Кац Григорий Зиновьевич

Г.З.К.- Летом сорок первого года я закончил школу - десятилетку в городе Сталино (нынешний Донецк). Через два месяца после начала войны мы уехали в эвакуацию. Попали в Казахстан, в город Кзыл-Орда. В сентябре, мой старший брат Борис, студент, имевший «бронь», ушел добровольцем на фронт.
А через две недели, 1/10/1941, я, вслед за братом, тоже пошел добровольцем в РККА. В военкомате отобрали несколько человек со средним образованием и отправили на полуторамесячные курсы радистов в Ташкент. 1-го декабря я уже ехал в теплушке на фронт. Сначала попал в лыжный батальон 413-й стрелковой дивизии в 10-ую Резервную Армию. Но уже в конце декабря наш лыжный батальон передали в 325 СД Западного фронта, прибывшую под Москву с формировки в Моршанске. Командовал дивизией полковник Николай Ибянский. Костяк дивизии составляли кадровые солдаты.
В начале января сорок второго мы наступали на Мещевск и Мосальск, там был разрыв в линии немецкой обороны в направлении от Сухиничей .
Но вскоре нашу дивизию передали в оперативную кавалерийскую группу генерала Белова. Задача у группы была - прорваться в немецкий тыл через Варшавское шоссе и выйти под Вязьму. Вот наша дивизия и пробивала «коридор» на Варшавском шоссе, чтобы дать возможность конникам Белова благополучно пройти в тыл к немцам. Потом, как говорили, и наша дивизия должна была уйти в прорыв. Всего было предпринято четыре попытки прорыва обороны на этом шоссе. Две последние попытки закончились неудачей. Да и у нас уже некому было идти вслед за кавкорпусом Белова.
От нашей дивизии к тому времени, по большому счету, остались лишь номера полков.
Личный состав стрелковых подразделений был выбит начисто в этих страшных январских боях.
3.000 солдат дивизии лежат в братской могиле только на участке первых двух прорывов... Расскажу вам, как мы воевали на Варшавском шоссе.
Пробитый «коридор» через немецкую оборону, шириной метров 600-700, представлял из себя «Долину смерти». Идеально ровное место, которое отлично просматривалось и простреливалось немцами со всех сторон. Постоянный шквальный немецкий огонь, сметающий все живое на своем пути. Но нам нужно было идти вперед, занимать боевые пзиции и держать проход. Вырыть окоп под огнем при морозе 35 градусов - это сплошной кошмар, вещь нереальная.
Каждый солдат знал, что выйти живым из этого ада мало кому посчастливится... Я помню как первый раз шел в эту «Долину смерти».
Мы двигались малыми группами по 3-5 человек
Шли вечером, но было светло от искрящегося снега и полной луны. Навстречу выходили поодиночке раненые и говорили нам -«Здесь никто не уцелеет. Все здесь погибнете!»... Продолжаем идти. Минут через пять нас обгоняет упряжка из трех коней. На лафете сидел пожилой бородатый ездовой. Этот момент немцы не прозевали, дали несколько залпов беглым огнем по тому месту где мы находились...Один из снарядов попал прямо в упряжку. Все три лошади были убиты, а ездовому оторвало голову. Голова катилась как мяч на нас, залегших в снегу...Глаза моргали и губы шевелились в последнем смертном спазме...
Это жуткое зрелище добавило нам страха.
Но через несколько мгновений мы поднялись, отряхнулись и пошли на позиции. Наша группа добралась до них каким-то чудом без потерь, под сильным снайперским и артогнем немцев .
Солдаты размещались в «берлогах» из снега, сделанных в насыпи дороги. Эти норы-«берлоги» были до полутора метров глубиной и примерно 3 метра в длину.
Через какое-то время немецкий артобстрел усилился. Повредило кабельную линию связи. В нашей «берлоге» находился комполка. Он послал связиста, старшего сержанта Андрея Чумичева устранить разрыв на линии. Андрей пополз выполнять задание. Но там нельзя даже голову было поднять. Андрей подполз обратно к «берлоге» и сказал -«Товарищ комполка! Огонь шквальный! Немец все вокруг расстреливает! Разрешите переждать чуток, пусть поутихнет...».
И сразу после его слов прямое попадание в нашу «берлогу»! Меня взрывной волной бросило на спину завалило мерзлым грунтом - бетонным шлаком полотна дороги. Слышались дикие крики о помощи...А на мне этот горячий грунт , мокрый от крови, вытекавшей с размозженного тела Чумичева. Оглушенный, я не мог даже двинуть рукой. Меня откопал, оставшийся невредимым, пожилой солдат из Белоруссии Якушевич. И только тут я понял - почему остался жив. Меня прикрыл кусками своего тела мой друг, старший сержант Чумичев...
Якушевич помог мне привести себя в порядок. Я собрал, как мог...все что осталось от тела Чумичева и засыпал снегом...Так хоронили зимой. Мне было так жаль своего товарища, что я не выдержал и заплакал.
Якушевич успокаивал меня - «Сержант, не плачь..». Мне было тогда всего 18 лет, и вроде стыдно было плакать, но в то мгновение я не сдержался.
Наступила глубокая ночь. Мороз страшный. Сняли с убитых немцев шинели, нашли какое-то байковое одеяло, накрылись, стало нам теплее.
Живых вокруг не было. Под утро приполз повар с термосами с водкой и вареной кониной. Но есть и пить было уже некому. Пришлось мне за всех выпить большую кружку водки. Якушевич не пил...
Вот такой эпизод был в бою за Варшавское шоссе...
Вскоре я получил сквозное ранение в левую руку. В госпиталь не пошел. Рану водкой обработал, и опять в атаку...

