Червяков Семен Андреевич

Родился 22.08.1925 в деревне Запиваловы Шабалинского р-на Кировской области. Курсант Львовского - Кировского военно-пехотного училища с 04.1943 по 08.1943, без присвоения звания досрочно выпущен из училища и с 08.1943 по 10.1943 воевал рядовым стрелком на Калининском фронте в 184 стрелковой дивизии. После тяжелого ранения и госпиталя учился в школе авиационных механиков в 1944 - 1945 гг. Награжден медалью "За боевые заслуги" и орденом Отечественной войны 2 степени.

Курсант Яновской школы авиационных механиков Червяков С. А. 21.05.1945 г. Киев. На обороте надпись: "На долгую память дорогой маме от сына Семена. Когда тебе грустно, мать, станет в родном и далеком краю, достань этот мертвый оттенок и скуку развей им свою"

А. Б. Как Вы встретили войну?

Я как помню был у бабушки в деревне того же района и в это время объявили о войне. А потом, мы что, мы же еще пацаны были, так отнеслись к этому: наша Красная Армия всех сильней, так тогда пропагандировали. Отнеслись к этому беспечно, ну что, мне было тогда еще пятнадцать лет, поэтому думали, что война быстро пройдет.

А. Б. В стране было ощущение надвигающейся войны?

Ощущение какое могло быть? Кругозор-то был небольшой, кухонный, так сказать, в деревне жили и жили. Только вот помню однажды приезжал летчик в 38 или в 39 году, еще не началась мировая война. Вот это был тогда наш объект любимый, летчик в форме такой красивой. Он сказал: "Война с Германией будет". Вот так сказал. А верить - не верить, мы об этом не рассуждали. Война меня в деревне захватила, а остальное уже стали понимать, когда к Москве подошел враг; вот тут уже поняли, что дело пахнет керосином. Стали ощущать тревогу, да и мы подрастать уже стали, с возрастом, через два года стали ощущать это дело - голод, карточная система. Куда денешься, приходилось ощущать недостаток во всем. Отца у меня через два месяца в 41 году взяли на фронт, и с тех пор я о нем ничего не знаю. Зима была холодная и там он погиб. Никаких известий от него не было, а впоследствии приезжал один товарищ, я уже в армии был. Приезжал к нам на завод, а мать была в командировке и не мг он ничего передать, только сказал: "Передайте, что Андрей был ранен в нос и челюсть, ушел, прихвативши, на перевязку, больше ничего не знаю".

Мать поступила немного неправильно: она мой архив, дневник и письма выбросила, куда-то отдала, пока я служил в армии. Был бы номер полевой почты отца, я бы в архив написал и мне бы в архиве подольском все сообщили. Все это заглохло - в общем без отца остались.

А. Б.: Как Вы можете описать свою жизнь в 41-42 году?

Жил все в деревне, в селе Новотроицком, откуда призывался. До этого мы были в Сибири, в 34 уехали - мать, отец и я, через два года приехали в Новотроицкое и оттуда я призвался в 1943 году в училище, попал в стрелковую роту, командир роты был капитан Рыбальченко, а все командиры были у нас украинцы, потому что училище было Львовское пехотное. Начальник училища генерал-майор Данилов, командира батальона не помню, там их двое за это время сменилось. У меня есть один сослуживец Замятин Борис Михайлович, он был в другой роте, в городке у ст. Киров-Котлассский. Я в этом корпусе на площади был, а он на другой стороне, поехали мы в одном эшелоне, приехали в один полк, там нас разбросали.

А. Б. Как Вы можете описать учебу в училище?

Как положено будущим командирам взвода изучали все табельное стрелковое оружие: карабин, винтовка, ручные пулеметы и знакомились немного с пулеметом "Максим". Это была специальная рота пулеметная, она была как раз за дорогой у Кирова-Котласского. В нашем корпусе у театра все были стрелковые роты.

А. Б. А ПТР не изучали? Сорокопятки?

ПТР изучали, а пушек не было. Штатное стрелковое оружие, пулемет Дегтярева, ПТР, винтовка СВТ и изучали тактику. Тактика проходила в поле - рукопашный бой, был по этой дисциплине специальный преподаватель, тактику преподавал командир взвода лейтенант Пустовой. Что еще про училище - не успели мы конечно все в училище освоить.

А. Б. Настроения какие в курсантской среде были?

Настроения (усмехается - А. Б.)? Почему-то на меня выпал выбор, когда я приехал в училище, меня вызвали в штаб, присягу уже приняли в апреле или мае месяце. Штаб был в нашем же корпусе, сидят три офицера в кабинете, познакомились, а это оказывается были из контрразведки "СМЕРШ". Они меня уговорили, хотя тогда нельзя было отказаться - скажут давай, значит давай. Прямо не говорили, но какие будут настроения среди курсантов или еще какие вопросы серьезные вы нам об этом докладывайте или мы Вас вызовем. Дали мне кличку, поклялся, что никому, ни родным сообщать об этом не должен, отпечатки пальцев сняли красной такой краской, но не вызывали меня.

Только потом уже на фронте в траншее под конец нашел меня особист. Я уже забыл об этом, не до этого было. Дождь был, погода плохая осенью, смотрю - ползет в каске офицер. Мимо меня не прошел, называет мою кличку, я эту фразу понял:

- Да я.

- Как настроения в войсках?

- Ну что, нормально.

Ну так нормальные у всех настроения были и в училище не приходилось ничего слышать такого.

А. Б. В училище на вашем курсе откуда люди были, из каких областей?

Мне показалось, что больше всего было кировских местных, а нас последних десять человек из Шабалинского района подчистили и тех, кто образование имеет мало-мальски, у кого десять, у меня было девять классов - я не закончил, бросил, потому что знал, воевать надо будет. Все шабалинцы десять человек были в одной роте у капитана Рыбалко. Все были распределены по ранжиру: я как самый высокий был в первом взводе.

Мы уехали в одном эшелоне, вышли, прошли небольшое расстояние и на формировочный пункт всех поместили, где нас разбросали по разным местам и всех этих товарищей я потерял. Кто в разведку, кто куда, а поскольку мы люди в стрелковом деле были немного образованными, то нас разбросали так, чтобы мы этим оружием владели, особенно пулеметами. Еще плюс к этому вся дивизия была 31 стрелковая. Она то 30 была, то 31. Полк 262. Командовал дивизией генерал Глуздовский, я потом его встретил. Он был в Забайкальском военном округе замкомандующего, но не долго.

Сформировали взводы, роты, я попал в стрелковую роту, выдали оружие - дали мне сначала автомат ППШ. Потом меня командир взвода заметил, то ли из-за роста или из-за того, что я был общительный. А потом у нас русских было мало, пожилые были все и нацменов много было - узбеки там … У нас вся дивизия была в основном из этих нацменов сформирована, это конечно было плохо. Вояки-то они были плохие, вот только узбеки вроде были более-менее ничего. Они были плохо обученные, потом они все, я не знаю, как их назвать, патриоты те еще, в кавычках. Все время больные, как мы привыкли от них слышать: "А, курсак больной! А, живот больной! А, семь раз больной"!

Сколько раз, когда мы двигались к линии фронта, под задницу его пнешь. Он из канавы, где грязная вода, воду пьет, чтобы кишечное заболевание получить и в обоз спрятаться. Вот они как воевали. Мы за этим следили, нас предупредили всех русских. Много было, конечно, национальных меньшинств. В процентном отношении не знаю, но как-то я встретил статью про Смоленскую операцию, а я был на этом направлении. Там было сказано, что войска были укомплектованы значительно национальными меньшинствами. Там было сказано, что пищу для них готовили особую, по нутру их, не наша русская. Ерунда это, никакой особой пищи для них не было, все ели из одного котла.

