Я родился 1 июня 1926 года в селе Камышевка Похвистневского района Куйбышевской области. Отец работал в кооперации, а мать была домохозяйкой. В семье воспитывалось две сестры: Елена и Нина, и брат Аркадий. До войны я окончил семь классов. Старался, тянулся к учебе. Еще бы продолжил, но возможности не было: началась Великая Отечественная война. 22 июня 1941 года отец торговал в поселке, в 40 километрах от райцентра, и его тут же взяли в милицию работать. Даже попрощаться с нами не успел. Охранял во время войны заключенных. Мать неграмотная, полкласса всего окончила, отца забрали, некому семью кормить. Так что летом немного поработал в колхозе, потом смотрю, что за трудодни ничего не платят, приехал в районный центр, где у отца дом имелся, и устроился на элеватор трудиться. Оттуда меня взяли на военную службу в августе 1943 года.
Сначала решили отправить в военную школу пилотов, но что-то меня на медкомиссии забраковали. Дело в том, что не так посмотрел при проверке зрения. Решили, что есть косоглазие, которого у меня отродясь не было. Здоровье было хорошее, сам высокий, крепкий. В итоге направили в сержантскую школу, как определил военком в звании майора. Это был 186-й запасной стрелковый полк, расположенный на станции Барыш Ульяновской области. Учили ПТР. Семь месяцев занимались, чтобы все освоили. Каждый день строевая подготовка, тактика. Во время марш-бросков песок насыпали в вещмешок, чтобы мы во время бега тренировали спину. Хитрые ребята попадались, решили травы вечером наложить, чтобы полегче было. Но командиры быстро хитрость раскусили, сразу траву выбросили, а сверху «умникам» еще котелок песка добавили. Были и эксцессы. Однажды во время тактики меня командир отделения дернул за ногу. Что, он имеет право дергать? А я его в ответ ботинком по шее навернул. Меня потом замучили нарядами. Ну что же, виноват. Но когда во время построения стали все время в задние ряды ставить, то не выдержал и пошел прямо к командиру батальону, спрашиваю: «Что это такое, рапорта о том случае отделенный не написал, а наряды лепит». Тот поинтересовался, сидел ли я гауптвахте. Ответил ему: «Никак нет, но лучше за свой проступок честно получить наказание, отсидел бы на гауптвахте и знал, что действительно виноват за удар. Но он вперед начал стычку, если бы не дернул меня за ногу, то ничего бы не произошло». У меня по жизни всегда принцип: если кто тронет, то спуску не дам.
В конце разговора попросил перевести меня в другое подразделение, просьбу удовлетворили, и я сразу же стал самым передовым солдатом. Правда, вначале в новом взводе встретили не слишком дружелюбно, но я троим самым наглым дал по шее как следует, мне в ответ врезали. Потом сдружились, и служба пошла.
Что еще сказать, кормили в запасном стрелковом полку очень плохо, даже сформировали специальный взвод доходяг, которые недоедали. Я норму держал все время и не больно-то на еду обращал внимание. Умел содержать сам себя. Но питания не хватало. Что такое каждый день для переносящего большие физические нагрузки призывника 700 грамм хлеба с примесями?! А потом, недоставало разных витаминов в кашах. В основном причина плохой кормежки была одна: разворовывали и растаскивали продукты. Только когда нас после семи месяцев учебы в лес убрали, где некому стало ворованное продать, кормить начали получше. Но все равно не хватало. Я умел добавки достать. Внаглую приходил в столовую и говорил, мол, нужно подать к четвертому столу добавку для хлебореза. Отдает солдат лишний котелок каши, он мне идет. Иногда приходил, два котелка ставлю: один мне, второй ротному. Спрашивают удивленно, чего он сам не мог взять, отвечаю, глядя прямо в глаза, что меня послал. Раз, и мне насыпают с горкой. А за котелок командир роты благодарен был. Всякие смешные истории случались. Таким вот образом прокормился.
