Коньков Валентин Тимофеевич

- Где и когда вы родились, расскажите о своем детстве.

- Родился 1 января 1922 года в селе Дубровка Брасовского района Брянской области. Пять лет исполнилось - мать умерла, потом отец новую жену привел. Ну у нас кругом лес, а она степнячка, из Орловской области, не приспособлена и отец ее журил, что она то не умеет, это не умеет, что ни поручит, приходится за нее делать. Она связана была с сектой, ну не такая секта, церковь, они Евангелие читали и молились. Я хулиганистый был, утром чуть-чуть солнце поднялось, молока выпил - и ищи-свищи. В семь лет я уже в лесу пропадал. Тринадцать лет - отец умер. Закончил семь классов и ушел в ФЗУ в Бежицы и там же получил четыре значка, в общественной работе участвовал. В школе к нам попал толковый преподаватель, заведующий Николай Андреевич Сафронов. Ну, мы не преступники были, на уровне детской хулиганистости, то учительнице кнопку подсунем, то еще что-то. У нас там был ручей, от школы, так мы искупали всех учителей - на дно доски положим, вроде чисто, а там все голо, и она пройдет до середины - бух! - и в этот ручей. Это нас старшие научили мужики, кто ухаживал за этими женщинами, а мы исполняли по глупости. Потом он пришел, мы в школе собрались, он старой закалки, жена его Ванда Августовна полячка, баронесса, внучка баронессы фон Пильхауэр. Высокой культуры люди были. Он взялся за нас как следует, навел в школе порядок - тетради, карандаши, плакаты, даже скелет притащили человеческий, спорт, все. Ну мы ночью залезли, вытащили этот скелет, разобрали - а там ничего и нет! По пути захватили тетради, карандаши. Он утром приходит - скелета нет! Он сразу разобрался, вызывает меня, крутил-крутил - я не признаюсь. Васю Чинцова вызывает, посадил нас в учительскую, никуда не уходить. Принес стекло, намазанное сажей - пальцы (смеется). На второй день говорит - поеду проверю - ваши пальцы там или нет, раз вы не признаетесь. Раз - и выносит собаку, она начала гавкать, и мы во всем признались, принесли все до одной тетради, и скелет, мы ничего не испортили. Он ничего не сделал с нами, а потом организовал самодеятельность, и нас туда на главные роли. По Гоголю, по Пушкину, сказки, "Ревизор", "Женитьба". И я "Борис Годунов" почти полностью знал. Я изменился там полностью, это его заслуга, приучил к литературе, приучил ставить цель. Я матом не ругался, не курил, и он на всякие вечера приглашал к себе домой, вроде как там дочь его, Ада, это жена моя потом. Еще вот коньки - я-то делал сам, а у нее настоящие, ну и чтоб не приставали хулиганы - я сопровождал ее всегда, охранником. Прожили мы 60 лет.

- Расскажите, пожалуйста, как для вас началась война.

-Я работал на Брянском паровозостроительном заводе после окончания ФЗУ, два года там учился на слесаря-инструментальщика и сборщика. На этом заводе готовили бронепоезда, на поезда ставили крупные 150-тимиллиметровые пушки, я занимался шабровкой и подготовкой установки стволов, этим цех занимался. Ну, война началась в 41 году, этот завод эвакуировали в Красноярск. Я не поехал, хотя у меня была бронь, у людей были семьи. Решил пойти сразу на фронт. Из Брянска уехал в свою деревню, Дубровка, и пешком пошли в райвоенкомат, нас там сразу приняли и направили в 45 запасной полк, в Орел. Подошли к Орлу, Немцы выбросили там десант в Кромах, начался бой. Так как я уже был хорошо подготовлен к военному делу, ФЗУ я закончил и имел все четыре значка - тогда значки были ГТО (Готов к Труду и обороне), Ворошиловский стрелок 1 и 2 степени и Красного Креста и Полумесяца для оказания необходимой помощи больным и санитар. Хорошо стрелял из всех видов оружия: пулемет, пистолет ну и готов был к войне. Сразу там вступили в бой и из нашей команды, так как мы еще молодняки, не знаем тактики, решили, что нужно было уничтожать все склады и важные объекты. После чего наш полк отправили на Урал, там месяц подготовили, и в ноябре месяце шли бои под Москвой, нас, 105 человек наша рота была, в Крюково привезли, это вот тут на карте показано, станция Крюково, и сразу бросили в бой под Дубосеково, 20 армия, 35 стрелковая бригада, и тут же вступили в бой. Морфино, и шли в Красную Поляну, это мы пришли непосредственно под Дубосеково. Это мы сдали, не осилили. Там 36 дивизия вела бои, 50 танков, часть танков на 35 бригаду. А перед этим еще как раз, командующий был Власов (он потом предателем стал, в окружении под Ленинрадом), собрал в бригаде 11 человек, команду истребителей танков, я же уже подготовленный был, и назначили меня старшим. У нас такие ячейки были, танк проходил через эти ячейки, бояться не нужно, вот как танк пройдет - закидать его гранатами и бутылками. Итак, сутки нас там продержали (мы были прекрасно одеты, шубы, полушубки, валенки были у нас - страшные морозы были, градусов сорок или тридцать с лишним), там уже ячейки были подготовлены, и нас посадили в эти ячейки и дали две гранаты, три, вместе три гранаты РГ, у нас еще противотанковых гранат не было, и они могли подорвать таких две связки и бутылка КС, это, как сейчас называют, бутылка Молотова, горячая смесь. Мы ниже Дубосеково были, и на нас 6 танков шли, мы подбили 2 танк, в том числе я один подбил, и три танка подбили артиллеристы, они подальше стояли, и немцы отступили. Мы поднялись и пошли по направлению к каналу имени Москвы, Красное село, хотели задержать немцев с ходу мы, вообще не задержались и остановились в Красном Селе. Красное село мы сдали, потом нас поставили возле Лобни. Командующего вот этой 1-й ударной армии Сталин вызвал к себе и приказал, во что бы то ни стало вот этот рубеж удержать, жертвовать своей жизнью, и мы Лобню удержали. И Сталин 3 декабря приказал командующему армией Власову взять Красное село немедленно. Ночью мы это Красное село освободили и держали его, уже сил не было, а 5 числа началось уже общее наступление, для того в резерве стояли сибирские дивизии, три дивизии. И в том числе через наши боевые порядки они перешли, помаленьку укрепили нас, и началось общее наступление.

