Я родился в 1923 году на хуторе Терновка, Фроловского района Волгоградской области в семье крестьянина-бедняка. В 1932 году отец умер и нас у матери осталось пять человек, две старшие сестры-близняшки, они 1922 года были, и младшая сестра 1926 года. 1933-1934 – это были очень трудные года, особенно 1933. Мать была рядовой колхозницей с маленькими детьми, так что мои 10-летние сестры пошли работать. Жилось нам тогда очень трудно – на трудодни практически ничего не давали, жили только тем, что на огороде вырастим и продадим. Не смотря на это, мать постаралась, чтобы я получил хорошее образование. Я помню как она из клеенки сшила мне сумку, с которой я ходил в школу. Учился я хорошо и школа мне всегда помогала – то обувь выдаст, то что-нибудь из одежды. В 1940 году меня постигла крупная неприятность – я заболел крупозным воспалением легких. Пятнадцать дней лежал без сознания, а потом еще три месяца выздоравливал. Это заболевание сказалось на моем будущем.
Летом 1941 года я окончил 10 класс и пошел на работу в колхоз, меня пригласили работать лаборантом на государственный участок. Тогда как раз во всем селе поставили радио, такие черные репродукторы. И вот, 22 июня, я как сейчас помню, я шел на обед и услышал, что передают важное правительственное сообщение. Так я узнал о начале войны.
Надо сказать, что тогда мы верили, что война будет недолгой. Тогда же пропаганда была – не отдадим ни пяди своей земле, врага будем бить на чужой территории и тому подобное. Мы этой пропаганде верили и рассчитывали, что мы быстро разобьем немцев и потом пойдем на чужую территорию.
Надо сказать, что после начала войны молодежь как-то по-другому стала себя чувствовать. У всех появилось желание быстрее попасть на фронт, и для этого мы прибавляли себе возраст, чтобы нас призвали в армию. На фронт тогда целыми классами уходили… Никто тогда не верил, что война будет такой продолжительной и жестокой и нанесет такой огромный урон…
В апреле 1942 года меня призвали в армию. Привезли нас сперва в Волгоград, но там мы долго не задержались, из Волгограда нас отправили в село Большие Чапурники, которое находилось в 45 км от Волгограда. Там нас определили в 22-й отдельный учебный батальон, 184-й стрелковой дивизии, 62-й армии, тогда она еще 7-й резервной именовалась. Первоначально из нас готовили командиров отделений, но спустя примерно полтора месяца я попал во взвод ПТР. Формировались мы в Светлом яре, есть там такая Чапурниковская балка, но закончить обучение не успели… Где-то в начале июля нас подняли по тревоге и бросили в район Калача, на который наступали немцы. Они тогда смогли прорвать фронт, и, чтобы их остановить, под Калач все резервы, которые были, брошены были – подошла танковая бригада, много «катюш» пригнали, они потом через наши головы стреляли. Там тогда очень тяжелые бои были. Мы наверное с неделю отражали немецкие атаки, но смогли их остановить в районе 15 км от Калача.
Но, после того как мы их остановили у Калача, немцы пошли несколько северней и переправились через Дон у хутора Вертячьего, это где-то в 40 км от Калача. Наша дивизия тогда была потрепана, но, мы получили приказ и, переправившись через Дон, вышли на Трехостровскую, там снова переправились через Дон и нас бросили на хутор Верхний Голубинский, это в районе станицы Голубинской, там наших частей не осталось и мы должны были закрыть дыру. Во время этого марш-броска мы за ночь прошли 100 км, днем идти было нельзя, немецкая авиация господствовала. Она ж тогда практически по нашим головам ходила. Наших самолетов практически не было, так, иногда появится тройка, которую немцы быстро сбивали. Помню, когда только к Верхнему Голубинскому подошли, не успели еще окопаться, как на позиции нашего батальона налетело тридцать пять самолетов, и давай утюжить нас…
Заняли оборону. Неделю стоим, и только через неделю вступили в бой, к тому времени немцы нас обошли, основные силы уже отошли и мы оказались в окружении. В этих боях много наших ребят погибло, а те кто остался в живых, стали выбираться из окружения…
Сейчас о том времени очень трудно рассказывать… Задонье – это сплошные степи, и выходить по такой территории крайне сложно – днем вообще нельзя было двигаться, приходилось прятаться, хорошо, что были люди, которые нам помогали – прятали, кормили, потому что Задонье было насыщено немецкими войсками. Где-то в октябре 1942 года я вышел из окружения в районе хутора Кружилин, со мной еще один человек вышел – большой группе трудно передвигаться, так что мы разбились.
