбита с воздуха, а танки немцы пустили с двух сторон. Но подходы к партизанскому отряду были заминированы, поэтому по земле к нам было не пройти. Потому-то немцы больше всего бомбили с воздуха. Разбили нашу базу.

Затем меня направили в 1199-ый полк 1-ого Белорусского фронта 69-ой армии к генерал-полковнику Колпакчи. Мне дали машину, 7 человек орудийного расчета, и я поехал через Брест на Польшу и Германию. Вот таким образом я стал водителем орудийного 76-миллиметрового расчета.

Так мы освободили Брест, затем как-то прошли Польшу, а 16 мая 1945 года подобрались к реке Одер (немного больше, чем наша Кубань) до плацдарма, где были сосредоточены полки для форсирования. Форсировали мы не по мостам, а по понтонам саперы наводили переправы. Немцы били нас и с воздуха, и артиллерией. Снаряды повсюду рвались. Я как-то удачно проскочил на противоположный берег, а парень, что ехал за мной, погиб, взорвался, когда в него попало осколком снаряда. Студебеккер его соскочил передним колесом, а задерживать переправу нельзя было, каждая минута на счету. Ребята быстро орудия отцепили, я зацепил машину тросом, чуть не упав с понтона в реку. Затем выбрал удачный угол, начал дергать, а переднее колесо то окунется, то вынырнет, но в итоге все равно оно вскочило на понтон. За спасение боевой техники мне дали медаль «За отвагу». А она тогда очень высоко ценилась, хотя я всего-навсего выполнял свои обыкновенные задачи.

Затем весь полк тоже переправился через Одер. Нам оставалось 70 км до Берлина. Пошли мимо Зееловских знаменитых высот, где немцы были хорошо укреплены орудиями. Мы понесли большие потери (людей и техники), пока с боями добрались до Берлина. Шли с 16 до 22 апреля эти 70 км, хотя могли за час проехать.

– А как Вы по возрасту в самоходный полк попали?

– Тогда нас никто не спрашивал, какого мы года рождения. Узнавали, кто мы: сапер, артиллерист, танкист, тракторист или боец – и распределяли по полкам и дивизиям.

– А скажите, какие у Вас были самоходки в артиллерийском полку?

– СУ-122 и СУ-152. И противотанковые пушки. Хоть полковая 45-ка, хоть 76-миллиметровые пушки все равно били с расстояния 3-5 км.

– А вы позиции для пушек копали?

– Да, обязательно. Но лично я – нет. У меня свои задания были: поддерживать машину в порядке, все подправлять и подкручивать.

– На каком расстоянии от орудийного расчета Вы должны были находиться?

– По инструкции в 50-70 м от орудия должна была располагаться машина с ящиками снарядов. Подносчик доставлял их к орудию. А снаряды ведь тяжелые были, а носить нужно было по 4-8. Во время уличных боев при штурме Берлина на окраинах мы уже не окапывались, а били прямой наводкой.

Мне выдали ППШ, но не помню, чтобы мне его приходилось использовать. Больших столкновений с немцами, чтобы мы шли в штыковую, не было. Мы обычно на расстоянии были, били в основном снарядами. Пленных немцев в качестве помощников мы не использовали.

– А гранаты у Вас были?

– Обязательно. 1-2 штуки Ф-1 у каждого.

– А как Вы были обмундированы?

– Фактически у каждого каска была. Но с ней как-то неудобно было, поэтому я ее на крючок вешал позади себя. И ППШ обычно ставил рядом в вертикальном положении, потому что он давил в спину. А к концу войны ППС стали поступать в нашу армию. У них вместо круглого диска длинный рожок был на 35 патрона. ППС удобнее был.

За своим ППШ я тщательно ухаживал. Ржавчины не допускали. За оружием строго следить нужно было, держать его в порядке.

Так и закончилась война. Я остался живым. А без погибших, наверное, и победы не было бы. А после ранения я свои награды так больше и не нашел, потому что меня хоронить ведь собирались, а потому медали и сняли. Потом я их уже не нашел, хоть и пытался расспросить об этом в военкомате, т.е. восстановить свои награды. Писал запросы, но ничего.

– А трофеи Вы собирали?

– Мы только на трофеях фактически и жили. На трофейной еде. Когда мы наступали, освобождая Белоруссию, оружия, продовольствия было полно.

– А вещмешок у Вас был?

– Да. Там лежало запасное нательное белье, фляжка для воды на ремне, кусок хлеба, банка тушенки и сухарь. Если был сухарь, то мы уже априори не считались голодающими. Бывало, что кухня по 1-2 дня не подвозила еду, тогда, если не было воды, мы мочили сухарь в дождевой луже и кушали.

– А 100 грамм полагалось водителям?

– Да. Но я еще малым был, поэтому не пил. Но курил. Нам давали какой-то табак в пачках, или мы самокрутки крутили.

