Комов Юрий Ильич

Я родился 19 декабря 1926 года в деревне Большое Подвязново Кохомского района Ивановской области.

Расскажите о своей семье.

В Ивановской области женщины в основном работали на производстве, в текстильной промышленности. Моя мать трудилась на ткацкой фабрике, а потом, когда появились дети, стала домохозяйкой. Отец работал на государственной службе: сначала начальником охраны комбината, а потом его перевели на работу в органы НКВД. Наша семья состояла из семи человек – пять мальчиков и двух девочек. Я был самым старшим из всех детей. Так что самой главной заботой моих родителей являлось воспитание, обучение и уход за детьми.

Расскажите, как Вы жили до войны?

Мы держали большое хозяйство: корова, свиньи, домашняя птица. Имели участок плодородной земли. Скажу, что зимой наша семья никогда не оставалась без мяса, мы не бедствовали. Дети, чем могли, помогали родителям в работе по дому.

Мне не исполнилось и семи лет, когда я пошёл в школу. Я, как сейчас помню, имя моей первой учительницы в начальной школе – Иванова Екатерина Ивановна. Потом нас учила Раиса Ивановна Кропотова. Начальная школа находилась в нашей деревне Большое Подвязново, а вот в среднюю приходилось ходить в район, за 3 километра от дома. Она располагалась в бывшем поповском доме, находившимся при соборе. Я никогда не числился среди отстающих учеников, учился прилежно. Перед самой войной у нас построили новую школу, но поучиться в ней я уже не успел.

В какие игры играли дети до войны?

В детстве мы любили играть в лапту, в «чижика», часто гоняли в футбол. У нас в деревне сформировалась очень хорошая пионерская организация, которая занималась проведением различных мероприятий. Реки у нас в деревне не было, но иногда мы всё же ходили удить рыбу в соседних озёрах. А на речке в соседней деревне купались. Вода в неё поступала из подземных источников, так называемых бочагов, и поэтому она всегда была ледяной. Вот мы прыгали с моста в воду, а выскакивали оттуда как ошпаренные!

Вы помните, как узнали о начале войны?

Да, этот день я запомнил очень отчётливо. В соседнем с нами селе Елюнино в тот день проводились массовые гуляния, собравшие народ со всех окрестных деревень. Вечером 21-го июня мы с компанией тоже отправились на праздник. Гуляли до самого рассвета. Когда возвращались домой, на околице деревни я встретил свою сестру Зою. Она стояла запыхавшаяся, вся в слезах, никак не могла отдышаться, и с трудом сообщила нам, что началась война. Все разбежались по домам, а в деревне тем временем уже стоял бабий вой. Женщины плакали по своим собиравшимся на фронт мужьям.

Как изменилась Ваша жизнь с началом войны?

Я не стал заканчивать седьмой класс, а поступил в ФЗО (фабрично-заводское обучение) в городе Иваново. С осени 1941-го до 1943 года я работал на мясокомбинате забойщиком скота. Всё, что производил наш комбинат, отправлялось в осаждённый Ленинград.

Работали мы, невзирая на время, и днём и ночью. Скот гнали целыми табунами, так что работать приходилось довольно много. Часа полтора поспишь в раздевалке – и снова в цех. Я работал и на забойке, и на очистке и разделке туш. Особенно много работы было когда на комбинат пригоняли свиней. Припоминаю, что за хорошую работу нас иногда премировали. Готовили огромное блюдо студня, делили на части и раздавали рабочим.

На комбинате в то время работали одни женщины и подростки, вроде меня. А из мужчин я запомнил мастера Николая Ивановича Малькова и Фёдора Царёва, которые имели бронь. Да Иван Аверкович, начальник цеха, инвалид-горбун.

В 1942 году на заводе организовали курсы допризывной военной подготовки. Каждый день, в обязательном порядке, мы учились по два часа тому, что может пригодиться на войне. прямо на территории завода построили тир, где нас обучали стрельбе. Также учились правильно бросать гранаты, обращаться с винтовкой. Всего программа предусматривала 110 часов для пехотинца.

После окончания стрелкового курса нас стали обучать стрельбе из противотанкового ружья. А это же огромная штука, двухметровая, которую нам с трудом удавалось носить вдвоём с напарником. А стрелять из него ещё сложнее, при выстреле отдача была такая, что мы, 15-летние подростки, отлетали на полметра.

После четырёх месяцев обучения на бронебойщиков, нас стали обучать снайперскому делу. После них - курс обучения на кавалериста. А после их окончания нас уже и призвали на фронт.

Вы следили за событиями, происходящими в это время на фронте?

Конечно. Я помню, как нас собирал начальник цеха Иван Аверкович Булава прямо в цехах. Останавливал на время работу, читал политинформацию о положении на фронтах, о сложившейся обстановке. Помимо этого мы узнавали о том, что происходит в тылу, слушая сводки по радио. У нас дома имелся аккумуляторный радиоприёмник. Электричество у нас появилось только перед войной, а до этого радио работало от аккумуляторов. Обязательным источником информации для нас также были газеты.

Что испытывали, когда узнавали, что наши войска отступают?