Г.К.-Долгие месяцы в сорок втором году Ваша дивизия держала оборону под Москвой, а потом на Смоленском направлении. Что происходило с Вами в этот период?

Г.З.К.- Обычная война в обороне. Голод, вши. Периодически ходили в атаки, когда наверху кому-то требовалось боевую активность изобразить перед большим начальством, или задержать немецкие войска, чтобы не дать их перебросить на другие участки. Потери были немалые, но в сравнении с боями под Курском, или скажем под Витебском, я бы назвал эти потери не самыми тяжелыми.
Рядом маленькая речка протекала. Вверху, возле немецких позиций, река была забита трупами убитых лошадей. Гнилая вода текла к нам в низинку. Эту тухлую воду и пили. Из еды было одно пшено. Страдали от отсутствия соли. Хлеба давали по 600 грамм, но это был не хлеб, а водянистая клейкая масса.. Искали грибы в лесу. Иногда доходило до того, что варили куски гниющего мяса, срезанного с павших, сдохших коней вместе со шкурой. Помню варим этот «деликатес» в ведре, черная вода кипит, а наш старшина Спиридонов, прямо из этой кипящей жижи, своей большой ложкой сделанной из куска фюзеляжа подбитого самолета, черпает «варево» и приговаривает -«Ничего вкусней не едал!»...
Сто грамм «наркомовских» нам давали только в наступлении под Москвой, а после, в обороне, и эту «радость» от нас убрали.
Одеты мы были как последние голодранцы, многие ходили в немецких кителях. В сорок третьем нас уже кормили получше и одевали поприличней.

Г.К.- Как происходил зимний переход дивизии под Белгород?

Г.З.К.- Со смоленских лесов наш лыжный батальон шел на лыжах 12 суток. Спали по ночам по два-три часа. Каждые полчаса, дневальный за полу шинели переворачивал спящих бойцов, чтобы они не околели от холода. Ели снег, пили растопленный в котелках снег. Морозы стояли нестерпимые. Обоз с продовольствием отстал, так что, натерпелись мы в этом переходе. Все были простужены, замучены вшами, у каждого на теле появились десятки фурункулов...
Вши заедали. Они заполняли созревшие фурункулы и пили нашу кровь. Мы разжигали костры, снимали с себя все белье на прожарку. А белье наше было промокшим и прилипшим к фурункулам. Снимаешь с себя нательную рубашку и шкуру свою при этом с кровью и гноем срываешь...

Г.К.- Ваша дивизия, ставшая к тому времени 90-й гвардейской СД , приняла на себя первый страшный удар немецкого танкового тарана, рвущегося к Курску.

Ведь именно на Вашем участке было массированное применение немцами «тигров» и самоходок -«Фердинанд».