Прошли с жестокими боями, с обороной, и 11 числа освободили город Солнечногорск, вот тут под Москвой. Вот тут как раз рубеж наступления, река Лама, основные жестокие бои шли по ней. И потом сразу мы направились вниз, к Истре и опять попали мы к Дубосеково, вначале был бой за него, взяли и потом после продвижения 20 армии недалеко от Волоколамска опять бои. Потом мы пошли в направлении Рузы, на Можайск. Взяли Можайск, после Вязьму и Гжатск. 20 армия пошла на север, Ржев и туда дальше, а нашу бригаду перевели в 5 армию, эта армия пошла на можайское направление, на Вязьму и Гжатск. Это было главное направление. Под Гжатском я уже был, когда кончилась команда истребителей танков, я быт в роте командиром отделения, уже командовал и, кроме того, еще был комсоргом, давали поручения. Особенно на реке Лама очень тяжело было, мы пришли, и нам нужно было форсировать, и люди находили, что очень опасно, люди не поднимаются в атаку. Наша задача была, политработников, командиров встать. Замполит вызывает и я как комсорг давал поручение комсомольским работникам, а много было узбеков, нерусских. У меня в отделении было 3 русских, 2 татарина, 2 осетина, еще какой-то был. Они ни бельмеса не понимают. А что нужно? Иногда татары эти понимали все, это прикидывались они, а остальные плохо знали русский язык. Ну, я смотрю, комсомольцы кто? Вот ты вот вместе в товарищами вставай на рубеж. Очень страшно поднять людей в атаку, потому что в этот момент весь огонь противник сосредотачивает: и артиллерию, и пулеметы по переднему краю были распложены, чтоб не дать возможность подняться. Как только человек поднялся, встал в атаку, он теряется - больше уже ничего не остается, ему уже не страшно ни смерть, ничего, отключается, остается главная задача - пройти вперед, взять пункт, траншею, ворваться к противнику, либо окоп, укрытие, которое находится где-нибудь. Вот в это время и потери особенно низкие, главное не залечь. У противника первый рубеж, идут траншеи, расстояние до них примерно 60 метров, и весь огонь, артиллерия, минометы, пулеметы, стрелковое оружие сосредоточены здесь. Наша задача пройти этот участок до немцев, а кроме того, артиллерия заранее находит первый рубеж и второй, как только если здесь мы прошли - огонь сразу сосредотачивают, и пулеметы, чтобы остановить пехоту наступающую. Вот это важный момент: я, как командир отделения, должен быстро пробежать отсюда, если поднялись в атаку, то пройти и второй рубеж. Это я знал, обычно я и терял меньше, некоторые задерживаются и попадают под огонь, а как только проскочил - здесь уже меньше огня, свободно, вот так. А потом основное уже: ворваться в траншею, и здесь либо рукопашная, либо ну... но немцы в рукопашную не шли, они отходили. Вот я был командир взвода, перед Солнечногорском в одной из атак даже вот так получилось: я бегу, мне снайпер, когда я кричал, мне пуля попала в рот, а вышла вот здесь. Она мне челюсть отбила немножко, и два зуба выбила, но не попала вот сюда, а то если бы попала, то я был бы убит. Бросить атаку я же не мог, кровь она такая сырая, соленая, неприятная, я и кричать ничего не мог, задыхаюсь, ну у нас у каждого был такой пакетик медицинский, тампон. Я этот тампон сразу в рот положил, и мне не попадало туда. А если б я остановился, что-то сказал, то погибли б люди, и задача не была бы выполнена. Мы взяли этот пункт и пошли дальше. На ходу, пока бой не кончился, мне в санроте мне все это перевязали, в медсанбате семь дней побыл, и мы уже подошли к Волоколамску, левее Волоколамска, опять пришли в Дубосеково. Отсюда шли уже по лесу, взяли Лудина Гора, деревню Середа, это районный центр, крупный. Немцы тоже, стрелять у них оружие не стреляло, мороз, автоматы не работают, а у меня, я пулеметчик еще был, дали людей - ну никак не освоят пулемет, ручной пулемет, диск один на пулемете, а второй я за пазуху, чтоб он отогревался: там же патроны, масло, чтоб он рабочий был. После мы взяли Можайск, Вязьму и пришли в район Гжатска, там как раз бои опять, тяжелейшие бои. Силы кончились у нас, да и задача была поставлена, так она и называлась, эта операция - надо было взять рубеж до Гжатска, это уже стратегическая задача идет, но мы Гжатск не смогли взять, сил не хватило, и мы остановились в обороне. Бои тоже шли в обороне жестокие, и командир батальона у меня был Степан Неустроев, капитан, у него было 4 ордена, 4 раза ранен, такой смелый мужик, он меня отправил на курсы в Жаворонки для получения воинского звания. В марте я пришел младшим лейтенантом, и с ним мы провоевали еще полтора года. С курсов я пришел - уже бригад нет, вместо бригад создали дивизии, у нас была 207 стрелковая дивизия, закончила она войну как 207 стрелковая краснознаменная Ордена Суворова Померанская дивизия, я в ней и закончил. После формирования начался бой за Смоленск, комбатом Неустроев был, я у него комсоргом и тут еще бой шел долго, мы стояли в обороне. Ну и так мы уже засели, и как-то командир батальона Неустроев говорит - ты возьми радиста (а у меня ординарец был) и приходи, ожидается бой. Ну я взял радиста, и тут как раз, а расстояние - не более 60 метров до противника, и они тоже в траншеях сидят, траншеи во весь рост, идет свободно, как-то получилось - приподняли немцы прямой наводкой снаряд, прямо попал в траншею и меня засыпало, здорово побило тазобедренную часть. Погиб радист и ранен был мой ординарец, и в это время я начал терять сознание, меня засыпало полностью. Ну, думаю, я уже научился воевать, получил воинское звание и уже умираю, ну и потерял сознание. Меня этот ординарец откопал, мне воздух пошел, я таким образом остался живой. Это же контузия, немножко пошумело в голове, и я опять в строю. Мы с боями пошли на Смоленск, бои все время, атаки, атаки, я все время ходил в атаку. Я как комсорг должен быть все время впереди. Дается задача, готовимся к бою, нужно донести до солдат обстановку, какая задача, что он должен сделать, нацелить их. Даешь ему поручение - ты должен войти в траншею противника и красный флажочек даю, я каждому комсомольцу в своей роте давал поручение: кто боится, всех поднять в атаку, вести. Вот такая задача стояла.

