Чобану Николай Иванович

Интервью написано на основе воспоминаний сына ветерана, Чобану И.Н

Мой отец, Чобану Николай Иванович, родился 12 декабря 1913 года в селе Чучулены Бессарабской губернии Российской империи. На русский язык наша фамилия переводится как Пастухов и является в Молдавии одной из самых распространенных, как например, Иванов в России.

Отец родился в типичной для того времени крестьянской семье среднего достатка, и был предпоследним из семи детей, пятеро из которых сыновья.

- Он что-то рассказывал о том, какая жизнь была при румынах?

Сразу скажу, что никогда ничего плохого о том периоде отец не говорил. Мало того, он всегда хорошо вспоминал то время, потому что так получилось, что именно в тот период наше село переживало пору своего расцвета и довольно активно развивалось.

В это время в селе, которое и тогда и сейчас считается крупным даже по меркам Молдавии (в наши дни в селе проживает около 9 тысяч человек - прим.Н.Ч.) построили две маслобойки, крупную мельницу, небольшой кирпичный завод, спиртзавод, виноперерабатывающий пункт. Начали работать отделение банка и прекрасная каменная баня, две начальные и потом еще построили прекрасную 2-этажную каменную школу с паровым отоплением, что для того времени считалось настоящей роскошью. И, к сожалению надо признать, что уже сразу после войны от всего этого богатства почти ничего не осталось... До войны работал большой рынок - красавец и гордость нашего села, где было все обустроено для нормальной торговли, и куда люди приезжали со всей округи. Но постепенно он пришел в упадок, поэтому его вообще перенесли в другое место, где он окончательно и захирел... Спиртовой и кирпичный заводы закрылись, а школу и баню с парового отопления перевели на печное. Раньше в центре села был выложен где-то километр булыжной мостовой, так даже ее всю растащили.

При румынах правопорядок в селе поддерживали всего около 10 жандармов, потому что, по словам отца преступлений почти не было, а пьянство было редкостью и вообще считалось позорным пороком.

Я помню, как он рассказывал, что администрация села уделяла большое внимание состоянию дорог, порядку и санитарному состоянию. Буквально каждую субботу примар села в сопровождении двух жандармов лично объезжал главные улицы и проверял, чтобы кюветы для слива воды были очищены от травы и мусора, а для въезда в каждом дворе должны обязывали соорудить мостик, чтобы стоку воды по кювету ничего не мешало. При этом все замечания записывались, а их исполнение строго контролировалось.

Аналогично поступали и с сельхозугодиями. Каждый участок должен был иметь столбик с табличкой с указанием фамилии собственника. Но если участок вовремя не обрабатывался или содержался в неприглядном виде, хозяину делалось два замечания, и если они вовремя не выполнялись, то участок выставлялся на продажу, а вырученные средства возвращали бывшему собственнику. Папа вообще очень хорошо отзывался о правоохранительных органах, судах, полиции, службе исполнения судебных решений, в которых по его словам не было коррупции.

Его родители были самыми обычными крестьянами, и хотя бедняками не считались, потому что владели и землей и скотом: лошадьми, быками, коровами, овцами, но, несмотря на это всегда жили очень и очень скромно. Отец мне потом неоднократно рассказывал, что они постоянно сидели на мамалыге и никак не могли подняться на другой уровень достатка.

Как и всем крестьянским детям, ему с ранних лет пришлось начать помогать родителям, поэтому детства у него фактически не было. Именно со скромным достатком семьи связано и то, что отец окончил всего четыре класса в местной румынской школе, потому что денег для продолжения образования в семье просто не было, а его сестры так и вообще остались абсолютно неграмотными. Но в то время люди даже с начальным 4-классным образованием считались образованными людьми. И надо признать, что он потом неоднократно хорошо отзывался о качестве обучения в этой школе, хотя хорошо известно, что дисциплина в румынских школах была очень жесткой, и к детям разрешалось применять телесные наказания. В общем, он признавался, что при румынах была неплохая жизнь.

А он не рассказывал, как люди восприняли возвращение Бессарабии в состав СССР?

Отец, как и все обычные люди, служил в регулярной Румынской армии и если я ничего не путаю, то потом их часто созывали на армейские сборы. В общем, как раз в это время, 28 июня 1940 года, папа оказался в воинской части, но служил ли он тогда или просто находился на очередных сборах, я точно не знаю.

