Бесхлебнов Валентин Федорович

- Я родился в поселке Верхняя Ельшанка, пригороде Сталинграда, 27 сентября 1925 года. Мой отец работал на лесозаводе имени Куйбышева грузчиком – катал бревна, а потом перевелся работать в Дом грузчиков, может знаете, такое серое здание на площади Советской? Там он работал в «Гоструде» также грузчиком, в основном развозя на лошади продукты по точкам. Мать моя была домохозяйкой.

Мой старший брат окончил Киевское военное училище и погиб во время войны. Ему достались самые первые, самые тяжелые бои. Второго моего брата, Александра, в 1942-м году, в мае месяце, забрали связистом в Красные Казармы и он все это время был на фронте. А потом, под Волховом, получил тяжелое ранение ноги и его, комиссовав, направили работать в военкомат. Потому что просто списывать людей в то военное время, когда страна нуждалась в людских ресурсах, было бы глупо. Поэтому он сильно хромал, но работал. Был еще у меня и младший брат, но он был больной, глуховатый. Была еще у нас сестра Анастасия, с шестнадцатого года рождения. Вот такая семья у нас была.

В конце августа 1942-го года, когда наши войска отходили от Дона сюда, к Сталинграду, меня пригласили в штаб, который располагался в нашем поселке. Этот штаб был, конечно, организован там временно. Кроме меня туда пригласили еще одного парня. Там нам сказал человек в военной форме с одной «шпалой» в петлице, чтобы мы не эвакуировались из города, если немцы займут город, а остались в тылу и помогали вести разведку. Вот как раз, с этого момента я и начал свою боевую деятельность.

Когда в город вошли немцы, нам надо было получить документы, потому что, если бы мы просто ходили по городу, немцы могли нас арестовать и в Германию угнать. Поэтому мы должны были пройти в комендатуру и получить там «аусвайс» - документ в виде паспорта или справки.

В комендатуру мы пошли вместе с моей матерью. Когда я оглянулся, я не увидел рядом никого из моих друзей-одногодок.

- Почему?

- Потому что там спрашивали, какого года рождения. А 1925-й год могли привлекать на рытье окопов для немцев, могли в Германию отправить. А я, когда подошла моя очередь, записал себя с 1928-го года, «скинув» себе при этом три года. Тех, кто родился в 1928-м году никуда не брали, да и выглядел я гораздо моложе своих лет: меня еще можно было принять за малыша, поскольку роста я был небольшого.

То, что я стал теперь 1928-го года рождения, позволяло мне теперь свободно передвигаться и выполнять те задания, которые мне дал перед эвакуацией тот армейский капитан. Он мне еще на инструктаже сказал, куда мне класть те данные, которые я разведывал.

- У вас там для этого были оборудованы тайники?

- Да. Ну как тайники… Вырыли мы в начале 1942-го года большую траншею, в которой можно было укрываться от бомбежек. И вот в этой траншее он показал мне, куда под брус засовывать мои записки.

- Как Вы добывали необходимую информацию?

- Я до этого пас коров. Когда отец у меня умер, нас у матери было трое на иждивении и надо было как-то кормить семью. Поэтому в летнее время мы с братом нанимались пасти коров. Поскольку я выгонял скот на пастбища в разные места, я эту территорию, которая прилегала к городу, знал, как свои пять пальцев. Даже иногда километров на пятнадцать я угонял свое стадо подальше в степь, где был получше корм. Поэтому для ведения разведки я подходил как нельзя лучше.

- Вам сразу, при инструктаже, сказали, какая информация от Вас необходима?

- Особых указаний они не давали. Сказали обращать внимание на скопления немцев, их вооружение: танки, артиллерию. Вот эти три фактора я должен был помечать на клочке бумажки и в этом окопе прятать.

- Как часто Вы должны были доставлять информацию?

- А это уже зависело от того, как мне удавалось ее заполучить.

Мой сосед, Женька, тоже был в двадцать пятого года, но его немцы гоняли рыть окопы и землянки для себя. Некоторых ребят все-таки угнали в Германию. А мне, в результате сокращения лет, повезло.

- Вы говорили, что перед приходом немцев, в штаб пригласили вас двоих. Кто был вторым и какова его судьба?

- Он занимался отдельно от меня: нам поделили территорию, и он «работал» на своем участке, а я на своем. Мне достался пригород Сталинграда и вся близлежащая местность, поскольку я лучше него знал эти места. А он лучше меня ориентировался в городе, поэтому ему достался Сталинград. Хотя я тоже немного знал город, у меня в Сталинграде тетка жила с братьями двоюродными, и я иногда ходил к ним в гости.

Когда у меня появлялась какая-то информация о немцах, я сразу ее записывал. Причем, подробно ничего не писал: танк обозначал просто буквой «Т», пушку – «П».

- На чем писали?

- А у меня бумажка была маленькая, сделанная из тетрадного листа, на ней я карандашом и писал.

Когда я ходил по степи за городом, немцы в основном находились в глубоких лощинах, на поверхности они мало появлялись. Зато в склонах этих оврагов у них было вырыто множество землянок. А если внизу оврага был еще и маленький лесок, то им там вовсе было хорошо, они все там и околачивались.

- Вот, Вы идете со стадом коров, а рядом немцы, которые не откажутся от свежего мяса…

- Нет, это я со стадом ходил, еще когда немцев не было! Когда немцы пришли, какие коровы там – они сразу всех их ликвидировали! Это я уже просто ходил по степи, безо всякого стада, приглядывался, отмечал и под бруствер траншеи прятал.

- Вы не видели ни разу, кто забирал Ваши записки?

- Один раз я заметил, что туда, в эту траншею, зашел какой-то мужчина. Я потом спустился туда, смотрю, а записки моей там уже нету. Значит он, наверное, уже был в курсе, что я там спрятал свое донесение.

Однажды, когда я шел в районе разъезда Басаргино, ведя разведку, а в тот день я ходил далеко - почти до Карповки, меня сцапал немецкий патруль. Там пост стоял и меня остановили. Посадили меня в закрытый кузов машину и куда-то повезли.

Привезли меня в очень глубокую лощину, в районе Питомника, где были уже нарыты землянки. Завели в одну из них и подвели к какому-то немцу. Я не знаю, кто он был по званию, я в них не разбирался, но, видимо, этот офицер был у них старшим. Немцы ему что-то сказали, наверное, что я разведчик. А тот сразу дал им по-немецки команду расстрелять меня. Я это слово, что он сказал, всю жизнь помнил, а вот сейчас что-то уже память меня подводит… А, вот, вспомнил! Он сказал: «Фершиссен!»

Немец, которому поручили меня расстрелять, берет лопату и выводит меня из глубины оврага наверх. Вывел, отмерил участок по моему росту и дал лопату, чтобы я копал. То есть хотел, чтобы я сам себе вырыл могилу. А уже вечер был, темнеть начинало.

- Какой месяц был тогда?

- Сентябрь. Рою я и думаю: «Скорей бы стемнело». А немец сам лег неподалеку и лежит. А я подумываю этого немца, как стемнеет, лопатой по голове огреть, ведь лопата – это уже оружие. Думаю, стукну, а там как повезет – насмерть его или не насмерть, лишь бы самому удалось убежать.

Но наши «Катюши» опередили эти события. Они ударили как раз по этой территории, по этому оврагу. Снаряды стали рваться вокруг один за другим. Я ноги в руки и бежать! Сначала немного пробежал по краю оврага, а потом спустился вниз и по этому оврагу отправился в сторону города.

