Я родился в 1926 году в селе Бульбока Оргеевского района, до 28 июня 1940 года эта часть Молдавии входила в состав Румынского Королевства. Семья у нас была большая: родители, четыре сестры, и нас два брата. Жили мы, как и большинство крестьян в то время, тяжело. Семья наша относилась скорее к середнякам, т.к. у нас было немного своей земли, поэтому мы не голодали, но одеться, обуться, с этим были большие сложности. Поэтому мы вынуждены были постоянно подрабатывать как наемные рабочие. Я закончил четыре класса в школе нашего села, и еще три года я отучился в школе, в соседнем селе. Хотя эти начальные школы и были бесплатные, но наша семья не могла позволить себе, чтобы учились все дети, поэтому мои сестры в школу не ходили. Я очень хотел учиться дальше, меня даже в 1938 году отец возил в Кишинев, я успешно сдал экзамены в гимназию, но плату за учебу мы не потянули.
Н.Ч. - Как Ваша семья отнеслась к тому, что Молдавия вошла в состав СССР?
Г.И.А. - Не только наша семья, но и почти все наши односельчане ждали этого, поэтому встретили Красную Армию с радостью. Помню, что еще где-то с 1938 года появились слухи, что скоро Молдавия войдет в состав СССР, но за такие разговоры наказывали. Люди говорили, что чуть ли не советский партизанский отряд действует, который забросили сюда. Село наше небогатое, зажиточных крестьян почти не было. В нашем селе было всего четыре семьи, у которых было побольше земли, чем у остальных, и был один крупный помещик на всю округу, вот все они и уехали в Румынию.
Н.Ч. - Что изменилось после прихода Красной Армии?
Г.И.А. - Почти ничего, но нужно учитывать, что и прошло чуть меньше года до начала войны. Колхозы организовать не успели, но уже начали планировать, говорили крестьянам, что нужно сеять. Несколько человек, немного, забрали служить в Красную Армию. Раскулачивания не было, но четверо мужчин из нашего села было репрессировано, правда, семьи не тронули. Их арестовали, и больше мы о них никогда ничего не слышали. В их числе был отец моей будущей жены, причем жили они также небогато, как и все, пол в доме, например, был земляной. Думаем, его арестовали за то, что он конфликтовал с председателем сельсовета. После войны мы пытались выяснить его судьбу, но ничего, абсолютно ничего не удалось узнать…
Н.Ч. - Было ощущение, что надвигается война?
Г.И.А. - Мы были простые крестьяне, газет не читали, даже радио у нас не было. Например, помню, каким событием стал первый показ в нашем селе кинофильма. Показывали «Петр I», за неимением экрана проецировали фильм на белую стену дома. Так люди потом подходили и трогали эту стену… Мы мало, что знали и понимали, но помню, что родители запасали соль, спички, керосин. Еще до начала войны успели уехать почти все евреи из нашего села, но четыре беднейшие семьи остались.
Н.Ч. - Какова их судьба?
Г.И.А. - Трагическая. На окраине села их всех расстреляли…. Причем, мой отец вместе с сельским священником (он во всем помогал ему) и другими людьми ходил к румынам, просили отпустить хотя бы детей, обещали покрестить их, но все было тщетно. Вырывали этих бедных детей из рук взрослых….
Н.Ч. - Как изменилась жизнь в вашем селе после оккупации?
