Я.К.- - Родился 14 ноября 1922 года в Москве. Мой отец Соломон Красильщик , вскоре после моего рождения умер от скоротечной чахотки. Он работал журналистом в газете железнодорожников «Гудок». Моя мама, Сима Голодец, ровесница 20-го века, в восемнадцать лет вступила в партию большевиков, была в подполье во время польской оккупации Белоруссии, сидела в польских тюрьмах.
В 1921 году, вскоре после изгнания поляков, мама поехала в Москву, где встретила такого же как она, молодого идейного большевика, Соломона Красильщика ( родом из Екатеринослава), и вышла за него замуж. Через несколько лет после смерти моего отца мама вторично вышла замуж , и в нашей квартире появился высокого роста, худощавый, всегда аккуратно выбритый и опрятно одетый, сотрудник газеты «Экономическая жизнь», Моисей Несвижский, который стал для меня настоящим отцом, и я называл его - папа Миша. Он в тридцатые годы стал работать учителем в школе. В 1933 году маму родила мне сестру, которую назвали Александрой. Мы жили в небольшой комнате в коммунальной квартире, и оба наших окна выходили на «круглый» внутренний двор. Наш дом №10 находился на Ново- Басманной улице, и боковым фасадом выходил на Курскую линию железной дороги. В 1937 году в нашем доме пошли аресты, один за другим, а 24 ноября 1937 года арестовали мою маму. Это случилось в день ее рождения. Мама не пришла домой после ночной смены. Часов в десять утра я позвонил на завод в отдел кадров. Работник ОК на мой вопрос , где мама?, помолчал, а потом сказал , что мне нужно приехать на завод. Нам стало понятно, что случилось что-то страшное. Я приехал, в проходной мне был оставлен пропуск к директору завода. Директор, уже немолодой мужчина, с угрюмым и усталым лицом, предложил мне сесть и сказал : - Яша, ты уже большой. Твою маму временно задержали, до выяснения каких-то обстоятельств. Мы уверены, что она скоро будет дома. Она очень хороший работник и прекрасный инженер...
Затем он направил меня в какую-то комнату, к уполномоченному НКВД . Тот принял меня довольно приветливо, спросил как и с кем я живу, в каком классе и школе учусь, а потом заверил меня, что мама скоро вернется домой. Велел мне зайти в отдел кадров, забрать трудовую книжку матери, а потом получить за нее последнюю зарплату в бухгалтерии. Так мы остались без мамы. Папа Миша опасался , что его вскоре тоже арестуют, и поэтому, все труды по поиску мамы легли на мои плечи. Уже на следующий день я был в справочной НКВД на Кузнецком мосту. Отстояв многочасовую очередь, я подал в окошко дежурного запрос о маме и просил сказать, где она. Через минуту получил ответ, что «такая» у них не значится. Но я продолжал приходить в справочную несколько дней подряд, пока мне не сказали, что она находится во внутренней тюрьме НКВД. Я нашел и эту тюрьму, и у меня, в окошке для передач, взяли булку хлеба и мою короткую записку, что у нас все здоровы. Через несколько дней, мне в этой тюрьме сказали , что мать перевели в другое место. Но куда? Нет ответа. В те дни люди в очереди к справочному окошку давали друг другу советы, где им искать своих близких. Мне порекомендовали поехать в Бутырскую тюрьму и просто передать на имя мамы буханку хлеба и тридцать рублей. Если примут - она там. Это я с успехом и проделал, и в течение двух недель, через день, ездил в Бутырку. Однажды я получил от мамы записку, что ее осудили на 10 лет лагерей, ей нужна телогрейка, валенки, теплые носки, шерстяной платок и немного денег. Все это нужно было привезти в Краснопресненскую пересыльную тюрьму. Так , сразу после Нового 1938 года, мама ушла на этап. Мы решили отвезти мою маленькую сестренку в Белоруссию, к родителям матери, в местечко Озаричи Гомельской области. Дома было мрачно и глухо. Разговаривали вполголоса…
Г.К. - Вас и Вашего отчима также ждали политические репрессии?
Я.К. - Нет , меня и папу Мишу, тогда не тронули, а репрессиям подверглись все мамины братья. Папа Миша, решил, что в учителях оставаться опасно, пошел работать на завод , учеником токаря. Затем он работал у станка все последующие годы. Он считал профессию токаря самой интеллигентной среди всех рабочих профессий. В начале 1942 года его арестовало НКВД - «за нарушение правил светомаскировки», и что происходило с ним после этого, вплоть до его гибели на фронте осенью 1943 года - я не знаю.
Г.К.- В школе отношение к Вам сразу изменилось?
Я.К. - В школе учителя стали относиться ко мне более внимательно , да и сам я притих, и уже меньше бедокурил. У нас в классе вскоре арестовали отца Верочки Васильевой, работавшего на железной дороге. Из класса как-то незаметно исчез мой сосед по парте Борька Бронштейн, который, по слухам, приходился каким то родственником самому Троцкому. Со стен класса сняли портрет наркома просвещения Бубнова, еще какие-то портреты, но, в общем, школа жила своей обычной жизнью. После окончания седьмого класса, многие ребята из нашего класса разошлись кто куда. Некоторые поступили в артиллерийские и морские спецшколы, на Каспий подался мой товарищ Мишка Сыров. Мне было тошно, тоскливо, и однажды, в минуты отчаяния, я написал письмо Наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову, в котором рассказал, что остался один, и просил его дать распоряжение о зачислении меня юнгой на один из боевых кораблей флота. Ответа из канцелярии наркома не последовало. Волна арестов не спадала, в нашей коммуналке продолжали «брать» очередные жертвы сталинскому молоху. Один сосед, другой, потом арестовали друга нашей семьи скромного бухгалтера Лазаря Самойловича Уриновского, жившего в соседней комнате. Люди просто «ждали своей очереди на посадку». Напротив наших окон находилась квартира известного журналиста Семена Ляндреса, отца будущего писателя Юлиана Семенова. Его , Ляндреса, например, репрессировали уже после войны.
В годы сталинского террора семья мамы понесла тяжелые утраты.
У матери было четыре брата и три сестры . Один из братьев, Яша , 1902 года рождения, комсомолец, погиб от рук бандитов -савинковцев в 1921 году.
Старший брат Моисей, 1897 г.р., активный участник Гражданской войны, красный партизан, большевик с 1917 года, через десять лет после революции был впервые арестован как участник троцкисткой оппозиции и сослан в Сибирь , в Ачинск в 1927 году, и вернулся из ссылки в 1929 году. В 1933 году его арестовали повторно, и отправили в ссылку в Среднюю Азию, в Самарканд. Летом тридцать седьмого Моисея осудили по статье 58- пункт 10, и в сентябре расстреляли по приговору «Тройки» НКВД. Другой брат , Вениамин, 1904 г.р., работал инженером на железной дороге на Дальнем Востоке. Его арестовали в Хабаровске в марте 1937 года , и 17/7/1937 расстреляли как «врага народа». Его жену, Клаву, осудили на 10 лет лагерей по 58-ой статье УК РСФСР. Младший брат мамы, Самуил, 1914 г.р., служил на пограничной заставе на Дальнем Востоке, и после службы в армии, остался работать в Петропавловске -на -Камчатке. Его товарищ, работавший в «органах», предупредил о планируемом аресте, и Самуил , тайно, в каюте грузового судна , покинул город, добрался до Хабаровска, а оттуда тихо поездом доехал до Москвы и затерялся в большом городе. Поступил в мединститут, прописался в общежитии. Его забыли, или сделали вид, что забыли. Но, в итоге, Самуил избежал ареста.
Г.К. - И как далье склдывалась Ваша судьба?
Я.К.- Я оставил учебу в школе, пошел на курсы чертежников - конструкторов при ДК железнодорожников, и окончив их, поступил в ФЗУ при 1-м Государственном подшипниковом заводе им. Кагановича, чтобы выучиться на токаря. Но мне не сиделось на месте, с двумя близкими товарищами Славкой Кривошеиным и Женькой Грозмани, я съездил в Крым, в Севастополь, а весной 1939 года , мы трое , и примкнувший к нам, Лешка Толчинский , поехали на Кавказ, где я даже пытался остаться в Кахетии, токарем на МТС. В 1939 году окончил ФЗУ по специальности токарь - инструментальщик, и поступил на завод «Мединструмент» токарем 5-го разряда. Однако, довольно часто наведывался к нашему мастеру в ФЗУ , спросить совета по той или иной детали. Однажды, в январе 1940 года он отозвал меня в уголок и прошептал: - Вот что, Яша. Тут за тобой уже давно ходят, присматриваются. У парторга были, ко мне пришли. Я им сказал, что ты спутался с какой-то блатной компанией. Так что , будь осторожен. Счастливо тебе…
24-го февраля 1940 года в моей жизни произошло событие, которое круто изменило мою дальнейшую судьбу. Вечером я встретился со своим другом Женькой, который рассказал, что его родственники , живущие на Доброслободской улице, уехали на несколько дней из Москвы, и в квартире осталась только одна домработница. Он предложил «повеселиться», пойти туда, попугать домработницу, забрать какие- нибудь вещички, а когда вернутся родственники, все им возвратить. Не узрев ничего худого , мы , вчетвером, пошли по указанному адресу, по дороге распределили роли: Женька и Славка войдут в квартиру, а я, и мой сосед Мишка Федоров, который был на год моложе меня, остаемся на «шухере». Надеялись, что все сойдет гладко, Женька позвонил, домработница открыла дверь. Женька и Славка вихрем влетели в квартиру, и тут случилось непредвиденное. Домработница, увидев закутанных парней, сначала онемела, а потом вдруг завопила во весь голос -«Милиция!». Женька достал кинжал и стал угрожать ей, при этом нечаянно поранил ей руку. При виде крови домработница упала в обморок. Женька и Слава схватили какие-то вещички, и выбежали из квартиры.