Я не могу сказать за всех, но моя семья очень переживала. Особенно в тяжёлые дни 1941-го года, когда враг подошёл к стенам Москвы. Иваново находится в каких-то двух сотнях километров от столицы, и наш город входил в зону противовоздушной обороны Москвы. Однако немецкие самолёты до нас почти не долетали. Потом у нас стала базироваться французская лётная часть «Нормандия-Неман», которая тоже не подпускала немцев к нашему городу. А вообще все люди очень переживали, многим приходили похоронки. Всё это, конечно, отражалось у каждого в душе…

Были ли в это время проблемы с продовольствием?

С началом войны стало прибывать много эвакуированных граждан. Я помню, что преимущественно все они приезжали из Прибалтики. Сразу стала ощущаться нехватка продовольствия. Поэтому все старались прокормиться, как могли. Например, всю землю вокруг дома, чуть не до самого порога, засаживали картошкой, которая считалась вторым хлебом. Ещё засаливали в большие бочки капусту. Лошадей забрали, трактора забрали, из техники остались одни лопаты.

Когда Вас призвали в армию?

Мне ещё не исполнилось и 17 лет, когда пришла повестка в военкомат. В то время призывали по возрастам. Например, настала очередь идти в армию ребятам 1925-го года рождения. Призывался весь год, независимо от месяца рождения. Поэтому 1925-й год призвали 20 февраля 1943 года, а в ноябре настал наш черёд, родившихся в 1926-го году. А я ведь декабрьский, поэтому мне ещё и 17 лет не исполнилось, как я попал служить.

Нас направили в запасной полк, в старинный городок Шую. Там ещё со времён Екатерины II остались добротные кирпичные казармы, в которых нас и разместили. Выдали ботинки и суконные обмотки, залатанное обмундирование. Я не пробыл там и месяца, когда стали формировать команду из 80 человек, которую направляли во Владимир, учиться в танковую школу. Нас посадили в пассажирский вагон, но мест хватило не всем, поэтому мне досталась третья полка для багажа. Я залез туда и уснул как убитый. Во Владимире наша группа сошла с поезда, а я не услышал команды. Не знаю, сколько я проехал таким образом, но проснулся только оттого, что меня кто-то сильно тормошил. Открыв глаза, я увидел перед собою милиционеров, которые приказывали мне слезть с полки. Вагон пустой, никого нет. Я стал объяснять, что я ехал в составе группы на учёбу, и, как мне показалось, они мне поверили. Пообещав отправить меня к месту службы, работники милиции отвели меня в отдел. И тут дежурный, не помню сейчас его звания, снимает телефонную трубку и докладывает, мол, сняли с поезда дезертира. Я, конечно, возмутился, но чем мне доказать свою правоту, когда все мои документы остались у старшего группы, а у меня на руках имелся лишь комсомольский билет!

Сняв с меня ремень и обмотки, меня отправили в КПЗ. Там уже сидело два сержанта с авиационными петлицами на гимнастёрках. Я находился в полном отчаянии, не знал, как мне дальше быть и что делать. Но сержанты меня мигом успокоили, заверив, что дальше фронта всё равно не пошлют. Следующим утром нас по морозцу повели в райвоенкомат. Представляю, как со стороны смотрелась эта сцена: двое солдат-стариков из состава внутренних войск, с винтовками наперевес вели через весь город трёх здоровых парней-дезертиров. Просто посмешище! Нас встретил военный комиссар, майор. Он долго и сочувственно меня слушал, сказал, что верит моим словам. У одного из моих товарищей по несчастью отец оказался председателем колхоза в этом же районе. Он приехал повидать сына, привёз с собою полный мешок еды. И тут нам устроили такое пиршество, о котором можно только мечтать. Особенно мне, поскольку я не ел уже четвёртый день.

После обеда нас по узкоколейной железной дороге отправили в Рязань. Там нас встретили работники особого отдела, которые проверили наши документы. Никаких претензий ко мне и моим спутникам не имелось. Ребята стали просить, чтобы их отправили в свою часть, но тогда в условиях военной неразберихи их отправили служить, по-моему, в пехоту.

В Рязани на сборном пункте нас набралось человек двести. Оттуда всю группу направили эшелоном в Марийскую ССР, на станцию Суслонгер. Там мы пробыли несколько дней и нас перевели в посёлок Сурок, где располагался запасной полк. Прямо в сосновом бору были вырыты землянки, в которых мы и поселились.

Как проходила служба в запасном полку?

Самое большое внимание уделялось боевой подготовке. Что ни день – то марш-бросок, на 10-15 км. На лыжах, в полной выкладке, а зимы там были суровые, так что приходилось несладко. Часто выходили на стрельбища. С занятий по стрельбе я и ушёл на фронт. Мы только заняли позиции, и вдруг услышали звуки горна: «Тревога». Вернулись в лагерь. Там старшина роты, из кадровых военных, который уже успел повоевать и потерять на фронте глаз, построил нас и отправил в баню. Тут мы стали догадываться, что нас готовят к отправке. Мы сняли с себя всю одежду, отдали её на прожарку. Помылись, сидим голышом, ждём. Нам принесли тюки с новым обмундированием: гимнастёрки, нижнее бельё, ботинки с обмотками и даже бушлаты – всё новенькое. Потом нас отправили в столовую, покормили – и на вокзал, там под паром уже стоял железнодорожный состав. 31 декабря нас привезли в Москву. Снова отправили на санпропускник, помыли, прожарили одежду, плотно покормили и даже показали фильм «Зоя Космодемьянская». Я хорошо запомнил, что когда мы смотрели кино, в зале стояла полная тишина, настолько нас взволновала картина.