Г.И.А. - Наше село оказалось в оккупации уже в первые дни войны, поэтому провести мобилизацию в Красную Армию просто не успели. Никаких боев в нашей округе не велось. Постоянного румынского гарнизона в нашем селе не было, но позже, в 1943-1944 появилась т.н. «Армата неагрэ» (черная армия), что-то наподобие «трудармии». Это были мобилизованные на оборонительные работы люди, они строили недалеко от нашего села оборонительный рубеж для румынской армии. А так жизнь мало изменилась, люди по-прежнему много работали. Наверное, увеличились налоги, потому что я ярко помню такую картину: т.к. очень многие не могли вовремя заплатить налоги, то у них забирали какое-то имущество, и из таких вещей возле примэрии села собирались целые кучи. И людям ставили условие, что если они не рассчитаются до назначенной даты, то их имущество продадут. А откуда было взять бедным крестьянам деньги? В королевскую армию забирали служить, но немногих, мой отец был 1887 года рождения, и, конечно, его ни в румынскую, ни в Красную Армию даже ни пытались призывать. Вообще румыны молдаванам не доверяли, у нас даже примаром села назначили человека, которого прислали из Румынии. Правда, каких-то особых репрессий в нашем селе за годы оккупации я не помню, но люди все равно освобождения очень ждали.
Н.Ч. - Как освободили ваше село?
Г.И.А. - Когда уже приближалась Советская Армия, то интенсивность работ по созданию линии обороны возле нашего села возросла, мирное население, и меня в том числе, по ночам заставляли рыть траншеи, устанавливать проволочное заграждение. А когда уже линия фронта приблизилась вплотную, то румыны все население нашего села эвакуировали в тыл километров на десять в село Табэрэ. До сих пор хорошо помню этот солнечный день, когда целая колонна жителей выходила из села, причем мы были как на ладони у войск Красной Армии, но нас не обстреляли. В селе остались только несколько стариков, которые наотрез отказались уезжать, но и это не помогло, румынские солдаты забрали из домов все ценное, что смогли найти, мало того, многое они просто поломали и уничтожили….
Н.Ч. - Когда Вас призвали в армию?
 |
Гарштя И.Д. с однополчанами в мае 1945 года. рядом с ним наводчик пулеметного расчета Пую; сидит со скрипкой в руках командир отделения Крецу; |
Г.И.А. - Фронт прошел быстро, мы вернулись в свое село, чуть ли не в тот же день, что покинули его. Начали наводить порядок, а буквально через два дня по селу уже ходил советский офицер, капитан, он немного говорил по-румынски, и громко призывал всех мужчин собраться у сельсовета. Когда все собрались, то началась мобилизация. Призыву подлежали все мужчины, начиная с 18 до 50 лет, только что слепых не записывали. Таких у нас в селе набралось человек пятьсот. Причем мы, молодежь, кинулись записываться в армию первыми. Молодые были, глупые, жизни не знали, войны не видели… Причем мне на тот момент 18 лет еще не исполнилось, я был невысокого роста, меня в селе даже называли «Ваня-маленький», и поэтому капитан сказал моему отцу (он служил в царской армии и знал русский язык), что призвать вашего сына, по закону мы не имеем права, но если он хочет, то пусть напишет заявление. Нас ровесников 1926 г.р., было 18 человек, мы были очень дружны и решили держаться вместе, поэтому заявление я написал. Причем старики-односельчане выговаривали моему отцу: «Что же ты делаешь? Другие люди не знают, как спасти своих детей от армии, а ты своему сам помогаешь туда попасть». Но он им отвечал: «Что я моу поелать, если он сам так хочет?» Нас предупредили, что нужно взять самые необходимые вещи, еду на несколько суток, и где-то через три дня нас всех, человек пятьсот, повели пешком в Кишинев. Построили всех в колонну, играл наш односельчанин, хромой гармонист, родственники шли какое-то время за нами. Меня провожали отец, сестры, младший брат, мама осталась дома, все плакали, но я им говорил: «Не плачьте, ступайте домой». Из этих пятисот человек с войны вернулось меньше половины, точных данных у меня нет, а из восемнадцати моих ровесников всего шестеро…. Но в Кишиневе мы провели всего одну ночь, прошли санобработку, и поездом нас отправили в Житомир. Где-то на пятый день пути мы туда доехали, и только там нас переодели. Выдали нам ботинки с обмотками и форму, правда она была б/у, заштопанная, с пятнами крови…
Н.Ч. - Иван Антонович, все-таки как Вы можете объяснить то, что Вы и ваши односельчане приветствовали возвращение Советской власти, и почему Вы с радостью пошли на войну, ведь даже русского языка Вы не знали, а в составе Советского Союза успели пожить всего один год?
