Зайцев Павел Иванович

- Я родился 16 октября 1921 года в селе Красная Поляна Развильненского района Ростовской области. В крестьянской семье. В 1924 году моим родителям были наделены земельные участки далеко от села. Ну, тогда НЭП был, «новая экономическая политика». Они стали строить квартиры, и не только моим родителям, а многим. Построили хутор – уже Жуковского сельсовета (потому, что он ближе к Жуковке) [Жуковское. – Прим. ред.].

Окончил 7 классов Жуковской неполной средней школы. После – работал в колхозе на разных работах. В 1939-1940 был даже трактористом на колёсном СТЗ-30.

В 1941 году в начале марта-месяца я был призван в ряды Советской армии. Попал на Украину, в Каменец-Подольскую область. В место Ярмолинцы, это теперь Хмельницкая. Служил в 90-м танковом полку, 45-й танковой дивизии, 24-м мехкорпусе. Это было, по-моему, в 12-й армии Юго-западного фронта.

Служба мне очень нравилась. В конце апреля-месяца мы приняли воинскую присягу. У нас убегали многие. Без всяких – сажали их в КПЗ. Но уже, когда присяга – тогда трошки строже брали, как говорят, за мягкое место.

Помню, как сейчас, 21 июня 1941. Нас предупредили, что завтра будем делать кросс. Никто не думал, что война или что-то, мы такими данными не располагали. Были в летних лагерях, рядом – лес, там же стояли и наши машины. Я тогда был зачислен фактически башенным стрелком-радистом на БТ-7. Маленький, быстроходный… Ещё – Т-28, КВ и одна только 34-ка была у нас.

В 4 утра 22 июня нас подняли – а рассветало только днём. Разделись – и бегали на 100 метров, на 200 метров. Никто о том не думал, что война началась, мы даже не предполагали об этом. Слышали в ночное время – где-то гул самолётов пролетал, но – мало ли что...

Мы бегаем, а перед шестью часами утра наш самолёт-«кукурузник» У-2 пролетел над зимними казармами – и что-то сбросил на парашюте. Тут вскорости – тревога. Заговорило в 6 часов радио – и мы узнали о том, что коварный враг напал на нашу границу. Сразу нам дали приказ убрать танки с площади. Убрали в лес. Стали заправлять горючее. Стали брать боеприпасы. А начальство наше находилось в Хмельницке (тогда был – Проскуров).

Вскорости, когда мы заправились, прибыла пехота. Мы должны были двигаться на старую границу в Волочиск, это Хмельницкой области, я так запомнил. А Подволочиск – это Тернопольская. Они разделяются между собою, по-моему, речкой Збруч.

Мы участия никакого фактически ни с кем не принимали, но при нашем движении появилась стая немецких самолётов, они начали бомбить наши колонны. И снаряды сыпались на нас. А мы не знали ничего, в общем. И с первых часов уже имели жертвы.

У границы пришлось встретиться с десантом. Нам легко было его ликвидировать.

Мы тогда уже имели и горечь войны – когда теряли своих друзей, и радость – когда достигали хоть небольшой победы.

Нас, танковую часть, направили дальше. Мы двигались к Тернополю, а пехоту оставили тут, в Подволочиске. Да, перешли границу через реку: там небольшой мостик был деревянный. Через тот мост не прошёл танк КВ. Это очень тяжёлая машина, такая может обрушить этот мост.

Первое время войны немец больше занимался бомбёжкой. Чем наносил на нас и панику, и большие жертвы нашей армии.

Факт тот, что 24 июня мы уже вступили в настоящий бой.

Да, я не сказал о том, что хоть я был зачислен башенным стрелком, но меня заменили – и я стал просто танкистом, а башенным стрелком-радистом поставили боевого товарища, который уже прослужил год.

- Кем-кем Вас сделали? Должность – какая?

- Я стал танкист. В танке. Командир танка, танкист и башенный стрелок-радист. А башенный стрелок-радист – и сам заряжающий, и у него наушники.

- То есть Вы – механик-водитель?

- Да, я водил танк, как тракторист бывший. Там разница только в переключениях.

У нас были Т-28, но они себя не оправдали. А знаете, почему? Сцепление у них выходило из строя. А так – они хорошие, всё...

Зато на основании танка БТ-7 и построен Т-34. Только – более укомплектованно. В нашем танке – 45-ка, а там – совсем другая, 76 мм. Большая разница… и скорость – совершенно другая.

Мы почти дошли с танками до Тернополя. По пути – теряли свои машины. Потому пришлось вместо того, чтобы вперёд идти, отходить назад. Был приказ: «Отступать!» И вот с горечью мы стали оставлять Подволочиск, Волочиск, Проскуров 9 июля, Летичев… потом пошли на Хмельник. Хотели идти в сторону Житомира, но – приказ: «Вернуться!» И проходил я этой же дорогой Литин 13-14 июля, а в Винницу мы прибыли 16-го. И вот её обороняли по 22 июля.

Мы – как раз там в леску, что сейчас дубчак. И – они [Немцы. – прим. ред.], на мотоциклах. Хотели проскочить в Винницу. А тогда там как таковой Винницы не было. [Показывает.] С этой стороны – молодой дубчак, а с той стороны – несколько квартир, и были там сады, яблоки, вишни, разное. И только где сюда поворачивать (сейчас – телерадиовышка) – ещё застройки были. А с этой стороны, как ехать в Винницу – то там не было ничего до самой вот этой... Это я так запомнил, что там несколько хат было.

Факт тот, что 17 июля мы вступили в бой. 17, 18, 19, 20, а с 21 на 22 мы оставляли Винницу и уходили. Отступали на Дашев. В Дашеве пришлось воевать дважды. То наши забирали, то немцы. Но факт тот, что в армии мне потом пришлось быть не долго… После Дашева мы двигались на оборону Киева.

И вот 3 августа 1941 года. Мы прибыли в расположение Кировоградской области. Недалеко – река Синюха. Синь. А 4 августа утром приказ был «Наступать!» Мы уже фактически были почти в кольце, утром пошли в наступление – и наш танк был подбит.

Самое большее досталось – это Саше. Командиру танка. Фамилию я не запомнил. Он получил смертельное ранение. Я – контузию и ранение. Башенного стрелка – не зацепило. Благодаря ему, меня вытянули из танка, Сашу – тоже, и он при нас умер. И я попадаю в госпиталь: Кировоградская область, Новоархангельский район, село Подвысокое. На базе школы: лежали там прямо на полах, не то что в обыкновенном госпитале. Настелено – солома или сено. Врачи сразу обследовали, ну и встал я на лечение. Это было тоже 4 августа 1941 года.

- Куда Вас ранило?

- Ранило меня в одну руку. А здесь – так, и – осколок. [Показывает.] До настоящего времени.

Но недолго мне в госпитале пришлось... 9 августа 1941 года немцы занимают село Подвысокое. И мы уже являемся людьми военнопленными. У нас врач был – он всё время говорил, что, согласно конвенции, нас никто не тронет. И мы надеялись, молодые, на него. Всё выполняли, что предписывают врачи. Выполняли все пункты. Но получилось не так, как врач рассказывал, а получилось иначе. Как только они заняли всё, сразу пришли в госпиталь, сразу – и по-своему распорядились. Всех подняли, кто может ходить, а кто не может – то мы только слышали звуки выстрелов.

