Фальковский Григорий Яковлевич

Г.Ф. - Родился 1-го марта 1924 года на Украине. Отец в Гражданскую войну воевал в Красной Армии, в 1922 году демобилизовался, и поселился в Елисаветграде, который тогда назывался Зиновьевск, а позже стал Кировоградом. Он был искренним сторонником Советской власти, но при этом, верил в Бога и ходил в синагогу. Наша семья с трудом пережила голод в 1933 году. Я хорошо помню, как шел в школу, находившуюся в двух кварталах от нашего дома, а на тротуарах лежали и умирали распухшие от голода люди. Или, другая картина врезалась в память - едет по нашей улице открытая телега с макухой, охраняет ее красноармеец с шашкой в руках. Кто подбегал к телеге, в надежде схватить хоть кусочек макухи, сразу получал шашкой... Папа был рабочим на химзаводе и в 1936 году погиб во время взрыва, аварии в цеху по изготовлению краски. На его похороны пришла половина города, отца знали и уважали многие люди. Так , в двенадцать лет я остался без отца. Моя старшая сестра жила в Киеве, а я с мамой и с младшей сестрой снимали квартиру у прекрасного человека , старика Морозова, пожилого мужчины с окладистой бородой и крестом на шее. Его в 1929 году раскулачили, но люди не дали его в обиду. Все помнили, как в 1919 году Морозов защищал евреев во время погрома, и получил за это от петлюровцев пулю в грудь. У старика Морозова в Одессе жили два сына, оба - профессора медицины. Я закончил школу -семилетку, поступил учиться в машиностроительный техникум, но надо было помогать больной матери, и поэтому, я перевелся на вечернее отделение техникума , и пошел работать на завод «Красная Звезда». Начинал слесарем , потом стал шлифовальщиком. Зарплата небольшая, всего 320 рублей, всю получку приносил домой матери. На заводе были «сельхозцеха», и «закрытые» , военные цеха , выпускавшие снаряды для 76-мм орудий. Незадолго до войны меня перевели работать взаводскую спецчасть, при военных цехах, где я занимался секретной документацией. Утром 22/6/1941 , был выходной день, и я пошел с сестренкой на утренний спектакль в городской театр. Мать в это время находилась на лечении в Пятигорске. Начало спектакля было в 11-00. Взяли билеты в партер. И в середине спектакля вдруг стало происходить что-то непонятное. Актеры засуетились, стали «комкать» текст, забегали по сцене, занавес закрылся и был объявлен антракт. Я вышел на улицу, и еще успел услышать последние слова выступления Молотова -«Враг будет разбит!»... В начале июля люди стали убегать из города. Мама уже вернулась в Кировоград. Наш завод готовился к эвакуации. Мне приходилось на тачке таскать к вагранке и сжигать там секретную документацию, но в спецчасти были шифровальные книги, которые я был обязан сохранить. Моей семье выделили место для эвакуации в заводском эшелоне. За нами пришла бричка. Наш двор , а это семнадцать семей : евреи, украинцы, русские, собрался нас провожать. Соседи вышли и стали нас отговаривать уезжать - «Зачем вы едете, Бог знает куда ? Чего вы боитесь? Все это пропаганда. Немцы были тут в 1919 году и никого не трогали!». Но мы решили бежать в эвакуацию. Сели в эшелоне на открытую платформу и поехали. Наш завод «Красная звезда» успели эвакуировать только частично. В итоге, после долгого и мучительного пути, мы оказались на станции Белинская Пензенской области. Сюда же был эвакуирован завод «Коммунар» из Ворошиловграда. В трех километрах от станции стояли стены недостроенного сахарного завода и на этой территории мы возводили цеха и ставили станки. Я сразу пошел трудиться чернорабочим, а потом стал работать токарем на станке «Орджоникидзе» , делал 82-мм мины. Считался «стахановцем». Рабочие жили по квартирам у местных, в домах за железной дорогой, в деревни Варежки. Меня поселили у тети Маруси. Питались мы в рабочей столовой, в качестве премии за стахановский труд я однажды получил 2 литра подсолнечного масла. Здесь мы узнали, что моя старшая сестра успела убежать из Киева, и находится в киргизской столице, в городе Фрунзе. Все рабочие завода получили «бронь» от призыва в армию. Но Советская власть воспитала нас патриотами, и как бы нам начальники не говорили в цеху, что мы делаем важную работу для фронта, наша совесть не давала нам жить спокойно. В военкомате ни с кем с нашего завода даже не разговаривали . Ответ для нас был стандартным -«У вас бронь. Призвать не имеем права!». Два моих товарища Наум Шустер и Наум Неменов выяснили, что если мы доберемся до Пензы, то можно попасть в набор Вольского авиатехнического училища, что при формировке команды в Вольск не смотрят на «бронь» . На следующий день нас семь человек , добровольцев, «дезертиров» с завода, поехали в Пензу. Неменов, Шустер, я, Литвиненко, Кирилл -москвич, еще один парнишка, а также Виктор Шинкаревич, сын нашего директора завода Николая Никаноровича Шинкаревича. На фронт он не попал, его отец в 1943 году «спас от передовой», пристроил военпредом на военный завод в Люберцах. А из остальных шести человек выжили только Литвиненко и я, остальные погибли... Мы прошли мандатную комиссию и были отправлены в Саратовскую область, зачислены в Вольское АТУ. Весь предыдущий курсантский набор Вольского училища, незадолго до нашего прибытия, был отправлен пешим порядком на Дон, в пехоту, в качестве маршевого пополнения. Командиры, оставшиеся в училище, нам открыто говорили, что еще неделя - другая, и нас также отправят стрелками на фронт, под Сталинград, но через два месяца почти весь наш набор нас перевели в Могилевское пехотное училище, которое называлось в эвакуации Привольским пехотным училищем. Здесь мы проучились еще пару месяцев. Командовал училищем высокий худощавый генерал -майор Евстигнеев. Никакой толковой подготовки не было. Стреляли то всего несколько раз. В основном занимались строевой подготовкой. Были лыжные кроссы, занятия на полосе препятствий , прыгали с горки с четырехметровой высоты в яму, на дне которой лежала стружка. Муштровали нас по «черному». Командир взвода попался сволочной, да еще , когда увидел, что у него отделениями евреи командуют, то вообще озверел и «разошелся во всю прыть», стал так давить, что нам мало не показалось. Ротный оказался порядочным человеком, и когда он вышел прощаться с нами перед нашей отправкой на фронт, то курсанты смотрели на него с неподдельным уважением и благодарностью. В январе 1943 года все наше Могилевское (Привольское) училище отправили на фронт. Сначала мы оказались в Балашове, где находилась на переформировке 37-я гвардейская ( бывшая десантная) Стрелковая Дивизия. Нас построили и объявили - «Вы, с сегодняшнего дня, являетесь 118-м гвардейским стрелковым полком». В этой дивизии, после городских боев в Сталинграде, оставалось в строю меньше 500 человек во всех подразделениях, и фактически ее формировали заново. Через две недели нас погрузили в теплушки и отправили на запад. Мы выгрузились на станции Елец Воронежской области, и оттуда, пешим маршем , пошли к фронту. Над нашей колонной появился немецкий самолет - разведчик «рама», а потом прилетели «юнкерсы», и началась бомбежка. Мы залегли, было такое ощущение что все бмбы етят только на меня. Я не знал куда себя деть, надевал каску то на голову , то пытался прикрыть ей спину. Рядом лежал опытный солдат -сталинградец, он спокойно достал кисет с махоркой, скрутил самокрутку, закурил. Потом увидел, что со мной творится, скрутил и мне цигарку -«На, закури». Я первый раз в жизни закурил, и с непривычки, все поплыло перед глазами . Пришли на позиции, заняли траншеи. Перед нами нейтральная полоса, метров двести, а дальше - укрепленный немцами снежный вал. Так началась моя фронтовая жизнь.