А. Б. Как Вы питание на фронте опишете?

Нафронт погода была плохая, подвоз плохой, так как дороги плохие смоленские, все одно, что у нас. Бывало по два дня голодали, а потом привезут и выдавали за два дня паек. 900 грамм хлеба - не мало, наешься и смотришь как бы еще оставить. Остальное варили в котлах. Когда кухни подвезут, то сытые были, а так приходилось по два дня голодать.

Как нас сформировали, мы все расстались и двинулись на передовую, это было где-то километров 70 - 80. Шли ночью, потому что днем самолеты все кружили. Ночью шли, можно сказать, вслепую, а днем делаем себе шалаши из веток и там отдыхаем. Погода была плохая, был уже сентябрь-октябрь месяц 43 года. Таким образом мы пришли на линию фронта, встали в оборону. Когда формировались, меня командир взвода заметил и назначил связным. Младший лейтенант, такой молоденький, постарше меня немного. Пока стояли в обороне, я все больше с ним общался. Потом учение небольшое было, брали дзот учебный и речку форсировали. У меня был пулемет ручной Дегтярева, а мой второй номер узбек или я не знаю, кто он там был, два диска утопил, остался только тот, что на пулемете. Я заставил его доставать их со дна речки, он заревел. Кончилось это тем, что я доложил командиру взвода: уберите от меня его, ни к чему этот второй номер, он все потерял.

Убрали его куда-то, не знаю, или он захворал. Уходили они, другие приходили. Но их тут прижимали, они побаивались. Я уже не помню как, но тогда время такое было, что если есть какая зацепка, то их могут прижать. Испугом брали, в штрафную роту тебя отправим…

А. Б. Из вашей роты или батальона кого-то из них в штрафную роту отправили?

Нет, никого, не было ни одного случая.

Немцы постреливают, мы укрываемся в траншеях, потом выходим, занимаемся изучением оружия, особенно с нацменами. Они только знают у винтовки "стебель-гребень-рукоятка", затвор вынешь, подсказывали как надо воевать. Намеки такие давали, что надо все время вперед. Еще в училище учили как Боевой устав велит: не отставать, не останавливаться, только вперед. Так нам было вселено и на фронте также, да политработники приходили, вдохновляли, я так немножко помню, без политработы не проходило. Стояли в обороне, ждали когда поступит приказ.

А. Б. Свой первый бой помните?

Да, это все предбанник, баня-то была уже потом. Не помню чисел, это был конец августа или начало сентября, был приказ выйти на исходную позицию. До этого мы с командиром взвода и еще трое человек возводили небольшую переправу на нашем направлении. Командир взвода знал, в каком месте, да и все командование роты знало в каком направлении наступать. Речка неширокая, но глубокая, можно там похлебать водички при наступлении. Мы настил небольшой сделали, а стрельба все время шла и трассирующими тоже, потом луна вышла, мы кое-как закончили и укрылись от огня ждать пока луна зайдет, чтобы обратно к своим вернуться. Когда мы лежали, укрывшись шинелями, то меня в это время ударило в ягодицу, в бедро. Я заохал, а командир взвода: "Что Червяков"? А я не знаю, оказалось, что пуля рикошетом попала. Я два дня похромал и все прошло.

Вышли мы на позицию утром рано, ливень был сильный. Командир взвода говорит: "Червяков, ты от меня не отставай". Мы с ним поселились в одном окопе, пока "Катюши" работали, артподготовка была и ждем, когда она закончится. Подготовка была сильная. Ждем сигнал в атаку. Сигнал поступил, и мы пошли, начали покрикивать "ура", но все заглохло. Вскоре на пути глубокий противотанковый ров оказался. Дошли до этого рва, туда опустились, подниматься оттуда высоко, тяжело, а справа ударил немецкий пулемет крупнокалиберный и нас давай косить. Помогали друг другу штыками, втыкаем их и подбрасываем кверху. Прямо на глазах у меня старикашка был, мне в отцы годился, я ему табак отдавал и все такое, погиб. Я остановился, но некогда было дальше смотреть. Ряды поредели и успели выскочить.

Хоть бы сказали, где останавливаться. Во-первых, почему не сказали нам, что на пути у нас противотанковый ров - ведь можно было его обойти, чем лезть в этот ров и такие потери в нем иметь. Это было головотяпство. Говорил мне только командир взвода: вперед за шквалом огня идти и идти. Когда все закончилось, вышли мы все на другую сторону противотанкового рва, там уже гранатами начали. Я тоже бросил ручную гранату наступательную, стреляем, немцы руки не поднимают, бегут, по ним стреляем. Кто-то из них руки поднимает, мы дальше бежим.

Прибежали в овраг те из нас, кто остался. Там были землянки немецкие, в них все - ордена, медали на стенках на ковриках висят, оборудованы линии связи на столбиках, все с добром сделано. Это все я проскочил и почти один остался, только кто-то справа мелькает от оврага. Одеяла брошены, мундиры на земле - им некогда было одеваться, так драпали. Что, раз приказ был не останавливаться, раненым своим помощь не оказывать, надо бежать. Я одного правда спустил в капонир для пушки, чтобы не убило, так он орал. Перевязал, наложил ему повязку. Но это быстро, бегу дальше, смотрю кто-то уже справа ковыряется в этих трофеях, - я овраг уже пробежал. А там ребята прихватили уже кое-что, я думаю, на хрена мне это нужно, надо догонять своих. Догонял и оказался один, на пути мне встретился в траве тяжелораненый немец обер-ефрейтор, потом я по документам узнал.

Лежит так, я бы его не увидел, а он коленки поднял, в животе дыра со стакан, кишка немного вышла и кровь изо рта идет. Я сразу ухватился: одет хорошо, наверно чин большой какой-нибудь, надо документы забрать. Прихватил у него планшет и полевую сумку, пригодится потом. Красивый, курчавый такой немец. Когда я документы посмотрел, там фамилия его, год рождения, адрес - я по-немецки немного понимал. Он меня просил сестру, перевязать его. Я ему сказал, что будет сестра и пошел дальше.

Рукопашной в немецких окопах у нас не было, так как артподготовка хорошая была, здорово им дали. Я прибежал в заброшенный окоп, остановился, думаю, наших нигде нет, ни справа, ни слева. Думаю, буду ждать их, может я обогнал их. В этой траншее я сижу, оглядываюсь, слева граната разорвалась и ручка деревянная от нее ко мне прилетела. Сидел, ждал - никого нет, грустно стало. Смотрю немцы справа обходят, лафеты пушечные, лошади. Думаю, дело плохо, вот я попал в подкову какую. А быстро осенью темнеет, сумерки наступили. Я слышу, сзади меня песни наши поют. Они в том овраге были, где и мне надо было остановиться. Они там напились как следует, погуляли и песни запели. Я услышал эти песни и туда перебежал. Бежал, бежал на этот песенный звук и пришел.

Встретил одного знакомого, оказалось, что во взводе было 36 человек, а осталось 6. Он говорит, вон, Червяков там наши, направил, где наши оставшиеся. Я пришел, а мне говорят: "Слушай, Червяков, беги к писарю ротному, на тебя похоронку написали". Я голодный был, но тут уж не до еды стало. Пришел скорее к писарю, сказал, что так и так, живой остался. Обратно возвращаюсь и иду к старшине ротному, хохол такой:

- Слушай, я голодный, весь день ничего не ел.