Вот у меня за танк медаль "За боевые заслуги", это я награжден. В 41 году не награждали, только в исключительных случаях, вот за танк, еще и 50 рублей дали за подбитый танк. Смоленск взяли, от Смоленска операция неудачная была, Оршу надо было взять. Под Оршей Осинстрой. Уже была 207 дивизия в составе 10 армии, Булгарин как раз командовал, он потом стал главой правительства. Ну и страшные бои, это осень была поздняя, как раз ноябрь месяц. Это получается 43 год, я в марте месяце пришел, мы сформировались, начали наступать, 25 августа освободили Смоленск. Приходили в Смоленск, там никого нет, все люди, кто на чем, видел женщину - две козы везут ее коляску с имуществом, смешной был случай. Нам дали пополнение, и мы готовились к новой операции, она не тщательно готовилась, много недостатков было, но начали наступать. Возле Осинстрой железная дорога проходила у немцев, и по этой дороге ходил бронепоезд немецкий. У нас были "Катюши" и еще, их называли "Андрюша", снаряды, мощные снаряды. Это такая рама, деревянная рама, рейки, сам наряд это примерно полтора метра труба и здесь мощная головная часть, заряд, и туда заливается горючая смесь и закладываются нарезки осколков, он летит как реактивный снаряд, горит горючее и в результате как ракета, головная часть мощная, рейки и опору делали из бруса, две железные рельсы, определяется угол дальности и на 5 км может лететь этот снаряд, дается точное направление, все это артиллеристы рассчитывают, так же, как для "Катюши". Она же бьет по площадям. Нас поддержали две "Катюши", а так в дивизион входят шесть таких машин, и они одновременно стреляют, это артподготовка называется. Мы прорвали оборону на шесть километров, дальше пулеметы не работают, грязь, все забито, немцы тоже, они начнут, постреляют, и у них отказывает. И так мы прошли всего 12 километров, Оршу мы не взяли и бой остановили, потеряли много людей, задача не была выполнена, и нас быстро собрали, часть по дороге пополнили, уже готовилась Невельская операция. Там в Невеле была окружена группировка противника, и задача наша была прийти быстро, помочь захватить Невель и идти дальше, в Псковскую область. Артиллерию, танки, все тяжелые средства пустили поездом по железной дороге, а мы должны были за пять дней триста километров пройти пешком. И вот шли мы: спать хочется, чтоб не падать, мы по трое берем, идем в связке и на ходу спим. Проходили как раз 50 км в сутки. Пришли в Невель, и сходу нас пустили в бой, врасплох застали: офицеры в кальсонах, захватили на 25 км, а там оказались огромные склады целой группы войск, и мы кто что, я и сам целый мешок набрал яичного порошка, консервы рыбные. Забыли, что надо закрепиться, немцы опомнились, и нас на 12 км отогнали, но Невель мы не сдали. Оттуда пошли в Пустошку Псковской области, там сильная немецкая оборона была, три года в оккупации находилась Пустошка. Сильно пересеченная местность была, горы. Остановились у Лысой горы, длительное время шли бои. Наша задача была взять Пустошку, и если мы прорвем оборону, то начнется огромный второй проход, разгром группировки и откроется дорога на Латвию, Литву, всю Прибалтику освободить. Нам дали 109 штрафную роту, а когда штрафная рота приходит, командир назначен, замполитом назначается замполит той части, которой рота придавалась, а придавалась она нашему полку. Я комсорг полка уже, старший лейтенант. Мы сразу сходу взяли две траншеи и готовы были третью, но не удалось. Таким образом мы взяли эту Лысую гору, много очень потеряли людей, сделали прорыв 20 км. А там сплошные леса, что делали - готовили пушки, делали лапти и тащили по лесу, чтобы не тонуть, делали из дерева полозки и вели за собой пушки, и даже машины проводили. Таким образом прорвали эту оборону, много потеряли людей. Шли рядом с 5 армией, заходили в Петрищево, когда шли на Можайск, там нам рассказали про Зою Космодемьянскую, взяли деревню - дальше пошли, мы ее не видели. Взяли Пустошку, там немцы практически сопротивления не оказывали, солдаты гоняли за немцами, за всем и меня опять ранило, побило ногу снарядом, шестнадцать осколков, кость цела. В госпитале побыл, а дивизия в это время к Риге подошла, не стали Ригу брать и остановили бой, немцы остались. Третья ударная армия переводилась в направлении под Варшаву, в Минск-Мазовецкий, а я был в госпитале здесь под Москвой, и у отличившихся была встреча с американской делегацией, они подарили много подарков, мне подарили красивейший свитер, голубого цвета. Ну, я смотрю - дивизия уходит, сматывается, а я в госпитале. Я уговорил сестру, отдал ей этот свитер, чтоб она мне документы принесла, и я вместе с дивизией пришел под Варшаву. После чего наша 207 дивизия в составе 3 ударной армии начала освобождать Польшу, тяжелые бои были в Померании, освободили Варшаву 17 января. И наша задача была - уничтожить прорвавшуюся группировку из 30 тысяч человек, надо было пройти места, где жесточайшие бои шли: Шнайдемюль. Пришли к морю, местечко Гоф, эта группировка шла уже практически без оружия и чтобы поддержать немцев, подошло несколько кораблей, а дивизии дали задачу не дать пройти. Все было усеяно этими серыми шинелями, мышиными шинелями, по ним били, а они шли напролом. Мне была поставлена задача пойти в батарею орудий, которые бьют прямой наводкой и помочь там, шесть пушек наших немцев раздавили, я лично участвовал в бою, за что получил орден Отечественной войны 1 степени. Немцы все же прошли, часть их, и могли командиру дивизии присвоить звание, но полностью задача не была выполнена. Дивизии присвоили название "Померанская", после чего нас сразу перебросили на Кюстрин, это переправа через Одер и началась подготовка к наступлению на Берлин. До 16 апреля мы готовились, наши все части, артиллерия, полк переправились через Одер и заняли плацдарм, так он и назывался - Кюстринский плацдарм. Нас заранее подготовили к наступлению, все было сделано: 300 пушек на квадратный километр, более 50 штук поставлено прожекторов, и 16 числа гул пошел страшный, а прежде того нам задача была поставлена: разъяснить солдатам, чтобы они не оборачивались, потому что будут включены мощные прожектора, реально можно было глаза попортить, сильный свет, чтоб люди не смотрели в ту сторону.