Он мне рассказывал, что служил в кавалерийской части у самой венгерской границы в городе Тимишоара, но признавался, что их служба в основном состояла в том, что солдаты работали в хозяйствах богатых немецких колонистов, которых было много в тех краях. А за их работу эти немцы расплачивались с воинской частью фуражом для армейских лошадей. Я хорошо помню, как отец рассказывал, что немец, владелец хозяйства, сам уже не работал, а только отдавал распоряжения. Утром они выходили во двор, его жена выносила ему на блюдечке кофе в красивой чашке, и он им давал указания, что нужно сделать.

Но когда 28 июня Красная Армия вошла в Бессарабию, в Румынии вышел указ, что все желающие бессарабцы, в том числе и находящиеся на службе в армии, могут беспрепятственно вернуться домой. И вот он рассказывал, что всю их часть построили на плацу и объявили, что « ... большевистская Россия оторвала часть нашей страны - Бессарабию» (историческое название части Молдовы, которая находится между реками Прут и Днестр - прим.Н.Ч.), но все желающие вернуться домой должны выйти из строя. И, несмотря на то, что у этого предложения был такой скрытый подтекст, что желающие это сделать будут рассматриваться в определенном смысле как предатели, но отец с другими солдатами-бессарабцами все-таки набрался духу и вышел из строя. Да и как он мог поступить по-другому, если дома у него было собственное хозяйство, и его ждала молодая жена?

На прощание офицеры сказали в их адрес недобрые слова, что, мол, вскоре они, т.е. бессарабцы, повернут оружие против своих братьев румын... Но после этого их без всяких средств и продуктов отпустили и они фактически через всю Румынию несколько недель пешком добирались до границы. А на Пруту румынские пограничники тоже сказали им пару «ласковых» и, наградив пинками, пропустили через границу.

И я не помню, чтобы отец рассказывал, что тогда жизнь в их селе как-то кардинально переменилась, потому что в нашем селе никаких частей Красной Армии вообще не появлялось, а сменилось только руководство села. Коллективизация в нашем селе прошла только в 1949 году, но несколько десятков семей было репрессировано уже в конце 1940 года. Например, родного дядю отца за невыполнение плана заготовки зерна вызвали в прокуратуру района, и куда его отправили, и что с ним случилось, никто до сих пор ничего не знает... После его ареста забрали и его жену, и хотя вскоре ее выпустили, но почти сразу она умерла, а их трое детей попали в какую-то религиозную секту и уехали в неизвестном направлении... Вот этим запомнился для нашей семьи приход Красной Армии.

А отец, вернувшись, домой, продолжал жить своей обычной жизнью, занимался хозяйством, в 1941 году родилась моя сестра Настя, а в 1943 году и я.

- Он рассказывал, как узнал о начале войны?

Этого я не помню, но уже совсем скоро наше село оказалось в оккупации. Уже потом я слышал, что почти сразу собрали всех евреев, а надо сказать, что у нас в селе жили около тридцати еврейских семей, которые владели магазинами, работали учителями и фельдшерами. А составлением списков наших сельских евреев вроде бы занимались те самые молодые ребята, которые при румынах служили жандармами.

И мне рассказывали, что всех наших евреев собрали и заперли в помещении склада одной из мельниц, после чего расстреляли из пулеметов прямо через его дощатые стенки... Насколько я помню, рассказывали, что расстреливали евреев именно немцы. Не знаю, так ли это было на самом деле, но я слышал именно такой рассказ. Причем, люди еще рассказывали, что при этом расстреле сумели выжить несколько мальчиков, которые успели залезть под самую крышу склада. Не знаю насколько и это правда, но я потом никогда ничего про судьбу этих мальчиков не слышал. А потом тела убитых евреев на телегах отвезли на окраину села, сбросили в овраг и прямо там же и закопали...

Но что самое интересное, когда в конце августа 1944 года наше село освободили, и примэрию села преобразовали в сельсовет, то те же самые люди, которые при румынах служили помощниками жандармов мало того, что не были привлечены к ответственности, но и работали дежурными по сельсовету и активно участвовали в составлении списков на раскулачивание... Например, у наших соседей, причем это были очень бедные люди, сын вначале служил жандармом, а после освобождения почти сразу стал дежурным по сельсовету...

Хотя надо сказать, что потом у нас в селе люди всегда особенно отмечали тот факт, что все эти бывшие жандармы очень быстро перешли в мир иной, кто утонул, кто повесился... Люди говорили, что это так их бог наказывает, а некоторые то ли в шутку, то ли всерьез говорили, что это действует проклятье бабы Янты... Просто у нас в селе фельдшером работала одна еврейка, которую люди называли баба Янта.

