Я родился 31 января 1924 года в селе Манчаж Артинского района Свердловской области. Отец работал лесообъездчиком, мать была домохозяйка. В 1937 году моя мама умерла от рака желудка и отец женился второй раз. В семье нас было девять детей, семеро перед войной родились, и двое уже после, когда отец с фронта вернулся. Во время войны четверо из семьи, я, отец, старший брат Валентин, 1922 года, и младший брат Павел, 1926 года ушли на фронт. Трое вернулись, а Валентин в 1943 году пропал без вести.
Жили мы, как и все. В 1933 году, когда был всеобщий голод, мы спасались только картошкой с огорода, да молоком от нашей коровы. А после 1933 года все нормально было. Учились, росли. Я окончил 7 классов, после чего работал в колхозе «Красный Урал» прицепщиком в тракторном отряде. Потом стал заправщиком тракторного отряда.
22 июня по селу проехал молодой парень и объявил, что началась война. В центре села был репродуктор, по которому передали выступление Молотова. К вечеру мужчины призывного возраста пошли в военкомат. Я тогда еще непризывной был, так что продолжал работать в колхозе.
Мы очень быстро почувствовали, что началась война. В колхозе все задачи стали ускоренным темпом выполняться. Зимой, когда наступил санный путь, мы за 30 км возили зерно, сдавали его государству, а на обратном пути везли лес на строительство стекольного завода. Этот завод откуда-то с запада был эвакуирован, так в селе за месяц построили цех и он стал выпускать продукцию для авиации, какие-то стеклянные трубочки. Еще к нам в село много эвакуированных приехало, главным образом из Витебской области. В каждый дом был поселен эвакуированный, которые потом у нас в колхозе работали, или в том цеху.
В августе 1942 года меня призвали в армию и направили в Свердловское пехотное училище, в которое я был зачислен 17 сентября 1942 года. В училище я обучался шесть месяцев. Занимались по 10-12 часов в день. В основном отрабатывали практические вопросы тактической обороны, овладение огневыми средствами, автоматом, винтовкой, огнеметом, ротным и батальонным минометом, много внимания уделяли топографии. Занятия топографией мне потом очень на фронте помогло. За все время я войны ни разу не отступил от заданного маршрута. Солдаты это очень ценили, верили, что командир разбирается и способен выполнять задачи.
В марте 1943 года я, в звании младшего лейтенанта, был выпущен из училища и направлен на фронт. Уже по дороге к фронту я испытал, что такое война – на станции Красный Сулин наш эшелон подвергся сильнейшей бомбардировке. Как я тогда выжил, не знаю. Ночь, что делать, в какую сторону податься непонятно. Чисто случайно вышли на берег реки, где и укрылись. А в эшелоне многие ранения получили. Очень большие потери от этой бомбежки были.
На фронте меня распределили командиром взвода в 291-й полк 96-й гвардейской стрелковой дивизии, которая в Сталинграде воевала. Эта дивизия занимала оборону на Миусе и вот такой случай там был – в роту я прибыл вечером, солнце уже село. Зашел в землянку командира роты, представляюcь:
- Товарищ командир роты, младший лейтенант Кустов прибыл для прохождения дальнейшей службы в вашу роту.
- Ты меня видишь?
- Да.
- А я тебя не вижу.
- Что такое?
- Мы все страдаем «куриной» слепотой, – есть такая болезнь, из-за недостатка витаминов. От заката до рассвета они ничего не видят. – Ты никуда не ходи. До утра у меня в землянке оставайся. А утром с рассветом я тебя представлю взводу и познакомлю с солдатами.
К счастью, в течение двух недель «куриная» слепота прошла. Появилась шелковица, это ягода такая, ее собирали, давили в котелках и пили сок. Так что, через две недели уже все нормально видели круглые сутки.
В июле наша дивизия пошла в наступление и в бою при штурме сильного укрепрайона Саур-могила я получил пулевое ранение в левую руку и осколочное ранение в левую ногу. Пуля прошла через предплечье руки, пробила нательное белье и рубашку на уровне сердца, но сердце не зацепило. Повезло.