А утром я уже сидел на допросе в 28-м отделении милиции. Следователь уже все знал, и только изредка усмехался, «беседуя» со мной о нашей вчерашней «шутке» И закончив свои многочисленные расспросы, он встал из - за стола , и с улыбкой сказал, что мне будет вскоре предъявлено обвинение по статье 59 пункт 3 УК РСФСР. Я поинтересовался, мол, что за статья такая, на что следователь отреагировал -«В камере тебя просветят». Действительно, просветили: эта статья означала -«Бандитизм, совершенный группой по предварительному сговору с применением оружия». Срок по этой статье начинался от 10 лет и заканчивался «вышкой». По незнанию я тогда об этом не задумывался. Меня отправили в камеру предварительного заключения, и, к моему удивлению, там уже сидели все мои три «подельника» по вчерашнему «приключению». Мы тут же сговорились о том, что Мишку , как самого молодого, надо всячески выгораживать. Пусть он на допросе твердит- «Был пьян, ничего не помню», а мы в свою очередь подтвердим, что он был пьян «в стельку» и еле стоял на ногах. Нас еще несколько раз допрашивали. И, наконец , объявили, что наш суд будет «показательным» , и наше дело передано в Бауманский народный суд. В середине марта 1940 года состоялся суд, который проходил в каком-то клубе. Судьи заседали на сцене, тут же, в стороне от них, были и мы, охраняемые милиционерами. Наши защитники- адвокаты старались изо всех сил , пытаясь свести дело к обычному хулиганству. Однако , зачитывая приговор, судья обвинял нас уже не в бандитизме, а в грабеже. В результате нас осудили по статье 167- часть 3, то есть, за грабеж, совершенный группой лиц с применением холодного оружия: Женьку и Славку на 5 лет лагерей, меня на три года, а Мишку на 2 года. После суда нас развезли в разные тюрьмы. Мы с Женькой, по какому - то счастливому стечению обстоятельств, оказались вместе, в Таганской тюрьме. Куда отправили Славку и Мишку, я не знал.
Мать Славки отчаянно хлопотала по судебным инстанциям, использовала всевозможные связи, и, в итоге, Славке снизили срок до трех лет. Вот таким образом я попал в уголовники, а не в «политики», вот что значит - Повезло!..
Г.К. - Яков Соломонович, у нас к Вам просьба. Расскажите о своей лагерной жизни. Вы совершенно правы, сайт посвящен войне, но хотелось узнать, что Вам пришлось увидеть и испытать в лагерях, как складывалась Ваша жизнь за колючей проволокой , до ухода на фронт. Мы думаем, что это многим было бы интересно услышать, о таком нелегком испытании, которое Вы выдержали с достоинством.
Я.К.- Если вам это так интересно, то я не возражаю, слушайте.
Но это долгая история, целая глава в моей жизни , глава, в которой я встретился с огромным количеством людей. Чаще всего это были добрые и отзывчивые люди, однако приходилось очень много общаться и со шпаной, ворьем, бандитами, жить с ними в одном бараке, ходить на работу. Рассказ получится слишком длинным , не успеем за сегодня уложиться. Давайте сделаем так, я подробно расскажу, как я попал в «свой лагерь», так сказать -«первые шаги», а потом уже, все остальное, «набросим» схематично, вплоть до моего ухода на войну.
Привезли в тюрьму. Таганка. Особая епархия уголовного мира, где действовали свои, чисто «блатные» законы. Надзиратели нас тщательно обыскали, отобрали все что могли и втолкнули в камеру. Мы в растерянности остановились у дверей.
Из дальнего угла донесся вопрос:- «По какой статье?» - «По 167-ой , часть третья» - ответил Женька. «Ого, тяжеляки!». И тут случилось нечто совершенно неожиданное, практически определившее наше положение в этом новом мире.
У окна камеры приподнялся на нарах человек , лет 35-40, и грозно сказал : - Эй, пацаны, идите сюда. Здесь будете спать. И чтобы их никто пальцем не тронул!. Потом он подозвал нас к себе, подробно расспросил обо всем. Это был Николай Новохатский, человек необычайной судьбы, непререкаемый уголовный авторитет у шпаны. Позже я узнал его страшную историю. Он, инженер - путеец, после окончания института был направлен на стройку Турксиба. Часто уезжал на трассу, оставлял жену дома. Однажды, вернувшись из поездки, застал жену с любовником., и, не раздумывая , застрелил обоих. Его судили, дали 10 лет. Он бежал прямо из зала суда. Через полгода его поймали, добавили к прежнему сроку еще два года. Вскоре он снова бежал, из лагеря. Снова был пойман, и получил очередной «довесок к сроку» - два года. Отправили его в лагерь на одном из островов в бухте Золотой Рог , это около Владивостока. Он бежал и оттуда, переплыв на материк на паре бревен. Через год его снова арестовали, опять добавили два года за побег.
К тому времени, когда он после очередного побега на волю дожидался этапа в лагерь, у него уже был такой срок, что всей его жизни было бы мало , чтобы его отсидеть. Он был болен туберкулезом, и на мой вопрос, зачем он бежал, Николай ответил -«Хоть день, но мой». Он считался «вором в законе». В камере он расположился у окна, что было самым уважаемым местом. Он сидел на нарах и играл в карты с другим заключенным. Мы тоже подружились с ним.
Это был известный московский журналист , еврей, Анатолий Вендт. Он был в фаворе у ворья, так как знал массу анекдотов и увлекательных историй. Но с Николаем у него была большая дружба. С Вендтом случилась такая история. Под Новый 1940 год он гулял у друзей. Изрядно напившись, Анатолий вышел с приятелем на улицу покурить. Новогодняя ночь, легкий снежок, на улице ни души. На улице показался одинокий прохожий. Они с другом решили пошутить, и когда он проходил рядом с ними, потребовали -«Снимай шубу!». Тот , стал орать -«На помощь!». И как назло, прибежал милицейский патруль. В итоге, Анатолий с приятелем получили по три года. Вот вам и шутка, случай, покруче, чем у нашей компании. Мы крепко сдружились с эти двумя людьми, что сослужило нам добрую службу на весь лагерный срок : мы, как бы это сказать, получили охранную грамоту от Николы. Камера была размером примерно сорок квадратных метров, вдоль стен два ряда нар, и еще одни ряд возле внешней стены. Посередине камеры стол, по бокам по скамье. Когда кто-то получал передачи с воли, за этим столом их и делили так, чтобы блатных «не обидеть». В нашей камере сидело человек пятьдесят. В апреле нас перевели в пересыльную тюрьму на Красной Пресне, стали готовить на этап. В камере пересылки, максимум рассчитанной на двадцать человек, было набито полсотни. Духота и вонь- ужасающие. Спали впритык друг к другу, и если кто-то хотел ночью пройти по нужде к «параше», то буквально ступал по телам. Поэтому, все с нетерпением ждали этапа, и этот день наступил в середине апреля. Подогнали два «столыпинских» вагона, и началась погрузка. Вызывали из камеры по одному и «провожали» до самого купе. И так, до тех пор, пока в каждом купе не поместилось по восемь человек. Вместо дверей были решетки, которые открывали по мере надобности. Маленькое окошко было плотно закрыто толстым стеклом, и прикрыто снаружи, решеткой. Духота неописуемая.
В одной стороне вагона был туалет, дверь в который, во время нахождения там арестанта, должна была быть открытой для наблюдения конвоира. Размещались так: двое на полу под нижней полкой, двое на нижних полках, двое на верхних, и еще пара человек на самых верхних, багажных полках. В нашем купе было два «черта», то есть «бытовики», которых сразу загнали под нижние полки. Первые две полки заняли : пожилой вор с огромным воровским стажем - «Пахан» и второй блатяга, клички которого я не помню. На второй полке с одной стороны был домушник по кличке «Москва», а на другой - домушник с «погонялом» - «Бывалый». И на самом верху, на багажной полке разместился я, а напротив меня -карманник по кличке «Райка». Иногда к нам , на верхотуру, забирался кто-нибудь из блатарей, чтобы «погуторить за жизнь». Иногда я слезал к «Пахану», чтобы послушать его «охотничьи рассказы». Он рассказывал очень живо и увлекательно, но вскоре загрипповал и сидел в своем углу, нахохлившись , как сыч. Женька Грозмани был через два купе от меня, а Николай с Анатолием, через три. Иногда мы перекликались короткими фразами. Часа через два после загрузки вагонов нам раздали дневной паек : полбуханки хлеба, две селедки иваси, и две ложки сахара. Кипяток давали по просьбе. Паек можно было съесть сразу, а можно было, и поделить на несколько приемов, у меня получалось «раздербанить пайку» на утро и вечер. А потом поезд тронулся, и, наблюдая через решетку за мелькавшими московскими пригородами, мы быстро определили, что нас везут с Казанского вокзала, а оттуда дорога одна - казахские или оренбургские степи. Проезжали станции, иногда читали названия, и опытные арестанты сразу сказали, что наш путь лежит в Казахстан. На третий день пути кто-то нечаянно разбил стекло в нашем оконце, сразу повеяло свежим духом. А чуть позже к нам наверх забрался «Москва», и осторожно освободил окошко от стекол. Он внимательно ощупал закрывающую окно решетку, выяснил, что она держится на четырех заклепках. Спустившись вниз он долго совещался о чем -то с Бывалым и Паханом. Потом Москва снова поднялся к нам, положил на окошко валенки и телогрейку и стукнул ногой в это «месиво». Стук никто не услышал. Он стукнул опять, еще сильнее, и снова никто ничего не заметил. Тогда Москва и Бывалый , по очереди, через длительные промежутки времени стали бить в решетку. Где-то на второй день своей «стахановской работы», они обнаружили, что решетка стала выходить из пазов, и это их воодушевило. Самое интересное, что охрана каждый вечер выгоняла нас из купе, и тщательно проверяла пол и потолок, даже заглядывали под нижние полки, а вот проверить окно никто из конвоиров не удосужился. На четвертый день пути, примерно в пять часов вечера , решетка отлетела - путь на волю был свободен. В это время мы подъезжали к Караганде. Медлить было нельзя, через час должна была начаться вечерняя проверка. Москва спустился к Пахану, но того знобило , и он отказался от побега. Отказался и «блатарь». Затем началось главное - побег. Первым в окно высунул ноги, а затем вылез, Москва. За ним Бывалый. Потом, толкнув меня в бок, мол, чего ты тянешь, - вылез Райка. Я не собирался бежать. Но вдруг какая-то сила подняла меня, и я не помню, как мои ноги высунулись наружу, затем я сам решительно пролез в него, ухватился правой рукой за край окошка, повернулся лицом по ходу поезда, который в этот момент набирал скорость после очередного подъема. Сильно оттолкнулся от вагона левой рукой и отпустил окошко. Я думал, что упаду на ноги, но упал боком, и по инерции перевернулся через голову. Вскочил на ноги и побежал вдоль мчавшегося состава. И тут, сообразив, что меня могут увидеть из поезда, побежал в степь. Вышел к железной дороге, и вдруг, на фоне вечернего неба заметил человеческую фигурку. Схватил в руку камень и приготовился «сражаться за свою свободу». Оказалось, что это Райка. Всю ночь мы с ним брели по звездам на север. И каждый раз оказывались вблизи железной дороги. Мы сильно устали, забрались в кустарники и забылись тяжелым сном. Разбудило нас солнце, мы поднялись на ноги и увидели, что в метрах двухстах от нас находится железнодорожная станция. Чувство голода заглушило чувство тревоги. Мы решили зайти в станционный буфет и немного подкрепиться. Зашли в буфет, там никого. Взяли по каше и по стакану чая. Пока мы ели, подошел человек и сел за наш столик. Мы продолжали увлеченно есть. Подошел второй человек, и спросил у первого : - Они?