Я – мог ходить. Нас выстроили в строй – и погнали за село Подвысокое. За ним, как говорят сейчас, Зелёная брама. Обыкновенный лес. Не хочу я рассказывать… ну, ничего... успокоюсь…

…когда нас пригнали за Зелёную браму, раненых – сразу там же была колонна товарищей военнопленных. Встретились мы с ними. И немцы сразу показали себя, свою жестокость. Скажу – не только немцы. Там, оказывается, были мадьяры с Западной Украины, полицейские. Что интересно – что только выстроили нас (там было много военнопленных, более тысячи), один немец, помню его, как сейчас (такой здоровый) – закричал. Раньше по-нашему – политруки, а по ихнему – комиссарин – чтобы вышли на пять шагов вперёд с этого строя. А у политруков были совсем другие петлицы на рукавах, такие… нашивки. Вышли несколько человек.

Потом – нашлись даже среди наших военнопленных, скажу прямо, предатели. Хотел товарищ скрыться… ну не хочет человек умирать, надо правду сказать… нет, всё равно его вывели, и этих людей в присутствии нас всех расстреляли. А нас погнали дальше. Мы не знали, куда нас гонят.

На ночь остановились недалеко от какого-то села, на второй день – опять погнали. Как обычно… Вы, по-моему, знаете, как.

Немцы – в ботинках были. И у них были краги. Что такое краги. Брезентовые такие распашные голенища с кожаными ремешками надевались на ноги, закрывая верх ботинок. А у нашего одного лейтенанта молоденького (он так – рослый: помню, как сейчас) были красивые хромовые сапоги. И вот немцу захотелось эти сапоги, и он по-немецки крикнул, чтоб тот их снял. Но этот лейтенант, недолго думая:

- Вы мне их не давали – и вы их не получите!

И что ж Вы думаете?! Гаркнул этот немец:

- Швайне!

Подбежал мадьяр – и один с Западной Украины. Схватили этого лейтенанта. А он в кителе был. Сняли с него китель, и – руки ему назад. Потом – телеграфный столб. Они там привязали руки-ноги, при всех задёрли вот так вот ту рубашку, и – штыком пропороли живот. Лейтенант не закричал, а просто отвернулся. Облитый кровью. Видим мы всё, но никто на это не мог поднять руки. После того облили чем-то – и сразу запалили этого человека живьём… После этого случая нас погнали дальше.

И вот уже мы в Черкасской области. На третий день попали в город Умань. И загоняют нас в Уманьскую яму. Хочу сказать, что представляет собой Уманьская яма. Сейчас её нет. Она уже заровняна…

…есть мой товарищ в Виннице – Павлов Иван Григорьевич. С первых дней войны мы служили в одной части. Только он – в пехоте, а я – на танке. Мы с ним потом были уже три раза в Умани…

…так вот, уже этой ямы нет. А она образовалась за несколько лет из-за Уманьской железной дороги. Там вырабатывали кирпич. И вот эта яма стала для нас и смертью, и жизнью.

Во-первых, там она собою круг занимает. Она круглая. Если так взять – то 500 метров. Глубина её – до 10 метров. Вокруг этой ямы стояли подбитые танки, бронетранспортёры. И, хоть он подбитый, а фактически пулемёт-то – работает. Да и так просто – там укрывается охрана.

И вот нас загнали в Уманьскую яму. А это ж август-месяц, жара. Вы можете представить – хоть человек и голодный, а от жары всё-таки жажда воды у человека больше. И ещё сколько шли по жаре перед этим! Вот первые и кинулись: там в углу была вода… ну как «вода»… в ней головастики плавали. Боже мой! И люди – пилотками… но в этот момент – открыли пулемётную стрельбу. Прямо по этим товарищам…

Я – в задней колонне был. И видел там много убитых, раненых.

Потом стали кричать:

- Увага! Увага! За всякую мелочь, за нарушение лагерной дисциплины – будете расстреляны!

Я так и не подсчитал, сколько было тех лагерных дисциплин и сколько раз человек может быть расстрелян.

Вот началась наша «жизнь». Кормить нас – не кормили. Вскорости началась голодная смерть. Люди умирали – и некоторых прикапывали прямо в углу, где и находились. А до завода, который выпекал кирпич – нас и близко не подпускали.

Прошло дней девять. Жара – невыносимая. Потом – пошли дожди. Грязь, глина. И люди начали в этих стенах рыть норы. Чтоб сховаться хоть от этого дождя. И вот, когда люди нарыли, то уходили туда в нору по 2, по 3, по 4 человека. А там они сделали между собою такие ходы, чтоб соединять эти пещеры. И чтоб воздух проходил, потому что дышать там нет чем. И вот они насоединяли проходы.

Мало того, что один ряд был – более ста дыр, так они ещё выше начали рыть такие же. И в одно «прекрасное» время получился обвал стены: она осунулась. И те люди, какие там были – их так и живьём захоронило.

Я с товарищами (один – Ставропольского края, один – Сталинградской области) называли друг друга «земляки». Не помню число, когда нас выгнали наверх.

- Вы втроём были. Чем укрывались?

- Укрывались каждый своею шинелью. И – там вши, каких было – если полезешь, то можешь жменю набрать. Мало того, что голод. Так ещё вши не давали покоя.

Как я сказал, никакой кормёжки за весь период не было. А! Вот один раз – кормили. Скажу, как.

Где-то сдохла коняка, мадьяры подтянули коняку до края – и свалили в эту яму. Она свалилась. И – что Вы думаете? Наши голодные люди накинулись, как волки. И – кто что мог. Да, тогда рвали ту коняку...

А мадьяры сверху ещё дрова бросают на эту толпу – и ржут, как сумасшедшие: радуются тому, что они бросили – и люди падают.

И ещё один раз было, скажу. Наверху у ямы стояла машина – и на ней буханочки маленькие хлеба. Передали по динамику:

- Увага! Увага! Вас будут кормить.

Построили в колонну по три человека. И вот мы стали проходить мимо неё – и моя очередь дошла, что мне досталась буханочка хлеба. Не мне, а на троих. И что Вы думаете?! Мы разломили на три куска – а там нема что, кроме вот этой цвилости [Плесени. – Прим. ред.]. Даже на что голодные – и то не могли мы её употребить! Вот такое было наше «питание».

Я не сказал, что когда получился обвал – нас выгнали наверх: там территория уже была обнесена колючей проволокой. В ночное время – была охрана. Но, очевидно, кто-то утекал: дуже частая стрельба была.