Сколько я пробежал, я точно сказать не смогу. Смотрю, идут подводы и рядом с ними идут люди в серых шинелях, таких же, как у наших солдат. У немцев зеленые шинели были, а эти были одеты в красноармейские. Я обрадовался и чуть не выскочил им навстречу.

Но оказалось, что это были украинцы, которые сначала служили в Красной Армии, затем перешли на сторону немцев, а теперь они обслуживали немецкие части при этом обозе. А я сначала подумал, что это наши части выходят из окружения. Но, когда увидел эти брички, то сразу понял, что это не наши.

У нас подвода какая была – простая телега, плоская, без бортов. А у немцев повозка была высокая, метра полтора, как фургон с бортами. А еще их повозки были покрашены фиолетовой краской. Вот, вид этих повозок меня и остановил. Я потихоньку стороной ушел от этих людей с повозками, а потом как рванул в сторону дома!

- А немец, который Вас сопровождал, не стрелял Вам вслед?

- Нет, он лежал на земле, а, когда «Катюши» начали бить, он уткнулся лицом в эту землю, руками голову закрыл и так и лежал. А мне-то какая разница была: под снарядами погибать или вырыть себе могилу и меня немец убьет? Поэтому я и побежал.

- Когда Вас остановил немецкий пост, они нашли у Вас бумажку с записями?

- Она была зашита у меня в кармане, поэтому они ее не шли. Но по каким-то признакам они подумали, что я занимаюсь чем-то не тем, чем положено.

- Как Вы узнали, что те люди с повозками были украинцами?

- Во-первых, они говорили по-украински. Я много украинских слов не знал, но, когда до этого работал в колхозе, там были и эвакуированные украинцы. Поэтому я знал, как звучит украинская речь.

- Оружие у тех, кто сопровождал повозки, было?

- Нет, они шли без оружия. Немцы, видимо, у них оружие отобрали.

В начале зимы 1942-го года я встретил наши войска в тех краях, где вел разведку. Вскоре они вошли в наш поселок Верхняя Ельшанка, и я был призван в армию. Теперь уже я назвал свой правильный год рождения – не 1928-й, а 1925-й. А в то время это был уже призывной год: призывникам этого года рождения было уже по семнадцать лет.

- Вас призывал полевой военкомат?

- Да, полевой. Тогда еще органы власти в поселке не были сформированы.

И вот, с момента своего призыва в армию, я, вместе с нашими войсками, прошел всю оставшуюся войну. Однажды я раздобыл себе хорошие немецкие сапоги с подковами и в этих сапогах я прошагал аж до самой Рейхсканцелярии.

- Где Вы нашли эти сапоги?

- Когда в Сталинграде немцев окружили, у них же тут и склады разные были. Вот я на один такой склад и напал. А немцев в это время строили в колонны и отправляли в сторону Камышина. Много было этих пленных, нескончаемая черная колонна шла по дороге!

- Когда Вас призвали в армию, Вас сразу переодели в красноармейскую форму?

- Да, сразу же, еще здесь, в Сталинграде нас одели. Сначала выдали ботинки с обмотками, а немецкие сапоги я уже чуть позже себе нашел и носил их.

- Не возбранялось ношение немецких сапог?

- Нет, никто ничего против не говорил. Лишь бы было в чем ходить.

- В какое подразделение Вы были зачислены?

- В 144-й стрелковый полк 35-й гвардейской стрелковой дивизии армии Чуйкова. А потом из 144-го попал в 160-й полк.

Когда уже освободили Ворошиловград, меня направили туда, видимо потому, что я имел семь классов образования. Ведь тогда те, кто окончил семилетку, считались умными и образованными. Я подумал еще: «Зачем меня из боевой части направляют куда-то в Ворошиловград?» Когда я явился в указанное место, там уже были и солдаты и офицеры, все, кстати, в погонах. Меня пригласили в помещение и, указав на какой-то железный стул, сказали: «Садись сюда!» Я сел и меня начали на этом стуле крутить. Я не понимал, ради чего я сюда попал и почему меня на этом стуле вертят. Оказывается, здесь набирали парашютистов в десантные войска.

Когда я прошел всю эту процедуру, меня отправили в Слуцк, в Белоруссию, ведь тогда уже Белоруссия была более-менее освобождена. Там, в Слуцке, была 2-я гвардейская воздушно-десантная бригада и меня зачислили в эту бригаду десантником-парашютистом.

- В то время эта воздушно-десантная бригада в Слуцке формировалась «с нуля» или просто пополнялась?

- Пополнялась. Я туда прибыл уже как пополнение, бригада там, в Белоруссии, уже находилась.

Начались занятия, на которых нас обучали десантному ремеслу: из чего состоит парашют, как его укладывать, как закреплять карабинами на спине и на животе. Давали нам специальную вилку, чтобы при укладке парашюта стропы распрямлять и укладывать их ровненько, чтобы в небе не случилось перехлеста. Основной и запасной парашюты закреплялись на бедрах и на поясе зеленой, прочной-прочной, тесьмой с карабином. Сначала мы полностью изучили парашют, а затем стали готовиться для высадки во вражеский тыл.

Была у нас вышка деревянная, высотой два метра: влезаешь на эту вышку и прыгаешь, тренируешься. Чтобы ноги вместе, чуть вперед и руки держишь скрещенными на груди. А потом, когда уже на земле освоил парашют и всю технику движений, тогда уже отправляли «на самолет». К тому времени мы уже знали, как кольцо выдергивать основного парашюта и красное кольцо запасного, чтобы парашют раскрылся.

- Были в вашей подготовке ночные прыжки или только дневные?

- Мы совершали различные виды прыжков. Самые сложные – это прыжки на воду, на лес и на городские постройки. Поскольку нас готовили для высадки в немецком тылу, нас готовили основательно. Мы каждую неделю совершали выходы по тридцать – сорок километров. Выход – это значит с полной выкладкой тридцать километров ты должен пройти. Да еще и учения по пути нам устраивали: могли дать команды: «Противник слева! Противник справа! Приготовиться к бою!» Мы должны были быть готовыми ко всему, поскольку, когда нас высадят, помощи ждать будет неоткуда, останется надеяться только на свои ноги и на свое оружие.

- Какое оружие было у Вас?

- У меня тогда уже был автомат ППШ. А когда я еще был в Сталинграде, то был простым стрелком и мне выдали карабин, который немного покороче винтовки.

- Были отказники, которые не могли совершать прыжки с парашютом?

- Конечно были.

- Как с ними боролись?

- Да как боролись? Их сначала особый отдел сразу забирал к себе, а потом их в обычную стрелковую часть служить отправляли. Там же зачастую были случаи, что человек просто не смог перебороть свой страх. В общем, с ними мы потом не виделись.

А мы, кто оставался, прыгали. Самое плохое – это прыжки на лес. Нам давали зеленые плащ-палатки в виде накидок. Эта плащ-палатка была сложена квадратом и крепилась на груди. В случае высадки на лес, я должен был эту накидку потянуть на себя и укрыть ею свое лицо, чтобы оно не поцарапалось о ветки деревьев. Это было в обязательном порядке, ведь как в лес с неба загудишь – только ветки трещат!

- При учебном десантировании были несчастные случаи?

- Конечно были. Немного, но были. Например, когда десантировались на лес, некоторые на сучки садились. А это сразу травма, ведь попробуй сядь на него, да еще с такой скоростью, ведь спуск был быстрый.

- Как кормили в десантных частях?

- Десантные войска кормили, как летчиков. Питание было хорошее: американская тушенка в больших банках, макароны, гречка. Даже белый хлеб нам давали. У нас даже не все солдаты до этого ели белый хлеб. Ну, может быть, летчиков кормили чуть получше.