- О, да тебя еще кормить, да ты дезертир!

Видимо подумали, что я дезертировал, раз меня так долго не было. Я подумал, черт с тобой и с едой, пошел к своим, рассказал им про этого ефрейтора. Они говорят, что его подобрали, сапоги с него сняли приличные. О, хочешь, иди посмотри на него в траншее, мы его туда забросили. Я подошел с фонариком-то, у товарища взял, посветил - мать честная, а он лежит, весь посинел, не узнаешь его. Мне что-то стало не по себе, жалко стало его - больно красивый был. Ему 23 года всего по документам было, потом я эти документы выбросил, зачем они мне - сегодня жив, завтра мертв. Впоследствии думаю, вот если бы знать, что в госпиталь попаду, то сохранил и написал бы родным в Германию, что Ваш сын погиб там-то. Но это знаете, потом уже начинаешь размышлять.

А. Б. Как проходила война в обороне для пехоты?

В основном находились мы в укрытиях, в траншеях, а когда обстрел, то мы прятались. Особенно вечером часто немцы обстреливали, минометный, артиллерийский, из ружей шла трескотня, а я два месяца был в пехоте, это надо сказать, срок большой для пехотинца. Если уж осталось нас 6 из 36 человек, а дальше, я скажу еще, вообще никого не осталось, так это еще счастье.

Ну ладно. Оборону прорвали, остатки нас всех собрали, откуда-то еще пополнение пришло, все время пополнение шло. Мы еще когда со сборочного пункта на передовую шли, то встречали ходячих ранеы,спрашивали как дела. Все отвечали - плохо, видимо не получалось ничего с обороной. Собрали нас всех укомплектовали, а первого моего командира взвода в том бою убили. Причем я уже потом догадался, у него каска сзади насквозь пробита. Этих же нацменов учили: стреляйте, стреляйте на ходу, все вперед. Видимо командир взвода впереди оказался, а сзади кто-то из нацменов выстрелил, пробил каску и все, я его потерял.

Когда мы сформировались, у меня оказался новый командир взвода. Полк перешел на новую позицию, на правый фланг. Не знаю, сколько мы шли, только стали выходить из перелеска и нас встретил шквальный огонь. Повозки, пушки, лошади - все перемешалось, лошади ржут, люди рассыпались. Не знаю, большие потери были или нет, но когда все успокоилось, то оказалось, что десять человек немцев бегут, стреляют на ходу. Они нас обстреляли, панику такую сделали. Тоже ошибка - почему не выслали передовой дозор? Проглядели. Первая ошибка была - не разведали противотанковый ров, вторая ошибка - не поставили задачу, где остановиться и вот третья, с этим обстрелом на марше. Особенно для нас молодых, а старики были хитрые. Про нацменов я уже говорил. Мы молодые, подростки так и понимали вперед, вперед, только будто это и надо.

Успокоилось все, эти немцы прошли и мы дальше пошли на правый фланг. Слышу не далеко от меня разговор, рассказывает младший лейтенант про этого обер-ефрейтора. Когда я сумки брал у него, этот лейтенант, тогда он был еще без погон, я уж потом его узнал, залез к нему в брючный карман и вытащил золотые часики. Про эти часы он рассказывает, как их отбил у немца: встретились, я ему в упор из пистолета и все. В карман залез и всем показывает. Я закрылся каской, чтобы он меня не узнал - стыдно будет и мне и ему. Такой был эпизод.

Заняли мы другую позицию для атаки на деревню. Из деревни мы немцев прогнали. Они видели, что дело плохо, возможно, что их мало там было. Все дома горят, одни только трубы торчат. Сколько деревень проходили, все сгорели, немцы их подожгли. В этой деревне одни кошки бегают, немцы любили котят, они лезут к нам, мявкают, видимо голодные. Потом в другой деревне, тоже спаленной, вышли три наших танка, танковый взвод. Они стояли на левом фланге у другого подразделения, мы изготовились к атаке. Смотрю, один, второй, третий как спички загорели. Никакая их пехота не сопровождала, а может они залегли и их не видно было. Я смотрю, у нас никакой поддержки нет, что же будет дальше. Стрельба идет из минометов, из всякого оружия с той стороны. Потом последовала команда "В атаку", не помню, может ее командир взвода дал, может кто другой. Он пробегал мимо, смотрел порядок. Все укрылись, замаскировались и мне-то не видно, а ему видно.

В атаку пошли, я бегу, на ходу стреляю, а мне навстречу бежит солдатик и во всю орет "Мама". Его оказывается зацепило осколками или пулей по щеке, орет неприятно, бежит обратно. Я побежал вперед - закон такой. Добежал я до большака, а все то ли к земле прижались, то ли никого вообще не осталось, меня это смущало. Ни справа, ни слева никого нет, опять, думаю, никого нет, значит ушли вперед. Не добежал я немного до большака, а мне навстречу танк немецкий идет. У меня была граната противотанковая, еще не использованная. Вижу он из пулемета во всю тарахтит, я конечно залег и жду, думаю, то ли мне в сторону, то ли его подрывать. Знаю, что он меня видит и не шевелюсь, пошевелюсь, а он меня накроет. Дождусь, когда градус наклона его пулемета станет для меня не опасным - и так и оказалось. Он двигался, стрелял, потом я попал в мертвую зону, смотрю, пули уже сзади вжикают. Я взвел гранату, чеку выдернул, а погода была холодная, дождь шел. Думаю, была-не была, буду подрывать, еще сумею ли, руки окоченели. Он перестал стрелять, видит, что это бесполезно. Я поднял эту гранату и махнул. Он видно увидел в смотровую щель и повернул, пошел вправо от меня.

Осталось ему метров 25 до меня, а одному тоскливо оставаться. Три раза оставался один на поле боя. Танк ушел, а куда гранату девать? Чеку выбросил, как ее обратно вставлять такими руками холодными, она 800 граммов весом. (Вздыхает - А. Б.) Думаю, больше никого нет, ни живых, ни мертвых, ни танков - дай-ка я ее брошу от себя. Отбросил, тряхнуло - ну, все, освободился и пополз обратно. Выполз один к деревне откуда мы начали. А там ребята уже снопы жгут от колосовых культур, пшеница там или рожь, греются. Я к ним присоединился погреться, дальше никакой команды нет, все затихло.

А. Б.: При новом командире взвода Вы перестали быть связным и пулеметчиком?

После автомата мне он дал Дегтярева, а когда я сказал, что не надо мне такого второго номера, дал мне винтовку. С этой винтовкой трехлинейной образца 31 года я не расставался до конца. Держались в сараях после того как я вернулся, но там все были незнакомые лица. Только мой второй командир взвода и помкомвзвода в звании сержанта с нами оказались. Они меня взяли с собой и пришли на окраину деревни, где стоял дом: "Пойдем туда, Червяков". У меня что-то с желудком стало и я пожаловался: "Это американская свиная тушенка проклятая; я из-за нее все время животом мучаюсь". Пришли мы в разбитую хату, крыша немного была, хотели еще печку подтопить, но командир сказал, что не надо, а то немцы увидят. Тут мы и заночевали, по очереди дежурили: трассирующие пули немцев летят - они могли ночью деревню взять обратно. Так и дежурили по очереди, а там что другое кто организовывал, я не знаю. Домов не осталось, мы не окапывались. Местность немножко овражистая, мы были наверху, а внизу спуск от нашего домика. Выходишь из него, сменяешь помкомвзвода и сидишь в секрете.