- Смотри сам- показывая фотографии, ответил первый. - Ну вот что , ребята, поели и хватит. А теперь пошли с нами - Никуда мы не пойдем - заявил я , и тут же крепкая рука схватила меня за шиворот. Второй скрутил Райку. Нас привели в линейное отделение милиции. Прошло несколько часов, мы пообедали, подошел пассажирский поезд «Москва - Караганда», наши «провожатые» переговорили с проводниками, и через минуту мы уже ехали под охраной в поезде. В Караганде нас уже ждали. Прямо у подножки вагона стояли двое из нашего конвоя. Передав им нас, наши сопровождающие ушли, а нас привели в отделение. Тут уже были Бывалый , Москва, и даже Пахан, вся «великолепная пятерка» в сборе. Оформив на нас какие-то бумаги, под усиленным конвоем нас повели на запасные пути, где стояли наши «столыпинские» вагоны. Заключенные, увидев нас, подняли громкий крик, но охрана их быстро успокоила. Нас поставили перед нашим вагоном. От дверей в вагон выстроились две шеренги наших конвоиров. Начальник конвоя, сверяясь по личным делам, поочередно вызывал «бегунов». Первым вызвали Бывалого, он пошел. Проходя мимо первого в шеренге конвоира, он получает сильный удар в спину, и почти падая, «улетает» к стоящему в противоположной шеренге другому конвоиру. Тот сильно бьет его. Бывалый, чуть ли не кубарем летит к следующему. И так, пока с окровавленным лицом, он не поднимается по лестнице в вагон. Вызывают Москву, и все повторяется снова, только один из конвоиров ударил его еще и рукояткой нагана по лицу, и как оказалось впоследствии , сломал Москве челюсть. Заключенные в вагонах, наблюдая эту вакханалию, подняли крик -«Прокурора! Кровопийцы! Садисты!». Крик был такой, что со станции прибежал начальник милиции и объявил, что прокурора он обязательно вызовет. После этого, конвоиры хоть и били, но особо не усердствовали. Пахана не тронули совсем, по видимому, учитывая его возраст и состояние здоровья. Райке досталось лишь несколько ударов ногами. Когда вызвали меня, то, учитывая все увиденное мною, я почти подбежал к первому конвоиру и не успел он замахнуться, как я подбежал к следующему, и только на ступеньках вагонной лестницы, чей-то удар под зад загнал меня в вагон. Снова поднялся крик арестантов, которые дружно скандировали -«Прокурора!»…Наконец явился прокурор и, услышав коллективную жалобу на конвой, который избивал зеков, заявил -«Если они виноваты, то судите их, а не избивайте!». На этом все закончилось. Нас прицепили к очередному поезду, и на следующий день мы прибыли к месту нашего назначения, в рабочий поселок Большой Джезказган. Пока наш этап оформляли, прошло несколько часов, и под вечер, уже под конвоем лагерных охранников мы двинулись к лагерю ИТЛ-1 , который располагался возле поселка Кенгир. Нас, пятерых беглецов, вели перед строем, в нескольких шагах впереди от всех. Самое любопытное, что за этот побег нас не судили и никому не прибавили срок! Дело о побеге «замяли» по просьбе конвоя. Подошли к лагерю. Несколько больших брезентовых палаток в степи, окруженных двойным рядом колюче роволоки с вышками по периметру. На вахте нас тщательно обыскали по одному, и всех запустили в этот зверинец. Так начался очередной период моей жизни , период встреч с удивительными людьми в Джезказганском ИТЛ-1 .
Г.К.- Давайте приведем для читателей Вашего интервью маленькую архивную справку о лагере, в котором Вы отбывали свой срок заключения. Джезказганский ИТЛ организован в апреле 1940 года, находился в подчинении ГУЛАГ а с февраля 1942 года в составе ГУЛГМП (горно-металлургическая промышленность). Место дислокации - поселок Новый Джезказган Карагандинской области. Производство : строительство Джезказганского комбината , Карсаклайского медного завода, в том числе Карсаклайской ЦЭС, строительство ЛЭП на участке Карсаклай - Джезкаган, плотины на реке Кумола, шахты №31, производство боеприпасов ( изделие М-82), обслуживание Джездинского марганцевого месторождения ( отдельный лагерный пункт на 2.000 з/к.). Численность заключенных в лагере : на 7/1940- 6.444, на 1/7/1941 -12.543, на 1/1/1942 - 10.535, на 1/1/1943 - 11.859, из них 2.077 женщин, из которых 1631 осуждены по статьям КР ( контрреволюционные преступления). Так как выглядел лагерь, который Вы назвали «Зверинцем»?
Я.К. - Это действительно выглядело, как зверинец. Примерно пять - шесть тысяч человек были «запиханы» в большие и малые палатки. В маленьких располагались блатари, в остальных - все прочие. При этом соблюдалась строгая иерархия: блатные располагались на верхних нарах, остальные, в том числе и «контрики» - на нижних. Николая Новохатского и Пахана сразу выхватили из толпы и торжественно повели в маленькую палатку, остальные размещались сами. Мы с Женькой забились в одну палатку, где для нас нашлось место на нижних нарах. Позже появились Никола с Вендтом, и удостоверились, насколько мы хорошо устроились, решили, было, перетащить нас на верхние нары, согнав с них парочку приблатненных, но мы этому решительно воспротивились.
Это был настоящий зверинец, по другом увиденное нельзя было назвать.
Смесь из уголовников, «бытовиков» и «контриков» ( «политиков»), смесь из откровенных бандюг и «паханов», карманников, бандитов, домушников , медвежатников, гомиков и всего прочего уголовного сброда, собранного здесь со всей страны. Люди десятков национальностей, и различных «долагерных» специальностей : рабочие и пекари, артисты и железнодорожники, крестьяне и бывшие студенты, и так далее, и тому подобное. Все это вместе составляло Джезказганский ИТЛ №1, лагерный пункт, заброшенный в суровые казахстанские безлюдные степи .
Вдаль , насколько хватал глаз, лежали мертвые и безжизненные степи.
Здесь ничего не росло. Лагерь ИТЛ №1 был основан всего за несколько месяцев до нашего туда прибытия, и предназначался, в основном, для строительства медеплавильного комбината.
Лагерь состоял из трех зон: главная - наша, общая, а в метрах двадцати от нее, также за двумя рядами проволоки, была небольшая женская зона.
Несколько поодаль, с другая края общей зоны, также на расстоянии 20 метров, была штрафная палатка ( «зона»), окруженная тремя рядами колючей проволоки. На ночь вдоль всех зон выпускали собак , которые своим неистовым лаем мешали нам спать. Для работников будущего комбината нам предстояло построить «Соцгородок», со всей инфраструктурой: баней, почтой, магазином и клубом. Для этого к поселку Кенгир была проложена железнодорожная ветка от Караганды. Наш этап в ИТЛ был третьим или четвертым, работы только развертывались. Были уже построены - управление лагеря, механические мастерские , здание временной электростанции- ВЭС. Водопровода не было, воду в зону и на строительные объекты завозили водовозки. Вода была мутной и теплой, но ее жадно расхватывали. Солнце пекло нещадно и уже в апреле стояла жара 25-30 градусов, пыльные бури. Когда суета, связанная с прибытием нового этапа стихла, в палатках появились нарядчики, которые стали записывать заключенных на работу. Мои специальности - токарь и чертежник- конструктор, здесь не требовались, и меня зачислил в бригаду для рытья котлованов под будущие бараки в капитальном лагере. Мой товарищ Женька, сославшись на больное ухо, идти на работу категорически отказался. Вскоре, он вообще перебрался в другой барак , к новым друзьям - уголовникам. Уклонявшихся от общих работ - было немало. Я помню, как один зек интеллигентного вида, по фамилии Завьялов, человек лет 28, с бородкой клинышком, вспрыснул себе под кожу на коленке керосин. Опухоль получилась страшной и синюшной. Врачи, конечно, знали причину опухоли, но выводов делать не стали. Другой зек, фамилию которого я не запомнил, всыпал себе в оба глаза порошок, который настрогал со стрежня химического карандаша. Вскоре он ослеп, но потом довольно долго болтался по лагерю, пока его не комиссовали. Утром, позавтракав теплой баландой и половиной пайки хлеба ( 350 грамм), мы выходили на развод. Шли строем по пять человек в шеренге, по бокам конвоиры с собаками. Перед тем как тронуться с места , начальник конвоя читал «утреннюю молитву» - «Шаг влево, шаг вправо - будут считаться как побег. Охрана стреляет без предупреждения!». Пришли на чистое поле, где уже были вырыты котлованы под десять бараков. Начали с нуля. Земля оказалась твердой, как камень, и с трудом поддавалась кирке. Конечно, я, ослабленный тюрьмой и дорогой, не сделал и половины нормы. Бригадир только покачал головой , но записал мне полную норму. Так начиналась моя жизнь в этом «зверинце».
