Кононов Михаил Яковлевич

Родился я 8-го ноября 1924 года в деревне Ивановка Рязановского сельсовета Стерлитамакского района Башкирской АССР. Всего наша мама родила десять детей, но четверо умерли в младенчестве, и нас осталось шестеро, три брата и три сестры: Ольга, Александр, Сергей, Иван, я, и самые младшие Анна и Нина.

Расскажите, пожалуйста, немного о довоенной жизни вашей семьи.

От родителей слышал, что в Башкирию наши предки приехали с Тамбовщины. Купили земли, выкорчевывали лес и постепенно поднимали хозяйство. У моего деда по отцу – Константина Леонтьевича было девять детей, поэтому, как только появлялась свободная копейка, он старался прикупить земли. Семья была большая, трудолюбивая, тем более пятеро сыновей, поэтому все работы выполняли сами, никогда никого не нанимали.

Наш отец – Яков Константинович был 1889 г.р. и в 1910 году его призвали на срочную службу в царскую армию. Он потом рассказывал, что служил срочную службу в гренадерском полку во Владимире. Дослужился до старшего унтер-офицера, помошника командира взвода в полку связи. В 1914 году должен был демобилизоваться, но тут началась 1-я Мировая война, в которой ему пришлось участвовать от начала и до конца.

Потом вернулся домой, а тут такая чехарда, нашу Рязановку занимали то белые, то красные. Старшая сестра Ольга потом рассказывала свои детские воспоминания, что в нашем доме то пулеметы разместят, то какие-то солдаты на постой встанут. И в какой-то момент отца мобилизовали в армию Колчака. Он рассказывал, что служил в Уфе, Златоусте, на Урале и как они потом отступали по Сибири. В конце концов, они оказались аж в районе современного Анжеро-Судженска. Часть их фактически распалась, все разбежались по домам, и они остались вдвоем с товарищем. Красные отправили их в лагерь в Омске и стали с ними разбираться: «Добровольцы?» - «Нет, мы мобилизованные!», и показали сохранившиеся повестки о мобилизации. А на комиссии выяснилось, что тех, кому за тридцать лет, сразу отпускают по домам, и так отец освободился.

А за то, что он служил у Колчака его потом не трогали?

Нет, никогда, но и он сам, конечно, прекрасно понимал, что афишировать это не нужно. В общем, в итоге на службе и на фронтах отец провел десять лет и только в 1920 году вернулся к мирной жизни.

Жили в Ивановке, но в 1925 году родители решили переселиться на хутор Рыбкин, потому что оттуда было ближе к нашим земельным участкам. Вот на этом хуторе я и провел свое детство.

Вся наша семья жила в обыкновенной избе, в тесноте, поэтому зачастую спать приходилось прямо на полу, на соломе. Но главный вопрос был - чем топить печь. Поэтому кто бы куда не ходил, все должны были принести домой что-то для отопления.

А в 1929 году на хуторе был создан колхоз «Вперед», и родители тоже вступили в него. Насколько я понимаю, большого желания у них не было, но это же делалось в добровольно-принудительном порядке. Сдали в общий фонд сорок пудов ржи, лошадь, бороны. Правда, в колхозе работали два старших брата, а вот отец работал на стороне.

В 1932 году он устроился в Альшеевский, ныне Первомайский, зерносовхоз, и мы все продали и переехали туда. Отец работал кладовщиком на складе, на который машинами из Раевки привозили зерно для посевной. Принимал это зерно и отпускал колхозам на посев. На самом деле это была очень ответственная работа, потому что из-за сильной засухи в тот год случился неурожай и голод. Правда, я не помню, чтобы кто-то от голода умер, но как мы мучились отлично помню… Только благодаря матери, ее выдумке, как-то спасались. Поэтому отец относился к работе очень внимательно. Он так честно и так точно отработал, что после завершения работ у него все сошлось тютелька в тютельку, ни излишков, ни недостачи, за что получил благодарность директора совхоза и премию - центнер пшеницы.

Потом отца перевели кладовщиком на отделение Комсомольское того же совхоза и там я впервые увидел самолет. Сельскохозяйственной техники не хватало, поэтому сеяли так. В У-2 загружали зерно и с него сыпали на поля. Грачи сразу сотнями налетали…

А в 1933 году у нас случилось несчастье. В августе в Рязановке умер дед и отец, конечно, попросился на похороны. А его не отпускают – самый разгар уборки. Хлеб с полей постоянно везут и везут, и заменить отца было просто некем. И как он ни просился, но его так и не отпустили, поехала только мама. И вот тут случилось самая тяжелая беда. Утром просыпаемся, а наша единственная корова пропала, осталась только обрезанная веревка… Ведь мать уехала, а отец очень сильно выматывался за день, дети тоже спят, вот кто-то и воспользовался… Стали искать, и нашли в поле место у стога, где ее разделывали… Но воры так и не были найдены... Лишь позднее отец мне рассказал, кого он подозревал. В те дни к нему на склад возили хлеб для раздачи работникам, и эти возчики его попросили: «Дай нам одну булку!» - «Не могу, у меня же все точно подсчитано». – «Ах, так, ну мы тебя проучим!» Вот и проучили… А ведь тогда без молока что, сразу нечего есть…

В общем, отца так и переводили с одного места работы на другое, поэтому мы постоянно переезжали с места на место, и за те семь классов, что я успел окончить до войны, мне пришлось поучиться в шести разных школах. В 3-й класс пошел уже в Стерлитамаке, в 4-ю школу. Но чуть-чуть походил и заболел брюшным тифом. Как-то выжил, но из-за болезни целый год пропустил, и осенью опять пошел в 3-й класс. Но всегда учился хорошо и после 4-го класса меня даже включили в группу отличников, которую в качестве поощрения повезли на экскурсию в Уфу. Летом 37-го мы неделю там жили, по музеям водили, всякие экскурсии нам устраивали, и конечно, поездка нам очень понравилась и запомнилась. К тому же именно тогда я впервые проехался на поезде. Мы же только слышали, как по железной дороге поезда ходят, а самим ездить не приходилось.

Так что во второй половине 30-х годов жизнь налаживалась прямо на глазах. Урожаи в колхозе получали хорошие и зерна на трудодни уже столько выдавали, что людей чуть ли не упрашивать приходилось: «Забирайте!» Привозили на бестарке и вываливали зерно прямо во двор: «Вот ваш хлеб!» У людей появились деньги и многие стали ездить в Москву за товарами. Но там же столько жуликов, и многих там обирали, и они возвращались с пустыми карманами.