До сентября я находился в госпитале в городе Белая Калитва Ростовской области. После выписки был направлен в распоряжение отдела кадров 5-й Ударной армии. На третий день после прибытия в армию, меня направили на формирование 111-й штрафной роты, в которой я воевал до декабря 1943 года. Сейчас в фильме «Штрафбат» показывают, что штрафники воевали под дулом пулемета, командовали офицеры-штрафники. Да не было этого! Наша рота насчитывала 200 человек, четыре взвода по 50 человек. Взводы были укомплектованы осужденными, которым тюрьма была заменена отправкой на фронт. Если штрафник получал ранение – с него сразу же снималась судимость и он становился обычным военнослужащим. Если не был ранен, то после трех месяцев штрафной роты, при условии достойного поведения, с него, по ходатайству командования, тоже снималась судимость.
Офицерский состав роты – никакие не штрафники, а наоборот – лучшие офицеры. Им один день в штрафной роте засчитывался за шесть дней.
В декабре 1943 года штрафная рота кончилась, и меня направили в учебный взвод 1052-го стрелкового полка 301-й стрелковой дивизии. Наступал с этим взводом, потом был назначен командиром роты.
14 января 1945 года Первый Белорусский фронт перешел в наступление. Наш полк шел в первом эшелоне. После артиллерийской подготовки рота поднялась в атаку и стремительно ворвалась в немецкие траншеи. Уничтожили немцев и стали продвигаться дальше. В течении дня мы продвинулись на 12 км вглубь обороны противника. Достигли реки Пилица, это приток Вислы, по льду переправились на другой берег, захватили плацдарм и в течении суток его удерживали. К этому времени наши саперы навели переправу, подошли танки, кавалеристы, которые стали развивать наступление. 27 февраля 1945 года, за прорыв обороны противника и захват плацдарма мне, как командиру роты, было присвоено звание Героя Советского Союза. В роте еще Героями стали – командир взвода Королев и командир пулеметного отделения Ворошилов.
В бою на плацдарме я был тяжело ранен, мне предплечье перебило, так что больше в войне я не участвовал. Победу встретил в госпитале в Саратове.
- Спасибо Иван Ильич еще несколько вопросов. После начала войны нормы выдачи в колхозе на трудодень изменились?
- Нет. Как давали перед войной, так и во время войны продолжали. В основном, давали зерно, а овощи мы сами на огороде выращивали. То, что давали на трудодни, вполне обеспечивало прожиточный уровень.
- В училище стрелковая подготовка достаточной была?
- Для командира стрелкового взвода достаточная. Потом уже, на фронте, с командирами рот и взводов проводились занятия, которые помогали расширить кругозор, приобрести опыт.
- С каким настроением ехали на фронт?
- В бодром настроении, с желанием, как можно быстрее прибыть.
- Какой был возрастной состав в пехоте в 1943 году?
- В основном люди были в возрасте. Большинству где-то под 50 лет было.
- Какой был национальный состав?
- Очень много было из Средней Азии, казахи, узбеки, таджики. Причем, когда я пришел в полк, они уже были обстреляны, участвовали в боях в Сталинграде, прошли большой боевой путь.
Когда я уже командовал ротой, у меня в роте было до 10-12 национальностей. Но никакой национальной вражды не было. Все друг к другу относились доброжелательно. Все прекрасно понимали, что его жизнь зависит от окружающих товарищей – если меня ранят, кто окажет помощь, кроме сослуживцев?
Особенно я ценил солдат татар и кавказцев. У них такая энергия была. Они практически всегда первыми вставали в атаку, кричали: «За Родину! За Сталина!» – и увлекали за собой остальных.
- Когда вы стали командиром взвода, как к вам относились бойцы? Им же уже под 50 лет, люди обстрелянные, а вам всего 19 лет, пороху не нюхали, но вы командир?
- Меня приняли с пониманием. Помогали мне овладевать полевым бытом и действительностью на переднем крае. Подсказывали, где может находиться снайпер, как от него укрываться. Снайпер это дело использовал. Они мне наглядно показывали, где и чего надо опасаться, как надо действовать.
- Чем занимались в обороне?
- Совершенствованием обороны. Углубляли окопы, маскировали их. Наблюдали за противником. Изучали его поведение, систему обороны, старались выявить огневые точки.
- Насколько бойцы были активными?