Г.И.А. - Когда мы жили в составе Румынии у нас, простых крестьян, не было никаких перспектив, мы были обречены всю жизнь работать на богатых. Получить образование, профессию мы не могли, плату за обучение, даже мы, не бедняки, не могли «потянуть». О чем говорить, если с одеждой и, особенно с обувью у нас были огромные проблемы. Когда в 1940 году пришла Советская власть, то к нам в село сразу завезли разные товары, ткани, обувь по приемлемым даже для бедных крестьян ценам. Люди сразу увидели, что можно жить по другому, а самое главное, поменялось отношение к людям. За человеческое отношение к простым людям, за возможность получить образование, за перспективу в жизни люди поддерживали Советскую власть и готовы были за нее воевать.
Н.Ч. - Как вас готовили в запасном полку?
Г.И.А. - Там мы пробыли месяц - полтора. Занимались очень интенсивно, а основной упор в обучении делался на тактическую подготовку. После завтрака нас выводили из города на занятия, а возвращались мы только перед ужином. Еды нам, конечно, не хватало. Командиры были опытные, но основная трудность была в том, что переводчика не было, а никто из нас русского языка не знал. Даже как ложка называется, мы не знали, поэтому нашим командирам пришлось очень тяжело. Но постепенно мы учились, я, например, очень быстро стал понимать, что говорят. Офицеры даже стали использовать меня как переводчика, давали команду, я ее переводил нашим ребятам, они ее верно выполняли, но вот на русский язык я переводить не мог, совсем не говорил. Заговорил я уже позже, в этом мне очень помогло чтение, я старался больше читать, в основном, конечно, газеты.
Н.Ч. - В какую часть Вы попали?
Г.И.А. - Перед отправкой на фронт выдали нам одну винтовку на шесть человек, индивидуальные пакеты, новые английские шинели, причем пуговицы на них были блестящие, и нам приказали обшить их материей. Выгрузили нас в Западной Белоруссии, в поле, ночью, уже была слышна артиллерийская канонада. Мы стоим, и видим в темноте, как к нам с разных сторон подходят «покупатели»…. С нами приехал командир нашей учебной роты старший лейтенант Заиров, он с нами хорошо попрощался, и передал нас нашим новым командирам. Еще запомнилось, что в эту ночь мимо проходили разведчики с двумя пленными немцами, и нам, новобранцам их показали. Все кто приехал нашим эшелоном попали во 2-ю стрелковую дивизию 50-й армии, ее даже неофициально называли «молдавской», т.к. в ней служило много молдаван. Я попал простым автоматчиком в 1-ю штурмовую роту 1-го батальона 200-го стрелкового полка.
Н.Ч. - У Вас было желание попасть именно в пехоту или в какие-нибудь другие войска?
Г.И.А. - Конечно, у нас были какие-то предпочтения, даже тогда мы уже понимали, что война не для всех одинаковая. Больше всех, конечно, досталось пехоте и танкистам. Я, кажется, хотел попасть в артиллерию, особенно в расчет «Катюши», но нас никто и не спрашивал.
Н.Ч. - Никто не пытался избежать фронта?
Г.И.А. - Было несколько очень неприятных случаев: когда мы поехали на фронт, один парень положил руку на рельсы, и ему отрезало пальцы. Его, конечно, сразу арестовали, но что с ним было дальше, я не знаю. С полевых занятий в запасном полку иногда солдаты дезертировали, но их потом все рано находили. За день до отправки на фронт нас построили, вывели одного такого дезертира, высокий такой парень, как сейчас его помню, зачитали приговор, но его увели, перед нами его не расстреляли. Вообще о показательных расстрелах на фронте я только слышал, лично ни разу не видел. А уже на передовой у нас был такой случай. В Польше остановились на одном хуторе на ночлег, и заметили, что у нас пропал часовой. Этот солдат, кажется, был латыш, грамотный человек, помню даже его фамилию Лепа. Но командир взвода с двумя солдатами пошли по его следу, это было где-то в начале ноября 1944 года, уже выпал легкий снежок и по следам его нашли. Когда его догнали, он отдыхал в одном польском доме, сушил портянки. Говорили, что его расстреляли, но мы этого не видели… Я считаю, что эти люди поступали просто глупо, наказание в те годы было неминуемым и суровым…
Н.Ч. - Как Вас встретили? Был какой-то отбор в эту роту?