Летом 1944-го всем присвоили звание сержанта, переодели в новую форму. Приказ был всех одеть во все новенькое. Мне выдали новые брюки и шинель, а гимнастерку оставили старую. Солдат выстроили, а меня назад поставили, чтобы не видна была гимнастерка. Тогда я сержанта впереди на свое место отодвинул, а сам встал в первый ряд. Генерал проходит мимо строя и у меня останавливается. Орет на снабженцев: «Это почему такое старье? Старшина, сюда, через пять минут чтобы боец стоял в новом и чистом обмундировании. Вы что ему дали?!» Старшина, сам не свой от страха, отошел от строя, я за ним. И он, представляешь, скидывает с себя новую гимнастерку, да еще с двумя карманами на груди, и отдает мне. Я ему торжественно вручаю свое старье. Вернулся страшно довольным в строй.
Нас отправили на передовую в августе 1944-го. Попали на 3-й Белорусский фронт. Стал командиром отделения, затем помкомвзвода в 742-м стрелковом полку 164-й стрелковой дивизии. После выгрузки из состава мы проходили через разбитый город Витебск. А дальше передовая. Только «Ура!» там кричали, особых боев не было. Нас бросили в наступление уже тогда, когда немцев разбили, они отступали. Чем вооружили? Выдали автоматы ППШ, никакого ПТР в роте не было. На передовой не разбирались, на кого ты учился, главное, что ты в пехоте. Недолго пробыл в стрелковом взводе. Однажды мы во время марша нашли на поле морковку, насели на нее, чтобы наестся. К нам подходит незнакомый лейтенант, спрашивает: «Комсомольцы?» Отвечаю: «Так точно, комсомольцы!» Мы вдвоем с товарищем лежали. Интересуется дальше: «А пойдете в разведку?» Ответил, что конечно же пойдем, воевать одинаково где, что в разведке, что в пехоте, где надо, там и будем немца бить. Вот так нас вдвоем взяли в полковую разведку.
Приходилось ходить на взятие «языков». Сначала был в группе прикрытия, а потом попал в группу захвата. Немецкая оборона ночью состояла в основном из пулеметчиков, которые стреляли на каждый шорох. Сплошной линии обороны у них не было, мы это уже знали, потому что перед разведвыходом долго наблюдали за врагом и нашли слабое место. Выход прошел ночью, темно, ничего не видно, я потерял из виду взводного и двух товарищей, остановился на месте, растерялся, куда идти, не знаю. К счастью, лейтенант повернулся назад. Хорошо хоть, я сказал шепотом: «Стой, кто идет?» А то бы из-за паники лейтенанта убил. Взводный ответил, что свои. Спрашивает меня, где я пропал, объяснил, что из-за темноты дорогу не нашел. И он меня с собой повел. Наш лейтенант был смелым и опытным разведчиком. Когда стали близко подходить к вражеской передовой, видим, что немцы не глядя стреляют на каждый шорох. Чтобы незаметно подобраться и отвлечь врага, трое из группы прикрытия накинули веревки на ветки кустарника в трех местах, и стали их дергать. Тут же пулеметчики начали обстрел в сторону шевеления, а мы спокойно проползли в тыл. Когда вчетвером подобрались сзади к траншее, то увидели, что у пулемета сидят да немца. Лейтенант приказал мне на одного из них сразу же кидаться, а второму разведчику нужно было второго немца оглушить по башке прикладом автомата. Нас трое было, третий должен наблюдать, и в случае опасности имел автомат наготове, если немцы станут одерживать верх.