Из Москвы нас направили в прифронтовую зону. Там в январе 1944 года я начал свой боевой путь. Служить я попал в 30-ю гвардейскую Краснознамённую стрелковую дивизию в звании рядового-автоматчика. Я принимал участие в освобождении Опочки, Кудеревля. Потом мы форсировали реку Великую. Подошли к старой латвийской границе, и первый город, который мы там взяли, был Мадона. Потом взяли Резекне. Там меня первый раз ранило в голову и руку. Во время боя рядом разорвалась мина.

Месяц я пролежал в госпитале для легкораненых. После выписки прибыл в свою роту. А там из тех, кто воевал вместе со мной, никого в живых не осталось. Командир взвода Левченко погиб, командир роты старший лейтенант Бобров погиб. ( по данным ОБД командир роты старший лейтенант Бобров Николай Михайлович скончался от ран 14.10.1944 и похоронен на братском кладбище на лесной поляне у посёлка Яунзаки Рижского уезда Латвийской ССР. Последнее место службы – 98 гвардейский стрелковый полк 30-й гвардейской стрелковой дивизии – прим. А.П.)Нового командира взвода к нам назначили, я так и не успел запомнить его фамилии. Вскоре нашу дивизию направили на штурм Риги. С боем мы ворвались на окраину города. Там меня ранило во второй раз.

Расскажите, как это случилось.

Это произошло так. Во время боя меня как будто кто-то с огромной силой ударил оглоблей по спине. Я упал, но никакой боли ещё не успел почувствовать. Помню, что это происходило в саду, где росла малина. Падая, я подмял под себя куст, и прямо надо мной свисали спелые ягоды. Мне тогда так захотелось малины, я только протянул руку, и меня сразу прошибла дикая боль. Разрывная пуля вошла мне прямо в поясницу. Потом в госпитале врачи измеряли рану – 12 на 14 сантиметров! Так я во второй раз попал в госпиталь, уже на три месяца, до октября 1944 года. После выздоровления принимал участие в боях за Кёнигсберг.

Из госпиталя я попал в Великие Луки на формировочный пункт. Там я узнал о приказе Верховного Главнокомандующего о том, чтобы молодых бойцов, которые достойно проявили себя в боях, направлять в офицерские училища. И вот нас, родившихся в 1925-1926 году, собрали и направили в город Камышлов, Свердловской области, в пехотное училище. Там мы проучились до мая 1945 года. Там я и встретил День Победы.

Вы сказали, что были автоматчиком. Известно, что автоматы вручали только опытным бойцам, которые уже имели боевой опыт. Как Вам досталось оружие?

Не знаю, может в других частях автоматы и давали за какие-то особые заслуги. У нас был такой порядок: если оружейники сумеют раздобыть автоматы – вооружали автоматами, нет – значит вооружали винтовками или кавалерийскими карабинами с откидным штыком. Да и в 1944-ом году промышленность работала хорошо, поэтому дефицита оружия у нас не было. Хотя, я сейчас припоминаю, автомат я получил не сразу. Изначально мне выдали карабин. Вот представьте себе – у меня рост 150 см, а винтовка с примкнутым штыком – 175 см! Вот так! Поэтому через несколько дней я обменял карабин у одного пожилого бойца на автомат. У меня сначала только один диск имелся, а потом мне подарили еще один диск с подсумком.

Как Вы оцениваете это оружие?

В начале войны ППШ редко встречался. Когда наше командование осознало необходимость автоматического оружия, тогда и стали целые заводы профилировать. Автомат – серьёзное оружие, это не винтовка, «пук-пук», и перезаряжай. Тут уж если дал очередь, то сразу результат ощущаешь. Вот, например, когда мы брали Опочку, немцы стали спешно отходить. Так мы их вдогонку так автоматами накосили! Если там кто жив остался, то на всю жизнь тот бой запомнил.

А трофейным оружием пользовались?

Приходилось. Чаще других его использовали разведчики. Наши автоматы громоздкие и тяжелые, а немецкие легче и компактней. Зато боеспособность немецких автоматов ниже. Чем еще хорош наш ППШ, тем, что он безотказный, а на фронте это много значит.

Минусом трофейного оружия является еще и то, что боеприпасы к нему быстро заканчивались. К нашему оружию мы получали патроны на пункте боепитания, то к трофейному доставай сам.

Какие бои Вам запомнились как самые тяжелые?

Мне сложно ответить на этот вопрос. Ведь что такое бой – это такое состояние, когда сам себя выключаешь, остается лишь одно стремление идти вперед и бить всё, что попадается на пути. А размышлять о том, какой бой был сложнее, времени нет. Остался жив – и слава судьбе. А перед боем, конечно, мандраж разбирает. А когда в азарт входишь – и забываешь о страхе. Главное – варежку не разевать, а то сразу получишь. В бою главное – это сноровка.

Что было самым опасным на фронте?

Лично я считаю, что самой опасной фронтовой ситуацией является форсирование водных преград. Я на всю жизнь запомнил, как мы форсировали реку Великую. Эту неширокую, но коварную реку мы форсировали на подручных средствах. Мы набивали соломой плащ-палатки, скручивали их вокруг себя как спасательный круг и таким образом переплывали реку. При этом мы ещё держались за канат, который разведка натянула между нашим и вражеским берегами, под непрестанным огнём противника. Ощущаешь себя карасём на крючке. Тяжести добавляла полная выкладка, которая тянула ко дну. Там на Великой много наших ребят полегло…

В какое время года приходилось сложнее всего?

