Буркин Василий Максимович

Родился я в селе Алешкино - сейчас это Федоровский район Башкирии. 7-го января 1922 года. У нас была обычная крестьянская семья: отец, мать, и пятеро детей: я, Федор, Григорий, Анна и самый младший - Михаил.

Расскажите, пожалуйста, немного о том, как ваша семья жила до войны.

До 1929 года мы были крепкими середняками. Причем, интересно, что мать у нас была из зажиточной семьи кулаков, а отец из очень бедной. Он с десяти лет работал в их семье батраком, и когда вырос, стал у них вроде управляющего. Потому что работящий был, способный и очень честный. И видно так хорошо проявил себя, что отец матери решился выдать свою старшую дочь за батрака. Подарил им дом-пятистенок, лошадь, корову.

Но в 29-м году отец погиб. Я до сих пор помню тот день в начале марта… Утром они с Семеном – маминым братом, поехали километров за двенадцать на мельницу. Когда уезжали, стояла нормальная погода, а кончили молоть, подул крепкий юго-западный ветер и пошел такой плотный снег, что на расстоянии метра ничего не было видно. И получилось что. По пути назад они остановились в большой деревне. Выпили и шурин свалился. А отец у нас был очень сильный мужик, едва ли не самый здоровый на всю округу. Он вынес шурина, положил его на мешки, накрыл тулупом, вернулся в дом за вещами, потом вышли его провожать, а саней нет… По какой-то причине лошадь сама ушла. А буран уже разыгрался не на шутку и его все стали просить: «Максим, не ходи!» Ну а как он бросит шурина? – «Я их догоню!», и ушел. А он ведь после ранения в 1-ю Мировую хромал на одну ногу… Оттуда до нашей деревни дорога километра три шла по лесу, и там еще не так дует. Но за лесом полтора километра так называемый сирт – голое пространство, так там ветер даже снег сдувал.

Мы были дома, слышим стук, смотрим, лошадь зашла в открытые ворота и ждем, что сейчас войдет отец. Она вошла, а на ней только сбруя и оглобли, но ни саней, ни отца… Как потом оказалось, в одном месте сани ударились, опрокинулись в природную воронку, но лошадь вырвала оглобли и сама пришла домой. Она у нас была редкая умница, в любую погоду могла найти дорогу домой. Мама только и сказала: «Значит, случилась беда» и заплакала… Собрались соседские мужики, но поиски смогли начать только с утра. И что вы думаете? Семена, нашли под вечер, но живого, а отца нигде нет… И только к вечеру, один из мужиков, случайно нашел его за своей ригой… Но это было чуть в стороне и как он туда попал, непонятно. Наверное, сбился с дороги в этом буране и немного отклонился в сторону. Но факт тот, что до нашего дома он не дошел совсем ничего, а до крайнего всего метров пятьдесят… Видно присел передохнуть, притулился и заснул… Привезли его, весь красный, прямо не верилось, что неживой…

И вот как остались без отца, в один момент стали нищими… К матери пришла одна сволочь: «Давай будем сожительствовать!» Но она отказала: «Федор Христофорович, ты, что такое предлагаешь?!» А тогда ведь друг на друга капали, будь здоров, так он наклепал сборщикам зерна, что, мол, у нас есть излишки. Но у нас сосед был очень хороший человек, и когда он утром зашел, и мать ему рассказала, так и так, то он сразу понял, что будет. Зерна у нас оставалось мешка три-четыре, так он их в сарае закопал. А через день приходят двое: «У нас есть данные, что у вас остались излишки зерна. Их необходимо сдать государству!» Пошли смотреть, но увидели, что запасы у нас совсем небольшие, переглянулись меж собой, улыбнулись, ничего не сказали и ушли.

А родственники по маминой линии не помогали?

В том-то и дело, что нет. Помню, как однажды мы с мамой пошли к ее родной сестре, которая была замужем за сыном кулака. Попросили немного зерна, так она ни грамма не дала… Конечно, потом мама с ней почти не общалась. Они разные были люди. Мама настоящий человек, а те… Так что пришлось очень тяжело. Я, например, одно время даже ходил по деревням и собирал кто, что подаст... Ведь годы выдались голодные. Но тогда если корова была, значит все, можно жить. А так люди чего только не ели. Собирали всякие коренья, терли, готовили лепешки, но бывало, что и травились. Но мы коренья не ели, зато всю липу съели. Продержались на липовых лепешках с молоком и как-то выжили.

Потом организовали колхоз, но поначалу и в нем плохо было. Ведь самыми первыми объединились только бедные, лошадей мало, а без них много не наработаешь. Так поначалу даже на коровах пахали и бороновали… И только потом у нас появился один «форзончик» - маленький американский трактор. С ним, конечно, стало уже полегче. А потом появилось еще техника, и зажили все лучше и лучше. Зерна, которое нам полагалось на трудодни, привозили и прямо во дворе сваливали.

Сколько вы классов окончили?

В 1931 году в Алешкино пошел в 1-й класс, но проучился всего два года. Потому что мама мне потом сказала: «Знаешь, Вася, одна я вас не прокормлю…» Так что дневную школу я бросил и с девяти лет стал работать в колхозе. Вначале перевозил на телегах зерно, а чуть подрос, стал пахать. Целый день за плугом ходишь и ходишь… Идешь ведь по борозде, на лапти налипает сырая земля, и даже просто идти очень тяжело. Но в сельском хозяйстве легкой работы не бывает… Поначалу, когда никакой техники не было, все вручную приходилось делать: и сеяли, и молотили, и все что хочешь. А как появились тракторы, вначале стал плугарем. Потом окончил курсы и четыре года работал трактористом. Но как-то заводил трактор ручкой, и меня сильно ударило, выбило руку и пришлось стать учетчиком в тракторной бригаде. Мерил сколько земли вспахано, засеяно, обработано.