– А кем ребята по национальности были?

– Были и украинцы, и белорусы, и татары. Жили мы дружно. Много шутили. Например, мне на день рождения они подарили патроны. Вот так обменивались друг с другом.

– А с местным населением в Польше и Германии общались? Как они к вам относились?

– Мы не общались. Все время на машине ехали. Поляков иногда встречали, когда проезжала колонна, а они нам приветственно махали. Но мы нигде не останавливались, потому и не контактировали никак. Может только руководители ночевали где-то. А мы подчинялись нашему командиру батареи, лейтенанту Таверкину.

При штурме Берлина рядом с моим орудием разорвался снаряд, ранив меня. А перед началом боя я должен был отогнать машину за 50-100 м от себя. Окапываться было некогда, а прямо по мне били фаустпатронщики. Били, били, били, били… И вот один из снарядов упал прямо у моего орудия. Рядом оказался только 1 подносчик, и мы с ним, схватив ящик со снарядами, побежали к орудию, и как раз в тот момент оно взорвалось. Весь наш орудийный расчет погиб, включая меня.

Уже после боя санитары с машиной собирали убитых и раненых. Последних отправляли в госпитали, санчасти, а первых – на общие захоронения. А я был без сознания, нога перебита, борода осколком разбита, осколок даже в глазу справа был. Солдат санитары за ноги и за руки бросали на борт машины. И вот я подал какой-то знак того, что еще жив, или «ойкнул», и меня отправили в госпиталь.

2 недели, до 22 апреля, я лежал без сознания в госпитале 1-ого Белорусского фронта, потом очнулся. А тут уже и конец войне через неделю настал. Нас начали отправлять обратно, эвакуировать солдат, госпитали и так далее. Вот так я снова вернулся на родину, в Белоруссию, в Бобруйск, на госпитальной кровати. Лечился 2 года до 1947. На перекомиссиях мне говорили, что я еще не годен к службе, а в 1947 году уже призвали в воздушно-десантные войска в Украину. Они тогда элитными были. Там я прослужил до 1950 года. Закончил школу младших командиров. А в 1950 старослужащих стали направлять в военные училища, и меня туда послали. Я поехал на Урал, в город Молотов. Сейчас это город Пермь. Там я закончил в 1953 году военно-морское авиатехническое училище имени Молотова и получил диплом. Мне дали звание, морскую форму с погонами – все как положено.

Затем я приехал в Калининград в штаб Прибалтийского военно-морского флота. Меня назначили в город Балтийск. Тогда это был немецкий город Пилау. А моя жена, 2-летний мальчишка ждали меня в гостинице. Я поехал в Балтийск один. В вечер прибытия я доложил: «Лейтенант Солопанов прибыл для прохождения дальнейшей службы». Мне сказали отдохнуть и приходить утром. А наутро мне отвечают: «Ты знаешь, лейтенант, допущена ошибка. Ты же закончил авиатехническое училище и служить не на кораблях будешь, а в авиации самолеты обслуживать. Езжай в город Лиепая в Латвию».

Туда я уже приехал с женой и сыном. Там базировались 2 полка реактивных самолетов (МиГ-15, МиГ-17), а третий находился в городе Гробино, в 30 км от Лиепаи. Так я работал авиатехником звена. Спустя год меня назначили инженером авиатехнического полка по обслуживанию самолетов, а в 1955 году советские войска выводили из Австрии, поэтому было приказано сократить офицеров. Начали сокращать стариков, имеющих офицерское звание, но не имеющих образование. А те бросились в слезы и жалобы ЦК партии, министру обороны: «Что ж мы воевали, воевали, победу одержали, а нас вот теперь выгоняют! Будто мы неграмотные… А нигде ведь у нас нет стажа, пенсии военной тоже не будет…» Тогда им пошли на уступки. Нам сообщили: «10 офицеров надо сократить. Кто хочет добровольно?» Мы, молодые лейтенанты, начали просить об увольнении. И я в том числе. Потому нам пришел приказ уезжать. А старший брат, который в Финской войне участвовал, а потом во время ВОВ на 3-м Белорусском фронте воевал, уже после окончания войны сказал мне: «Если бы я знал, что ты в составе 1-ого Белорусского параллельно воюешь, я бы договорился, чтобы забрать тебя к себе».

– А посылки во время войны отправляли домой?

– Нет. Меня привезли на госпитальной кровати на родину тяжело раненым, больным. Я ни о каких посылках не знал.

– Какой самый страшный момент во время войны Вы помните?

– Как на нас нападали: с воздуха бомбили, базу уничтожали. А мы отстреливались и разбегались, а вместе собирались только на вторые сутки. Гоняли нас, как зайцев.

– А фотографий со студебеккером нет?

– Нет. Я даже не помню, чтобы кто-то фотографировал.

– Спасибо большое за рассказ!