Бобриков Иван Владимирович

Родился я в Калачевском районе, в слободе Новопетровка. В 7 лет меня сажали на кобылу: «Ваня, гони быков пасти!» У отца как-то спрашивали: «Владимир Филиппович, кто ты был до этого?» Комиссия была, перед коллективизацией - «К кому ты принадлежишь: то ли к бедняку, то ли к середняку, то ли к кулаку?» Он говорит: «Нет! Я крестьянин-хлебороб, середняк! Я с роду, сколько прожил, не нанимал никогда работников. У меня 5 сыновей: Прокофий, Дмитрий, Гаврила, Иван, Алексей». Пять братьев нас было.

Отец раньше был псаломщиком, у нас церковь была хорошая. Новопетровка недалеко от Ляпичево, через речушку, переезжаешь через деревянный мост, там новое Ляпичево и сразу 1,5 км от него – Новопетровка. 35 км от нас совхоз Крепь. Я косил один год в нем, тогда колхоз нанимал машины, уже МТС разошлись, и были комбайны в колхозе. И вот нас в Крепи нанимали – два комбайна, совхоз платил нашему колхозу за гектар 25 рублей.

Я сам 1916 года рождения, а в 1917 году оттуда наступление белых было, начали бить снаряды, война была же Гражданская. Наши отступали, молодежь оставляли там, а сами скотину и все остальное брали и подъезжали на ст. М. Горького, а тогда было Воропоново. Вот не доезжая до Воропоново, в степи прямо ночевали. Мне потом рассказывали… я уже к тому времени стал ползать… Две брички стоят: наша с сеном, и соседская, и дальше… все там петровские наши отступали. Как-то один раз мать что-то там делала, а потом глянула: «Ой! Вани нет!» А я, значит, раком долез до брички соседа и дядя Вася оттуда шумит: «Тетя Даша, Ваня вот тут лазит!» А она: «Вот бесова детина! Куда укорябкался!» А я то на ногах, то на пузе, еще ж не ходил – год всего был.

- Ч.А.- В революцию, ваша семья какую сторону приняла?

- Б.И. - Красную. У нас снаряд ударил на гумно – оно было большое, целый гектар земли, на яру, тут речка небольшая. Вот начали оттуда кадеты белые наступать, а наши красные отступают и деревню бросают.

Пожили в целом хорошо, тут уже стали мал по малу развиваться: Две пары бычков. Мы в старом еще домике жили - 11 душ в семье было. И вот отец как-то поехал в Нижнечирскую, там ярмарка для скота забойного. Вот поехал, взял барана одного, было 50 овец. А скота было: 3 коровы, там гуляк был, лошадей пара, вот так вот жили, крестьяне. Плуг свой был, потом букарь был пятилемяшный – сеять рожь. И вот в Нижнечирской отец купил пару быков, как сейчас помню, за 270 рублей. Один красный, а другой - такие вот рога чертячьи, там такая пара быков, ох хорошие, чтоб на привязи никогда не оставишь. Вот он привозит и спрашивает у матери. А мать-то неграмотная была, не расписываться не могла, ничего. У нее только, как у старух в деревне, фартук, карманы, а там деньги.

А пацаном я ездил сколько раз, как в город – я не отстану – Царицын! Вот берут гонят овец к осени на базар в Царицын, до нас 100 км. Мы ночевали в садах, там еще внизу хутор – хохлы жили от Варламовки, а мы там ночуем. А потом на Воропоново, а там и до города близко.

- Ч.А.- Где в городе ярмарка была?

- Б.И. - Внизу на Дар-горе. Там внизу был большой собор красный, 3-этажный, около базара. Его взрывали. И никак не могут – сколько ни взрывали! Вот был собор!

Сначала в Воропоново татарам продавали, а какой скот останется – на привязи на базаре торговались. Приезжали, две брички становятся, а больше проехать некуда, вот они сидят с вечера и выпивают. А мне что? Утро как настает, мне дают конфеточку. Взрослые сидят выпивают во дворе, а я уйду за двор и слухаю – гудки! Тогда говорили: «3-й гудок завода – значит, должен быть ты на работе!» И вот как начнут гудеть – эх, слушаешь…

Вот так и жили работали. Только в воскресенье дают мне отгул. Со старшим братом Гаврюнькой быков пасли. Там речка проходит кругом, куты, хороший корм, там бахчи были раньше. Сумка через плечо, мать харчей положит, и все - пасем быков.

- Ч.А.- Голод помните?

- Б.И. - Это в 21 году, как сейчас помню, очень сильный голод. Всех детишек в поповский дом водили, а у нас недалеко церковь была хорошая, а потом там и поповский дом здоровый, а там вроде столовая такая. Америка додумалась нам дробленой кукурузы прислать. Значит, всех детей собирают, детишек кормят кукурузой-баландой. А Леньке тогда было 3 года, а мне-то уже 5 лет в 21-ом. Берут матери своих детей. Подходишь – кругом ограда и колючей проволоки и дверки проволочные. Открывают, приходят и детей у матерей забирают и туда в столовую, а матерей не пускают.

Там деревянные чашечки и ложки, чашки такие красиво нарисованные, вот за столы садимся и едим кукурузную баланду. Леньке чашку наливают, а он лежит и плачет сильно, не ест, а я: «Ленька, да ешь скорей, ешь!» Мне жалко его. Ему хоть и 3 годика, а он ростом с меня. А он одно плачет – мать же не пускают. Вот и плачет: «Мама, мама!» Я заплакал: «Да ешь, Ленька!» Я все-таки свое поел… А больше не помню: ходили - не ходили… Америка подкормила тогда.

Сушь! Все повысохло, зерна нет! Ничего абсолютно нет. Вот только пойдет мать, а там такие от мышея семена – меньше проса и магары. Нашелушит и в кармашек. Вот лепешку испечет, а возьмешь – она рассыпалась, вот это мука! С мышея делали лепешки. Это такая трава, хорошая для скота – зеленая, стебель, а на нем стручок, а в нем мелкие-премелкие семена.

Как-то послали меня на телеге на завод Тракторный, трактора получать. Со мной ехал мужик с хутора Братского го, и бригадир из села. Приезжаем, а тут трамвай идет, а кони у нас здоровые, и не боятся трамвая, он чуть не бок им чешет. Бригадир на завод пошел, а я за Тракторный по бережку вниз спустился и на берегу коней распряг, там песочек, хорошо!

Я понемногу 11 полбуханок натаскал, из хлебного ларька, что у завода на берегу, и там 5 дней прожил. Купаюсь, коней накормлю, напою, привяжу. Тут получили трактора, а прямо не поедешь – они же с зубцами, задние колеса у тракторов. Уполномоченный, что получал трактора, прихватил 2 бочечки рыбки соленой – и мне погрузил на повозку: «Ваня, привезешь!» У него 2 дочки было, а я сам думаю что 11 полбуханочек привезу – хоть Лешку накормить, он же учится в 8 классе – в Ляпичево ходит. Проехали немного: «Давай хлеба, а то мы голодные, дальше не поедем никуда!» Ну, что делать? Ну, дал понемногу. - «Давайте рыбку?!» Рыбку распечатали, а за дорогу весь хлеб кончили, под Россошками как застряли, балка большая, песчаная. Трактор до половины доходит и буксует! Вот это я Лешке привез – с 11 хлебин осталось всего 3! Дорогой все поели.

С тех пор разжились немного, потом уже – деваться некуда: домик всего две комнатки да базы. Скота уже много: три коровы, много гуляка, пара лошадей, три пары быков. Скоро отделять старшего брата. Сейчас как отделяют? Квартиру, и пошел. Тогда отделять надо было: дать пару бычков, бричку дать, надо лошадь да коровку дать, домик надо купить в деревне. Купили дом у казаков в Ляпичево. От нас было Ляпичево семь км всего. На сани дом стали садить – рубленный дом. Срубы так и перевозили – только печку и грубу надо выкинуть, а остальное все целенькое. Такие сани сделают, ставит на сани дом этот, и три трактора и потихоньку поволокли.