Но уже в Семеновке, куда мы переехали вслед за маминым братом, открыли вечернюю школу – «ликбез», и я туда три года ходил вместе со стариками. Поэтому я всегда говорю, что у меня два класса и три коридора… Но я был способный и развитый не по годам. Уже пацаном сам делал балалайки, гитары, мандолины, велосипеды, все умел делать.

Справка о ранении

Как вы узнали о начале войны?

Мы уже все понимали, что пахнет керосином… У нас в деревне было два деда Семена, они получали разные газеты и журналы, и нам рассказывали, что вот-вот начнется… Но как узнал, точно не помню. Дома, наверное, был.

И всех кто постарше, призвали в первые же дни. Из нашей Семеновки потом мало кто вернулся, да и те калеки… А меня забрали только 14 июля – на 22-й день войны. Колхоз выделил жеребца, прекрасную коляску, и мы с мамой и двумя братьями поехали в Стерлитамак. На вокзале обнялись, поцеловались и все…

Приехали в Уфу, а там тысячи людей. Кто на гармошке играет, кто плачет, кто поет, танцует, пьет, все что хочешь. Время от времени вызывают по списку, построили и вперед. Где-то неделю там пробыл, наконец, меня вызвали, и смотрю, нас строит офицер в морской форме, но даже и не подумал ничего. И нашу группу человек из шестидесяти увезли во Владивосток. Помню, ночью высадили из вагона, и повели пешком через весь город. Запомнилось, что кругом дымища, углем воняет. Привели в палаточный городок, который стоял прямо на берегу бухты №2. Сводили в баню. На днях ходил стричься, и вдруг подумал, что ровно семьдесят один год назад меня постригли под машинку… Выдали новую солдатскую форму, сапоги, и только после этого повели на медкомиссию.

А потом нас посадили на корабль и отправили в Советскую Гавань. Запомнилось, что с нами ехала группа девушек, все медики-лейтенанты, так они всю дорогу нас веселили. Пели, танцевали, смеялись.

Доплыли, выгрузились, но вместо карантина нас сунули кого куда, а меня включили в бригаду и отправили на лесоповал. Ведь там же по всему берегу строили укрепления, и требовалось очень много леса. Три бригады работало: 1-я пилит и очищает, 2-я разделяет, а мы пилили тес. Меня назначили верхним пилильщиком. Внизу ведь должен маленький работать, а я в отца пошел, здоровый был - 1,80 ростом и 85 килограммов. За ремень любого брал и поднимал на вытянутую руку. И очень быстро я всему научился и стал отличным пильщиком, даже награждали меня.

Но проработали там недолго и вскоре нас вернули в Совгавань и меня направили служить в артиллерийский расчет на катер береговой обороны. Ходили в море, пока все бухты вокруг не покрылось льдом. А как море замерзло, нас отправили охранять территорию аэродрома, который переоборудовали заключенные. Но не в конвой, а в охранную группу.

С мамой и братьями

А уже оттуда меня перебросили на другой берег Татарского пролива. Там стояла 695-я отдельная зенитно-артиллерийская батарея, в которой я прослужил до декабря 42-го. Вначале включили в 1-й расчет, и в нем я прошел путь от подносчика до наводчика. Потом перевели в дальномерщики, а оттуда назначили пулеметчиком на счетверенную установку пулемета «максим». Но вначале у нас на четыре 76-милимитровые зенитки был всего один тягач, и когда получили еще три, меня как бывшего тракториста перевели на один из них. И уже из командирского расчета меня в конце декабря отправили на фронт. Так-то, конечно, меня бы никто с батареи не отпустил, потому что я считался лучшим из лучших. Но там получилось также некрасиво, как и с Чечней. Стариков в тылу держали, а в пекло совали молодняк… Поэтому вышел приказ, независимо от того, кто ты, молодых оставлять, а всех стариков собрать подчистую.

Набрали группу, поставили на лыжи, и до Ванино 60 километров по горам, по долам, то подъем, то спуск… А в Ванино посадили на ужасно дряхлый корабль. Причем в трюм, прямо на уголь, на брезент… Тут я прямо скажу, был и удивлен и обижен. Ведь до этого в армии все везде было организовано отлично, и кормежка в том числе. Особенно там, где мы пилили лес. Но там вокруг рыболовные артели, так что рыбы мы наелись вдоволь. До сих пор помню, какая там вкуснейшая селедка была, жирная. И на батарее хорошо кормили. А перед едой всем наливали по кружке пихтового настоя. И дисциплина везде была отличная. За всю свою службу я и понятия не имел, что такое дедовщина. Совсем не было этой дряни, все было по-человечески. Ведь мне на лесоповале платили деньги, я даже маме отправлял, но чтобы хоть кто-то посмел их у меня отобрать…

Приплыли во Владивосток вышли, построились, чтобы идти, и не поймем, то ли мы спим, то ли что, в какой-то прострации были. Друг друга поддерживали, чтобы не упасть на ходу.