Г.К. - В феврале - марте 1943 года Ваша дивизия вела наступательные действия?

Г.Ф.- Нет , на передовой было затишье. Мы находились в обороне. Очень тяжелыми для нас были эти месяцы. Голод, вши. Стояли сильные морозы. Полушубков и валенок у простых солдат почти не было, мы «мерзли как собаки». Нам давали для пропитания какие-то помои из свеклы, и по два -три сухаря на два дня. Нервы у всех были взвинчены до предела, конфликты возникали «из ничего», на пустом месте. Где-то, раз в три дня, я со своим напарником Валентином Савельевым, ходил в «секрет», на нейтральную полосу. Брали ракетницу, и в маскхалатах выползали на нейтралку. С собой только дерьмовые винтовки СВТ и по гранате на брата. Совсем рядом располагались немецкие дозорные «секреты», они нас тоже , наверное, видели, но в перестрелку никто не вступал, соблюдали «нейтралитет». А потом Валя заболел, и мне помкомвзвода Жежель, тоже наш бывший курсант, приказывает идти в «секрет» с одним рязанским мужиком по фамилии Псакин. Я говорю Жежелю -«С Псакиным не пойду, он ненадежный». Жежель без слов хватает свой автомат за дуло и бьет им , «рубит» меня со всей силы прикладом. Попал по плечу. Я отскочил чуть назад , передернул затвор СВТ, кричу -«Прощайся с жизнью, с...! Застрелю!», и направляю ствол на помкомвзвода. В это время в землянку вваливается наш комвзвода, старшина-сталинградец, рыжий крупный мужик, набросился на меня , хватает мою винтовку за ствол, отводит его вверх, и спрашивает -«В чем дело?». А мы и сами уже толком не поймем, ну и с чего весь этот сыр-бор... Стояли холода, но нам даже положенные «100 грамм наркомовских» не давали. За все время , только одни раз, взводный, старшина, принес водку в котелке, и каждому заливал ложкой в рот «свою порцию», как детям дают лекарства. Как-то рядом с нашими траншеями упал сбитый немецкий летчик. Пока я до него добежал, труп уже раздели до кальсон. Я снял с него теплые «чулки» на молнии, и мне товарищи завидовали, мол, теперь хоть ноги согреешь. А потом в дивизии началась эпидемия сыпного тифа, нас вывели во второй эшелон, на снегу построили шалаши из хвойных деревьев. А вскоре и меня свалил тиф. Привезли в санбат, размещенный в сельской школе, тифозных больных размещали отдельно, в спортзале. Пол застелен соломой, а сверху положены плащпалатки. Рядом со мной лежит какой - то товарищ, бредит, и лезет на стенку. Оттуда три раза он падал прямо на меня. А разве я понимал, что такое тиф ? Говорю ему -«Земляк, зачем ты на стену-то лезешь? Угомонись». Утром его санитары тянут за ноги, я заступился -«Куда вы его!?», а они смеются...Помер мой сосед... И пролежал я в санбате с сыпным тифом полтора месяца. Кормили хуже чем в блокаде, в день давали по ложке пшенной каши и скудную пайку хлеба, зато кипяток был без ограничений. Люди в санбате от тифа мерли как мухи, но мне удалось как-то выкарабкаться. На выписке дали сразу целую буханку хлеба и банку консервов. В команде выздоравливающих , где нас собрали, солдаты с трудом передвигались, у всех было головокружение от дикой слабости, организм истощен, и в буквальном смысле , ветер подует - а мы падаем. Но с нами никто долго возиться не собирался, шла подготовка к Курской битве, и вскоре я вновь оказался в своем батальоне. Мы сделали переход к фронту , прошли 60 километров, и стали готовить оборону. В июне 1943 года меня назначили комсоргом батальона.

Г.К. - Как для Вас началось Курское сражение?

Г.Ф. - Сначал нас долго бомбили. Целая свора самолетов над нашими головами , «хейнкели» на бреющем. Смешали наши позиции с землей. Прямым попаданием бомбы на моих глазах убило моего друга Неменова. А потом на нас пошли танки, как стеной, стальная армада. И когда они стали утюжить наши траншеи, поднялась паника , и те из нас , кто еще был живой, в ужасе выскакивали из окопов и бежали к второй линии обороны. За нашими спинами стоял «заградотряд». Я налетел на какого-то заградотрядовца, лейтенанта в фуражке с синим околышом, и он, толчком руки, в которой сжимал пистолет, свалил меня на землю, и скомандовал -« Ложись! Стреляй!». Я залег и стал целиться по немцам. Еще несколько человек, выбравшихся из разгромленных первых линий наших траншей, спасаясь от танков, побежали в нашу сторону. Среди них был мой друг Шустер, он бежал прямо на лейтенанта - заградотрядовца. И когда Наум был в трех метрах от него, лейтенант выстрелил ему из пистолета точно в лоб. Наповал... Убил, гадина, моего товарища... И я , находясь в потрясении после всего ужасного побоища , увиденного в это утро, только изумленно смотрел на труп товарища, и на его убийцу в офицерском звании... И тут танки продвинулись дальше, разгорелся такой бой, что и не передать. Мы снова отошли, и мне не довелось после боя найти и похоронить тела своих друзей. Там все было перепахано и сожжено. После войны, еще служа в армии, я ехал поездом через станцию Белинская, с которой мы уходили на фронт. Поезд стоял всего две минуты. И тут, когда уже раздался гудок на отправление, на перроне я увидел родную тетю Наума Шустера. Подошел к ней, сказал -«Не узнаете? Я Гриша Фальковский. Как там наш завод? Заводчанам от меня привет передавайте!» . Она смотрела на меня невидящим или ненавидящим взглядом. Я побежал к своему вагону, но чувствовал, как этой взгляд прожигает мою спину... Мы , наверное , действительно были виноваты перед погибшими товарищами, что они убиты, а мы еще ходим по этой земле...