Как говорится, летом для пехотинца каждый кустик – дом. А вот зимой сложнее. Наша дивизия именовалась дивизией прорыва, нас бросали на те участки фронта, где намечалось наступление. Передвигались скрытно, ночными переходами. Так вот, зимой после ночного марша уже не упадёшь в траву отдохнуть. А зимой место для отдыха ещё нужно было подготовить. Делали это так: расчищали землю от снега, укладывали на дно хворост, на него ложились в ряд 3-4 бойца, укрывались плащ-палатками, а сверху их забрасывали снегом. Вот так и грелись. Но надо сказать, что мне не пришлось много повоевать в зимний период. А когда останавливались на долгое время – рыли землянки. Их всегда строили рассредоточено, чтобы в случае попадания снаряда погибло как можно меньше людей.

Как хоронили наших погибших бойцов?

На фронте существовала специальная похоронная команда, которая собирала павших солдат. Раненых после боя эвакуировали в медсанбаты, причем, я помню, как их перевозили на собачьих упряжках. Меня вот так же на собаках после второго ранения вывозили. А убитых собирали и хоронили в братских могилах, вели специальный учет.

Было ли ощущение того, что мы воюем со слишком большими потерями?

Понимаете, я в то время был простым солдатом, можно сказать, «молокососом», поэтому такие мысли мне не приходили в голову. Конечно, по своей роте я могу сказать следующее. Вот у нас, в третьем батальоне, был командиром старший лейтенант Сковорода. Ему поставили задачу: перекрыть шоссе и отрезать немцам возможности отхода. Наш батальон, ночью, через болото, прошел на большак и там у нас завязался бой. В этом бою мы потеряли более 70 человек. Вот такие потери…

За время боёв удалось с кем-то подружиться?

Знаете, на фронте текучесть личного состава очень большая. С одним парнем я подружился, его звали Федор, фамилии его я не помню, кажется, Дементьев. Мы с ним вместе в госпитале лежали в Кудеревле. Через месяц-полтора нас выписали, мы вернулись в строй уже на территории Прибалтики. Погиб он по-дурацки. Мы после боя стали окапываться, ближе к вечеру. Утром мне комвзвода сказал «Иди, дружка похорони». Я стал выяснять как он погиб. Наши позиции располагались в саду. Там же стоял домик с пасекой. И вот Федя захотел попробовать меду, и ночью пополз к этим ульям. Там его и снял снайпер… А так на фронте дружба была одна: «Славяне!Вперед!» Тон для такого лозунга задавали русские и украинцы, служившие в дивизии.

Представители других национальностей служили в Вашей части?

Основной состав нашей дивизии составляли уроженцы Средней Азии: казахи, таджики, туркмены. Бывали с ними курьезные случаи. Немцы, когда брали их в плен, ничего не могли у них выпытать, поскольку они плохо понимали по-русски. Тогда их для смеха отпускали назад с табличкой: «Вам не воин, а нам не «язык».

Капитан Комов и парторг Жолдаспаев

С кем из однополчан приходилось встречаться после войны?

Была у меня после войны очень интересная встреча, я сейчас о ней расскажу, а лучше вы сами почитайте, у меня вот даже документ сохранился.

«Старожилы Целинограда хорошо знают о станции Жайнак, которая расположена в 28-ми километрах от областного центра. Здесь работает небольшой дружный коллектив железнодорожников. Труженики стальных путей зимой и летом, в зной и в буран - в любую погоду обеспечивают бесперебойное движение поездов.

На станции Жайнак многим знаком старший рабочий пути Темир Жолдаспаев. Здесь он живет и трудится 30 лет. У него большая и дружная семья. Те, кто бывает в гостях у Жолдаспаевых, долго засиживаются.

Темиру Жолдаспаевичу есть о чем рассказать. Он участник Великой Отечественной войны, имеет боевые награды. Темир воевал вместе с сыном легендарного казахского батыра, героя гражданской войны Амангельды Иманова – Рамазаном Амангельдиевым, который был пулеметчиком, уничтожил не один десяток фашистов и сам геройски погиб.

О себе Темир Жолдыспаев рассказывает очень мало: служил, как многие, воевал. Но мы узнали от его фронтового друга, Юрия Комова, с которым он встретился через 25 лет, что Темир являлся парторгом роты, всегда был впереди, часто выполнял трудные задания. Он почетный член клуба «Искра» Дворца пионеров города Алексино Тульской области и сейчас переписывается с ребятами.

Встреча фронтовых друзей имеет свою историю. В прошлом году Темир Жолдаспаев проводил в ряды советской армии старшего сына Сагимбая. В начале нынешнего года, когда главе семьи предоставили отпуск, - все думали, где его провести. Подсказало родительское сердце – надо проведать сына. Сборы были недолгими – всей семьей поехали в Кишинев, где в одной из воинских частей служил Сагимбай.

…КПП – контрольно-пропускной пункт. Гости из Казахстана ждут сына, который вот-вот должен пройти.

Рядом прошел стройный капитан. Он долго смотрел на приезжих. В черты лица офицера вглядывался и железнодорожник. «Где я раньше видел этого человека?» - думал Темир.