Г.З.К. - 6/7/1943 немецкие танки пошли на наши окопы. Вся артиллерия калибра 45 мм и 76 мм была выдвинута на прямую наводку. Но их снаряды отскакивали от тяжелых стальных машин как мячики. Прет на тебя громадина с лобовой броней 200 мм, что мы могли сделать?
Мне пришлось в первый день битвы пережить атаку немецких огнеметных танков. Идет такой танк вдоль траншеи, зажигательной смесью бьет по нам, а потом утюжит гусеницами наши позиции. Слева и справа от меня горели как факелы мои товарищи... Мы отошли.
Те, кто не был там в этот день, никогда не смогут представить себе, как тяжело было выдержать солдату и не дрогнуть от страха, когда на наши позиции идут одновременно 300 немецких танков, от горизонта до горизонта - танки, танки.... И бомбежка беспрерывная...И канонада жуткая в воздухе...
На второй линии обороны уже стояли на прямой наводке зенитки -85-мм. Этим зенитным орудиям хоть удавалось заклинить своими снарядами башни немецких танков. В эти дни я находился в составе усиленной автоматной роты полка, созданной в полку в качестве штурмового подразделения. Нас, вместе с автоматчиками, было ровно 200 человек, людей собрали с разных рот. Командовал нами капитан Линьков, заместитель командира полка. На нас пошло 25 немецких танков в сопровождении пехотного десанта. Нам нечем было остановить танки. Уже не было противотанковых гранат. Отступая, мы спустились в урочище, засеянное рожью. Позади нас находилось наше минное поле «нашпигованное» на каждом метре противопехотными минами. Немцы окружили нас с трех сторон, расстреливая солдат из танковых пулеметов. Потом на какое-то мгновение стрельба затихла. Немцы высунулись по-пояс из люков танков и смеясь, кричали нам -« Русские! Сдавайтесь!». А сзади свои же мины... У нас был выбор - смерть или плен. Мы выбрали смерть...
Пошли на прорыв, подрывались на минах, а в спину нас хладнокровно убивали немецкие танковые орудия и пулеметы. Я даже не помню, что я думал в те минуты... Мог ли я вообще тогда что-то соображать... Ужасные минуты...Не дай Бог кому такое испытать!
Через минное поле, из этого урочища, нас вышло живыми всего 6 человек из двухсот... Когда прорвались была такая жажда, что я упал рядом со старой воронкой от авиабомбы, заполненной не водой, а какой-то «зацветающей» жижей и слизью.
И я пил эту «воду» и никак не мог утолить жажду. Было такое ощущение, что выпил ведро этой грязной жижи...
После войны, ездили с Линьковым на место гибели наших товарищей.
Вот, смотрите на фотографию. Здесь погибли, но не сдались в плен, геройские бойцы 90-й гв. СД...

Г.К.- Читал на днях интервью с бывшим штрафником из 121-й ОАШР. Эта рота погибла в бою под Березовкой, наступая в пешем строю прямо в лоб на немецкие танки. Вы были ранены в ночном сражении под Березовкой, в районе хутора Гремучий. Расскажите о этом бое.