Я упал на врага, сразу же схватил немца, как мог, прижал его к земле. Конечно же, ему некуда деваться, я был здоровый и сильный. Немец тоже был крепкий, но сладить со мной ему оказалось невозможно. Напарник второму немцу ударом приклада шею свернул. Так что остался только мой «язык». Скрутили ему веревкой руки, заткнули рот кляпом, захватили с собой пулемет, и поволокли немца за собой на нейтральную зону. Остальные ребята присоединились по пути, ведь на выход отправилось 12 разведчиков. И тут немцы хватились своих, открыли бешеный пулеметный и минометный огонь по нашей пехоте. Мы заходим в окопы, а стрелки как давай на нас ругаться матом. Ведь они пострадали от огня. Притащили «языка» в тыл, доложили об удаче. Дали нам три дня отдыха, как говорится, что хотели, то и делали. Кто-то начал пить беспробудно, я не увлекался этим делом. Большинство к вечеру уже нажрались, им бы только выпить. При этом страшно смелые были ребята. Меня же не больно-то учили пьянке, семья была хорошая, говорили, что от водки стоит держаться подальше. Сказали, что за поимку «языка» представили меня к медали «За отвагу», но так ее и не получил.
Когда во второй раз после отдыха пошли на поиск, нас за речку послали. Немцы к тому времени со старых позиций далеко отступили, поэтому послали узнать, где они расположились. И меня ранило в правое плечо со спин: когда полз, автоматную очередь по мне дали. Попал в госпиталь, расположенный в Краславе, пролежал около трех месяцев. Оттуда направили в батальон выздоравливающих 145-го запасного стрелкового полка. Стояли в Польше, патрулировали местность.
К январю 1945 года оказался в 938-м стрелковом полку 306-й Рибшевской Краснознаменной стрелковой дивизии 1-го стрелкового корпуса 1-го Прибалтийского фронта, которым командовал генерал армии Иван Христофорович Баграмян. Стал помкомвзвода. Сначала в течение нескольких дней учили на танках в атаку идти в качестве десанта. А потом, когда попали на передовую, оказалось, что не надо никакого десанта, нужно было оборону держать против тильзитской группировки немцев, чтобы они не смогли прорваться к своим. Вперед нам нельзя, назад тем более. Приказывали насмерть стоять в обороне, но мы другой раз ходили по ночам к врагу, пугали их и забирали продукты со складов. Даже картошку у противника находили. Как осуществляли продоперации? Ждем несколько дней перед этим, наблюдаем за определенным местом, потом решаемся на вылазку. Немцы у нас в ответ во время вылазок ничего не могли забрать – в красноармейских окопах в консервных банках можно только гов..о найти, больше там ничего нет. А у немцев хорошие запасы в блиндажах и кладовых имелись. Нам же делать запасы невозможно: все съедали при приезде полевой кухни.
Как помкомвзвода я солдатами в большинстве случаев руководил, взводный только изредка отдавал приказы. Что скажу, то солдаты и делают. Из-за наших продопераций командир днем приходил, говорил, мол, мы опять что-то натворили, отвечаю: «Товарищ лейтенант, извините, нам кушать охота, погоняли немного немцев, зато продукты захватили». Теперь варить добытую тушенку можно. Лейтенант с нами никогда не кушал, ел только свое, офицерам дополнительный паек выдавали. А как-то его не стали давать, он тогда подошел ко мне и спросил: «Товарищ сержант, разрешите у вас попробовать?» Ответил ему, что давно надо было так сделать. И он с тех пор начал с нами кушать.