Г.К.- Судя по справке из военно- медицинского архива, Вас , начиная с Курской дуги, только в течении одного года, четыре раза ранило. Давайте попробуем хронологически рассказать - «по ранениям», как это было.

Г.Ф. - Первый раз ранило под городом Дмитров -Орловский, летом сорок третьего, а точнее, 11-го августа. Мы пошли в атаку цепями, а немцы закрепились наверху, на холмах, и оттуда нас поливают огнем. Плотность огня была такая, что головы не поднять, и если кто-то из нас пытался поднять пилотку на дуле автомата, то уже через секунду - другую пилотка была прострелена пулей снайпера . Потери были очень серьезные. Перед высоткой речушка и хлебное поле. Цепи залегли. Появились немецкие пикировщики и нас сильно пробомбили. Штаб батальона укрылся за бугорком, перед нами , до этого поля, примерно сто метров голой открытой местности. Комбат посылает связного к ротам -«Подняться в атаку!». Первый связной только выбежал, сразу убит. Второй - наповал. Снайперы... Третьим пошел старший сержант, средних лет, и сразу вернулся, ему разрывной пулей разворотило кисть руки. Он радовался - остался живым!.Комбат тыкает на меня пальцем -«Ты пойдешь!». Я на секунду замешкался, понимая, что сейчас меня убьют, но идти надо, тем более, я же комсорг. Комбат начал орать -«Давай вперед, твою мать!». Я выскочил и побежал к высоте. Пули свистят Н добегая до хлебов упал, притворился мертвым, потом - снова вскочил, перебежал, опять упал, и вновь рывок, «нырнул рыбкой» в хлеба. Сразу рядом пулеметная очередь. Пополз среди колосьев, а впереди «лысое» место, метров десять. И только я приподнялся для перебежки, сразу пуля в левую стопу. Остатки стрелковых рот уже отползали на исходные позиции. Я сам себя перевязал и пополз к разбомбленному яру, туда, где стояла наша минометная рота. Часть яра обвалилась при бомбежке, и выжившие минометчики откапывали друг друга. Перекурил, и опираясь на СВТ поковылял к санвзводу. Пошел по открытому месту, рядом рвутся снаряды, перелет - недолет, а мне уже на все плевать. Жажда дикая. Вижу вмятину как от лошадинного копыта, а в ней какая- та мутная жижа, головастики плавают. Я нагнулся , стал пить из этой «лужи», и тут кто-то меня по плечу хлопает. Смотрю, стоит молоденький лейтенант в портупее, одетый в новую форму и говорит мне -«Солдат, зачем ты пьешь такую грязь!?Ты же заболеть можешь!». Вот , думаю, дурак ты лейтенант, знал бы откуда я пять минут назад выполз... Месяц был в санбате, потом вернулся стрелком в свою роту. Началось форсирование Десны. На берегу нас обстреляли и пробомбили, переправа был сорвана и нам пришлось искать другое место для форсирования. Я плавать не умел, решил сделать себе «поплавок» , набить солому в плащпалатку. Вижу артиллеристы выкатывают на плоты свои «сорокапятки». Темно, и я незаметно зацепился за плот , поплыл , «на чужом горбу в рай». На середине реки меня заметил сержант -артиллерист и стал бить ногой по рукам, чтобы я отцепился от плота. Но я держался намертво, тонуть не хотелось. Кричу ему , что я плавать не умею... На плоту находился капитан, он приказал сержанту -«Цыц!Тихо! Оставь его в покое!Он же утонет». К берегу пристали, я выскочил на сушу . Немцы замаскировали свои пулеметные точки в стогах сена, в двухстах метрах от пологого берега. Я только успел пробежать метров двадцать, как застрочили пулеметы, поднялась сильная стрельба, и мне сразу пуля навылет в левую ногу. Я стрелял по ним из винтовки, потом подскочил санитар, потащил к лодке, к реке. Перевезли на свой берег и отправили в санбат , в Шостку. Лежим в какой-то комнатенке, появляется командир дивизии Ушаков, которого я раньше никогда не видел. Среди нас раненый капитан, которому болванкой от танка оторвало ногу. Ушаков к нему подошел -«Спасибо тебе Музыков, выручил ты нас, капитан. Я тебя представил к Герою. А мне вот, генерала присвоили». Я присмотрелся, а это как раз тот капитан, который приказал меня оставить на плоту. Ранение оказалось легким, пролежал я в санбате недели две -три. 13/10/1943, я возвращался в свой батальон, на плацдарм за рекой, это уже после форсирования Сожа было. К переправе подошел - людей почти не видно. Через понтонный мост перешел на другой берег, навстречу мне Николай Косухин, один шустряк из нашей роты - «Идем со мной, мне комбат сказал, кто первым придет, сразу направить вторым номером к пулемету». Я в пехотном училище из «максима» ни разу не стрелял, но вторым номером воевать много ума не надо, подавай ленту и все. Привел он меня к пулеметной точке, расположенной возле вековых дубов, и сразу «испарился». Пулеметчик, первый номер, спрашивает - «А куда Косухин смылся? Его же ко мне вторым номером поставили!». Вот , думаю , сволочь Косухин, подставил, жить больше других хочет. Ладно, в пулеметчики, так в пулеметчики. И выясняется, что нас в батальоне осталось всего семь человек с одним офицером, старшим лейтенантом. Лежим с напарником у пулемета, у нас всего две набитые патронные ленты, и перед нами глубокий яр. Прибегает связной , говорит, что меня комбат к себе требует. Я пошел. И тут налетели «юнкерсы» и стали бомбить. Увидел вырытые щели возле стога сена, хотел до них добежать, и уже был совсем рядом , как в эту щель прямое попадание бомбы. Дополз до комбата, интересуюсь, чего вызывали? А он - «Да просто , познакомиться захотел». Ползком вернулся к напарнику, он смотрит в бинокль и говорит -«Пришла смерть по нашу душу, вон, немцы, пушку на прямую наводку на нас наставлют!» -«Где?». И тут , сзади нас разрыв снаряда, потом - впереди. «Вилка!». Первый номер кричит -«Отходим !». Потащили за собой пулемет, а немецкий расчет дальше пушку вперед катит. Мы бросили пулемет, и побежали налегке , напарник был справа от меня. Земля болотистая, бежать трудно, ноги вязнут в трясине. И тут разрыв снаряда, моего товарища на куски...Передо мной показался какой-то забор, думал успею, и вдруг, взрыв перед самым носом, всего обдало водой, но бегу дальше , и в эту секунду сзади снова разрыв снаряда и меня швырнуло в какую-то канаву с водой, я ушел под воду с головой, вынырнул, зацепился за куст, держусь. Чувствую тепло в левом бедре. Выполз из канавы, залег в свежей воронке с запахом гари. Стало смеркаться, я переполз в другую воронку и затих, двигаться не могу. Ног не чувствую. Уже в темноте заметил старшину роты автоматчиков, нашего бывшего курсанта Мишку Вячина, он шел к передовой, к своей роте, с двумя термосами. Кричу ему -«Миша!». Вячин перевязал мою ногу ниже раны, перетащил в другую ячейку, прикрыл дерном, и сказал, что сейчас пришлет за мной бойцов, чтобы вытащили меня к переправе. Автомат я утопил в воде, лежал в этой ячейке только с гранатой в руках и ждал, кто до меня первый доберется. Вижу, в тридцати метрах от меня, появилась группа немцев. Они развели огонь на сухом спирте под плащпалаткой, что-то себе грели на костре. Один из них отошел «по нужде», расположился в нескольких метрах от меня. Я не знал, что делать , граната всего одна, или, сейчас ее в немца кинуть, или подождать , а вдруг все сюда пойдут , тогда побольше народа с собой на тот свет прихвачу. Но немец, закончив дела, вернулся к своим товарищам, ничего рядом не заметив. Я лежал до утра, беспомощный и обездвиженый. Холодно, обмундирование на мне все мокрое, к утру замерзло, я продрог, крови много потерял. Белая пелена застилает глаза, но понимаю, что если засну, или «отключусь» - это верная смерть. А на рассвете по этому участку плацдарма начался наш артобстрел. Снаряды рвались совсем рядом, меня почти засыпало комьями земли. Потом стало тихо. Слышу голоса, идут два наших бойца. Заметили меня - «Нас Мишка Вячин за тобой прислал». -«А где же вы , е.... мать вашу, всю ночь ходили!?». Молчат, глаза отводят в сторону. Вынесли на ПМП, сразу кинули на стол для обработки раненых, наложили шину Дихтерса, забинтовали ногу, накрыли меня стеганым одеялом. Потом подошла бричка, на нее положили пять раненых и повезли к переправе. И тут артиллерийский обстрел, все по сторонам, а мы лежим на бричке , смотрим на небо и ждем, а когда в нас снаряд попадет... На восточном берегу нас сразу направили в санбат. Занесли в здоровую палатку , посередине печка, которую дневальный растапливал дровами. И здесь я почувствовал, что умираю, жизнь уходит из моего тела. Успел только крикнуть -«Держите , братцы!», и потерял сознание. Очнулся на операционном столе, меня держат со всех сторон. Надо мной склонился капитан медицинской службы. Мне вдруг стало смешно, у военврача косили оба глаза. И тут этот доктор ткнул мне чем-то в ногу, и я от дикой боли снова потерял сознание. Санбат был забит ранеными под завязку. Подошла меня бинтовать знакомая медсестра , звали ее Наташа, и с удивлением говорит -«Гриша, опять тебя ранило!? Какой- ты везучий! Чем тебе помочь?». Я почему-то вдруг ответил - «Хочу соленый огурец». И представляете, в этом аду, скоро возвращается Наташа и приносит мне большой соленый огурец. Я откусил от него и отдал его дальше, лежащим рядом товарищам. И жуя кусок огурца, я подумал, а ведь это действительно везение, скольких уже рядом поубивало, а я пока живой. Отправили в госпиталь № 3571 под Курск. Врачи решили не доставать осколок снаряда из бедра, и этот осколок сам вышел уже в 1955 года в области колена. А тогда, через месяц, я уже оказался в запасном полку при 65-ой Армии, и оттуда вернулся в свой полк находившийся уже за Днепром, в районе Речицы. В 1944 году в Белорусси меня ранило в четвертый раз. Мы захватили в атаке первую линию немецкой обороны . Немцы, отстреливаясь, отходили к реке. Мы за ними , но пришлось залечь под огнем. Стали окапываться. У меня была «личная штыковая» лопата с коротким черенком, успел только выкопать на пол- штыка, и тут артиллерийский налет. Рядом блиндаж, оставленный немцами при отсуплении. Все кинулись туда, набились в блиндаж как сельдь в бочку. И когда налет прекратился, я первым вышел из блиндажа, и тут снова услышал свист снаряда. Рядом маленький ход сообщения. Прыгнул в него, а снаряд попал прямо в накат блиндажа. Мне осколок в лицо, в переносицу, я только успел произнести одно слово - «п....ц», и потерял сознание. Пришел в себя через сутки. Язык приколот булавкой к вороту гимнастерки. Месяц в санбате «на ремонте» , и обратно в полк.