Весной 1940 года окончил 7-й класс, и вместе с Катей Мельниковой, с которой мы вдвоем получили похвальные грамоты, подали документы в русское педучилище в Стерлитамаке. Почему туда? Да собственно больше и негде было учиться тогда. А учиться я хотел, у меня была и тяга и способности. А директор школы в Михайловке Емельян Михайлович, когда проходил мимо нашего дома, всякий раз говорил отцу: «Миша у вас очень способный, ему бы дальше учиться нужно!» - «Посмотрим, как будут возможности». В общем, мы с Катей подали документы и как отличников нас приняли без экзаменов. А на лето я естественно вернулся домой и стал работать в МТС, где работали механизаторами мои старшие братья Александр и Сергей. Но еще в сентябре 39-го их призвали в армию, и обоих отправили служить на Дальний Восток. А я работал вместе с братом Иваном. Он комбайнер, а я его помошник. Наши комбайны «Сталинец-1» в сцепке таскал ЧТЗ, они ж тогда не самоходки были, а прицепные. И вот летом 40-го мы вначале ремонтировали комбайны, а потом в деревне Буриказган косили рожь. А ее как намотает на барабан, ремень слетает, все, значит надо через приемник лезть, ножом все резать и счищать. И однажды, когда я как обычно залез туда, уже почти закончил, смотрю, барабан начинает крутиться… Хорошо, сразу догадался упасть через эту приемную камеру на землю, брат увидел, что я оттуда вылезаю: «Ты откуда?!» - «Оттуда…» А все потому, что спешка, ведь нужно было быстрее-быстрее. Мы же тогда впервые применили метод, когда один трактор тащил за собой не один, а сразу два комбайна. И Иван, наверное, закрутился, а на втором видимо уже закончили, и крикнули: «Готово!» и он поторопился включить. А так бы пропустил через барабан и все… Просто повезло…

Осенью стали учиться, но поначалу учеба не приносила мне никакой радости. Потому что места в общежитии не давали, и пришлось жить у сестры отца на кухне. Но эта комнатка не отапливалась, а уже пошли морозы, так что сами понимаете. И лишь когда в конце ноября меня подселили в общежитие, то там, в тепле и коллективе почувствовал себя намного легче, увереннее, веселее, учеба пошла нормально. Помню, весной 41-го сидим в классах, занимаемся, и видим в окно, что на улице солдаты занимаются. Отлично помню, что подумал тогда, что и нам скоро это предстоит. Но не знал, что так скоро…

Успешно окончил 1-й курс и на лето вернулся домой, и стал работать в Михайловском МТС. А поздно вечером 22-го июня к дому правления колхоза «Доброволец» в деревне Черкассы на важное правительственное сообщение собрали всю деревню от мала до велика. И когда по репродуктору Молотов объявил: «Война!», что тут началось… Вся деревня как заревела, как заголосили женщины с малыми ребятами, сплошной плач, крик, слезы…

Насколько неожиданным оказалось это известие?

Ну, мы же выписывали газеты, и регулярно их читали, да и старшие в разговорах между собой постоянно говорили: «Война неизбежна!» Потому что, люди понимали, если один внеочередной призыв следует за другим, значит все это неспроста. Так что было общее ощущение, что война будет…

И когда в первый месяц немцы так стремительно поперли, отец так задумчиво говорил: «Да, устоим или нет…» Ведь сводки каждый день шли одна печальнее другой… Но общее мнение было такое, что уж слишком внезапным вышло нападение.

С братом Иваном.

Сразу прошла мобилизация, почти всех мужиков из нашей бригады забрали, поэтому нам, подросткам, самим пришлось сесть за рычаги тракторов. Помню, когда косили хлеб в колхозе «Новая жизнь» деревни Большой Куганак, то рядом по железной дороге гнали и гнали на запад эшелоны с мобилизованными, и люди из вагонов выбрасывали записки и письма с просьбой передать весточку их родным.

А как отработал страду, вернулся на учебу в училище, но учеба пошла совсем не та. Занятия хоть и шли своим чередом, но настроение было уже так себе, сами понимаете – война… Здание училища передали под госпиталь, а нас перевели в другое, поменьше и похуже.

В ноябре мне исполнилось семнадцать лет, а уже в январе я получил долгожданную повестку. У нас говорили, что это был личный приказ Сталина – досрочно призвать 1924-й год. В общем, в феврале 1942 года меня призвали и направили в Рижское пехотное училище, которое еще в июле 41-го было эвакуировано в Стерлитамак.

Каким вам запомнилось время учебы в училище?

В принципе вам об этом уже достаточно хорошо и подробно рассказал Петр Андреевич Кузнецов, интервью с которым есть на вашем сайте. Мы же с ним вместе учились, только я в 10-й роте, а он был командиром отделения в 9-й.

Жизнь в училище проходила строго по уставу, дисциплина была очень жесткая, но справедливая. Никакой дедовщины или каких-то неуставных деяний у нас не было и в помине. И я считаю, что за тот срок, что мы там пробыли, нас подготовили хорошо. Потому что командиры у нас были строгие, но справедливые и знающие. Например, командир нашего 2-го взвода лейтенант Романов был хороший человек. А у Кузнецова взводным был лейтенант Сунцов, которого курсанты прозвали - Суворов. Такое говорящее прозвище он заработал за свою уникальную требовательность. Если нужно было куда-то пройти, то он свой взвод непременно вел самым тяжелым путем. Если, например, нужно перейти через реку, то вел не через мост, а вброд, в общем, выбирал такие варианты, чтобы курсанты обязательно преодолевали какое-то препятствие. Кстати, когда нас выпустили, то он снял с себя кубари и вручил их Кузнецову. И особенно запомнился преподаватель из русского педучилища Трошин, с которым мы постоянно разучивали строевые песни. И куда бы мы не ходили, на полевые ли занятия или просто шли по городу, то всегда только с песнями. Мне потом люди говорили: «Только ваш набор 42-го везде ходил с песнями, больше никто!» Возможно и поэтому население города относилось к нам очень тепло. Ведь само наше присутствие, наши бравые песни вселяли в людей уверенность, что все будет хорошо, и мы обязательно победим. Помню, как 1-го мая 1942 года команда из восьмидесяти курсантов нашего училища участвовала в праздничном представлении на городском стадионе. Был среди них и я.

А полученную военную подготовку вы как оцениваете?

Достаточно высоко. Мы изучали все те же предметы, что и в мирное время, просто должны были их пройти не за два-три года, как в мирное время, а за шесть месяцев. А так изучали все то же самое: уставы, тактику, ориентирование на местности, топографию, политзанятия, огневая, строевая и физическая и даже лыжная подготовка у нас была. Занятия по ней мы проводили там, где сейчас у 1-й гимназии спуск в Стерлю. Мы с него прямо туда на лед вжжиих…

И время от времени проводились большие тактические занятия на местности. Нас выводили, например, по Раевскому тракту в сторону Рязановки или же вдоль Оренбургского тракта в сторону 6-го совхоза, Наумовки и Покровки с форсированием рек Ольховки и Ашкадар. Помню, как однажды ночью нас подняли по боевой тревоге, и в полной темноте мы должны были быстро одеться, взять свое оружие в пирамиде и выбежать во двор на построение.

Тяжелыми были полевые занятия?

Тяжелыми, но мы были молоды и нам все казалось нипочем! Усталости не знали. Даже такого слова у нас в лексиконе не было – я устал!

А какими были бытовые условия в училище? Как кормили, например?

Я считаю, что вполне сносно, особенно если учитывать то непростое положение, в котором оказалась страна. Но нам, конечно, хотелось больше. Мы же испытывали большие нагрузки, к тому же были совсем молодыми. Поэтому когда кто-то из родных приходил нас навещать, а большинство ребят у нас были местные, то всегда старались принести хоть какие-то гостинцы.

Кстати, я хотел спросить, какие ребята у вас учились.

Как я уже сказал, в основном у нас учились местные русские ребята, но было достаточно много и украинцев из числа эвакуированных с Украины. Естественно были башкиры, татары и было достаточно много москвичей из числа эвакуированных, среди которых было много евреев. Например, я помню такие фамилии: Уберфельд, Гинсбург, Горин, Зигельбаум, Шегельский, мама, которого пришла однажды вместе с моей мамой. А нас как раз куда-то повели, и его мама сказала моей с тоской в голосе: «Такой дождь, а их куда-то погнали…» Но у нас, кстати, по ходу учебы был довольно большой отсев. Смотришь, кого-то из ребят уже нет. И к выпуску,  например, в нашем учебном батальоне осталось всего человек сто.