Г.З.К.- Бой начался где-то в 23-00. Пошел сильный дождь, но все поле сражения было освещено немецкими ракетами на парашютиках и горящими танками. Меня, вместе с моим другом и напарником сержантом Колей Лариным, послали вперед, корректировать огонь по рации. Устроились рядом с проселочной дорогой, с двух сторон от нас были заминированные ржаные поля. Мы лежали в грязи и корректировали огонь.
Больше сотни немецких танков прорывались на узком участке к дороге на Обоянь...
То ли запеленговали нас, то ли просто заметили, но сначала - место где мы лежали - немцы накрыли артогнем, а вскоре появилось примерно 20-25 человек немецкой пехоты. Завязалась перестрелка. Сейчас даже не верится, но мы вдвоем отбились гранатами, и немцы откатились назад. На наш участок пошли немецкие танки. Мы вызвали огонь на себя. Потом мне рассказали, что возле нас было подбито шесть немецких самоходок, после этого артналета. Тогда я не мог разобрать, кого подбили наши артиллеристы, а где работа танкистов-гвардейцев. Бой начал потихоньку затихать. Я видел, как остатки нашей танковой бригады отходили назад к селу огрызаясь огнем из танковых пушек. И тут немцы начали преследование и снова танковая армада пошла через нас со всех сторон.
Снова вызвали огонь на себя...И снова уцелели...
Дождь усилился, и мы накрыли головы плащпалатками сложенными вчетверо.
На уровне дороги появился немецкий танк. Танкисты нас заметили, начали по нам стрелять из танковых пулеметов, но мы были в «мертвой» зоне. «Трассиры» летели над нашей головой, а мы были неуязвимы. И в следующий миг танк пошел прямо на нас. Противотанковые гранаты у нас давно закончились. Ларин успел приподняться и крикнуть мне -«В рожь!». Он понимал, что фашистский танк на минное поле не сунется, тем более уже несколько машин там подорвались и немец это видел. Но было уже поздно...Танк настиг Николая и раздавил его. Гусеницы танка задели меня через плащ-палатку по касательной голову и правую голень. Весь упор края гусеницы попал на металическую рацию РСБ...
А дальше тьма, провал в сознании...
Очнулся я наверное где-то в три часа ночи. Ничего не видел, ничего не мог понять. Как «новорожденный котенок»...Слепой, оглушенный, я что-то мычал...Прошло еще много времени прежде чем я начал что-то вспоминать. Какой-то обрывок боя в помутненном сознании. Зрение не возвращалось. Нащупал руками раздавленный танком труп товарища... Нащупал свой автомат. Он был цел.
Куда-то пополз, хоть и понял, что нахожусь на минном поле. И пополз дальше, на «авось», вдруг повезет и не подорвусь... Жажда была дикой.. Только утром я выполз на дорогу. Услышал шум мотора приближающейся автомашины. Дал очередь на звук и потерял сознание...
Машина была нашей, меня подобрали и отвезли в санбат в Обоянь.
Пролежал в госпитале, до 21/8/1943, а потом попал в маршевую стрелковую роту. Прибыли в пехоту, в 40-ую Армию. Помню, как шли менять на позиции штрафную роту в районе Полтавы. Приползли к траншеям, а там в живых - никого!..

Г.К.- Простите, что прерываю Ваш рассказ. За войну Вы награждены Орденом Славы 3-й степени, орденом Красной Звезды, медалями «За Отвагу».
Награды солдатские, очень уважаемые в народе. Но мне Ваши однополчане, пехотинец Просмушкин и пулеметчик Каплан, рассказали, что Вы были представлены к ордену Ленина посмертно.
Здесь еще живы 5 человек из 90-й гвСД. Показали мне первое издание книги посвященной боевому пути Вашей части, написанной бывшим начальником штаба дивизии полковником Зиновием Шимановичем, воевавшем в дивизии всю войну. Черным по белому написано - «Герой - комсомолец Григорий Кац дважды вызвавший огонь на себя, в районе высоты 251, погиб под гусеницами немецких танков, представлен к ордену Ленина» и так далее. Шиманович тогда не знал, что Вы остались живы.
Во второе издание книги уже были внесены уточнения.
Была статья о Вашем подвиге и в армейской газете. Где орден Ленина?

Г.З.К.- Я понятия не имел, что представлен к этому ордену. Только через несколько месяцев, когда вернулся в свой батальон, мне сказал об этом комбат Самойлов, а после, и сам комполка. Но эту награду я не получил, а если говорить искренне - и не ждал. Было, конечно, немножко досадно, когда я понял, что орден Ленина «потерялся в дороге»... Если честно, в 1943 году об орденах мало кто думал, а o том - что возможно доживем до Победы- и подавно...
Простых красноармейцев тогда награждали очень мало.
Да и воевал я не ради наград. А почему не дали - не знаю.
Может в штабе фронта фамилия Кац кого-то не устроила, а может просто - сочли наш с Колей Лариным поступок недостаточно героическим? Не имею понятия о том, что там порешили.
Прошло еще несколько месяцев и мне вручили орден Красной Звезды. Намекнули: за Курскую дугу. Возможно, что и заменили орден Ленина на КЗ. Деталей мне никто не объяснил. Промолчали...
Мой вам совет, не задавайте вопрос фротоикам про наградную тему.

Г.К.- Почему, эта тема часто воспринимается «в штыки»?