Г.К. -Когда после очередного ранения Вы возвращались в свою роту, какие -то «темные и похоронные» мысли возникали, мол, в этот раз точно убьют?

Г.Ф.- Я всегда возвращался в свою часть спокойно, без «лишних» мыслей в голове. Был молодой, веселый парень , всегда готовый отдать жизнь за Родину , но о смерти много не думал. Знал, что меня все равно убьют на этой войне, а когда и как это случится - знать не мог никто... И даже когда второго мая сорок пятого года меня контузило во время артобстрела, и меня отвезли в госпиталь, где можно было отлежаться до конца войны, я, все равно , глухой и заикающийся, с дергавшейся после контузии головой, шестого мая сбежал назад в свой взвод, прекрасно понимая, что , возможно, впереди еще ждут тяжелые бои. Конечно, у меня был определенный «страх смерти». Перед атакой куришь одну цигарку за другой, борешься внутри, в душе, с самим собой, со своими страхами и предчувствиями, но надо выходить из траншеи, никуда не денешься. И когда уже поднимаешься по сигналу ракеты или по команде - «Вперед!» и бежишь в атаку , то уже ни о чем не думаешь, отключаешься, все твои действия только на порыве и инстинкте. Твой мозг блокирован, только вперед, там, возможно, и смерть, но там и твоя жизнь. Как повезет...

Г.К.- А «фронтовые суеверия» какие-то появились?

Г.Ф.- Примета у меня одна была. Перед каждым ранением мне снился покойный отец... Просто мистика какая-то...

Г.К.- А такие пехотные суеверия, как, например, « ничего не брать у погибших» , у Вас были?

Г.Ф.- С убитых снимали сапоги , валенки, изредка искали лишний сухарь в вещмешках погибших , и при этом комплексами и угрызениями совести не мучились. Все понимали, что ему, убитому, это уже не нужно. Это не мародерство, а часть фронтовой окопной жизни. Правильно Деген написал -«Дай на память сниму с тебя валенки, мне еще наступать предстоит»...

Г.К.- Вы весь свой боевой путь проделали в одном полку. Из курсантов Могилевского пехотного училища - МПУ составивших в феврале 1943 года 118-й гв. Стрелковый Полк, сколько оставалось в полку на конец войны?