- Где вы размещались? В лесу?

- Нет. Когда освободили город от немцев, то нас поселили в бывших немецких казармах. Нары двухъярусные деревянные, солома, покрытая сверху плащ-палатками – вот и все удобства.

- Вас переодели в десантную форму?

- Да, обязательно. Нам выдали зеленые куртки.

- Комбинезоны?

- Нет, просто куртки. Это нас выделяло от солдат других частей: они в стареньких шинелях, да в ботинках с обмотками, а у нас элитное подразделение, хорошо одетое.

- А вы во что обуты были?

- А мы в кирзовые сапоги обуты были. Ну, если кто-то и заменил свои «кирзачи» на кожаные немецкие, то за это сильно не ругали.

- Какой головной убор носили?

- Фуражку. Не пилотку, а именно фуражку. Пилотку, конечно, нам тоже выдавали, но носили, в основном, фуражку с подбородочным ремешком. Выдавали еще кожаные шлемы, но их надевали только когда высаживались с парашютом. Шлемы в обязательном порядке застегивались сбоку, чтобы не сняло воздушным потоком во время прыжка. У некоторых поначалу были сапоги чуть большего размера, так им тоже срывало их с ног при десантировании. Это результат так называемого «динамического удара». Купол парашюта соединялся с фалом стропой и, когда прыгаешь, стропа разрывается, освобождая купол, и дальше уже летишь на парашюте.

- Вы десантировались с принудительным раскрытием парашюта?

- Обязательно! В самолете был трос, и ты перед прыжком цепляешь карабином фалу за этот трос, а когда прыгаешь, эта фала вытягивает парашют, стропа разрывается, купол раскрылся, и ты полетел. Сначала ты свободно летишь, пока тебя не дернет. Когда стропы резко натянулись, вот тогда и возникает этот «динамический удар». При этом человек затормозился, а сапоги его полетели дальше.

Перед прыжками в обязательном порядке проверяли, чтобы все карабины были целы, чтобы ничего не болталось.

- Как использовали ваше десантное подразделение в боевых действиях?

- Нас использовали только один раз. На территории Германии уже было нельзя высаживать десанты. Если высадку сделать, то могло погибнуть большое количество десантируемых. Когда десантирование происходило на своей или на польской территории, то это другое дело. Ведь на своей территории местное население могло помочь, а там наоборот.

- В каком месте вас десантировали?

- Кайзерштайнбрух. Это уже на территории Германии. (Валентин Федорович ошибается: Кайзерштайнбрух – территория Австрии. Прим. ред.) Нас десантировали с самолета. В самолете нас было тридцать два десантника.

- Какая задача ставилась перед вашим подразделением?

- Мы должны были захватить мост и удержать его до прихода наших частей.

- Задача была выполнена?

- Выполнена. А куда нам было деваться? Нас высадили где-то километрах в трех за этим мостом, и мы должны были скрытно подойти к нему, ликвидировать всю его охрану, захватить и удержать до подхода наших частей. За подобную операцию, если она прошла удачно, и ты проявил себя в ней, давали Орден Славы.

- Вы мост захватили с боем, со стрельбой или по-тихому?

- Там охрана оказалась небольшая, поэтому мы, когда подошли туда, сразу немцев, раз – раз, перестреляли и все. Так что мост мы захватили быстро и сообщили об этом нашим.

- В вашей группе был радист?

- Конечно, был у нас радист с радиостанцией. Но, откровенно говоря, связь была довольно слабой, потому что радиостанция была в нашей группе неважной. Это если группа была бы побольше, батальон или хотя бы рота… Вот уже в роте была радиостанция получше – Р-5.

- Куда вы отправились после выполнения этого задания?

- Когда мы задание выполнили и оттуда вернулись, нас всех направили обратно по своим частям. И я вернулся в свою родную гвардейскую стрелковую дивизию.

В Германии, у городка Китц, неподалеку от Франкфурта-на- Одере, я был зачислен в разведчики. Видимо в разведку меня зачислили потому, что я до этого служил в десантных войсках, а воздушно-десантные войска считались самыми подготовленными войсками, элитой. И тут случилось непредвиденное. Когда я шел туда, где в землянке находилась рота разведки, произошел налет немецкой авиации. Я еще не дошел до разведроты, как нас начали бомбить и землянки, в которых находились разведчики, все разбомбило, и они все погибли. Меня спасло то, что я лишь немного не дошел до этих землянок.

После бомбежки подходит ко мне старшина этой разведроты, оставшийся в живых, и спрашивает: «Ты сталинградец?» Я говорю: «Да, сталинградец», - «Плавал?» - «Плавал» - «Пошли со мной!» Подошли мы с ним к Одеру, и он сказал, что надо сообщить в штаб на том берегу реки, что нас разбомбили, погибла вся разведрота, да и сам плацдарм еле-еле держится, надо сюда подкрепление прислать. Пришлось мне с ним переправиться обратно через Одер – и в штаб. Нашли мы на берегу какую-то маленькую лодочку и на ней переправились. В штабе сразу, как узнали, погрузили на машины какое-то подразделение и повезли на берег Одера, чтобы переправить к нам на плацдарм и удержать его.

Никогда немцы в ночь или ночью не воевали и не наступали. Они отдыхали, у них все аккуратно, по распорядку. А в этот раз, когда мы расширили плацдарм, они видят, что дело плохо и начали нас в ночь теснить, чтобы сбросить с этого плацдарма в Одер. И вот дотеснились до того, что мне пришлось переправляться назад, за подмогой.

Что такое плацдарм? Это десятки тысяч наших людей, которые могли погибнуть ради удержания этого маленького кусочка земли. Одер был очень широкой водной преградой, которую надо было обязательно преодолеть, переправившись на противоположную сторону.

Когда мы впервые переправлялись через Одер, сделав для себя из бревен плоты, немцы открыли ураганный огонь, увидев, что мы начали переправу. Лупили они сильно: то один плот с людьми кверху вздыбился, то второй. Мне повезло, что я добрался до берега. И не только я, но и часть нашего подразделения, что позволило потихоньку начать расширять плацдарм. В результате мы его хорошо расширили: километров на пять или семь продвинулись вперед.

Так что Одер мне довелось три раза форсировать под огнем: туда, обратно и снова туда. Чем мне еще запомнился Одер? Когда мы расширили плацдарм, то у города Кюстрина, правее Франкфурта-на-Одере, была дамба. Так вот Гитлер дал команду взорвать эту дамбу. И нас затопило. Вода хлынула на то место, где мы находились.

- Воды много было?

- Много. Уровень настолько высоко поднялся, что стал почти в рост человека. Где чувствовалась ногами земля, можно было идти пешком, а где нет – приходилось барахтаться кто как мог.

- А техника?

- Тоже всю затопило. Но это зависело от того, какой уровень воды был в том месте, где она стояла. Где мелко было – там техника не пострадала, а где лощина или еще какая-нибудь низинка, то на глубине стояла. Короче говоря, поплавали мы там…

А с этого Кюстринского плацдарма, когда уже положение стабилизировалось и стали прибывать новые части и подразделения, стали готовиться к наступлению на Берлин, потому что оттуда до него было всего шестьдесят километров. Это было самое близкое расстояние до вражеской столицы. Немцы старались, во что бы то ни стало, отбросить нас назад, ведь нам оставалось сделать хороший рывок вперед и все – мы в Берлине.

Но на нашем пути встали Зееловские высоты. Сами высоты – это большая гряда холмов, которые прикрывали Берлин с юго-востока. Эти высоты были настолько сильно укреплены, что было трудно их преодолеть. Для этого нужно было мужество, чтобы взять эти высоты.