- Ч.А.- С казаками дружно жили?

- Б.И. - Вперед никак не дружили. У них же займище над Доном, а от нас 14 км займище, до них – 7, и там – 7. Не давали нам косить сено. У нас же степь, дождь не пошел – сухо.

- Ч.А.- Вы с Украинцев?

- Б.И. - Нет, иногородцев. Это так называли казаки, а Петровка, при Петре Первом, наверное, населялись там хутора. После гражданской войны, уже и назвали Новопетровка – значит, новая слобода. Бобриковых и родни много было, из 150 дворов было Бобриковых 25 семей, а Иванов, как сейчас помню - 30.

Казаки нас называли - хохол! У-у хохляка поехал – петровский хохол. Ну, а что за хохлы – кто их знает, они и русских так звали, мы ж по-русски говорим, они – чавокают, а мы – чёкаем. «Чё там такое?» А у них так: «Чаво это такое?» Потом, помню, населились уже украинцы это уже, в году 22-ом, мне уже было 6 лет. Селились в балке там. Это уже с Украины из-под Бердянска, переселилось несколько семей. Но от нас они поселились в 10 км – выше к совхозу Крепи, еще его не было, он организовался в 29 году, в коллективизацию.

Дошло дело – землю дали. На душу давали 4 круга. Тогда гектара не было, а была десятина. А в кругу 4 десятины. А десятина равна 1,28 га. Вот и пашем, сеем, боронуем. Поразжились тогда люди хорошо, а до 30 года коллективизация. Куда – в колхозы! Приезжает Алексей Борисович Строганов с Калача – сам казак, но за красных был. И еще был Куркин в Нижнечирской, их два казака партийных, вот они были дюже за красных – приезжали, организовывали колхозы.

Ну, что делать? Отец заболел в 29-ом году. Не стал в церковь ходить. Потом начали раскулачивать: кто имел работников – кулачат и на ссылку – 7 км станция Ляпичево, их туда и в Сибирь. А нас-то кулачить нельзя, мы не держали работников, сами – 5 сыновей и пахали и косили.

Пришли и нас кулачить. Потом сеять нечем – колхоз начался. Там были маленькие отделения в 29-ом году – беднота – сошлись и им чего-то там отделили. А потом уже начали общую коллективизацию. Амбар засыпали бедноте, а распоряжалась им волость (тогда были волости, не сельсовет!) Волость решит: надо тому дать ведерко ржи или пшенички. Вот и кончили его, а весна пришла – сеять нечем! Давайте – сдавайте у кого сколько есть - сдавайте зерно в колхоз! Ну, что ж делать? Тогда отец встает и говорит второму старшему, старший брат у меня 1901 года, а второй брат – 1909 года, Гаврилка – 14 года, я – 16 года, Ленька – 18-года. Митя был красивый мужчина, он потом работал бухгалтером в колхозе, а окончил всего 2 класса. Отец говорит: «Митя, сдай рожь, а пшеничку не давай, сами ешьте!»

В 30-ом отец умер, в 55 лет. Тогда же ни врачей, никого, а он кашляет и всё. Люди говорили горловая чахотка что ли, сейчас ее как-то по-другому называют. Наши сейчас же: «А вы идите в колхоз!» Митя сдался, сдал всех быков, коров две оставили, а одну взяли, ну, гуляк остался, лошадей и всю тягловую силу сдали в колхоз, и зерно сдали, а сами начали работать. В 35-ом МТС образовался. Техника появилась. Сталинградский тракторный в 1932 году уже много выпускал, а до этого были старенькие тракторишки.

Потом суслики во всем районе заедали поля. Собрали, наверное, 500 человек в палатки и по степи – сусликов морить: бутылочка с хлорофосом, палочка, два месяца или три месяца сусликов морили.

Тут говорят уже при МТС будут курсы. Нас молодых троих забрали и в Петровку повезли. А когда окончили сусликов морить – не знаю. И вот у нас в 35-ом курсы в Ляпичево. Общежитие дали. Открыли курсы трактористов. Я работал трактористом до 38 года. А тут уже дали один дизель С-65 назывался. СТЗ это 60 сил, а это дизельный мотор. Я был первый тракторист в Новопетровке.

В 39 году был на курсах МТС, учили на новый дизель. Учились там оба Бобриковы: Иван Данилович и Иван Владимирович. Мы были сваты. У него раньше сестра до 1928 года у нас жила в снохах за моим братом. Вот мы с ним выучились и стали на дизелях работать до 40-го года. Бригада была одна. Стан был в степи – 8-10 км – пашни где дальние.

Потом Митро послали учиться на бухгалтера в Калач, он там пробыл. Жена и ребенок у него умерли первые. Митро приехал оттуда, его ночью привез двоюродный брат. У него ж жена первая умерла, вот он поехал забрал Митро с Калача и нашел там девку, пожилая уже, бедная, но мастер хорошая по пошиву.

Митро приболел тоже. А какая болезнь? Возили в Сталинград, но не признали никакой болезни. Кашель и кашель. Заболел и меньший брат Гаврюнька. Вот они и лежали: один в спальне, другой в горнице. Мы двое с матерью. Ну, и Ленька пацанишка. Старшего брата с бухгалтеров долой, уже начал почтальоном по деревне письма разносить, потом совсем слег, и в 32 году подошла смерть.

Вперед же сноха умерла в 28 году, потом детино ее, потом в 30-ом отец умер. Мать все время воет, голосит. Она была высокая такая женщина. И вот соседи говорят: «Ну, бабка Дарья опять голосит, наверное, несчастье». Когда Митро схоронили, а Гаврюнька лежит больной тоже, ну надо ж мне так помнить, и говорит он матери: «Мамка, дай мне ватки? Я заткну уши, чтоб не слыхать, как ты голосишь! Через 14 дней Гаврюнька отошел тоже.

Как-то я пахал вдоль грейдера на дизеле, а до дому идти 1,5 км – Нет, не пойду! Пойду я в отряд, там же и поужинать, и девки… Молодежь же, хоть и женат был и два месяца сыну моему. Жена с матерью с моей жила. Бросил дизель над грейдером, как стало темнеть, пришел к девкам, поужинали…харда-барда… А они там все понастелят соломы и спят. Там же не будки, ничего в степи, машины стоят так. Полежал, надо бы заснуть, так нет. Думаю, пойду – там баба одна знакомая, а муж у нее служит в армии, пойду до Дуньки Фоминовой. От девок ушел к чертовой матери. Только до Дуньки пришел: «Дуня, ты одна?» - «Одна, Иван».

Это часов 12 ночи, и только до нее, а тут – лошадь подъезжает, кто-то слазит с двуколки, и спрашивает: «А где Иван Владимирович?» Старик-почтальон приехал с Петровки. «Вот он я!» Не дал полежать с Дунькой. – «Садись! Завтра в час дня чтоб были в Калаче в военкомате». Ну, мне уже и не до дизеля, а он стоит там, никому не сдавал ничего! Сажает и домой привез, разожгли огонь, чуть поел, а есть неохота, ну и полегли спать. Я с бабою, мать в спальне детину качает. Рассветает – собираться надо.

Призвали меня и Петьку Ладкина 16-го года, он поплотней меня и побольше, но он не механизатор, а так в колхозе работал, это было 14 июня 1940 года. Вся деревня сошлась провожать Ваню Володяшина (меня так называли, п. ч. Владимир – отец был). Гармонист был первый на деревне – вот и звали все время в клуб играть. К 12-ти часам подходит машина. Поехали в Калач. Ну, кое-кто посадились с нами, меня провожают все. До Колпачков доехали, уже 20 км минуло – и у нас скат переднего колеса спустил, не хуже как у меня потом на фронте переднее колесо спустило. Ну, куда? В Колпачки звонить и вызывать вторую машину, а эту ремонтировать. Сели на другую машину, уже женщины дальше не поехали, остались со старой машиной, чтоб домой на ней вернуться. А мы поехали дальше – Петька, я, и наши жены. А моя жена ж с детиной маленьким, в Калаче в военкомат, а оттуда на вокзал - в 4 часа поезд, в Сталинградский военкомат.