Подошли другие офицеры. Приветствия, рукопожатия. Во время беседы Т.Жолдаспаев показал капитану солдатскую газету времен войны. И в этот момент глаза обоих засветились радостью.

- Здравствуй однополчанин, здравствуй парторг! – обнимая гостя, сказал капитан Юрий Комов.

Так через четверть века встретились боевые друзья. Сражались они с гитлеровскими захватчиками в одной из частей 2-го Прибалтийского фронта. В одном из боев были ранены, вместе лежали в госпитале. После выздоровления – опять вместе. Юрий Комов стал командиром отделения, а Темир Жолдаспаев возглавил партийную организацию подразделения.

Большой боевой путь прошли фронтовые друзья. Они вспоминали дни минувших сражений, своих однополчан, рассказали друг другу о том, как жили после войны.

Почти неделю пробыла семья Жолдаспаева в Кишиневе. Радушно приняла их семья Комова. Не остался в долгу перед другом и Т.Жолдаспаев. Он пригласил капитана приехать в Казахстан. И вот недавно на станции Жайнак сошли с поезда двое военных – офицер и молодой солдат. Это приехали капитан Юрий Комов с рядовым Сагимбаем Жолдаспаевым. Многие товарищи и соседи пришли в дом Темира, чтобы разделить радость встречи фронтовых друзей, отца с сыном.

За большим дастарханом звучали песни, музыка. Побывал капитан Юрий Комов и в Целинограде, ознакомился с достопримечательностями города. Т.Жолдаспаев возил его в гости к своим родственникам в совхоз «40 лет Казахстана». И здесь, как и на станции Жайнак, его встретили с большим радушием и гостеприимством, которыми славится казахский народ.

-Наша дружба закаленная в огне сражений, дружба народов нашей страны – верный источник могущества Родины, - говорит капитан Ю.Комов. – Она нерушима и вечна. На том стоит и стоять будет Советская страна!

Провожая фронтового друга и сына-солдата Сагимбая, Темир Жолдаспаев дал им наказ честно служить народу, умножать боевые традиции фронтовиков.»

Здесь в заметке сказано, что Вы стали командиром отделения.

Я уже говорил, что текучесть была огромная. После каждого боя солдаты и командиры выбывали из строя. Видимо, командование обратило внимание на то, что я живучий, вот и назначило меня командиром отделения. Я-то уже на фронте пообтесался, знал, что к чему, а тут прибыло новое пополнение, надо их вводить в курс дела. Тогда мне присвоили звание ефрейтора, а потом уже и старшего сержанта.

Как складывались отношения с мирным населением за пределами Советского Союза?

Нормально. Уже после войны, когда я служил под Белостоком, в местечке Хорощь, произошел такой случай. Нас определили на постой в здание бывшей фабрики. Мы заложили кирпичом оконные проемы, поставили печки из бочек, соорудили трехярусные нары. Вот там очень бесчинствовали недобитые банды националистов. Я припоминаю, что из нашего полка бандиты убили 18 человек. А после покушения на польского министра Свирчевского правительство издало указ о борьбе с бандитизмом. После этого в Хорощи население за сутки сдало 47 тысяч единиц вооружения! В том числе и легкую артиллерию! Да и само местное население стало сдавать бандитов, беспокоясь за свою жизнь.

Вы помните, как увидели первого пленного немца?

Первого плененного врага я увидел еще в Иваново. Там располагался лагерь военнопленных. Моя будущая теща, Клавдия Ивановна, работала в этом лагере поварихой. А потом уже на фронте, почти после каждого боя их приходилось видеть. Ближе к концу войны все уже немцам уже стало ясно, что они проиграли. Поэтому многие из них, с криками «Гитлер капут!» старались сдаваться в плен. Жить-то всем хочется! Жаль только, что они дошли до этих мыслей только тогда, когда мы их стали хорошенько «чесать».

Как относились к пленным?

Злобы к ним я не испытывал. Бывало даже, ребята угощали их сигаретами. По-человечески относились. У нас ведь у русских, такая натура: только что дрался насмерть, а после боя все забывается.

На боевом пути приходилось освобождать лагеря нашими военнопленными?

Во время войны нет. А вот когда я уже служил в Польше, мне довелось увидеть лагеря в Нейхамере, в Гроссборне. Бывал и в Люблине, и в Освенциме. Это очень страшно. Идешь по этим коридорам, а по коже мурашки от ужаса бегают. Когда служил в Нейхамере, мы разбирали бараки, в которых жили военнопленные – деревянные щиты использовали для сооружения мишеней. Мне запомнилось, что на этих досках сохранилось множество надписей на русском, немецком и других языках, но нам тогда и в голову не приходило ими интересоваться.

Хотелось бы задать Вам несколько бытовых вопросов.

Как кормили на фронте?

Еду нам доставляла полевая кухня. Весной бывало очень трудно с подвозом продовольствия, особенно когда наступали в Калининской области, в болотистых местах. Тогда еду сбрасывали на «кукурузниках» при помощи парашютов. В основном там были сухари и консервы, но и они нам не всегда доставались: иногда коробки уносило на нейтральную полосу или к немцам, или в непроходимое болото. Тогда мы сидели по нескольку суток без крошки во рту. Летом-то полегче. Несмотря на то, что в деревнях порою не оставалось целых домов, но многие успели спрятать зерно от немцев. Мы искали его так: ходили по огородам и тыкали штыками в землю. Иногда штык проваливался в яму, в которой жители хранили крупы. Из них мы варили кашу.