Чем еще занимались в обороне? Искали, чем бы еще брюхо набить. Узнавали, если где лошадь убьют, то тут же ползли за кониной, пока нас другие не опередят. Сейчас у некоторых ветеранов, рассказывающих, что они воевали на передовой, я в первую очередь спрашиваю, ел ли он конину. Если нет, то на передке не был. Настоящий фронтовик всегда конину кушал. Что еще рассказать: танк на передовой назывался «Гроб с музыкой», а «сорокопятка» - «смерть расчету». Опасными ли были вылазки за едой? А как же. Но мы, молодежь, как-то смерти не боялись, видимо, из-за малых лет не задумывались над этим. Старики, которым по 40 лет было, те уже опасались каждого снаряда. Если попробуешь его куда-то послать, он сразу же отвечает, лейтенант куда-то назначил. Показывали, что ими только офицер командовать будет. Но я не связывался со стариками, думал: «Да ну их к чертовой матери, зачем они мне нужны». Молодому солдату что сказал, то он делать и будет. В большинстве своем сорокалетних оставлял оружие охранять, или куда-то еще в тыл отправлял. Но их оставалось мало во взводе, два-три человека. На передовой тогда воевала молодежь, в подавляющем большинстве восемнадцатилетние пацаны. Старшие возраста, призванные в первый год войны, их или побили, или в плен захватили. Наши годы, 1925-1926-е, были самыми массовыми на передке.
Когда в наступление в феврале 1945-го пошли, при форсировании реки меня снова ранило. Только прошли немного от берега, как упала мина на расстоянии метров в шесть от меня. Я свалился, говорю ребятам: «Не берите меня, уже все, конец». Но солдаты сразу же ответили: «Нет, мы тебя не бросим, товарищ сержант». И потащили меня в тыл, причем дотащили до тех пор, пока санитары не перехватили, которые вдвоем на лодке через реку переправили. На передовой бой идет страшный, повсюду артобстрел, вода от разрывов снарядов прямо-таки бурлила, я говорю санитарам: «Бросайте меня, чего вы, хоть сами в живых останетесь». Но они наотрез отказались меня бросать. Так и утащили сначала в медсанбат, потом в полевой госпиталь № 5966. Попал в Ленинград, оттуда перевезли в Свердловск. Там и 9 мая 1945 года встретили. Как раз спирт я раздавал. Кто сколько хотел его взял, и выпил. Отпраздновали хорошо.
- Какое было отношение в войсках к партии, Сталину?
- К Сталину особого отношения не чувствовалось. Мы кричали: «За Родину!» в атаке, а «За Сталина!» не кричали. Я был комсоргом роты в 938-м стрелковом полку. В комсомол ребят принимал. Когда, например, на немцев нападали, определяли, кто впереди пойдет и будет остальных поднимать криком «За Родину!» Но за Сталина никто не говорил. Не заведено так было. И не приказывали так делать. А в бою солдаты, бывало, и матерились, но редко. В основном штрафники этим делом грешили. Одно время они с нами наступали, и кричали одно: «Еб…ный в рот!» Это их девиз. Ну, а в пехоте ругались, когда свои стреляли по нам же. Были случаи, когда в разведке был, что наша артиллерия лупила по группе. Вот тогда сильно матерились. А один разведчик по дурости сказал: «Чего мы прячемся, это же свои бьют!» И ему осколком прямо в грудь попало. Сразу умер. Свои или не свои, а при артобстреле всегда надо прятаться. Осколок не разбирается, в кого летит.
- Как поступали с пленными немцами?
- Пленных немцев обычно не трогали. Правда, один комбат, майор Комаров, приказывал прямо расстреливать на месте всех немцев, и все. Но мы не расстреливали, душа не лежала. Просто показывали, куда им в тыл идти, в каком направлении. И там дальше тыловики возьмут. Через некоторое время комбат спрашивал, расстреляли ли. Всегда отвечал одно: «Так точно». Но и майора понять можно: у него всю семью немцы перебили. А ведь офицер был хороший, душевный, поддерживал солдат.
- Как относились в войсках к генералу армии Ивану Христофоровичу Баграмяну?
- Очень хорошо. Мы, несмотря на молодость, чтили дисциплину и уважали старших командиров.
- С офицерами ссор на передовой у вас не случалось?