Приехали в военкомат, прямо на дворе переночевали – там уже калачевских 70 гавриков собралось. Утром по одному заходили в особый отдел в военкомат. Заходишь – трое сидят военкомов, отмечают, кого в армию. Приехали в Ростов, в Батайске в баню ходили купаться. Потом доехали до западной границы, нам сказали: «Будем ночь ждать, чтобы потихоньку проехать через границу, чтоб тишина была в вагонах не курили, все чтоб тихо». 20 телячьих вагонов было с призывниками. Потихоньку переехали мы границу латвийскую.

По договору вроде, наши войска вошли в Латвию. Рассвело, ночь переехали границу нам сказали: «8 часов будет стоять поезд – ходите, кто куда хочет». Ну а нам-то чего – табак да махорка!

Трое нас собралось, и пошли в город. Зашли в магазин, а там же дверки с колокольчиком, зазвонили, и сразу выходит с горницы продавец, у них же в своих домах магазины. Она по-русски не знает, а мы спрашиваем: «Курить, сигареты?» Она показала: «20» А что 20? – «Дайте пачку?» – Трояк вытаскиваем – не берет, не принимает. Ну, и все – повернулись и ушли.

Идем по тротуару, а навстречу старичок пожилой, жакет на нем, приодетый хорошо: «Здравствуйте, ребятки!» Он сразу понял по нам, что мы приезжие - «Ребятки, что вы хотели?» – «Да вот, деда, хотели сигарет купить – не дают за наши деньги» – «Не дадут, свои деньги нужны». Он из жакетки черной открывает воротничок: «Посмотрите!» Был такой красненький значок КИМ, наши давали комсомольцам. Он и говорит: «Нате, вам 20 сантимов – купите сигарет! Возвращаемся в этот магазин, даем 20 сантимов – дают пачку сигарет нам. Зажили!

В вагон нас опять – и в Резекне, а там начали нас обмундировывать, карантин 3 месяца. В обмотках стали ходить на занятия, а одна сторона распустилась, наступил на обмотку - упал! Наряд вне очереди! Ой, как жестко все было!

Я учился на младшего сержанта, на станковом пулемете «Максим» я был первый номер, а мой друг - №2. Через 3 месяца нас в город Мадонна. Нас командир каждое утро на зарядку у озера, а там лебеди плавают. Какой-то там богач жил, его уже эвакуировали. Нам тогда говорили: пишите письма, но только название части, а город указывайте в Московской области г. Себеж.

Потом я стал как связным, лейтенантом в нашей части. Нас было 12 человек в пехотном отделении. Нам по 5 лат давали – железные. В месяц платили в армии солдату 5 лат, русскими деньгами ничего не давали.

Как-то старшина кричит: «Бобриков, а ну вниз, в штаб полка! Механизаторы, собирайтесь все». Собирают 30 гавриков-механизаторов, и майор нас на станцию, куда-то под Финляндию попер – машины получать. А у нас-то прав еще нету. Туда приезжаем, а за проволокой стоят тысячи машин. Война финская кончилась, а машины остались. Машины-то все новые тогда давали. Нам говорят: «Выбирайте только ЗИСы». Под орудия, а у нашей дивизии это были гаубицы 152 мм на резиновых колесах и были еще 122 мм. Когда приехали в дивизию, смотрим - бежит старшина с гаубичного полка. Он же не знает нас, а знает только, что мы шофера-пехотинцы. Залетает в комнату: «Кто Бобриков?» Я отозвался. Он сразу: «Боепитание». А кто его знает, что это за боепитание… Ребята мне говорят: «Ванюшка, это хорошая служба – артмастерская! Там будут мастера, а ты будешь их возить, пушки будете глядеть, ремонтировать». Переодели меня, надо ж черные петлицы! Открыли полковые курсы на права. 3 месяца на права учили. А я машины все и трактора знал.

- Ч.А.- Как кормили?

- Б.И. - Первое, второе. Нормально кормили. Это все зиму было. А когда этот полк уехал, после курсов, дивизия уехала в Литву с Латвии. А мы-то остались – хозвзвод да боепитание, красные кресты и разная там мелочь.

Весной капитан приходит: «Так! Давайте ехать в свою дивизию!» - «А где она?» – «В Литве!» Дали машину, которая была в парке была крытая, с запчастями для гаубиц, новый ЗИС, прошел только 8000 км! Нас в мае погрузили на поезд, написано: Вильнюс. Потом доезжаем до Каунаса. С начальником от Каунаса в Мариамполь. Садимся и дальше, еще 80 км до Кауварии пилять. Приезжаем туда, Кауварию проехали, мостик, а за ней 3-4 км городок: деревянные 2-этажные большие казармы – там вся дивизия стоит давно. Парк в правую сторону 3 км, через речку. Заезжаем во двор и спрашиваем: Где начальник нашего подразделения? Вот комната, там все наши. Полк гаубичный.

До начала войны я прослужил в армии всего 1 год и 8 дней! Старший сержант говорит: Бобриков, отгони свою машину в помещичий сад, там 3-4 км, а там пушка стоит у нас, а мы туда ходим – изучаем ее отделением. Я там с ними на нарах лежал-лежал, ну их к чертовой матери! Я машину туда отогнал. Мне уже там русские деньги платили – 32 рубля. Вот к пушке ставь машину, и пусть она там стоит у тебя! Мы будем отдельное государство – отдельное боепитание – никому не подчиняемся! Один капитан там в части.

Сад помещичий уже зеленый был с яблочками. Вот приду – пообедаю, а когда просто наберу и в машину хожу – там 3-4 км – ночевать: закроюсь, у меня там верстак с запчастями гаубичными. Вот я там. Они утром приходят – изучают пушку, а я – что делать? Беру олифу и только знаю, что красить машину! Почищу так, чтоб она блестела у меня. Рядом с тем местом где я обитал, стояло несколько ульев, и один парень, мастер оптического прибора говорит: «Бобриков, а я по пчелам знаю, возьми меня с собой?» Отпросились у старшины. А до этого уже пехоту в лесу в палатках поселили. Ну, выпросились у старшины– пойдем! Я набрал хлеба, продуктов. А завтра 22 июня.

- Ч.А.- Было ощущение, что начнется скоро война? Какие разговоры были?

- Б.И. - Нет, ничего не знали! Никто не знал, хотя пехоту уже всю повыселили в палатки в леса. А что там в казармах, не знаю. Я только знал с мальства, что собака завоет у хозяина – это будет какое-то несчастье! Закричит курица – тоже! Запоет сыч – обязательно несчастье! Как-то кино в части показывали. Мы глядим кино, и слышим, что где-то сыч заголосил. Воет где-то на ветке на тополе! Значит, беда будет. Это за неделю до войны было.

Вот мы с Виктором – мастером по пчелам – пошли ко мне в машину. Уже решили, что завтра пойдем в речке искупаемся. Я плетни плел хорошо, дома еще до этого на базах для скота, а здесь от солнца делал: машина-то новая, нагреваются скаты и могут лопнуть. На закате он пошел полынь срезал, сделал метелочку. В сумерках подошел открыл улей и приносит 2 рамки. Перекусили, поболтали и легли спать за полночь. Только заря занялась, у-у-у, что-то гудит. Дверки открыл, глядь, казармы в нескольких километрах, долетает до казарм, и ракету бросает. Это в 4 часа 22 июня, а я пошел и лег. А кто знает, что там такое? Слухаю – загудело все! Полежал… Я опять только за дверку, а мне видать, что казармы и город горит! Тут и над нами загудели, и рядом, за канавкой как даст! Я в майке и трусах. Как лупануло – я очухался, а разговора нет! Хотел крикнуть: Витька! Никак не выговорю. Он выскочил ошарашенный, а тут все загорелось: парк весь, хозчасть и все разные небольшие машинки. Час прошел уже, а разговор никак у меня не налаживается.