Дробь между собой играли; немцы свое выколачивают трр-трр-тррр, а мы свое - стреляем, даем знать, что мы здесь. Немцы всю ночь трассирующими стреляли в нашу сторону так, что видно было откуда. У нас трассирующих не было, мы так стреляли немного. Утром рассвело, я винтовку стал чистить. Командир взвода не знаю чем занимался, никого нет. Не успел я почистить винтовку, смотрю, майор бежит и матом на нас орет: "Почему вы не идете в атаку? Вперед"! Рядом оказались несколько бойцов; двое было нацменов. Откуда-то они взялись, видимо он их поднял и рукояткой пистолета им по затылку одного, второго : "Вперед"! Я в винтовку затвор вложил, думаю, сейчас мне тоже попадет. Побежал и я спускаться вниз и слышу он сзади опять матом кричит - остальных по линии собирает. Не пойму как майор - значит не ниже комбата сам бегает и никого из офицеров больше нет. Пришлось комбату таким делом заниматься, а надо задачу выполнять. Или выполняй или попадешь, не выполнив задачу.

Выгнал он чего осталось, я спустился вниз, стал окапываться - рыть стрелковую ячейку саперной лопаткой. Пока окапывался у меня лопатку из рук выбило - меня что-то мандраже взяло. Слышу, справа кто-то кричит - санитар, наш вятский, пожилой мужчина из санроты. До этого еще мы с ним на формировке познакомились и он меня стал кое-чему учить: как перевязку делать, мало ли что.

А. Б. А в училище этому не учили?

Нет, не успели, а пакеты медицинские с собой в наступление берешь или так на походе. Он меня предупредил: "Если меня убьют, то ты бери мою санитарную сумку и будешь оказывать помощь вместо меня, так как ты рядом с командиром взвода". Так слышу голос его, он на коленках стоит, а голова вся красная обвязанная. Я узнал его:

- Это ты?

- Червяков, бери мою сумку, меня ранило.

- Вижу, - кричу и сам спустился вниз.

Он уполз в медсанбат, а до него метров пятьдесят было и сумку я не подобрал. Ну что, окапываться нечем, лопата в стороне лежит, сколько смог, столько и выкопал. Метрах в 150 какие-то фигуры шевелятся и от них трассы в нашу сторону идут. Это оказался расчет пулеметный немцев. Санитар мой под их пулю разрывную видимо и попал, он как раз на против этого расчета был.

У меня глазомер-то был хорошо отработан; нас в училище хорошо драли. Определишь при помощи пальца расстояние до цели, на прицельной планке хомутик поставил на 150 метров и два раза туда выстрелил. Смотрю, двое побежали, спугнул я их и пулемет бросили - вроде перестала трескотня пулеметная. Вокруг никого нет - опять я один остался, в третий раз. Не знаю, что будет. Плохо, когда нет никого ни сбоку, ни сзади. Тоскливо очень, хотя бы два человека - пошли бы вместе, хоть куда, хоть в атаку как в кино показывают.

Кстати сказать - ничего на войне нет практически, что в кино показывают. Ничего! И тактики, какой нас учили, тоже нет. Едисвнно, что пригодилось - окапывание, окапывание, окапывание. Уж Земли-матушки в Кирове мы перекопали немало, все рыли - это на пользу пошло. А остальное все: "перебежками, справа по одному", "короткими перебежками" или "по пластунски, вперед" - ничего этого нет. Тут только бы кого-нибудь найти и вместе пойти.

Пока я тут раздумывал, может кто настроение поднимет, меня в это время состукало в ногу. Я уже заметил до этого, что надо мной пули вжик-вжик. Это, оказывается, мой вещмешок торчит и по нему снайпер стреляет, я уже потом догадался. В вещмешке патроны да белье, в ноге сначала жар, я пошевелил ею и чувствую, что попало. Ногу подтянул, вижу разорвано, сквозное ранение, влет и вылет, кровь идет. Что делать? Винтовку на ремень, повернулся и пополз назад. Сзади была картофельная ботва, так пока я полз, от нее стебли летели то ли от ружейного, то ли от пулеметного огня. Я ползу и думаю: хорошо хоть вещмешок убрал.

Дополз до воронки, а там санитарный взвод. Меня стащили вниз, на ноге все распороли, сделали перевязку и на носилках оттащили в санбат. В санбате операцию сделали, почистили, лангетку наложили, потом на машине грузовой отправили в госпиталь. Пока я лежал на носилках до операции, слышу, чей-то знакомый голос кричит. Орет во всю, я голову поднял и крикнул на всякий случай:

- Пономарев, это ты?

- Я!

Он меня Семкой называл, мы с ним в одной роте были в училище. Оказалось, что были с ним в одном полку, на одном направлении, то нас пополняли, то соединяли и притащили его сюда.

- Ты что, ранен?

- Да!

- Куда тебя?

- Яйца оторвало!

Тут рассусоливать некогда и меня отнесли в палатку на операцию. Кость берцовую пробило ниже колена и я 6 месяцев в госпитале пролежал, на костылях ходил. Нас, шабалинских, в училище было 10 человек, на фронте я только с Юрой Пономаревым встретился, до сих пор с ним переписываемся. Когда я из армии вышел, я стал искать их всех. Нашел пятерых из десяти, ходил по военкоматам мест, откуда они призывались, еще через кого-то наводил справки. Осталось сейчас двое, остальные умерли - ранены не по разу были. Когда с Юрой встречаемся, смеемся - кто будет последний гвоздь заколачивать, ты или я? Давай так, чтобы сразу у обоих. Или если не вместе, то чтобы на похороны к другу приехать обязательно. У нас с ним одна судьба: с одного года 25-го, в одном училище учились, в одной роте, воевали в одной дивизии, в одном полку, ранило в одном и том же бою, вместе эвакуировали в тыл, в Удмуртию. Меня - в г. Воткинск, а его - в Глазов. Вот мы с ним вдвоем еще держимся.

После госпиталя я был направлен на пересыльный пункт. Не помню сколько прошло времени, но ждать дольше куда определят дальше служить не было сил - антисанитарные условия и обилие клопов. Начальник пересылки предложил отправиться на курсы воздушных стрелков - радистов, но я отказался под предлогом негодности к летной службе после госпиталя. Тогда он приказал сопровождать штрафников в штрафную роту. И вот мы вдвоем за две поездки отконвоировали восьмерых в лагерь Свердловской области.

Вскоре представился случай изменить свое положение в связи с приездом на пересыльный пункт представителя Яновской школы авиамехаников для отбора абитуриентов. В конце концов я оказался в г. Котельнич, где эта школа тогда располагалась. Осенью 1944 г. школа перебазировалась в г. Киев в свой прежний военный городок. Здесь все пришлось начинать с нуля - восстанавливать разрушенные здания, размещать учебную базу, приспосабливать для жилья уцелевшие здания во время наступивших холодов. Здорово пришлось потрудиться курсантам и офицерам, а потом еще нагонять пропущенные учебные занятия.

День Победы как отметили, конечно не описать; расстреляли сколько было все учебные и боевые припасы, а весь Киев грохотал как в войну. Потом я участвовал в параде Киевского гарнизона. В августе 1945 г. закончил школу механиков и по распределению прибыл с группой выпускников в запасной штурмовой авиаполк, располагавшийся в г. Скоморохи Житомирской области. Пока ждали разнарядку в строевые полки нам дали десятидневный отпуск и я побывал у себя дома. Все складывалось хорошо, настроение боевое - впереди новая служба в мирное время, но по возвращении в полк я слег в госпиталь с воспалением легких. 13 сентября 1945 г. в день отправления поезда с моей станции мест в вагонах не было, двери не открывались проводниками. Я с мужиком каким-то решил ехать на крыше вагона, но погода испортилась, повалил мокрый снег. Перед Москвой нас ссадили с крыши и водворили в вагон.