И после войны у нас в селе тоже жили евреи, правда, не так много как раньше, у меня в школе, например, было несколько учителей евреев, но вот откуда они появились, и где пережили оккупацию, я не знаю.

А каких-то особых историй про жизнь в оккупации я не помню, наверное, родители продолжали жить своей обычной жизнью простых крестьян.

- Как происходило освобождение села?

Наше село находится недалеко от оживленной трассы из Кишинева к румынской границе, поэтому так получилось, что оно оказалось едва ли не в самом центре Ясско-Кишиневской операции. Правда, никаких обстрелов или бомбежек самого села не было, но зато прямо через него отступало много немецких частей. Но как раз в эти дни прошли очень сильные дожди, а так как село находятся в низине среди больших холмов, то немцы фактически просто побросали у нас в округе очень много увязшей в грязи техники с вооружением и боеприпасами. И именно поэтому у нас едва ли не до начала 60-х годов бывали случаи, когда в окрестных оврагах и полях люди подрывались на брошенных боеприпасах.

И еще отец мне рассказывал, что совсем недалеко от нашего села проходили сильнейшие бои советских войск с отходящими немецкими войсками, и по словам очевидцев целые поля были усеяны трупами солдат с обеих сторон... А так как местное население такого кошмара в жизни никогда не видело, то в эти дни людей и не только их охватила настоящая паника и ужас: женщины рыдали, страшно выли собаки, дико ржал скот... И потом все эти тысячи и тысячи погибших солдат хоронили в основном местные жители.

- Когда его призвали в Красную Армию? И, кстати, разве его не должны были призвать в румынскую армию?

Нет, в румынскую армию бессарабцев не призывали, потому что у румынских властей они не считались политически благонадежными и полным доверием не пользовались. А в Красную Армию отца призвали в ноябре 1944 года. Рано утром его вызвали в сельсовет, сказали ему, что он включен в список мобилизованных на фронт и дали два часа на сборы. И он потом часто рассказывал, что когда пошел собираться домой, то на пороге дома его встретила заплаканная двухлетняя дочь, и когда он поднял ее на руки, увидел ее заплаканные глаза, и она обняла его за шею, то у него внутри сразу все оборвалось... Он потом часто повторял, что этот взгляд любимой дочки все время преследовал его на фронте, и утверждал, что только память о ней, об этом ее взгляде, и спас его на войне от верной гибели... Если я не ошибаюсь, то он рассказывал, что в один день вместе с ним на фронт отправили человек семьдесят наших односельчан, из которых с войны вернулось всего человек двадцать...

- Куда его направили служить?

Насколько я сейчас понимаю, вначале его направили служить в запасной полк, потому что он много рассказывал о том, что им довелось пережить в Белоруссии, по-моему, при этом он упоминал Бобруйск. Мало того, что даже обмундировали их не сразу и какое-то время они служили в своей гражданской одежде, так еще и с питанием была просто кошмарная ситуация. По каким-то причинам их настолько плохо кормили, что солдаты ходили к местным жителям, которые и сами откровенно бедствовали и жили в землянках, и выпрашивали у них или выменивали на какие-то свои вещи буквально по одной картофелине... И отец признавался, что среди солдат начали ходить такие откровенные разговоры, что если такое положение не изменится в самое ближайшее время, то... Но командованию все-таки удалось решить эти проблемы. Кстати, он рассказывал, что когда они уже перешли через государственную границу, то питание стало просто отличным, а может, это ему просто так показалось после его полуголодной сельской жизни. Во всяком случае, я помню, что однажды он обмолвился, будто за границей они ели сливочное масло, чуть ли не ложками.

- А он не рассказывал, как к молдаванам относились в Красной Армии?

Рассказывал. По его словам отношение со стороны старших офицеров было хорошее, а вот со стороны младших не то что плохое, а скорее просто никакое, вроде, как и за людей их даже не считали. Например, я помню, что он рассказывал такой случай.

Однажды два офицера решили поесть, а т.к. позиции немцев находились совсем недалеко, то отцу приказали, чтобы пока они поедят, он следил за обстановкой. В общем, эти офицеры сели есть, а совсем рядом, потому что он слышал их негромкий разговор между собой, находился отец, и, выглядывая из траншеи, следил за позицией немцев. И вот тогда он услышал, как один из этих офицеров сказал другому: «Смотри, как немецкий снайпер сейчас шлепнет этого молдаванина прямо в лоб». А второй, глядя на отца с явным пренебрежением, ответил ему: «Да и х.. с ним»... Отец почти не знал русского языка, но по их взглядам и по отдельным словам как-то понял, о чем речь, тут же пригнулся и стал вести наблюдение гораздо осторожнее.