Что делать? – Не знаю! В город ехать? – А город горит! Ну, что делать? Надо одеться! Одеваюсь. Машину только завел. Заехал только на насыпь – гляжу, по булыжнику идет капитан Кварт, он сам еврей, а я у него служил, когда пулеметчиком был первые три месяца службы. Он угадал меня, и как заругался: «Такую-то мать! Немец войны захотел!» И вот тогда я только понял: Война!

Давай ехать! Только завел, метров 20 всего проехали, и у меня правое переднее колесо спустило, хотя новая машина! А тут летят! В крапиву! А я уже компрессор запустил и качаю воздух в колесо. Все побросали и в крапиву. Гудят - начали еще где-то там бахать. У меня ж качает компрессор! Компрессор-то хороший новый – может лопнуть скат. Подскочил, схватил шланг снял, машину заглушил. Попробовал – монтировкой не ударишь – так накачалось.

Нам надо 50 метров на каменную дорогу выехать и 3 км проехать до города, от немцев где дорога асфальтовая на Кауварию, Мариамполь, Каунас и туда – в Россию. Выезжаем на эту дорогу, бровку переехал, только повернул вправо, одну ветку только проехал – здоровая такая от тополя – я чуть только на дорогу, а там же булыжник, и не быстро ехал, метров 50 проехал, заглох, Старшина сначала пошел крутить рукоятку, а я тут газую, потом Витька пошел крутить – не заводится! Вот это доехали! Слухаю тарахтят. А тут жито на правую сторону, а там немец уже, пехота стреляет!

Я только с кабины вылазить, а глядь – по дороге катят максим – станковый пулемет. Боец идет, весь перевязанный лентами с патронами. Он как катил, и нет под вербу лечь, а он под машину! Я хотел покрутить ручку, а ему говорю: «Да ты ляг под дерево, тут же рядом одинаково, они ж видят, где машина стоит!» И пошел крутить.

Только взялся, а сам слухаю, как оттуда с жита пули свистят, аж у самого все трясется. Этот «максим» тоже залупил туда, и почти сразу немцы перестали стрелять. Тут и не помню уже, как же я завелся и доехал до города.

В город заезжаю, а там одна солдатня – тьма тьмущая. Уже и мастера наши там – все 10 человек. Майор зам командующего нашего 481-го гаубичного полка, он нас увидел и говорит: «А! Боепитание! Поезжайте в Мариамполь» – 80 км. Так мы втроем и поехали, перед этим закатили в кузов бочку бензина. И в кузов залезли двое наших поваров калачевцев бочку, все трое схватились и по лестнице мне бочку бензина вкатили ,в угол машины поставили.

Только проехали, генерал какой-то бежит: «Стой!» Я остановился. Он подходит, а он же с нашей дивизии, хоть и пехотинец, знает, что мы боепитание. Спрашивает: «Кто в кузове есть?» Пошел сам, открыл кузов, видит – вылезайте! А тут по правой стороне, глядим, уже окопы роют, линию фронта занимают. Солдаты из кузова говорят ему: «Тов. генерал, у нас нет винтовок!» – «Там найдете!»

Вот так ответил и забрал их. И мы остались трое, до Мариамполя доехали. Не доезжая города, справа лес, уже вечереет, а там в 2-3 км под горой наши У-2, двукрылые все самолеты стоят. Доезжаем до самолетов, бежит машина, вроде их там заправляет что ли. Глядим, опять налетают 18 штук, я в лесок с асфальта съехал, глядим… Начали лупить самолеты наши – все побил как есть.

Нас отправили до Каунаса. Проехали – нас остановили, расспросили откуда отступаем: «Переезжайте мост, мы будем его взрывать». «Как же вы будете взрывать мосты, а пехота-то сзади должна где-то быть?» - «Езжайте»!

Долго мы куралесили, искали своих, по дороге до Минска, в одной деревни нас бабка остановила: «Не езжайте! Тут немец!» Ее хатка с краю стоит, а деревня дальше растянута.

Доехали до Минска, а там никто нас не знает, и отправляют в Смоленск. Ночевали прям в машине. Днем самолеты летают, бомбят, в одном месте нас с дороги свернули, сказали, что десант немецкий впереди воюет.

Дождик идет, дорога вся блестит, я ночами же еду, у меня уже глаза ведет – все блестит! Кажется, что по морю еду. Остановился.

До Минска доезжаем, а там уже дорога московская идет на Борисово и в Москву. Впереди меня две машины, нашей дивизионной мастерской. Минск горит, часа в 3-4 ночи. Выезжаю дальше, а там люди, гражданские, идут с Минска на Борисово отступать. Справа остановились мы, а народ набились кто куда, кто на подкрылки, кто на капот!

Одна еврейка с пацаном, лет 8-10, ну так орет! «Возьмите меня сюда!» – Да куда ж? Тут же начальник! Вышел старший лейтенант, перелез в кузов, а пацан с матерью сели в кабину. Ну, поехали. До Борисова доезжать – вот-вот заря. Народ ползет и ползет. Кто пеший, кто как, а мы потихоньку едем – без света.

В Борисово нас не приняли, а отправили в Смоленск. Когда мы в Смоленск уже приехали, а там по железной дороге эшелоны танков! Все с чехлами. Вот там нас уже приняли – в 20-ю армию западного фронта, уже нашей дивизии-то нет. И приказали быть в лесу, но только на ночь уезжать на ту сторону, на случай если бомбежка будет.

Там колхоз был Цыганский, он небольшой, дворов 6-7. Вот там мы недели 2, наверное стояли, на фронт не ездили. А пехота идет в Смоленск – отступает. Самолеты налетели и давай по колоннам фугасить – ой! Кто куда! Крик, шум. К вечеру уже Смоленск загорелся – уже его бомбят, а фронта пока нет.

Потом проехали дальше, нас устроили на постой и сказали, что будет у нас работа. Появился у нас с кокардой капитан-еврей, политрук. Теперь мы при 20 армии, у нас знамя-то свое дивизионно-ремонтной мастерской. Уже осень начинается, а у нас в мастерской 10 мастеров. Блиндаж, да кухню вырыли.

Отправили меня за 60 км ехать под Смоленск – там поломались гаубицы, нужно ремонтировать. Я ж не знаю карты, а у капитана есть. К вечеру уже доехали. Хоть 60 км – больше не идет, он новый ЗИС, там поставлен пятак – больше горючего не дается, только до 60 км/ч, хоть дави - не дави, больше не пойдет, пока планку эту не снимешь. Но я ничего не снимал в карбюраторе.

Приезжаем. Я от блиндажа отъехал, замаскировал машину. Гляжу – прибегает их старшина части. А я думаю, надо ж наварить хоть что-то поесть. А на передовой – 100 граммов давали. Приходит старшина: «Скажи сколько вас?» - «Да 10 мастеров, капитан и я» Флягу дал, наливает водки, крупы дает - сразу поставил на иждивение. Да еще ж и мы взяли кое-чего, думали, что там жить долго. Прослухал что в лесу две бабушки живут, и у них есть коровка. Может на второе кашки молочной сварить ребятам? Я им уже борщ заделываю с мясцом. Беру ведерочко и пошел до бабок этих. Прихожу: «Бабушки, молочка не будет у вас?» – «Да есть молочко». – «Ну вот вам, держите сумку!»Я им крупу высыпал, а они мне – 2 литра молока. Каши молочной в другое ведро заварил!