Г.З.К. - Объясню вам на простом примере.
В начале восьмидесятых годов это было. 8-го мая в Москве должен был состояться финальный футбольный матч на кубок СССР между донецким «Шахтером» и харьковским «Металистом». Мы с зятем- болельщики «Шахтера», приехали на игру. На стадионе было немало ветеранов, празднично одетых перед Днем Победы, тут и там мелькали офицеры в парадных мундирах. После всей той крови, которой я вдоволь насмотрелся на войне, я никогда не любил ходить на ветеранские встречи...
А тут зять мне говорит - «Давайте останемся еще на день в Москве, может своих однополчан найдете!?». Спросил у кого-то полковника - «Где собираются ветераны?». Отвечает : Или в парке Горького, или в сквере у Большого Театра.
Утром пришел в парк. Стоит возле таблички с номером нашей дивизии мой товарищ капитан Линьков!..Обнялись, прослезились...Вспомнили как бежали на прорыв к своим по минному полю...Подошло еще несколько десятков человек из дивизии, и среди них немало знакомых мне лично бойцов. В дивизии мне довелось два с половиной года провоевать, так что и я помнил многих, и меня немало народу знало. Радостная была встреча!. Пошли в ближайший «шалман», выпили за Победу, помянули погибших...Возвращаемся в парк. Стоит с табличкой на которой написан номер нашей армии, красавец-полковник, гренадерского роста, моложавого вида. А на мундире у него, как бы сказать -«кольчуга», фактически «латы» из орденов. Я насчитал только на правой стороне его мундира четыре ордена ОВ и три КЗ. Но выглядел он внешне довольно молодым. Не мог он быть в войну комбатом начинавшим войну в 1941 году или рангом повыше, чтобы такой « иконостас» успеть заслужить в боях. Спрашиваю его -«Кем вы служили в нашей армии, где воевали?». Ответ -«Я служил в оперативном отделе штаба армии».
А мои ребята меня за рукав дергают, пойдем мол, потом все объясним.
Ребята говорят -«Этого «придурка» мы давно приметили на встречах. Этот «герой» был писарем в штабе армии, он свою фамилию в каждый наградной приказ потихонечку вставлял, а теперь народу басни о своем «исключительном» героизме рассказывает». Ладно, думаю, оставим все на совести «гренадера»-писаря.
Пошли снова по аллеям. Идет навстречу уже очень пожилой человек, в военной форме образца сорок второго года, и висит у него на гимнастерке одинокая медаль «За Отвагу», еще на красной колодке. Передвигался он с трудом...Годы...
Подошел к нам -«Ребята! Вы меня не помните? Я снайпер Зайцев, из 1096 СП, из полка Добрянского!». Наш снайпер Зайцев был гордостью дивизии, еще в зимних боях под Москвой он уничтожил больше пятидесяти немцев из снайперской винтовки...У него на груди была только медаль «За отвагу»...Понятно?
Количество регалий на мундире не всегда отражает реальный вклад каждого отдельного человека в нашу Победу. Иногда стоит и спросить : кем был человек на войне, где воевал?...

Г.К. - Следующий вопрос - Как Вы вернулись в родную часть?

Г.З.К.- Я воевал в пехоте в 40-й Армии. Помню один случай. Когда мы пришли с пополнением, среди нашей группы из двадцати человек был пулеметчик Кочеров. Рассказал мне, что уже пять раз ранен на войне. Сказал в заключение -«Меня еще раз ранит, но не убьет!». В четыре часа утра мы заняли исходные позиции для атаки в старых траншеях, проползли к своим окопам через кукурузное поле. Начал расчищать свой окоп, смотрю мимо меня Кочеров тянет свой «максим».
Спрашиваю его -«Как настроение?». Услышал в ответ -«Плохо... Снилась мельница и все перемолола». В солдатском толковании это означало одно - смерть... В сны мы верили. Они сбывались.
Спросил его -«У тебя водка есть?». Он ответил -«Наберется пол-фляжки». Говорю ему -«Напейся Кочеров!». А через несколько секунд начался артобстрел из тяжелых орудий по нашим позициям. Снаряды перепахали поле и окопы.
Мой автомат лежал на бруствере, так его осколком перерубило пополам, а меня завалило землей от разрыва снаряда. Когда я выбрался из заваленного землей окопа, то увидел место где был Кочеров с пулеметом. На этом месте лежала оторванная стопа его ноги и колесо от «максима»...
Больше ничего от него не осталось...
Закончились бои в Кобылянском районе Полтавской области. Тех, кто выжил, перебрасывали в Белоруссию. Во время передислокации я заметил, что параллельно с нами движется пешим ходом колонна из моей родной 90-й гв. СД. Я просто перешел из колонны в колонну, хотя подобный поступок приравнивался по законам военного времени к дезертирству.
Но в тот момент, я ни с чем не считался, хотя знал, что последствия могут быть печальными. Пришел в свой батальон. Все «старички» полка не могли поверить, что «похороненный в июле» Гриша Кац из лыжбата вернулся целым и невредимым.
А вечером за мной приехали два офицера СМЕРШа. Ребята меня спрятали. Выручил меня мой командир лыжного батальона майор Самойлов. Он сказал «смершевцам» -Это мой старый солдат. Я прошел с ним вместе самые тяжелые бои и вам его не отдам!..
«Смершевцы» еще немного порыскали и уехали ни с чем.
Вот так я вернулся к своим. А Самойлов вскоре погиб в Белоруссии.