Когда мы вышли из окружения, нас сразу послали на пересыльный пункт, где мы полтора-два месяца болтались, пока не попали в Поворино. В 18 км от Поворино, в селе Дупдятка, стоял авиационный полк, и вот нас, 18 человек, отобрали в батальон аэродромного обслуживания этого полка. В этом батальоне мы выполняли все хозяйственные работы. Заготавливали дрова, воду, делали ограды. Но в батальоне мы пробыли дней 20 или 30, а потом пришел приказ, чтобы всех окруженцев отправили на проверку. А мы тогда уже и с сослуживцами свыклись, и с новыми командирами, они нам говорили: «Жалко с вами расставаться», – но сделать ничего было нельзя – приказ.
Нас собрали и отправили сперва в Балашов. Из Балашова нас отправили в Пензу, где мы около месяца находились на пересыльном пункте, а потом, из Пензы, нас отправили в Сталиногорск Тульской области. Нас привезли туда и сказали, что здесь находится специальная часть, где мы будем проходить проверку. Нас должны были проверить как мы попали в окружение, как выходили.
Проходя проверку, мы, одновременно, работали на подмосковных угольных шахтах. Сам-то я на шахте не работал, при шахте была строительная часть, в которой я и работал. Держали нас там довольно долго и вот тогда сыграло мое заболевание – у меня началась экзема. Лицо и ноги были покрыты язвами, раны чуть ли не до костей доходили.
Проверку я прошел успешно, но, в связи с моей болезнью, меня из армии списали и направили в строительно-монтажное управление Главмоспромстроя. Это управление строило шахты, дороги, домики в Подмосковном угольном районе. Сперва я там работал столяром, а потом бригадиром, но болезнь меня не отпускала, так что в ноябре 1945 года меня уволили и я вернулся домой.
Так проходила моя служба. Я не был особо активным участником войны, но так распорядилась судьба, некоторые мои одноклассники вообще до фронта не доехали, погибли.
После возвращения домой я пошел работать на тот же участок, на котором трудился до войны, только теперь бригадиром. Года два я поработал бригадиром, потом меня назначали инспектором по качеству, после чего я задумался как дальше жить? Решил поступать в Московский сельскохозяйственный институт заочного образования. Так как школу я окончил с отличием, то меня приняли без экзаменов. В 1955 году я его окончил. Работал в райсельхозе, заведующим Котельниковским совучастком, агрономом МТС, главным агрономом МТС, пока не оказался в Калмыкии. Восемнадцать лет курировал агропромышленный комплекс Калмыкии, достигли высочайших показателей.
- Спасибо, Николай Иванович. Еще несколько вопросов. Что изменилось после начала войны?
- Знаете, сразу изменилось внутреннее содержание. Люди стали другими – стали более серьезными, сосредоточенными, навалился груз тяжести.
- 1942 год – немцы дошли до Москвы и Волги. Не было такого ощущения, что страна погибла?
- Нет. Когда по немцам был нанесен первый удар в Подмосковье – стало ясно, что мы можем их бить, появилась уверенность, что мы их разобьем. После разгрома под Москвой у нас была уверенность, что ничего немец сделать не сможет, не получится.
К тому же, мы смогли перебросить на Восток около 1600 предприятий, которые начали работать буквально через три месяца, после эвакуации. И мы на фронте это ощутили – когда под Калачом мы отражали немецкие атаки, к нам со Сталинградского тракторного завода подошла танковая бригада, сформированная из новеньких танков. Так что, в 1942 году мы были уверены, что разобьем немцев.
- Как вас обучали в учебном батальоне?