Мы быстро прорвали оборону, и уже 20 числа наша артиллерия уже била по Берлину. Мы воли в Берлин и там же праздновали - начали стрельбу, пушки некоторые стреляли боевыми снарядами, надо было вытащить и холостяками, потом все это дело прекратили. Там же я встретился в Берлине с Неустроевым, своим бывшим командиром, он капитан и я капитан. Он был такой смелый, пять ранений, пять орденов. Началась подготовка к водружению знамени Победы, военный совет каждому батальону постановил дать знамя, специально подбирали людей. Кантария был из 597 полка, был комсомольцем, его перевели к Неустроеву. Им всем уже Героя присвоили, а он все ходит капитаном, и только через месяц он получил Героя Советского Союза и звание майора. Я уже когда учился в Академии, я с ним встретился: жил на Мещанской, комнату снимал, спал на кухне, а учиться ходил в ЦДСА, ну и иду я по коридору - кричит: "Коньков, Валентин!" во все горло, где кричать нельзя - он это не признавал. И Субботин там, он свою книжку выпускал, со стихами, пошли в ресторан, я им говорю - у меня завтра экзамен, сдавать театры военных действий. Мы должны на случай войны или подготовки к войне знать где должны пройти пушки, артиллерия, машины, танки, все вооруженные силы наши делились на 13 театров, по всей территории, по периметру. И по этому периметру мы вели разведку, полное изучение: где проходы, местность знать, сразу чтобы сходу не изучать, а уже направление, полный план действий. Уже в 73 году в Монголии мы изучали под предлогом рыбалки проходы, танки там были уже закопаны, большой проход был, было неладно с китайцами и у нас там стояло радиолокационное оборудование, наши локаторы просматривали весь Китай вплоть до Индии. Китайцы готовили взрыв атомной бомбы, и главная цель была определить, когда она взорвется, что это за бомба, узнать ее состав, мощность. У нас были свои самолеты-лаборатории, мы должны были тщательно следить, и мы определили, что через два часа будет взрыв, хотя агентурная разведка говорила - на второй день. Ивашутин, генерал армии, дал разрешение, и мы подняли самолеты, чтобы взять пробы воздуха и по частицам, по составу сделать анализ. Нас тогда всех наградили. Но это отступали мы от темы, да. Пошли мы тогда в ресторан, посидели, и конечно, я весь урок не повторил, все 12 театров повторил, а свой, который радом, турецкий, я и не глянул, билет с ним мне и достался, еле-еле выбрался, тройку поставили.

- Возвращаясь к военному времени, расскажите, пожалуйста, как и когда, при каких обстоятельствах вы впервые увидели пленных немцев, и каково было ваше отношение к ним?

- Отношение у нас было чисто человеческое. В плен берем - часть из них раненая, добываем сведения, кто что из них знает: номер части, боеготовность. Если немного, два-три, то солдата поставишь. Были случаи, посылаешь солдата, чтобы довести пленного до штаба, слышишь выстрелы - ну все. Отношение к ним сначала тяжелое было, солдат если в одиночку - не доведет до места назначения, скажет - хотел убежать. Некоторых подстреливали, но доводили. Когда их двое-трое, соберешь сведения и отправишь в штаб. Потом постепенно, к концу войны, когда их стало много, массы собирали в специальных местах и охранялись уже не нами. Наше дело было воевать, а этим органы специальные занимались, особисты, кого нужно - они выбирали, все знали, кто командир, какую должность занимал, ну рядовой состав - их сразу определяли кормить, издевательств не было, обычно сразу человеческое отношение. Даже и на фронте - такой был случай в обороне под Новый год: расстояние между окопами - 50 метров, кое-где 30 метров и свободно переговаривались. Перед этим мы взяли пленного, то есть языка, офицера. Я-то когда был в разведке, мне не повезло здорово, нас обнаружили, мы не поймали языка, а вот вторая группа поймала. И наши солдаты кричат - мы у вас взяли офицера в плен. Они в ответ - у нас офицеров хватит, дайте лучше нам махорки, а мы вам шнапс. И действительно, наши солдаты начали кидать махорку (хорошая махорка, тульский табак) в пачечках, а я в это время был дежурный по траншее, на время моего дежурства весь этот разговор пришелся. Я говорю - что вы делаете! Прекратите! Те набросали водки, шнапса, а наши - табаку. Я все же позвонил замполиту Рудневу: такое и такое дело, идет разговор солдат. Тот ворвался, сразу за пулемет, начал поливать. Скандал устроил, командиру полка строгий выговор, наделали дел. А сам на себя получил и уехал, ему дали отпуск во Фрунзе и не явился. Я потом с ним случайно встретился в Тюмени, он уже на фабрике кем-то там работал, бригадиром, пил, жена жаловалась - пьет, никакой жизни... хотя я вот тоже жил - снимали комнатку нас трое, детей на печке утроил, а сам внизу с супругой, вот так жили.