Г.К.- Ваша дивизия вела бои за станцию Бычиха в декабре сорок третьего года. Просмотрел мемуары двух командармов, чьи армии воевали на том участке Витебского направления .Сплошное «Ура!»: окружили, разгромили, захватили, пленили, продвинулись, обеспечили, покрыли славой знамена и т.д.
За последнее время столкнулся с тремя фронтовиками, командирами стрелковых и пулеметных рот: Жаровский, Каплан, Ястребинецкий , воевавшими в районе этой станции в тот период. При слове -Бычиха- их лица бледнеют, и проходит немало времени, прежде чем человек продолжает рассказ. Что там было на самом деле? Что Вы помните о тех днях?

Г.З.К.- Передовая линия проходила по противотанкому рву. Ров был заполнен почти доверху трупами солдат. Во время боев и сильных морозов не могли бойцов по -человечески похоронить, просто стаскивали тела в ров и присыпали снегом. Мы ходили в буквальном смысле по смерзшимся трупам своих товарищей.
В этом рву не одна армия лежала. Нам осталась глубина чуть выше колена, под нами трупы. Оборона немцев была очень сильной, ведь станция Бычиха действительно имела важное стратегическое значение. Наш лыжный батальон был направлен в тыл противника, через замерзшие болота.
Неудачная атака...Мы смогли немного прорваться вперед. Ночь, бой затих. Вокруг нас ничего не было, кроме наших и немецких трупов... Мороз, началась метель. Мы, вчетвером собрали вокруг трупы и сложили из них укрытие, вроде шалаша. Развели огонь и заснули.. А ночью чья то рука меня тронула за плечо. Это оттаяла рука у немецкого трупа и опустилась на мое плечо из «наката». Хорошо, хоть с собой был кусок бечевки, так я эту руку умудрился привязать к слою тел над нами... А утром опять бой, мы снова пошли вперед. Немцы отступили в лес и оттуда начали вести сильнейший огонь по нам. Я смог вырыть в мерзлой земле маленький окоп, в котором можно было с огромным трудом только лежать на животе. Начался артобстрел. Ко мне подползла немецкая собака-овчарка и выла со слезами, прося взять ее в окоп. С трудом поместились с ней вместе, она согревала меня своей шерстью. Слезы продолжали литься с ее глаз. Собака тоже боялась артобстрела. Может этот эпизод вам покажется неважным, но на войне все имеет значение, и почему-то из всей «мозаики» войны, в памяти хранятся вот такие «странные» неординарные моменты.
Подошли к станции. Перед нами ряды проволочных заграждений. Симли с себя телогрейки и бушлаты, кидали их на колючую проволоку и так преодолевали эти загарждения под огнем немецких пулеметов. Со всех сторон вспыхивали рукопашные схватки. Пошла резня... А потом мы выдержали пятнадцать немецких контратак, но станцию захватили и отстояли.

За эти бои получил медаль «За Отвагу».
Там же я был ранен пулей в челюсти. Мне выбило пулей 23 зуба. Лежал в полевом госпитале, где меня поили через трубку жидким манным супом. Сам я есть не мог - все было раздробленно...
А потом были бои за Витебск, Полок, Городок.
Наша дивизия получила наименование «Витебской» и была награждена орденом Красного Знамени.
А дальше, 1-й Прибалтийский фронт, война в Прибалтике.  

Г.К.- В Прибалтике Вас снова два раза ранило. Как это произошло?