- Нет. Только в запасном полку после первого ранения был у меня один случай, довольно смешной. Я отстал от своего взвода, и решил оправиться по тяжелому. Тут идет лейтенант, спрашивает строго: «Ты что здесь возишься? Мое подразделение здесь ползать будет». Я как фронтовик объяснил ему по-простому, что раз стоит табличка о том, что мины рядом, нельзя здесь заниматься. Побывавший на фронте запросто с офицерами говорит, они как родные люди помкомвзвода. А этому лейтенанту такое обращение не понравилось, он сразу же схватился за мой автомат, мол, отдай его за грубость. Мягко отвечаю: «Товарищ лейтенант, не надо автомат трогать, отстаньте от меня, до трех раз считаю». Он все равно лезет. Тогда говорю: «Раз, два, три». На последний счет как дал по рукам автоматом, он прямо рядом с миной на землю сел. Царапает кобуру, пытается пистолет достать, тогда я раз, и наставляю на него ствол автомата, при этом предупреждаю: «Еще одно движение, и вас не будет!» Начинаю медленно отходить, не спуская с него глаз. Метров 20 или 30 отошел, и дай, думаю, очередь над его головой дам. Выстрелил несколько патронов. После чего повернулся, и побежал. Потом оборачиваюсь, смотрю, а за мной целый взвод несется. Он же командир взвода, приказал меня догнать. А у них-то оружие не заряжено, я же как фронтовик всегда имел заряженный диск, ведь передовая не так уж и далеко находилась, все может быть. Конечно, заниматься таким в запасном полку нельзя, но меня-то никто не проверит. Наоборот, я у других проверяю. С одним сержантом в госпитале вместе лежали, как я вернулся с автоматом, то сразу же рассказал ему эту историю, ведь в запасном полку офицеры любую пакость могли сделать. Он сбегал к командиру батальона, а наутро вызывают меня в особый отдел, где лейтенант говорит: «За вчерашний эпизод отправишься в штрафную роту». Прихожу в свое подразделение, и голову от отчаяния положил на руки. Откуда ни возьмись, появляется майор и спрашивает: «Вы что, я вас никогда таким не видел! Что случилось?» Меня многие знали, потому что в батальоне никто не мог Филиппова побороть. Пользовался уважением среди офицеров. Они даже по фамилии, «товарищ Филиппов», называли. И я майору все рассказал, как на духу. Тот как начал смеяться, хохочет и хохочет. И просит еще раз рассказать. Опять красочно все описал. После говорю: «Вам хорошо хохотать, а я в штрафную роту отправляюсь». Тот продолжает смеяться и замечает: «Никуда вы не пойдете». Как это так, не пойду, но он объяснил, что последнее слово в таком деле за командиром батальона остается. И заключил: «Вы что, не знаете этого?» Ответил обрадованно: «Так точно, теперь знаю, товарищ майор». Он о чем-то переговорил с особистом, и больше меня никуда не вызывали.
- Как мылись, стирались? Вши заедали?
- Вши были в основном не у нас, а у немцев. Когда мы заходили во вражескую оборону, то предупреждали не заходить в блиндажи, где немцы сидели. Там всегда было полно клопов и вшей, которых называли «немецким пополнением». Нам же баню делали в любое время, когда отводили на отдых. Мылись, хотя холодно было зимой. Да и когда сами делали из бревен парилку в землянке, ставили внутри бочку и прожаривали одежду. С этим делом было строго.
- Чем вас кормили на фронте?
- Чем придется. Кстати, 100 грамм изредка привозили. Когда в тылу был, там давали почаще, а на передовой редко спирт появлялся. В основном на ужин таскали в темное время в канистрах каши и суп. Хлеба давали 900 грамм на день, но его за два раза съедали, не хватало ни черта, таким молодым. Так что спасались трофеями врага, и кониной. В наступлении в домашние погреба лазили, ведь многие отступали вместе с врагом, оставляли закатки или мясо у себя в подвалах. Сухой паек давали только в разведке, но мы его почти не брали, старались побольше патронов унесли. Патроны при вылазке важнее, чем брюхо набить.