Из трофейных вещей что-то использовали?

У меня больших трофеев не было. Я помню, как я взял себе немецкий рюкзак. В нем не было еды, только лишь отнятое немцами у мирных жителей барахло. А из еды брали галеты, консервы, сахарин в тюбиках, сигареты.

Выдавали ли водку на фронте?

Да, но исключительно зимой. Но я свою норму не пил, отдавал бойцам постарше, а они мне взамен давали свои сухари.

Случаев злоупотребления не было?

Я такого не помню. Злоупотреблять-то было нечем, вся водка проходила через старшину, а он больше нормы не выдавал. Офицерам, наверное, выдавали побольше, но пьяных я не видел.

Как отдыхали на фронте?

Даже если и бывали у нас минуты затишья, то отдыхом их никак не назовёшь. Бывало, из боя не выходишь сутками, а когда, наконец дают отдых, нужно же в порядок себя привести. Если рядом есть ручей – помыться, постирать, вернее, прополоскать обмундирование. Пожмыхаешь его в холодной воде, на куст повесишь, а потом полусухое на себя одеваешь и на себе сушишь.

Хотя несколько раз, я помню, у нас выступали фронтовые концертные бригады. Приедут артисты, споют песенку под гитару или под гармошку – вот и весь досуг.

Ну а на письма домой время оставалось?

Да, бывало, что и письма писали. Но в то время особенно и не напишешь. Тогда жёстко работала военная цензура, поэтому о себе писал только что жив-здоров, воюю. Где воюю – писать не разрешалось. И из дома, конечно, письма получал. Родные писали, что ждут меня с Победой.

Вши были?

Этого добра на фронте сколько угодно! Иногда к нам приезжал санпропускник, в который мы сдавали всю одежду, вплоть до нижнего белья. Его отправляли в «душегубку» - дезинфекционную камеру, где уничтожали вшей. Помимо этого, со вшами боролись таким способом: снимали одежду, и вытряхивали паразитов в костёр. Но, хочу вам сказать, со вшами в войсках велась непримиримая борьба. В каждом батальоне был санинструктор, и как только у кого-то появлялись вши, незамедлительно применяли меры.

Как на фронте складывались отношения с женщинами?

Знаете, я их на фронте не видел. Санинструкторами у нас были мужчины. Я только одну женщину-санитарку помню. А искать их где-то у нас времени не было: постоянные бои, марши, а чем мы занимались в свободное время, я вам уже рассказал.

Как проходила политработа на фронте?

Какая политработа?! Поступала свежая газета, политрук собрал кучку людей, почитали вслух, вот и вся работа. Иногда на привалах во время маршей читали нам информацию.

Как относились к религии на фронте?

Например, солдаты из Средней Азии, но не все, как только подходило время молитвы, становились на колени, и греми - не греми, пока молитву не закончит – с места не тронется. А славяне по-разному к религии относились. Я вот, например, атеист. Но за веру никого не осуждали.

Как Вы оцениваете роль Сталина в войне?

Я скажу так: я шел в атаку, и мы, всей ротой, в один голос кричали: «Ура! За Сталина!». Вот так мы относились к нему. Я считаю, что твердость духа Сталина стала залогом нашей Победы. Преступления, которые ему приписывают, совершались не им, а его окружением. То, что он этого не замечал, его близорукость и опозорила его имя.

Какие у Вас боевые награды?

Медаль «За Отвагу» (По данным podvignaroda.ru 24 июля 1944 года гвардии ефрейтор Комов Юрий Ильич представлен к награждению медалью «За отвагу» за то, что «в боях за д.Бездедово бесстрашно и смело выдвинулся вперед наступающих и из своей винтовки убил одного немца – прим.А.П.), две медали «За боевые заслуги», «За Победу над Германией». Медаль «За взятие Кенигсберга» мне вручили уже после войны, на одной из встреч с ветеранами нашей дивизии. Меня ранило на подходе к Кенигсбергу, за сам город я не воевал, но дивизия принимала участие в штурме, вот мне медаль мне и досталась.

Я вот до сих пор не могу выяснить судьбу еще одной награды. После войны моим родителям из Москвы пришло извещение о том, что меня должны наградить правительственной наградой. Я пошел к начальнику штаба полка, отдал ему бумагу, и он заверил меня, что разберется. Впоследствии, полк расформировали, меня перевели в другой полк и так я не узнал, чем меня наградили.

Кто из Ваших родственников принимал участие в войне?

Только я, как самый старший. Отец не воевал – он работал в органах НКВД, занимался противодиверсионной деятельностью. А вот у матери было три брата и сестра . Все трое: Гнидин Андрей, Максим и Михаил Лебедевы погибли на фронте, в живых остался только мамин брат, Лебедев Нестор Георгиевич. Он едва окончил институт, и его сразу забрали на фронт. Он проходил службу в ракетном дивизионе «Катюш». После постановления правительства о возвращении с фронта всех граждан, имеющих высшее образования для восстановления промышленности, весной 1945 года, ещё до окончания войны, его вернули домой. Его сразу назначили директором текстильной фабрики. (По данным podvignaroda.ru Лебедев Нестор Георгиевич, 1919 года рождения, разведчик-наблюдатель 282 ГМД, 20 февраля 1944 года, награжден медалью «За отвагу» за то, «что 9.1.1944 находясь на НП зап.Александрова, обнаружил колонну солдат противника. Точно определил их координаты и сообщил на КП. Батарейным залпом было уничтожено до 80 солдат.