- Солдаты сознательно относились к выполнению поставленной задачи.
- Мне говорили, что многие пехотинцы не стреляли, потому что не видели цели, заставляли стрелять?
- Как не стреляли?! Если ты не будешь стрелять – тебя застрелят. Заставлять стрелять не приходилось. Ставиться конкретная задача, после выполнения которой подводились итоги. Чтобы солдат не стрелял – я такого не встречал!
- Какое у вас было личное оружие?
- Пистолет ТТ. Как пошел в первое наступление, кроме пистолета был вооружен автоматом. Всегда в наступление ходил с автоматом ППШ.
- В первом бою страшно было?
- Сперва, такое впечатление было, что мы на каком-то учении. А когда поднялись в атаку и стали сближаться с противником, немцы стрелять начали – тут страшно. В полной мере почувствовал ту опасность, который для пехоты представляет заградительный огонь противника.
Помню, перед Днепром штурмовали Безымянную высоту. Так – только поднимемся – шквальный огонь. Прижмет нас к земле, ни рукой, ни ногой двинуть нельзя. И мы так лежали, создавали впечатление, что все убиты. Только с наступления ночи отходили на свои позиции.
- Встречаются рассказы, что во время такого огня те же штрафники или среднеазиаты могли «голосовать», поднимать руку или ногу, чтобы ранило и списали. Бывало такое?
- Нет, такого не встречал. Но люди разные были…
- Вообще на фронте боялись?
- Конечно. Вот, помню, когда я был в штрафной роте, мой взвод назначили в боевое охранение. Получил от командира роты задание и уже в сумерках возвращался с двумя солдатами на позиции. Стали спускаться в траншеи и тут немцы из пулемета стали стрелять. Обоих на моих глазах убило, один справа от меня, другой слева, а я остался жив. Я как это увидел – у меня мурашки по коже побежали.
- Потери в пехоте большие были?
- Большие. В основном пехота несла потери в боях местного значения, которые не особенно тщательно готовились с точки зрения уничтожения огневых средств противника. Проводилась короткая артиллерийская подготовка, которая не всегда была результативна, и вот тут потери.
- Для чего нужны были эти бои местного значения?
- Улучшить свои позиции. Вот, например, высота Безымянная она господствовала над нашей обороной. Немцы с нее на 18 км вглубь видели. Вот мы ее и штурмовали.
- Сейчас часто говорят, что солдат не жалели, завалили немцев мясом…
- Как непосредственный участник войны крайне возмущен такими речами! Как не берегли?! Я на себе испытал как командир полка, командир батальона ставил задачу по выполнению боевой задачи и в наступлении, и в обороне, разъясняя до тонкости вопросы укрепления обороны, сохранения живой силы, устойчивости, огневой защиты.
Помню, когда прорвем оборону, свертываемся в колонну и преследуем противника, командир полка полковник Пешков Александр Иванович несколько раз на марше подъезжал и просил: «Возьмись за стремя, я тебе буду разъяснять, как надо воевать, чтобы иметь меньше потерь». И вот я иду рядом с ним, а он объясняет.
- Во время атаки, где должен находиться командир взвода, роты?
- По уставу – сзади цепи, руководить подразделением. Но я всегда в цепи шел. В 1944 году мне командир полка даже взыскание за это объявил.
- Почему вы шли в цепи?
- Во-первых, вдохновлял своих подчиненных. Кроме того, я стремился не допустить, чтобы взвод или рота сбилась с правильного направления. Убежден, что только так надо было действовать. Иначе подразделение уходило в сторону, уклонялось от заданного направления. Поэтому я всегда старался в цепи идти.
- Какое самое опасное немецкое оружие?
- Все виды оружия противника опасны, но самое страшное – пулемет. А для пехоты самое трудное – форсирование водной преграды и захват плацдарма. Во-первых, как правило, плавсредств, кроме рыбацкой лодки, никогда не было. Садимся по 5-6 человек в лодку, сами гребем, сами ведем огонь. Если противник не ведет огонь, то мы тоже не ведем, стараемся внезапно. А уж если ведет он огонь, то в обязательном порядке мы ведем огонь. Почему? Потому что если на земле еще как-то можно упасть на землю и в какой-то мере можно использовать рельеф местности, то на воде этого нельзя. Поэтому единственное решение – подавить огневые точки и стремительно двигаться вперед.