- Вам приходилось участвовать в разведке? Расскажите, как это происходило.

- В разведке мне здорово не повезло. Сейчас уже по памяти тяжело... это было в Московской области, кажется, Середа, Дунилово. Стояли в обороне, часть сменилась у немцев, а мы о ней ничего не знали, и вот надо было, во что бы то ни стало взять языка. Для этого формируется в полку взвод разведки.

- По какому принципу идет отбор во взвод разведки?

- Ну, какой, обычно подбирали наиболее подготовленных, смелых, опытных, знающих людей, которые могут выполнить поставленную задачу, и довольно сильных физически, умеющих стрелять, а главное - если знаешь язык, хоть один должен знать немецкий язык. Нам что надо было сделать? Первое - выследить, определить схему, то есть распорядок охраны. Там так же как у нас - дежурный у пулемета, смена идет, пулеметчик не стоит на одном месте, его подменяют, он отдыхает день-другой. Какое движение офицеров, когда ходит офицер - проверку проводит, проходит по траншее - все это наблюдается два-три дня, чтобы определить объект, точку. Чаще всего пулеметчика, он больше знает, а лучше офицера или же прапорщика, который проводит проверку, ходит по траншее. Предварительно все это замечаем, и когда изучишь - то взвод делится на 3 части: захватывающая часть, это 3 человека, их задача схватить, вторая группа - это обеспечение наблюдения и третья группа обеспечивает отход. Вот так ходили четыре дня, все определили, кого брать - пулеметчика или же офицера, который в это время с проверкой ходит по траншее. В это время командир взвода температуру схватил, а я помощник, заместитель командира отделения, ну я и пошел. Перед этим что делается, там же у траншеи проволока, и у немцев, и у нас, так что заранее делается проход. Ну, я поставил всех, распределил сектора наблюдения, это одна задача была; вторая - это в случае обнаружения кто за что отвечает, чтобы не попасть и не заснуть, а то бывают случаи - устают и засыпают - тихо, тихо, незаметно и уснул. Всем разъяснил, отход туда, а про себя забыл, меня ж тоже должны проверять в случае чего, вдруг я усну. Смотрю, гром, дело к утру подходит, а я уснул. Грохот, шум везде, кругом немцы, а я тут. Они же побежали все, команда-то отход. Наши отошли, проход закрыт, везде немцы, и только один проход - минное поле. Оно не охраняется, туда ясно - не попадешь. Тут я думаю - что за ситуация, что делать? Пошел за языком и остался у немцев. Застрелиться? И вдруг у меня мысль - а что, если? Минное поле - это же небольшой участок, 50 метров, для меня это дело ничего не стоит. И я не знаю - кто нес меня, чувствую, что кто-то несет. Я проскочил, туда прыгну - вот так будет прямей - нет, нельзя, беру правее. В общем, немцы не стреляют - ждут, пока я подорвусь, наши не стреляют - чтобы немцев не беспокоить, дают возможность мне проскочить. Если начнут стрелять - то начнут стрелять по мне. Ну это 3-5 минут, я проскочил сюда. Командир батальона конечно понял все, отлупил меня как следует, но и не было мне ничего потом. Вот такой случай.

- Расскажите о бытовой стороне. Как был организован быт, снабжение, были ли проблемы в снабжении в полку и вашем подразделении.

- Во-первых, питание было как организовано? При каждом полку имеется специальная служба обеспечения, стрелковый, артиллерийский или танковый полк - там начальник по тылу, в его распоряжении обеспечить обмундирование, питание, снабжение, оружие, то есть всем занимается он, подполковничья должность, и в каждом батальоне точно такой же заместитель по тылу, он организовывает питание. Как правило, кормежка два раза в сутки - днем и вечером. Прибывает кухня передвижная, два котла, первое и второе, утром щи с мясом, каша. Гречка это по праздникам, так пшенка, перловка. Дается хлеб, иногда сальца кусочек, то есть продуктами обеспечивали полностью, наешься. Полный котелок наливают и чай, вот это завтрак. Кусочек сахара дается. Не наелся - дают добавку. Потом на обед даются сухари и еще что-то, давали плиточки такие из гречки готовые, разогреешь, воды добавишь. И ужин. Это когда находишься в обороне или не в боевой обстановке. Когда бой идет, то в каждой роте старшина и термос у него, если большая рота, то два термоса и солдатик дается. Он приносит на передовую два раза в сутки в термосе, а если сильный бой идет, то и не принесет. Обычно давали восемьсот грамм хлеба, вполне хватало, часто картофель был, как правило, крупы, пшенка, перловка, гречка. Вот такое питание. Мясо всегда давали, консервы, больше всего консервы - как каша, так всегда с консервами. Это для солдат. Для офицерского состава, когда боя нет, то кухня дается. Приходишь, там палатка, там на тарелке, питаешься там, но там больше и питание для офицерской кухни по другому готовится. Бой начинается - та же солдатская, кроме того дается паек офицеру: тушенка американская типа сосисок, конфет, печенье, шоколада плитка. Каждые 10 дней - помывка, если не в бою, то приходит дивизионная, а в полку делаем землянки, греются котлы, и там отмываешь все. А чтобы не было вшей, приезжают душегубки такие, раздеваешься догола и все белье в камеру, там оно прогревается и уничтожаются все насекомые. Получаешь новое белье. Вши 41 год жить не давали, самое страшное - это вошь. Как правило, она за воротником в шинели, в рубашке тоже за воротником, чешет, ноет, с ума сходишь. Очень неприятно вшивость. Уже к концу 41 года организовывалась борьба - приезжали эти душегубки, паром горячим обрабатывалось все и специальной отравой, она не влияла ни на что, все белье просматривалось, менялось. Специальное сооружение - баня-палатка, заходишь в эту палатку и там все смываешь. В 42 году вши были, но уже не те, уже с ними боролись. От самого себя тоже зависит, почувствовал - сними рубашку, найди и задуши ее.