А вот другой случай на эту тему произошел уже в Германии. Отец рассказывал, что однажды ему и еще одному молдаванину, я даже запомнил, что папа называл его фамилию - Ефрос, который был откуда-то с севера Молдавии, поручили оборудовать позицию для пулеметного расчета. А когда они закончили копать, то пришел капитан, командир их роты, который как рассказывал отец, почти всегда ходил пьяный, осмотрел их работу, и сказал: «Не годится». Но совсем не сказал, что нужно сделать или исправить, а просто ушел. Тогда они стали думать, что же сделали не так, и тогда этот Ефрос сказал: «Я знаю, мы не сделали сектор обстрела для пулемета», и сразу же полез с лопатой наверх, чтобы разбросать и утрамбовать землю перед бруствером. И как раз в это время, ведь все это происходило ночью, немцы запустили осветительную ракету, раздалась пулеметная очередь, и этот солдат с прошитым животом упал в траншею прямо на отца... Причем, от дикой боли он начал кричать: «Ой, мама, умираю» и даже заплакал...

На его крик прибежали другие солдаты, а этот пьяный командир их роты матом стал требовать, чтобы раненый немедленно перестал кричать, так как немцы находились совсем близко, по словам отца, всего метрах в ста. И даже начал совать раненному солдату ствол пистолета в рот, с угрозами пристрелить его, если он не заткнется...

А когда на следующий день началось изучение обстоятельств ранения этого бойца, то капитан доложил, что два молдаванина хотели перебежать к немцам... Сразу же приехала какая-то комиссия из вышестоящего штаба, и когда отец объяснил, что там на самом деле произошло, показал на окровавленную лопату и то, что вся его шинель была в крови напарника, то старший офицер повернулся к их командиру роты и что-то очень сурово ему сказал и тут же его куда-то отправил. И после этого отца сразу перевели в другой батальон, и я не раз от него потом слышал, что если бы не это, то этот капитан обязательно свел бы с ним счеты, потому что другие солдаты рассказывали, что тот уже такие «вещи» проделывал...

А на второй день он увидел Ефроса среди других раненых солдат, подошел к нему, чтобы поговорить, но тот лежал без сознания и от большой потери крови выглядел очень бледным. Отец рассказывал, что после войны пытался найти его или хотя бы узнать о его дальнейшей судьбе, но так ничего и не узнал.

- А он не рассказывал, как ему было служить фактически без знания русского языка?

Он признавался, что в этом плане ему приходилось очень тяжело, но его спасало то, что вместе с ним служили несколько молдаван, которые знали русский язык немного лучше него. Но, конечно, он и сам учился и осваивал язык. И даже при том, что отец почти совсем не говорил по-русски, но он не раз упоминал фамилии двух русских солдат, с которыми успел подружиться больше всего: старшина Попов и солдат Фильченков. Причем, со старшиной они вообще очень сильно подружились, потому что были одногодками и среди всех остальных молодых солдат имели схожие интересы и взгляды на жизнь. И по его словам этот старшина все время опекал его, учил каким-то вещам, и даже ели они из одного котелка, а перед атакой он всегда говорил отцу держаться к нему поближе и старался приглядывать за ним.

А потом в Германии произошел такой случай. Войну они закончили в Берлине и по его словам сразу после Победы они в основном отдыхали и бездельничали: играли в волейбол, в шашки, писали письма родным, в общем, кто чем. Однако их строго настрого предупредили, чтобы они ни в коем случае не мстили гражданскому населению, но у них ходили слухи, что какие-то солдаты по ночам грабили и убивали немцев, а некоторые даже отрезали немкам груди...

И вот однажды этот старшина Попов чем-то провинился и его посадили на гауптвахту. А к ним в часть в то время откуда-то целыми бочками привозили пиво, и каждый свободно мог брать его. Поэтому отец взял какую-то еду, пива и отнес сидевшему на гауптвахте Попову. И потом случайно услышал, как старшина, вернувшись с гауптвахты, попрекнул остальных солдат: «Пока я там 10 дней сидел только этот молдаванин мне помогал, а вы все даже и не вспомнили обо мне».

- А он потом никогда не сравнивал условия службы в румынской и Красной Армии?