Г.Ф.- В нашем полку из бывших курсантов МПУ оставался на передовой в сорок пятом году, кажется, только я один. Еще один бывший курсант , харьковчанин, Литвинов, стал старшим лейтенантом, комсоргом полка. Он был непорядочным человеком, и мои отношения с ним дружескими не назовешь. Уже после войны он пытался меня крепко «подставить», но у него не вышло... Бог ему судья. В различных частях дивизии на конец войны еще оставалось несколько бывших курсантов МПУ, человека четыре-пять.Один из «могилевских курсантов» был еще в дивизионной разведке. А все остальные наши товарищи - курсанты были убиты или выбыли из части по ранению еще в 1943 году. С учетом страшных потерь которые понес полк на Курской дуге, при форсировании трех рек и боев на плацдармах осенью того же года, и в боях на границе с Белоруссией - ничего в этом удивительного нет... В полку, в мае 1945 года, в боевых подразделениях насчитывалось всего человек десять «ветеранов», пришедших в дивизии уже на Соже или позже, под Гомелем. Среди них были хорошие ребята , особенно Миша Цыганков и Ашихмин, оба с Алтайского края, старшина Зеленов, сержант Хлебников.

Г.К. -Командование полка лично знало таких, как Вы, заслуженных ветеранов части? Пыталось их как-то сохранить в полку до конца войны?

Г.Ф.- Например, меня хорошо знали: и командир полка Герой Советского Союза Оноприенко, и замполит Морозов. Когда человек служит в полку два года, воюет и еще живой, то на него все пальцем показывают, мол, вон идет, «неубиваемый и бессмертный ». После войны комполка с замполитом полка меня как-то сильно выручили, когда у меня произошла стычка с «особистами». А с помощником начальника штаба, москвичом Андреем Макаровым мы были друзьями, он - почти мой ровесник, был человеком простым, без излишнего командирского апломба. А насчет -«пытались ли уберечь» - это вряд ли... Мне никто не предлагал перейти в штаб в охрану знамени полка, или, скажем , в полковые тылы, или там, в ординарцы к начальству. Хотя в ординарцы я бы никогда не пошел, не имею «холуйских» задатков. Как-то в 1944 году предложили уйти на учебу в тыловое офицерское училище - я отказался. Единственное, что подходит под определение -«попытка сохранить», так это то, что я в сорок четвертом полгода воевал наводчиком 82-мм миномета в составе минометной роты нашего полка , где было намного больше шансов уцелеть, чем в стрелковой роте. Но уже в начале сорок пятого года , когда у нас сильно побило полковую разведку, меня, по моему желанию и согласию, в Германии , перевели во взвод полковых разведчиков. Так что, сами судите. Есть еще одна деталь. Любой командир батальона всегда был заинтересован, чтобы у него в каждой роте непременно был костяк из старых, опытных бойцов, которые прошли «огонь и воду», знают , на своей шкуре ,что такое немецкая танковая атака, и так далее. Таких солдат с трудом отпускали куда-то из батальона. Даже когда закочилась война, нас , «старичков», командиры очень просили остаться в армии на сверхсрочную службу , старшинами рот. И хотя я мог спокойно демобилизоваться по «указу о трех ранениях», но вместе с товарищами, с Титовым и Ларионовым, согласились послужить еще год. Нам, перед сверхсрочной , даже дали месячный отпуск на Родину.

Г.К.- Кто из Ваших командиров Вам наиболее запомнился?

Г.Ф.- Командир стрелкового батальона капитан Демин. Прекрасный был офицер и человек. Погиб на моих глазах. Шли вперед , меняли позиции, и Демин сел рядом с ездовым на передок, перевозивший 45-мм пушку. Наехали колесом на мину, всех поубивало осколками. В минометной роте был тоже толковый командир капитан Захаров. В Белоруссия стояли с ним рядом под деревом, немецкая 81-мм мина разорвалась над нами и его убило осколками. В разведвзводе полка запомнился взводный , младший лейтенант Муравьев, сраженный пулеметной очередью, выпущенной с немецкого самолета. Очень хорошим человеком был командир стрелковой роты Полянский, который выжил на войне. И конечно, наш комполка Николай Николаевич Оноприенко, ему было во время войны лет 35 . Этого человека бойцы уважали. Встретил его случайно после войны, в Москве , на улице Моховой. Он еще тогда мне сказал -«Видишь, страшина, пока воевал - был нужен, а сейчас меня в Военную Академию не приняли...».

Г.К. - А кто из командиров дивизии оставил наилучшее впечатление?

Г.Ф.- Я был простым солдатом в звании старшины, и командиров дивизии видел всего несколько раз , в основном издали. Их у нас столько поменялось - Морозов, Ушаков, Рахимов, Гребенник, еще кто-то был. Генерала Сабира Рахимова , считай, что на моих глазх било, в марте сорок пятого. Идем в колонне, перед нами бугор, дорога шла в гору. Звучит команда -«Посторонись!». Мимо нас проезжает «виллис» комдива Рахимова, с автоматчиками охраны на крыльях машины. За ним едет машина начальника политотдела дивизии полковника Смирнова. Они проехали, и через короткий промежуток времени, слышим, передают по цепочке - Генерала убило! Мы кинулись на бугор, а там Рахимов и еще человека четыре полковника с адъютантами и охраной на земле лежат, побитые осколками. Прямое попадание снаряда , то ли там был наблюдательный пункт, то ли еще что-то , но комдив со всей свитой остановился на гребне бугра на свою погибель. Наша рота вытаскивала их трупы. И когда я увидел, как нач.ПО Смирнов «отходит в мир иной», с распоротым осколками животом, то сказал про себя - «Есть Бог на свете! Все видит! Все помнит! Это тебе за Буг!».

Г.К.- А что на Буге произошло?

Г.Ф. - Мы вышли к Бугу днем , до реки метров 150, а через реку засели немцы, прямо у среза воды, их берег чуть повыше нашего. Перед нами кустарник, какие-то бугорки, залегли. Оноприенко был тогда в госпитале, и вместо него полком командовал какой-то еврей, подполковник. И вижу я, как появлятся полковник Смирнов , начПО дивизии , и приказывает новому командиру полка , немедленно, вплавь, на подручных средствах, форсировать реку! Я лежал на земле в десяти метрах от них и слышал весь этот разговор. Подполковник говорит Смирнову -«У меня всего 170 штыков во всех батальонах, мы же так людей зря положим. Нас сейчас просто перебьют на подходе к реке. Дайте дождаться темноты, тогда и попробуем переправиться». Смирнов начал орать -«Я тебе бл... приказываю, немедленно начать переправу! Перебьют - не перебьют, будешь тут мне стонать, твою мать -перемать! Людей еще пришлем! Давай, бл...! Командуй переправу!». И подполковник собрал офицеров, передал приказ Смирнова. Потом команда -«Вперед!» , подполковник лично поднял бойцов, и мы побежали к реке. По нам открыли такой страшный огонь, там как оказалось все было заранее пристреляно. Со всех сторон и стволов по нам стали долбить. Подполковника убило. Метрах в десяти от реки я плюхнулся в в воронку и застыл. На меня сверху «бухается» лейтенант, ему пули попали в спину. Пошевелиться невозможно, на каждое движение открывался бешеный огонь. Я его с трудом перевязал. Стемнело, стрельба , в основном, затихла, и мы с лейтенантом осторожно поковыляли в тыл, цепляясь ногами на каждом шагу за трупы убитых солдат. Навстречу наш батальонный фельшер, меня увидел -«О! Гришка! А я думал тебя тоже убило!». И поэтому, когда полковник Смирнов погиб, я считал это карой за ненужные жертвы , за людей, погибших на Буге по его вине.