Г.З.К.- В июле 1944 года мы участвовали в боях на территории Литвы.
Помню взятие города Турмантас. Мы понесли там немалые потери.
Но вскоре нас перебросили в Латвию под город Даугавпилс.
Мы, ночью, продвинулись на шесть километров, и к утру окопались в воронках от авиабомб. Получили приказ - захватить два немецких танка, стоявших на краю ближайшего соснового леса. Сказали, что в танках нет экипажей, но там засели немецкие снайпера. Когда мы подбежали к танкам на 50-70 метров - с танков нас начали расстреливать в упор. Экипажи танков сидели в своих машинах и ждали нас. А снайпера в засаде - это, как говорится, было «на закуску»...
Осколок танкового снаряда попал мне в шею, с правой стороны. Кровь забила фонтаном. Я начал отходить с поля боя, рукой зажимая рану, но кровь не останавливалась и лилась ручьем. От потери крови я потерял все силы и упал на землю. У меня под гимнастеркой был надет трофейный немецкий френч, и он тоже насквозь пропитался кровью. Меня подобрал наш санитар по фамилии Чакушка, вынес с поля боя, и в итоге, я оказался в госпитале в городе Биржай. Поток раненых был такой большой, что меня, свалившегося в углу возле перевязочной даже не заметили. Я уснул, и провел в забытьи трое суток. Наконец, санитарка меня заметила и сказала врачу в перевязочной- «Там солдат в углу лежит третьи сутки. То ли спит, то ли помер?». Меня разбудили, помогли встать и завели в перевязочную, усадили на скамейку...Медики куда-то ушли...Я сразу упал со скамьи и потерял сознание. Очнулся окончательно, когда в меня влили 400 грамм крови.
Обмундирование на мне, превратилось в «панцирь» вроде рубероида, и этот «панцирь» сдавливал грудь и не давал дышать. Доктор удивился, мол, сколько же ты солдат крови потерял!... Принесли таз с горячей водой и полотенце, вроде махровое.. Отмачивали водой мое тело, а потом ножницами срезали то, что когда-то было обмундированием.. Я хоть смог дышать, закрыли рану на шее.
В этом госпитале я пролежал до середины августа и после - вернулся в свой 1-й батальон 274-го гв. СП.
Недалеко от Биржая попала в окружение наша 357-ая или 378-я дивизия СД. Помню точно наименование -Новгородская.. Нас послали прорвать кольцо окружения. Но сложилось так, что мы сами оказались в «котле». Это были очень страшные бои и тяжелейшие дни. Воистину, смертельное и запредельное напряжение человеческих сил и духа. Уже во время прорыва нас постоянно накрывала с поразительной точностью, с близкого расстояния немецкая артиллерия. Немцы все о нас знали, благодаря латышам-предателям, корректировавшим огонь по радиопередатчикам...
Я на фронте никогда не расставался с саперной лопаткой, даже переделал ее так, что она сгибалась и стала короче. В том окружении я окопался под старой высоченной сосной, в песчаном грунте и сидел в окопе, прислушиваясь куда летит вражеский снаряд. По звуку понял, что очередной летящий снаряд летит прямо в мой окоп. И в это время в мой окоп с криком «Я к тебе!» прыгает наш комсорг Борисов.Я сидел в окопе, сжавшийся от страха, Борисов уткнулся в меня. И в это страшное мгновение пушечный снаряд разрывается после удара от сосну, под которой находился мой окоп. Сосна разваливается вдребезги и заваливает нас в окопе. Лежу оглушенный, побитый кусками сосны, заваленный песком. Чувствую меня заливает какой-то горячей жидкостью. Когда понял, что мои конечности целы и попытался выбраться из окопа, то увидел, что я весь в чужой крови и мозгах...Осколки от снаряда угодили вертикально в наш окоп и разрубили голову Борисова. После того, как я все-таки вылез из окопа, мой командир взвода, татарин Гусман Исламович Исламов сказал- «Каса, ви будиш тыша лет жить...».
О том, как мы выходили из этого окружения лучше не рассказывать...
Вскоре, в сорока километрах от Риги, мы освободили город Баускс. В одном из этих боев в районе поселка Вецумниеки, осенью сорок четвертого года меня тяжело ранило в руку...Это был мой последний бой.
Через полгода меня выписали из госпиталя и направили в военное училище в Харьков. Но становиться офицером я не захотел, да и пять перенесенных ранений + контузии давали о себе знать. Служил в разных частях и демобилизовался из армии только в июне 1947 года.