Поселили в каких-то двухэтажных бараках, а в них нары в четыре яруса, и расстояние между ними совсем небольшое, даже нормально сидеть было нельзя. Только скрючившись. Какое-то время пробыли там, но никаких занятий, ничего, только зарядка. Да и питание было паршивое.

Наконец погрузили в пульманы и двинули на запад. Но в пути мы попали в большую аварию. Наш состав тащили два паровоза и на станции Тайга они остановились, чтобы набрать воды. И тут, то ли халатность, то ли диверсия, не знаю, но сзади в нас врезался литерный эшелон, груженый техникой… Девять задних вагонов всмятку и все кто в них ехали, погибли… Ведь удар страшный, к тому же все перевернулось, в том числе и буржуйки. Начались пожары…

Целые сутки там простояли, откуда-то пригнали танки, они стали все это растаскивать… Потом подогнали вагон, и мы в него погрузили то, что осталось от сгоревших ребят… После этого я несколько месяцев не мог есть мясо, меня буквально преследовал этот приторно сладкий запах…

Привезли в Сызрань и включили в состав 11-й учебной Бригады. Меня зачислили курсантом в 5-й полк, 20-я пулеметная рота. Вот тут уже пошла напряженная учеба, но зато питание было просто отвратное. Никогда не забуду тот гороховый суп. В тарелке болтается всего одна горошина, и куда хочешь гоняй ее… Помню, я старался, чтобы с первым блюдом съесть как можно меньше хлеба, чтобы оставить его на второе. Считал, что вроде так сытнее и больше заполнил желудок.

Многие ветераны признаются, что в запасных полках бывали случаи, когда новобранцы умирали от голода.

У нас такого я не помню, а может, просто не знаю. Но при нас туда привезли целый полк кавказцев, то ли грузин, то ли азербайджанцев. Так вот они голод переносили очень тяжело, и с голодухи даже по помойкам шастали и собирали рыбные головы.

Зато боевая учеба была очень напряженной. Каждый божий день ходили на стрельбище за пять километров и там стреляли не жалея патронов. Но ведь пулеметы приходилось таскать на себе… Вообще, изучали все вооружение вплоть до 82-мм минометов, хотя у нас, конечно, упор делался на «максим». Ну, я-то его до этого на батарее изучил отлично, поэтому меня назначили командиром отделения, а при выпуске присвоили звание старшего сержанта. В общем, пробыли там март, апрель, май и в конце июня нас отправили на фронт.

А по дороге бомбили на каждой остановке… На станцию подъедем, то санитарный поезд разбомбили, то еще какой-то… Через Дон переправились на паромчиках, а оттуда пошли уже пешком. Если пасмурный день, то идем. А нет, так только ночью. Добрались до Северского Донца, и уже там нас стали распределять кого куда, и меня определили в 76-й Гвардейский стрелковый полк 27-й Гвардейской дивизии. Предварительно мне сказали, что назначат командиром минометного расчета, но пришел в полк, а там вообще минометчиков нет. И тогда меня включили в только что сформированную группу разведчиков-наблюдателей. Уже вовсю готовилось наступление, и мы должны были усиленно следить за немецким передним краем.

Справка о ранении

Оборона проходила по дубовому лесу. У нас в Башкирии дуба тоже много, но там был чисто дубовый лес, причем, просто толстенные стволы. А все пространство перед нами было сплошь в разбитых танках. Так ночью мы пробирались в один из танков, и потом целый день наблюдали за немецкими позициями. А как вернешься, идешь в штаб и наносишь на карту, все что заметил. Числился во 2-м батальоне, но можно сказать, что был при штабе полка.

Свои первые впечатления на фронте помните?

Страшно… В первое время на передовой боишься каждого шороха, каждой тени, а каждому свисту пули кланяешься. Но это все быстро проходит и больше мне запомнилось другое. После разгрома под Сталинградом немцы для себя видно уже все поняли и, отступая, вели себя просто по варварски. Ничего после себя не оставляли, ни одного села, ни одного дома. Абсолютно все сжигали… Мне пришлось пройти от Северского Донца и до Днепра, и на всем нашем пути я не видел ни одного целого села или деревни! Все было сожжено, одни трубы стояли… Даже сады вырубали и сжигали… Ни одной железной дороги целой, все шпалы переломаны… Но в этом полку я прослужил недолго. С середины июля по 23-го августа, когда меня ранило.

13-го августа началась Донбасская операция, и вначале в наступление на правом фланге пошли 1-я Гвардейская и 6-я Армии. Но дела шли туго, они почти не продвигались, и после этого пошла в наступление наша 8-я Гвардейская.

Вначале все было хорошо. «Катюши» там все смешали с землей, но как подошли ко 2-й линии обороны, тоже остановились. Немцы страшно лупят из «ванюш» и всего чего хочешь, так что дело – кляп… Нет, мы каждый день продвигались вперед, но совсем понемногу. И особенно мне запомнилось 22-е августа, потому что в тот день я должен был погибнуть как минимум три раза.

Мы оказались у какой-то лесопосадки, причем, очень густая такая. Перешли ее, а там такой подъемчик и поле с кукурузой выше человеческого роста. А жара невыносимая, гимнастерка колом стоит, все мокрое, и ни о каком нормальном питании и разговора, конечно, не шло. Даже с водой было плохо. Но украинцы в кукурузе сажали тыкву, так ее долбанешь, мякоть пососешь – выплюнешь, вроде как попил.