Г.И.А. - Очень хорошо. В этой 1-й штурмовой роте, когда мы пришли, оставалось в строю всего человек двадцать… Старались, конечно, отбирать в эту роту опытных, сильных, инициативных бойцов, но это смотря какое пополнение приходило, и была ли возможность отбора. Вот тут, когда нас распределяли по подразделениям, нашу дружную компанию разбили, со мной во взводе оказалось всего три моих односельчанина, а в роте человек двадцать. Но это только до первого боя…. Мы тогда стояли во втором эшелоне, поэтому опять продолжилась боевая учеба, а уже через неделю нас отправили на передовую.
Н.Ч. - Вы помните свой первый бой?
Г.И.А. - Уже на второй день нашего пребывания на фронте, мы пошли в атаку, кажется, брали какой-то городок. После артподготовки поднялись, но атака захлебнулась…. Мы сделали еще несколько безуспешных попыток, а уже через три дня нас отправили на переформировку. В нашей роте к тому моменту из девяноста человек, оставалось где-то пятьдесят…. Что мне запомнилось? Конечно, большие потери. Но вы знаете, особого страха у меня не было. Наш командир взвода нас учил: «Не надо бояться», и на меня это подействовало. Ну и не забывайте, мне тогда только-только исполнилось восемнадцать лет. Единственное чего я боялся, так это попасть в плен. Всегда оставлял одну гранату «для себя», мы знали, что немцы издеваются над пленными.
Н.Ч. - Чем были вызваны такие большие потери, как Вы сейчас думаете?
Г.И.А. - Были, конечно, и ошибки командования, и неподготовлено как следует, что-то было, но основная причина мне видится в нашей недостаточной подготовке. Ну, чему нас могли научить за полтора месяца? Это все-таки мало, очень много солдат погибло из-за слабой подготовки. За то время что я воевал, т.е. с октября 1944 по май 1945 нас 4 или 5 раз отводили на переформирование…
Н.Ч. - Как Вы переживали смерть товарищей?
Г.И.А. - Когда старый человек должен умереть это одно, а когда погибает молодой, с которым ты только что был рядом, общался с ним, и когда ты понимаешь, что сам мог оказаться на его месте… К этому привыкнуть невозможно. Я помню, как мы переживали, когда погиб наш командир взвода казах Держижабов. Нас, молодых солдат, он всячески поддерживал, ободрял, берег и учил. Когда он умирал на наших глазах, когда видели его внутренности на снегу, мы плакали…
Н.Ч. - А то, что вы еще не знали русского языка, не мешало Вам в бою?
Г.И.А. - Ну что вы, кого это интересовало? Элементарным то вещам нас обучили. Самое главное: вперед двигаться только короткими перебежками, буквально 3-5 метров, тут же падай и отползай на пару метров.
Н.Ч. - Этому Вас учили?
Г.И.А. - Да, еще в запасном полку, но не все это делали. А вот, когда нас пополняли перед вступлением в Восточную Пруссию, то прислали каких-то кавказцев, так те вообще по-русски ни слова не знали…
Н.Ч. - Вы чиаете, что многонациональность армии это плюс или минус? С людьми, каких национальностей Вам довелось воевать?