- Какие предметы вы всегда носили с собой, что вам представлялось необходимым, а что старались не носить?

- Обязательно винтовка, каска, противогаз, лопатка - это личное боевое имущество, военное имущество, идет как вооружение для солдата, очень строго. Некоторые каски бросали, это недисциплинированно считалось, судить - не судили, но проверка всегда была. Уже когда противогазы бросали - они уже практически не применялись ни нами, ни немцами не применялось химическое оружие, поэтому противогазы носили, но когда бой, в атаку - то оставляли в роте в тылу, старшина подразделения все сохранял. Каждый взвод назначает старшего, собирают противогазы, у каждого бирочка. Лопатка в бою обязательно, наступаешь, обороняешься - делаешь себе окопчик, место свое, чтоб закопаться. Главное - закапываться в землю. Небольшой ровик - голову запрятать и грудь, так что лопата саперная обязательно у каждого держится. И еще вещмешок, у каждого нож был - делали сами из ложки, кто из чего, а то и приобретали. Махорку, табак в чем-то держать надо - у всех кисеты, у нас портсигары были. Я мало курил, но сигареты держал.

- Многие ли заполняли солдатские медальоны?

- Это обязательно, дается номер каждому медальону.

- Были ли какие-то приметы, связанные с медальонами?

- Ну, это суеверия, как правило, медальоны все держали.

- Доводилось ли вам использовать немецкое трофейное оружие и какое?

- Обязательно, больше всего пулеметы, автомат. Наши винтовки даже лучше чем немецкие, они тяжелые и еще ищи патроны, а у нас карабины хорошие. Брали иногда гранаты, у них гранаты с длинной рукояткой, наша гранта РД она легче и удобней, а та болтается, но все равно использовали, брали, но особенно за ними не гонялись.

- То есть вам хватало того вооружения и боеприпасов, которые поставляли?

- Может, были такие части, которые каким-то путем оружия не получали, использовали немецкое. Это же огромная территория. Но у нас в дивизии все было обеспечено и патронами и оружием, хотя автоматы немецкие у нас ценились. Они были с рожками, удобнее. Наш автомат пока зарядишь, и иногда патрон затыкался, не попадал в патронник, надо было поднимать и время терять.

- Вы были пулеметчиком. Расскажите, каковы в сравнении немецкий пулемет МГ-34 и наш Дегтярев.

- Их пулемет сильнее. Он ленточный, а наш дисковый, вот это неудобно - диск, его таскать, пока поставишь, потом его трудно зарядить, смазать, и не каждый патрон точно попадает в патронник, в результате иногда осечки бывают. А у немецкого плотно пригнан каждый патрон.

- Какое немецкое оружие из стрелкового вам казалось саамы опасным?

- Мы не пользовались немецким оружием, кроме пулемета и автомата.

- А вообще брать все оружие - танки, гаубицы, какое вам представлялось наиболее опасным для наших соединений, для бойцов?

- Ну, немецкие танки. Во-первых, у у нас не было наших танков, мы получали танки английские и американские, они слабые, горели как свечки. Они очень высокие. Я участвовал сам - в атаку идешь, впереди два танка (мы боялись и не хотели, чтобы танки были с нами) по нему сосредотачивается огонь, за ним бежишь, раз, два, три заряда - они уже горят. Валентайн танк - он пройдет 50 метров, и все. По нему бьют, и нам попадало, и я боялся. Так в атаку хожу, людей веду, а как с танком - то... а уже когда тридцатьчетверка появилась - совсем другая машина, совсем по-другому идешь, с ней уже уверенно. И стрельба уже, и все. Я был командир отделения уже, и нам придали два танка, и мы придумали волокуши. Ну как? На танк не посадишь людей. Делали две связанные веревкой жерди, на жерди мы ложимся. Мы пытались на лыжах, но на лыжах мы тонем, немцы одну атаку отбили, вторую. У нас было два командира, Кулеш и Блин, у меня командир взвода был Кулеш, а я командир отделения. Мы придумали эти волокуши: немцы бьют по танку, танк остановился - мы все сразу разбежались, ну и взяли эту Лунину гору (в районе Середы). А ее никак не обойдешь, не пройдешь, господствующая высота и не давала ни справа, ни слева наступлению пройти. Это очень тяжелый был бой, столько положили людей под ней.

- Доводилось ли вам встречаться с партизанами?

-Нет. С власовцами и латышскими стрелками вели бой в Латвии. За Ригу мы не воевали - оставили там обороняющиеся части и ушли, и только после 9 мая они сдались.

-Расскажите о своем настроении и о том, что вы думали относительно победы? Всегда ли вы верили, что победите?