После выздоровления был направлен служить в 807 Севастопольский штурмовой авиаполк в г. Броды Львовской области. За годы войны 15 летчиков полка были удостоены звания Героя Советского Союза. Здесь я прослужил три года, обслуживал самолеты ИЛ-2 и ИЛ-10. К работе на технике относился прилежно и с большой ответственностью, отказов в работе в воздухе по моей вине ни разу не было. Полеты проходили очень часто, поэтому напряжений и волнений было предостаточно, но между делами умели хорошо отдохнуть и развлечься. В таком режиме служба продолжалась, а об увольнении из армии нашего возраста ничего определенного не было слышно.

Однажды меняя вызвал начальник штаба эскадрильи и предложил поехать учиться в авиатехническое училище. Предложение было для меня неожиданным, надо подумать. Международная обстановка была неспокойной, США планировали против нас атомную войну, в нашем Прикарпатском регионе украинские националисты создавали напряженность диверсионными акциями. Подумал обо всем и согласился на офицерскую службу. Закончил Иркутское военно-авиационное техническое училище, а потом в нем же продолжал службу на разных должностях. Потом меня назначили в Барнаульское высшее летное училище, а в 1971 г. из него ушел в отставку по состоянию здоровья. Таким образом я отслужил в Вооруженных Силах почти 28 годов.

Три раза я был один, судьба, видимо, меня охраняла. А чего оставался один, я уже потом стал догадываться. Проанализировал: до хрена дезертиров было, не говорим уже о нацменах, а старички были хитрые, они там трофеи забирают, а мы, молодежь, идем грудью вперед.

А. Б. Старичками Вы кого называете?

Которые уже бывали на фронте.

А. Б. Чему-то они Вас учили?

Нас просто перемешали с нацменами и со стариками, чтобы мы у них что-то почерпнули. Бывало, когда у костра сидим в затишье … Был момент интересный: сидели мы у костра, разделили хлеб по пайкам, чтобы поджарить. В это время начался обстрел минометный и мина упала в костер. Нас было пять человек у костра, двое живых, а троих разбросало мертвыми. Политработники нас собирали: со стариками обсудите как и чего. Но если подумать - какой у них боевой опыт мог быть, если они скрывались от боя. Убежали и сидят, греются в сарае. Хитрые были старички, нечему у них было поучиться.

А. Б. Вообще нечему?

Нет. Не помню, конечно. По крайней мере так они немножко рассказывали, какие эпизоды у них были, но так не запомнишь. А потом не стараешься запомнить, знаешь, что приблизилось вплотную, вряд ли жив будешь. Так, ухватываешь, что необходимо, пока живой, как поступать. А когда началось, то опыт от них был как дезертировать да укрываться.

А. Б. Какое наше стрелковое оружие на фронте Вам понравилось?

Понравился автомат ППШ. Он, правда, немного капризный, но зато из него стрелять очень удобно и хорошо целиться. Деревянный приклад, весомый, но все-таки из него на 400 метров можно прилично, с хорошим прицелом стрелять. Для стрельбы-то он хорош, носить его удобно, а песок попадет… Винтовка чем лучше - безотказная. Там затвор вынул, об шинель вытер, вставил и опять пошел стрелять пять зарядов. А в автомате 36, да 36 в сумке - огонь более мощный.

А. Б. Вы помните у Вас во взводе винтовки СВТ или АВС были?

На фронте я не видел, только в училище изучали.

А. Б. Использовали Вы немецкое оружие?

Нет. Когда мы прорывали немецкую оборону, то стреляли только в тех, которые бегут, оружие не бросают. Которые руки поднимают, тех не трогали. Я, на пример, обежал двух немцев. Ну что, старики, в отцы мне годятся, тотальники. Оружия нет, не сопротивляется. А молодежь видимо убегает, наставит назад свой автомат ржоый и стреляет по нам. По тем уж стреляешь вдогонку.

Пулемет Дегтярева тоже заедает да и таскать его тяжело. На треноге и вес почти 8 килограмм. Чуть потяжелее петеэровское ружье, но на фронте я их не видел. Может где-то в другом месте их давали.

А. Б. А немецкий пулемет MG Вы видели, знали?

Нет. Только слышал стук крупнокалиберного, когда вдоль рва нас начал косить. Покрупнее нашего "Максима", если судить по звуку.

А. Б. Что Вы можете сказать о ручных гранатах наших и немецких?

У них гранаты другие наступательные. Длинная деревянная ручка, а на конце такая же как наша РГД. Наши наступательные гранаты хорошие - она дает на 15 - 20 метров осколки. А Ф1 - оборонительная. Мне не приходилось их применять, потому что не было случая, чтобы мы держали оборону, а немцы на нас наступали, бросать в них гранаты. В училище мы изучали эти все гранаты, но Ф1 дает на 150 метров осколки. Опасна она тем, что если отпустишь чеку, а руки околеют, то только выбросить ее остается как я противотанковую выбросил, ничего другого не остается. Они до сих у нас в армии есть. Я когда курсантам В Иркутском авиационно-техническом училище тактику преподавал, то обе эти гранаты в руках держал и показывал. Это были 60-70 годы.

А. Б. Чему-то Вы у немцев как у пехотинцев учились?

У них можно было поучиться, у них порядка больше. Что меня возмущало у нас - связи не было. Может быть только командиры высшие между собой. Управления подразделениями я тоже не видел. Какое это управление, когда комбат бежит с пистолетом и гонит всех в атаку. И задачи конкретные не ставили: вот, товарищи, на этом рубеже остановимся и где-то там пункт сбора.

А. Б. Как Вы считаете какое самое опасное было оружие для пехотинца?

Однажды мы оказались с командиром взвода в блиндаже на ночь. Блиндаж был в 2 или 3 наката и я тогда впервые услышал немецкий миномет, который мы называли "скрипач". Он морально бьет и ударил по крыше нашего блиндажа - хорошо, что только небольшие щели в потолке проделал и на нас посыпалась земля. Если бы еще раз ударил по этому блиндажу, то раскатил его бы, конечно. А такие случаи бывали, когда спящих в блиндаже землей засыпало. У нас был реактивный миномет, который стрелял прямо ящиками, называли его "лука мудищев". Это то, что мы видели рядом с собой.

Пушки "сорокапятки" я не видел, а они бы нас в атаке могли бы здорово поддержать. Если комбат бросает нас вперед, то хоть выкатили бы их по нашему следу вперед, дали бы несколько залпов, нас бы сопровождали. Мы бы видели следы взрывов, видели бы живую цель - значит кто-то бы побежал. Безответственность была - как я стал мемуары читать, только и есть там, что столько-то дивизий потеряли, погибли. Понравились мне только записки одного доктора, хирурга - вот все написал хорошо. И вышла после войны книга Александра Верта, русского эмигранта из Англии, которого допустили к нам на Сталинградский фронт и в другие места. Он написал "Россия в войне 1941 - 1945 годов". Да и то из нее цензура много выхолостила, он бы мог написать ой-е-ей, всю правду, тем более по Сталинграду. А больше я никаким мемуарам не верил.

А. Б. Как организовывалось передвижение, марш?