Г.И.А. - Когда еще были в запасном полку, то мы, молдаване, не общались с прибалтами, которых там было много, т.к. и они и мы не знали русского языка. Когда на фронт прислали пополнение с Кавказа, так они вообще не говорили по-русски, как мы могли с ними общаться? Пополнение из Средней Азии мало того, что совсем не знало русского языка, так еще и оказалось совсем неподготовленным… Но ничего, все воевали, все шли в атаку, все исполняли приказы, были тогда «рычаги» заставить людей добросовестно воевать, хочешь ты этого или нет… Главное - подготовка солдат, а национальность не важна, все воевали. Вот, например, наш командир взвода был казах, за свои профессиональные и человеческие качества его уважали, и даже любили. Какого-то пренебрежения к солдатам какой-либо национальности, а уж тем более конфликтов я не помню. На передовой все мы были как братья, ходили рядом со смертью, и делить нам было нечего.
Н.Ч. - А евреи, например, были в Вашей части?
Г.И.А. - Солдат не помню, но, например, командир роты Бартев был еврей, майор Коган, он по хозяйству чем-то занимался, замполитом полка был майор Камский.
Н.Ч. - Бывало, что пополнение приходило на фронт без формы, в своей гражданской одежде?
Г.И.А. - У нас такого ни разу не было, но форма у всех, конечно, была не новая.
Н.Ч. - Какие были отношения с командирами?
Г.И.А. - Конечно, наиболее близкие отношения были с командиром взвода, роты, ведь они были постоянно с нами. Взводных у нас сменилось человека три, наверное, ротных было, первый фамилию не помню, погиб, а второй, старший лейтенант Советов остался жив. Но на переформировании почти каждый день мы видели и более старших командиров. Командиром батальона у нас был капитан Евлампиев, начальником штаба старший лейтенант Шайдулин, командир полка подполковник Тарасов, командиром дивизии, кажется, был Перевозников. Я даже видел командующего нашего фронта Черняховского. Дня за четыре до своего ранения он был у нас в окопах! на передовой. Была ночь, хорошо я его не разглядел, но он задал нам пару вопросов. Говорят, и человек был хороший и командир талантливый…
Н.Ч. - Говорят, что некоторые старшие командиры солдат за людей не считали, могли палкой ударить?
Г.И.А. - Я такого ни разу не видел.
Н.Ч. - Что Вы чувствовали в бою: страх, азарт, возбуждение?
Г.И.А. - Вы знаете, может, потому что я был очень молодой, но у меня была вера, что я останусь живой. Несмотря на кровь и смерть вокруг, почему-то я был уверен, что со мной ничего не случится.
Н.Ч. - Когда Вас перевели в пулеметчики?
Г.И.А. - Наверное, где-то в ноябре 1944, мы уже были в Польше. Собрали человек сто из нашего полка, отвели в тыл и обучали нас две недели на пулеметчиков. С одной стороны я, конечно, был рад, ведь этим мне оказывали особое доверие, а с другой, мы уже знали, что пулеметы - это первая цель для немцев на поле боя, они буквально охотились за ними. Меня назначили командиром расчета пулемета «Максим», а в конце войны я исполнял обязанности командира пулеметного взвода, т.к. офицера нам не присылали. Вспоминая войну, я до сих пор не понимаю, как я остался живым после таких боев…. Повезло, наверное.
Н.Ч. - Как Вы можете оценить пулемет «Максим»?
Г.И.А. - Хороший пулемет, разве что тяжелый, трудно было его таскать. Никакого транспорта у нас не было, так что все на себе… Я как командир расчета его части не носил, но и мне хватало: автомат, пистолет, ракетница. С боеприпасами у нас никогда перебоев не было, всегда хватало. Стреляли и трассирующими и разрывными патронами, но по самолетам, например, не доводилось. В бою всегда был запас из четырех коробок, т.е. 1000 патронов, этого хватало. Ленты у нас были только брезентовые, щиток мы использовали постоянно, но и он не всегда спасал….
Н.Ч. - Сколько запасных позиций было у вашего расчета в обороне?
Г.И.А. - Что-то я не помню, чтобы мы готовили себе запасные позиции.