Г.К.- Но, возможно, в тот момент Смирновым руководили лучшие побуждения - быстрее развить боевой успех, не дать немцам время подготовить серьезную оборону, а форсировать реку «на плечах противника», и совсем не хотел он положить полк в землю на этой переправе?

Г.Ф.- Знаете, не зря говорят - Благими намерениями вымощена дорога в ад. Я на таких любителей погеройствовать за чужой счет на войне насмотрелся. Полковника Смирнова в моих глазах могло оправдать только одно, если бы он сам в первой цепи атакующих пошел бы к реке и погиб там, как другие... У меня в сорок пятом в Данциге случай один произошел. Белым днем дело было. Уже взяли город, оставались только отдельные очаги сопротивления. Стрельба понемногу стала угасать, но бой в городе продолжался. Я отстал от своего взвода, заблудился . Начал искать своих, со мное еще двое, таких как я, бойцов, потерявших свои роты в неразберихе уличных боев. Под широким мостом через реку Мертвая Висла, на берегу стоит группа наших солдат во главе с офицером, старшим лейтенантом, и как оказывается , все они - из другой дивизии. Настил моста выложен красным булыжником, а сам мост, где-то -60-70 метров длиной. На той стороне в домах засели не желающие складывать оружие немцы. Офицер нам -«Кто такие?» - «Со 118-го гвардейского.Своих разыскиваем» - «Сейчас в разведку пойдете, а потом будете своих догонять!» - и показывает рукой на мост. Я ему говорю-«Т-щ старший лейтенант, так если мы в открытую по мосту пойдем, нас же моментально накроют!». Он мне начал пистолетом угрожать, орет -«Ты, еврейчик , заткнись нахер, б....! Сейчас пристрелю к такой-то матери!». И мы втроем пошли быстрым шагом по мосту, дошли до середины, я почти прижимался к чугунной оградке. И тут, прямо в моих напарников. попадает снаряд, обоих в куски, их тела разметало по брусчатке. Немцы ударили с прямой наводки. Я упал на булыжники, чувствую, что сам вроде цел, кинулся назад, затвор автомата передернул, подбегаю к началу моста -«Где эта бл...?! Где этот сучий лейтенант?!». Бойцы отвечают- «А он в ту сторону побежал». Не нашел я его, а так бы точно пристрелил. Понимаете, ведь он точно знал, что нас на мосту положат, но ведь послал вперед. Своих бойцов пожалел, а «залетные» , значит, пусть погибают?...

Г.К. - А что за история, что Вас командир полка от беды уберег?

Г.Ф.- Мы стояли в Силезии, в маленьком городке. Нас держали на казарменном положении. И тут мой ротный Полянский пошел к знакомой полячке. Сказал мне - «Я в доме напротив костела , на втором этаже, если что, свистни». Вдруг передают приказ -«Всем ротным немедленно прибыть в штаб полка!». Я в дверь , побежал за Полянским, а мне настречу один из полковых «смершевцев», молодой лейтенант, который всегда ходил со своей «трофейной» овчаркой. Он мне -«Ты это куда прешь, старшина? В самоволку собрался!?». Отвечаю -«Нет!», и бегу дальше. Он кричит мне -«Стоять!», а я не обращаю внимания, и тогда он спускает свою овчарку с поводка. Я эту псину сразу пристрелил из пистолета, стою и жду , что «смершевец» сейчас станет делать. Застрелить его я не хотел, кому в конце войны хотелось бы попасть под трибунальский расстрел?... Но в голове пронеслась шальная мыслишка , вот бы сейчас шлепнуть эту «двуногую собаку», отомстить за своего товарища Наума, которого такая же сволочь, в фуражке с синим околышем, в 1943 году в упор застрелила. Но , ведь люди кругом снуют, на пистолетный выстрел и так многие обратили внимание ... А лейтенант не рискнул со мной дальше связаться , только матерился и угрожал мне всеми карами небесными, кричал -«Я тебя под трибунал все равно подведу. Тебя как мародера расстреляют! Я помню , как ты с разведчиками корову у немцев увел! Я тебя лично к стенке прислоню!». Но я прекрасно знал, с кем дело имею. Сразу пошел в штаб, к командиру полка -«Товарищ полковник, разрешите обратиться», так, мол, и так, дело было. И замполит полка, и начштаба, и ПНШ Макаров, встали на мою сторону, а ПНШ вообще имел «хороший ключик» к командиру полка. И когда на следующий день меня вызвал к себе на допрос майор, начальник СМЕРШа дивизии, и начал на меня орать, я был в душе спокоен, почему-то был уверен , что командование полка меня им на съедение не отдаст. И после этого допроса меня больше «особисты» не трогали.

Г.К. - А что «особист» имел в виду, угрожая Вам трибуналом за мародерство?

Г.Ф. - Да, был случай один , несерьезный. Привели из немецкого тыла корову, «на котлеты», но у нас ее штабные сразу забрали. А эпизод этот произошел уже после приказа по фронту о «борьбе с бандитизмом и мародерами», так что, рассматривать его могли в разных ракурсах... А вообще , «под вывеской - за мародерство», могли многих к ногтю прижать. Я помню один фронтовой эпизод из разряда экстра - неординарных и редчайших. У нас был в полку парень , старшина - сибиряк, Коля Ельсюков. Воюем на плацдарме, и вдруг приказ, отправить в Наревского плацдарма, через реку, в тыл, по одному- два человеку с каждой роты. Переправились, и выясняется , что нас собрали на показательный суд военного трибунала дивизии, Колю судили как «мародера», хотя его вина заключалась в том, что он стргвал полякам наших армейских коней за самогон. И когда объявили, что Коля приговорен к расстрелу, мы не сразу поверили в это. Обычно, за такие грехи людей посылали в штрафную роту. И когда несколько солдат из комендантского взвода встали в линию, и ждали приказа офицера- «Пли!» , мы, «зрители», простые бойцы, вдруг стали орать -«Ребята!!! В «молоко» стреляйте!». Они в замешательстве, и тут Коля рванул к оврагу. И ведь ушел живым от них. Но самое невероятное призошло уже весной сорок пятого года , когда за Одером, мимо нас проехали зенитчики, и среди них мы увидели живого старшину Ельсюкова. Как и почему он рискнул остаться в армии, а может еще что-то произошло, мы так и не узнали. Коля только крикнул нам, что у него все в порядке, и проехал дальше.