Все пешком, с полной выкладкой, командный состав на лошадях верхом. Когда мы выдвигались к линии обороны, то артиллеристы привязывали друг друга к лафетам пушек и спали на них. А мы идем. Однажды привал сделали в лесу и моментально засыпаешь. Потом подъем, считают всех и после шагом марш. А я один остался на кочке, не слышал видимо, как всех поднимали и считали в темноте наспех. Отошли сколько-то и за мной прибежали на место привала, а я уже проснулся.

- Что ты отстал?

- Не знаю, не разбудили ничего.

- Как не разбудили?!

Разве будешь рассказывать, что все спать хотят: идешь и спишь на ходу. Как только запнешься за что-нибудь, так просыпаешься. Вот ведь как тяжело было.

А. Б. Что всегда носили с собой из снаряжения, а от чего старались избавиться?

Из питания давали НЗ: кусок сала (показывает размер в половину ладони -А. Б.), хлеб 900 грамм в мешок. И в него же кладешь боеприпасы. Противогаз с одной стороны, лопата саперная с другой, вещмешок на спине, винтовка - вот вся выкладка. Да еще в сырую погоду намокнет! Утром осенью, когда заморозки начались мы всегда вдвоем спать ложились с другом. Одну шинель постилаешь, а другой накрываешься. Утром проснешься - иней, заморозок, шинель отбрасываешь, а она коробом стоит как зонтик какой. Холодно - нет, чтобы белье теплое давать. Когда я служил в учебных заведениях армии после войны, то нам всегда давали.

А. Б. Как пополнялся боекомплект?

Сколько можешь брать патронов - столько и бери. В наступлении, бою были подносчики. Опять, как добраться до подносчиков? Учтено, что они должны нести, а попробуй догадайся куда они их принесут. Они находились где-то в резерве пока не начали наступать, а побежишь в атаку, останешься на поле боя и думаешь, что надо экономно расходовать. Поэтому сам стараешься брать побольше. Давали россыпью, нет, чтобы сразу в обоймах давали. Разве будешь это в наступлении делать. Если будешь в бою пять штук по одному через казенник заряжать, то тебя убьют сразу. Я брал патронов 50, чтобы с гарантией. Патронов не жалели, бери сколько надо. Но если тебя ранили, подобрал санитарный взвод, то все сдай обратно. Мы их называли "трофейщики". Они покойников собирают и тут же трофеи ищут.

Если тебя ранило, то обязательно бери с собой оружие, все, весь шанцевый инструмент, особенно винтовку. Не возьмешь - могут заставить ее вытаскивать. Если оставишь пулемет "Максим", то тебя расстреляют. Тут строго.

А. Б. С какими чувствами Вы шли на войну?

Чувства были, может, не такие как у нынешних молодых. Чувство было - надо воевать. Откровенно, нисколько не кривя душой. Нас к этому приучали давно, в школе, везде. И песни были патриотические, про войну: мы победим, мы должны защищать и все в таком духе. Поэтому как-то не страшно казалось умереть, я не ощущал такого чувства. Только думаешь, что попадет в тебя сейчас, а как и когда не знаешь, не думаешь об этом. Когда пошел вперед, то некогда думать так или не так, жив ли мертв - надо и все. Дух был - воевать, защищать, никуда от этого не денешься.

А. Б. Какие чувства Вы испытывали в боевой обстановке?

А ничего, ни страха, только бы убить. Вот перед танком я страх почувствовал впервые, а первый раз, когда я один был и немцы обходили подковой справа, то тут я думал, что окоп есть и с собой две гранаты и страха не было. А только хотелось, что бы кто-то рядом был и узнать куда пойти, чтобы своих найти.

А. Б. Что было самым страшным или трудным на войне для Вас?

Трудно было эту погоду переносить; не так голод как эту погоду. Когда голодный, то больше мерзнешь. Как только покрепился, отогрелся, то согласен на все, настроение поднимается. Противно показалось еще вот что. Погода и дороги были плохие, подвоз был плохой. Так шоферня, чтобы подъехать и привезти боеприпасы или продовольствие, бросали трупы под колеса, не буксовать и выскочить. Я видел 2 раза чьи-то трупы, все измешанные. Скорее всего наши, немцы успевали своих подбирать. Вообще они воевать, конечно умели, у них организация сильнее была.

А. Б. Ваше отношение к немцам можете описать?

Когда я увидел стариков, которые руки поднимают, бегут и рядом наши старики в одном взводе, роте, которых уже успел узнать во время обороны… Когда идешь стреляешь, то об этом не рассуждаешь. Думаешь как только дойти до цели, победить в полном смысле слова. Потом начинаешь раздумывать - все идут не по своей воле.Сох жалко, а немцев - трудно определенно сказать. Если я их зверств особых не видел, их карательные действия, я бы определенно сказал, что это такие-то немцы виноваты в них. А их можно только в печати или в кино увидеть, а я этого не видел, поэтому злобы у меня не было. Наоборот мне кажется, что это лишнее, ни к чему такая бойня.

А. Б. Участвовали ли Вы в разведке?

Нет. Когда нас формировали, то назначали, кого в разведку, кого в автоматчики. Брали по желанию. Про разведчиков говорили: "Все трофеи ваши будут, будете среди немцев, возьмете языка - вам награда будет".

А. Б. Что Вы думаете о наших солдатах, попавших в плен?

Не знаю, что и сказать. Думал-передумал много про это. Конечно тяжело осознавать, что к ноябрю 1941 года мы потеряли 2 млн. человек кадровой армии - плен, убитые. 2 млн. за такое короткое время! А это же не были люди второго сорта. За просчеты кого надо винить? Руководство. Зачем надо было уничтожать 40% высшего командного состава армии, ссылать их в Сибирь перед войной. И кто оказался руководителем, когда началась война? Первые попавшиеся капитаны назначались командирами батальонов, полков, да еще если его из запаса призовут? Какое может быть руководство? Большой урон мы от этого понесли.

А. Б. Ваше мнение о союзниках в той войне?

Союзники - предатели. Англия и Америка во время войны нас предали, тянули со вторым фронтом. Что я могу лично сказать, это из печати видно, по ходу всей нашей жизни, как они себя сейчас ведут по отношению к нам. А тем более тогда, когда были два лагеря социалистический и капиталистический. Два дурака сочинили войну: Гитлер - за капитализм, овладеть мировым пространством и наш руководитель - построить коммунизм в мировом масштабе. Эти идеи столкнулись, а можно было избежать войны вполне. Англия, Франция и Италия могли бы открыть второй фронт раньше и война быстрее закончиться могла. Вот в чем дело, всё ждали, кому конфетка попадет в рот. Это известно, везде эта мысль уже прошла.

А. Б. У вас было понятие "фронтовое братство", "боевые друзья"?

Пока формировались, пока стояли в обороне, то как следует познакомились, чувствовалось хорошо, все были настроены как положено, а когда начали ряды редеть, то старые начали уходить, новые вливаться - о каком братстве можно тут говорить? Просто рядом оказались, пока наступления нет - ну, познакомишься, поговоришь о семье, о доме, - вот и все. А дальше уже некогда это растягивать, пошел стрелять. У меня друг только вот этот санитар был. Он был земляк, пожилой мужчина со мной общался.

А. Б. Отношение к личному оружию?

Без оружия ты никто, для меня оружие спасением было: убивать, обороняться, сохранить жизнь. Как без оружия? Я 27,5 лет в армии прослужил и когда спрашивали, чему вас учили в армии? Главное - учили воевать, убивать. Армия для того и существует, чтобы убивать.