Нет, я ничего подобного от него ни разу не слышал. Но вообще о Красной Армии и о русских вообще, он никогда ничего плохого не говорил. По его словам, у них в части служили, чуть ли не поголовно одни русские, во всяком случае, он рассказывал, что ярких представителей других национальностей у них не было. И он всегда отзывался о русских хорошо, говорил, что в массе своей это порядочные люди, вот только он никак не мог принять легкомысленного отношения русских к выпивке и то, что они живут одним днем. Мол, сегодня гуляем, прогуляем, проедим и пропьем все что есть, а завтра хоть трава не расти... А он со своей психологией крестьянина считал, что нужно хоть чуть-чуть, но оставлять и на завтрашний день.

И особенно часто он вспоминал один эпизод, который на него произвел просто жуткое впечатление. Это произошло, когда они уже были на Одере. Причем, он так подробно и ярко описывал этот случай, что у меня создавалось ощущение, словно я и сам все это видел.

Было раннее утро, на лугу, с реки поднимался туман и вообще день обещал получиться прекрасным. Как вдруг их всех построили, привели двух совсем молодых, и по его словам, очень красивых ребят. Оказалось, что это самострелы. И за то, что они прострелили друг другу плечи, их приговорили к расстрелу... Какой-то офицер громко зачитал, по-видимому, приговор, отделение солдат сделало по ним залп и они оба упали на спину своими прекрасными лицами вверх, и лишь ветерок шевелил кудрявые светлые волосы одного из них... Было заметно, что этот трагический эпизод произвел на отца просто неизгладимое впечатление... И он всегда с такой горечью говорил, что это просто какое-то дикое средневековье, что пусть эти ребята и провинились, но их же можно было посадить в тюрьму или как-то по-другому наказать, но зачем же сразу убивать...

Он рассказывал, что у них вообще было много молодежи, фактически детей, и эти совсем молодые ребята часто гибли по своей горячности, неопытности и из-за того, что были плохо подготовленными. Например, он рассказывал такой случай. Где-то они оказались на позициях, которые располагались перед высотой занятой немцами, а позади них располагались позиции артиллерии. И однажды прилетел немецкий самолет, под которым был прикреплен еще один то ли планер, то ли самолет. Верхний самолет выбрал направление на позиции артиллеристов, разогнался, папа рассказывал, что лично видел, как между ними что-то сильно искрило, и улетел в сторону, а нижний самолет, начиненный взрывчаткой, врезался прямо в позиции артиллеристов и раздался просто невероятный по своей силе оглушительный взрыв... По словам отца, взрыв такой силы вызвал страх даже у бывалых солдат, а многие из совсем молодых новобранцев от ужаса просто выскакивали из окопов, а немцы, воспользовавшись таким моментом, начали их расстреливать со своих позиций...

- А он не рассказывал самый явный случай, когда мог погибнуть на фронте?

Нет, какого-то определенного случая так явно не выделял, но я помню, что он рассказывал такой эпизод. Однажды, уже в Германии им предстояло пойти в атаку. Это было ранним утром, перед ними лежало ровное песчаное поле и их отделению предстояло выдвигаться вперед по одному. А их предупредили, что впереди, якобы на деревьях, немцы установили пулеметы. И пока перед атакой они все вместе сидели в какой-то яме, один совсем молоденький солдат успел выкопать себе даже не ячейку, а фактически нору и залез в нее. Но когда пришел их командир, и увидел такое дело, то обругал его и сказал, что совершенно незачем было это делать.

Вскоре подали сигнал к атаке, и они пошли вперед колонной по одному, а старшина только покрикивал: «Вперед! Ниже пригибайтесь!», но они и сами это понимали, потому что над ними постоянно свистели пули. И когда они вот так продвигались вперед, то в какой-то момент отец услышал, что у самого его уха просвистела пуля, а когда он инстинктивно обернулся, то увидел, что она попала прямо в лоб тому самому парню, который перед атакой выкопал себе нору... Но у них был приказ не останавливаться, поэтому они пошли дальше, а этот молодой солдат так и остался там лежать... И папа, рассказывая это, говорил, что видно тот парнишка, словно чувствовал, что в этот день его убьют...

И вот, кстати, вспомнился еще и такой случай. Как-то во время их наступления немцы, по-видимому, предприняли контратаку. Все их отделение собралось в какой-то то ли яме, то ли большой воронке, ждали новой команды, и вдруг с фланга прибежал какой-то солдат и начал им кричать: «Уходите, немцы совсем близко!» И когда они выглянули из траншеи, то увидели, что немцы, действительно, были уже совсем близко, фактически на расстоянии броска гранаты. Отец был убежден, что если бы не тот солдат, то хватило бы одной гранаты, чтобы они все в той яме и остались...