В то время я уже был в звании старшего сержанта. Меня и еще несколько человек, когда были на плацдарме, отправили обратно через Одер в штаб дивизии, где начали готовить из нас сержантский состав. В те дни в войсках катастрофически не хватало сержантов: командиров отделений, помощников командиров взводов. Поэтому перед наступлением решили пополнить эту категорию.

Во время подготовки мне дали отделение в количестве семи человек, чтобы я с ними занимался, получая навыки управления отделением. Когда мы проводили занятия, к нам подошел какой-то полковник, посмотрел на нас и говорит: «О, да тут полный порядок!» А у меня действительно все было образцово, даже шинели солдатские были сложены ровненько. Наверное, поэтому мне, после обучения, было сразу присвоено звание старшего сержанта. Другим даже младшего сержанта присвоили, а меня вон как сразу повысили и назначили на должность помощника командира взвода.

У немцев был «фаустпатрон». Когда мы заняли территорию, то захватили большое количество этих самых «фаустпатронов». Было принято решение стрелять из них по немецким танкам. Дали мне «фаустпатрон», чтобы я в нем разобрался. Там сзади этой трубы была пробка, которую надо было перед выстрелом открыть, чтобы оттуда газы выходили. Наверху, перед болванкой, планка прицела с делениями на пятьдесят, сто и сто пятьдесят метров. На большее расстояние стрелять из «фаустпатрона» по танкам было неэффективно. Трубу «фаустпатрона» надо было обязательно класть на плечо, под мышкой держать было нельзя – могло вырвать клок газами, потом целишься и нажимаешь.

- На что нажимали? Как производился выстрел?

- Там после выставления прицельной планки, сверху выдвигался маленький рычаг, который соединялся со взрывателем. Этот рычаг был под планкой, поэтому, как только планку поднимал, рычаг освобождался.

При стрельбе надо было строго придерживаться этих делений на прицельной планке, а я посмотрел и приподнял чуть повыше, подумав: «Я же не попаду, расстояние какое-то маленькое. Еще вдруг себе под ноги выстрелю». Выстрелил и граната «фаустпатрона» полетела черт знает куда! Но потом приловчился уже, стрелял как надо.

- Что использовалось в качестве мишеней при обучении стрельбе из «фаустпатрона»?

- Стреляли в простые деревья. Там росло много дубов, вот их в качестве мишеней и использовали. Говорили: «Ты по этому дереву стреляешь, а ты – вот по этому».

- Доводилось потом «фаустпатроны» использовать в бою?

- Конечно доводилось, а как же!

И вот, 14 апреля 1945-го года, нашими войсками была сделана разведка боем. Что такое разведка боем? Это когда необходимо определить огневые точки противника. Мы вроде как начали наступление, а они стали огрызаться. А наши стали фиксировать, где у них все находится.

16 апреля 1945-го года, на рассвете, нам дали гречневую кашу. Это был редкий случай, когда нас хорошо покормили. Обычной нашей пищей были, как правило, сухари. Да и то, если сухари были, то это считалось хорошо! Кроме каши нам дали и по сто грамм. До этого я не пил ни разу.

- А давали раньше?

- Давали, но я не пил. А 16-го апреля я выпил эти, полагающиеся мне, сто грамм.

- А куда до этого девали полагающееся Вам спиртное?

- Всегда находились такие желающие, которые не отказывались от моего спиртного.

- Меняли на что-нибудь?

- Я всегда менял: то спиртное, то папиросы.

После завтрака со спиртным нам дали команду приготовиться к наступлению. Мы в траншее быстро сделали такие приступки, чтобы можно было, при необходимости, быстро выскочить из нее.

И тут из-за наших спин разлилось море света! Вот тут мы сидим, впереди нас немцы, а сзади прожектора включили зенитчики. Некоторые потом говорили, что сто сорок прожекторов за нами светило, а я им отвечал: «А ты считал их что ли? Да, их там было много, но точное количество никто из нас не считал ведь». Как только вдарили они светом в сторону немцев, направив все эти прожектора, я мог смотреть только вперед: чуть повернешь голову в сторону, сразу слепит глаза. Такой яркий свет был, что, казалось, можно ослепнуть: такая масса света – это просто страшно было!

Но зато позиции немцев перед нами - как на ладони. Немцам смотреть в нашу сторону невозможно было, поэтому они все в свои траншеи попрятались. После проведенной нашей артиллерией артподготовки нам дали команду «в наступление!» Мы рванули. Подбегаем, смотрим, а некоторые немцы все еще сидят в своих траншеях. Мы быстро заняли первую линию траншей, затем вторую.

- Пленных не брали?

- Брали, но очень мало. А куда их девать? Это ж надо было выделять людей, чтобы их охраняли и сопровождали в тыл. Да еще не хотели рисковать, думали: оставишь его в живых, а он встанет и тебе в спину даст очередь из автомата.

- Чем, в основном, работали в траншеях? Автоматом или гранатами?

- У меня пять гранат РГ-42 всегда были за поясом. Мы рычажком запала за ремень крепили гранату. Гранаты мы, в основном, использовали уже в уличных боях в Берлине. А когда мы в первую линию траншей немецких ворвались, мы и гранатами их забрасывали и из автомата стреляли. Крошили их всем, чем можно было, пока они не могли головы поднять и ответить на наше наступление.

Все это было настолько неожиданно для немцев, что мы прекрасно воспользовались этой ситуацией. Должен сказать, что применение этой массы прожекторов против немцев получилось очень хорошим, эффект был исключительный! Они попрятались, а мы тут как тут.

Когда мы взяли первую линию на Зееловских высотах, то я говорю старшему лейтенанту Теличкину, сидевшему в окопе: «Ну что, надо двигаться. Надо брать их». А он мне отвечает: «Ну давай, начинайте…» Мы со своим другом, сержантом Ильиным, тоже, кстати, бывшим десантником, обнялись и так рядом, рука об руку, пошли в сторону немецких окопов. А вслед за нами и другие наши бойцы потянулись. Зееловские высоты мы потом все-таки взяли, хотя трудно было очень.

- Сержант Ильин выжил при штурме этих высот?

- Выжил. А потом, уже в Берлине, мы с ним потерялись.

В Берлине сражаться было очень тяжело. А почему? Вот у нас, например, здание в городе короткое, а у них часть дома, которая выходит на улицу, не квадратное, как у нас, а полукруглое. И вот в этот полукруг немцы ставили пушку и это позволяло им прекрасно простреливать всю улицу. Как только наши танки появятся на улице, они той пушкой их сразу – раз! – и готово. Иногда даже в подъезды они свои пушки ставили, чтобы удобнее было стрелять в бок проходившим мимо дома танкам. В конце наступления уже почти не было ни одного нашего танка, все были подбиты. Танкисты стояли кучами, а свободных танков не было.

Однажды я взял в плен большого немецкого чина, полковника СС. Веду его по улице, а рядом стоит большая группа наших танкистов и кричат мне: «Старшой, дай нам его!» Я оборачиваюсь, указываю на то место, откуда я пришел и где еще идет бой, и говорю: «Вон там еще столько их! Иди, бери!» (смеется)

- Расскажите о боях в жилых кварталах Берлина.

- Ох и тяжелые бои были! У них все окна подвалов и первых этажей зданий были заложены кирпичом. А остальные окна были свободны, но в них сидели немцы и нас ждали. Как только мы появлялись, они по нам сразу начинали лупить.

- В нижних окнах, которые были заложены кирпичом, были оборудованы пулеметные гнезда?