- Очень плохо. Мы не бросали боевых гранат, очень мало стреляли, тогда патрон было очень мало и их берегли для боя. За все время учебы я только один раз стрелял из ПТР.
- Вы упомянули, что когда подошли «катюши», они стреляли через ваши головы. Встречаются рассказы, что довольно часто солдаты, впервые видевшие залп «катюш» просто бежали из окопов. Как было у вас?
- Мы тогда уже знали про «катюши». К тому же, они километрах в 4 стояли от фронта и мы только полосы снарядов видели и взрывы на той стороне.
- 28 июля 1942 года был издан приказ №227 «Ни шагу назад»? Как к нему относились в войсках?
- Откровенно говоря, мы тогда просто не вдумывались в смысл этого приказа, просто не задумывались. Приказ – есть приказ. Нам приказ зачитали – значит все, надо его выполнять. У нас в дивизии ходили слухи, что двоих расстреляли за бегство с поля боя одного вроде даже старшего лейтенанта, но я сам с таким не сталкивался.
Вообще, многое из того что сейчас рассказывают – это просто ерунда. Вот про заградотряды страхи придумывают, что только на них все и держалось – это чепуха! Конечно, когда мы на Дону были – ошибка была допущена. На том берегу скопились обессиленные, потрепанные войска, которые надо было отвести через Дон, но перед Доном стояли заградотряды, и никого за Дон не пускали. Конечно, это была ошибка.
А судили, расстреливали и отправляли в штрафбаты не заградотряды, а трибуналы. А как еще поступать с дезертирами?
- Заградотряды подчинялись особому отделу. Вы до окружения с особыми отделами сталкивались? Как относились в войска к особистам?
- Я с ними не сталкивался, так что ничего не могу сказать.
- Как в войска относились к политрукам?
- Ну как относились – во время войны на фронте погибло 3 000 000 коммунистов. Кто были эти коммунисты? Это, в первую очередь, все командиры, политработники, лучшие бойцы, те, кто первыми поднимался в атаку.
Надо сказать, у нас в дивизии очень хорошие политруки и комиссары были. Я даже помню комиссара дивизии – полковой комиссар Машков. Мы к своим комиссарам очень хорошо относились.
А вообще – и командиры, и комиссары разные были. Одни жалели солдат, воевали умом, вторые воевали, чтобы добиться славы, дескать победителя не судят. Но у нас командиры хорошие были.
- Как проходила проверка после выхода из окружения?
- Нас вызывал следователь, опрашивали, узнавая все до тонкостей – где и как попал в окружение, как выходили. Потом, видимо, они наши показания сверяли с обстановкой.
- Несколько бытовых вопросов. Как кормили в учебном батальоне? На фронте?
- Когда формировались кормили неважно. В день на человека давали по 600 грамм хлеба. Выдавали по булке на четырех человек. Выдали хлеб на взвод, порезали, один отворачивается, а другой указывает и спрашивает кому. Но, взял этот кусок хлеба, пока до баланды дошел – уже съел.
А вот когда мы на фронт попали, даже когда к фронту подъезжали – там легче было. Там много эвакуированного скота было, а у нас в батальоне интендант хитрый был, он тайком разрешил бродячий скот забивать и кормил хорошо.
- Как была устроена помывка?
- Когда формировались мылись раз в неделю. Но вот у нас проблема была – в Больших Чапурниках была баня, а когда нас перевели в Светлый яр, то мыться нам приходилось ходить в Красноармейк, за 18 км, там баня была. Там мы мылись, прожаривали белье, форму, но нам в качестве обуви английские ботинки выдали, а они плохие были – после первого же похода в баню 30% солдат натерли ноги. Так что, через неделю с нас эти ботинки сняли, в них нельзя было ходить, и выдали сапоги.
Но это на формировке. А на фронте – кто как сможет, так что и вши были.
- 9 мая 45 года?
- Когда объявили о Победе – радости предела не было. Я и сейчас считаю этот день главным Праздником. По сути – это единственный праздник, который у нас остался, который празднуют все.
| Интервью: | Н. Аничкин |
| Лит.обработка: | Н. Аничкин |