- Но все-таки немного непонятно. По его словам он служил сапером, а истории скорее похожи на жизнь обычного пехотинца. Он, например, не рассказывал, приходилось ли ему стрелять из своего оружия по немцам?

Я так понимаю, что приходилось, ведь отец рассказывал, что у него был карабин, и, судя по его историям, ему приходилось ходить в атаку, поэтому наверняка приходилось из него стрелять, хотя прямого ответа он мне так и не дал. Ведь папа когда рассказывал о войне? Когда долгими зимними вечерами все сидели дома, мама обычно что-то вязала, мы с сестрой делали уроки, и когда кто-то из нас читал в учебнике по истории что-то про войну, то отец начинал вспоминать, что ему самому пришлось увидеть и пережить. Причем, он хоть и был малообразованным человеком, но зато рассказывал очень ярко и интересно, и именно поэтому я так хорошо и запомнил все эти истории. И вот тогда я подростком часто задавал ему вопрос: «Папа, а ты убил хоть одного немца?». Однако всякий раз он избегал прямого ответа на этот вопрос, или делал вид что отвлекся и не слышал моего вопроса или же сразу переводил разговор на другую тему. Но все-таки как-то в одном нашем разговоре дал понять, что война - это огромное горе для всех людей, и хвастаться убитыми для нормального человека это просто ненормально. Причем, как-то он даже обмолвился, что у них опытные солдаты там, где это было возможно, старались немцев не убивать, а брать в плен.

А вот про свою саперную работу он вспоминал очень мало, например, про то, что им приходилось много копать, он почему-то ничего не рассказывал, но у меня осталось такое общее впечатление, что в основном они занимались наведением и обеспечением переправ.

(Только после завершения работы над интервью удалось выяснить, что Чобану Н.И. воевал в составе 102-го Отдельного Гвардейского саперного батальона - прим. Н.Ч.)

- А когда тебя призывали в армию, то он, например, не давал каких-то солдатских советов?

Нет, когда я уходил в армию, он мне не давал никаких советов и не говорил каких-то пафосных слов, что, мол, достойно защищай Родину, мы на тебя надеемся. Нет, ничего подобного, а единственное, что он мне сказал: «Веди себя достойно, и не дай бог тебе проявить жадность к еде». Просто я помню, что как-то он упомянул о том, что у них все солдаты ели по двое из одного котелка, но некоторые при этом старались схитрить и съесть побольше или, например, выбрать из общей порции все мясо. Поэтому даже доходило даже до того, что с некоторыми солдатами никто не хотел вместе есть, их не уважали и просто бойкотировали. И видимо, это оставило у отца такой неприятный осадок в душе, что он мне и дал такое напутствие.

И вот, кстати, насчет еды вспомнился и такой случай. Он рассказывал, что в основном их почему-то кормили ранним утром, часов в пять утра, когда еще было темно. И однажды, когда они стояли в лесу, и как раз собирались поесть, именно в это время немцы провели сильнейший артналет. А уже когда рассвело, то они увидели массу убитых, и что его особенно поразило, что некоторые погибшие солдаты так и остались сидеть, прислонившись к дереву, а в руках у них оставались котелки с еще дымящейся пищей...

- Он ведь был верующим человеком, и, например, он ничего не рассказывал о том, удавалось ли ему на фронте молиться?

На эту тему он рассказывал одну историю. Что уже после Победы, когда они стояли в Берлине, к ним в казарму вдруг пришла какая-то комиссия, состоявшая из старших офицеров и генералов. И вдруг, один из политработников заметил, что на койке отца в изголовье прикреплена маленькая иконка, которую он взял из дома. Этот политработник кинулся, было ее снимать, но один из генералов его остановил и выразился примерно так: «Не нужно ее снимать. Раз вера ему помогает - пусть висит».

- Где он закончил войну и когда его демобилизовали из армии?