И в этой кукурузе я вдруг наткнулся на портрет Гитлера. Надо же так попасть… Смотрю в удивлении, а он вроде как прямо на меня смотрит. И решил со злости его ударить, все-таки это он олицетворение зла и всех наших бед. Ударил прикладом по роже, но у ППШ ведь пружинка слабенькая, произошел выстрел, и пуля просвистела у моего виска… Да, думаю…

Второй момент. За этим кукурузным полем оказался заброшенный колхозный сад, вокруг которого немцы натянули проволочное заграждение. А по краю сада и кукурузы стоит какая-то непонятная башня. Насколько я понял обшитая досками темно-желтого цвета, и ни амбразур, ничего. Тут подошел один наш танк и встал рядом со мной. Вдруг в башне открывается люк, и я услышал выстрел и характерный звук, когда летит болвашка – вшу-шу-шу-шух … и прямо под срез башни, и ее как ножом срезало… Но если бы я оказался с левой стороны, тоже бы погиб, а так оказался справа и остался жив…

Буркин Василий Максимович, 1940 год

Тут в башне открылся люк еще выше и оттуда стал строчить станковый пулемет. Уже потом я видел, что от этой башни шла полоса, то ли траву специально скосили, то ли ее пулями так срезало… Тут нам команда – «Отойти к посадке!», ведь единственный танк потеряли. Да и людей уже почти не осталось. Ведь еще до начала наступления в том дубовом лесу, мы каждый день кого-то теряли: или ранен или убит… Потому что немцы просто засыпали нас минами. Даже поесть не давали спокойно. Мы еще возмущались: «Ну, хотя бы в обеденный перерыв перестал стрелять!» А уж когда пошли в наступление…

Отошли и по посадке двинули вниз. А там лес и котловинка. Начальство стало решать, что делать, а тут самолет и как начал по нам шарашить… Да еще из башни артиллерия стала лупить. Вот тут меня и контузило маленько, и случился третий эпизод. Свою ложку я сгибал и носил в нагрудном кармане, на манер авторучки. И представьте, маленький осколочек ударился в нее и застрял…

Попрятались кто где, и решили там же окопаться и переночевать. Отрыл себе неглубокую траншейку, залег в нее. С одной стороны положил автомат, а с другой немецкую винтовку. Ведь в наши ППШ только чуть песок в затвор попадет, все, он ни черта не работает. Поэтому в каждом отделении на всякий случай держали немецкую винтовку. В общем, голову я спрятал, а ноги подогнул, и конечно, сразу мертвецки уснул.

И уже под утро сквозь сон слышу, что земля подо мной прямо колышется. Слышу, но сил проснуться и открыть глаза, просто нет. Оказывается, в это время к нам на подмогу подогнали несколько танков, и один из них наехал прямо на мой окопчик. То ли кто-то так подшутил, то ли танкисты ни черта не видели. В общем, меня сразу обсыпало землей, и как гром прошел я стал подниматься. Осмотрелся, понял, что танк надо мной проехал, винтовку раздавил, но я опять остался живой. Наверное, это можно считать четвертым моментом за день…

А утром мне дали двух солдат, сапера и поставили новую задачу - узнать, где теперь их хвост, и где смогут пройти танки. Пошли, но мы уже знали, что ночью немцы отошли и башню бросили. А за этим заброшенным садом находилась большая деревня, Каменка что ли, и мы решили, что немцы ушли в ту сторону. Идем, высматриваем все кругом, и вдруг с той стороны из кустов выезжают три немецкие танкетки, покрашенные точно под зебр. Развернулись, и открыли огонь по нам из пулеметов. Одного ранило в правую ногу, а я получил пулю в левую голень. Правда, кость не задела, только икру пробила. Обстреляли нас, и сразу развернулись и укатили, хотя нас четыре мужика, а их три железяки. Все же, наверное, это их разведка была.

Палки себе заделали и пошли назад. Доложились. Нужно добираться в медсанбат, а даже где его искать непонятно. Потом все-таки нашли какой-то санбат, а нас не принимают: «Вы не нашей части!» Но все-таки приняли, перевязали и суток через двое перевезли в Купянск. Там, в госпитале легкораненых №1792 я лечился чуть больше месяца, до 24-го сентября.

А после ГЛР я попал в 81-й Гвардейский полк 25-й что ли Гвардейской дивизии и меня сразу назначили заместителем командира пулеметного взвода во 2-й роте. Выдали три пулемета вместо четырех и приказали переправиться на правый берег Днепра, где на плацдарме уже находились две роты. Это было где-то в районе Днепропетровска.

Нашли на берегу плоскодонки, погрузили в них пулеметы и рано утром стали переправляться. А закон такой – командир всегда идет впереди, а его заместитель позади, поэтому первой пошла лодка командира взвода. Но видимо неправильно рассчитали. Только их лодка вышла на открытое место, а тут сразу самолеты и пиздец… Тогда мы свои лодки подтянули выше по течению, чтобы от лощины переправиться сразу к дороге ведущей на Кировоград.

Переправились благополучно и от балки поднялись к кукурузному полю. А там интересное место – площадка между правым и левым крылом и лощина заросшая мелколесьем. И получилось, что одна рота слева, вторая справа, а между ними мы. Два оставшихся пулемета я расположил на перекрестке двух дорог, тем самым мы их обе перекрыли наглухо, поэтому немцы нас постоянно обстреливали и бомбили. Фуговали нас каждый божий день. То с одной стороны, то с другой постоянно появлялись немецкие мотоциклисты, но мы их косили беспощадно. Правда, кроме пехоты нас никто не атаковал.