- Нет, там ничего не было. У них все вооружение было наверху. Иногда движешься по улице, продвигаешься потихоньку, одно здание занял, другое. И вдруг начинают по тебе сверху лупить! Хочется скрыться, уйти от огня, поэтому начинаешь отстреливаться, пятиться назад, а тебе вдруг в спину начинают вести огонь с этажей.

- Как же так случалось? Ведь вы уже заняли этот дом, который у вас за спиной остался.

- Вот так вот получалось. Немцы переодевались в гражданскую одежду, она тогда называлась «цивильное», и прятали оружие. Когда мы этот дом прочесывали, то гражданских не трогали, а они потом доставали свое оружие и снова стреляли в нас. После таких случаев Жуков дал приказ все гражданское население из занятых домов немедленно убирать подальше от передовой, не оставлять ни одного немца.

- Не проще ли было такого переодетого немца там же, сразу, на месте расстрелять, ведь по его виду сразу можно было понять, что это солдат?

- Да, их сразу видно было. Но они же были в гражданской одежде, поэтому никто не брал на себя такой ответственности.

- Вас, при зачистке зданий, разделяли на штурмовые группы?

- Да, это было. В состав штурмовой группы входили гранатометчик, пулеметчик, автоматчик и несколько человек, вооруженных карабинами и винтовками. Основная работа, конечно, ложилась на гранатометчиков. Они были нагружены гранатами, плюс по пять гранат еще было у каждого из членов штурмовой группы. После того, как гранатометчик в помещение кинет гранату, туда забегал автоматчик: если там были немцы, то он по ним стрелял, а затем уже продвигались и все остальные.

- Использовались в составе штурмовых групп огнеметчики?

- Это было очень и очень редко. Просто у нас огнеметов очень мало было. Но работу огнеметчиков мне доводилось наблюдать. Если они были в составе штурмовой группы, то его старались сразу пускать вперед. Как только он врывался в помещение, он нажимал и пламенем дорогу нам расчищал.

- Огнеметчика как-то оберегали в бою?

- А как же! У него же столько горючки за спиной, попадет в него пуля – он факелом будет гореть.

- Были такие случаи на Ваших глазах?

- Я не видел таких случаев ни разу.

- Каски носили постоянно?

- Нет, не постоянно. Может, у немцев с этим строго было, а у нас никто за этим особо и не следил. Я ее всегда сбоку на пояс привязывал и так и носил, когда в ней надобности не было. А когда уже приспичит – тогда надену и застегну.

- Застегивать нужно было обязательно?

- Обязательно! А вдруг тебе упасть нужно, а она слетит и укатится?

- В рукопашные схватки доводилось вступать?

- Конечно доводилось. Ой, лучше не надо таких схваток! Когда мы врывались в немецкие траншеи и продвигались по ним, там с немцами сталкивались, как говорится, лицом к лицу.

- Ножами при этом работать приходилось?

- Конечно. Десантникам ведь всегда полагалось иметь при себе нож. А, когда нас отправили обратно в стрелковые части, большинство, в том числе и я, десантные ножи оставили себе. Рукопашная – страшная штука. Но ничего не поделаешь, надо – и ножом бьешь. А еще и лопаточка при себе часто имелась, ведь лопатка – это тоже оружие.

- А немцы что использовали при рукопашной?

- Они чаще всего защищались своими автоматами. Они у них были небольшого размера, им было удобно ими отбиваться.

Однажды мы вышли из одного здания, для того, чтобы взять Рейхсканцелярию. А перед двором Рейхсканцелярии была огромная стена из красного кирпича, высотой, наверное, метра полтора. Толстая-толстая стена. Для нас наши саперы в этой стене взрывом проделали дырку. А там оказалось наоборот, что от края стены вниз еще высота было тоже метра на полтора и нужно было прыгать вниз. Мы все попрыгали в эту дырку. В общем, там оказалась низина заасфальтированная, деревья росли.

Когда мы прыгали на асфальт, то не заметили лежащей там внаброс проволоки. А в эту проволоку как нога попадет, так затягивает сразу же, выпутаться из нее очень сложно – будешь ковыряться долго, пока тебя не убьют. Хорошо, у меня при себе были небольшие щипчики – я одну петлю разрезал и освободился от этой проволоки.

Во двор Рейхсканцелярии мы попали на рассвете и расположились вдоль стены, поскольку приказа наступать еще не было. Это все происходило 30-го апреля. Уже стало светло, а команды все нет. Мы лежим на асфальте, Рехсканцелярия уже вот она, рядом. Оказалось, почему не было команды нам? Тридцатого апреля наше командование вело с немцами переговоры о капитуляции и передало в войска приказ, чтобы стрельбу прекратили. А мы-то не знали об этом!

Смотрим, немцы стали перебегать из Рейхсканцелярии в кирпичную охранную будку, которая стояла метрах в двухстах от нас. А потом, заметив нас, они направились от этой будки уже в нашу сторону. У меня с собой оставалась пара гранат. Я в одной кольцо выдернул и бросил ее низко по асфальту в сторону немцев. По асфальту она катится хорошо и далеко! Всех немцев, которые бежали в нашу сторону, мы уничтожили гранатами и из автоматов. Правда, после этого боя и наши ряды поредели.

За день мы отбили еще несколько таких немецких атак. В конце дня, когда уже стемнело, я стал окликать своих ребят, но никто мне не откликнулся – все, видимо, были мертвы.

Лежу я один и размышляю, как мне отсюда уходить. На той проволоке, что лежала на асфальте были еще прицеплены пустые консервные банки: как только заденешь ее, они сразу затарахтят, а немцы на этот звук сразу стрельбу открывают. Так я и шел вдоль стены, перестреливаясь с немцами: я по ним, они по мне. Когда я, в конце концов, добрался до той дырки в заборе, через которую мы попали во двор Рейхсканцелярии, я понял, что чтобы оттуда выбраться, мне надо прыгать вверх. Но хорошо, что у меня была десантная подготовка: я автомат свой кинул в эту дырку, а потом сам подпрыгнул, подтянулся и влез в дыру в стене. Подобрал свое оружие и только я стал уходить под прикрытие за эту стену, как по мне, от Рехсканцелярии, начали стрелять немцы. И чувствую – бух! – в плечо. Автомат у меня из рук выпал, спина стала горячей, я прошел несколько шагов и стал падать. Ко мне сразу подбежали несколько человек, подхватили меня, когда я уже начал терять сознание.

Первого мая утром всходит солнце, а меня уже на операцию кладут.

- Вас сразу доставили в госпиталь?

- Нет, до госпиталя мне еще перевязку делать стали. Раздевать меня не стали, просто разорвали на мне гимнастерку. У меня спина вся горячая, в крови. Наш санинструктор, старшина Гизин, когда посмотрел на мою рану, сказал: «О, тебя здорово тут полоснуло!» Начал он перевязку делать, а у меня головокружение началось. Тогда меня солдаты взяли и через развалины понесли в санбат, а из санбата уже отправили в прифронтовой госпиталь.

- А в части Вас посчитали без вести пропавшим. На сайте «ОБД-Мемориал» есть донесение вашего полка, что Вы пропали без вести двадцать девятого апреля сорок пятого года.

- Ошибаются они, меня тридцатого ранило. Это, наверное, уже позже заполнялось. На меня, кстати, даже похоронка домой пришла. На фронте часто случались всякие неурядицы и недоразумения.

- Вы упомянули, что, когда Вас привезли в Ворошиловоград, все, кто там собрался, были уже в погонах. Каково отношение среди солдат было к тому, что на плечах у них появились погоны?