Наутро нас погнали на этап. Мы не знали, куда. Гнали нас до 30 километров в сутки. Сопровождали ещё простые немцы. Ещё люди, какие из сёл, выходили наперёд – и могли передать и картошку, и яблоко, или даже хлеба кусочек. Но когда в конвой добавили эсэсовцев, то…

Не знаю, откуда на второй день у нас появились хлопцы из морфлота. Свежие: очевидно, они ещё в бою не были, из какой-то флотилии – я так и не знаю. Мы подходили к одному селу… если из Винницы, например, ехать, то – так: начинается – дворы, дворы, с этой стороны был подсолнечник, уже он цвёл, некоторые шляпки были…

Да, я не сказал: впереди был конвой СС, за ним шли эти моряки. А сзади, где я был, в задних рядах – был пожилой немец, и он немного разговаривал и по-русски. И, главное, что меня удивило – он оглядывался кругом, а потом прямо нам сказал, что Дойчланд будет капут. Все так внимательно слушали!

- Я-я, руссиш Иван. Сейчас – так. А потом – вот так! И будет Дойчланд капут.

Это – 1941 год! Мы удивлялись этому. И – факт тот, что он очень боялся эсэсовцев. Наши – отставали. А они верталися на велосипедах, и в голову – бух! – выстрелят. И кричат: «Вайна! Вайна!» Подгоняют. Чтоб от колонны не отставали.

И вот из одной квартиры выбегла женщина. И вынесла, как сказать... наволочку, выскочила – и поперед немца на дороге высыпала. Там всё было: и картошка, и яблоки – всё, что можно. В первую очередь шли моряки. Они накинулись на эту добычу. Немцы начали стрелять по этой женщине. А она начала убегать. А её квартира… дорога идёт – так… [Показывает.] То я запомнил, как сейчас. И – веранда. Немец всё стрелял, стрелял, но женщина всё время убегала. И вот она добежала только до веранды – и там упала.

И – что Вы думаете?! Те моряки – набросились на охрану! Кричат: «Полундра!» Восемь человек они уничтожили! Забрали автоматы. А фактически что им помогло, тем немцам – ехали на машинах ещё немцы. Или на фронт, или куда. Получилось, что быстро опять восстановили колонну. А многих, какие убегали в подсолнух – там находили и расстреливали. Наших хлопцев насчитал более ста человек, что были расстреляны. И конвой стал пополнен другими: теми, что ехали на машинах. И вот нас прогнали через это село в одно из сёл недалеко. Там были сахарные бураки. И этот конвой разрешил нам, чтоб мы бураков нарвали. Спасибо, добились моряки…

После, на второй день – нас загнали в конюшни, короварни. На ночь. И вот мы там пробыли – утром рано подняли нас опять. Раньше мы по 9 человек в строю были. А это объявляют, чтоб по 8. Не знаю, почему.

- Вас будут кормить!

Мы уже этой «кормёжке» и не верили. Но – подгоняют нас, недалеко село. А – точно так развилка, как у нас: вот так – Селище, на старый мост, и – на новый мост. И вот нас – на старую развилку. Значит, там так. Стоит четыре бочки. [Показывает.] Одна. Вторая. Третья – и четвёртая. И вот я, например, с этой стороны. Я снял пилотку, мне туда – борща. Во втором ряду – каша: тоже в пилотку. Но я – ещё как-то… так как был сзади. А у меня же был рюкзак – так женщины его забрали, а назад напихали туда хлеба. И я за свой период первый раз покушал. Факт тот, что нас пока догнали в Винницкий лагерь, мы немного очухались…

- Это в каком месяце было?

- Последний день августа, 1941 года.

И вот пригнали нас в Винницу: ворота – широко раскрыты. Ничего меня так не удивило, как удивило одно: как говорит пословица «Гора с горой не сходится, а человек с человеком завсегда». Только я зашёл в лагерь, а передо мною – мой двоюродный брат! Я сам себе не верил. Андрей Александрович Витьков 1922 года рождения. Моя мать и его мать – родные сёстры. И радость, и слёзы.

Я узнал, как он и где попал. Он рассказал, что его с Родины моей забрали сразу, как началась война. И он успел только в Проскуров приехать. Там дали обмундирование и палки. Они гнали скот на Восток. И вот тут, уже под Киевом, их и бомбили, и там он попал в плен. Я его покормил хлебом. Всё. Стали мы вместе, конечно, больше с ним. После этого жизнь стала, как говорится, уже на замке. Прошло время, кончились продукты. А в Виннице немного кормили. Достали мы пустых консервных банок – и утром из проса что-то варили. Какую-то баланду. Факт тот, что кипятили воду.

Как бы там ни было, жизнь – трудная. Поэтому многие ходили на работу. Приносили оттуда и яблоки, и люди подкармливали. Андрей тоже ходил на работу. Но жизнь становилась всё хуже. Я решил с товарищами, и попросил и Андрея тоже – убежать из лагеря. А он был обнесён проволокой в три ряда. [Показывает.] Первый ряд, второй ряд был реже и там была подведена электросеть, а третий был, как первый.

В лагере – всякие специалисты. В углу железа было много, и хлопцы сделали ножницы, что режут проволоку. И вот мы в одно прекрасное время…

…да, я не сказал: тут, где проволока, нас охраняли четыре вышки в четырёх углах. Подходишь к проволоке – там стояли канавы такие, положены две досточки – и ходили вроде как в туалет. Какой там туалет! И вот мы воспользовались, пошли в сентябре…

- А что с Вашими ранами было? Зажили уже?

- Да, зажили, но – осколки… Вы знаете, что я Вам скажу… завелись черви, когда они гноились. Я не хотел говорить об этом. Рука моя – была вот так опухшая! Даже была синяя. Наши врачи 7 числа предлагали мне её ампутировать, но, когда я попал в лагерь, из-за небольшого нагноения через всю марлю просачивался гной. И мухи… – знаете, как они? – Быстро налаживают свои функции. Черви начали бушевать там. Я не стал им мешать – и стало вроде как легче. Я это чувствовал. Вроде как – удовольствие. И я их не трогал.

Факт тот, что когда я,.. не хочу даже и рассказывать…

- Как убежали? Вы так остановились…

- …Остановился я на том, как мы стали готовиться к побегу из лагеря. Предложил Андрею, брату своему. Он категорически отказался. А почему – потому что всё время объявляли по радио:

- Увага, вас скоро на работу заберут.

И т.д. Я говорю:

- Я умирать не хочу тут. Если тебе удастся до дому – то родным сообщишь, что ты со мной встретился.

И вот подготовили мы в ночное время. Обрезали. Как раз использовали моросящий дождик, а немцы не дуже любят такое, и...

А, я не сказал. Нам иначе никуда не бежать. Надо выйти из лагеря, попасть между теми постами, а потом пробежать аэродром. Где он раньше наш был, советский, а теперь немецкий находится. У нас – получилось, и – очень удачно.

Мы скоро прорезали, расставили проволоку. И – аккуратно пошли. Вышло нас несколько человек в сторону винницких хуторов. Но не только из наших – тех, кто договаривался убежать – а ещё много появилось таких желающих уйти из этого проклятого лагеря.

Но – как получилось… уже потом мы узнали: получилось замыкание. С проволокой, с электрикой – и получился крик. Началась стрелянина. Начали кидать ракеты…

Факт тот, что я попал один в первые хаты. Постучал – и без всякого мне открыли. Угостили, всё, как надо быть. Приглашали меня, чтоб я остался. Я сказал им «Спасибо за всё, что Вы меня так угостили, я буду идти». Мне на дорогу дали сумочку картошки, хлеба, я вышел.