Побыли там, хоп звонок – надо ребят забрать… опять едем под Смоленск в лес. Начальник: «Бери капитана с собой!» - «Да что ж, он же – еврей, разве поедет?» Ну, прихожу: «Тов. Капитан, поедемте за ребятами?» - «Ой, слушай, поезжай уже один, у меня много работы!» Какая у него работа? Нас всего там 20-30 человек, а он по политике… А че ж одному за 60 км да на фронт еще ехать… Начальник говорит: «Чего ж, Бобриков, поезжай сам!» Подался я, забрал ребят, привозим сюда. Дожили мы до 8 ноября там. Немец уже захватил Смоленск. Эти поразбежались все, один старшина остался. А куда? Надо через брянские леса. Отступают все, побросали все. Немец уже начинает мины пускать сюда. Тут еще леса большие и речушка с болотом, мы вправо поехали и по трясине, думали переедем, метров 50-100 – машины позастряли, я доезжаю, и уже передние колеса на сухом вроде, а зад забуксовал! У меня в кузове были хорошие палатки – вытащили здоровую палатку на 50 людей. А там, глядь, недалеко трактор начал вытаскивать другие машины. А уже и немец фугасит сюда – в кого и попадает… там мина взорвалась, там… Пришли до тракториста - просим, чтоб нас вытащил: «Поедем?» – «Не поеду, у меня свеча одна не работает, цилиндр!» А я ж механизатор и говорю: «Я тебе дам 4 свечи на все цилиндры!» – «Не надо мне, не поеду сказал!» А когда повернулись – глядим, а машина наша уже горит! Минометом ее подожгли. Что делать? Пойдем в лес! А там таких, как мы, тысячи! Тогда там тысяч 50 собралось под Вязьмой.

- Ч.А.- У вас уже было зимнее обмундирование?

- Б.И. - Без шинели – так только жакетка, пиджак да брюки – все военное. Ну, там-то тепловато еще на западе – это ж не у нас. Идем – везде люди, но не наши все – не знаем никого! У меня ж права, корка – Ленин нарисован, и комсомольский у меня был… вот давай все жечь. Пожгли все – заходим в лес, а там шум-гам. То там, то здесь бендежки стоят, машинами всякие. Залазим в одну бендежку, а там человек 5-6, один интендант уж не знаю какой части. Я уж один был, даже не знаю, куда старшина делся… Ну, в этой бендежке сидишь день и ночь, а есть-то нечего! Слухаю – гвалт! Из какой-то части повара приехали – кормить кашей. Ну дали мне жменю каши и пошли опять в блиндаж этот. Сутки или двое – не знаю, сколько там сидели. Уже немец окружил, в стороне, там два села небольших, за селом сопка высокая, и там уже десант немецкий. А наши где-то справа, на восток туда. Тут со Смоленска жмут – по лесу бьют. Выходят люди понемногу, а я остался один там. Ну, и я вылез. Вылез, рядом ветка лежит, гляжу, немец лежит передом на блиндаж и наставил ствол. Я: «Пан не стреляй!» – Он машет - выходи!

Пошел я из леса вышел. Гляжу, справа гаубица стоит короткоствольная, брошенная, никого нет, неразбитая ничего, а просто стоит одна. Я мимо нее, глядь туда – тьма людей, аж в глазах рябит. Идут сдаваться в деревню, а за деревней на бугре немца орудия и танки стоят уже, минометы и самолет один стоит.

Люди отсюда идут, а бьет орудие шрапнелью, над головой разрывается и картечью по этим людям. Побил столько! Чего ж стрелять? Они ж идут сдаваться! А немец бьет с горы.

Прихожу – немцы с собаками, обрывают все, и ставят в строй, а я там же никого не знаю. К вечеру нас через речку на гору повели. Там справа у них целая дивизия стоит и танки, и пулеметы, чего только нет… Холодновато уже… ни картошинки… Тут начал покрикивать: «Кто сталинградский?» И отозвались два казака – Першиков и Ливон, фамилию не помню. Першиков – с правой стороны Дона. Он меня знал, оказывается, когда я в МТС работал, он с Пятизбянки. Он дает мне картошину, я съел.

Ну, ночь кончилась – нас погнали в Доргобуж. Там был большой лагерь. Проходная там, бендежка стоит… Утром подъем, в строй по 6 человек - будут гнать нас. Глядь стороны от леса снаряды прямо летят так вот, красные, как поросята с характерным звуком… а мы стоит и смотрим, и говорим: Вот летят снаряды с км в высоту – и в лес! А в лагере, ой – сколько подохло там! Сутки, другие… вообще без еды. Были ухари, с ножечками лезли и отрезали кусок с ляжки у мертвых, распаривали и ели… Ну, разве ж это мыслимо так!?

Не помню сколько ж нас там держали. Собрались в Смоленск гнать. Они с собаками. Через - метров 200 – постовой. А тут идти от Доргобуша уже по асфальту – вот идем-цокаем. Крик, шум… если кто упадет – затопчут – все равно идут по нему ,по мертвому! Немцы там с автоматами подгоняют. Деревню одну миновали, а я придумал, с краю зашел так: «Пан, я до матки пойду?» Он плетнем мне как влупил!

Там оказалось еще двое ляпичевских, они раньше трактористами были, знают и меня тоже, нас пятеро стало: Левон, Першин, Горин и еще один с Ляпичева. Идем -шагаем… Вдруг Левон говорит: «Как хотите, а я дальше не пойду! До Смоленска не пойду! Это на смерть идти!» А впереди такое пространство, с метр, средь кустарника, а там и лес. Он глянул, что близко немца нет, и побежал в прогалину, и все мы четверо за ним. Вылезли и ложимся под кустами, чтоб нас не видать было.

Все прошли, шум смолк, час целый проходили мимо, тысячи забрали же из-под Вязьмы. Ну мы пошли дошли до села, встретили женщину: «Тетушка, а немцы тут есть?» - «Нет, идите там в конце деревни школа, там много пленных отдыхает. Соль возьмете? А за деревней там есть картофель!»

Уже земля-то промерзла на два пальца. Ну, а мы ж уже доходяги. Подходим в школу, там темно, в кабинетах везде люди, тоже отступают и бежавшие пленные там есть. Пошли мы с Левоном в деревню, и попросились к женщине переночевать. Она нас супом жиденьким накормила, печь протопила – тепло, там что-то постелила – легли, я к стене. Она в комнате. Заснули. Проснулся ночью, не могу лежать! Вот тянет все – помираю, хоть что-то надо поесть! Я зову: «Тетенька, нет ли кусочка хлебца? Я кончаюсь!» Она приносит житного. Поел, пососал, тогда уснул.

Утром пошли в школу. А там ребята уже железки нашли. Пошли за школу за картошкой. Долбнешь, корку отвалишь – ох, хорошая картошка там! Мы там прожили 8 дней. Соломки настелили, уже и вши начались. Ну что же, надо двигаться дальше. Сколько ни сиди, а фронт-то работает! Пошли.

Все пятеро врозь идем. Уже борода у меня выросла, идем от деревни до деревни. Я с костыликом иду, и с сумкой. Когда немцы попадаются в дороге, говорю: «До матки!»

Форму я на гражданскую одёжу заменил.

Ляпичевские мужики остались в селе одном. Какому-то хозяину взялись сарай сделать. Оказалось потом, что эти два друга как-то пробрались до дому в Ляпичево, а оно уже в то время было у немцев, и Петровка.

Дальше шли втроем. В деревнях куски собирали. Шли день, другой… месяц… вши заели прямо! Дошли мы через два месяца на Украину в село Никоноровка. Приходим – хозяин один нам: «Заходите! Тут 70 почти уже гавриков зимуются». Вот человек хороший! Староста! Алешенко. Всех пленных принимает. Сказал: «Я пленных удержу всех, чтоб люди не пропали! Тогда меня похвалят русские, когда отобьют немца!»

Спрашиваем его: «А куда ж нам?» – «Ищите, ребятки, у кого найдете там и поживете, зимуйте!» На краю тоже там нема пленных, а тут около 70 пленных уже! Кое-кто поженился - там всякое было. Я на край пошел.

Снег - зима. Считай, уже 2 месяца прошло – декабрь уже! Надо ехать в степь – там кукуруза, кочаны неубранные висят. Вот санки, мешок. Едешь за 3 км за кукурузой. Вот 2 мешка накладешь. Они едут себе за кукурузой, я – себе. Вот толкут. А у моего хозяина 3 девчонки, одна какая-то инвалидка. А бабка у него такая больная вся.