Но вы можете сказать, что с кем-то подружились больше всего?

Нет, непосредственно в училище я ни с кем не сблизился, со всеми ребятами были хорошие, добрые отношения. Но уже на формировке бригады, когда после училища я попал в одну роту с Женей Скворцовым, то вот уже там мы с ним крепко сдружились. Он был москвич, я так понял, что у него отец был какой-то начальник, и они приехали в Стерлитамак в эвакуацию. Вместе с Женей мы прошли всю формировку, вместе попали на фронт, но его ранило раньше меня и я так и не знаю, остался ли он жив или нет. После войны я неоднократно пытался его найти, но все безуспешно.

А вы, кстати, не знаете, сколько ребят из вашего выпуска погибло на фронте, а сколько осталось в живых?

К сожалению, точных данных у меня нет. Знаю лишь про некоторых. Например, остался живым наш помкомвзвода Валентин Низенков, он потом работал прокурором здесь в Стерлитамаке. Причем, знаю, что на фронте он воевал в штрафной роте. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержки из наградных листов, по которым Низенков Валентин Михайлович 1924 г.р. был награжден двумя орденами «Красной Звезды» и медалью «За боевые заслуги». Вот что в частности говорится в наградном листе на орден «Красной Звезды»: «На фронтах Отечественной войны лейтенант Низенков участвовал в боевых действиях в составе 336-й отдельной штрафной роты 5-й Армии 3-го Белорусского Фронта в должности штатного командира взвода. Неоднократно участвовал в боях, за последние полтора месяца боев его взвод уничтожил более ста немецких солдат. В бою 4.03.45 г. тов.Низенков был контужен, но после суточного пребывания в медсанбате опять вступил в бой. В бою за одну из высот лейтенант Низенков со своим взводом уничтожил до взвода вражеской пехоты и захватил высоту, тем самым обеспечил продвижение наших войск вперед. 15.03.45 г. в бою в окрестностях г.Людвигсдорфа тов. Низенков предпринял обходной маневр, и ударом с тыла его взвод захватил сильно укрепленный опорный пункт немцев, уничтожив при это до 50 человек немецкой пехоты – прим.Н.Ч.) Знаю также, что остался жив командир 1-го отделения Урманцев. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержки из наградных листов, по которым Урманцев Равиль Хазигалеевич 1924 г.р. был награжден орденами «Отечественной войны» 1-й степени и «Красной Звезды». Вот краткие выдержки из них: «Командир стрелковой роты 32-го СП 12-й СД лейтенант Урманцев отличился в наступательных боях от Вислы до Одера. В боях 3-го и 4-го марта 1945 г. действовал смело, решительно и умело управляя подразделением, выполнил поставленную перед его ротой задачу – овладеть деревней Буслар. Когда в самый разгар боя был выведен из строя пулеметный расчет и противник перешел в контратаку, лейтенант Урманцев лично лег за пулемет и метким огнем воодушевил своих бойцов. После успешного отражения контратаки тов.Урманцев поднял свою роту и успешной атакой она овладела деревней Буслар. В этом бою тов.Урманцев был легко ранен.

В бою 6.03.45 г. воодушевляя своим примером первым поднялся в атаку, в результате чего его рота первой ворвалась в населенные пункты Долитц и Бус, уничтожив при этом до 15 гитлеровцев и троих взяла в плен. В этом бою тов.Урманцев был легко ранен – прим.Н.Ч.) Остался жив и Саша Визгалов, с которым мы вместе учились в педучилище, правда, он на курс старше. Вместе с ним мы потом попали в одну часть, но на фронте он лишился ноги, а после войны он работал учителем в 6-й школе на Соде. А вот Костя Авдеев, с которым мы учились в одной группе в педучилище погиб… (По данным ОБД-Мемориал командир стрелкового взвода 263-го Гвардейского СП 86-й СД младший лейтенант Авдеев Константин Андреевич 1924 г.р. погиб в бою 20.03.1944 г.) Видел после войны и командира 2-го отделения из нашего учебного взвода Евдокимова. По правде говоря, он был чересчур въедливый такой, даже занудливый, поэтому многие его недолюбливали. И когда мы окончили учебу, несколько наших ребят даже хотели отлупить его, но я их остудил: «А стоит ли заниматься этим?! Все-таки мы уже офицеры, да и он не будет молчать… Какой потом будет резонанс, кто знает?» И они сразу остыли. Встречал после войны и Галея Кадырова из 3-го взвода, с которым одно время служили в одной роте. Его потом назначили командиром разведвзвода. Как-то после войны мы с ним случайно повстречались, обнялись, плачем, а люди вокруг не понимают, что это с нами… Он стал педагогом и работал в школе в Ищеево, а в последнее время жил в Ишимбае. И, кстати говоря, совсем забыл вам рассказать, ведь вместе с нами учился и Валентин Зорин, который после войны стал известным журналистом-международником. Но насколько я знаю, он на фронт не попал. Он тоже был из числа эвакуированных москвичей и вел себя так, показывая, что он москвич.

С однокашником по педучилищу Константином Авдеевым.

Вот у меня вопрос как раз насчет эвакуированных. Многие из ваших земляков, с кем мне уже довелось пообщаться, не очень добрым словом их вспоминают. Мол, чуть ли не жулики, которые приехали с большими деньгами и не хотели работать.

Я тоже помню, что через какое-то время после начала войны в Стерлитамак прибыло много эвакуированных москвичей, в основном евреи. Причем все с деньгами, поэтому на рынке сразу исчезли продукты. Ведь они и масло и яйца прямо ведрами скупали, и цены, конечно, сразу прыгнули.

А к вашим родителям эвакуированных не подселяли?

Нет, к нам не подселяли, но в нашей МТС всю войну главным бухгалтером проработал москвич Шпейн. Но я про него ничего дурного не скажу, как специалист хороший. Помню, как он учил меня, когда я вернулся домой: «Для бухгалтера самое главное – не ошибиться! Потому что ошибиться можно очень легко, но вот найти ошибку…» Но каких-то особых событий я с ними не помню, всем помогли с жильем, устроили на работу.

А вас во время учебы к какой-нибудь работе привлекали?

Время от времени. Например, при выезде на Салават в то время стоял лесозавод, так нас туда иногда водили. Мы там разгружали машины с бревнами и подавали их на пилораму. И помню, как зимой ходили строить пороховой завод «Авангард». Долбили и долбили ломами и кирками промерзшую землю…

А в апреле 42-го однажды ночью нас вдруг подняли по тревоге и на станцию. Быстро погрузили в вагоны и повезли на юг. Оказалось, что во время половодья там на одном участке размыло полотно железной дороги на Ишимбай, рельсы со шпалами просто повисли в воздухе, и подвоз нефти конечно, прекратился.  Именно поэтому нас так срочно отправили ее ремонтировать. Вскоре паровоз подвез платформы с камнями, мы все стали в цепочку и, передавали друг другу, пока эту промоину не забросали совсем.

Когда и куда вас направили на фронт?