- Чем определялось долгожительство на фронте?
- Владением тактики боя и поведением на поле боя.
- Один командир роты, Герой Советского Союза, говорил мне, что в пехоту попадали отбросы, те, кого не взяли в связисты, танкисты, летчики?
- Знаете, будучи командиром роты, никогда ни у кого не интересовался, почему ты попал в пехоту, а не в артиллерию. Я судил по себе, раз прибыл, то нужен здесь, в этом подразделении.
- Никогда из пехоты уйти не хотелось?
- Нет. Потому что я не знал ничего другого.
Правда, когда меня призвали, была возможность учиться на командира минометного взвода. Но мне фуражки с черным околышком, почему-то, не понравились. А вот с малиновым понравились, и я пошел в пехоту.
- Вы освобождали Украину. Насколько я знаю, на освобожденных территориях сразу осуществлялся призыв. Таких людей еще чернорубашечники называли. К вам такие приходили?
- Были. Особенно много их было после форсирования Днепра. Они к нам в подразделение уже с оружием пришли, а в течение недели мы их обмундировали.
Мы их по-теплому принимали, рассказывали, как и что надо делать, как себя вести. Дезертиров среди них не было.
- Штрафная рота. В основном в ней осужденные военнослужащие были или гражданские?
- В основном, гражданские. Уголовники.
- Боевой подготовкой со штрафниками занимались?
- Конечно. Мы штрафников приняли с вагонов, на станции Пологи Запорожской области. Составили списки, вооружили, обмундировали и стали с ними заниматься. Отрабатывали вопросы огневой подготовки, стрельба лежа, стрельба на ходу. Учили владеть лопатой, копать укрытия.
- Штрафники вам не угрожали?
- Нет. Они с пониманием относились к тому, что находились в таком подразделении. Знали – ранение – и с тебя снимут судимость. Или через три месяца, если достойно себя ведешь.
Были среди них люди с житейским опытом, так они этим опытом делились, давали советы. Помню, один говорил: «Надо запомнить десять слов и тогда ты не погибнешь». А через три дня после этого разговора он погиб…
Никаких угроз не было.
- Как кормили на фронте и в училище? Голодно не было?
- Нет. В училище норма питания курсантская, хотя, конечно, почти постоянно хотелось есть.
На фронте тоже нормально кормили. Другое дело, что горячую пищу, пехота только два раза в сутки принимала – утром и вечером. Днем-то на передовую еду не доставишь.
- 100 грамм выдавали?
- Да, но я не пил. Я водку ни до войны, ни после на дух не переносил. Когда пришел домой, меня по колхозам возить стали. Там, разумеется, устраивали угощения. Народ веселится, а я трезвый. Отец говорит: «Ты что позоришь? Как дурак трезвый». Пришлось тренироваться.
- Бойцы пили?
- Принимали ту дозу, по 100 грамм. Но чтобы напиваться, я не видел. Единственный раз было. Проходили Брест и там два брата из Тамбовской области купили бутылку самогона и выпили. Допились до такого состояния, что не могли двигаться. Мы их были вынуждены положить в повозку и везти, пока не протрезвели. Утром я стал с ними беседовать. Спрашиваю, в чем дело?
- Товарищ командир, никогда не пили, опыта не было, вот хватили…
- Как дальше?
- Не будем больше.
- Перед атакой пили?
- Нет. Ни разу такого не было, только в вечернее время, снять стресс. Почему? Потому что, если наступление захлебнулось, тебя на снег или сырую землю положили – пьяный может замерзнуть.
- Как одевались?
- Шерстяные брюки и гимнастерка. На голове пилотка. Из плащ-палаток самостоятельно шили фуражки. Еще из плащ-палаток шили брезентовые сапоги. У меня в роте солдат был, он и фуражку мог сшить, и сапоги, и другую обувь. Его потом в тыл полка забрали, но перед этим он мне сшил фуражку. Я в ней летом ходил, а зимой в ушанке.
- Ходили с наградами?
- Да.
- Не боялись, что они бликуют?
- Так некуда их деть было.
- Письма домой писали?