Меня положили у порога на земле прямо – там соломки постелили. Вот кукурузу едим и зимуем так. А хозяин говорил: Да ты хоть бы ему выстирала одежу? А уже гражданская одежа, мы свою уже поскидывали. Взял у тетки иголку и как навешаю вшей – как монисто у девок! Хозяин говорит: «Что ты ему не постираешь, да хоть утюгом!» А она: «Ага, а дровишек нету. Надо ж утюг чтоб – разжигать печь дровами. Простирать? Да ты ж видишь, я в одном котле грею кукурузу – а больше все!» Как прожили до весны, я незнаю!

Живем ровно до 20 мая. Перед зарей облава – немцы зашли потому что знали ,что тут много «пленных» живут. Насобирали нас 70 гавриков. В школу опять – в деревне Никоноровка, а бабы какие-то несут харчей своим – уже поженились, успели некоторые. Нам некому. Нашлось там в сумке кукурузы, а больше ничего не было. Рассвело – нас в поезд, наверное, около 1000 человек нас набрали, и в Германию, там в большой лагерь. Домики такие с нарами маленькие. Загнали. А кормят так: в день дают в чашечке с брюквы, с кольраби листа, вот запарят лист Вши заели! По 100 человек в ворота проводят немцы, а там охрана – по столбам сидят. Приходят забирают на работу: картошку где-то перебирать в погребах для немцев. Вот берут… а ты не попадаешь, неделю-другую… и доходишь уже! Как-то раз попал, а туда как принести картошки? Вот возьмешь две картошины, завязана штанина, вот в нее прячешь.

Возвращаешься когда – тебя обыскивают, если ничего нету – в строй, и гонят опять в лагерь. Опять неделю, ну что же… на этих нарах лежишь-лежишь… Хоп пришел трактор откуда-то с Фаренвальде. Какому-то бауэру надо рабочих, у него там и поляки есть уже, и русские девки, вот всех забирает на работу. У него 200 га земли, там каланча двор, дома кирпичные 2-3-комнатные и двусторонние – двери оттуда и отсюда.

Вызывают… а надо всего 18 рабочих на этот трактор за проволокой, там приехал какой-то австриец-тракторист. В окошке записывают, и наши двое попадают туда – Левон и Першиков, которые со мной бежали вместе. Выстроилась очередь. Я там сзади тоже стою. А до меня не дошло – все: 18 набрали в прицеп. Я остался один. Плачу! И туда попадает один молодой, у которого тоже в лагере остались пленные-друзья. Он просит: А меня вычеркните – я не поеду! Я прошу: «А меня тогда возьмите!» – «Ну ладно!»

Спасибо этому парню – меня записали с этими ребятами. Нас сразу хоп в душегубку: скидывайте все! Поскидывали, и в баню: вымыли хорошо! В душегубке все прожарили – вши подохли. Проволочные ворота открыли, там трое постовых с автоматами. Этот двор большого начальника где-то 30 км от лагеря. Тракторист одно говорит нам: Там вам хорошо будет! (по-немецки). А сам он – австриец на гусеничном тракторе «бульдог» Будете есть у бауэра – там называется так помещик – как по-польски пан. А его-то нету, его как-то потом видели – он здоровый – он где-то начальником в Берлине. К вечеру привозят. Тут 5 или 6 домов стоят одноэтажных. Тут и поляки, и русские, тут и для постовых кабинет. А там для тюремщиков. В два ряда проволока натянута, кухня там отдельно, котел, все приготовлено. Нас во двор привезли, там ворот нету,

У бауэра была русская жена 1914-го года, на третьем этаже жила. Внизу у них дед с бабкой жили – работники их, тоже немцы. Еще там девка русская в прислугах была, с Германии привезенная. Чуть по-немецки все говорят.

Глядишь – лоханки уже дают – наливают туда жидкости и с брюквы и кольраби листья. Поели, и нас комендант отвел со двора по дороге на край усадьбы, где проволока в несколько рядов, а тут 2 калитки. Вот нас туда на 3 дня – отдыхать – 2-комнатное здание Один другой раз переел – да разве ж можно голодному сразу много так! Петька Бочаров так на 3-й раз помер. Они спрашивают: «Еще вам?» – А он: «Подлейте мне!» И вот он наглотался этих листьев… вынесли.

Через три дня на работу. Утром отмыкают нас: «Выходите!» Строем на дорогу и во двор, а там уже инспектор ждет, у него был бригадир – седой старикашка, фамилия у него Цеп. Доходим до инспектора – обязательно надо поздороваться: «Гуттен морген!». Вот Цеп нам командует: где чего сажать, копать. У него был помощник, Цыбульский поляк, буква «P» – желтая – это немцы писали, а у нас уже были жакетки и написано белой краской «SU» – и спереди и сзади – Советский союз. А Цыбульский он давно уже там работал на помидорах, где-то отдельно там жил. Немец рассказывает бригадиру: куда вести, что делать, а тот одно якает: Я-я-я! (соглашается). И идет Цыбульский, и мимо прошел, а инспектор ему: «Цыбульский? Ко мне!» (сейчас я уже знаю, что он его звал, выучил кое-какие слова и названия). Он подходит, а тот его по щеке раз: «Поздоровайся, и тогда иди!» Вот какой закон был.

Когда нас отводили на работу, постовой садится с автоматом, а мы там копаемся, чего делать заставят. Однажды, уже год прошел, инспектор сказал: «Русским пленным картошки давать вволю».

Через неделю еще одного у нас забрали – Мишку – сопливый такой, работал где-то в шахтах. Немцы они все знают, кто с чем работал. И нас осталось 16.

Уже начала Америка бомбить Германию, как ночь - летят полсотни самолетов! С Берлина какой-то офицер-немец свою жену сюда привез от бомбежки, с детьми, в этот двор. Она немка.

Уже обжились мы, и начали даже с белой сахарной свеклы кое-когда самогонку гнать! На своей кухне-то. Мы ж там убирали свеклу, осенью грузили на баржи по 60 тонн.

- Ч.А.- Вы там отъелись уже?

- Б.И. - Да, мы жили там добре! Хоть и работали много. Кормили русских хорошо. А эта немка которую привезли сюда спасаться от бомбежки с Берлина она приходила и давала бутылочку вина, на 16 человек – что там эта бутылочка. Нам по норме давали: 20 граммов сахара на неделю, но 300 граммов хлеба давали, картошка – вольно! Вот приезжает инспектор ему говорю: «Гер-комендант, я пойду туда до быков-коров, проверю – как там ребята!? А захотелось на самом деле молочка украсть… я же подпитый был. Он отказал. Я возьми и ляпни: «Ах ты, немецкая шкура!» У него ключи в руке – как лупанет, разбил мне всю верхнюю губу, зуб один вылетел.

На следующий день приезжает шеф с женой, собаки у него три штуки. Наверное, ему там кто доложил. В понедельник всем на работу, а меня оставили. Ну куда мне? Все перевязано, забинтованы губы! Больно даже разговаривать. Гляжу – хоп, собаки заходят здоровые, а я на нижней койке лежу. Глянул – етить твою мать, там такой боров, полтора центнера весу! И жена заходит: «Русский Иван, что с вами?» Я приподнялся, а говорить-то нельзя, что комендант! Если скажу, сейчас же раз и в лагерь! Я и говорю: «Да я вчера самогонки подпил да с койки и упал – разбил губы!» А она: «Нет-нет! Мне девки сказали, что тебя комендант!» У меня сердце – дыр-дыр-дыр. Муж ей что-то буркнул – пошли. А вторник открывают – на работу идти, и я подымаюсь выходить, глядь – открывает комендант – старичишка теперь.

Нас били первый год: как лупанет чем хочешь, а Гитлер сказал, чтоб военнопленных не бить! А этот немец-комендант, выходит, ослушался приказа, которому уже больше года, и побил!

Воскресенье снова подошло и я: Давай самогонки нагоним еще? – Мы начистили ,котел тут, а повар: вы там сами давайте! А повар с Котельниково, тоже земляк ,но подальше. Опять самогонки нагнали хорошей.

- Ч.А.- А как гнали?