- Трофеи собирали у немцев?
- Были такие случаи. Но я не ходил за ними, брезговал. Не мог, как это так, брать пусть и вражеское, но чужое. Ребята за часами в основном охотились. Были и такие, что даже зубы золотые выбивали у трупов. Повидал после боя открытые рты с вырванными зубами.
- Женщины у вас в части служили?
- Да, их называли «Рама!» Но девушек на передовой очень мало было. К ним хорошо относились. Мы-то молодые нецелованные ребята, не знаем, что такое любовь, старшие по-другому на них смотрели, а мы даже понятия такого не имели. Женщин как сослуживцев воспринимали. Но всегда старались защищать. Был такой случай, одну девочку, связистку, командир роты, лейтенант, решил во время артобстрела срочно послать связь наладить. Она как заплакала, ведь наружи бушевал артобстрел. Тогда другой солдат добровольно вызвался пойти. Жалко девчонку. Пошел, и погиб. Второй следом отправился – и он также погиб, только третий наладил линию. Зато выручили девушку. На нервной почве не смогла идти. Сами видите, как другие связисты поступили.
- Приходилось ли вам воевать против власовцев?
- Нет, не приходилось. Надо сказать, что до призыва я даже в партизан не верил, считал, что по радио и в газетах брехню пишут, ну как можно в тылу врага выжить. Когда мы к линии фронта через Белоруссию шли, то нам навстречу выходили партизаны из леса, и тогда я в них поверил: в существование партизан. Когда же находился в выздоравливающем батальоне 145-го запасного стрелкового полка, то приходилось дезертиров и мародеров ловить. Сам ведь здоровый такой, мало пролежал на койке. В большинстве случаев находили тех, кто не хотел воевать. Сначала в каком-нибудь городке одного арестуем, дальше ловим остальных. Пойманный раскалывался и рассказывал, где должно быть свидание с другими дезертирами. Они туда являлись, а мы их окружали и захватывали. Кто сопротивлялся, а кто и нет, ведь мы неожиданно атаковали, они думали, что на встречу к своему товарищу идут. Не успевали соображать. Сокрушались потом: «От немцев столько прятались, а от вас ни черта не спрячешься!»
- С «лесными братьями» в Прибалтике сталкивались?
- Нет, только дезертиров ловили.
- Ваше отношение к замполитам?
- Очень хорошее, потому что сам был комсоргом роты, они во всем налаживали порядок и помогали солдатам. Если у солдата есть какие-то нехорошие мысли, обязательно рассказывал об этом замполитам, и они душевным разговором поддерживали человека. И, что самое главное, замполиты были смелыми ребятами, в тылу не отсиживались, а воевали на передовой. Подойдет к солдатскому котлу, сам покушает, все попробует и говорит: «Ребята, можно кушать». Даже майор, заместитель командира полка по политчасти, вместе с солдатами ел.
- Использовали ли немецкое трофейное оружие?
- Автоматы у них хорошие, не приходилось мне их использовать, мы свои ППШ таскали. У немцев чем были лучше автоматы: заряжать их быстро, раз, и в рожок вставил патроны, а наш диск пока зарядишь, то упаришься. А вот винтовки Маузера в бою били лучше наших Мосина. У нас прицел всегда немного сбит, или чуть вверх бьет, или чуть вниз, а у противника, мне приходилось стрелять из трофейного карабина, всегда точненько попадает, все равно как будто снайперская винтовка. Потом, затвор на Маузере более удачной конструкции, у нас какие-то гайки и прочее, у немцев же все сделано на выемках. Пехота любила немецкие винтовки брать. Но особенно ценили гранаты, удобные с длинной деревянной ручкой, их можно было далеко забрасывать. Так что часто били врагов их же оружием.
- Какое наше стрелковое оружие вам нравилось?