- А что тут? Всегда. Даже мысли не было. Лично у меня и в роте, и офицерский состав - трудно, тяжело, не спали, и солдаты шли в бой, сколько погибло, мы только в бою за Лысую гору полторы тысячи человек похоронили убитыми, а дивизия насчитывала двенадцать тысяч человек после пополнения. Проявлялись и трусы, и все, старички боялись, нерусской национальности, но они и гибли много. Вот его ранит легко, он кричит, они все к нему бегут, пока пробуешь поднять его - стреляют - и тут же офицера нет. Кричишь ему, что надо пробежать этот рубеж, он пристрелян: как только легли - все будут побиты, пулеметы, все сосредоточено здесь, а ты лежишь в чистом поле. Поэтому надо быстро пробежать. Мы как командиры знаем, видим и я своему отделению всегда заранее показывал: вон, видишь там дерево? Ориентиры даю, пробежите - будете живы. А если ранило - эти два осетинца охают, охают, и ничего с ними сделаешь, пока сам пулю не получишь. На этом теряли много, именно из-за того, что у них такое поведение. А многие очень хорошо освоились, казахи, татары воюют, но хитрецы! Вот оборона, два эшелона: первая траншея, я во второй нахожусь траншее, первая основная, они принимают удар, находятся в боеготовности, а вторая не ведет огня, и нас поднимают ночью, роем траншеи. Собираешь всех - и один-два - у меня куриная слепота, я ничего не вижу. Думаю, что с ними делать? Смотрю - телефонный кабель лежит, я беру эту катушку, связал их и тащу туда, пока метр не отроешь - останешься здесь, под обстрелом. Смотрю - все выкопали! Никакой слепоты. Обратно пришел, командир батальона мне - слушай, Коньков, как у тебя это получилось? Как это ты сделал? Ну и этот опыт применили по всему батальону, все стали так делать, да и они поняли, что этот номер не проходит.

- Расскажите об отношениях с местным мирным населением на территориях, которые вам приходилось освобождать.

- Встречи радостные были, тут же угощать, и целоваться, и обниматься, даже и поляки. Очень ждали этого, а некоторая часть с настороженностью. Там же часть была под влиянием Англии, и польская армия не стала воевать, перешла полностью на сторону Англии, и польское правительство в Лондоне было. И девушки молодые к солдатикам всегда и обнимались, целовались. Пока мы стояли в городе Минск-Мазавецкий, мы им помогали. Бимбер был и монополь, офицерам давали монополь, это чистая водка. Крепкая, как стакан навернешь, так голова набок.

- Расскажите, пожалуйста, о соблюдении воинской дисциплины на освобожденных территориях.

- Во-первых, за нами шли трофейные подразделения, собирали трофеи, оружие. Мы что - прошли и все, ну переночевали. Принимали нас как освободителей, с торжеством. Я был уже командир, полька одна пригласила к себе, пан капитан, прошу. Я был как раз в резерве, должность ждал, пока ранят или убьют, в общем, пока освободится. Мне Лисицын сказал - подождите, Коньков, мы вас к себе заберем. Ну, так вот, пригласила, только там холодно, я и говорю, что ж холодно? Вон дрова лежат нарезанные, там еще был старший лейтенант Бакиров, мы целый студебеккер привезли наколотых дров. Я у полячки жил, она меня все звала - прошу пане до мешкане - это в свою комнату то есть. Она бимберу натащила, я говорю - знаете, пани, у меня друг хороший, Щербаков такой (а я ему говорил про нее, но такой - познакомь меня с ней!), я его приведу. Ну, он меня и выселил [смеется]. Так что они шли на сближение свободно. А немцы многие с них болели, либо специально их заражали. Я вот знаю, Жуков, заместитель командира, он сифилисом заболел. Потом предупредили, большую работу проводили, да я и сам даже этой паненки боялся, я же еще с женщиной дела не имел, где что искать, под мышкой что ль, боялся дотронуться. Ребята многие спали с девчатами, но у нас никто не заболел. В Штендаль пришли, надо квартиру снимать. Немка молодая, симпатичная, ну я тоже был парень уже не 18 лет, она мне - я не больная, нихт кранк, чего бояться, но я говорю - нет, офицерам не положено, моральный облик.

- Расскажите о своем отношении к роли Сталина как полководца.

- Тут никаких сомнений быть не может. Сталин - он такой человек... кадры умел подбирать, логика его, отношение, понимание людей безошибочно, настойчивость, и его роль... правда, он растерялся сначала, но последующие шаги, жесткость, даже когда при нем разговор был - он насквозь просматривает человека и принимает решения, те решения, которые нужны. Даже когда Берия пытался арестовать Жукова, он упрямо заявил - вы мне это бросьте! Жуков неуживчив, Жуков может все сделать - но чтобы он пошел против центрального комитета партии и против народа - он не пойдет, отстаньте от Жукова. Черчилль в своих воспоминаниях, когда описывал конференцию в Тегеране, пишет: когда Сталин входит, все встают, а я не буду вставать в этот раз, буду сидеть как обычно, и когда Сталин вошел, я встал. Это наши сейчас все валят - бездарность. Конечно, Сталин жесткий, жестокий руководитель, допустим, встал он на позиции Троцкого по поводу уничтожения деревни, крестьянства. Самое страшное, что он сделал - это разорение крестьянства. Были выбиты все работоспособные, ведь кто такой кулак? Это человек грамотный, способный вести сельское хозяйство. Отец мой кулаком не был, был зажиточный, две коровы, две лошади, веялка, молотилка, рига была. А что касается военного дела - Сталин стратег, политик и стратег.

- Скажите, пожалуйста, как вы оцениваете расстояние, которое вам лично пришлось преодолеть за время войны?