Г.К.- В Германии, в Вашем , конкретно, полку , мародерство было частым явлением?

Г.Ф.- Надо сначала определиться,что вы понимаете под словом мародерство? Снять с пленного или с гражданского немца часы, мародерством не считалось.У меня у самого в полевой сумке было несколько пар «трофейных» часов. Один раз наблюдаю такую картину, как молодой солдатик снимает с пожилого представительного цивильного немца золотые часы на цепочке. А рядом стоит «стайка» пожилых немок, причитают в один голос, мол, пожалейте, это «герр профессор», известный во всей Германии доктор. Говорю солдатику : - Земляк, отдай немцу часы назад, а то не солидно как-то профессору медицины без часов быть, а ты себе еще добудешь. Он помялся, но великодушие победителя сыграло свою роль, часы профессору вернул. Немцы, в знак благодарности потащили меня к себе, в здание госпиталя, напоили меня вином, и я заснул. Когда проснулся, то обнаружил, что кто -то срезал с ремней мою полевую сумку со всеми «трофейными» часами.

Г.К.- «Трофеи» для Вас играли какую-то значимую роль?

Г.Ф. - Нет. Вообще о них серьезно не думал. Одно время на передовой пистолеты «коллекционировал», а потом товарищам все раздал. Злато - серебро меня тогда не интересовало, ведь думал, что все равно, обязательно , скоро погибну. В Польше , с ротным зашли в один пустой дом, и он в столе обнаружил несколько десятков золотых монет, выглядевшие, как наши «николаевские червонцы». Спросил меня - «Тебе оно надо?» - «Да , зачем мне?» - «Тогда помалкивай». Единственный трофей о котором я мечтал, это был аккордеон. И в Ростоке я нашел себе красивый перламутровый аккордеон. И тут , как на беду, проезжает мимо на «додже» капитан, адъютант нового комдива Гребенника. Подошел -«Старшина, приказываю, отдавай фисгармонию.Это для комдива!», и забрал инструмент. А с такой «формулировкой» - «для комдива», особо не поспоришь... И посылок семье я тоже не посылал, не было во мне никакой «практической жилки». Мать с сестрой находились в эвакуации во Фрунзе, сестра работала на военном заводе № 60, но они очень бедствовали и голодали. В одном немецком городе, ночью стали прочесывать квартал, захожу с фонариком в подвал, вижу какую-то тень, кричу «Хэндэ хох!», а это оказался наш ротный ездовой Спирин, пожилой солдат, родом из Киева. Смеется: - Фальковский, ты что, меня убить хочешь? Возле него ящик с огромным рулоном ткани. Спрашивает: -Старшина, у тебя родные живы? Дай адрес. И через пару месяцев я получаю от матери письмо , в котором она спрашивает, сынок, а кто у вас такой,Спирин? Выясняется, что Спирин, по своей инициативе, послал ей посылку от моего имени, двадцать метров шифоновой ткани, и написал письмо, в котором расказал маме, какой у нее боевой сын. Мать продала ткань на базаре, купила хлеба, и это сильно помогло им продержаться в голодном тылу.

Г.К. -К политработникам как на войне относились?

Г.Ф. - Нормально, без злобы, за исключением полковника Смирнова, а к некоторым комиссарам относился с искренним уважением . У нас одно время был замполит полка Яковлев, очень хороший человек. Его ранило на Нареве. Я, кстати, сам в партию там же вступал , на Нареве. Через реку переправились, плацдарм был уже захвачен до нас, а там множество мелких рукавов. Переходили вброд, держали оружие над головой, везде стояли вешки с двух сторон, показывающие границы брода. Вылезли на берег, обсушились, и сразу в бой. Нас немцы фактически сбросили с плацдарма, и мы снова занимали его. Когда отходили к реке , то оказались прижатыми к обрыву, только четыре пушки стояли на его краю. Мы прыгнули вниз, и под этим обрывом, у самой кромки воды, держались еще три дня. И в этот критическй момент, к нам переправился политработник, майор Говорухин из штаба дивизии, и принимал всех в партию на этом гибельном месте.

Г.К. - Что происходило с Вами во время службы в полковой разведке?

Г.Ф.- Тут о многом можно рассказать. Приведу для примера пару эпизодов из действий полковых разведчиков. Помню, шел штурм крепости Граудениц, там все перемешалось, и НП ротных, комбата и командира полка, все находились на одной линии, в районе табачной фабрики. У нас был новый комполка, подполковник Вишневский, или Вишневецкий , фамилия, похожая, что-то в таком роде. На нас, шестерых разведчиков, напялили немецкие маскхалаты, и послали вперед на разведку. Ползем к какому-то дому, от него отходят ходы сообщений. И тут, одновременно, по дому ударила наша и немецкая артиллерия, снаряды ложились один к одному. Мы вскочили на ноги и бросились в эти ходы. И в это время из дома выбегают несколько немцев и тоже прыгают в эту же траншею, прямо на наши головы. И пока шел интенсивный артобстрел, мы сидели с немцами вперемешку, и только смотрели на друг друга волками. И , когда налет внезапно прекратился, все сразу кинулись душить и резать друг друга. Здоровый рыжий немец выбил из моих рук автомат, схватил меня за ворот, сграбастал, закинул за спину как мешок, и потащил из траншеи к дому. Я грыз его затылок зубами, но немец не останавливался . Хорошо, что к нам подлетел Миша Ашихмин и выстрелил немцу прямо в голову из пистолета. Меня всего забрызгало чужой кровью. Спас меня мой верный товарищ. Мне еще хорошо запомнилось, как наша полковая разведка первой переправлялась через Одер. Река разлилась в устье на 4 километра, все рукава реки слились в единое течение. Наш взвод, 20 человек, шел по пояс в воде, щупами проверя перед собой дно, чтобы не упасть в канавы, при этом все оружие и боеприпасы находились в лодке , которую толкали рядом с нами. Прилетел «юнкерс» и начал бить по нам из пулеметов, убило взводного и еще нескольких разведчиков. Мы вышли на берег , закрытый дымовой завесой. На берегу поймали трех лошадей, сели на них , поехали на разведку, и попали к немцам, на артиллерийские позиции. И немцы, увидев нас, выкидывали затворы от пушек, и поднимали руки вверх.

Г.К. - А к пленным немцам у Вас в полку какое было отношение?