- Обязательно. Как ни тяжело было, но письма регулярно шли.
Потом, я свой денежный аттестат матери переводил. На протяжении всей войны она ежемесячно получала по тысяче рублей. После войны уже, она рассказывала, что получат эти деньги, купят несколько возов соломы и так жили.
- Как отдыхали на фронте?
- В июне 1944 года я получил путевку в санаторий им. Чкалова, в Одессу. И 24 дня находился там. Кроме меня там еще было 600 офицеров со всего фронта. Этот факт говорит о том, что командование не безразлично относилось к восстановлению физических и духовных сил своих подчиненных.
- Вши были?
- Были. В конце 1943 года командир полка мне даже взыскание объявил, за то, что нашел у солдата вошь.
- Как с ними боролись?
- Копали глубокую яму, ставили две бочке. В одну бочку наливали пару ведер, клали крест на крест поленьев или бревен, загружали бельем, обмундированием и пропаривали. А из другой бочки воду возьмешь, голову помоешь, тазиком обкатишься и все.
- Туалеты копали?
- В обороне обязательно.
- Кто представлял к наградам?
- Меня командир батальона, а я уже своих бойцов. Старался отметить тех, кто проявил себя.
- По-вашему, как в пехоте награждали, скупо или по заслугам?
- По заслугам. Первый орден, Красной Звезды, я получил за то, что из противотанкового ружья подбил артиллерийский тягач противника.
Мы вышли на опушку лесополосы, встретили там взвод противотанковых ружей. А метрах в 500-600 от него этот тягач. Я говорю бронебойщику:
- Ну-ка дай я по этому тягачу выстрелю.
Он говорит:
- Ложись.
Хлоп! Тягач загорелся. И я был награжден за это орденом Красной Звезды.
А орден Отечественной войны I степени получил за то, что взводом захватил истребительную противотанковую батарею противника.
Мы наступали вместе с танкистами. И на наших глазах загорелись два танка. Видим, откуда стреляют, зашли, окружили: «Хенде хох!»
Собрали и всех расстреляли. Меня должны были представить к ордену Боевого Красного Знамени. Но за то, что на переднем крае расстрелял пленных, что бы запрещено, дали орден Отечественной войны I степени.
- Местное население как относилось к Красной армии?
- Хорошо относилось. Помню на Украине идем, смотрим, местные в окопах сидят.
- Что вы делаете?
- Укрываемся от немцев, спасибо, что освободили.
- Какое у вас было отношение к немцам?
- Была яростная ненависть…. Мы жили мыслью, как можно больше уничтожить противника. Это сейчас звучит не гуманно, а тогда…
На Украине шли через Гуляйполе и я видел две ямы, в которых мирные жители были закопаны. Это у меня такую ярость вызвало…
Когда брали пленных, я всегда их спрашивал: «Зачем пришли? Почему вы так яростно сопротивляетесь на нашей территории?» «Мы великая нация. Мы господом богом определены вершить судьбы народов мира».
- Вели личный счет?
- Нет.
- Что делали с пленными?
- В основном, отправляли в тыл. У меня только два случая было расстрела. Первый – та батарея, а второй во время Ясско-Кишиневской операции. Мы наступали, и на наших глазах артиллерист подбил танк. Мы захватили этого артиллериста. Судили-рядили, как с ним быть. Командир батальона приказал – расстрелять. Ну и расстреляли.
- Последний вопрос. Иван Ильич, по вашему мнению, что нам помогло победить в войне?
- Кроме ненависти к врагу, нам помогала вера в победу. Мы верили, и эта вера помогала нам преодолеть страх. А в пехоте самый главный страх – подняться в атаку. Во весь рост встать и идти навстречу противнику. Это очень трудно. Но нам всегда помогали подняться в атаку активные действия коммунистов и комсомольцев полка.
А уже когда поднялся и пошел, появляется звериная ненависть к врагу, и уже никакой страх тебя не останавливает. Тобой уже движет стремление как можно быстрее ворваться в траншеи противника.
Причем, за годы войны я не видел ни изменников Родины, ни расстрелов, ни заградительных отрядов. Мы воевали не за награды, а за независимость Родины.
- Спасибо, Иван Ильич.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | Н. Аничкин |