Еще в августе 42-го, когда под Сталинградом стало совсем напряженно, туда, не дав доучиться, срочно отправили предыдущий набор и часть нашего. Помню, построили всех у казармы и начали зачитывать фамилии - такой-то выйти из строя! Мы ничего не знали, куда, что… И кого вызвали, развернули в одну сторону, а нас обратно в казармы – заканчивать учебу. И мы продолжили учиться, а те ребята, что уехали, потом присылали письма, что, кто, где, как, но большинство там и полегло…

А мы проучились десять месяцев и выпустились только в декабре 42-го. Почти всем присвоили звания младших лейтенантов, и только наши сержанты – командиры отделений и помкомвзводы получили по два кубика. Устроили прощальный обед в столовой, и мне запомнилось, как командир 2-го батальона капитан Гейкин встал, и сказал трогательную прощальную речь со слезами на глазах: «Таких молодых ребят провожаем на фронт…» Все, конечно, дали знать родителям и мама тоже пришла меня проводить. А ведь для этого ей зимой пришлось пешком пройти километров семнадцать…

И я попал в группу из 25 курсантов, которую направили в Кандры, это такая станция здесь же у нас в Башкирии. Старшим группы назначили Кузнецова и дали ему запечатанный конверт с нашими аттестационными документами. Поехали, но ведь каждому интересно, что же там на нас написали. И мы просто намертво пристали к Кузнецову: «Давай откроем и прочитаем!» Он вначале отбивался как мог: «Не могу, это же секретный пакет!», но потом все-таки сдался и каждый прочитал про себя.

В последних числах декабря приехали в Кандры, а там, оказывается, находился штаб формируемой 137-й отдельной стрелковой бригады. Стали распределять по батальонам, и я вместе с Женей Скворцовым и Галеем Кадыровым попали во 2-ю роту 2-го батальона, который должен был располагаться в деревне Тюпкильды. Скворцова назначили командовать 1-м взводом, меня – 2-м, а Кадырова 3-м. Пришли туда, а там только штаб с писарями и командиры: комбат - майор Музольф, наш комроты – старший лейтенант Гусманов и старшина Латыпов. А самих бойцов еще не было.

И с января по май 43-го шла формировка. Получили людей, в основном это были немолодые татары и башкиры из разных районов Башкирии, обмундировали их и в условиях очень холодной зимы стали проводить обучение. До сих пор помню, как по глубокому снегу проводили тактические учения в лесу и оврагах. Наконец, в мае окончили формировку, погрузились в эшелон и поехали. Причем проезжали через Москву и там нам устроили остановку. Как потом оказалось, остановили на два дня, чтобы устроить личному составу санитарную обработку. Но вначале нам ничего не объяснили, долго ли будем стоять или нет. А Женя Скворцов ведь был москвич, так он прямо рвался в город. Не к родителям, они же были в Башкирии, а просто посмотреть на город, подышать его родным воздухом. И я с ним за компанию, ведь интересно же, когда еще удастся Москву посмотреть.

Стоим и стоим, сколько еще придется стоять непонятно. И под вечер все-таки не выдержали и решились рвануть в город. В метро нырк и сразу на Красную площадь. А уже поздний вечер, чуть ли не ночь, наступает комендантский час, поэтому мы вели себя очень осторожно. В общем, покрутились там какое-то время и вернулись обратно, на наше счастье эшелон стоял на месте.

Двинулись дальше на запад, но куда не знаем. Где-то на границе Московской и Калининской области нас высадили, и день шли своим ходом. Наконец получили приказ расположиться в лесу у небольшого городка Зубцов. Стали строить шалаши, обживаться, но в этой лесной местности после упорных боев осталось много брошенного вооружения, и нашего и немецкого. Но у нас-то люди необстрелянные и пошло поехало – то тут, то там выстрелы, взрывы. Или даже просто костер разведем, вдруг, бах, патрон в костре выстрелил… В общем, появились раненные и погибшие, поэтому командование потребовало со всех командиров немедленно прекратить эту вакханалию. Прекратили, хотя и сами были не без греха.

Помню, как-то решили со Скворцовым добыть немного рыбы, и пошли на Волгу, она там совсем рядом протекает. Вышли на берег, а по ней плывут трупы, и наши и немецкие… Смотрим, на том берегу ребятишки с лодкой: «Ребята, айда сюда!» А они оказались такие шустрые, уже знают, что к чему и сразу нас предупредили: «Смотрите осторожно, а то один немецкий фельдфебель, тоже так пошел глушить рыбу и подорвался…» Бросили пару гранат, что-то там всплыло…

В общем, вскоре туда же из Омска приехала и 142-я бригада, и из двух наших бригад начали формировать 157-ю стрелковую дивизию. Она считалась уже 2-го формирования, поскольку раньше эта дивизия уже воевала, в частности ее полки обороняли Одессу. Правда, в последующих боях была сильно потрепана, но поскольку знамена сохранились, то сохранила право формироваться вновь. И наш 2-й отдельный батальон вошел в состав 633-го стрелкового полка.

А недалеко от нас формировалась польская дивизия «имени Тадеуша Костюшко», и через нашу дивизию они получали обмундирование, вооружение, боеприпасы и даже людей. Например, моего первого комбата майора Музольфа направили в эту польскую дивизию на должность командира полка. Уже после войны я его встречал в Стерлитамаке, он в «Башнефти» работал. В общем, после того как в мае-июне дивизию окончательно сформировали, нас отправили под Ржев строить оборонительные сооружения.

Целый месяц рыли, копали, строили, а потом нам вдруг решили устроить тактические учения, причем с боевой стрельбой. Но это привело к трагедии… Илья Уберфельд, с которым мы в училище учились в одном взводе, попал служить в другой полк нашей дивизии. На этих учениях он со своим взводом занял позицию для атаки, а артиллерия ведь била боевыми снарядами через их головы, но случился недолет, и снаряд прямо в него и его бойцов… (По данным ОБД-Мемориал командир стрелкового взвода 157-й СД младший лейтенант Уберфельд Илья Лазаревич 1923 г.р. погиб 26.07.1943 года – прим.Н.Ч.) Но когда выяснилось, что немцы попрут не на Москву, а под Курском, то нас срочно отправили на юг.

Вышли на шоссе Москва – Минск и потопали. Целыми днями шли и шли, прошли Гжатск, Вязьму, но я вам скажу, что целый день идти по асфальту гораздо тяжелее, чем по земле. Ноги очень сильно забиваются. Наконец свернули с шоссе влево, прямо в лес и начались уже ночные переходы – значит, вошли в прифронтовую полосу. Ночью идем, а днем кормим комаров. Там же сплошные болота, а мы прямо по ним, нахлебались будь здоров… Но куда ведут, даже не знаем. А у немцев тоже ведь были такие «кукурузники» типа наших У-2, так по ночам они летали и нас обстреливали. Потерь не было, но одному солдату из моего взвода прострелили сапог, а у него самого ни царапины… А во время дневных привалов эти немецкие самолетики часто пролетали над нами на очень низкой высоте, и их вполне можно было бы сбить даже из ручного пулемета. Но чтобы не обнаружить нашего расположения, открывать огонь по ним было категорически запрещено.

А 4-м взводом в нашей роте командовал лейтенант Северов, родом откуда-то из Смоленской области, который до войны работал проводником на железной дороге. И когда в одном месте на нашем пути, оказался перекресток дорог, который немцы постоянно бомбили, то мы с ним решили туда сходить. Надеялись раздобыть чего-нибудь в разбитых машинах с продовольствием. Отпросились у комроты Гусманова, но только пришли туда, как тут опять немецкий налет, бомбы посыпались, а мы рядом лежим… Сразу плюнули на это дело и ушли обратно.