Г.К.- Желания жить только по законам уголовного мира у Вас не возникало?
Я.К. - Мне иногда и сейчас, самому себе не понятно, где я нашел в себе силы, чтобы не потерять в лагере человеческого лица и не свалиться полностью в блатное болото. Спасли настоящие люди. Первоначально, я пытался играть роль блатного «крутого» парнишки, грубил налево и направо, чуть что, толкался или даже отпихивал стоявшего впереди «бытовика» или «контрика». Блатную «музыку» - «феню» я знал слабовато, но считался хорошим картежником, «специалистом по буре». Начал играть в карты, и поначалу мне сказочно везло, у меня появились деньги, чтобы «подмазать» бригадира, появилось одеяло, новые сапоги.
Я зазнался, чувствовал себя, как минимум, бароном Ротшильдом, но счастье переменчиво, ведь играл я в карты по честному, а против меня сражались опытные шулера -«исполнители». Короче, я проигрался в пух и прах, мой московский костюмчик и ботиночки пошли в оплату проигрыша. На мне оказалась какая- то курточка грязно - серого цвета, такие же штаны, и немыслимые опорки на ногах. Каждый день мы ходили на работу, по пути нас настигал ветер, гнавший песок и пыль, и через две недели, от грязи и пыли, наши волосы стояли дыбом, на моих руках появились ссадины и трещины. Я начал «доходить». Наверное, через пару недель, я бы превратился в настоящего измученного «доходягу», которые, на подгибающихся от слабости ногах, протягивают с мольбой и надеждой в глазах в раздаточное окошко кухни свой котелок, чтобы получить несколько лишних ложек мутной баланды. Но вмешался его величество случай! В начале четвертой недели я стоял в строю работяг, и смотрел на то , как здоровый дядька набирает себе команду из двенадцати крепких блатарей. Я завидовал им, и сожалел, что я не блатарь, да и вообще, слабак, и мне не повезет попасть на легкую работу.
Вдруг этот дядька окликнул меня, несмотря на мой затрепанный и неприглядный вид, и спросил -«А ты, что умеешь делать?Ккая у тебя специальность?». Я еще не успел досказать, что по профессии я чертежник и токарь, закончил ФЗУ, как дядька, не дослушав меня, крикнул нарядчику -«Этого парня я беру к себе, запишите на ВЭС». Фортуну, явившуюся на мое счастье, звали Федор Васильевич Жданов, это был мой ангел-спаситель . Высокий, широкоплечий человек, с открытым простым лицом , с улыбающимися глазами. Он исполнял обязанности начальника технического отдела Управления главного энергетика комбината, фамилия которого была Красный. У ВОХРы и блатарей Жданов уже имел твердый авторитет. Ему было поручено, за две недели, построить линию электропередачи ЛЭП-350. Действовал он так : подбирал группу здоровых блатарей, человек двенадцать, давал на них расписку конвою, привозил на место работы. После этого он объяснял, что надо делать, а потом появлялся ящик водки, консервы и десяток буханок хлеба. Он предупреждал, что вернется за ними в пять часов вечера и отвечать за всех будет бригадир. И линия была построена точно в срок.
Я сидел на вахте и ждал своего спасителя, он появился часа через полтора. Жданов переговорил с ВОХРой и вывел меня за зону. Мы пошли с ним в поселок Кенгир и по дороге он все обо мне расспрашивал, и я честно рассказал ему , и про маму, и про ее братьев, и про свои «приключения». Он слушал внимательно, задавая короткие вопросы и не перебивая меня. Привел меня к себе на квартиру, нагрел воды, чтобы я хоть как-то смог помыться, накормил белым хлебом, поставил на стол колбасу, масло , сахар, и велел «есть до упора». Дал мне чистое белье, кепчонку, рубашку со штанами, а мою старую одежонку брезгливо выбросил за дверь . А потом мы вернулись на зону, и на мой вопрос что я буду делать, Жданов ответил, коротко - отдыхать и набираться сил. Так продолжалось целую неделю . После выходного, решив, что я достаточно окреп, Жданов привел меня в технический отдел и представил, сидящим там - Это Яша, ваш новый чертежник. Большинство работавших в техотделе были женщины- заключенные , все из «АЛЖИРА» ( Акмолинский лагерь жен изменников Родины). Жена расстрелянного первого секретаря Владивостокского горкома Хава Юрьевна Касименко -= Зархина, жена расстрелянного сибирского железнодорожника Зоя Быкова. Женщина - грузинка, которую все называли «царица Тамара», жена расстрелянного секретаря горкома из Тбилиси. Жена московского профессора Яновская. Их дети были отданы в специальные детские дома или осуждены как ЧСИР ( члены семей изменников Родины). И эти женщины приняли активное участие в моей судьбе. В отделе был еще сметчик, инженер - химик Захар Федорович Федюшов, получивший три года лагерей по бытовой статье, за халатность, и как обнаружилось, давний мой московский знакомый, учившийся с моей мамой в одной группе института, и часто бывавший у нас дома. Но он не высказывал своих чувств и держался особняком. Общение с этими женщинами, как тогда говорили в лагере - с «контриками», меня духовно обогатило. Я становился человечней, порядочней, можно сказать, определенно - культурней, если это слово подходит для той жизненной ситуации. Да и в бараке, рядом со мной на нарах находились «контрики», политические заключенные. Правым соседом был Костылев, человек лет 50-60, рыжеватый, с бородкой клинышком, в очках, с добродушной усмешкой. Он сидел с 1932 года, и как говорил - будет сидеть до конца своей жизни. Сталина он ненавидел люто, и всегда говорил, что его не выпустят , пока жив этот упырь-вурдулак, сидящий на троне в Кремле, и я все время удивлялся, как Костылев вообще остался цел, ведь он не скрывал своих меньшевистских взглядов, и не принимал на дух все эти веяния и планы- «коллективизация и индустриализация», называя их авантюрой, за которую дорого придется заплатить русскому народу. Левым соседом был агроном Попов, человек лет сорока, с простым русским лицом, изборожденным морщинами, сидевший по статье 58-10 (антисоветская пропаганда и агитация), или , как тогда говорили, «за анекдот». Он тоже не скрывал своей ненависти к тирану. Следующим соседом был латыш, высокий седой старик, рижанин Александр Иванович Берзинь, который часто меня спрашивал:- За что меня посадили, Яша? Ведь когда пришла Красная Армия, я встретил ее цветами. И когда началась Советская власть я добровольно отдал им свой банк…За что?... Все это он произносил с неистребимым балтийским акцентом, недоуменно разводя руками. Тихий незлобивый человек, он умер весной 1942 года от истощения. Прямо надо мной лежал на нарах бывший главный инженер завода «Запорожсталь» Иван Иванович Рыжов, получивший 5 лет все по той же 58-ой статье, и по его мнению , он сидел только за то, что в свое время нарком промышленности Орджоникидзе послал его в командировку в Америку.
В машинном зале ВЭС я подружился с машинистами дизелей Алексеем Малышевым и Леонидом Крутиковым . Отличные ребята, в возрасте 25-30 лет. Крутиков был осужден за то, что на паровозе задавил человека, и получил 5 лет по 59-ой статье - за «дорожный бандитизм», а Малышев сидел как «контрик» по 58-й статье. И постоянное общение с этими добрыми и порядочными людьми неумолимо отдаляло меня от «духовных ценностей» уголовного мировозрения.
А потом погиб «законник» Никола Новохатский, и меня уже мало что напрямую связывало с уголовным миром. Как погиб , спрашиваете? Однажды, когда я уже начал работать в техническом отделе, Новохатский подошел ко мне и попросил достать карту Казахстана, пояснив, что ему хватит сидеть на солнышке, и пора выходить на свободу. Я удивился, и тогда Николай показал мне четыре короткие палочки, сантиметров под 50 в длину: - Это палочки - выручалочки. Пойдем к зоне , я тебе кое-что покажу. Видишь, ряд колючки. Он лежит не на земле, а чуть выше. Там я подставлю эти палочки под проволоку и спокойно выползу на свободу… Он был «психолог» , и место для побега выбрал прямо под сторожевой вышкой, объяснив мне, что вохровец на вышке смотрит только по сторонам, туда, куда направлен свет прожекторов, а перед самой вышкой темно, да и сторожевые собаки не добегают до нее метров пять с обеих сторон. Это был гениальный план побега.
Я стал собирать для него сахар, а потом мне удалось достать ему школьный географический атлас , в котором была крупномасштабная карта Казахстана. Джезказгана на ней не было, но Николай был рад и такой карте. Через неделю он ушел в побег, вся зона радовалась этому событию. Но через двадцать дней его поймали. Дело в том , что каждому доносчику из местного населения, сообщившему «в органы» о беглеце, власти выдавали по мешку муки и сахара, и также выплачивали денежное вознаграждение. Николая отловили почти у озера Балхаш, его «сдал» местный казах, к юрте которого он подошел с просьбой напиться. Всего, за эти дни, Николай смог уйти на 300 километров от лагеря. Вохровцы от радости гуляли два дня подряд, а Новохатского поместили в штрафную зону. Каждый вечер, после ужина, вдоль нашей зоны выстраивалась шеренга зеков и перекрикивалась с Николаем. Изредка удавалось забросить ему «грев», горбушку хлеба. Стрелки охраны ругались, угрожали открыть огонь, но каждый вечер зеки снова пробирались к штрафной зоне. Как-то вечером, кто-то из наших урок обматерил охранника. Вохровец сначала матюгался, но когда кто-то бросил в него камень, он выстрелил из винтовки, и хоть выстрел был направлен в сторону зеков, пуля, по непонятной траектории и по страшной случайности попала в палатку штрафной зоны, срикошетила... и прямо в голову Николая, который в этот момент брился самодельной бритвой. Мгновенно над лагерем разнесся крик - «Николу убили!». Спонтанно, зеки, в основном блатные, бросились к проходной и , в мгновение ока, толпа у вахты выросла до нескольких сотен человек, которые кричали - «Фараоны! Убийцы! Изверги!». В стрелков полетели камни и котелки, еще мгновение, и разъяренная толпа бросилась бы на вахту. Но тут раздалась команда - «открыть огонь!», и над нашими головами засвистели пули. Зеки упали на землю, и ждали, когда стрельба затихнет. А потом снова встали и потребовали , чтобы здесь появилось начальство лагеря. Через десяток минут появились начальник лагерного ВОХРа майор Владимиров, и заместитель начальника строительства ИТЛ капитан НКВД Рогинский.