Г.Ф.- В нашем полку немцев в плен брали, я не видел, чтобы кого-то из них, поднявшего руки и сдающегося в плен, с возгласом «Гитлер капут!» или «Нихт шиссен!», у нас убили «от нечего делать». В Данциге, когда всех пленных выстроили на косе, уходящей в море, то немцев сразу отделили от «власовцев», и колонной повели в плен. А «власовцев» постреляли там же на месте. Но был один случай в Белоруссии, я тогда еще служил в минометной роте. Мы вышли на опушку леса, а впереди, по железной дороге, курсировал бронепоезд. Мы накапливались для атаки, ждали , когда подойдет артиллерия. Но как будем атаковать, представляли с трудом, подход к насыпи был сильно заболочен. Странно, но немцы, конечно же, заметили кого то из нас в лесу, но огня не открывали. И вдруг, видим, как с бронеплощадки спрыгнул немец и побежал в сторону леса. По нему вяло постреляли с бронепоезда из пулемета, но не попали. В лесу он сразу попал «в наши объятия». Немец обрадовался, говорил, причем по -русски, почти без акцента , что он перебежчик, пвтрял, что войне и Гитлеру - «капут». И тут появляется пьяный в стельку майор, командир приданного нам артдивизиона 76-мм орудий. Он увидел немца, и с пьяных глаз, не разобравшись, с криком -«А...а...а...! Фрица поймали!», выстрелил в немца из пистолета и убил... Все возмутились, но что мы могли ему сказать ?, во -первых, он майор, во-вторых , не нашего же убил... Пороптали, поматерились и разошлись. Страшно и глупо все вышло.

Г.К.- Недавно встречался с бывшим ПНШ и комбатом-3 из Вашего 118-гв. Полка, капитаном Семеном Рабовским. Он сказал буквально следующее, что вплоть до самой границы с Германией, снабжение дивизии оставляло желать лучшего, и бойцам нередко приходилось фактически голодать.Это действительно так?

Г.Ф.- Мой однополчанин Рабовский, человек серьезный, и хорошо знает , что говорит. Голод был в дивизии и весной 1943 года, о чем я уже вам рассказывал, и периодически в первые месяцы 1944 года, когда мы воевали в белорусских болотах. Иногда местные белорусы в какой-нибудь глухой лесной деревушке угостят бульбой из чугунка, без соли, так это у нас почти праздник. Весь приварок мы имели исключительно благодаря немецким трофеям. Впервые мы отъелись только после захвата центрального немецкого фронтового продуктового склада в Осиповичах. Там висели на крюках многие сотни туш коров и свиней, стояли бесчисленные стелажи с ящиками различных консервов, начиная с обычной тушенки, и заканчивая банками с сардинами и паштетом, склады с буханками хлеба 1938 года выпечки. Сотни ящиков с вином и ромом. И когда наши бойцы дорвались до этого несметного, невиданного богатства, то все начали сразу выпивать и закусывать. Я спиртного на фронте много не пил, и оказался, как бы в стороне от «общего веселья». И тут из леса на нас хлынула волна прорывающихся из окружения немцев. Их был столько,что они бы нас там, точно, покрошили бы в «мелкий винегрет», но спасение пришло неожидано. Мимо по дороге проезжала батарея «катюш», которая развернулась, и прямой наводкой с горизонтальных рам, дала залп РС-ами из четырех установок по атакующим немцам. Противник отошел с большими потерями.

Г.К.- Вы награждены двумя медалями «За Отвагу», орденами Славы и Красной Звезды.За что конкретно награждали?

Г.Ф.- Не всегда было понятно, за какой именно бой ты награжден. Когда после третьего ранения, в конце 1943 года , я вернулся в полк, то меня там ждали две медали, которые ротный командир просто мне вручил, без объяснения, за Курскую дугу эти награды, или за Десну, и так далее. Никогда у нас не было торжественных церемоний награждения, наградные знаки просто приносили в роту. Орден Красной Звезды я точно знаю, что дали за подбитый танк. В Белоруссии на нас пошли танки, мы их пропустили через себя. Танк покрутился, поерзал надо мной, но траншея была глубокой, меня только чуточку присыпало землей.Танк попер дальше, я сразу поднялся, и гранатой попал ему сзади в гусеницу. Он застыл на месте, и тут его со всех сторон бойцы добили, забросали гранатами. А орден Славы 3-й степени я получил уже за Днепром, в начале сорок четвертого года, когда служил в минометчиках. Мы почти в полном окружении. Представьте себе, стужа, за нами река , скованная льдом. Сугробы намело . Смотрим -и глазам своим не верим. Идут немцы цепью, в одних мундирах . Психическая атака. Видимо , хорошо они шнапсом заправились. Некоторые из нашей пехоты запаниковали и стали отползать назад. И мы с напарником, не ожидая команды офицера , пустили первую мину прямо на цепь, потом еще, и еще... И немцы затормозили, а потом были вынуждены отступить. А в 1945 году меня раза три представляли к орденам, за Данциг, за форсирование Одера в составе полковой разведки, и за взятие Ростока, послали наградные листы наверх и там они где-то пропали. В итоге - ничего не получил. Да , в принципе, мне и так уже наград с лихвой хватало.

Г.К. -Когда шли по земле Германии было у Вас желание отомстить немцам за все злодеяния , сжечь там все дотла, и так далее? Вы понимаете, о чем я сейчас спрашиваю.

Г.Ф.- Да, я понимаю, о чем вы говорите. Что ответить. Когда я первый раз прицельно выстрелил по немцу под Курском, или когда мне осенью сорок третьего года приходилось убивать врага в упор, я не чувствовал себя мстителем, просто выполнял солдатский долг. Злоба и ненависть к врагу были огромными, но воевал я с ощущением, что просто выполняю свой долг. И в Германии, я не собирался мстить простым немцам, и только один единственный раз у меня возникло желание оставить после себя выжженную пустыню. Когда полностью взяли Данциг, и все стихло, вдруг - выстрел из морского орудия, с немецких кораблей, еще стоящих на рейде . Снаряд разорвался точно в месте расположения штаба полка. И тогда погиб мой друг Абраша Басович, наш военфельдшер Алексей и врач полка Давыдов, и много других людей, которых я лично знал. И только схоронил я друга Абрашу, как мне передают письмо от матери, в котором она сообщает , что немцы расстреляли на Украине 58 человек нашей родни. И тогда я сорвался. Взял противотанковые гранаты, и пошел в порт, где в портовых подвалах и складах прятались гражданские немецкие беженцы. И когда я открыл подвальный люк и приготовил связку гранат, в это время в подвале заплакал ребенок. И я не смог кинуть туда гранаты. Рука не поднялась... Но я считаю , что за своих родных я и так за два с лишним года в пехоте, достаточно отомстил.

Г.К.- После демобилизации из армии как сложилась Ваша жизнь?

Г.Ф. - На Украину мы не возвратились, там нас никто не ждал. Поехал к матери во Фрунзе, где наша семья решила остаться. К довоенной профессии я не вернулся. Пошел учиться в медучилище, работал зубным техником, а потом закончил Ленинградский медицинский институт , стал врачом, и служению медицине посвятил всю свою дальнейшую жизнь.