- Автомат ППШ больше всего нравился. Он лучше всех, в наступлении ведь штыковой как таковой нет, важно автоматом убить на близком расстоянии. У нас в роте выдавали одни автоматы, только старики брали винтовки.
- Как организовывалось передвижение на марше?
- После того, как Витебск прошли, то бросили к передовой на машинах «Студебеккерах», это когда немец далеко оторвался. Когда же ближе к врагу подъехали, то стали топать пешком. Маршем проходили 50-60 километров в сутки. Один раз, как говорили после командиры, почти не останавливаясь на отдых, прошли 100 километров. Благо, что местность была ровная. Под конец бесконечного марша говорили между собой, что хоть бы где враг остановился. Ноги отваливались, не могли за ними бежать. Причем что такое марш? Мы топали вооруженными, таскали на спине вещмешок, только на привале сели, даже не успели лечь – все заснули. Так устали. А офицеру чего: у него один пистолет, больше ничего не таскает. Я как помкомвзвода также мог бы не таскать вещмешок, но у меня привычка была, что обязательно надо все как солдату делать. Мне казалось позорным, чтобы я сделал меньше, чем солдат, какой же я командир тогда. Наравне с солдатами действовал.
- Как пополнялся боекомплект?
- У нас никаких проблем не было, гранатами и патронами обеспечивали великолепно. Были даже такие случаи, что останавливались из-за нехватки боекомплекта, и пока не пополнится боезапас, вперед к немцу не идем. Когда привезут патроны и гранаты, то обычно шла артподготовка. Особенно мне нравилось смотреть, как «Катюши» бьют. Красота.
- Как часто ходили в разведку?
- После каждого разведвыхода по два-три дня отдыхали. В это время кушали сколько хочешь, ну и, конечно, старшина всегда спирт выдавал любителям.
- Какое оружие брали в разведку?
- Только автомат, диски и патроны к нему. Больше ничего такого не было. Всегда носили два запасных диска к автомату ППШ, три уже тяжело было. Патронов в вещмешок много не набирали, потому что немец тебя два или три раза убьет, пока ты будешь диск заряжать. Один запасной диск изредка таскали, его не хватало на серьезный бой.
- Как одевались в разведке?
- В современных фильмах показывают разведчиков в пятнистой униформе. Естественно, этого ничего не было, на нас была первое время обычная полевая форма, кроме того, таскали байковые одеяла, завязанные на шее. А дальше, после захвата трофеев, мы не видели свою форму – с немцев сдирали форму, и только их обмундирование таскали. Да уж, сколько раз свои из-за этого чуть не убивали. Хорошо помню, как в один из разведвыходов мы возвращались к своим, и тут слышим приказ: «Рота, к бою!» Ротный видит, что на траншеи лезут немцы, хорошо хоть, что мы кричим: «Свои! Свои!» Разведчики никогда не возвращались в то место, откуда выползли, как положено по инструкции. Не получалось четко следить. Ну что еще рассказать, зашли в тот раз с ротным в землянку, я вытаскиваю трофейные продукты из вещмешка, тогда нашли у немцев буханки, завернутые в целлофан, еще 1937 года выпуска. Командир роты мечтательно говорит: «Кушать охота, не знаю как». Я отдал ему часть, говоря при этом: «Это за то, что нас не убил!» Сейчас, когда в фильмах показывают, как воюют на передовой в орденах и медалях, офицеры все одеты с иголочки, я сразу же этого ротного вспоминаю: он в полушубок одет, офицера в нем не узнаешь. Только по командам определили, кто ротный.
- Вас учили рукопашному бою в разведке?
- Ну чего, на передовой немногому учили, большинству военных умений и приемов обучали в запасном стрелковом полку.
- Сколько человек обычно ходило в разведку?