А. Б. Что можете сказать о взаимоотношениях солдат и офицеров?

Ничего не скажешь - внимание было со стороны политработников. Их задача была разъяснять, поддерживать, подбадривать. Хорошие политработники много на душу сеют добрых семян. Я знал двух политработников в штурмовом авиационном полку, где я служил в конце войны: о первом вспоминаю только плохо, после пришел Семенихин. Он только скажет слова какие надо и за ним куда угодно можно пойти и он с тобой вместе пойдет воевать. И еще был в Иркутском училище помощник начальника политотдела Размахнин. С ним тоже все что нужно можно было сделать - пожалуешься, что то-то надо исправить. "Да, Червяков, сейчас все будет сделано". Так что отношения были разные - как он сам поведет себя.

Только нас распределили после окончания школы авиационных механиков, я приехал в запасной штурмовой авиаполк. Нас будущих механиков самолетов собрали в кабинет и замполит полка, подполковник Коллайдо, щеголь на вид, а в голове ничего, сразу мне не понравился. Историю полка рассказывает, а нас с дороги спать клонит и я что-то вздохнул, не удержался.

- Кто это?

- Я, товарищ подполковник!

- Выйти вон, если тебе не нравится!

Вишь он как! Что это за политработник, но он не долго был, его потом убрали. Он оказался близоруким: у командира полка воздушный стрелок оказался предателем и какую-то связь между ними установили. Особый отдел найдет вину и этого Коллайдо убрали, другого вместо него назначили замполита. В боевой обстановке эта работа с людьми нужна и о нас заботились. Но потом эта связь рушится и уже не знаешь где концы, а где начала. Начало помнишь, а середину и конец - нет.

А. Б. Были ли у вас такие понятия "штабная, тыловая крыса"?

Нет. Во время войны я их и не видел и не знал. Если бы я был в офицерском звании, то имел бы какую-то близость. После госпиталя я попал в авиационную школу механиков в Котельниче, туда была эвакуирована Яновская школа из Киева. В 1945-м я выпустился, мы уехали в Киев, обратно в городок. Там встретили День Победы, стреляли-бухали, сдали экзамены и по полкам разъехались. Был я на параде киевском и к штабам поближе стал уже после войны.

А. Б. Какое отношение к религии было на войне?

Я уже повторюсь - никакого не было чувства суеверного и даже о смерти не приходилось задумываться. Вроде некогда было думать об этом; постоянно находились в движении, перебрасывали с места на место. В боевой обстановке как-то и времени не хватало. Конечно мысли мелькали, что сейчас жив, а прилетит шальная и погибнешь ни за что. А так и бывало. Я был неверующим на войне и примет никаких не было, не видел этого.

Другое дело у тех, кто был в тылу позиций пехотных. Они дольше были живы и времени для мыслей было больше. Они не все время стреляли; им когда дадут задачу сделать налет до атаки или во время атаки, они ее и выполняют. Поэтому артиллеристы и минометчики больших калибров дольше воевали. Сейчас встречаешь ветеранов войны - все МВД, артиллеристы живы, ну еще связь, а пехота …

А. Б. Какие развлечения и отдых на войне были?

Ни одного концерта не было, как это в кино показывают. Обычно такое бывает, когда в обороне стоят, но у нас не было. Песню услышал еще не доходя до фронта. Впереди нас шла конница Белова, они песню пели: "Ох ты, Галя, Галю молодая", здорово пели. Но это не на линии фронта, а у нас были попытки запевать, да где там (смеется). Как-то я сказал на встрече с ветеранами, когда в техникуме работал, что мы и на фронте пели, а один фронтовик сидит: "Да какой черт песни на фронте? Что ты, Червяков, такое говоришь"!

Так что развлечение было какое: придешь, дадут оружие, пристрелять надо. Где-нибудь отойдешь в сторону, в заросли и когда затишье выстрелишь. Ага, нормально, сделаешь поправку. А когда есть нечего, продовольствие не подвезут, то ходишь и в траншеях воду набираешь в котелок, найдешь грибы вроде сыроежек, сваришь их или на костре поджаришь и ешь. Я желудок испортил, потом долго лечил и вылечил. В голодуху всякую всячину ели и тушенку американскую, как вспомню ее, так от нее тошнит. Но она помогла хорошо!

А. Б. Что запомнилось из госпитальной жизни?

Там другое дело - ходили шефы от 39 оборонного завода. Удмуртия и в войну славилась оборонными заводами, а под окнами госпиталя была авиационная школа. Шефы приходили в выходные дни, они были закреплены по плану и мы знали откуда они. Приходили ко многим, приносили что-то, если особенно закажешь до этого - капусты хочется, огурчика или курева. Курева вроде хватало, но приносили, потчевали, беседовали. Кто-то знакомился и уже в женихи насылался. А чего? Женихов-то было мало, женщины, особенно молодые, рады были ухватиться, если к этому дело идет, так она уж остатки принесет и отдаст.

Были концерты, но не часто. Напротив был театр и ходячие раненые и на костылях кто посещали его. Я ходил один раз, а во второй не пошел из-за мороза. Смотрел "Парень из нашего города", Корнейчука что ли. Нормально было в госпитале - само собой, не в боевой обстановке. В госпитале снова операцию сделали, сняли лангетку, разрезали, прочистили осколки какие были и в гипс. В гипсе я ходил около 6 месяцев и когда почувствовал, что есть опора, то гипс сняли. Ногу в этот период я не мог двигать, за ремешок ее приподнимешь, вперед пустишь и так идешь. Когда нога поправилась, меня выписали из госпиталя и направили на пересыльный пункт. Тогда уже без ремешка и палки мог ходить, но еще долго не мог через спортивного коня прыгать. До этого в училище я освоил такие прыжки - была у нас гимнастика иногда. Я прыгну, а мне нога мешает, несмелая была. Потом отработал.

А. Б. Кого-то из врачей помните?

На фронте из врачей не помню никого, там некогда было. А повариху помню - она мне отказала в добавочной каше. У меня день рождения как раз в августе и я попросил:

- Мне бы добавки, у меня сегодня день рождения, - назвал еще Семенов день.

- Какой день рождения! Иди! - первый раз на фронте встретил такое недружелюбное отношение.

- У нас традиция такая, кашей отмечать день рождения, - ни хрена, никакой каши мне не дала. А хотелось, думаю, даст, так хоть поем досыта. Я на нее так обиделся, откровенно говоря, и однажды увидел ее как она с каким-то офицером якшалась, когда мы в обороне стояли. Что, блядовала. Я ее видел не один раз и думал, так бы тебя и пристрелил. Такое чувство было злое, а потом прошло. Кроме нее никаких других женщин не было.

Потом уже в Киеве, еще война не кончилась, я видел в нашем военном городке летчиц-женщин с авиабазы. Они мне запомнились - одеты в форму из английского сукна цвета хаки. Часто идешь по городку, смотришь они валяются, нога на ногу, друг на дружке, хохочут, матерятся - бабы такие. Отношение к ним хорошее было. Видел потом женщин-летчиц в мироне время, они прилетали на наш аэродром на трофейных, на наших самолетах. Жизнь все время на аэродроме была, прилетают, улетают. Один раз помню, прилетала одна летчица на немецком легком самолете, у двигателя цилиндры вниз перевернуты, не так как у моего Ила. Я рядом был, она открыла кабину и спросила: "Правильно ли я лечу"? Я подозвал техника звена и он ей рассказал куда надо лететь, так как она сбилась с пути. Она засела в кабину и пошла

Видел еще раза два женщин-зенитчиц в Киеве, якшались с ними. Мы узнали, что в овраге их часть стоит и в увольнение к ним ходили. Пронюхали, что там зенитчицы и пошли. Там их полно, всё офицеры - девушки, приняли нас хорошо, а мы стесняемся - курсанты, должно вроде быть чинопочитание. Сейчас думаю про это, жизнь когда прожита, чего робели, можно было попроще.