Так и продвигались дальше вперед. У меня, кстати, с того времени сохранилась моя фронтовая карта, на которой я отметил наш пройденный путь. Помню, что вначале нашу дивизию зачислили в резерв Центрального Фронта, но почти сразу нас перевели в состав Западного Фронта, и как потом оказалось, мы должны были участвовать в наступлении на Смоленск.

Фронтовая карта.

Когда вы вступили в бой?

Где-то в середине сентября началось наступление. Но боюсь, что подробно описать те бои не получится, потому что в моей памяти они отпечатались какими-то отрывочными фрагментами.

Как вам будет удобнее.

Вначале несколько дней вел наступление 716-й полк нашей дивизии, но его силы очень быстро иссякли и тогда в бой ввели наш 633-й полк. Помню, весь полк для наступления сосредоточился на открытом возвышенном месте. Конечно, немцы не могли этого не заметить и стали нас осыпать шрапнельными снарядами. Наконец, поступила команда «Вперед!» и батальоны развернулись в цепь и пошли в наступление.

Но тут вдруг перед нашим батальоном появилась немецкая танкетка. Она шла вдоль наших позиций всего метрах в ста от нас и пускала огнеметные струи. Рядом со мной, буквально в трех-пяти метрах лежал лейтенант Северов с двумя бойцами, и прямо у меня на глазах они сгорели… (По данным ОБД-Мемориал командир стрелкового взвода 633-го СП 157-й СД лейтенант Северов Анатолий Павлович 1922 г.р. погиб в бою 16.09.43 г. – прим.Н.Ч.)

Но все-таки немцы не выдержали натиска и, побросав все, побежали. Стали их преследовать, и мой 2-й взвод оказался на правом фланге батальона. Правее нас никого не было, лишь овраги и болота. И вдруг вижу, что на пути отделения, которое оказалось правее, два немца закидывают в бортовую машину, по-видимому, пустые бочки. Наверное, там у них раньше располагалась какая-то заправка. И что я вижу? Мои бойцы уже подбежали к ним и смотрят, а эти немцы закинули последнюю бочку, запрыгнули в машину и укатили. А там же лесистая местность, они сразу в кусты и все, ищи свищи… Я на них чуть ли не матом: «Как же так?! Прямо из под носа упустили… Вы ведь не стреляли и даже не кричали им ничего!» А старшему из них Тимофееву, которому было около сорока лет, персонально выговорил: «Ну, они-то ребята молодые понятно, а ты-то взрослый мужик!» - «Растерялись, товарищ младший лейтенант… Но мы слышали, как они кричали: «Фонфейн! Фонфейн!»

Продвигаемся дальше вперед, втянулись в очередную рощицу и вдруг нарвались на немецкий пулемет. И он метров со ста пятидесяти как начал косить, чуть ли не всю роту там сразу положил… Я видел, как старшина Латыпов, причем уже фронтовик, в распахнутой шинели вдруг встал и закричал «Вперед!» Кому он кричал, кого хотел удивить?.. Зачем вставать, если люди уже залегли, в общем, я видел, как он упал…

А нам повезло, что мой взвод очутился на самом правом фланге роты и пулемет оказался чуть левее нас, но потом он взялся и за нас. Я тут же скомандовал взводу: «Все в овраг правее!» Кинулись туда, а он прямо как бритвой косил траву по краю оврага… С бойцами продвинулись по этому оврагу вперед и, оказавшись у него во фланге, начали стрелять в его направлении и пулемет замолчал. Стали продвигаться вперед, все тихо. Можно двигаться дальше, а рота не встает, некому вставать…

Пошли дальше по этим оврагам и болотам, соседей никого не видно. Прошли рощу, полянку и в небольшой рощице обнаружили брошенные немцами две 37-мм пушки, повозки с лошадями, груженые продуктами и снаряжением, а также блиндаж и даже наблюдательную вышку. По всей видимости, там располагался штаб какой-то части. Мои бойцы хотели было сунуться в этот капитальный блиндаж, но я им категорически запретил: «Стоп, там наверняка заминировано!»

День уже клонится к концу и к нам присоединились остатки роты. Идем, и смотрим какая-то большая канава. Мы с моим помкомвзвода сержантом Казаковым стали из нее наблюдать, и вдруг я заметил, что правее нас метрах в ста, где виднеется уже просвет конца рощи, из-за большого дерева выглядывает немец в каске. Но у меня автомат, а у Казакова винтовка с оптическим прицелом, тихо говорю ему: «Дай ее мне!» И когда немец высунулся из-за дерева по пояс, нажал спуск. Он сразу осел…

Тут смотрю, слева за кустами шагах в пятнадцати кто-то с автоматом. Хорошо я сразу узнал его, ведь мы в училище учились в одном отделении. Он здоровый такой парень был, мощный, правда, картавил. Но тут я его совсем не ожидал увидеть, потому что он служил не в нашем, а в 1-м батальоне. Крикнул ему: «Бобров!» Он к нам вышел и говорит: «А я из-за кустов принял вас за немцев и хотел уже стрелять». Это же лес, дело такое… А он такой весь возбужденный и расстроенный одновременно: «Ведь вот же только сейчас что было. Прошли, и вдруг сзади меня раздаются автоматные очереди. Обернулся, а это четыре немца окружили и расстреливают моего лучшего солдата… Ну я их со спины всех четверых и положил…» Подошли с Казаковым к дереву, там «мой» немец лежит. Немолодой уже такой. Казаков с него флягу срезал, попробовал: «Дрянь какая-то!» и сразу выбросил.

А при виде этого немца у вас в душе ничего не шелохнулось?

Абсолютно не переживал, ведь он нас тоже мог убить. Это же бой, тут кто кого первее…

Пошли дальше, но полная неясность, что нам делать дальше. Наконец, когда стемнело остатки роты, десятка три-четыре человек сосредоточились в лесу, и оказалось, что из всех командиров уцелел только я и командир пулеметного взвода. Кто погиб, кто ранен. Уже потом помкомвзвода Скворцова сказал мне, что Женю ранило в руку. Как раз тогда, когда их стал косить пулемет. И командир роты Гусманов тоже был ранен. В общем, наступила ночь, и что делать непонятно. Говорю «пулеметчику»: «Оставайся здесь за старшего, а я схожу назад, разузнаю, что нам делать».

Пошел по дорожке вдоль леса в тыл, и вдруг справа из леса мне наперерез в темноте мелькнула тень - немец. Я ему сразу: «Стой!» Он свою снайперскую винтовку бросил и по-русски мне крикнул: «Рус, сдаюсь!» Ночь, шагов двадцать между нами, я один, и даже непонятно куда его вести, решать нужно было в доли секунды, и я нажал на спуск…

Иду дальше, роща почти кончается, вдруг вижу, часовой стоит. Оказалось, что это штаб нашего 633-го полка. Вхожу в землянку, представился, доложил, сколько нас осталось, где мы.  – «Возвращайтесь назад и днем ждите распоряжений!»

Вернулся к солдатам, а они уже расположились в немецких траншеях, а впереди метров через двести роща, занятая немцами. Переночевали, а рано утром я решил всех собрать, чтобы организовать оборону. Ведь все рассредоточились, кто где, вступали в отдельные стычки с немцами, но все это нессистемно.