- Все удивлялись: как это так - Красная Армия и вдруг стала с погонами! Ну, а что ж поделаешь? Приказ есть приказ – куда деваться.

- Вы рассказывали, что в десантных частях вас кормили по летной норме довольствия. А чем, как правило, кормили в пехоте?

- А в пехоте если раз в два-три дня поешь горячее, то это хорошо. Кухонный котел был тогда на лошадях, и, если они вовремя подъедут и у них готова каша, то в этом случае успеешь поесть. А иногда приходилось по нескольку дней без пищи обходиться: сухарь есть – пожевал его и доволен.

- А трофейную пищу приходилось употреблять?

- Иногда, но мы особо этим не увлекались.

- Почему?

- Они могли специально оставлять отравленную пищу. Захватили мы, однажды, ресторан. А в нем работали женщины из наших, угнанных на работу в Германию. Мы спросили у них: «Это уже приготовленная еда?» - «Да, это можно кушать». Вот там мы поели без опасения быть отравленными.

А обычные продукты, типа тушенки или, например, шоколада, я старался есть только если все они доставались мне в заводской упаковке, нераспечатанными. Хотя, если сильно голодал, то мог и не обращать на это внимания.

- Трофейное оружие в бою использовали?

- Я не использовал. У меня свое всегда было: сначала карабин, а потом ППШ.

- Вам ППШ выдали в десантных войсках, а потом, когда вернули в пехоту, Вы так с этим автоматом и вернулись в свой полк?

- Нет, вернулся я обратно с карабином. Автомат я сдал на склад. А потом уже, когда я стал старшим сержантом, мне, как и положено помощнику командира взвода, снова выдали автомат.

- А вообще, стрелять из трофейного стрелкового оружия доводилось?

- Ой, да там этого добра было навалом! Конечно, пробовали, стреляли изо всего, что в руки попадало. Хотя нет, бывало и такое, что вместо карабина я брал у убитого немца автомат и из него в бою стрелял.

- Что можете сказать в сравнении о нашем ППШ и немецком МП?

- Наш автомат более быстрый, дает гораздо больше выстрелов в минуту, чем немецкий. Но у немцев патрон был побольше, поэтому его убойная сила была гораздо больше, чем у нашего.

- Какое немецкое оружие Вы считаете самым опасным?

- Абсолютно любое. Ты же не можешь знать, из какого оружия тебя накроют. Поэтому все было опасным: и пулеметы и «фаустпатроны». Да и артиллерия как даст, так мало не покажется.

- В журнале боевых действий вашей дивизии отмечаются частые прорывы немцев на стыках полков…

- Да, было такое…

- Сильная паника поднималась при этом? И если да, то как с этой паникой боролись?

- Конечно, паника была сильная, когда немцы тебе в тыл зашли. Об этом сразу сообщали в штаб дивизии и, если было в это время рядом какое-то свободное подразделение, даже из другой части, то им сразу «затыкали» эту образовавшуюся брешь в нашей обороне.

Все эти прорывы происходили, как правило в дневное время. В ночь немцы никогда не наступали, это у них закон был. А один раз на плацдарме они ночью рискнули, так чуть нас не скинули.

- Вашему подразделению доводилось форсировать много водных преград. Проводились ли какие-нибудь тренировки перед началом форсирования?

- Никаких тренировок не было ни разу. Просто подразделение подходит к берегу и начинает пилить деревья для переправы.

- Пилили вы, пехотинцы, или саперы?

- Прежде всего саперы, а мы им помогали, если свободны были. Тем более что мы были заинтересованы в том, чтобы средства переправы были сделаны получше, плот чтобы был покрепче да побольше.

Помогли саперам, плоты сделали, погрузились на эти плоты и вперед!

- Пока вы занимались изготовлением плотов, вас обстреливали с противоположной стороны?

- Ой, а как же! Как же они не будут стрелять, если ты собираешься преодолеть реку чтобы захватить этот плацдарм? Да еще если они тебя прекрасно видят при этом. По тебе стреляют в это время не только из винтовок и пулеметов, но и минометы бьют, и авиация кидает бомбы на тебя. Все делают для того, чтобы ты ни в коем случае не зацепился за их территорию.

- При форсировании рек обеспечивалось зенитное прикрытие переправ?

- Зенитки стояли, но чуть позади нас. А там, где находилась непосредственно переправа, там ничего не было.

- Снайпера на передовой работали?

- Работали иногда, но я, честно говоря, с ними близко знаком не был.

- А немецкие снайпера много наносили урона личному составу?

- Порядком. Поэтому старались без необходимости не высовываться из укрытия. Как только высунулся кто по неопытности, так все.

- Когда ваше подразделение стояло в обороне, вы прикрывали свой передний край минами?

- Передний край – да. Но не все участки, а только опасные, например, участки для немецких танков, там, где они могут пройти свободно.

- Самим приходилось заниматься минированием?

- Нет, только саперы это делали. Этого мы не касались.

- Часто разведгруппы противника ходили к нам за «языком»?

- Ходили. Ночью заползут в наши окопы и, если кто из боевого охранения закемарил, то его в мешок и к себе утаскивали. Случаи всякие бывали.

- Вам лично не приходилось ходить за «языком»?

- Нет. Непосредственно чтобы преодолеть проволочное заграждение, подойти к немецким позициям, кого-нибудь захватить и потом тащить его к себе – такого не было. Мне только доводилось прикрывать выход нашей разведгруппы.

- Немцы вели агитационную работу среди вас?

- Бывало такое. Поставят на переднем крае рупор и кричат целый день в него: «Рус, сдавайся! Рус, сдавайся!»

- Кричали немцы или кто-то из «перебежчиков»?

- Там, кроме немцев и наши тоже были. Те, которых захватили в плен или вообще на стороне немцев служили. Однажды даже кричали какие-то немецкие монахи, которые знали русский язык. Те больше к верующим взывали.

- В журнале боевых действий вашего полка говорится, что, «в ночь на 14 ноября 1944-го года, рядовой седьмой роты третьего стрелкового батальона Кавшук, изменив Родине, перешел на сторону врага». Были еще случаи перехода на сторону немцев в вашем полку?

- Были. В основном переходили к немцам украинцы.

- Западные или восточные?

- А кто их знает, откуда они были. Украинцы и украинцы, а западные они или нет нам безразлично было.

- СМЕРШ как-то боролся со случаями дезертирства?

- Обязательно. Если они находили такого, кто, по их мнению, был способен на переход к врагу, то они вызывали его к себе и начинали с ним работать. Как у нас говорилось, «делали ему хорошую прочистку».

- Вам не приходилось иметь дело с представителями СМЕРШа?

- Нет, я там никаких вопросов не касался, поэтому со СМЕРШем я не имел дела. Но они работали, выполняли свои обязанности.

- Авиация вам часто досаждала?

- В Берлине авиация лупила по нам от всей души!

- Немецкая?

- Нет, наша. Мы стояли на одном участке, а потом, через некоторое время, пошли дальше, вперед. Захватили там два, три квартала. А до этого передавали, что в этих кварталах сидят немцы. Наши штурмовики прилетают спустя некоторое время и эту территорию бомбят. А там уже мы сидим, и они все свои бомбы, ракеты и снаряды выпускают прямо по нам.

- Сообщить авиации о бомбежке своих войск способов не было?

- Это хорошо, если с нами в этой группе сидит радист или авианаводчик. Но часто бывало, что шли вперед вообще без связи или просто не успевали сообщить. И приходится нам, вместо того, чтобы закрепляться на захваченной территории, искать укрытие где можно спрятаться.

- После таких случаев не ходили «разбираться» с летчиками?