2.1.1944, в р-не хутора Селище, наблюдая с ПНП, обнаружил разведчиков противника, прорвавшихся через наш передний край. Подпустив их на ближнюю дистанцию, выстрелом из винтовки убил одного из них. Остальных захватило в плен наше боевое охранение – прим.А.П.).

Как сложилась Ваша послевоенная судьба?

Наше училище расформировали. Тем, кто желал продолжить учёбу, предложили поступить в другие заведения. Меня направили в учебный танковый центр в Ухтуск под Свердловском готовить на командира башни танка Т-34. Там я проучился три месяца, два раза побывал на полигоне, учился стрелять из танка. Оттуда нас отправили в Германию в город Нойштеттин. Там нас разместили в казармах бывшей армии Гудериана. Я попал в танковый полк, который был построен на средства трудящихся Узбекистана. Я помню, на башнях танков так и было написано «Советский Узбекистан». После войны вооружённые силы стали сокращать, и в ходе этих реформ я попал в 5-ю гвардейскую танковую дивизию, размещавшуюся в Белостоке. Наш полк размещался в помещении сожженной ткацкой фабрики. Спасли мы там прямо на соломе, на кроватях в три яруса. В центре казармы стояла бочка, которую топили всю ночь, чтобы хоть как-то согреться. В один из дней, когда я стоял на посту, а личный состав находился на обслуживании техники, к нам в часть приехал маршал Рокоссовский вместе с командиром дивизии генералом Лисицыным. Маршал обошёл казарму, всё внимательно осмотрел, и спросил: « Иван Васильевич, чем же гвардейцы заслужили жизнь в таких условиях?». Комдив ответил, что всё, что было в его силах, он сделал. Рокоссовский развернулся и ушёл. После обеда объявили тревогу. Все побежали в парк, завели танки, ждём дальнейших указаний. Пришёл приказ: двигаться на погрузку к вокзалу. Нас направляли в Болград, в казармы какого-то польского авиационного полка. Только мы там освоились, как снова начались реформы. Из армии стали увольнять солдат 1924-го года рождения, а в армию стали призывать пополнение 1927-года. Из Болграда меня перевели в город Кезлин, заряжающим на СУ-76. Потом я служил в 26-й дивизии в городе Гроссборне, стал командиром танка.

Так до 1947 года я кочевал по воинским частям.

После войны случались несчастные случаи?

Как-то на учениях у нас погиб командир взвода Колесников. Это произошло так. Перед нами стояла задача разведать местность. И вот во время этой разведки его застрелил один из молодых лейтенантов. Случайно или от страха, мы так и не узнали. Нам всем было очень жаль Колесникова. У него родилась двойня, он только вернулся из отпуска - и тут такая беда… После его смерти меня назначили командиром взвода.

Доводилось ли Вам еще встречаться с маршалом Рокоссовским?

Да, Константина Константиновича я повторно наблюдал вот при каких обстоятельствах. В нашей дивизии проходила комсомольская конференция, которую прибыл командующий Северной группой войск маршал Рокоссовский. Вопросы маршалу можно было задавать в письменном виде. За время конференции этих вопросов собралось три стопки! На главные из них Рокоссовский обещал ответить. В то время у нас было очень плохо с питанием. Первое время мы питались за счёт немецкий репараций, но в 1948-ом году эту систему снабжения отменили. Нас стали кормить одной перловой крупой, или как мы её называли «бронебойкой». Вот маршал встаёт и прямо так, по-солдатски, говорит: «Товарищи комсомольцы! Зная, что питаетесь вы плохо, что кормят вас одной «бронебойкой». Я вам обещаю, что в самое ближайшее время вы будете есть и гречку, и рис и все остальные продукты, которые будут поступать из Советского Союза. Что касается увольнений бойцов 1925-го, 1926-го годов, то они задерживаются. За время войны прирост населения не было, страна пережила голод и сейчас трудно найти здорового молодого человека, который бы мог встать на защиту Родины. Поэтому вам придётся немного потерпеть». И вот буквально через две недели выходит приказ по войскам: предоставить всем старослужащим кратковременный отпуск: сержантскому составу – пятнадцать суток без дороги, рядовому - десять суток без дороги. Вот так в октябре 1949-го года, ровно через шесть лет после призыва в армию, я первый раз попал домой.

Как Вас встретили дома?

Дома царила страшная нищета и разруха, страшно говорить. У меня имелись сбережения, в то время в армии платили хорошо. Например, я как, командир танка, получал триста шестьдесят рублей. Я смог скопить около двадцати тысяч рублей, на которые я одел и обул всех своих младших братьев и сестёр.

Почему Вы решили остаться в армии?