- Б.И. - Свеклу на бражку. Дрожжей найдешь. Она неделю выиграет, в котел ее, накрываешь, трубку выводишь, корытце со льдом, чтоб охлаждалась. Как закипит – пар идет и по трубке, и потекла…И гонишь, да прикушиваешь, покуда гореть не станет. Вот в воскресенье подпили. Хлеб закусить есть, картошки вволю, конское мясцо. Сидим песни поем, и плачем, и ругаем! Да как же так: сдаться такой России – это же небывало сроду!

- Ч.А.- Новостей не было, не знали как на фронте дела?

- Б.И. - Когда идем на работу, старикашка-поляк сзади. Подходит аккуратно, чтоб постовой не увидал: «Ну, что слышно?» – «А что мы услышим!? У нас радио только музыку играет и все! А про войну – ничего!» Немцы только говорят: Вот этот город заняли, там и там… А этот поляк опять: «Ты знаешь, Иван, а поляки и русские дают под зад немцу! Поляки ж тоже воюют с русскими». Наши же подходили. Какие-то обрывки информации были там тоже. У них свои приемники были у поляков эвакуированных.

Как-то годом раньше хозяин купил трактор хороший, гусеничный «Бульдог», одноцелиндровый, в нем 45 сил. А инспектор знал, что я с мальства дизелист. Приходит и говорит: «Иван, на трактор!» Йохан мне что-то рассказывает-бурчит. Я в нем там все знаю: отцепишь руль, маховик крутнул, шар разогреешь лампой паяльной, и пахать.

Как то поехали мы картошку грузить на Берлин. Нарыли картошки. А там быки были – вот 3 быка запрягают, у нас на пары запрягают, а у них тройки – как лошадей. Большую телегу тракторную насыпают наши рабочие картошки со склада, а мы везем Фрайнвальде город. Вот и ребята с нами туда же разгружать едут, наши рабочие-пленные. Инспектора не было в тот момент дома. Привозим – ходим по станции ищем надпись Венцгоф – так двор шефа назывался. Нашли, и вилами специальными, с одного конца тупые, насыпаем вагон.

Недалеко в городе завод какой-то военный, за ним аэродром, а там на заводе много военнопленных работает. Один приходит доходяга с сумочкой такой, и спрашивает: «Картошонки не будет?» С полведерка картошки я ему насыпал, а жалко же – пленный, знаю как в лагерях да на заводах… Только он отходит, гляжу – на мотоцикле здоровом с люлькой едет немец, он остановился: «В чем дело?» Я такой пык-мык: «Вот с завода дал картофеля человеку». Он: «Я-я-я» Мол того, нормально. Я тому: «Иди скорей отсюда!» Он ушел. Разгрузились.

Поехали назад втроем на телеге, идут 3 быка, а там еще 3 фургона. Инспектор с нами сел и сидит. Проехали с километр, я ему: «Гер-инстпектор, а почему тебя на фронт не взяли?» Он и отвечает: «Я воевать не буду, сдамся сразу! Только немцам не говори никому, а то меня сразу повесят». Вот как боялся, и за русских держался.

- Ч.А.- К вам не приходили из РОА, не агитировали?

- Б.И. - Это было уже после бауэра. Дошло время и наши войска к Одру подошли. Нас забирают немцы долой с этого двора! Отдают на завод, а там сотен пять пленных. Там чего-то с цинка на заводе выливают, как карбюраторы что ли … Нас до завода доводят, нас встречают коменданты… А у них там все худенькие, а мы же – от бауэра – свеженькие еще. А я что-то с краю оказался и усмехнулся, а он – гад – худой какой-то гражданский, не военный, с плетью подошел, меня как лупанет и… лопнула жилетка на спине, и мне: «Почему смеешься?»

Загнали нас в лагерь. На утро выводят на работы. Мне досталась тележка на одном колесе. За двором там лежат цинковые болванки. А там одна болванка – 20 кг! Сколько там у меня духу, набираю – штук 5 положу и везу в цех, там забирают. С неделю пожили – хоп, в ночь нас на машину человек 15 сажают и поехали в какой-то городок другой. Там эвакуируется один помещик, он выезжает и вывозит вино, продукты – вот и надо грузить машины. Стоит только постовой, на дворе пусто. Нас в подвалы. Ящики брали с вином хорошим, и выносили и грузили на машину. А нам надо хоть как-то, но украсть винца! Когда погрузили выводят – становитесь все в строй! Вот нас поставили, а в карман-то нельзя, а я сзади ног поставил бутылку с вином. Ой, хорошее, крепкое вино немецкое! Поставил – оно стоит так просто. Вот всех обглядывают, чтоб ничего в карманах не было, а туда он не глянул. Темно же! Скомандовали: «Садитесь в прицеп и обратно на завод!» Когда садились в прицеп, я тогда в карман уже бутылку засунул, ведь постовой садится отдельно в кабину…

Приезжаем туда, еще ночью. Подходят наши, винца хлотнули. У утром нас собирают и долой с этого завода. 700 человек в вагон и во Франкфурт-на-Майне, в тупике останавливается, комендант-лейтенантик подходит и постовые 18 штук на 700 человек – 20 вагонов телячьих! Не доезжая до Франкфурта, оттуда немецкий поезд с чем-то идет, я не знаю с чем уж, но тоже вагоны телячьи. И сливаются наш поезд и их, и вот американцы как начали лупить эти поезда. Постовые нам кричат: «Русские в лес все!» Мы все в лес. Приходит лейтенант и говорит: «Кто хочет? Кто желает пойти с нами, куда мы поведем? А кто не хочет тот как хочет!» Тут некоторые расползлись по лесу. Не знаю сколько нас осталось, может 300. Вот он повел нас. Ведет по деревням, городам, а куда… Подходим уже к Австрии, чтоб нас если русские придут – русским сдать.

Доходим до городка какого-то, а там внизу речушка, а тут лес, и нас в лес всех! Дело к вечеру. Комендант куда-то ушел, постовые одни. Что ж нас не ведут уже? Смотрим, по этой дороге уже немцы идут с фауст-патронами

Оказывается, что внизу под горой, там лагерь и крематорий – сжигают пленных. Спрашиваем: «Ну что ж нас не ведут?» А постовой и отвечает: «Не хочет комендант вас сдавать!» Ночь подходит, команда: «Тихонько спускаться вниз через речку – не курить, не разговаривать! Значит, он решил нас не жечь в душегубке, а решил нас спасти и сам спастись! За ночь мы тогда, наверное, 40 км шуранули!

Остановились у деревни, а за ней какая-то низменность и трясина. И он нас туда поворачивает. Порасходились все – у кого что в сумке осталось – пожевали. На утро сморим – город далековато, и его американские самолеты бомбят. Выходим с болота, подъезжает с этого города верховой-власовец. Точней, 2 верховых, еще немец с ним.

Нас построили, и он спрашивает: «Кто хочет в РОА»? (русская освободительная армия) Всего из нас 300, наверное, 2 человека вышло! Надоело видать, голодными сдыхать! Забрали – уехали. Пошли к городу, а дело уже в Австрии было, и нас заставили перерывать дорогу американским танкам. Америка лупит, снаряды летят. Мы по дороге бегом с города с этого, а там уже развалины зданий стоят. Если где магазин разбитый и хлеб валяется – хватаем его и бежать! Да так и разбежались кто куда. Я со своими сталинградцами спрятались на скотном дворе. Ну снова зажили – картошка есть у нас.

Целую неделю бомбят этот город, а мы тут живем. В последний день глядь, а там за городом высоко пыль какая-то и уже там видно за 3-4 км танки американские! Трактора везут пушки и снаряды. Понаехали машины, и на горе поставили. А в город не спускаются. Проснулись мы, смотрю остались только Левон и Першиков, дружки мои старые. Встали, кругом тихо, глядь, а через ворота здоровый американец перепрыгнул. Нам деваться некуда – подходим, он: «Русский?» – «Да!» Здоровается, дал сигарету. Он командир американский, высокий такой. Потом идут другие, а там забор проломлен, досок нет, и нас видно, спрашивают: «Русиш?» – «Русиш!» Я одному показываю пальцами «курить». Он кинул пачку сигарет во двор нам, а достал ее из своей каски. Я ее в карман.