Но – голодный же был человек! Всегда, как что-то такое – у меня желудок… ну настолько разболелся, что я готов землю грызть был! Но вот прошёл немного… может, квартиры три. Зашёл ещё в одну: такая небольшая хата длинная, сарайчик… а – месяц был. При нём немножко светлее. Увидел в этом сарайчике – плуг, сани, воз… постучал в домовое окошко. Вышел пожилой мужчина. Я кажу:

- Дедушка, миленький, сделайте мне, чтоб я где-то спрятался!

Я по-украински тогда не мог. И сейчас у меня не русский не украинский: не пойму, кто я есть. А он:

- З откеля?

Я – признаюсь, кажу: «Убежал я из лагеря». Он меня определил. Взял за руку, во двор зашёл, подвёл, открыл дверки…

- Лезь!

Я нащупал там, по лестнице опустился. Лёг на картошке – и так промучился! Чуть не до утра. Но – потом заснул.

Не хочу рассказывать, но всё же скажу, что мне приснился такой сон интересный. Будто я у своей речке Егорлык топлюся. Не могу никак вылезти из этой воды. Но – я на другой стороне. А повернуться – свою хату вижу. И я – цепляюсь, но – тону. Зацепился – у нас называют «будяк». Он растёт с такими шипиками, и если так вот [Показывает.], то там – сладенькое. Называют ещё – «татарник». Я уцепился за этот татарник. Кажу: «Ох». И стал вылазить. После того вскорости мене кто-то вроде окрикнул. Я – не до того. Потом получился выстрел. И выше меня над головою посыпалась земля. Я глянул, что – видно: ход открыт, и что ктось кричат: «Вылезай, сволочь!»

Ну, что ж. Хочешь, не хочешь… Я вылезаю. Только я стал вылазить, як меня полицай ударил – сюда. [Показывает.] Дыхание – всё. Малы, худы, но – мне связали руки. А уже была подвода. На подводе было около шести человек. И меня бросили на неё, и привезли в лагерь. А, как Вы знаете, в лагере «хорошо» встречают. Рассказать, как – расскажу.

Такие чурбаны, вот такой ширины. [Показывает.] Поставлены на землю, а потом доски такой ширины. Толстые. [Показывает.] Прибиты или просто положены. Ложат нас несколько человек. А привезли всего около 50. Я хорошо запомнил. Видел и своего брата со стороны…

Ну, что ж, положили и меня. Не знаю, сколько мне досталось – факт тот, что я очнулся. В каптёрке. Это раньше были каптёрки в войсковых частях. А было темно. Не знаю, сколько времени. Один говорит: «Я капитан», а второй: «Я старший лейтенант»… Вот так. Надо было всем вылезти, просунуться через окно. А у каптёрки они небольшие. И вот меня выпихнули – и я попал обратно в общий лагерь, а там остались все остальные битые. Не знаю, почему они не стали спасаться. Может, засекли их уже, не дали вылезти.

Я в общем бараке залез на второй этаж, там окно было соломой закрыто. И думаю – ладно. Утром, когда на завтрак – уже не вылазил оттуда. А их всех из той каптёрки без меня расстреляли за побег. То есть меня спасли люди, спасли эти товарищи.

Ну, прошло время – и Андрея не стало. И у меня жизнь тяжёлая пошла.

- Андрей умер?

- Он был на работе. Там где-то достал гарбуза. Не кавуна – есть гарбузы, то обыкновенный гарбуз. [Тыква. – Прим. ред.] Люди давали. И он наелся этого гарбуза – и у него получилось, что он скоро скончался. Я остался один.

Прошло немного времени. Попадаю я на работу. Что ж делать было… а какая с меня «работа» – с меня б хоть что-нибудь... главное было – выйти на неё. Кто кинет хоть яблоко...

И вот забрала нас машина. Не знаю куда, но попадаю я в лес. И теперь вот только вспоминаю: это ж осеннее время началось, тогда выкапывали картошку! Недалеко, за лесом, сразу же – было поле. И вот один немец – можно сказать, человек, бо не все они были такими – бачит, что у меня рюкзак. И говорит:

- Комрад, бараболу.

И посылает ещё одного товарища. И вот мы вдвоём вышли туда. Но там – так: одна – копнута, а десять – так остались. И мы руками своими их гребли. В первую очередь – обтёр об себя, и – скорее в себя! В первую очередь!

Сейчас – я картошку не так дуже... она мне сейчас не такой стала. А тогда – жрал аж прям не знаю!

И вот мы с ним всё дальше, дальше отходили. Уже набрали, и – слышно только гомон людей там: чтось делают. А мы стали видеть – там такой ярок. И мы зашли в него. А меня дуже заинтересовало, как же товарища моего звать. Он мне и говорит:

- Меня зовут Николай. Фамилия моя – Высоцкий. Я из… сейчас – Ивано-Франковск, а раньше – со Станиславской губернии. 1920-го года.

Я говорю:

- Так украинцев же отпускают!

А он:

- А за мной никто не приехал.

Ну, мы так с ним разговаривали… Я говорю:

- А ты хочешь до дому?

- Я бы – со всей душой!

Вот мы так отходили, отходили… отошли мы, может быть, уже далеченько – и уже рядом лес. Но – другой. Тут недалеко проходила трасса. [Показывает.] Да, и вот врываемся мы в этот лес. Прошли немного – и слышим людской разговор. И он нас заставил остановиться. Я сел под одним деревом, он сел под другим. А тут недалеко тропинка. Идут две женщины, один мужчина. Куда, откуда – не знаю. И вот мужчина заметил меня. И как-то он так им сказал, что, мол, я убежал. А меня – заколотило. Я:

- Да нет, мы отдыхаем…

А женщины как напали на него!

- Давно ты сам-то из лагеря?! Посмотри, какие они! Ты должен им помочь, а не строить из себя тут...

Подошла одна женщина, вынула два яблока, дала нам по одному. И кусочек хлеба, и кусочек даже сала. И рассказала, как нам выбраться отсюда. И не идти в тот лагерь больше. Только надо…

- Плавать – умеете?

Я говорю:

- Я – спортсмен по плаванию!

Николая спросил – он тоже умеет.

- Свечереет, вы перейдёте эту дорогу… там такая вершина заросшая будет до речки…

И мы исполнили их желание. Вечером. Ещё они вот что сказали:

- На дороге не старайтесь идти, бо дороги охраняются. А старайтесь больше идти вглубь леса.

И вот подошли мы к реке… а это – сентябрь-месяц. Пришлось раздеться, охолонуть. Всё это связать в кучу. И – на плечи, и помаленьку добираться. Тяжело было, но – добрались на вторую сторону. Оделись – и потихоньку подвигались на запад.