Г.К.- Кто из командиров и комиссаров Вашего полка Вам особенно запомнился?

Г.К.З.- Вспоминаю своих комбатов : замечательного человека Ревякова, геройского Самойлова, замкомполка Круглова.
Нашим полком за войну командовало несколько человек, но такие командиры, как : Добрянский, Пешков, Митин оставили в моем сердце самую добрую память. Нормальное было отношение и комиссарам. Были конечно среди них и мелкие типы, но в общем, у меня к ним особых претензий нет.
Знаете, на войне меня судьба сводила с хорошими людьми во много раз чаще, чем со всякой сволочью.

Г.К.- Пройдя через жестокие и кровавые бои, как красноармейцы относились к пленным немцам?

Г.З.К.- За всю войну я помню только один случай когда были расстреляны два немецких снайпера попавших к нам в плен. Но это был неписанный закон войны - Снайперов в плен не брать! Немцы его тоже соблюдали.
Танкистов тоже особо никто не жаловал, но тут по обстоятельствам...
Кроме этого случая, никаких расстрелов пленных я не припоминаю сейчас.
Я говорю о своей дивизии. Что происходило в других частях, пусть расскажут воевавшие в них.
Помню взяли в плен молоденького немца. Он дрожал и плакал от страха и холода. Оставили его у себя во взводе, скажем так - «по хозяйству». За две недели, что немец был во взводе, к нему стали относиться почти как к одному из своих. Не удивляйтесь...

Г.К - Как сложилась судьба Вашего брата на фронте?

Г.З.К. -Мой брат, Борис Кац, погиб 12/9/1942 в боях на Калининском фронте После войны, когда у меня родился сын я назвал его Борисом.
В 70-х годах нашел могилу брата. Поехали туда с сыном. Военком района привез нас к братской могиле. В ней лежат четыре тысячи погибших солдат. Известны имена только нескольких сотен...

Г.К.- По Вашему мнению, нужно ли сейчас, когда прошло больше шестидесяти лет после войны, рассказывать правду о том, что происходило на самом деле на фронте?

Кац Григорий Зиновьевич, 1945

Г.З.К. - Мое личное мнение - правда о войне нужна. Настоящая правда, окопная, честная. Какой бы страшной, жестокой и дикой она бы вам не показалась...Без прикрас и комментариев.
Ветераны и так стараются почти не говорить о подлости или трусости на войне, о тупости начальников, о том, что творилось в тылах... А если и рассказывают о чем- то подобном, то как правило не называют фамилий. Никто из нас не заинтересован смаковать «жареные» факты или выпячивать свое участие в войне. Наша цель - дать возможность узнать людям о тех испытаниях, которые выпали на фронте на долю моего поколения.
Сейчас основной источник информации о войне - кинематограф, телесериалы.
Снимают такое!.. что на середине просмотра фильма у настоящих фронтовиков возникает только одно желание - плюнуть и выматериться...
По передовой траншее бродят в полный рост сытые и бритые солдаты в новенькой форме и добротных сапогах, в орденах и исключительно с ППШ, каждой автоматной очередью убивая , как минимум, десять немцев, и каждым броском гранаты подбивая немецкий танк. И каждый полковник там - как батя родной...И полевая кухня всегда под боком... Кино, да и только... Вы можете себе представить как выглядит боец пехоты, выживший после танковой атаки или после бомбежки?! Или что остается от экипажа сгоревшей «тридцатьчетверки»?! Знаете какие лица у бойцов перед атакой?.. Кто-нибудь знает как неимоверно тяжело немецкий танк связкой гранат подбить?
Настоящая правда о войне почти вся уже ушла в землю с погибшими на войне или умершими после нее... Пройдет еще лет пять и вам не с кем будет разговаривать, нас, фронтовиков, уже не останется .
Вот тогда, новое поколение «политруков» отретуширует по третьему или пятому разу историю войны, сделает ее «чистой как слеза», и снова палачей объявят ангелами, бездарей - полководцами. Все это мы уже проходили...
Поймите, что даже сейчас, я в своих снах иногда вижу поле боя на Варшавском шоссе и поднимаюсь в атаку...
Ради памяти о павших солдатах - правда о войне нужна...