Н.Ч. - Сколько очередей с одного места могли дать в наступлении?
Г.И.А. - Да хоть все патроны могли расстрелять с одной позиции, если не было возможности ее поменять.
Н.Ч. - Кто часто менялись люди в Вашем расчете?
Г.И.А. - Часто, наверное, несколько составов сменилось за время моей службы. Мне самому регулярно приходилось быть наводчиком, т.к. замену присылать не успевали. Запомнился, например, мой второй номер, Георгий Логинов, тоже из Молдавии, здоровый мужик, в свои сорок лет он казался мне пожилым. Он успел послужить в румынской армии, был опытный и всячески меня опекал, он остался жив. До сих пор помню, как он мне постоянно кричал: «Ваня, пригни голову». Когда закончились бои, то в нашем расчете оставалось всего два человека…
Н.Ч. - Как вас кормили на фронте?
Г.И.А. - Обычно на передовой нам выдавали еду один раз в сутки, причем ночью, а в наступлении и того реже, т.к. кухня отставала. Конечно, нам хотелось, чтобы нормы были побольше, но вот в Пруссии мы немножко отъелись, там в домах всегда можно было найти что-нибудь поесть. Пробовали и закрутки и спиртное, которые находили. В одном доме нашли два ящика французского вина. Причем наш сержант запрещал нам его открывать и пробовать. Потом видим, а он сам уже одну бутылку пьет: «Если я не умру, тогда и вы можете пить». Привезли вино в роту, устроили праздник. Вообще нас строго предупреждали, что немцы оставляют отравленную еду и спиртное, но у нас никто не отравился. А сто грамм, насколько я помню, нам выдавали редко, по праздникам.
Н.Ч. - Вши у Вас были, как вообще обстояло дело с помывкой, стиркой?
Г.И.А. - У нас за этим строго следили, баню нам делали регулярно, и вшей у нас не было.
Н.Ч. - Женщин Вы видели, удавалось пообщаться?
Г.И.А. - Ну, откуда им взяться на фронте? Они же все были где-то в тылу, а мы единственную кого могли видеть так это нашего ротного санинструктора. Это была опытная, физически здоровая женщина, она хорошо выполняла свою работу, и пользовалась уважением у солдат. Были у крго-то из офицеров ППЖ или нет, нас не интересовало.
Н.Ч. - Удавалось как-то отдыхать? Концерты, например, бывали?
Г.И.А. - Да, концерты нам давала наша самодеятельность, а один раз в Польше нам даже кино показали. Ночью, в лесу, строго соблюдая правила светомаскировки, но показали.
Н.Ч. - Ваше отношение к политработникам?
Г.И.А. - У нас были грамотные политработники, буквально каждый день они нам читали сводку «Совинформбюро», что-то объясняли. Они пользовались уважением, т.к. многие из них сами были выдвинуты на эту работу из простых солдат. Политработники низшего звена наравне со всеми ходили в бой, и также погибали.
Н.Ч. - С «особистами» довелось общаться?
Г.И.А. - На фронте практически нет. Уже после войны из особого отдела сделали запрос в Молдавию, узнавали, чем я занимался во время оккупации. Со мной был еще один неприятный случай, на Камчатке, я там служил до 1951 года. Один из наших офицеров, капитан Котляренко, уезжая к другому месту службы, продал мне за 800 рублей радиоприемник. Поставил его у себя в каптерке, я был старшиной бтаеи дивизионных минометов, и иногда мы его слушали. Вдруг, этим заинтересовался наш особист, так «раскрутил» эту историю, что меня вполне могли посадить. А я был на прекрасном счету в части, у меня в батарее был идеальный порядок, и только благодаря вмешательству командира полка, эту историю удалось замять.
Н.Ч. - Какие бои Вы можете выделить как самые тяжелые?