И капитан Рогинский, смело и решительно вошел один в зону. Его сразу окружили блатные «авторитеты», которые спрашивали, по какому праву убили заключенного. Рогинский обещал все расследовать, и блатные ему сказали, что пока не будет точного ответа, никто из лагеря не выйдет на работу. Через два дня сообщили, что охранник, казах, был в лагере новый человек, вевые заступил на вахту и выстрелил без всякого намерения кого-нибудь убить. Его сняли с охраны и перевели из нашего лагеря. Жизнь зоны снова вошла в прежнюю колею.
Мой товарищ по Бутырке, Анатолий Вендт, одобрял мое желание отдалиться от блатных. Сам Вендт пристроился лекарским помощником (фельдшером) в санчасти, это спасало от общих работ, но считалось опасной профессией в лагере. Представьте себе, на утренний прием, еще до развода зеков по объектам, вне всякой очереди на прием к лекпому приходит блатной и требует освобождения от работы. На вопрос - «На что жалуетесь?», блатной отвечает -«на живот», поднимает телогрейку, а там … у него за поясом топор. Попробуй, не дай такому справку об освобождении от общих работ. Вендт ушел из лагеря на фронт в 1943 году.
Г.К. - Мне пришлось пожить в казахских степях. Летом , там , в палатках, еще куда ни шло, но зимой как люди выживали? Там же в степи морозы, ничем не хуже сибирских.
Я.К.- Глубокой осенью 1940 года зеки переехали жить в капитальный лагерь, в бараки, в которых была печка, чтобы обсушиться после дождя . Пол во многих бараках был земляной. Дед прислал мне в лагерь тулупчик и сапоги, но их украли. Так что , от пронизывающего холодного ветра меня ничто не спасало.
Г.К.- Как Вы узнали, что началась война? Какие изменения произошли в лагере после начала войны?
Я.К.- 22/6/1941, сразу после работы всех лагерников собрали возле столовой на митинг, и там объявили о нападении Германии на нашу страну. Мы стояли в строю, и напряженно слушали выступление «начальничков». Нам стало ясно, что спокойная жизнь закончилась. Тут же было объявлено об ужесточении режима. Всех «политиков» отселили в спецзону, где и питание было похуже, и в бараках похолоднее. На работу «контриков» водили отдельными колоннами, но непосредственно на рабочих объектах мы трудились вместе. Стали строже нарядчики, жестче конвой, в лагерной дисциплине были до предела «закручены все гайки», но постепенно, через пару месяцев, все вернулось на круги своя, правда , «политиков» в общую зону так и не вернули. Стали намного хуже кормить, уже зимой сорок первого люди начали умирать от дистрофии. Часть ВОХРы отправили на фронт, их заменили старики и комиссованные, а также «бытовики», чей срок истекал в этом году. У меня появились новые друзья, например, Петя Антипов, бывший пекарь , получивший «десятку» по указу 7/8, за то , что вынес из пекарни в кармане горсть муки. Те, кто сидел по указу 7/8 ( статья от 7 августа 1932 года), не имели права на зачеты или на помилование. А потом меня перевели из техотдела на общие работы, а мой «ангел - хранитель» Жданов еще в январе сорок первого уехал на другую работу. Я попал в бригаду грузчиков, которая занималась разгрузкой эшелонов , приходивших на станцию Новый Джезказган. И вдруг, совершенно неожиданно, меня направили, после короткого курса обучения, работать кочегаром вертикальных «Шуховских» котлов, а когда зима сорок первого закончилась, а вместе с ней и отопительный сезон, меня отправили работать токарем в электроцех, который с началом войны перешел на выпуск военной продукции. Там стали делать кавалерийские шашки. Все было чин- чином : на клинке красивая узорчатая насечка, слегка вогнутая рукоять, с красивым кожаным темляком, ножны, отделанные кожей. Именно в это время, в цеху стали еще и восстанавливать аккумуляторы, которые в большом количестве поступали из боевых частей. Еще цех занялся изготовлением газогенераторов для автомашин комбината. Так что, работы мне всегда хватало. Нашим бригадиром был довольно интересный человек, которого приводили с группой заключенных из политической зоны, некто Родионов, из Омска, сидевший по 58-й статье. С ними пригоняли в цех рано состарившегося мужчину, с резкими чертами лица. На нем был порядком поношенный морской китель, со следами от командирских нашивок на рукавах. Фамилию его я сейчас не вспомню, но он мне не раз рассказывал, что был военным моряком, комиссаром крейсера «Аврора». Он тоже донимал меня вопросом -«За что?», но мне нечего было ему ответить. Моряк-комиссар умер от дистрофии в начале 1943 года. Вскоре после начала войны у нас сменился начальник лагпункта. К нам был назначен комиссованный из армии по ранению капитан Елисеев. Среднего роста, худощавый, с узким выразительным лицом, с прической «под политика» . Он оказался намного либеральнее своего предшественника, запретил ВОХРе издеваться над заключенными, к нему можно было запросто подойти и высказать свою просьбу. Он всегда всех внимательно выслушивал и старался помочь по мере своих сил. Это вызвало недовольство в Управлении ГУЛАГа, и вскоре Елисеева арестовали... и дали срок - 2 года, якобы, «за связь с заключенными». Сидеть его отправили в ту же зону, над которой он еще недавно командовал. И только Елисеев прибыл в лагерь, как «крутые» блатюки взяли его под свою опеку, и потребовали, чтобы Елисеева назначили нарядчиком, а это очень высокая должность в лагерной иерархии.
Г.К. -В лагере знали о положении на фронтах?
Я.К.- Не было ни газет, ни радио. Доходили только различные слухи, один другого страшнее. И когда в лагере появились с фронта первые зеки - «вояки», то они молчали , как «партизаны на допросе», и ничего толком не рассказывали. Выглядели они, какими-то пришибленными, подавленными, боялись всех и всего.
Г.К. -По официальной статистике за первый год войны из лагерей в Действующую Армию было направлено около миллиона заключенных. Ваш лагерь это как-то затронуло?
Я.К.- До начала сорок третьего года у нас никого на фронт не посылали.
Однажды , в апреле 1942 года, мы с Анатолием Вендтом написали письмо на имя Сталина, с просьбой призвать нас в армию. Мы, мол, « опытные десантники, имеем помногу прыжков с самолета, не боимся никаких самых страшных заданий, готовы не жалея своих жизней бороться с фашистами, и готовы воевать за линией фронта». Вот так, не больше, не меньше. Но ответа не было. А вот «вольняшек» у нас на фронт иногда забирали . Начальником электроцеха был Саханицкий, а его заместителем Рыбаков, дружные ребята, прибывшие в Казахстан с группой технических работников , эвакуированных с Кольского полуострова. Они хорошо относились к зекам. Осенью 1942 года пришла заявка в армию на одного из руководителей электроцеха. Саханицкий и Рыбаков решили бросить жребий, кому из них идти на фронт. По условиям жребия, тому, кто шел в армию, полагалась бутыль спирта и три буханки хлеба. Тому кто оставался - валенки и полушубок. Остался Рыбаков. В 1960 году я работал начальником фотогеологической экспедиции ГРИ и вел работы в Ковдоре на Кольском полуострове. И здесь случайно встретил Рыбакова, посидели с ним , он не переставал удивляться, как это - бывший зек с «уголовной бандитской статьей», сейчас орденоносец, начальник партии, и готовится к защите диссертации?!? За рюмочкой вспомнили о Саханицком, и Рыбаков рассказал, что его товарищ был убит в Сталинграде в январе 1943 года.
Г.К.- Когда Вы ушли на фронт?
Я.К. - 15/2/1943 , когда до конца моего срока оставалось всего десять дней, меня на утреннем разводе выдернули из стоя и велели идти в лагерную «больничку» на медосмотр. Я понял, что пришло освобождение. В это время в коридоре больнички было много людей, и к врачам я попал лишь к обеду. Они мельком осмотрели меня, и, в заключение, выдали следующее -«Годен!». Там же сидел нарядчик, который сказал мне, что мой срок кончился досрочно, и что я теперь вольный, но буду в лагере до вечера, пока не соберут «команду&rau;. И тут же мне выписал справку о том, что я освобожден досрочно, в связи с призывом в Красную Армию.
Я мигом бросился к Анатолию Вендту. Он меня обнял и сказал - «Воевать - это дело не простое. Под пули не лезь, но и в окопах не отсиживайся. Желаю тебе всего доброго!». У него была припасена бутылка коньяка (подарок от вольных), и мы с ним выпили ее за все хорошее. Мы тогда не знали, что, уже через несколько дней, и Анатолию придется проделать тот же путь. Я побежал в барак, собрал свой нехитрый скарб, и в пять часов, когда объявили сбор призванных, стоял у вахты. Нас построили в одну колонну - оказалось человек двести. Все уголовники и «бытовики», среди уходящих в армию не было ни одного зека с 58-й статьей.
И , уже без конвоя, мы пошли до станции, часто путая свои шеренги. Там нас погрузили в вагоны и отправили…Днем следующего дня эшелон остановился на какой-то маленькой станции. Обычно, такие стоянки продолжались по 40-50 минут, и все бросались из теплушек на пристанционный базарчик, с целью купить либо 200 грамм хлеба, либо немного молока. Вместе со всеми выбежал из вагона и я. Покупая молоко, стал торговаться, ведь денег у меня почти не было, и даже не обратил внимания, что эшелон тронулся с места без обычного гудка. И когда я это заметил, мимо меня уже прошел последний вагон состава. Изо всех сил я бросился за поездом, но куда там! Разве я мог его догнать? С досады я далеко отбросил котелок с молоком и еще некоторое время бежал за удаляющимся хвостом поезда.