Так мы попали сперва в один лес: это было – Литинского района. Вот мы туда – на днёвку, бо шли ночью. Уже после обеда Николай говорит: «Ты постереги меня. А я засну, хоть на несколько минут. А потом ты». Я согласился. Но, знаете, солнышко пригрело… и я тоже – дал! И только очнулся тогда, когда одна молодая девушка нас пытае. Проснулся. И не знаю, что казать. Она начинает спрашивать, чи не бачили мы батько её и т.д. Ну...

…факт тот, что пригласила она нас к себе. Просто неудобно: вечером принесла нам еду, покормила – и увела с собою до дому. А это – село Дашковцы. И вот она, спасибо ей, привела, мы помылись... не то – помылись! А – нас посадили в такое деревянное корыто, нагрели воды, покупали – и сразу сон взялся. Мы пробыли там неделю, немного уже окрепли. Даже стали от картошки немного уставать. Хотя и не сырую, а уже варёную стали есть…

Но Николай решил – и вот мы собрались в ночное время идти на запад. Я – вместе с ним. Прошли недалеко, бо погода изменилась, и мы – тоже в Литинском районе – попали в село Вонячино, у Городища. В семью Брыня Иосипа Мефодиевича [Авторское написание ФИО. – Прим. ред.]. Он якось так… шось у него с глазом было... при драке выбили.

У них – так в семье: три девушки – и один хлопец, Николай. Самая старшая – это Вера Брынь, 1926 года, Коля – 1928 года, и две сестры: одна – 1930, одна – 1932. Пробыли мы у них с неделю. И Коля собирается на родину. Я благодарю людей – и тоже собираюсь идти вместе с ним. А спасибо Брыню Иосипу! Он меня не пустил:

- Я тебя определю.

И я остался. А этот Брынь Иосип работал на водяной мельнице в Городище, сейчас её нету. И он меня взял в совхоз: тогда довоенный ещё был, имени Сталина. А сейчас – не знаю.

А через некоторое время – может, дней пять, шесть – туда пригнали военнопленных. И я влился в эту среду. Ну, село Вонячино – уже как моё родное. Сразу мне дали ухаживать три коровы, потом каких-то таких шелудивых овец, и мы с одним товарищем – Симковым Григорием Михайловичем со Ставропольского края – ухаживали за ними. И позже стал я – чабаном! А был – помощник чабана.

Но – проходило время… немцы – стали озверевшие, полиция – презирала наших людей, многих расстреливала. А я раньше не знал, что там действительно есть подпольные организации. Какую-то собрал Полянский Иван Андреевич, 1918 года рождения. И приходит Брынь Вера в совхоз – и говорит:

- Папа просил, чтоб вы пришли до нас.

Ну, мало ли, чего, что, как? Я – с удовольствием. Знаю дорогу, всё… через совхоз, через греблю перешёл, пришёл в квартиру. Дома – все. Зинаида Васильевна, жена Брыля…

Я запомнил, как сейчас: я поздоровался, он со мной поздоровался. Потом посидели мы. Женщины ушли в другую комнату. И со мной начали открытый разговор. Прямо сказали: знаешь чего? Мы – того. Вот так, тебе доручается. В совхозе. Так как там много военнопленных. Организовать подпольную партизанскую организацию. Нам нужно доставать и оружие, придётся участвовать и в боевых действиях. Я был рад, очень рад этому предложению! Я с честью сказал, что готов на всё. Мне сказали, что «ты будешь извещён всегда, тебе подскажут, когда надо явиться».

В первую очередь рассказал всё своему старшему чабану, Григорию Михайловичу Симкову: он старше меня, 1910 года рождения. А он говорит: «Это – с удовольствием! Мы обязаны выполнить».

И вот после него я уже рассказал это многим своим товарищам, но – не всем. Некоторых военнопленных мы сами остерегались. Потому что язык длинный, а это надо держать всё в секрете.

После этого наших овец перегнали в Белозёрку. Немец у нас был, Штамер. Переводчица – из наших немцев. У них был сынишка 13 лет. Он всегда там, где мы ночевали, присутствовал. Но при нём – не было разговоров никаких.

Вскоре я познакомился со Свичколапом Владимиром Никифоровичем. Из Майдана. Он мне тоже многое помог, рассказал, и тоже посоветовал, что мы должны во что бы то ни стало организовывать подполье.

Стал беседовать со своими товарищами (все они были старше меня). И вот организовал из них группу. Самый старший был Капитоленко Иван Филиппович, 1905 года. Семков Григорий Михайлович – 1910 года. Боверин с Дальнего Востока – 1920 года. Попов Николай Дмитриевич – 1917 года. Репин Николай Сергеевич – 1908 года. Воянников Ефим Федорович – 1915 года. Лепий Григорий Иванович – 1913, Ляпык Василий Ильич – 1912, Феник Иван Филиппович – 1915, Волков Сергей Иванович – 1919... Варавов Борис Ефимович – это случайный. Это уже когда был бой – оказался с нами разведчик. [Авторское написание всех ФИО. – Прим. ред.]

Я это всё держу, как зеницу ока! Потому что я с ними ушёл в партизанский отряд. Факт тот, что я с этими товарищами побеседовал, и все – только «за». И вот в 1942 году меня и Гришу с овцами направляют в Микулинский полигон. А тогда ещё, как таковых, Микулинец не было. А люди вначале копали землянки – и жили в них.

Лето, овцы быстро насыщаются. Когда напасутся хорошо – они тернуются. В куче от жары стараются головы спрятать. А мы с Гришей оставляем их – и идём на речку, там недалеко. Но нас не речка интересует, а то, что Владимир Никифорович рассказал.

В Микулинцах было очень много оружия сброшено. В ставок. Но где – мы сразу не знали. Пришли. А там подростки с Микулинец тоже интересуются. Нам неохота выдавать, что мы за этим же – начинаем плавать около берега… вот я плавал-плавал, нырнул туда… быстро нащупал те деревянные ящики, вот такой вышины. Оказывается, в них патроны. В одних – автоматные, в других – для винтовок, карабинов. В воде их двигать – легко-легко! Так с помощью воды я их переместил поближе к берегу.

- Вытащили?

- Нет, я не вытаскиваю наверх. Просто в первый день три ящика подвинул.

Потом достали мы более сорока… не пистолетов, а тогда были – «Наганы». Сперва – их, и после ещё много чего…

- Всё забрали?

- Нет, сразу мы ничего не брали, днём. А ночью, когда никого нет, мы – из-за кустов… я раздеваюсь потихонечку, лезу, Гриша забирает – и переносит. У нас загорожа была из соломы: это канавы такие. И мы туда носили те боеприпасы.

Достали и пулемёт «Максим». Подготовили все патроны. Часть оружия была переправлена на Майдан, потом трохи на совхоз... но мы ещё и себе старались запрятать, чтобы у нас своя оружейка была.

Когда добыли оружие – нас стали посылать на задания. Было задание под Дубиной [Так у автора. – Прим. ред.]. Было задание под Петраковым [Так у автора. – Прим. ред.]. Под Дубиной – машину спалили, под Петраковым – и других.

Как раз когда мы палили бензовоз, Миша был ранен в глаз: гранату бросили немцы. После войны – жил в Виннице.