- Всего во взводе было двенадцать человек. Все ходили в разведвыходы, а когда надо было поддержать огнем разведку, то придавали на помощь 20-30 солдат из стрелкового батальона. Усиливали тогда, когда пройти трудно к немцу, огнем отвлекали врага. Ведь к вражеской передовой не так-то просто подобраться: она заграждена проволокой, саперы вперед лезли и резали ее, а потом еще снимали мины. Мы уже в проходы за ними ползали. Вот когда противник еще не успел укрепиться на новом месте и поставить минные поля, то были случаи, что мы и сами проходили через проволоку: соломой ее закидывали, или шинелями.
- Убитых разведчиков вытаскивали?
- Никогда не оставляли тела. У нас редко кого убивало, и всегда вытаскивали. При этом, на случай поимки, наград с собой никаких не таскали, документы также во взводной землянке оставляли.
- Как вели себя немцы, когда вы их захватывали в плен?
- Они говорили в большинстве: «Гитлер капут! Гитлер капут! Гитлер капут!» Напуганные были, да и в 1944 году все к нашей Победе шло. Но до конца войны забрасывали наши окопы листовками, в которых писали, мол, переходи на нашу сторону, пароль: «Сталин капут!» Но на эти бумажки никто не обращал внимания.
Демобилизовался я в июне 1945 года по ранению. Поступил работать на нефтебазу, а потом что-то с начальником не сладил. Хорошее место было, квартира, но молодой, мне не понравилось, что директор ведет себя так покровительственно, как в старые времена, а нас-то на фронте приучили к большевистскому характеру, отношению равного с равному. А директор сам командует, мне это не понравилось. Взял и сказал об этом на собрании, тут же начались различные слежки, разговоры. На работе есть сволочи, стали доносить. Начали поговаривать, мол, из-за фронта я стал нервный. И как-то один негодяй меня нехорошо назвал, я его взял и как ударил, сволочь эту. После по-хорошему ушел с работы.
Потом понял кое-что и не стал больше сопротивляться. Как скажет начальник: спасайтесь, кто как может, но ни в коем случае не надо спорить, иначе далеко не пойдешь. Угодил заведующим нефтехозяйством в совхозе. Потом эту должность сократили, поехал в район, нет работы. Отправился на целину в Оренбургскую область. У меня уже были курсы старшего приемщика-сдатчика нефтебазы. Мне сказали, что посылают к такому директору, который не пьет. А я и сам пил только по праздникам, и то изредка. Решили меня назначать, ведь большой, здоровый мужик. Приехал туда, и как раз угодил к директору, с которым на фронте в одном полку служили. Надо же такому случиться, как в кино! Нашли общий язык. Сошлись. По праздникам с ним наедине выпивали. Но норму знали. Десять лет проработал там. Много раз друг друга выручали от всяких случаев. Окончил восьмой-десятый классы в вечерней школе. И меня перевели на директора нефтебазы. Кто не учился, того будут называть неучем, я не хотел такого, поэтому продолжил обучение, окончил Саратовский нефтяной техникум, десять лет проработал директором, но не сложились отношения с новым главным бухгалтером, и решил уехать, зачем друг друга подставлять. Приехал в Крым, в село Охотниково Сакского района, устроился в совхозе «Озерный». Но не понравилось: каждый день пьют, ведь на складе и в мастерской всегда есть что продать. Было и мясо, и корма, совхоз богатый и хороший. А я с ними не пью. То в одном подставят, то в другом. Ломаются аппараты, а они рядом пьяными хохочут. Бригадир недоволен моей политикой, считает, что работяги должны быть пьяными, а когда выпьют, значит, все нормально у них. Решил: такая компания мне не подходит, надо уходить. Написал директору заявление об увольнении по собственному желанию. Хоть меня ребята и уговаривали, просили остаться, обещали, что не будут шкодничать. Но я всегда слову своему верен был, и ушел. К тому времени дом построил, пошел трудиться на нефтебазу. Отработал пятнадцать лет, хороший директор попался. Дальше на пенсию вышел. В трудовой книжке 46 благодарностей за отличную работу.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