А. Б. За что Вас наградили медалью "За боевые заслуги"?

Это мне пришло то ли в госпитале, то ли в школе механиков, не помню уже. Не знаю за что. Удостоверение вручили и медаль, а описания как при других наградах не было. Видимо за то, что я один остался жив, трудно сейчас будет объяснить. Я даже сам удивился: или за то, что пережил эту пехоту, или за то, что сделал за эти два месяца. Два месяца в пехоте - это много, там столько не живут. Саперы тоже могут за один раз погибнуть. Разведчики - тоже довольно скользкая штука. Впервые я услышал о гибели людей на фронте, когда мы стояли в обороне. Наши автоматчики пошли с командиром взвода кого-то на высотке выручать. Там был бой, все вышли, а командир остался на этой высотке. Было задание нашей роте, взводу автоматчиков, этого командира взвода с высотки притащить. Вернулись они, принесли его убитого, но сами тоже потери понесли. Ну, хочешь, не хочешь, раз послали, то надо офицера выручать.

А. Б. С местным населением Вы разговаривали о их жизни?

Никого не было, немцы угоняли всех. Одни трубы торчат, хаты сгоревшие и котенки бегают. Встреч с населением, по крайней мере при мне, не было. А по слухам, когда в госпитале лежал, где были ребята с разных направлений, так они говорят: "Вот мы придем в какое-нибудь селение, так там разговоры идут: русские пришли". Видишь как, видимо, отвыкли и это не нравилось.

О дезертирах я уже упомянул, а во-вторых, еще более не честно, самострелы. Со мной лежал в госпитале один экземпляр, мы с ним вроде дружили. Он постарше меня был, воронежский. Дружба какая, просто близко друг от друга койки, он собеседник хороший. Он лежал с самострелом, а сестра ходила, массаж руки ему делала. Он рассказал мне всю правду: он был не на линии фронта, а в тылу, снабженцем. Когда был налет немецких самолетов, то он оказался на берегу реки, рвались снаряды, бомбы авиационные и он воспользовался моментом, накрутил себе на руку жгут и прострелил. Все, как будто ему ранение во время этой бомбежки и попал в госпиталь.

Я таких людей встречаю, определяю сразу, кто хрена-пороха не нюхал - они больше всех кричали после войны и долго еще. Им то давай, это давай, капризничали. Даже оттолкнет из очереди старуху или ребенка. Я ему говорю: "Какой ты участник войны, ты дезертир"! Обижаются, конечно, но я этого не боюсь, привык: "И ты кричишь, потому что ты не воевал. Ты кто такой, почему не жалеешь людей, стариков и детей, почему лезешь без очереди? Тебе что, долго постоять, народу нет почти никого. Значит ты несознательный, настоящие воины не так относятся". Вот так приструнишь одного, другого, а один, помню вызвал меня: "Пойдем на улицу, рассчитаемся"! Я говорю: "Да ну тебя"! Теперь этих не видно давно, прошло, а то ой … Повстречал всяких.

А. Б. Какие письма Вы писали с фронта?

А два письма с фронта написал. Да! Нечего писать. Главное, мать сказала, пиши хоть как жив-здоров. Она их получила и забросила куда-то вместе с моими дневниками.

А. Б. Какое отношение было к ветеранам после возвращения с фронта?

Отношение было совершенно другое. Очень доброжелательное, всегда, если узнают, что ты участник войны, тебе и слово хорошее скажут и без очереди пропустят без всякого назойливого спроса. Школьники приглашали выступать и взрослые тоже, но недолго. Когда я служил в последнем полку учебно-тренировочном в г. Славгород, то я был вообще как экземпляр, единственный в полку ветеран войны. А в округе Сибирском нас было всего 15 участников войны военнослужащих. Я к чему это говорю: всегда к Дню Победы, к празднику не забывали, обращались, поздравляли. А потом все пошло на убыль. А скоро нас никого не останется: был покойник, ревели, ревели. Я говорю в таких случаях: ну ладно, успокойся, Маруся, это первое время так, а пройдет время, все уляжется, успокоится. Какое-то слово говорил и действовало вроде магически, успокаивало. Потом в самом деле сглаживается это, не та реакция, переживания уходят. Так и в отношении войны.

А. Б. Какое отношение к той войне у Вас сейчас?

Как сказать, с какой колокольни оценивать. Я уже мысль подавал, что два дурака сочинили войну и миллионы погубили. А если бы это было не так, то Гитлер, возможно, и не пошел. Идеи-то были противоположные: оба хотели миром завладеть. У каждого свой взгляд, а я считаю, что это большая глупость человеческая, можно конфликты человеческие разряжать и не доводить до войны. В свое время поп Мальтус сказал - человек, это такое существо, очень драчливое, поэтому без войны никак не обойтись. А правда, чем дальше драка заходит, тем труднее ее остановить. Я знаю, еще в деревне пацаном был, видел как мужики сойдутся в какой-нибудь праздник, схватят колья-доски, только трещат. Начнется драка с двоих, а потом к ним вся деревня присоединяется, пошла крошить. Пока бабы смелые не вмешаются, то драка не затихнет. У меня теща, покойница, Царствие ей Небесное, была такая. Она могла дерущихся разнимать, если у нее брат или другой родственник в такой свалке окажется, она его не пожалеет, доской оплетет так, чтобы он оступился. Так и в масштабе мировом.

А. Б. Мучили Вас после войны сны, воспоминания о войне?

Сначала не было, потому что была какая-то беспечность, думалось, что так и надо. Молодые годы, служба интересная была, много было фронтовиков. В нашем штурмовом полку воспитали 15 Героев Советского Союза, где я начал служить после школы механиков. Но из них тогда только трое в полку служили: командир звена, командир эскадрильи, а третьего не помню. А потом стал задумываться - малозначимые вещи в начале позднее приобрели большую значимость для меня. Глубже анализируешь, что-почем-откуда.

А. Б. Как Вы считаете, почему мы победили в той войне?

Страшный вопрос, я думал о том, что вы его зададите. Вы читали или может был разговор о книгах Виктора Астафьева. Он кое-где палку перегнул, но хотел сказать правду о войне. Пока здоров был, много ездил, с ветеранами разговаривал, как мы сейчас с вами. Последнее я у него читал "Прокляты и забыты". На общем фоне такой бардак и был, как он пишет. Если бы бардака не было, то у нас было бы меньше потерь. У нас, у бедных, Победа доставалась, в основном, костями. Особенно первые победы под Москвой и Сталинградом. Пока мы шли до границы - везде были кладбища и в госпиталях и на поле боя в штабеля укладывали, в канавы и воронки сколько зарыли. Мы победили за счет больших потерь людей. 27 млн. - это потери вместе с гражданским населением, а немецкие потери 12 млн., это потери их армии. У них была своя тактика, они - воинственный народ и обучали их лучше чем нас. Был такой инспектор Гусев, ездил в 1928 году инспектировать войска, доложил Политбюро о состоянии войск, его чуть не посадили за этот доклад. Тогда вроде началось: Сталин дал приказ о производстве техники, увеличили срок службы в войсках.