Г.И.А. - При прорыве немецкой обороны в Польше и когда брали Кенигсберг. Считается, что наш полк первым ворвался в город. Помню первую попытку: посадили нашу штурмовую роту на танки, и послали вперед. И кому вообще пришла такая гениальная мысль, ведь это же такая удобная мишень? Немцы нас сразу так обстреляли, что от нашей роты осталось только человек двадцать… Потом при нас какой-то генерал кричал на нашего командира батальона, за то, что он угробил последних людей…
Там были тяжелейшие уличные бои, один раз даже в рукопашной довелось участвовать…
Н.Ч. - Как у вас в части награждали?
Г.И.А. - Награждали, не всех, конечно, но награждали, хотя многие солдаты у нас были без наград. Одного солдата, помню, даже наградили орденом «Отечественной войны», но за что не знаю. Каких-то нормативов я не помню.
Н.Ч. - За что Вас наградили орденом «Славы» 3-й степени?
Г.И.А. - За бои под Кенигсбергом, там у меня было несколько ярких эпизодов. Еще когда штурмовали первую линию обороны, мне поставили задачу любой ценой «заткнуть» один дот. Что делать, я выдвинулся к этому ДОТу на максимально близкую дистанцию, открыл огонь, и заставил его замолчать… Еще я там однажды прикрывал группу из шести саперов, которые минировали какое-то укрепление. Мне сказали, что представили к награде, но получил я его уже сразу после войны. В торжественной обстановке, перед строем, вручал нам награды командир полка.
Н.Ч. - Как Вы можете оценить немецких солдат?
Г.И.А. - Они были более подготовленными, но зато не такие выносливые как мы и слабее духом. Рукопашных схваток с нами, например, они старались избегать. Но вы знаете, особой ненависти к солдатам я не испытывал. В основном, это были подневольные люди, которые были вынуждены исполнять приказ. Со мной такой случай был в оккупации, фронт тогда уже был рядом, прихожу домой, а у нас на кровати лежит немецкий солдат, лицо накрыл платком и плачет… И среди них были разные люди. Конечно, и продукты у нас забирали, особенно яйца они любили, но чего-то такого, что бы вызвало у меня желания мстить, убивать их, не было.
Н.Ч. - Как Вы относились к пленным немцам?
Г.И.А. - Нормально, случаев расправы над ними я не видел и не помню.
Н.Ч. - С «власовцами» вам довелось воевать?
Г.И.А. - Говорят, в Кенигсберге против нас воевали и «власовцы», но так ли это, я точно не знаю. А сразу после войны, где-то с 20 мая по середину июля, нашу дивизию направили в Прибалтику, очищать ее от «лесных братьев». Мы целыми днями прочесывали местность, но боевое столкновение с ними было только один раз, и то в соседнем батальоне. А у нас в батальоне был единственный эпизод: мы остановились на привал, на берегу какой-то речки, солдаты начали стираться, купаться. И наводчик из моего расчета, который был в охранении, заметил, как два вооруженных человека перебежали из леса в ржаное поле, двигаясь по направлению к месту нашего привала. Подняли тревогу, и увидели, что эти два человека убежали обратно в лес. Нашли брошенный ими в поле пулемет. Страшно даже представить, что могли натворить эти два пулеметчика, ведь там на берегу отдыхало человек 200-300 наших солдат…
Н.Ч. - С «штрафниками» вы сталкивались?
Г.И.А. - Мы сами себя считали «штрафной» ротой, потому что всегда шли первыми в бой. «Штрафников» я не видел, но к нам в роту прислали двух человек после штрафной роты, одного помню хорошо, старшина Пустозвонов из ВВС. За что он туда попал, может, он и рассказывал, но я не помню. Воевали они наравне со всеми.
Н.Ч. - Бывало, что вы попадали под обстрел нашей же артиллерии или авиации?
Г.И.А. - Нет, у меня такого ни разу не было.
Н.Ч. - Что лично для Вас было самым страшным на войне?