И убедившись, что все мои попытки тщетны, я пошел к военному коменданту станции, показал документы об освобождении и попросил о помощи. После нескольких минут колебаний, он мне сказал, что наш эшелон следует с пополнением в 44-й запасной полк, который расположен в поселке Борки рядом с Петропавловском. Он добавил, что через несколько часов пройдет грузовой состав до Петропавловска, и если я смогу пристроиться, то через три часа буду на месте. И действительно, вскоре подошел длинный грузовой состав, состоящий сплошь из грузовых гондол. Я кое-как примостился под конусом на фермах вагона и поехал. Поезд шел без остановок, и очень скоро я окоченел, замерз и намертво вцепился в балки вагона. Замерз настолько, что еле-еле расцепив руки, спустился, вернее, свалился на насыпь. Кое-как добрел до нужной мне станции, с трудом долгое время приходил в себя, и под утро пошел искать коменданта. Расказал ему свою историю и просил помочь добраться до запасного полка. Комендант напоил меня горячим чаем, и подробно объяснил как дойти до расположения полка. Следуя его наставлениям, я, часа через два , оказался на КПП запасного полка, откуда меня направили в штаб. Там со мной моментально разобрались, и вскоре я был в учебном подразделении, где находились мои попутчики из лагеря. Они , увидев меня живым и невредимым, сильно удивились, а затем сообщили мне, что мои вещички разыграны в карты, и я уже ничего не найду. Так началась моя «очередная новая жизнь» в еще одном, но уже военном «зверинце», который назывался коротко - «запасной полк»...
Г.К. -А Ваши «подельники» тоже попали из мест заключения в Действующую армию?
Я.К. - Слава Кривошеин освободился раньше, до конца срока, ушел в армию, попал в кавалерийскую группу генерала Белова, и погиб во время рейда в немецком тылу в 1942 году. Миша Федоров вышел из заключения еще до войны, и погиб в 1941 в бою под Одессой. А последний «подельник», Женька Грозмани, так и сидел в лагере до конца войны, на фронт он не попал.
Г.К. - Как долго вас готовили в 44-м ЗАПе?
Я.К. - Первые три недели мы занимались только хозработами, а потом уже, примерно через месяц, началось какое- то подобие боевой подготовки, мы стали «изучать» старую винтовку , трехлинейку -«мосинку», несколько раз были проведены боевые стрельбы, на которых я показал неплохой результат.
Жизнь в «запаске» была суровой. Рано утром, нас, в одних нательных рубашках, выгоняли на зарядку, потом шли строем в столовую , где нас ждала жиденькая каша, 150 грамм хлеба и подсахаренный кипяток. Далее нас выводили на строевые занятия, постоянные «прогулки строем и с песней» за пределы полка, в лес за дровами. Кормили скудно, на день давали вобщей сложности всего 400 грамм хлеба, и еще дважды в день мы получали что-то горячее, которое только с большим приближением и воображением можно было назвать пищей. Однажды , мы обнаружили чан с мороженной капустой, и все с остервенением грызли эту промороженную, с кусочками льда, массу. Старшина роты попался лютый, украинец по фамилии Гарбуз, он стал нашим ходячим кошмаром, поиздевался он над нами здорово, но ведь не мог этот старшина тогда предположить, что ему с нами, с зеками, придется на фронт еще поехать. В начале апреля 1943 года нам объявили, что комплектуется маршевая рота для отправки на фронт. Всем выдали новые шинели и нательное белье, ботинки с обмотками, и вещмешки, куда мы сложили наше нехитрое имущество: кружку, котелок, ложку и смену белья. И где-то 10-го апреля в сопровождении полкового оркестра маршевая рота вышла из лагеря Борки и направилась в Петропавловск. Когда мы проходили через город, многие женщины, глядя на нашу колонну , смахивали слезы, а некоторые крестили проходивших мимо солдат. Сбоку всю дорогу веретелся старшина Гарбуз , и только командовал -«Левой! Левой!». Потом он потребовал песню, и мы заорали какую-то песню изо всех сил. Гарбуза отправили на фронт вместе с нами, и скоро, в первом же бою, кто-то из наших застрелил его в спину. Нас погрузили в «теплушки», прицепили паровоз и повезли навстречу военной судьбе. На некоторых станциях к нам прицепляли по 2-3 вагона, так что, к прибытию на станцию Старый Оскол, это был эшелон из 25-30 вагонов. На узловых станциях нас водили в баню, раздавали пайки. Один раз даже смотрели кинофильм, при этом экран был натянут между вагонами, а кинопередвижка стояла в стороне от дороги. Интересно, что за все время пути из нашей команды бывших арестантов никто не дезертировал. И только 28-го апреля 1943 года мы прибыли на фронт.
Г.К . - И куда попали служить бывшие заключенные?
Я.К.- Эшелон остановился. Нас выстроили с «сидорами» за плечами возле наших вагонов, провели перекличку вновь прибывшего пополнения , и перед нами появился майор в погонах. А мы то, до запасного полка и не знали , что в армии уже введены погоны. Майор сказал , что мы будем служить в 67-ой гв. СД 6-ой гв. Армии, немного ввел в курс о боевом пути дивизии, и добавил, что для нас это большая честь, попасть в ряды гвардейцев, и всем нам вскоре будут выданы специальные гвардейские значки. Затем последовали команды -«Смирно! Налево! Шагом марш!», и мы пошли со станции мимо городка на проселок, вдоль которого промелькнули деревни Анновка, а потом Короча. Эта Короча казалась бесконечной, по ней шли очень долго. Каждые два часа мы делали привал, а заночевали прямо у дороги. Так шли до самого 1-го мая, покуда не прибыли в дивизию. Здесь нас стали сортировать, распределять по полкам и батальонам. После всех пертрубаций нас осталось в строю человек пятьдесят, потом еще меньше. Перед нами появился капитан , с двумя орденами БКЗ и медалью «За Отвагу» на гимнастерке. Он заметно хромал, и при ходьбе опирался на самодельную трость, сразу бросилась в глаза его подчеркнутая аккуратность. «Ну , шурупчики, кто из вас имеет образование?» -спросил он -«Три шага вперед!». Я и еще несколько ребят вышли из строя. Подойдя ко мне он спросил: «Сколько классов?», и выслушав ответ, сказал, что берет меня к себе в штаб заградительного батальона дивизии. Он назвал свою фамилию , точно не помню, кажется Коротков. Всех нас он называл «шурупчиками», и за ту неделю, что я провел в заградбатальоне, он несколько раз рассказывал, как ходил на разведку в германский тыл за «языками», и сколько он их приволок. Мы ему верили, уж слишком боевой вид был у него, да и чувствовалось что он опытный вояка и хороший боец, побывавший во многих переделках, настоящий офицер, просто и по -человечески относившийся ко всем, служившим под его началом. Прошла неделя и наш заградительный батальон расформировали, я был откомандирован в учебный батальон дивизии , которым командовал капитан Исмаилов. В начале июня закончил курс обучения на станкового пулеметчика, и получил звание сержанта, с назначением на должность командира расчета пулемета «максим», и прибыл в стрелковую роту , в 3-й батальон 196-го гвардейского стрелкового полка. Батальоном командовал гвардии капитан Павел Петрович Курочкин. Получил станковый пулемет, расчет из трех человек. Позицию мне отвели на самом крайнем правом фланге нашей дивизии, на стыке с 51-ой гв СД. Здесь был хорошо укрепленный ДЗОТ, над головой - три наката бревен, вход из глубокого окопа.
В амбразуру хорошо просматривалось пространство до самой станции Томаровка, это Яковлевский район Белгородской области. Наша оборонительная линия проходила по южному краю села Черкасское. Передовое охранение, выдвинутое вперед, занимало оборону в районе села Бутово, которое, вместе с подходами к нему, хорошо было видно из моей амбразуры. Рядом с ДЗОТом, почти над моей головой разместилась 45 мм- пушка из батареи старшего лейтенанта Степанова. Сам Степанов был интересной личностью. В самом начале войны, в районе пограничного города Остров, он лично подбил несколько немецких танков, а позже, когда все вокруг, побросав технику и оружие панически отступали, Степанов вывел на восток своих артиллеристов вместе с орудием, и был награждено орденом БКЗ, тогда просто больше не давали.
Г.К.- Что за люди служили вместе в Вами в одном взводе?
Я.К.- В мой расчет входил второй номер Моисей Иванович Морозов, мордвин из Саранска, человек невысокого роста, с крупным лицом и светлыми глазами.
Он постоянно улыбался. После войны встретились с ним на встрече однополчан. Обстоятельный Морозов по -крестьянски старательно ухаживал за пулеметом.
В первые дни мы с ним наметили ориентиры для стрельбы, пристреляли пулемет, поставили колышки ( метки), указывающие направления стрельбы, затем составили схему расположения противника напротив наших позиций с указанием простреливаемого пространства. Фамилии двух подносчиков патронов из нашего расчета я сейчас точно не помню. Взводом командовал лейтенант Ионов.
Я крепко подружился с сержантом Леоновым, мы с ним часто болтали, сидя на краю бруствера. Был у нас цыган Сенька Вуколов. Ко мне очень часто прибегал, «поговорить за жизнь», худенький вездесущий парнишка , еврей Сашка Лихтенштейн, получивший «подпольную кличку» - Герцог . Рядом расположились бронебойщики, расчет ПТРа был свой, «лагерный - джезказганский», мои товарищи, бывшие зеки Гордун и Федосеев. Еще из нашего лагеря во взвод попал Степан Приходько. Был у нас во взводе один незадачливый солдат, Халиулин из Татарии, который вечно всегда и всюду опаздывал, постоянно у него распускались обмотки. Как-то немцы выпустили один снаряд по полевой кухне, проезжавшей от нас на расстоянии 100 метров, Снаряд был уже на излете и, падая, «бултыхался» с характерным «уханьем», услышав которое, все бойцы, не медля ни секунды, кинулись, кувыркнулись с бруствера в окопы. Но надо же было такое случиться, что снаряд попал в неудачника Халиулина, выбежавшего заранее на площадку для утреннего построения. Снаряд разорвался прямо у него в ногах.