Только хотел выбраться из окопа, как сообразил, что просто так выйти это очень опасно Надел свою пилотку на автомат, только чуть высунул – тут же цокнула пуля из рощи… А не сделай я этого так бы и остался там лежать… Спустился дальше и уже ползком оттуда выбрался.

А с ночи зарядил дождь, слякоть, но какое-то затишье. Стали мы собираться, вдруг, смотрю, комбат наш объявился – капитан Слесарев. Построились все в какой-то лощинке, и оказалось, что от всего нашего батальона набралось всего 32 человека… И перед строем Слесарев нам говорит: «Продолжаем наступление! Товарищ младший лейтенант, назначаю вас командиром этой сводной группы и приказываю атаковать в направлении рощи. Вас поддержат четыре танка!»

Двинулись, но чуть правее появилось не четыре, а всего один, зато тяжелый ИС-1. Вдруг смотрим, а впереди нас по краю рощи, буквально метрах в двухстах, движется немецкая танкетка и нас обстреливает. Пульнула из своей пушчонки, и у нашего танка полетела левая гусеница… А из пулемета чешет по танку, чтобы танкисты не смогли выбраться и начать ремонт. А сержант Казаков вначале держался рядом со мной, потом смотрю, он взял правее и в итоге оказался как раз между нашим танком и танкеткой. Танкетка стреляет из пулемета по танку, смотрю, Казаков падает прошитый очередью… Наконец наш ИС выстрелил и танкетка сразу запылала… И если бы не танк, эта танкетка нас бы всех перекосила…

А так остатки нашей группы добежали до этой рощи, но немцы уже сбежали. Но увидев, что мы заняли оставленные ими позиции, они открыли по нам сильнейший минометный огонь. Фактически засыпали минами, земля просто кипела от разрывов… А в этой роще от немцев остались отрытые аппарели, и мы кинулись в них. Но на всех их не хватило, поэтому, кто стоял в аппарелях, а кто и просто на земле. И я оказался в одной аппарели вместе с двумя сержантами, а слева от меня на земле лежали солдаты, в том числе и боец из моего взвода Козлов, а еще дальше я вдруг увидел командира 1-го батальона капитана Лупинос. Он поднимается и кричит: «Вперед!» Но сколько ни кричал, никто не встал… Кстати, после войны я встречал его на встрече ветеранов дивизии.

Потом рядом разорвалась мина, и этот Козлов как закричит: «Ой!» Правый бок ему располосовало прямо до кишок… Я стал кричать солдатам, что рядом с ним: «На плащ-палатку его и оттаскивайте в тыл!» Но только приподнялся, как на бруствере разорвалась мина… Как потом оказалось, маленький осколочек попал мне в левый глаз, и с тех пор я полсвета не вижу… Один сержант ко мне кинулся: «Вы ранены!» Перевязали меня: «Давайте мы вас отведем!» Но я-то понимаю, что они не столько помочь мне хотят, сколько уйти с позиций в тыл. «Нет, оставайтесь, я дойду сам!»

Пошел назад, вдруг вижу, в одиночной ячейке сидит капитан Слесарев. Тот комбат бойцов поднимает, а этот в ячейке сидит… А он ведь был участник боев 41-го года. Знаю, что под Ельней воевал, т.е. понюхал пороху и лишь бы где не лез. Говорю ему, так и так, ранен, оставил за себя сержанта. А что он мог сказать одноглазому лейтенанту: «Иди, конечно!» Пошел дальше, а там трофейная команда собирает оружие. Сдал им автомат, кинжал и они мне расписались в удостоверении личности, которое у меня до сих пор хранится.

Удостоверение личности.

В медсанбате мне сменили перевязку, и пока я там находился, видел многих знакомых. При мне там делали перевязку командиру минометной роты из нашего батальона. Он посмотрел на меня, и говорит с такой нескрываемой завистью в голосе: «Ну, для тебя война уже кончилась…» Мол, ты уже все, а меня сейчас перевяжут и обратно идти… Пошел дальше, на пункт сбора раненых. Иду, а с передовой сплошной поток раненых… Кого несут, кто сам идет, тянутся и тянутся в тыл…

На пункте сбора нас собрали: «Ложитесь в кузов машины!» Тряслись, тряслись, самолеты немецкие летают, но нас не бомбят. Долго ехали, километров сто-сто пятьдесят. Наконец в Спасск-Демянске погрузили в санитарный эшелон и привезли в Калугу. В калужском госпитале мне вытащили осколок, прочистили рану и зашили веко. А через неделю опять в санитарный эшелон, и привезли в эвакогоспиталь №2019, который располагался в городке Боровичи Новгородской области.

Какое-то время там побыл, наконец, собрали консилиум по глазникам. Всех осмотрели, но что записывали, не говорили. Через какое-то время заведующая глазным отделением майор медицинской службы Рабинович, которая по возрасту годилась мне в матери, пригласила к себе: «Комиссия вас обследовала и пришла к выводу, что спасти глаз мы вам не можем… Все что могли, мы сделали, но он фактически умер. Восстановить его нет никакой возможности. И не будет никогда… Смиритесь… » А когда во время перевязки я посмотрел на себя в зеркало, то видел, что правый глаз нормальный, а левый стал совсем маленький, красный и просто стоит неподвижно… Она продолжает: «Мы вас можем выписать так, как вы есть - это первый вариант. Но из врачебной практики известно, что если рядом со здоровым глазом есть больной, то он всю жизнь будет гнить, и от него будут передаваться болезни с инфекциями, они же связаны. Поэтому если вы согласны, то мы вам можем его удалить. Решайте сами!» И она настолько доверительно со мной говорила, что я ей доверился. И к тому же подумал – хорошо, если не сейчас, а потом решусь, то кто мне его будет удалять, когда, где? Написал заявление: «Согласен на операцию!» и мне прямо тут же говорят: «Ложись на стол!» Хирург взял такие длинные кривые ножницы, и без всякого наркоза поддел, раз-два и готово…

Где-то с неделю еще там побыл, рана заживала отлично, мне подобрали глазной протез и уже в конце октября на меня оформили документы. Медкомиссия определила – «В военное время годен к строевой службе в тылу». Будь я рядовым, меня бы сразу комиссовали, а раз офицер, служи дальше. Выдали направление в штаб Волховского Фронта. Приезжаю туда, а он тогда стоял в поселке Небылчи, что недалеко от Боровичей. Предъявил документы, а  мне от ворот поворот: «У нас для вас места нет!» И сами же предложили: «Но мы вас можем отправить в любой округ, который назовете. Куда вы хотите?» И я попросился в Среднеазиатский Военный Округ.

А почему именно туда?

Просто решил посмотреть свет. Я ведь тогда кроме Стерлитамака и Кандров ничего не видел. А поближе к дому не хотел, что я там в наших Уральских горах не видал? В середине ноября приезжаю в Ташкент, в офицерский полк резерва округа, а там… Порядка никакого, грязь, воровство… Все вещи на ночь прятали под себя, не то непременно украдут. А чтобы не украли сапоги, в них на ночь вдевали ножки кроватей…

До конца декабря промаялся там, ведь люди были предоставлены сами себе и ничем не занимались. Кто просто слонялся по Ташкенту, кто по бабам, кто что, бардак одним словом. А потом меня включили в группу из несколько человек, которую направили в запасной полк, который располагался в северном Казахстане.