А то ли 16-го, то ли 17-го октября часов в двенадцать ночи я пошел спать. Заснул, и чувствую, что земля дрожит. Встал, но вначале не понял в чем дело. Потом присмотрелся, вижу, со стороны Кривого Рога к перекрестку подходят три тяжелых немецких танка. Идут очень близко, вплотную друг за другом. А пехотинцы сволочи, сбежали из окопов кто вправо, кто влево, и что тут делать, думай сам, товарищ старший сержант. Подобрался к ним метров на двадцать и заметил, что у переднего танка чуть приоткрыт люк водителя и оттуда пробивается свет. А рядом с танком шел проводник в штатском, и я решил вывести его из строя. Но стрелять нельзя, тогда они нашей площадке сразу капут устроят. Бросил вначале противотанковую гранату, а за ней обычную. И танки также друг за дружкой, не разворачиваясь, сразу ушли назад. А этот проводник остался там лежать… Вот за это меня наградили медалью «За отвагу».

Справка о ранении

В интернете на сайте www.podvig-naroda.ru я нашел выдержку из наградного листа, по которому вас наградили медалью «За отвагу»: «… за то, что тов.Буркин в рядах полка на правом берегу Днепра при отражении контратаки противника в бою у деревни Войсковое 2.10.43 г. из своего личного оружия уничтожил пять гитлеровских солдат».

Ну, не знаю, это был совсем другой эпизод. Да это и неважно. В общем, на этом разъезде я пробыл три недели, с 28-го сентября, по 18-е октября, и каждый день немец атаковал. Но может быть, еще пострашнее их атак, на этом плацдарме было другое. Красных вшей там развелось столько, миллионы…

А 18-го октября меня ранило. К этому времени немцев выбили из Запорожья, и, озверев, они день и ночь перли на нас. В тот день они под обед предприняли сильную контратаку с левого фланга, и частично захватили наши передние траншеи. Это было опасно тем, что оттуда они по мелколесью могли подобраться и к нашей площадке. Мне приказали сдать пулеметы, и явиться на берег. Там со всех трех рот собрали ударную группу и поставили приказ – «любой ценой выбить немцев!»

Вплотную подобрались к ним, стали забрасывать уймой гранат, а потом сразу ринулись за ними. И когда стали выбивать немцев из траншей, то в одном месте я остался один. И получилось что. Там было разветвление, и вдруг, вижу, что из хода сообщения, что ведет направо, торчит кончик ствола немецкого автомата. Встречает меня фриц… Что делать? Бросить гранату – можно задеть своих. А стрелять неудобно. Я же правша и стрелять с правой руки за правый угол неудобно. Тогда я схватил его левой рукой за дуло, но он гадюка дернул и успел выстрелить, и одна пуля пробила мне кисть у основания среднего пальца. Но тут уже я сразу в него из автомата…

Молодой, старый?

Да разве там было время смотреть кто какой?.. Небритый такой, весь заросший, даже не определишь какого возраста.

А вообще вам много немцев пришлось убить?

Ну, сами представьте, если три недели буквально каждый день немцы лезли на нас, то слева, то справа, а я пулеметчик. Причем, отличный пулеметчик. Конечно, много убил, но разве считал?.. И в 76-м полку приходилось убивать. Ведь когда первую траншею занимали, то там что хочешь было… Вот тогда я, кстати, вспомнил добрым словом капитана Богомолова – командира нашей зенитной батареи на Дальнем Востоке. Это был зверь! Как же он нас гонял... Вот зачем, спрашивается, артиллеристу штыковой бой, а он придумал, чтобы каждый день с утра у нас было пятнадцать минут занятий по штыковому бою. И потом мне на фронте это очень пригодилось.

Буркин Василий Максимович

Переживали по этому поводу?

Мил человек, на войне закон простой – если не ты его, то он тебя… А ведь я хоть и деревенский был, но поверите ли, дома ни котят не мог топить, ни даже курицу не мог убить. «Мама, я не могу!» И презираю тех, кто убивает и мучает животных. Но получалось, что скотину жалел, а людей убивал… Даже в плен я принципиально не брал… Но это война, тут на жалости не выиграешь… Война есть война. Сегодня ты живой, а завтра нет…

Так что вот так получилось, что траншеи мы освободили, но меня ранило. Переправился на тот берег и опять попал в тот же самый ГЛР №1792. К концу ноября вылечился и нашу маршевую роту погнали на север, до самого Киева. Там формировалась 394-я дивизия, и я попал в разведку 810-го полка. Расспросили, где воевал, посмотрели, что я крепкий, наверное, поэтому и выбрали. Но и там я провоевал недолго, потому что меня опять ранило.