Пошли мы в город, а там склады. А там столько обмундирования и все новенькое висит. Рядом пятеро американцев стоят, играют в ножик, они в калитку кидают, у кого лучше получится нож. Нам говорят: - «Смотри, русский, тут кругом мины!»

Склады 2-этажныые. Ой, а там… уже на машинах, на тележках… по складам сколько этих пленных лазит! Потом отправили нас американцы за город, там водохранилище, и американские палатки для пленных, в каждой – по 50 человек! Уже американцы объявляют нам: «Русские пленные, сходитесь в эти палатки! Откармливать будем вас от плена!» Там и американцы были, и англичан, и поляки, и французы, и русские… Там этих палаток… Вот нас туда записали, мы там купаться начали, отходить ,в палатках живем. Теперь уже кормит нас Америка, в день давали даже шоколадку небольшую, а в неделю раз – целую плитку. Суп тоже давали, хоть баланда там, но кукурузная.

В один день подходят студебеккеры крытые, и чернушками. У меня были часы с черным циферблатом швейцарские. Один негр увидел у меня часы и говорит: «Русский, давай меняться? У меня тоже хорошие часы!» – «Неее!»

В машины мы посадились, глядим, заходит русский офицер, капитан. Куда ехали и сколько проехали… какой-то городок. Везут нас в Австрии через реку, часовой останавливает: «Кто?» – «Русских пленных везут!» В какой-то город под Веной нас сначала, а там конные скачки венские были. До войны туда к ипподрому трамваи ходили, а тут штук 5 конюшен. Нас туда уже по отделениям, обмундировали в военное. Нам пленным задание дали – мост разбитый разбирать. Уже старшина у нас, уже мы военные снова.

- Ч.А.- Как вас принимали, проверяли?

- Б.И. - Там особый отдел работает. Нас по 10 человек в комнату: «Садитесь и ждите!» Вызывают – заходишь. «Был в плену?» - «Да!» - «Сколько?» – «3 года!» - «Где взяли?» – «Под Вязьмой!» Все, больше ничего не спрашивают: «Выходи!» А тех, кто не под Вязьмой взят в плен, не выпускают – их в другое место. Першиков все ныл-гундосил, когда ждали своей очереди: «Левон, что нам теперь будет?» – «Молчи сиди, ничего не будет!» Ну, и на самом деле. Вот просеяли нас по отделениям и отправили мост разорять.

Потом меня направили в 13-е УВПС – Военно-полевое строительство. Послали на западе в Львовской области в город Самбор. Командиры все были евреями. Было больше 1000 пленных, они за Самбором строили здания-склады. Вот туда меня майор и отправил: «Езжай в Самбор искать квартиры нашим офицерам. Будешь у нас связным теперь! Вот машина, берешь ЗИС бортовой и 20 человек». И нас в Самбор, в западную Украину. Я там за Самбором должен квартиры искать начальникам, которые приедут с Австрии. Квартиру нашел и себе. Мне уже дали карабин.

С казаками – моими приятелями – дорожки у нас разошлись, их демобилизовали домой. Они ж постарше меня. Потом меня в склад оружейный направили – оружие чистить. Вот чистим это оружие, чистим, а демобилизации все нет для 16-го года. Дальше я с несколькими солдатами и еврейчик старший сержант Абрам, он начальник у нас, вот остались собирать по деревням пшеничку и возить на тупик в вагоны, и в Россию.

Через 3 дня начали уезжать, а Абрам и говорит: «Слушайте, оставьте мне Бобрикова? Мне помощник нужен. Я тут один уже, 3 солдата у меня – кучера, а я тут один. Оставьте мне Бобрикова. Надо же командовать – вагоны грузить». Махнул рукой: «Ну, ладно!»

Вот я и остался с ним там жить. Поналожили сена и зерна на 20 вагонов: 4 вагона сена, и 16 для зерна, в каждом – 20 тонн зерна в чувалах. Грузили немцы и поляки с города, по 5 человек в каждый вагон. Трап устанавливают. Один подает, а четверо таскают. В вагоны складывают штабелем, чтоб удобно посчитать было. Неделю грузились.

Потом паровоз нам дали и поехали через Польшу. Только станцию проехали…ночь… останавливают. Говорят нам: «Нет паровоза!» И отцепляют от нас паровоз. Что нам делать? Вот и сидим голодные… А Абрам все ходит туда-сюда: «Может ,давайте им с полведерка муки дадим?» – «Ну, конечно, надо дать! А как же!» Вот дашь им с ведро муки – сразу паровоз есть! Поехали дальше.

Доехали до нашей границы. Наши пограничники: «Стой!» Еврей наш пошел: «Почему не пускаете?» А у них кони, а кормить нечем, сена нет. Они нам говорят: «У вас сено зараженное, немецкое же! В Россию его не надо!» Вот напридумали! Ругался с ними Абрам, даже воевать с ними хотел. В итоге отцепили 4 вагона сена.

Приезжаем в Самбор. А там у меня ж квартира, когда еще связным работал. Там дают 5 немцев, к складу подкатывают вагоны, и вот они начинают там ярусами складывать. И мы за неделю разгрузили. А пол плохонький в складе – я и сказал, чтоб вниз рожь складывали, чтоб не пшеница, а рожь первой пропадала.

Я матери написал, что служу в Самборе, такая-то часть. Прошло время, ко мне жена с сыном приезжала погостить.

А тут особист, Николай, узнал что мы 200 тонн прячем, пришел к моим евреям и говорит: «Надо его сдать, а на пленных-рабочих немцев будете получать по норме». В штабе командиры мне: «Слушай, Бобриков, тогда сначала смели нам всем по паре мешочков муки скорей! И бери постовых, студебейкер, и сдавай зерно!» А снизу рожь уже попрела, погнила, доски не сухие были. Ну, скорей сдали все. Кончили. И демобилизация вроде подошла – отпускают наши года.

Скорей надо выпить! Получили обмундирование все новенькое, и на вокзал, а там уже милиция и к нам: «Вы что пьяные ходите тут?» Комендант станции: «Так нехай гуляют и едут до дому!» Поезд подходит, а там народу – тех, кто едет по домам с запада, ой-ой! Да мы хоть на проходе! Залезли, гармонь нашли. Нас трое с Самбора сталинградцев. До Львова доехали, там еще нашли выпить и опять ждем поезда. Со Львова в Харьков, потом в Киев, Харьков, и в Сталинград.

А вокзала-то нет – все разбитое, 3-этажное здание. Там у развалин сидят три казачки наши ляпичевские. Подхожу, а они угадали меня: «Ванюшка Петровский! Отслужил? Ой да садись!» Попросились мы на товарняк. Спереди у паровоза там перила есть, достаточно места чтоб сидеть. Доезжаем туда, а день еще, вечереет только. А все уже знали, что я приезжаю, я ж телеграмму дал. А в Петровке у матери все женщины собрались, все попришли ко двору. Я позвонил – дрожки запрягли и 7 км на станцию приходят: «Ванятка!» Взяли водки четверть (3 литра) сели на дрожки и в Петровку.

Гляжу женщины мать ведут – она уже болела, с палочкой – плачет мать. Глядь, а во двор к нам вся Петровка приехала – 150 дворов! Ну, разливай всем!

- Ч.А.- А вы тех двоих казаков встречали после войны?

- Б.И. - Першикова я в Калаче, в поликлинике встретил, поговорили.

Потом сошелся с казачкой кубанской. Она у меня красивая женщина была, но старше меня. Уехали на Кубань! В ПМК Ставропольсельстрой трудился. Я там слесарил.

- Ч.А.- Плен как-то отрицательно сказался на вашей судьбе?

- Б.И. - Нет-нет-нет. Я ж и бригадиром работал, и комбайнером - все на передовой! Премии получал. В двенадцати колхозах, и сеял, и пахал, и косил, все делал! Тут кончили – МТС направляет дальше – 16 лет с комбайна не слазил! Заработал орден Ленина и тогда уехал в Ставропольский край.

Награжден орденом Отечественной войны II степени в честь 40-летия Победы. № наградного документа 87.