- Нет. Конечно, мы крыли их матом. Как это, своя ж авиация и по нам огонь открыла?! Авиаторы нам обычно отвечали: «А мы что? Вы заняли территорию, а нам об этом никто не сообщил. Вот мы бьем, как по немецкой территории».

- Потери были от такого «дружественного огня»?

- Да, причем очень хорошие потери!

- Вам довелось сражаться и против частей Вермахта и против войск СС. Какую оценку им, как противнику, можете дать?

- Эсэсовцы были более идейные немцы, более преданные Гитлеру. В Вермахте мог воевать простой рабочий, которому война не нужна, и он мог с передовой улизнуть. А эсэсовец – нет, этот держался до конца. Так что эсэсовские части были очень опасным противником.

- Расскажите, как Вы взяли в плен того полковника, о котором упомянули ранее.

- Дважды у меня было такое. Однажды в Берлине я как-то находился рядом с одним зданием, у которого были массивные ступени и козырек над ними. Я как раз был около угла этого здания, а остальные мои ребята были уже внутри. Подъезжает немецкая машина, останавливается. А дело было уже поздно вечером. Выходит из этой машины генерал. Почему я решил, что это генерал? У генералов отвороты на пальто красные и белые. Белые это у самых высших чиновников, а красные у военачальников рангом пониже. У того немца, который вышел из машины, отвороты были красные. Вышел этот генерал и стоит, рассматривает фасад этого здания. А потом увидел меня, и как рванет быстро туда, в машину. Я запоздало выскочил, темно уже было, хотел стрелять ему вслед, но он уже улизнул. Вот такой был случай, когда я мог генерала пленить.

А второй раз это случилось на одной из улиц Берлина, название я уже не помню, Кайзерштрассе что ли. Да и не старались мы запоминать те названия – нам главное было дома один за другим захватывать, а на каких это улицах происходило, было неважно. Так вот, мы с полковником тем, эсэсовским, столкнулись почти нос к носу. Он вышел из здания, а я рядом оказался. Мы оба опешили, секунду смотрели друг на друга, а потом я рванул автомат с плеча и на него: «Хенде хох!» Он молча руки поднял, и я его повел в тыл. А по пути, я уже рассказывал, у меня его выпрашивали танкисты, оставшиеся без танков.

- Как Вы были отмечены за пленение этого полковника?

- А мне сразу медаль на грудь прилепили и все. Хотя по важности это тянуло на орден, ведь я такого высокого чина привел. А, может, просто в то время у командира не было орденов в коробке, из которой он доставал награды.

- Кто Вам вручил медаль?

- Командир батальона. У него всегда имелись награды, правда, немного.

- Командир батальона обладал правом награждения орденом?

- Да, было у него такое право. Если совершил хороший подвиг, то командир батальона имел право вручить орден. Правда, при награждении, удостоверения не выдавали, а давали справочку, что награжден такой-то и тем-то. Там та справка – бумажка маленькая, писулька. А уже потом нам эту справку обменивали на орденскую книжку.

- Вам доводилось сталкиваться в бою с «власовцами»?

- Было. В Берлине, в одном из зданий, его приковали цепью в углу комнаты. И столько людей наших погибло! А он стрелял, стрелял и стрелял, пока его не прикончили.

- Как Вы узнали, что это был «власовец»?

- Другой так бы не поступал. Да и форма на нем своя была, с нашивками РОА. А РОА – это Русская Освободительная Армия. Их форма немножко отличалась от немецкой. Стрелял этот гад долго, разозлил всех.

- Как осуществлялась борьба с танками?

- Гранаты использовались часто. И артиллерия нам помогала бороться с танками: «сорокапятки» или 57-миллиметровые орудия. А когда появились «фаустпатроны», то стало значительно проще. И мы ими стреляли по немецким танкам, и немцы по нашим. Из наших солдат тех, кто умел хорошо стрелять из «фаустпатрона», старались выделять, а они потом обучали этому остальных бойцов. Недостатка в «фаустпатронах» не было, особенно если склад какой-нибудь захватили. Тогда сразу все, что там было обнаружено, раздавалось по отделениям и использовалось в бою.

- Занятия проводились с личным составом, на которых рассказывали об уязвимых местах вражеских танков?

- Это было, когда я обучался на сержантских сборах. Там нам рассказывали, что лучше попадать в смотровую щель, в гусеницу или в моторную группу. Вот в эти три точки нужно было бить для того, чтобы гарантированно поразить танк.

- А ранее, например, после Сталинграда, таких занятий не проводилось?

- Нет, тогда такого обучения не было. Тогда действовали просто «на ура!»

- Где Вам довелось крепко встретиться с немецкими танками?

- Когда Белоруссию прошли и стали подходить к польской границе. Вот там, в боях, больше всего пришлось мне встречаться в боях с немецкими танками. Случалось, что немецкие танки прорывались к нашим траншеям и начинали их «утюжить». Если идет на тебя группа немецких танков и ничего невозможно сделать, то просто падаешь на дно своей щели. А когда танк прошел и если у тебя есть бутылка с горючей смесью, то вскакиваешь и бросаешь ему в моторную группу. Если попал – повезло. Тогда были такие бутылки, знаете? Когда бутылка разбивается, жидкость расползется, она загорается и танк выходит из строя. И еще были противотанковые гранаты черного цвета, большие такие, с ручкой. Вот эти два боеприпаса в то время были основными способами борьбы с танками.

- При освобождении военнопленных могли ли они сразу быть зачислены в вашу часть для пополнения личного состава подразделения?

- Были у нас такие случаи. Особенно охотно брали тех, кто сами изъявляли желание. Они, как правило, после всего того, что испытали на своей шкуре, хотели мстить и говорили: «Мы будем бить немцев!» Их сразу же зачисляли.

- Никакие проверки они не проходили?

- Боже мой, какие проверки!? В подразделении людей уже и половины не осталось, тут рад будешь кому угодно. В батальоне зачастую оставалось всего по тридцать пять штыков! Вот именно в таком количестве мы и пошли на тот штурм Рейхсканцелярии, больше не было.

- Приходили к вам вместе с пополнением бывшие уголовники?

- Да я особенно не разбирался в этом, это же надо было беседовать, чтобы выявить этот факт, а в боях на беседы времени просто не оставалось. Поэтому мы даже не знали, кто он, кем был.

- Как происходило «вливание в коллектив»? Расскажите на своем опыте.

- Пришел в отделение, мне сказали: «Вот твое место». Я его занял и больше никакого «вливания» не было. А уже позже начинаешь потихоньку знакомиться со своими сослуживцами, узнавать, кто откуда. И то, знакомишься, как правило, только с теми, кто рядом с тобой. Тех, кто подальше от тебя находился, не расспрашивали.

- Командиры с Вами, новобранцем, проводили какие-нибудь беседы?

- Нет. Их все беседы сводились к одному: вот тебе карабин, вот граната, а вот твое место в окопе и пошел вперед! Да и когда беседовать? Надо вести бой.

- К примеру, оставили Вы свое оружие во время боя, подобрав немецкий автомат для того, чтобы вести огонь. Полагалось ли в таких случаях какое-нибудь наказание за утрату своего оружия?

- Я таких случаев не припомню. Можно, конечно, было оружие менять. Лишь бы ты пользу приносил в бою, а уж из какого оружия ты будешь убивать врага – немецкого автомата или своего карабина – было абсолютно все равно, лишь бы стрелял.

- «Ленд-лизовское» оружие было у вас в полку?

- Я не знаю, не видел такого.

- Как складывались отношения с местным населением?