И когда мы выглянули из окопа, то увидели только кучу мяса там, где еще мгновение назад стоял наш солдат, и рядом лежала искореженная винтовка.
Мы похоронили то, что осталось от бедолаги Халиулина, поставили столбик с дощечкой, на которой указали фамилию и дату гибели. Несколько дней, после этого случая, у всех бойцов было подавленное настроение.
Г.К. - Как гвардейцы приняли в свои ряды «вчерашних зеков»?
Я.К.- Нормально, без каких либо происшествий. Во -первых, никому не было интересно, «что , где и когда» происходило с человеком раньше, до фронта .
Во - вторых, фронтовые части, уже привыкли, что их периодически пополняют урками, и командиры умели найти общий язык со «вчерашними» зеками. Еще играло огромную роль, что в подавляющей массе, бывшие уголовники сохранили патриотические чувства, и прибыли на фронт воевать, а не «оттягиваться по полной». Мы стали частью единой «серой» солдатской массы , объединенной общей задачей: выстоять, выжить и победить, или, умереть достойно. Никто из солдат, прошедших лагеря, на передовой, простите за выражение, «не борзел» в кругу новых фронтовых товарищей, здесь народ тоже подобрался тертый , опытный, и умел за себя постоять .
Г.К.- Лето сорок третьего. Мать сидит в лагере, родных дядек постреляли чекисты, в лагере Вы уже насмотрелись и наслушались , как люди, невинные и виноватые , относятся к Советской власти. У Вас лично не возникала мысль, мол, зачем проливать кровь «за товарища Сталина и ВКПб», если его режим Вашу семью обрек на страдания и , образно выражаясь, искалечил и Вашу судьбу?
Я.К. - Я оставался патриотом , несмотря ни на что. Да, к тому времени я уже многое увидел и понял, на многое имел свою личную точку зрения, отличающуюся от официально принятой, но я был обязан воевать по зову сердца и совести.
Я хорошо помнил , как в 1938 году мне сказал Николай Литвинов -«Яша , успокойся, со временем все утрясется». И таких как я , «детей репрессированных» и ЧСИР, на фронте был очень много. Даже на примере нашей коммунальной квартиры, - сыновья репрессированных сталинским режимом, кроме меня, Натан Уриновский и сын расстрелянного Якова Селиванова, тоже ушли в армию. Гражданский долг... Когда в 1940 году младшему Селиванову пришло время призваться в армию, то ему отказали в призыве. Его мать добилась приема в канцелярии Ворошилова и сына взяли на службу в РККА. Он погиб уже в конце войны. Понимаете, известная и набившая оскомину фраза - «Отечество в опасности» - не была для меня пустой, и на фронт я, лично, ехал с большим желанием.
Г.К. - Начало Курского сражения. Каким оно осталось в Вашей памяти?
Я.К.- Все было тихо. Закончился июнь, пришли теплые июльские дни, даже ночью было уютно. В ночь на пятое июля, где- то около полуночи, по траншее, прямо к нашему ДЗОТу прошла большая группа офицеров. Я узнал среди них самого генерала Ватутина. Он о чем-то долго озабоченно говорил с другими генералами и старшими офицерами. Среди ночи загремела наша артиллерия, и по интенсивности огня мы поняли, что наша тихая жизнь в обороне навсегда закончилась. Затем с нашей стороны полетели бомбить немцев штурмовики. Прошли еще час-другой, и уже на наши головы посыпались немецкие снаряды, а утром появились танки в сопровождении пехоты. У нас были очень хорошо подготовленные позиции, большой запас патронов, рядом бронебойщики и противотанкисты, и я, пожалуй, сильно не волновался. Мы активно отвечали на огонь, и даже не заметили, что наши соседи справа из 51 -ой дивизии, а потом, как выяснилось, и слева , из 71-й дивизии, к полудню были выбиты со своих позиций и оттеснены немцами далеко назад. Настал и наш черед. Волны атакующих накатывались одна за другой, я стрелял из пулемета, и мне казалось, что этим волнам не будет конца. К нам прибежал лейтенант Ионов -«Держитесь ребята!».
И бой продолжался. После короткой передышки прямо на нас пошли танки и кавалеристы. Да, да, кавалеристы. Это были «власовцы» из РОА. К четырем часам дня у нас закончились вода для кожуха и патроны, пулемет замолчал. Остатки роты собрались вместе, нас было всего 20 человек в живых. Потом пошел дождь, мы были в грязи, как в броне. Рядом приткнулся раненый в руку и в голову ротный. Связи не было. Другие роты нашего батальона молчали. Тихо было и у артиллеристов Степанова. Посланный к штабу связной вернулся и сказал, что никого нет, мы одни. Наступал вечер. Мы заняли круговую оборону , и поняли, что надо пробиваться к своим, пока они не отошли слишком далеко . окоманде ротного собрали у убитых боеприпасы и поделили их поровну. Оказалось негусто.У меня автомат с двумя дисками, две РГД и одна противотанковая граната, у других, и того меньше. Ротный выглянул из траншеи, и увидел, что мы полностью окружены. До нас стала доноситься немецкая речь. Бросив по одной гранате в сторону немцев, мы потянулись по траншее к выходу из села и, вдруг, прямо перед собой увидели с полтора десятка автоматчиков. Не раздумывая, мы бросились на них...Что было дальше - не помню, но по наступившей вдруг тишине мы сообразили, что вырвались из окружения. Была уже ночь, лил дождь, вокруг все в огне. Нас осталось 12 человек из роты. Рядом не было моих друзей Ионова, Вуколова, Федосеева, Гордуна, Сашки Лихтенштейна, Степана Гриценко. Они так и остались навечно лежать в обильно политой солдатской кровью белгородской земле... Мы пришли в себя после ночного боя, и оказались на окраине села Алексеевка. Здесь нам повстречался заслон с капитаном Исмаиловым, который велел нам идти в сторону Обояни, где собирались все отошедшие на восток части нашей дивизии. Плохо помню наше «стояние у Обояни», но 20- го июля началось контрнаступление, и вскоре я оказался на наших старых позициях. Я к тому времени был уже старшим сержантом. 25/7/1943 я решил сбегать и проведать своего товарища Леонова. Поленился идти по траншее, пошел верхом, во весь рост, бравируя своей отвагой. И был за это наказан! Едва сделал несколько шагов, как две пули прошили мне ногу, попали в левую ступню. Я свалился, подполз к траншее, а потом, с помощью палки поплелся в медсанбат. Врач осмотрел ногу, обработал раны, мне наложили гипс, и с первой же фурой отправили в госпиталь . На следующий день погрузили в санитарную «летучку», и я оказался в городе Усмани Воронежской области в госпитале № 411. Ровно через месяц меня выписали в строй и через запасной полк в Солнцеве отправили на фронт. Мы приехали в Белгород, потом наша команда оказалась на пересылке в запасном полку в Ракитном, и дальше - в 40-ую Армию. В запасном полку мне присвоили звание старшины, и сейчас уже не вспомню точно, по какому поводу. На станции Лиски мы попали под страшную бмбежку. Здесь скопились десятки эшелонов, и немцы не пожалели свою авиацию, бросили на уничтожение станции целую ораву самолетов. И тут мы оказались в 42-й гвардейской Стрелковой Дивизии. Едва мы очутились в штабе дивизии, как майор из строевого отдела , поглядев мои документы, сказал, обратившись к кому-то : -Зима , тебе был нужен старшина, забирай его. Так я был зачислен в 39-ую отдельную гвардейскую разведроту. Командовали разведчиками начальник разведотдела майор Зима и ротный капитан Кочубей. Оба бравые с виду, с несколькими орденами на груди. Зима был сибиряком, бывшим геологом. В это время мы продвигались вперед по Левобережной Украине по 35-40 километров в день и 22-го сентября, к вечеру, разведчики вышли на берег реки Днепр, южнее Киева, в нескольких километрах от Переяслава-Хмельницкого. Перед нами открылся простор великой реки и высокий противоположный правый берег. Над водой был легкий туман.
Г.К.- Форсировали с ходу?
Я.К.- Едва мы подошли к воде, как сзади показался «виллис» командира дивизии генерал - майора Бодрова. «Вперед, ребятки! Форсируйте, пока немцы в себя не пришли!» - скомандовал он. И мы бросились искать , на чем переправиться. В ход пошло все : несколько лодок, ворота, двери сараев, пустые бочки. Мы прихватили большую сарайную дверь, и погрузив на нее вещмешки, придерживаясь за край этого «плота» одной рукой и подгребая второй, ринулись на немецкую сторону. Плыли изо всех сил, выгребая на середину реки, но нас сносило сильным течением вниз. Немцы сначала не поняли наш «маневр», и молча наблюдали за нашим купанием. Но на середине реки по нам заработали их минометы и артиллерия, снаряды и мины рвались рядом, не попадая в нас. И когда мы уже были у самого берега, и я уже почувствовал под ногами дно, еще два- три шага - и на берегу, за моей спиной разорвалась мина. Взрывной волной меня подбросило и швырнуло на берег, помню, что люди вдруг показались мне такими маленькими... Очнулся я уже ночью. Лежу один, подняться на ноги не могу, нет сил. В голове шум, из носа и ушей шла кровь. В руке мертвой хваткой зажат автомат. Где-то неподалеку, по невидимому в ту минуту врагу, ведут огонь мои товарищи. Я определился, где немцы, и тоже стал стрелять, до утра воевал в одиночку. А потом с левого берега по немцам сделали несколько залпов «катюши», и фрицы затихли. Под утро на берег высадился первый стрелковый батальон, и меня нашла девушка -санинструктор. Потащила меня к переправе, но я попросил ее довести меня до разведроты. И когда с ее помощью я «подкультяпал» к своим, удивления было много, ведь меня уже списали в потери, и мое имя уже было в отправленном в штаб списке погибших разведчиков. А далее пошли «скучные» бои за расширение плацдарма у села Ходоров. Нас, чуть позже, отвели с передовой в распоряжение штаба дивизии. Майор Зима и его заместитель Кочубей получили звание Героев Советского Союза. Я был награжден, с учетом полученных ранений, орденом Отечественной войны 2-ой степени. Но разыскал меня этот орден лишь в 1948 году. Тогда не успели вручить, поскольку ровно через месяц, 22-го октября 1943 года, я снова был ранен.