Мы вернулись с овцами в совхоз – а тут, как назло, приехала охрана: власовцы. И нам нельзя было выходить в открытую. Сообщил Владимиру Никифоровичу, другим, что мы участвовать нигде не можем, чтоб не попасть впросак. Но хлопцы говорят:

- Надо во что бы то ни стало обезоружить этих власовцев!

Это было начало сентября. Только подготовились к этому выполнению – они уехали. Куда – неизвестно. Но через 4 дня вернулись. Я сообщил Владимиру Никифоровичу, сообщил Полянскому – хлопцы приходят мне на помощь. И – мои люди. Полянский привёл 6 человек. Пришёл Хрыстюк, пришел Свичколап Лёня, Володя… Миши не было, Миша ранен. Пришёл из Новоселицы Залужный и с ним три человека.

Нас было около 25 человек. И мы потихоньку сперва обезоружили охрану (там молодой и старый спали на подводе). А потом уже – тех, что по квартирам. Там раньше были казармы такие… мы – по три человека, по два… позабирали оружие всё. А там ещё здание, где был их атаман. Последнего – его брали, с его женою. Мы их не трогали. Подошли – и на окна поставили фонарики такие. И в хате всё стало видно. У него забрали саблю и автомат. Предупредили, что «в случае чего – будете расстреляны».

Когда его брали – это интересно – его же подчиненный, охранник Тяпин:

- Господин атаман, пришло сто партизан, велели вас предупредить, чтобы вы спокойно сдали оружие!

Сдал он оружие. Всё. Но, самое главное, саблю перед тем – поцеловал.

После – Полянский забрал нас. На второй день я попал опять к своим же: к Брыню Иосипу. Нас несколько человек было, в общем. Две квартиры заняли. А после этого с оружием в руках ушли в Чёрный лес. Но в нём уже были партизанские отряды. Мы попали в отряд Кугая. Были ещё другие: отряд Слесаренко, например. И мы хотели влиться в их среду, в общую. Оружия у нас – полно. А они:

- Оружие отдайте, а сами в отряд не это...

Отделили нам делянку между Бруслиновом и Майдан-Витке [Так у автора. – Прим. ред.]. И мы организовали свой отряд. Назвали «Чапаевским». Командиром сразу стал Свичколап Леонид Никифорович. Владимир – остался дома. А командиром разведки стал Хрестюк Василий Ефимович 1921 года рождения. Сам он родом из села Селынка, Литинского района.

И вот мы начали копать землянки. Установили охрану. Всё, как надо. Наш отряд быстро пополнялся. В Бруслинове был Павлович Георгий Дмитриевич: тоже нам своих людей посылал. А в Василинке была Мария Ивановна Дросюк. Может, знаете?

- Вчера был у дома, где она жила. Она умерла уже: потом, в Москве.

- С этими я имел связь. Я там стал разведчиком, был в распоряжении Хрестюка. Уже нас стало около 40 человек. Из Винницы как раз прибыл в наш отряд Пушкин Павел Афанасьевич, который раньше вместе со мной служил политруком – и у нас стал комсомольским вожаком, тоже политруком.

Там шли трассы Винница-Хмельник, Калиновка-Хмельник. По ним часто ездили машины. Там был мост. Мы решили его разобрать, подорвали, вывели из строя. Речка шла небольшая – можно сказать, с ручей. Но – там по берегам трясовина такая, торфяница.

И вот однажды две машины ехали из Винницы, подъехали до брода у моста – а я был на посту. Там есть такие канавы… бруслиновцы говорили – ещё с Гражданской войны. Заросшие уже лесными посадками. И те машины спустились. Первая хотела перейти на другую сторону. Там и спуск хороший, и выезд – можно выехать. И только одна пошла – и застряла. Я фонариком – на третий пост. А хлопцам дай только пострелять! Тот пост передал на первый пост. И все хлопцы уже тут как тут! Как прибегли, как стали обстреливать – и где-то там бруслиновский один товарищ – забыл, как его фамилия – попал под пулю. Немцы отстреливались – и попали ему в живот.

Факт тот, что мы уничтожили этих немцев. А один из хлопцев сел на машину – додумался, поехал в Бруслинов, ещё людей налякал... [Напугал. – Прим. ред.] После из-за этого наши взыскание ему дали за такие глупости.

Началась партизанская война. Несколько машин мы так уничтожили. Потом ходили на задания в отдельные места. У нас уже было более 50 человек в отряде. Однажды опять мне пришлось стоять на дежурстве там, на четвёртом посту, и подъехала машина крытая. Я хорошо вижу эту машину. Мост разобран. Ехать им дальше нема куда. И вот они тоже решили в объезд, по броду. Что меня заинтересовало – что, когда машина спустилась, стало видно: впереди – 4 человека, а вторая спинка – там 5 человек. Значит, их 9. И вот, они когда спустились с разгону перескочить брод – передок выскочил, а задок тяжёлый – и осел. Чем они больше газовали – тем он глубже садился. Я просигналил. Хлопцы – скоро, началась стрелянина, и те начали отвечать. Передок – открытый, и он поднят, понимаете? А я же не имею права со своего дежурства уходить, только наблюдать могу. Они отстреливаются из-под машины. Тогда Вася Хрестюк бросил гранату под машину, под передок. Тут и замолкли все. И я вскорости сменился. Так тех убитых насчитали только восемь! А я-то знаю, что было девять. Где же ещё один? Вот и никто не знает, как так...

В первую очередь тогда не за хлеб хватались, а за то, чтобы у каждого было как можно больше боеприпасов. Хлопцы разобрали оружие. Снесли тех убитых… прямо скажу – пораздевали их, поразували. Так одевались хлопцы, по-своему. Там раньше на 30 метров от дороги была очистка леса, чтоб видимость была. Чтобы не так внезапно могли нападать партизаны. Но эти кучи – так и оставались. Там у нас несколько куч, и так за ними и побросали этих немцев.

Что ж Вы думаете после того? Наши хлопцы пригнали коней 6 пар. Брёвна поприносили, подложили, запрягли, дёргают. Первая – дёргает, а те – стоят. И тут вскорости, не помню с какого отряда, кричат: «Танки!» С Винницы идут танки. Хоть у нас и есть мины противотанковые – но надо ж знать, где положить. Лошадей быстро убрали, я опять остался с товарищами в укрытии.

Подходит четыре танка. Дошли до моста, остановились. Потом – что они делают? Один разворачивается пушкою в сторону нашего лагеря. Второй – в сторону Хмельника, третий в сторону Уладовки, а четвёртый в сторону Винницы. Таким путём, сразу. Думаю – что ж будет?

Вот он открывает первый люк. Открыл полностью, и – каску: будут стрелять? Никто ничего. Со второго танка – тоже. Потом показалась голова, потом выскакивает на боковину немец. Соскакивает на низ, вооружённый. Другие тоже. Пошли туда до машины трое или четверо. Посмотрели, обнаружили кровь, пришли к куче, обнаружили убитых. Не трогали их, а – опускают один танк. Разворачивают задом – и зацепляют. Свободно – не то, что те 6 пар коней – вытягивают. После – берут, сносят тех убитых и кладут туда, в кузов. Потом вытягивают наверх, и – потихоньку повезли её вперёд. Чи в Винницу, чи в Калиновку – не знаю. Утянули. Ни выстрела, ничего не было.