Непосредственно в Берлине, поэтому, как и многим его сослуживцам, ему довелось расписаться на Рейхстаге. Причем, я помню, он рассказывал, что в конце войны перед самым штурмом Берлина у них был такой душевный подъем, что все хотели участвовать в этих последних боях. Например, он вспоминал, что перед самым Берлином одному его однополчанину крохотный осколок уже на излете попал в бровь, из ранки пошла кровь, и его отправили в медсанбат. И когда он через какое-то время вернулся к ним, то все сокрушался и даже плакал, что едва ли не всю войну прошел, а из-за такой мелочи не участвовал в штурме Берлина. И я помню, что папа всегда особо подчеркивал, что при приближении к Берлину никто из них не думал именно о Победе, что вот мы сейчас победим, одолеем Германию, нет. По его словам все солдаты думали только о том, чтобы эта проклятая война поскорее закончилась, и надеялись остаться живыми и вернуться домой.

Хотя я помню, что про городские бои он вспоминал просто с ужасом. Как-то рассказывал, что в каком-то городе, а может, уже и в самом Берлине на одной улице стояла целая колонна сгоревших советских танков... Просто они шли как раз по этой улице, и когда начали заглядывать в танки, а там от танкистов почти ничего не осталось... Где-то нашли остаток ноги в сапоге, что-то еще... И он вспоминал, что эта картина произвела на них просто тяжелейшее впечатление...

Насколько я помню, он рассказывал, что в Берлине они в основном отдыхали, но почти сразу из молодых, но опытных солдат, стали формировать подразделения для отправки в Маньчжурию. Но отца, наверное, потому что он был уже достаточно возрастным, а главное почти не знал русского языка, уже в октябре 45-го демобилизовали из армии.

- Известно, что из Германии советским солдатам разрешалось отправлять посылки домой. Он что-то присылал или может, привез с собой? Были у него какие-нибудь трофеи?

Насколько я знаю, и присылал и с собой привез. Но что он, простой солдат, мог достать и прислать домой? Солдатам разрешалось посылать рубашки, простыни, пододеяльники и другие мелочи.

А с собой он привез пару немецких военных ботинок, он в них потом долго ходил, я даже сейчас их хорошо помню. Еще привез немецкий офицерский мундир. Он был пошит из хорошего материала и папа наделся перешить его, но так ничего из него и не сделали, и он просто сгнил. И мама потом все смеялась над ним, и ей даже было где-то неудобно признаваться соседям, что он аж из самой Германии привез домой ручку для нашей дробилки винограда и кроме того привез еще с собой негашеную известь, чтобы побелить дом. Хотя я потом сам слышал такие разговоры, что были такие солдаты и офицеры, которые хорошо сориентировались, так они искали в Германии даже не золото, а обычные иголки для шитья. Просто в то время они у нас были дороже золота, и те, кто привозил их пачками, фактически озолотились.

Еще отец привез с собой две зажигалки и карманные швейцарские часы, которые потом очень долго у нас в семье были основными часами. Он даже рассказывал историю о том, как они к нему попали. Отец вспоминал, что в Германии некоторые офицеры ходили прямо по квартирам немцев и откровенно грабили их. И несколько раз его тоже брали с собой в такие «походы» для охраны. В то время как два офицера искали в квартире, прежде всего, какие-нибудь ценности или что-нибудь другое, то он в это время должен был стоять с оружием у дверей. И вот он рассказывал, что однажды, когда он так стоял, по лестнице проходил какой-то пожилой немец, увидел его, что-то сразу испуганно затараторил по-немецки, и то ли сам отдал часы, то ли папа у него их забрал. Некрасиво, конечно, но ведь тогда у них все солдаты брали себе часы. Причем, отец рассказывал, что многие сразу их вскрывали ножами, что-то там смотрели и тут же выбрасывали.

И еще он всегда смеялся, когда вспоминал, что когда также стоял у дверей, и от нечего делать, достал бутылку вина и начал потихоньку выпивать из нее, то офицеры это увидели, и сказали ему: «Смотри, какой хитрый молдаван, уже и бутылку вина себе где-то достал. А нас угостишь?»

- Как сложилась его послевоенная жизнь? И как он относился к тому, что ему пришлось воевать, насколько часто вспоминал войну?

Он гордился тем, что воевал и потом всегда с радостью отмечал День Победы и регулярно встречался с другими участниками войны, хотя на фронте он ни с кем из своих односельчан не служил и даже не виделся. Мама накрывала им стол, они начинали вспоминать, немного выпивали, и у них всегда был главный тост - слова из одной песни времен войны: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем!» («Волховская застольная» - прим.Н.Ч.), и даже пытались ее петь, хотя по-русски почти не говорили.

И, кстати, при этих встречах я слышал в их разговорах, что они были просто поражены уровнем жизни за границей, и говорили такое, что в Германии даже коровы лучше живут, чем у нас люди... Особенно отца поразило качество немецких дорог, как у них там все предусмотрено, какая чистота и порядок.