Г.И.А. - Для меня самое страшное это атака и рукопашная схватка. Бомбежка и артобстрел все-таки не так, потому что там есть элемент случайности, везения. А вот когда ты непосредственно видишь врага, как в тебя стреляют… И еще марши… Когда нашу дивизию передали из состава 2-го Белорусского фронта в 3-й, так мы неделю шли по ночам к новому месту дислокации. Снег по колено, все несем на себе, ужас…
Н.Ч. - Приметы у Вас были какие-нибудь, суеверия?
Г.И.А. - Ничего такого я не помню. Мне даже сны не снились, потому что мы так уставали, что очень крепко спали. Я верил в Бога, и когда уходил на войну, то мне моя бабушка подарила маленькую книжечку «Сон Божьей Матери». Там было написано, что кто ее будет носить с собой, того Божья Матерь будет оберегать от всех опасностей. И действительно, я через такие бои прошел и остался живой. До сих пор в это не верится… Я ее носил в кармане рядом с комсомольским билетом, и как-то раз в Польше она у меня выпала. Но эту книжечку нашел наш старшина Турчин, он был уже в возрасте, и без разговоров вернул ее мне. К сожалению, уже после войны я ее потерял.
Н.Ч. - Вы молились на фронте?
Г.И.А. - Когда нас только привезли в Житомир, вот там наши пожилые односельчане еще изредка молились, а так нет. Только перед атакой или под обстрелом, тогда уже все, независимо от национальности шептали «Боже спаси, Боже помоги!»
Н.Ч. - Что-то вам запомнилось за границей?
Г.И.А. - Польша была разорена и польские крестьяне жили очень бедно, буквально на одной картошке. Но нас они встречали хорошо. Вот Восточная Пруссия была гораздо богаче. Добротные дома, коровники, свинарники были хорошо оборудованы. Даже в селах почти в каждом доме было пианино, аккордеон.
Н.Ч. - Трофеи у вас были?
Г.И.А. - Какие у солдат трофеи? Куда нам их девать, в вещмешке таскать? Этим делом увлекались тыловики, у которых был транспорт. Я, например, не курил, поэтому даже зажигалок не брал. Вот что мы искали и брали, так это бритвенные приборы, потому что своих у нас не было. Почти у всех солдат, были трофейные пистолеты, у меня был парабеллум, но сразу после войны их у нас отобрали. Даже посылки мы, окопники, не послали домой, только тыловики этим занимались.
Н.Ч. - Как Вы узнали о Победе? Как отметили?
Г.И.А. - Бои для нас закончились с падением Кенигсберга 10 апреля, а потом нашу часть вывели в Пиллау. Там мы немножко отдохнули и начались будни. Каких-то особых торжеств по поводу Победы я не помню. Радость, конечно, была огромная, постреляли, устроили митинг. 22 июня участвовали в параде войск Кенигсбергского гарнизона. А уже 9 мая в 2000 году я был участником парада Победы в составе молдавской делегации из 15 человек. Мы провели в Москве 10 незабываемых дней, все было организовано на высшем уровне.
Н.Ч. - Когда Вы демобилизовались?
Г.И.А. - Только в 1951 году. Войну я закончил старшим сержантом, а после окончания полковой школы стал старшиной батареи 120-мм минометов. Нашу часть отправили на Камчатку, фактически на голое место, но мы сами себе все построили. Служба была не в тягость, мы уже привыкли, а отношения между людьми в части были великолепными. Что такое «дедовщина» мы и не знали, за 7 лет моей службы я не то что не видел, но и не слышал, чтобы кто-то кого-то хоть пальцем тронул. Мне предлагали остаться служить дальше, давали звание лейтенанта, но я все-таки решил уехать домой.
Н.Ч. - Часто вспоминаете войну?
Г.И.А. - По молодости, когда дел и забот хватало, то почти не вспоминал. А сейчас почти каждый день, и главное, так ясно все это вижу, прямо как наяву… Моих товарищей, атаки вспоминаю, а чаще всего поле с телами наших убитых товарищей. Как будто лес рубили, то тут то там, будто пеньки торчат…
| Интервью и лит.обработка: | Н. Чобану |