Но после тех танков – напряжение во всех: знаем, что должны вот-вот на нас наброситься. Мы к этому готовились. Но этого не получилось.

Вызывают меня, вызывают командира отряда. Командир соединения (его Анатолий звать, фамилия из памяти вышла, я вспомню потом):

- Кто вам дал право командовать и распоряжаться, как вы хотите?! Недавно ваш отряд появился – а вы уже самовольничаете!

А у меня дурацкая такая манера… я говорю:

- А для чего мы здесь пришли, что мы – отсиживаться должны?! Мы должны защищать Родину!

- Молчи!

Даже назвал меня «сволочь». Кричит:

- Расстреляю, как собаку! Вы знаете, что может произойти?!

Сменяют командира разведки, назначают нам Кугая Петра Трофимовича 1921 года рождения. Он старше меня на несколько месяцев.

Да, я не сказал, что после того, как только танки ушли, я сменился с дежурства – и докладываю командиру, что не 8 было, а было 9 человек! Ещё Леня был командиром. И он сказал:

- Вот ты сменился, но ты бодрый ещё – бери человека, идите проверьте туда, в сторону Винницы.

И я пошёл ещё с одним. Это был ноябрь, и тогда прошёл маленький снежок… на солнце – растаяло, а в тени – оставался. И тут, где была машина, немец незаметно выскочил – и ушёл! После того, когда Вася гранату кинул. Меня заинтересовало. Я говорю:

- Ты иди с краю, а я пойду по следам.

И вот я пошёл там. А у них шипы – то там отпечаток, то на грязи. И я не заметил – как раз там шла дорога, не дорога… канава – на Уладовку. И там этот лес был – может, уже лет шесть как спиленный. Но уже новые деревца – выше роста человека. И я себе смотрю под ноги: как он бежал… и – вижу: так и упал на… хотел, видно, перепрыгнуть канаву – вот так вот рука, и – «Парабеллум» у него завис на деревце молодом.

Я взял за той «Парабеллум», вынул патрон, защёлкнул – и смотрю. Немцу, оказывается, попал сюда вот [Показывает.] небольшой осколочек – и такого здоровилу свалило! Там только подтёк крови.

В первую очередь забрал оружие. Потом полез по карманам его. И – 16 наших кировских часов! Ну, думаю – всё равно смерть тебя настигла. Забрал эти часы. Разул его аккуратно, снял даже верхнее бельё. А куртка, так летом – под цвет зелени, а снутри, на зимний период – белая. Я всё это для себя приготовил, а вскорости подбежал товарищ. Я после, когда вернулись оттуда, часы раздал хлопцам, и оставил себе одни.

Ну и вот на второй день, как я сказал, сняли командира с должности, назначили Кугая. А я так и остался. После отряд вырос почти до 150 человек, это было уже в январе-месяце…

- 1944 года?

- Уже в 1944, я имею в виду. А то было в 1943. В 1944 из белорусских лесов прибыл Бурченко Дмитрий Тимофеевич…

- Известный. Комиссар, второй секретарь райкома партии. А Вас опекал, наверное, Мичковский Анатолий...

- Анатолий, да... так звать было. А приехали – Бурченко с Мельником. Яков Мельник – командир соединения. Здесь были вроде бы самовольные, а то были присланные, партийные. Мичковский старался не очень воевать. Отсидеться. А те уже пришли – заставили идти в рейд. Дальше началась такая новая эра партизанской войны…

Короче, после того, когда прибыл Бурченко – прибыл и Мельник со своим соединением, и сразу нам предложили, чтобы мы с того гнезда вышли в рейд. Мы с радостью приняли это. И они там поставили рупор, который стал передавать Совинформбюро: что происходит на фронтах.

Мы в первый раз Новый год очень с любовью отмечали. Я скажу Вам по правде: я – человек был молодой. И, если меня немножко похвалят, то готов – не знаю куда! Как маленький ребёнок. Когда конфетку преподнесут – я не хуже тех детей. Ну и мне часто доставалось такое, что не приснится…

8 числа января-месяца 1944 года мы выходили из Чёрного леса. Всем отрядом. Главразведка и снабжение. Наш отряд стал соединением. После назначили Владимирова его командиром. И я уже стал связным от отряда-соединения – до своего, Чапаевского. Но была нужда ходить и в другие отряды: куда пошлют связного – туда я и должен двигать.

Проходили через Городищенский лесопильный завод, туда. Минуя сосны. Потом – там, где трасса начинается, туда, на неё. И должны были пробираться в сторону Жмеринки. А погода тогда была такая ненастная: то снег, то какая-то слякоть. Не поймешь: ни на санях, ни на подводе… Ехали на санях. И – встреча с врагом! Но мы оттуда выбрались, хоть и с боями. Фронт подошёл только в марте, а это дело было в январе. Нас в рейд специально послали, чтоб по тылам ослабить немца перед подходом фронта. У меня есть книжка – но там мало описано, поверхностно охвачено…

За ночь прибыли в Майдан-Почапинский. То – наш район. Был тогда наш, в сторону Жмеринки. Почапинцы сейчас – Жмеринского района, а тогда был – Литинский. Трасса – Сталинская, так названная…

И вот как-то мы, 10, по-моему, 11 числа должны были перебраться на румынскую территорию. А что это такое – мы должны были перейти речку Ров. Наверное, не все знают: область была разделена. Там была румынская власть, а здесь – немецкая, по Южному Бугу. Гитлер подарил Антонеску часть нашей области.

Ну и – с этой стороны охраняли немцы, а с той – румыны. Мы их вообще не считали за вояк. Эти люди, как говорится – спивали «Румыния папашвой, Румыния небольшой, Румыния млеко, и уже не далэко». Такими они выказывали себя… особенно, когда попадали в плен – то дуже показывали свои винтовки. Вот так вот тычет – чистый ствол: что вин не стреляв. Тогда их отпускали. Ну а кто из румын нашего партизана убьёт – то им беда, хоть бы они и сдавалися. Их расстреливали за это.

Да, 11 или 12 января мы напали на посты с этой стороны, и около семидесяти человек немецкой охраны было уничтожено. Румынские-то больше разбежались. Там – палили машины, палили всё. Но – что интересно: горели те машины, а на одной из них были какие-то баллоны. Они так взрывались – и летели, как ракеты. Гибли лошади. Если попадались люди – и люди гибли.

В общем, мы вышли – и остановились в лесу уже на румынской территории. Как обычно, там, в лесу – снег. Костры в первую очередь запалили. Чай топили, грели, и т.д. Утром – сперва немецкий самолёт пролетел: где, что? А потом и пехотная разведка нащупала и обстреляла нас. Хлопцы, долго не думая, в погоню за ними! Помню, как Оловянников догнал одного – и прикладом как ударил! Приклад отвалился. Он тогда забрал немецкое оружие, и мы ушли от них.