24-го декабря началась Житомирско-Бердичевская операция, но наша дивизия находилась на левом крыле, которое должно было пойти в наступление только на следующий день. И, по всей видимости, командованию захотелось получить свежие данные о противнике, потому что нам отдали приказ - провести поиск и захватить контрольного «языка». Но получился не поиск, а разведка боем…

Это было в ночь с 24-го на 25-е декабря. И что получилось… Стали готовить нашу группу – одиннадцать человек. Старшина выдал всем новые черные телогрейки и ватные брюки. То их не было, а тут вдруг выдали. Но ведь когда они совсем новые и неразношенные – это тяжелая штука. В таком деле к каждой вещичке нужно привычку иметь, а тут еще гранат надавали, ножи, фляжка, запасные диски, в общем, тяжело нагрузили. К тому же выдали белые маскировочные комбинезоны, вот они-то нас и продали. Потому что в том месте, где мы поползли, снега почти не было, а лишь прошлогодняя трава.

Василий Буркин, Виктор Гавриленко и Марченко Григорий. (Козельск. 23.02.45)

А в тот же день старшина получил на всю роту огромный рулон материала на портянки, и часть его обменял в ближайшей деревне на самогонку. Вообще, сколько я служил, везде старшины были разные. Попадались добрые и хорошие, как, например, Агеев в нашей зенитной батарее. Это был сметанка-человек, я его никогда не забуду. А попадались и сволочные, хитрожопые и гадкие. И тот старшина перед поиском устроил нам ужин, а для поднятия духа выставил четверть самогона. Но разве можно перед опаснейшим заданием пить?! Сам я дисциплинированный человек и в солдатское время никогда не пил. Вообще, ненавижу, когда в армии пьют. Когда солдаты пьют, когда милиция пьет - это беда! Поэтому ненавижу когда сейчас в фильмах показывают, что в милиции на работе жрут водку… Какой же он работник, это - свинья! Поэтому и в Чечне так получилось, жрали спирт и гнали людей на убой… В общем, многие, ребята, конечно, выпили, и порядочно.

Наконец в 23-00 поползли к немецким траншеям. Но когда уже оставалось сделать последний бросок, немцы нас заметили и открыли просто шквальный огонь. Но и по немцам стали бить с нашей стороны и мы оказались меж двух огней… В какой-то момент я обернулся и увидел, что в своих белых маскхалатах мы лежим словно белые зайчики на сером фоне… Все как на ладони… Недалеко от меня лежал командир группы - лейтенант, но он почти сразу получил пулю в лоб… Наконец с нашей стороны дали ракеты, и я приказал отступать. Но те, кто выпили, встали, побежали и, конечно, по ним били в первую очередь…

И тут меня ранило в левое плечо. Помню, сильный удар, треск, смотрю, вата торчит – значит, разрывная пуля… И сразу мне стало дурно, начало тошнить. С трудом потихонечку развернулся на животе, и пополз. Но когда рука вообще онемела, я просто встал и пошел вперед. Кругом пули свистят, мины рвутся, а я иду… Но метров за сто до наших траншей я совсем обессилел, упал и стал терять сознание. Смутно помню, как меня волокли в траншею

А утром откуда-то пригнали лошадь, и нас четверых оставшихся в живых, положили в сани и в медсанбат. Помню, одному пуля попала в позвоночник, считай это не раненый, а казненный человек…

Вначале меня думали лечить на месте, но рана загноилась, началось заражение, и меня отправили в глубокий тыл. Представьте себе, месяц и четыре дня мы ехали в санитарном поезде. Вонища, шум, крик, нормального питания нет… Сестер и нянечек очень мало, поэтому ходячим раненым приходилось помогать лежачим. В общем, тяжелая получилась дорога…

Буркин В.М. (г.Новосибирск. декабрь 1944 г.)

Наконец 3-го февраля прибыли в городок Марьинск, что в Кемеровской области. Привезли в эвакогоспиталь №1230, а там прекрасные условия: 4-этажный корпус, все чисто, уютно. Нас отмыли, каждому выделили отдельную койку с чистым бельем - после фронта это казалось сказкой… И особенно запомнилось, что когда после санобработки меня поставили на больничные весы, то я весил всего 50 килограммов… Вот что значит война…

В госпитале все было хорошо: и лечение, и уход, и питание, да и скучать нам не давали. Чуть ли не ежедневно навещали шефские группы, так что день выписки настал незаметно. К концу марта меня полностью вылечили, и медкомиссия вынесла такой вердикт - «Годен к строевой. Заслуживает направления в военное училище». С такой справкой я прибыл в штаб Сибирского Военного Округа в Новосибирске, а уже оттуда меня направили в один из военных городков на курсы младших лейтенантов.

Но проучился там всего две недели, как меня и еще двух ребят, отправили в подшефный совхоз. Как бывшие трактористы мы должны были помочь в ремонте неисправных тракторов. Осмотрели их, подумали и решили, что из всех неисправных предварительно соберем два гусеничных и колесных. В помощь нам выделили четырех девушек, четырех подростков и вперед. Работали без выходных и, что называется, от зари до зари, ведь нужно было все разобрать, перебрать, заново собрать, а параллельно еще и обучать наших помошников. Но с задачей мы справились успешно, потом руководство и партком совхоза даже выразили нам благодарность. Жили там хорошо, но что мне особенно запомнилось, так это мытье в бане. В поселке была одна совхозная баня, в которой раз в неделю мылись все вместе: мужчины, женщины и даже дети… Честно говоря, нам это показалось странным и непривычным, но потом мы привыкли и спокойно мылись вместе со всеми.

В середине мая вернулись в училище, но поначалу пришлось тяжело. Ведь после вольной и веселой жизни в совхозе опять окунулись в армейскую жизнь с ее жесткой дисциплиной. Но зато учиться было интересно. Учебный процесс был очень насыщенный, но многое мы уже знали, потому что половина курсантов была из числа фронтовиков. Но вот, например, занятия по топографии и тактике были для меня в новинку, поэтому изучал их с особым интересом.