Поездом прибыли в Петропавловск и решили сами добраться в полк, который располагался в открытой степи. До него было всего пять километров, но мы не учли, что на улице крепкий мороз, а на нас ни теплого белья, только легкие английские шинели и пилотки… Пилотки натянули поглубже, воротники подняли и бегом, бегом, бегом… На наше счастье попалась по пути какая-то избушка. Забежали, немножко перегрелись и побежали дальше… Но все-таки добежали.

А уже в полку нам выдали нормальное зимнее обмундирование и распределили по ротам. Меня назначили командиром учебного взвода 1-й роты 2-го батальона 3-го запасного полка 3-й запасной дивизии, и там я прослужил с конца декабря 43-го до осени 45-го.

Чем запомнилась служба в этом полку?

Обычная рутина, даже вспомнить нечего. Принимали пополнение, интенсивно с ним занимались и отправляли на фронт. Правда, одних уже через месяц отправляли, а других через два, а то и через три. Постоянная чехарда – прибыли-выбыли… Но я потом так прикинул, восемь взводов успел отправить на фронт.

Пока мы стояли в Петропавловске в полк в основном прибывали люди из среднеазиатских республик и в зимнее время с этим контингентом были трудности. Массовые обморожения рук, ног, причем в подавляющей своей массе умышленные… Эти люди были готовы на все, лишь бы не попасть на фронт. Даже случаи дезертирства бывали. Да и среди офицеров чуть ли не я один был фронтовиком... Многие офицеры, здоровые мужики всю войну там отирались… Это же было ясно видно, что они не хотят на фронт… Но по этому поводу я с ними не конфликтовал. Конфликты могли случаться по другому поводу.

Командиром полка у нас был подполковник Марков. Матершинник страшный, через слово мат… Как-то мы были в землянке, и один лейтенант возвращается какой-то взвинченный. Спрашиваем: «Что случилось?» - «Я со взводом занимаюсь, тут Марков появился. Придрался и прямо при солдатах матом: «Это не так делается!» Ругал, ругал, а потом говорит: «Ты х.., а не командир!» - «Товарищ подполковник, я же все-таки командир взвода». – «Все равно ты х..!» и все это при бойцах… А мы-то знали, что он матершинник, но чтобы так… Правда, порядок он держал как надо, снабжение, все как положено.

Кстати, как кормили солдат в запасном полку?

С фронтовой нормой, конечно, не сравнить. Но ведь деваться некуда - война…

А в мае 44-го полк перебазировали вначале в Смоленскую область, и уже в августе нас окончательно перевели в Белоруссию. В построенный еще до войны военный городок Велье, что недалеко от Полоцка у станции Боровуха-2. Расположились в нем, и по военным временам очень хорошо обустроились, но оказалось, что во время оккупации немцы устроили в нем лагерь военнопленных. А в зданиях недалеко от нашего городка размещались пленные немцы. Они рубили срубы для домов, а охраняли их женщины. Некоторые немцы имели свободный выход, и, проходя мимо, они нас всегда четко приветствовали. А мы на озере постоянно находили трупы наших погибших пленных…

Вот уже в этот лагерь к нам поступали люди самых разных национальностей: и русские, и азиаты и из западной Украины и Белоруссии. Помню, однажды попал к нам в роту один. Такой видный мужчина, по-русски хорошо говорил, белорус что ли. Хотели ему присвоить звание ефрейтора, так он категорически отказался: «Коза не скотина, и ефрейтор не человек!» А под конец 44-го был такой случай.

Поступила к нам большая группа западенцев: там и поляки, и полуполяки и кто хочешь. Потом посадили их в поезд и отправили в знаменитые Гороховецкие лагеря под Горький. А сопровождать эту команду из двухсот человек направили нас с лейтенантом Овчинниковым. Поехали, но во время остановки в Бресте они все вышли из вагонов: «Все, дальше в Россию не поедем!» Начали уговаривать, они не поддаются… Вынимаем пистолеты и начали стрелять в воздух. Кое-как загнали их в вагоны, заперли и только так довезли. Сдаем на них документы, а нам заявляют: «Кого вы нам привезли?! Мы готовим технических специалистов, поэтому нам нужны грамотные люди, а вы кого привезли? Нет, нам такие не нужны!» А мы-то причем?! Стали думать, что-то нужно решать. Препирались-препирались, в конце концов, сдали их, но чем эта история закончилась, так и не знаю. Вот с этой публикой, конечно, было трудно. Утром встают: «Никуда не пойдем – у нас молитва!»

А из этого лагеря никто не сбегал?

Там рядом с лагерем протекает Западная Двина и как-то в 44-м я повел туда роту: помыться, постираться. Потом стали собираться уходить, построились, а одного не хватает… Стали выяснять, и кто-то сказал, что видели голову, когда он плыл на тот берег. Сразу подняли его документы, а он, оказывается, там недалеко живет. Послали туда двоих, они явились в сельсовет - такой-то пропал! - «Мы его не видели!» Пошли к нему домой, а там в сарае стояла перевернутая большая бочка. Заглянули под нее, а он там… За шкирку его и в часть.  Но как его наказали, даже не знаю.

Почти все ветераны признаются, что им хоть раз пришлось присутствовать при показательных расстрелах?

Мне, слава богу, не довелось. Ни разу за всю войну такого не видел.

Как встретили Победу?

Мы уже знали, что все к тому идет. Во всем чувствовалось приближение конца войны, даже поступление нового контингента с начала 1945 года резко уменьшилось. А нас всех в конце апреля отправили по окрестным колхозам, чтобы мы помогли провести посевную. И мой взвод направили в село на границу с Литвой. Пришли туда, а там народ ютится в землянках, вырытых в склоне… И ни техники никакой, конечно, нет, ни даже лошадей. Так знаете, как мы пахали? Человек пять-шесть солдат в плуг впрягутся и тянут… Или же просто лопатами копали, норма была - три сотки в день. Все отделения были распределены по бригадам, и бывало так, что уже стемнело, а их все нет. Нападений «лесных братьев» там не случалось, но ведь окрестные леса просто кишели падалью, и волков развелось видимо-невидимо. Только и видишь в темноте, как блестят огоньки глаз… И пока не дашь в ту сторону пару очередей они не уходили. Но порой получалось как. Солдаты винтовки в козла составят, а сами в процессе работе от него далеко уйдут. А тут опять волки, приходится бежать за винтовками…

Ну а когда узнали о победе, радости, конечно, не было предела. Но отметили скромно, просто попалили в воздух и все.

Удостоверение личности.

Не выпили по такому поводу?

Так там и не было ничего. К тому же я не любитель этого дела, за всю жизнь до этого и рюмки не выпил. Единственно, когда демобилизовался и ехал из Минска, то выпил там пива. Там его ведрами носили и продавали. Впервые тогда попробовал, но мне не понравилось, горькое такое.

Вернулись в часть, и в августе меня со взводом направили в Западную Белоруссию на границу с Польшей - охранять участок дороги, по которым в это время из Германии стали гнать скот. Потому что бывали случаи нападений на эти стада. Бандиты скот разгоняли, а гуртогонов бывало, что и убивали. И целый месяц мой взвод охранял участок дороги длинной в 40 километров. Пара солдат садилась к гуртогонщикам и сопровождали их, но каких-то серьезных стычек не было. Зато молока этого было хоть залейся…

В сентябре возвращаюсь из этой командировки, а наш запасной полк расформировали, никого уже нет. Но наши поварихи меня обрадовали: «Тебя брат искал!» Кинулся на КПП, оказалось, что в наши казармы из Чехословакии уже прибыла часть «Катюш». Спрашиваю: «Полевая почта такая-то?» - «Да! А вы к кому?» - «К Кононову Ивану, я брат его!» За ним сразу бегом в парк, потом вижу, Иван идет. Такая встреча… Вот как раз в один из тех дней мы с ним съездили в Полоцк и сфотографировались на память.