В 1950 году вышел приказ, согласно которому отличникам боевой и политической подготовки, которые желают остаться в армии, после соответствующего курса обучения присвоить офицерские звания. Я только вернулся из дома, где увидел своими глазами, как плохо живут люди. А кто я такой – ни профессии, ни образования. Вот я и решил остаться в армии. Меня направили в город Явор в Польше, где размещалось офицерское училище Северной группы войск. Там я проучился целый год. В 1951 году я вернулся в свою часть уже в звании младшего лейтенанта. В том же году я женился. Когда я был в отпуске, в 1949 году, сестра моей матери Лида познакомила меня с девушкой из соседней деревни Колесницы, учительницей начальных классов Людмилой. Два года мы переписывались, а после выпуска с офицерских курсов я снова приехал в отпуск. Как мы и договаривались в письмах, после получения звания я приехал жениться на своей возлюбленной. Однако Людмила не сразу согласилась, сказала, что ей необходимо посоветоваться с матерью – из родителей у неё только мать осталась, отец погиб в 1941 году под Москвой. Через неделю я, форсируя события, пошел прямиком к матери своей будущей невесты. Она встретила меня в расстроенных чувствах, боялась, что я увезу дочь на край света и брошу. Мне удалось убедить мать, что мои чувства являются самыми искренними. 29 декабря 1951-го года мы с женой приехали с женой в Москву.

Комов Юрий Ильич с семьей

Майор Комов

Через месяц меня отправили служить в Одесский военный округ. Там я получил назначение в Кишинёв на должность командира танкового взвода. По приезду я доложился командиру полка, полковнику Евсеенко, мол, так и так, прибыл из Северной группы войск, для прохождения дальнейшей службы. Он хмуро на меня посмотрел и сказал: «Опять из Польши прислали… Ты тоже, наверное, пьяница!» Я ответил, что я иногда и выпиваю, но большего себе не позволяю. Выяснилось, что до меня из Польши прислали двух лейтенантов, который были замечены в злоупотреблении алкоголем, вот мой новый командир и решил, что я тоже из этого теста. Меня назначили командиром третьего взвода пятой танковой роты. Затем при полку открыли учебный центр по подготовке специалистов, а меня назначили руководителем учебной группы по подготовке командиров танков. После года обучения полк переформировали по новой структуре: роты переформировали в батальоны, по три танковых роты в батальоне. Меня назначили командиром 1-й танковой роты, Аркадия Урюпина –2-й роты, Сашу Пермякова –3-й танковой, Федора Штанько – 4-й роты, Сашу Бондаренко - 5 роты, Анатолия Ярцева – 6-й роты. Командиром нашего батальона назначили подполковника Хозяенко, а второго – подполковника Плещеева. За время моего командования рота занимала первое место в полку по всем показателям. Как-то нас проверял сам командующий 14-й армией генерал-лейтенант Афонин (Герой Советского Союза, командир советской группировки при штурме Будапешта – прим. А.П.). Тогда, чтобы дать оценку мотострелковой дивизии, необходимо было в обязательном порядке оценить танковый полк, входящий в её состав. Стали проверять полк, пропустили три роты – две оценили на «удовлетворительно», одну - на «неудовлетворительно». Нужно было срочно спасать ситуацию. Моя рота в это время, по приказу командующего Одесским военным округом Бабаджаняна, занималась строительством капитальных гаражей для хранения техники. Ко мне приехал начальник штаба батальона Крылов, и вместе с танкистами моей роты мы поехали на полигон. По нормативам того времени, на подготовку стрельбы командиру дается два часа – проверить технику, произвести пристрелку, поставить задачу. За это время я сам лично провел пристрелку, убедил своих людей в том, что оружие в порядке, техника работает отлично. После стрельбы командующий Афонин лично поехал проверять мишени. Вернувшись обратно, он с улыбкой сообщил, что из 23- стрелявших только один выполнил норматив на оценку «хорошо», остальные стреляли «отлично»! После этого Афонин собрал всех офицеров дивизии для разбора, ведь нам предстояла еще проверка из Москвы. За выявленные ошибки командующий строго спрашивал с провинившихся, а потом обратился в зал с вопросом: «А где этот капитан, который утер вам всем нос, несмотря на то, что занимался выполнением строительства?». Я поднялся. Тогда Афонин обрубками пальцев (он был несколько раз ранен на фронте, в том числе и в руку), погрозил всем сидящим: «Вот! Учитесь стрелять у него!». Так мы спасли честь дивизии.

В 1960-м году меня перевели в штаб 14-й армии на должность командира отдельной роты охраны и обслуживания штаба. Потом я стал комендантом штаба.

В 1968 году меня отправили в Магдебург на должность коменданта штаба 3-й общевойсковой армии. После меня назначили комендантом Мекленбургского гарнизона. В это время нам строго гайки закручивали, с досугом тяжело было. Вот, например, идешь с патрулем, заходишь в гаштет (это немецкие закусочные), сидят наши офицеры. Хоть и в неслужебное время, хоть и в гражданской одежде, а русского человека сразу по тому, что стоит на столе. Немец свой бокал с пивом цедит два часа, и сигару курит. А наши заходили, брали бутылку водки, на закуску пиво. Приходилось тактично отправлять ребят домой. Так, отслужив без малого тридцать лет, в 1972 году я вышел в отставку в звании подполковника. Сейчас на пенсии. Мой младший сын Павел пошёл по моим стопам, окончил Высшее командное танковое училище в Челябинске, служил в Грузии в Гори, готовил командиров танков. После распада СССР вернулся домой, в Кишинев, ушел на «гражданку».

Война часто снится?

Да, довольно часто. Вспоминаются фронтовые эпизоды, марши, бомбежки, обстрелы, всё, что было с нами на войне.