На все лето нас вывезли в Юргинские лагеря, где помимо теории масштабные оперативно-тактические учения, с условиями максимально приближенными к боевым. В них участвовали многие части округа, танки, артиллерия, саперные подразделения, так что эти учения я запомнил на всю свою жизнь.

Но и когда вернулись в казармы, то много времени проводили на полевых занятиях. Вот тут пришлось ох как несладко. Ведь с утра до вечера проводили в чистом поле: снег, мороз, ветер, пронизывающий до костей, а на нас только летнее обмундирование да шапки-ушанки…

Еще запомнилось, что когда в Новосибирск с фронта приезжал знаменитый летчик Александр Покрышкин, то наш курс участвовал в торжественной встрече. И в параде участвовали и в почетном карауле стояли. Правда, далось нам это непросто. Ведь стоял 40-градусный мороз, а мы, готовясь к его встрече, целыми днями занимались на улице в сапогах. Так что именно тогда я себе ноги испортил и с тех пор мучаюсь с ними.

Буркин Василий Максимович

В конце декабря сдали все экзамены, получили звания младших лейтенантов и в начале января нас отправили на фронт. Прибыли в Москву на Казанский вокзал и там наш эшелон загнали в тупик. Переночевали, а утром команда «Построиться!» Оказывается, приехал какой-то полковник, который обратился ко всем: «Кто был ранен три раза и больше, три шага вперед!» Человек восемьдесят нас вышло, а остальным скомандовали: «Кругом! В вагоны шагом марш!» А нам зачитали приказ: «Тех, кто был ранен три раза и более, на фронт не отправлять, а использовать в тыловых подразделениях по роду войск!»

Нашу группу отправили в Наро-Фоминск и целый месяц мы там прожили как вольные казаки. Совершенно ничем не занимались, болтались без дела, поэтому каждое утро садились на электричку и в Москву. Но потом стали приезжать покупатели, и меня направили служить в Козельск. Там в 43-м запасном полку я служил командиром учебного взвода.

Служба в полку чем-то запомнилась?

Служба как служба, правда, меня еще на собеседовании предупредили: «Учти, личный состав у нас тяжелый. Все призваны с Западной Украины. Не один год провели в оккупации и многие из них настроены против социалистического строя». Но особенно запомнился один набор.

Среди них оказалось много баптистов что ли, которым по вере категорически нельзя брать в руки оружие. И когда мы, допустим, учились разбирать винтовку, то они ни в какую. Как ни уговаривай, как ни стращай, они даже не прикоснутся. Был даже такой случай, что одному повесили на шею винтовку, так он упал на землю и начал кататься, бить себя, чтобы винтовка с него слетела… Утром на физзарядку их тоже нельзя – время молитвы. Так что намучились с ними изрядно. Но чем история с ними закончилось, не помню. Вроде всех от нас куда-то перевели.

Как узнали о Победе?

Там заранее все знали и ждали со дня на день. А как узнали, устроили митинг, праздничный обед, всем выдали по сто граммов. Радовались и плакали…

Какие у вас фронтовые награды?

Медаль «За отвагу» и орден «Отечественной войны». Но за что я его получил, даже не знаю. За все вместе, наверное. Меня и в 76-м полку наверняка должны были наградить, но с ранеными ведь так, отправили и забыли. И так со многими. Это те, кто в штабе сидят, все выгребали, а те, кто трудились, кто кровь проливали… Недаром в народе есть такая поговорка – «тем кто пашет, тому ни хера не машет…» Оно и сейчас также и всегда так будет...

Какое у вас отношение к Сталину?

Нормальное. Я не говорю, что он безгрешен и не совершал ошибок, но уж слишком много лжи сейчас в его адрес. Вот про репрессии, например. Ведь когда я работал следователем, то ко мне же много раз обращались люди – «Он не виноват! Разберитесь, пожалуйста!» И за некоторые дела я все же брался, но когда вникал, как следует, то понимал, что они врут. Что человек виноват! Конечно, ошибки были, этого никто и не отрицает. К тому же учтите, что он кавказец, а это совершенно особая натура. Но в целом он много чего хорошего сделал, поэтому я бы сказал ему спасибо! А как он вел себя на переговорах с Черчиллем и Рузвельтом?! Ведь он у них в дураках никогда не был, наоборот, это он у них был первым лицом.

Но в последнее время много говорят и пишут, что это «благодаря» выстроенной им системе, мы воевали с неоправданно высокими потерями.

Если сесть и начать придирчиво разбираться, то уверяю вас, что буквально в каждом подразделении можно найти эпизоды, когда неправильно использовали живую силу. Да, ошибок навалом было, порой людей, как табун вперед гнали… Но разве я тогда что-то понимал в этом?..

Многие ветераны винят в этих неоправданных потерях командиров частей разного уровня. Вот вам, например, какие командиры и политработники попадались на фронте?