- Это смотря где мы были. Если на нашей территории, то бедная старушка в лохмотьях, которая сварила имеющиеся у нее три картошки, одну картошку обязательно при встрече отдаст солдатам со словами: «На, поешь». Они сами голодные, их территорию только освободили, так они последним хотят поделиться, хоть чем-то помочь солдатам. А на чужой территории, в Польше или в Германии, совсем наоборот, там, вместо хлеба тебе запросто могут дать пулю в лоб. Гостеприимства такого, как у нас, к нашим солдатам там не было.

- Были случаи в вашем полку, когда гражданское население стреляло в спину солдатам?

- Да сколько угодно! Особенно немцы, они ж ненавидели нас за то, что мы на их землю пришли. Но я ж говорил, что потом был приказ Жукова, чтобы занятую нами территорию освобождать от гражданского населения мужского пола. Много случаев было, много.

- Были случаи насилия над местным населением в Германии?

- Да, иногда случалось и такое. Но этими солдатами сразу занимался СМЕРШ.

- За какие-нибудь преступления производились показательные расстрелы перед строем?

- В нашем полку нет, а вот в соседнем стреляли, да. Струсил один. Все пошли в наступление, а он остался, отсиделся. Ну, и его сразу, перед строем… В 102-м полку как-то немцы прорвались, началась паника, командование струсило. А, когда со всем этим справились, командир дивизии приказал расстрелять командира батальона и командира роты, хотя они, собственно говоря, не сильно уж и были виноваты. Тут обстановка была такой, что просто силы были неравными.

- Боеприпасов для ведения боя всегда хватало?

- Нет, не хватало. Особенно на Одере, когда немцы пошли в наступление на тех, кто пытался закрепиться на плацдарме. Тогда ситуация с боеприпасами была просто критической и пришлось доставлять боеприпасы через Одер, чтобы хоть как-то стабилизировать обстановку.

- Как доставлялись туда боеприпасы?

- Только на лодке. С самолетов не сбрасывали, наши такой способ там не использовали.

- Передвижение подразделения осуществлялось пешком или на машинах?

- Чаще всего пешком. На машинах передвигались чины постарше, а тебе, солдату, это было не положено. Но иногда бывало, что надо было продвинуться вперед километра на два-три, тогда пригоняли машины, мы в кузов садились и быстро продвигались вперед.

- Приметы какие-нибудь были на фронте?

- Какие, например?

- Например, некоторые не брились перед боем, считая это плохой приметой.

- Да там, когда постоянно в боях, о бритье даже и мысли не возникало! Каждый день воюешь, какое тут бритье? А потом, когда обстановка стабилизируется, кто хочет, тот бреется, а кто не хочет, тот так с бородой и ходит. Командиры на эти бороды смотрели, как говорится, сквозь пальцы.

- Каков был возрастной состав вашего взвода?

- В основном молодежь, хотя и пожилые тоже были. У меня в отделении был молдаванин, так у него было пять детей. Когда мы по Берлину шли, он ко мне обратился: «Старший сержант, если мы какой-нибудь магазин захватим, можно я возьму вещмешок и туда наберу разной одежды? А то у меня пятеро детей, а у них из вещей ничего нет». Я ему отвечаю: «Не бери! Тебе вещмешок надо набивать боеприпасами, а не барахлом! Ты видишь, у меня у самого ничего нету? А то ты напихаешь в мешок всякого шмотья, а тебе потом надо будет быстро, змейкой, перебегать улицу. Как ты с этим полным вещмешком побежишь?» Не послушался он меня, взял, все-таки, какие-то костюмы, запихнул их в обычный мешок. Только начал перебегать улицу с этим мешком, как его – бац!- и все, нету отца пятерых детей.

У меня самого из трофеев была только немецкая губная гармошка и часы, больше ничего. И еще сапоги немецкие. Иногда, когда займешь какое-нибудь здание, то там в шкафах висели костюмы, пальто и прочая одежда. А если магазин займешь, то там не только одежда попадалась, но и материал хороший.

И тут сразу же на «виллисах» съезжаются тыловики, или артиллеристы, которые позади нас шли, чтобы набрать для себя товаров. Подъезжают и начинают шуровать! Нас это очень злило, поэтому мы делали так: оправимся отделением в эти костюмы и вешаем их обратно в шкафы. Тыловик подъедет, схватит от жадности этот костюм, а потом, вляпавшись в наш «привет», морщится и отбрасывает его в сторону.

- А Вы отправляли домой посылки с трофеями? Ведь разрешалось солдатам отправлять по пять килограмм.

- А тебя с передовой никто не отпустит, чтобы ты посылку отправил. Поэтому посылки отправляли те, кто был в тылу. Вот, например, артиллеристы: приехали, набрали и уехали. А ты только попробуй уйти с переднего края!

- Что из трофеев больше всего ценилось в солдатской среде?

- Часы. Их сразу с немцев снимали. Ну, иногда что-нибудь из трофейного оружия, какой-нибудь маленький пистолетик. Хотя автомат всегда был надежнее.

- Где Вы встретили День Победы?

- 9 мая 1945-го года я встретил в госпитале в Рязани. Меня сначала в Германии в госпиталь отправили, потом оттуда в Познань. Там, в Польше, мне сделали операцию и, поскольку, мне нельзя было лежать, я сидел весь в подушках. Рука у меня была согнута в виде буквы «Г» на уровне груди и вся загипсована. Лопатка у меня вся была раздроблена, поэтому рука у меня не опускалась. Лежать нельзя было ни на спине, ни на боку, приходилось только сидеть.

- Из Познани в Рязань Вас на чем доставили?

- Эшелоном, в обычном товарном вагоне красного цвета. Когда по Польше нас везли, все стояли наготове: на эшелон могли напасть, а, поскольку в нем были одни только раненые, то и вовсе могли его уничтожить. Нас предупредили: «Находитесь недалеко от дверей и будьте готовы, в случае чего, сразу покинуть вагон».

- Охрана была у этого эшелона?

- Несколько человек было, четыре или пять. Сами понимаете, это не охрана. А у раненых ни у кого оружия с собой не было, его забрали, да и не разрешалось это. Хотя, некоторые из раненых все-таки умудрялись пистолет куда-нибудь сунуть «в заначку» и даже потом домой приезжали с оружием. Но это были очень редкие случаи.

- Как праздновали Победу?

- Я сидел в палате, поэтому даже не видел, как народ вокруг празднует. А со мной в палате лежали такие же, как и я. Но нам в честь праздника папиросы выдали! Я не курил, поэтому на свои папиросы я в карты играл или менял их на что-нибудь.

- На что меняли?

- Когда в карты играли, мои соперники на кон свой сахар ставили, а я папиросы. Три папироски против куска сахара.

- В действующей армии Вам табак выдавался?

- Выдавался, но я его просто не брал.

- Когда Вас выписали из госпиталя?

- В ноябре сорок пятого. Мне дали месячный отпуск, и я поехал к брату. А после отпуска я отправился дослуживать. Меня сначала отправили в военкомат, где, кроме меня, был еще один сержант, а остальные были офицерами. А уже из военкомата меня направили в военное училище в Уфу. Там, в Уфе, я учился три года в пехотном училище. В то время даже обучение в двухлетнем училище считалось нормальным образованием, а три года в училище считалось уже высшим образованием.

Училище я окончил по первому разряду, на все пятерки, получив звание «лейтенант». Моя фамилия была на Доске почета училища, где перечислены были все, кто закончил это училище с отличием. А в конце 1955-го года, когда пошло сокращение армии, меня уволили в запас. Вот такие пироги…

Автор выражает признательность Сухоручко Александру Николаевичу за помощь в организации интервью.