И я себе могу только представить, какими глазами он заново взглянул на условия жизни в родном селе, когда вернулся домой... Опять пошла обычная крестьянская жизнь: бедность на грани убогости и лишь одна бесконечная работа... К тому же в 1946-47 годах два лета подряд была страшнейшая засуха, которая привела к страшному голоду. Людям пришлось забить весь рабочий скот, и поля практически не обрабатывались. И я даже не представляю, за счет чего мы тогда выжили, и у нас в семье никто не умер, хотя я знаю, что еду в то время делали буквально из всего: из каких-то трав, из семечек винограда, и отец рассказывал, что люди в нашем селе буквально на ходу падали и умирали от голода... Я знаю, что в тот период многие наши односельчане ездили за продуктами во Львов, пытались обменять их на какие-то вещи, но многие из этих поездок вообще не вернулись, и как они тогда пропали, так о них ни слуху и ни духу...

Зато мама почти ничего о том времени не рассказывала. Конечно, говорила, что без отца ей пришлось очень тяжело, но видно, она нас просто берегла и не рассказывала того, что ей довелось хлебнуть. И вот она, кстати, рассказывала, что когда отец вернулся с войны, еще долгое время по ночам кричал, вздрагивал, и когда просыпался весь в поту, то выходил на улицу на какое-то время, чтобы прийти в себя...

А в 1949 году именно то, что отец был участником войны, спасло нашу семью от больших неприятностей. В этом году власти решительно взялись провести коллективизацию и в одну ночь где-то около трехсот машин окружили село, и солдаты с представителями сельсовета начали ходить по домам. Пришли и к нам, потому что мы оказались в списках на раскулачивание, хотя мы тогда жили в небольшом, даже не доме, а скорее каком-то сарайчике с тремя маленькими окошками.

К нам зашел какой-то армейский капитан, а у нас в доме на стене висели то ли удостоверения к медалям отца, то ли «благодарности» за подписью Жукова и Телегина. И когда этот офицер их увидел, то спросил отца: «Так вы что участник войны? А где вы воевали?» Отец ответил: «Сапером на 1-м Белорусском». И тогда этот капитан, который к тому же увидел, в каких убогих условиях мы живем, и что во дворе у нас пусто, повернулся к представителю сельсовета и чуть ли не накричал на него: «Вы что, совсем тут сдурели, фронтовиков раскулачивать?», развернулся, пожал отцу руку и сразу ушел. Вот благодаря этому мы избежали участи быть выселенными, хотя той ночью едва ли не триста семей наших односельчан были раскулачены и высланы в основном в Тюменскую область. Например, той ночью забрали семьи восьмерых братьев мамы, а из всей большой семьи отца, только одного его брата Ивана не тронули, а всех остальных с семьями тоже выслали... И я слышал, что только после смерти Сталина их стали понемногу отпускать, но без права возвращения в родное село, поэтому многие из них поселились на Украине. Но, ни домов, ни имущества ничего им не вернули.

Но даже не это вызывало у отца обиду, а то, как неправильно у нас относились к людям. Я помню, что на встречах с другими ветеранами они с какой-то обидой и горечью говорили о том, что некоторые наши односельчане, мало того, что увильнули от фронта, не воевали, и семьям фронтовиков житья не давали, так еще и потом всю жизнь были при должностях.

Например, у нас был один односельчанин, который совсем недолго успел провоевать, потом попал в плен, причем, люди говорили, что он едва ли не сам сдался. А когда приехал домой, то начал плакаться, что ему в плену пришлось есть свеклу, и поэтому его сразу назначили завскладом. И всю свою жизнь он в поле никогда не работал, а все время только «грелся» на разных «тепленьких» должностях.

А в целом отец был доволен жизнью, хотя я помню, как однажды он выразился в таком духе, что в колхозах люди совсем разучились работать. По его словам работа на земле требует совсем другого отношения и внимания. Всю жизнь он проработал рядовым колхозником, но всегда был на отличном счету, его фотография постоянно висела на колхозной «Доске Почета», а главное люди его уважали. Гордился тем, что честно прожил жизнь, честно работал, честно воевал, что никогда чужого не брал и зла людям не делал. Был рад тому, что хоть и немного, но посмотрел мир, общался с самыми разными людьми, видел разные культуры, успел увидеть внуков, поэтому 21 августа 1985 года ушел от нас со спокойной душой.