Разные, и хорошие и плохие. Но они ведь такие же люди, как и везде, поэтому и офицеры тоже разные бывают. Помню, что когда в январе 45-го мы из училища отправились на фронт, то меня неприятно поразило, сколько же среди нас всякой дряни и случайных людей. Казалось бы, не солдатня какая, а офицеры только что окончившие училище. Стало быть, люди прошли какой-то отбор, получили какое-никакое образование и воспитание. Так нет же, многие на остановках выбегали на базарчики, и чтобы не платить прямо вырывали у старушек из рук, те нехитрые продукты, которыми они торговали. А из нашего вагона двое также вышли на базар, и сорвали с плеча у старика котомку. Думали, там продукты, а в ней оказались только несколько пар новых лаптей… Но их там же арестовали, и дальше с нами они не поехали. Причем, что самое обидное и непонятное, в этом не было никакой необходимости. Нас ведь в дороге кормили отлично. Каждый день, например, эшелон останавливался на какой-то станции и всех вели в столовую на горячий обед. Поэтому нужно понимать, что народ у нас разный, что природа у всех разная и против этого не попрешь. Например, когда я учился в 5-м запасном полку, произошел один поганый случай. Я такой пакости больше нигде и никогда не встречал.

Там служил один капитан, то ли грузин, то ли азербайджанец, не помню уже. И как-то меня назначили помошником дежурного по полку, а он был дежурным офицером. И обычно, если ночью все спокойно, так прямо на пол бросали матрас и ложились покемарить. В тот раз я также лег, и вдруг он ложится рядом, штаны снял, и подсовывает мне свою задницу… Мол, сначала ты меня, а потом я тебя… Но я тут же пошел и написал рапорт, и уже с утра его не было и больше мы его не видели. Так что люди попадались разные, но это не значит, что по каким-то уродам нужно судить о многих.

Вы можете сказать, что чью-то гибель на фронте переживали тяжелее всего?

Если знакомый погибает, то, конечно, переживаешь. Но в наступлении просто некогда переживать, ты идешь вперед, вперед, вперед… Поймите, там события настолько быстро перекрываются одно другим, что на переживания просто нет времени. Но все-таки была одна потеря, которую я переживал очень тяжело.

Когда я служил в запасном полку в Козельске, то там у нас был просто замечательный замполит. Душа-человек, любимец всего города. И летом 45-го, когда стала поспевать земляника, большой компанией мы выехали на пикник. Приехали на лоно природы в красивое место, пообедали, выпили по рюмочке, а потом разошлись с корзиночками собирать ягоды. И замполит тоже пошел с женой, но видимо судьба такая… В одном месте он нашел немецкую гранату с длинной ручкой, и черт его дернул тронуть ее. Взрыв и ему разворотило живот… Вот тут мы все переживали по настоящему, прямо сердце болело… Ведь если стоящая потеря, то с этим еще как-то можно смириться, без потерь война не бывает, но здесь… Совершенно не нужная потеря в ненужном месте…

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Когда война кончилась, стало, конечно, полегче. Продолжал служить, но части постоянно расформировывались, постоянно приходилось переезжать с места на место. Вся эта чехарда мне порядком осточертела, к тому же я не был дома шесть лет, поэтому решил уйти из армии.

Буркин Василий Максимович

В конце 46-го демобилизовался. Еле-еле доехал домой, везде все битком. Приходилось ехать то в тамбуре, то на сцепке между вагонами. Приехал, а братья уже дома. Их хоть и призвали позже меня, но домой они вернулись раньше. Федора тяжело ранило в Сталинграде, у него рука так кривая и осталась. А Грише на Курской дуге, то ли пуля, то ли осколок пробил щеку, небо, в общем, тоже комиссовали по ранению.

Отдохнул немного дома, но девушки нет, прилепиться не к кому. А до войны я четыре года дружил с одной девушкой из соседней Соколовки. Мама и дядя прямо заставляли меня на ней жениться, но я не хотел. Хотя эта Катерина была очень красивая, хорошая, русская, сам-то я мордвин. Но я не хотел, потому что насмотрелся, как жены ребят, что ушли в армию, ходили и блядовали с нами же, с пацанами. Сказал матери, что если хочет, пусть ждет, а вернусь из армии – сразу поженимся. Эти слова до нее дошли, и она быстренько вышла замуж за парня, который только-только вернулся из армии. Но буквально неделю прожили, тут война, его сразу на фронт и вскоре там погиб… А она родила сына, но потом вышла замуж за моего же учителя и родила от него двенадцать детишек и сошла с ума…

В общем, подумал и решил уехать: «Мама, прости, я хочу уехать куда-нибудь в город!» Но сунулся за паспортом - не дают. Это в руководстве района решили никого не отпускать. Но мой брат работал в собесе и только благодаря его связям, мне его все-таки выдали.

А потом сложилось так, что меня направили на работу в МВД. Вначале служил в лагерной системе в Таджикистане, а после того как окончил в Кенигсберге Всесоюзную Школу МВД, меня направили служить в родную Башкирию. Служил опером уголовного розыска в Салавате, в Мелеузе, а потом около десяти лет возглавлял уголовный розыск в Стерлитамаке. Служил честно, даже был награжден орденом «Красной Звезды». Но зарплата была всего 130 рублей, за звание не платили, обмундирование бесплатно не выдавали, все тянули, обманывали, и когда в 1968 году случился один конфликт с руководством, то я плюнул на все и ушел. Устроился на станкостроительный завод «имени Ленина» и проработал там начальником штаба Гражданской обороны семнадцать лет. Есть сын, внук, а вот жена уже 24 года как умерла…

При слове война что прежде всего вспоминается?

Победа… Спасибо всему народу, только благодаря его сплоченности мы и победили…