Г.К.- Как это произошло?
Я.К.- Ротный приказал готовить разведвыход, и я выдвинулся на наш передний край, чтобы ознакомиться с немецкими позициями на планируемом участке поиска. Вопреки принятому в роте правилу, я, утром, пошел на передовую один. Добрался до нашего передового охранения, и находившийся там лейтенант -пехотинец стал показывать мне немецкий край обороны. И уже когда я собрался уходить обратно, лейтенант сказал, чтобы я был поосторожней, потому что в том лесочке ( он указал рукой направление) сидит снайпер. - Где , вон там?- спросил я, и высунулся из траншеи. И в ту же секунду пуля снайпера попала мне в грудь, с левой стороны. Я только успел понять, что убит...Очнулся, лежу на спине, надо мною ясное голубое небо с белыми облачками. Потянул одну руку -цела, другую - тоже, двинул ногами- в порядке. Вскочил и тут же потерял сознание. Сколько лежал, не знаю, но потом осторожно поднялся на ноги и своим ходом пошел к направлении тыла, в ПМП, который я заметил раньше, еще утром, при подходе к передовой, медики развернули свою палатку в лесочке, где-то в километре от первой линии. А в окопах боевого охранения почему-то никого уже не было. Только убитые осколками бойцы. Но когда я подошел к тому месту, где был развернут полевой медпункт, на месте палатки была лишь глубокая воронка. Кровь шла из моего рта, и заливала всю гимнастерку, но я продолжал двигаться к реке.
Ко мне подходили бойцы, хотели помочь, но я только отрицательно мотал головой и с маниакальной настойчивостью шел вперед. На окраине села Ходоров я увидел пятерых наших убитых солдат. Среди них был мой отец Моисей Несвижский.
Он лежал на спине, раскинув в стороны руки, и мертвыми глазами смотрел прямо в осеннее небо. От сильной боли в груди я даже не смог нагнуться над ним и закрыть его глаза. В эту минуту, мне трудно было понять и осмыслить , происходит ли со мной все наяву , или это только привиделось. Я стоял над убитым. Все точно, ошибки нет, это был мой второй отец - Папа Миша. Я мысленно попрощался с ним, прошел еще несколько десятков метров, туда, где начинался спуск к реке , и потерял сознание. Не помню, кто подобрал меня, кто накрыл шинелью, и что было дальше. Очнулся только на переправе, которую бомбили и обстреливали немецкие самолеты. Там я «схлопотал» еще осколок в спину, опять с левой стороны. Привезли в Переяслав -Хмельницкий, в госпиталь, и тут нас снова бомбили.
Я только очнулся после операции от наркоза. Во дворе раздался свист падающей бомбы, и проходившая мимо меня медсестра мгновенно кинулась ко мне и закрыла раненого своим телом. На нас посыпались осколки стекла из неприкрытого окна. Бомбежка кончилась, она встала, и смущенно улыбнулась. На мой вопрос -Как вас зовут?, она ответила - Соня. Потом были госпталя в Прилуках, в Мичуринске , в Уфе. На этом моя фронтовая биография закончилась. Так распорядилась судьба.
Г.К.-Что было с Вами после всех госпиталей?
Я.К. - Попал в запасной полк , располагавшийся в Горьковском Кремле. В ожидании отправки на фронт я крепко сдружился со старшими сержантами Ахатом Исматуллиным и Юрой Петровым. Как- то врывается в казарму Исматуллин и кричит:- Ребята!Я узнал!Под Москвой формируют десантную дивизию. Хотите в Москву? Айда в строевую часть, проситься в десантники!- Я никогда не прыгал с парашютом, только один раз сиганул с вышки в парке культуры и все , - сказал ему я - Какой же я десантник?!- Не боись, научат! - ответил товарищ. Мы пошли в строевую часть. Мы десантники - заявил Ахат - Отправляйте нас в формируемую дивизию. Он - ткнул меня пальцем в грудь - имеет 15 прыжков, у меня 20 и два затяжных, а у него (Петрова) 12 прыжков. Приказ Сталина знаете , вот и отправляйте нас!. - Кругом !- скомандовал начстрой -Чтобы я вас здесь больше не видел!.. И мы вернулись в казарму, сокрушаясь о том, что нам опять светит только пехота. Однако, прошло несколько дней, и нас вызвали к начальнику строевой части. Тут мы узнали, что нас все-таки направляют на пополнение 12-й гвардейской дивизии ВДВ . Мы получили полный комплект нового зимнего обмундирования, сухой паек на 5 дней, и в сопровождении сержанта, поехали в город Киржач, что возле Александрова. Но в десантниках я долго не прослужил, вскоре попал в госпиталь, где мне сделали хирургическое иссечение болевого рубца, образовавшегося на месте осколочного ранения в спину. Это рубец мне не давал покоя, доставлял массу неудобств. И после госпиталя, прямо с пересылки, меня вызвали на «очередную» мандатную комиссию, и, ничего толком не объяснив, направили в Ленинградское военно -морское инженерное училище имени Дзержинского. С командой будущих курсантов мы добирались до Ленинграда кружным путем почти две недели. Прибыли на Московский вокзал, и нас строем отправили в Рузские казармы. Здесь нам объявили , что наша учеба откладывается до конца войны, и все мы будем отправлены на пополнение во 2-ую Ударную Армию. Но, через день, вызвали по списку человек двадцать из нашей команды и направили в 1-й Балтийский флотский экипаж. В экипаже нас переодели во все флотское, забрали красноармейские книжки и выписали взамен краснофлотские. Накормили вкусным обедом. К нам прибавили еще человек двадцать бывших партизан и, ткм образом, сформировали новую команду. Вот так я стал «моряком». Из экипажа всю нашу команду отправили учебный батальон в район Большие Ижоры, там находился штаб ВВС Балтийского Флота. Наш батальон разместился в лесу в полутора километрах от штаба. Там были срублены (еще немцами) десятка два домов, в которых немцы оставили много оружия : винтовок , гранат, патронов. Мы гадали, что с нами будет дальше. И в апреле, всю нашу команду отправили для поступления в ВМАУ -Военно-морское авиационное училище имени Леваневского. На медицинской комиссии меня признали негодным к летной службе из-за контузии. Но меня продержали в казармах при училище почти два месяца в непонятном статусе. Я попросился на прием к начальнику строевой части училища майору Портняченко, и потребовал меня отправить обратно на передовую, на 1-й Украинский Фронт. Но ответ начальника меня сильно удивил -«Старшина, поймите одно, что вы теперь служите в рядах флота, и на фронт , в пехоту, я лично не имею права вас вернуть, несмотря на ваше желание воевать. Все что я смогу для вас сделать, так это отправить в распоряжение штаба ВВС Балтфлота, и пусть там решают вашу дальнейшую судьбу». В штабе ВВС со мной долго не разговаривали, посмотрели мои документы, и направили в ЦШС- школу связи ВВС КБФ , дислоцировавшуюся на Крестовском острове. Там произошел курьезный случай. Прихожу в штаб школы связи - ЦШС, в руке шинель, маленький чемоданчик. Меня все спрашивают -Ты куда собрался , Литвак? Я оглянулся, рядом никого. Прошел еще немного по территории школы, подходит ко мне капитан ( позже узнал его фамилию -Никитин) -Литвак, ты сегодня будешь дежурить на камбузе. Я вытянулся в струнку, откозырял -Старшина Красильщиков прибыл для прохождения службы. У капитана от удивления глаза «округлились». Иду дальше , и мне навстречу идет моя точная копия. Одинаковый рост, одно лицо с еврейскими чертами, такие же усы, правда, была разница - у него на груди три ордена и две медали, но только одна нашивка за ранение, и погоны на кителе мичманские. Он удивленно поднял брови -Ты кто? -Здравствуй Литвак- я узнал своего двойника - будем дружить. Женька Литвак, Евгений Яковлевич Литвак, стал моим другим на всю оставшуюся жизнь, хотя наши дороги в дальнейшем разошлись, но дружили мы до самой его смерти в середине семидесятых годов. Пришел в старшинский кубрик, познакомился со своими будущими товарищами: Героем Советского Союза, старшиной, по фамилии Казачек, старшим сержантом Бичеровым и главстаршиной Римским. Школой руководил майор Александр Александрович Чемерский, начальником учебной части был майор Михаил Васильевич Агапов, оба участники Гражданской войны, выпускники Гатчинской школы летчиков. И в этой школе связи флота я прослужил до конца войны. В 1946 году я должен был демобилизоваться , но уже имел на руках семью, и без серьезной гражданской специальности, я не решился уйти из армии, остался на сверхсрочную службу, оформился на весь срок, то есть, на 10 лет. В 1947 году начальник военно - морского училища связи , находившегося в украинском городе Новоград -Волынский, полковник Иван Митрофанович Кошель предложил мне поступить в его училище. Обучение в училище длилось два года . Но офицером я так и не стал, в начале 1949 года меня вызвали в спецчасть и предложили написать подробную автобиографию. Потом вызвали снова, начали тщательно расспрашивать о моей судимости, о моей маме, придрались к моему положению сверхсрочника и старшины курсантской роты, и, наконец , заявили , что я не могу продолжить учебу в училище, поскольку моя мать осуждена и находится в заключении. А мама в это время, после окончания первого срока, находилась в ссылке в Тагиле. Я получил документы о моей демобилизации из армейских рядов. И, вместе с женой и двумя малыми детьми, я направился к матери на Урал. Приехал в Нижний Тагил, пошел работать на завод токарем, дальше трудился в геологических партиях, учился в Нижнетагильском горнометаллургическом техникуме, позднее в Московском геологоразведочном институте - МГРИ. Работал старшим научным сотрудником, защитил кандидатскую диссертацию , был начальником фотогеологической партии и экспедиции, объездил как геолог всю страну - Казахстан и Горный Алтай, Сибирь и Северный Урал, Кольский полуостров. Вот так сложилась моя жизнь...
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