Ведь так получилось, что из нашей семьи только мы с Иваном воевали. Наши старшие братья Александр и Сергей как попали до войны служить на Дальний Восток, так там и застряли. Правда, Сергей служил сапером в Биробиджане и участвовал в войне с Японией. А Александр служил шофером в Казахстане на границе с Китаем и на фронт не попал.

И только мы с Иваном по-настоящему воевали. Его призвали в ноябре 1940 года, и войну он встретил в частях береговой обороны Тихоокеанского Флота. Но оттуда его как человека разбирающегося в технике отобрали и направили на фронт. Рассказывал, что когда их везли на запад, то было очень голодно. Так у них шутники под ритм стука колес придумали скороговорку: «чай – сахар – белый хлеб. Чай – сахар – белый хлеб…» Привезли под Москву, обучили на водителя «Катюши», и в этом качестве он провоевал почти до самого конца войны. Лишь под конец его перевели на штабную машину. Освобождал Украину, Молдавию, Румынию, Чехословакию. Был награжден. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому Кононов Иван Яковлевич 1921 г.р. был награжден медалью «За боевые заслуги»: «5.03.44 г. при выполнении боевой задачи в районе д.Ольховец Киевской области артогнем противника была выведена из строя машина груженная матчастью, а ее шофер ранен. Не считаясь с опасностью, гвардии рядовой Кононов отбуксировал в укрытие поврежденную машину, и оказал первую помощь водителю. 2.05.44 г. в районе д.Васканий (Румыния) при доставке боеприпасов тов.Кононов был тяжело контужен. Но, несмотря на это отказался от эвакуации в госпиталь и, продолжая выполнять боевую задачу, вовремя доставил боеприпасы на батарею. В результате произведенного залпа было уничтожено: 4 танка, 7 землянок, 2 дзота и до 50 солдат и офицеров противника – прим.Н.Ч.)

А у вас самого, кстати, какие награды?

Только медаль «За отвагу», которую я получил уже в запасном полку.

Я, кстати, могу вам зачитать отрывок из наградного листа на вас:

(На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому Кононов Михаил Яковлевич 1924 г.р. был награжден медалью «За отвагу»: «Тов.Кононов участвовал в боях на смоленском направлении в качестве командира стрелкового взвода 633-го полка 157-й стрелковой дивизии. В бою за деревню Семеново Сафоновского района его рота оказалась прижата к земле огнем станкового пулемета, и продвигаться вперед не было никакой возможности. Обнаружив огневую точку противника тов.Кононов взял с собой двух бойцов, и ползком выбрались ей в тыл. Гранатами и огнем из автомата расчет немецкого пулемета был уничтожен. Когда в боях за эту же деревню выбыли из строя командир роты и два командира взвода, мл.лейтенант Кононов принял командование ротой на себя. Рота продолжила вести бой, но тов.Кононов был ранен осколком мины в глаз – прим.Н.Ч.) Не совсем так, конечно, все было, но похоже.

Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.

Ошибки у него были, но в целом он, конечно, для страны сделал больше положительного. Поэтому наше поколение относится к нему хорошо.

Мне почти все ветераны говорят одно и то же, что без него бы мы не победили.

Я тоже так считаю, даже убежден в этом. Ясное дело, что стране нужна была его железная рука, его ум, его воля!

Но ведь это именно Сталина сейчас винят в том, что мы заплатили за Победу столь дорогую цену. Вы, кстати, тогда, или может быть, потом не задумывались о том, что, можно как-то по-другому воевать? Все-таки вы сами стали свидетелем тому, как за два дня боев от полноценного батальона осталось всего 32 человека.

Это сложный вопрос, на который сейчас получить объективный ответ уже вряд ли возможно. Тут можно и так и так повернуть, смотря с каких позиций подойти и оценивать. Но «демократическая» печать сейчас все только черным мажет: у нас и плохое руководство, и командование никудышное, и мы сами дураки, а немцы умные… Конечно, ошибок было сделано немало, но это же война… А в нашем конкретном случае лесная местность сильно поспособствовала тому, что случилось самое страшное в бою – потеря управления.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В декабре 45-го демобилизовался и вернулся домой. С месяц отдохнул, осмотрелся, а потом стал думать, что делать, ведь у меня ни специальности, ничего. Подумывал вернуться в педучилище, но меня брали только на 2-й курс, значит, нужно учиться еще два года, а кто меня будет содержать все это время?.. Поэтому в феврале 46-го пошел работать счетоводом-кассиром в контору МТС. В 1947 году окончил всесоюзные заочные учетные курсы, получил удостоверение бухгалтера и вскоре меня назначили заместителем главного бухгалтера. А потом меня рекомендовали в группу по подготовке главных бухгалтеров при Минсельхозе Башкирии. С отличием их окончил, и меня назначили главным бухгалтером МТС. А это ведь большая организация, работы много. И проработал там до реорганизации МТС в 1959 году. В общем, так и работал по финансовой линии, а на пенсию вышел с должности главного бухгалтера треста «Стерлитамакстрой», в системе которого проработал 31 год. Всем своим успехам в учебе и работе я обязан своей жене – Любовь Леонтьевне. Это была замечательной души женщина, с которой мы воспитали двоих детей. Есть трое внуков, и трое правнуков.

Войну потом часто вспоминали?

Главное, что она мне потом очень долго снилась. Много лет, даже и не помню, когда это утихло. Ведь война настолько тебя захватывает, эти постоянные кровь и смерть кругом, кровь и смерть, что потом никак не отпускает…  Но возвращаясь мыслями к той поре, должен признаться, что сам не понимаю как я выжил. Молодой же был еще совсем, а к тому же должен был отвечать за людей… Все думаю и не понимаю, все-таки судьба, наверное…

Ведь если бы мой взвод не оказался на правом фланге, то я бы тоже остался там лежать… Или если бы я не догадался надеть пилотку на приклад, то немец бы меня сразу ухлопал… Опять же как это расценить: судьба или расчет?.. Или когда этот немец караулил за деревом, он бы нас точно обоих положил… А если бы я не успел крикнуть Боброву, то он бы прямо из-за кустов нас расстрелял… Ведь лес же буквально кишел и где там разбираться где свои, а где чужие…

Но при слове война что сразу вспоминается?

Думаю о том, что она оказалась жизненной катастрофой для всего народа. Ведь рухнули все планы, все установки… Это муки, это труд, это тяжелейшая работа, ведь сколько пахать пришлось… Это кровь, это потери, и знаешь, что пуля тебя обязательно найдет… Но на фронте старались об этом не думать, там ты просто не принадлежал себе, будь что будет…

Помню, когда в первый раз нас пустили в атаку, бежим, и вдруг вижу, что в кустах вверх лицом лежит молодой казах. Рядом ручной пулемет, а у него прямое попадание пули в лоб… Красивый молодой парень, который погиб вот-вот… И помню, у меня сразу мелькнула мысль, а ведь может и меня ждет такая же участь…