Попали на блокпост Екатериновка. Есть такой, где проходит железная дорога. И он сразу оказал сопротивление. Но – думаю: нас же – большинство! Уничтожили этот пост, хлопцы начали разбирать – нашли такие здоровые лапы [Путейский инструмент. – Прим. ред.], вот с такими крючками [Показывает.]: костыли вырывать. Гвозди, скобы вынимали – и раздвигали рельсы. Но не дуже, а чтобы всё же дорога видна была. Только чуть раздвинули. Понимаете, в чём дело? К вечеру хлопцы разобрали путь почти на 150 метров!

Там шёл им [Немцам, румынам. – Прим. ред.] на помощь бронепоезд: сперва стрелял, а потом свалился на бок, благодаря моим товарищам… правда, участвовал и я вместе с ними. А как он свалился и начал дуже кричать, пар ревел – то командир соединения вызвал артиллерию (45-ку), и они в упор расстреляли этот бронепоезд.

На второй день как-то так получилось, что колонна шла на Винницу. И хлопцы решили дать ей бой. А я был крайний. И кто-то из товарищей крикнул мне немедленно переброситься через дорогу, чтобы немцы, когда будут выскакивать из кабинок, в лес не ушли. А я поскользнулся, упал, и в этот момент машина – на меня. Я ей с автомата по стеклу – и так удачно получилось, что и ефрейтор сразу убитый слетел с кабинки, и шофёру попало сюды [Показывает.], во, и он затормозил машину в метре от меня. И я перескочил уже туда…

Тяжело в отряде было. Но – и радостно: тем, что мы больше всего одерживали победу. Это – сильная радость, хотя и гибли наши товарищи. Но их [Немцев, румын. – Прим. ред.] гибло в несколько раз больше.

Хоть я и был связной, но часто в свободное время ходил в разведку. Расскажу один свой такой интересный случай. Вот сейчас я так думаю – что-то есть на свете такое тайное, что может спасти человека. Я задавался этим вопросом много раз. И продолжаю. Всё думаю.

Ехали мы на лошадях. У каждого – своя. Приехали в село Вапнярка: населённый пункт, железнодорожная станция… Как обычно, в первую очередь пытаем у людей:

- Немцы – есть?

- Нет, нема никого.

Мы проезжаем свободно. А в этот момент фриц со двора выезжает на коне! И – хороший конь. А второго коня – за повод держит, тоже осёдланного, седло – прямо выблёскивает! Я заметил первый, автомат на него, кричу:

- Хэндэ хох!

А он – ничего не сказал, не поднял ни руки, ни это… я – по правде скажу – трошки по-другому сказал.

Тут хлопцы окружили. Оказывается, этот товарищ – из власовской армии, телохранитель одного из немецких офицеров.

- Куда лошадь ведёшь?!

- А вон у той хате офицер.

Я – долго не думаю, даже не предупредил своих товарищей. Думаю – я возьму его живого! Убить – легче всего. А вот живого взять – не так-то просто. И вскакиваю в хату. Тут – печь, а он перед окном; я только глянул, что он поднимается. Кричу:

- Хэндэ хох!

А он в этот момент – с «Парабеллумом» на меня. Я – до него, а он меня им трошки зацепил тут вот [Показывает.], но я в шапке был. Ну, якось руку отвёл, так ударил – и тот «Парабеллум» вылетел. Но он здоровый – успел меня схватить за горло. Признаюсь честно: уже бачу – дыхания нет... хватаю его за мягкое, за вольное место, прямо скажу. Уже безвыходное: за морду хватал, шкорябал – ничего ему. Ну, кинулся на это... Освободился. Так мы валтузились – а он дуже старается за «Парабеллумом» дотянуться. Но я не даю. Потом кто-то из товарищей из моих вскочил в хату, выстрелил ему в ногу. Он сразу отвернулся – и я, як вырвался – со своей злости из автомата в голову расстрелял его. А ведь же можно было и взять, ещё ж был живой...

А вот интерес – почему «Парабеллум» не выстрелил? Он, очевидно, дуже по мне хлопнул, патрон пошёл наперекос, и – заело. Когда хлопцы взяли той «Парабеллум», то долго смеялись. А в отряде меня звали, бо я маленький, малы ростом, не «Зайцем», а – «Зайчик». Что тут такого? Всё равно фамилия подходит.

- Ну, Зайчик, ты в рубашке родился…

Вот такое было у меня. А вскорости второй у меня был эпизод, тоже в разведке. Я почему в первую очередь Вам сказал, что партизаны не хватают хлеб, а хватают боеприпасы? У меня тут и получилось, что боеприпасов у меня не оказалось. Оказалось – один патрон и одна граната. А это – не считается, что боевое. Это только для себя оставляешь.

Я ехал с товарищами. Как назло, командир разведки говорит:

- Слушай, Зайчик, поезжай туда: вон на ту узкоколейку. Узнай, что там.

Надо было попросить хоть штук пять патронов… хотя бы! А я не додул. Думаю – ну что там, проеду раз, мы ж проехали – ничего, никакого. Проеду узнаю – да и всё. А получилось не так, как я думал.

Проехал я лес… только выезжаю – хотел через канаву перескочить конём. Смотрю – а навстречу мне три немца. И – кричат. Я – сразу с коня, и – в канаву. Конь отошёл от меня и там стоит. Я в этой канаве думаю – ну, что ж…

И вот – они, а у них – гранаты. Понимаете, как те наши РГД: тут граната – а тут ручка такая длинная. [Показывает.] И немец бросает гранату на меня. И я бачу, что летит она в мою сторону! Значит, уже даже вслух сказал: «Прощай, мама». Но она упала… например, вот канава, а это – к лесу. Она упала тут, а я – вот тут. [Показывает.] И отсюда – скатилась точно мне на спину. Я – быстро, так вот, от этой гранаты… потом схватываю её, хотел бросить… смотрю – у ней шнур не вырван! И они – уже вот прям! Я вырываю шнур, бросаю её им под ноги, она взрывается – убивает немца. Насмерть – одного. Одного тяжело ранит, а третьего – вовсе не зацепило, так он – драпать. Я последний патрон выпустил в него.

Вот мне это опять говорит за то, что, значит, есть что-то такое. Когда из безысходного положения человек всё-таки вышел победителем.

Я думаю – они хотели взять меня живым. Они не стали вырывать шнур, а просто хотели напугать: для того, чтобы я отвернулся, лёг, закрылся... но – не удалось.

Вот такая судьба моя. Тяжёлая. А бои бывали – 6-7 атак приходилось отбивать каждый день…

- Когда Вы с нашими войсками соединились?

- 17 марта 1944. Увидели двух солдат, они подошли к нам. Я сразу понял, что это наши. Правда, сперва крикнул:

- Это кто?!

- А вы – кто?

- Мы – партизаны.

- Ну а мы – советские.

Первый раз тогда увидел погоны…

Больше мне воевать и не пришлось, поскольку меня тут же направили в органы МВД на работу по борьбе с бандитизмом.

- Спасибо Вам большое, Павел Иванович!