- Все пешком. Считай, привезли нас в Крюково 11 ноября 41 года, сразу ночью перебросили нашу 35 бригаду 20 армии машиной в район Дубосеково, Морфино, в тот район. Пришли сюда, примерно 50 км, потом пришли мы с боями в Красное село, оттуда перешли канал, остановились в Лобне, и нам 3 декабря было приказано умереть, но Лобню не сдать. Оттуда мы пошли уже 11 числа взяли Солнечногорск, оттуда км 20 пришли в Волоколамск, потом опять нас пустили на Дубосеково и перешли на Лунина гора, вниз пошли, в направлении Можайска. Дальше Вязьма, это все пешком и с боями. С Вязьмы до Гжатска, оттуда я уже поехал в конце ноября 42 года на курсы, в феврале 43-го вернулся под Гжатск в свое подразделение. В мае расформировали бригаду, стали мы 207 дивизией, потому что бригада - слабое подразделение, у нее не было тыла, не было танков, артиллерии, все мелочь была. А дивизия получается сразу 3 стрелковых полка, танковый полк, артиллерийский полк, саперный батальон, медсанбат, в общем, 16 тысяч человек. Большие тылы, полностью обеспечивается, и готова вести длительный автономный бой. Свой автобат, 120 автомобилей, зенитный дивизион, так что эта часть может и в окружении быть, и расчет сил и средств идет на прорыв обороны в глубину на 25 километров. Что называется прорвать оборону? Это прорвать передний край немцев, вторая линия через 5 км, еще через 5 третья, еще через 10 основная. Как только мы преодолели все эти рубежи, то у немцев сзади нет резерва. Каждый рубеж - новый рубеж обороны, где противник должен остановиться, расчет сил проводится, и у противника силы кончаются, а резервы командующий фронтом или Гитлер, ставка держит, не позволяет ни одного солдата, ни одной пушки поставить туда. Точно резерв рассчитан, чтобы остановить наступление, поэтому и называется - прорвана оборона. Вот немцев мы прорвали на глубину до 200 километров и у нас силы кончились, и у них, идет уже потом перегруппировка сил и последующее наступление, либо готовится на другом направлении. Вот это стратегия.

- После переформирования вашей 35 бригады в мае 43 в 207 стрелковую дивизию она была направлена под Смоленск?

- Освободили Смоленск 25 августа 43 года, это я хорошо помню. Потом Осинстрой, под Оршу с боями. Новое село, там был основной рубеж обороны, три траншеи, сильно укрепленный немцами район. И оттуда пешком на Невель, 300 км. Потом в направлении Пустошки пошли, прорвали оборону, 20 дней ходили по болотам. Почти до Риги дошли, потом нашу 3-ю ударную на поезд и под Варшаву, в Минск-Мазовецкий. 7 числа пополнили части, подвезли оружие, снаряжение и наши пошли по Польше, взяли Варшаву и нас на юг, к Балтийскому морю направили, Померанию освобождать и разгромить тридцатитысячную группировку противника. За участие в разгроме этой группировки я получил орден Отечественной войны 1 степени. Потом Кюстрин и потом уже Берлин, Рейхстаг. За Смоленск у меня орден Красной Звезды, потом еще один орден Красной звезды получил в Прибалтике, это когда я офицером уже был, а солдатом - давали медали вот эта за танк (показывает на медаль "За боевые заслуги") и еще там, я уже забыл.

- Расскажите, как работала почта. Насколько регулярно вы получали письма и часто ли сами писали домой?

- Я домой не писал на фронте, моя деревня оккупирована была, а ребята письма писали. Почта нормально работала. Все время каждый день письма получали, отправляли, переписка шла, это очень ценилось солдатами, каждый очень ждал письмо день и ночь. Приходит старшина - все ждут: письма, письма, письма! В первую очередь спрашивают. Бумаги не хватало иногда, но каждый солдат находил, где писать, на чем.

- Служили ли в вашем полку или отделении женщины, и каково было отношение к ним?

- Служили, а как же. У нас была санитарка, на кухне две девочки, командир хозяйственного взвода, еще жена командира полка, Чудакова Валя, командир пулеметной роты, женщин много было, связисты все были, человек шесть или семь, санрота - сплошь женщины, санбат - 200 человек, там тоже очень много женщин было, врачи, сестры.

- Была ли у вас на фронте самодеятельность?

-Да нет, какая там самодеятельность, к нам приезжали артисты, бригады беспрерывно, у нас была и Шульженко, и всенародные артисты раз в 10-15 дней обязательно. А в дивизии был свой ансамбль, пели современное, 11 человек. Я в 625 школе, в районе метро "Студенческая" целый музей создал, у них там самодеятельность и весь репертуар этого ансамбля там поставил, не знаю, цело оно или нет.

- Расскажите, каково было отношение к тем, кто все-таки попадал в окружение и выходил из него.

- Если к нам приходили - то все с пониманием, солдат-то не при чем. Все эти окружения - это ошибка командования. Когда немцы прорвали, и под Вязьмой три дивизии попало в окружение - причем тут мы? А летом, Киев? Виноват Сталин. Все, и Жуков, и все категорически против были, чтобы наступать и освобождать Киев, потому что вся группировка находилась так, что достаточно немцам немного пройти и отрезать эту группировку, а сзади резервов никаких нет, и они дошли до Сталинграда, вот такие ошибки. Солдат приходило очень много из окружения. Нам повезло, мы только один раз попали в окружение, но и то - такое небольшое, мы свободно и вышли из этого. Замполит наш, Верховский, еврей, шум наделал - знамя утащил, спрятал, убежал в дивизию. Полк окружен, вроде знамя спас, а нас никто и не окружал, мы сами вышли. Им не удалось закрепить окружение, мы сосредоточились, собрались, прорвали, пришли, смотрим - знамени нет. Командир растерялся, а Верховскому темную устроили, здорово избили, он пожил немножко и умер. А так мы не были в окружении, все время наступали. В основном в окружение попали те части, которые уже служили, а мы же новобранцы.