Родился я в Башкирии. Деревня Айгулево Стерлитамакского района. Во всех документах у меня записано, что я родился 1-го сентября 1923 года, но, по словам мамы, она родила меня в середине августа.
Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.
Думаю, что у нас была типичная для того времени семья. Нас, четверо детей: я, три мои три младшие сестренки: Евдокия, Мария, Александра и родители. Мама имела начальное образование, а в то время это считалось немало, но всю жизнь занималась домашним хозяйством. А папа – Андрей Иванович, был грамотный человек. В свое время он окончил гимназию и юридическую школу. Два же его брата так и остались неграмотными.
В конце 1933 года мы переехали за папой в Стерлитамак. Учился я в 4-й школе, которая тогда считалась одной из лучших в городе. Отличником не был, но вполне успевал, учился в основном на «хорошо» и «отлично».
Но в сентябре 1940 года, когда мы начали учиться в 10-м классе, вышло постановление правительства, что, начиная с 8-го класса, вводится платное обучение. До сих пор помню, что после того, как наш завуч Павел Иванович Тимофеев объявил нам об этом и мы вернулись в класс, то один из моих одноклассников - Саша Лобастов до того разгневался, что стал доставать из парты учебники и рвать их: один, второй, третий… Все порвал и ушел… И как и многие мои одноклассники, я тоже был вынужден уйти из школы и пойти работать.
Первая моя работа – секретарь в коммунальной конторе. Но я был физически крепким парнем и такая «штабная» работа была явно не по мне. Поэтому я перешел на работу электриком-монтажником в монтажную организацию, которая тогда располагалась на базе нынешнего станкостроительного завода «имени Ленина». И вы знаете, электромонтажные работы меня до того увлекли, что я с удовольствием оставался работать даже после окончания рабочего дня. А ведь до этого я считал, что у меня склонность к гуманитарным предметам. Но когда я пошел на производство, и у меня стало хорошо получаться в электротехнике, то думаю, что если бы не война, то я бы точно пошел по этому техническому направлению.
Вы упомянули, что были физически крепким парнем. Вы занимались каким-то спортом?
Нет, спортом я серьезно не занимался, потому что условия жизни тогда не особенно располагали к этому. Да и Стерлитамак в то время был совсем небольшим, всего около сорока тысяч, и на весь городок было всего два клуба: кожевенного завода и мукомольного комбината. Причем оба они спортивного оборудования совсем не имели. Но сами по себе мы, подростки, были крепкими, потому что постоянно были в физической работе дома по хозяйству, на огороде. Это сейчас молодежь ходит с бутылкой, а у нас даже и мыслей таких не было.
Как вы узнали, что началась война?
В те дни мы работали на площадке завода, который планировался для ремонта нефтеоборудования из Ишимбая. А так как в то время радио было далеко не везде, то мы узнали о начале войны только на следующий день. Утром вышли на смену, а там уже построили специальный помост, с которого выступил один из наших парторганизаторов: «Война! Фашистская Германия напала на нас!» Помню, стоим, я-то молодой, а рядом остальные ребята постарше, и вот слышу, как они между собой говорят: «Ну, месяца два-три нам придется с этой немчурой повозиться…» Но лично я воспринял это известие относительно спокойно, вроде как ожидал чего-то подобного. Ведь через газеты и радио мы чувствовали тот военных дух, что витал в воздухе.
Пошли с ребятами в военкомат проситься в армию, но нас отправили обратно: «Кыш отсюда! Когда время придет, и вас вызовем!» И действительно, уже где-то в начале июля меня по повестке вызвали в военкомат: нам троим выписали направление на учебу в Ирбитское артиллерийское училище. Но меня почему-то оставили, по какой причине - даже не знаю. А отправили только их двоих. Обоих этих ребят я, кстати, знал. Петя Филиппов был с соседней улицы, а Володя Филосопов жил чуть подальше.
Их дальнейшей судьбы вы случайно не знаете?
Знаю. Володя был отправлен на фронт, даже не окончив училища. Но в неудачном наступлении зимой 42-го они где-то подо Ржевом залегли в снегу, всю ночь там пролежали, он обморозил себе ноги, и ему ампутировали части ступней, пальцы…
А Филосопов училище окончил, и, по всей видимости, успешно, потому что его оставили в качестве командира учебного взвода. Но потом до меня дошли слухи, что еще во время войны он умер… Вроде бы из-за язвы желудка.
А я продолжал работать. Правда, вместо прежних восьми часов вкалывал уже по полной. Меня даже назначили бригадиром: трое шестнадцатилетних ребят и я - старший. Но осенью 41-го я сильно простудился, несколько дней провалялся дома, и вышел на работу полуздоровым – с хрипом в легких. Поэтому мастер Егоров меня часто предупреждал: «Кузнецов, по верхам не лазь! У тебя есть ребята».
В эти первые месяцы войны у вас не появились мысли, что мы можем проиграть?
Нет, ни у меня, ни у моих товарищей таких мыслей не было. Хочу подчеркнуть - таких мыслей вообще не было! Мы верили Сталину, нашему командованию, армии, поэтому и рвались на фронт.
Когда вас призвали?
В феврале 42-го меня направили в Рижское военное пехотное училище, которое было эвакуировано в наш Стерлитамак. Вначале меня, курсанта, назначили командиром отделения, но потом в сентябре перевели в другой батальон помошником командира взвода. Видимо, считали, что я что-то могу. А там командиром взвода был лейтенант Колесников, которому было уже за тридцать лет, и после контузии на фронте у него пропал голос. Но как командовать людьми шепотом? Поэтому нашли такой выход. Он говорил мне, например: «Построиться!», и уже для всех я громко повторял его команду. Кроме того, нередко после отбоя я садился в красном уголке, изучал военную литературу, чтобы на следующий день рассказать курсантам об устройстве и применении какого-либо вида оружия. Так это все и продолжалось, пока через какое-то время его не перевели на другую должность.
А в августе наши две роты, 9-ю и 10-ю, построили: «Кого назовут – два шага вперед!» Из моего отделения назвали двоих: Митю Поздеева и Васю Ожигина. Всего отобрали целую роту и приказали: «Через пятнадцать минут построение с вещами!» Нас оставили заканчивать обучение, а их в эшелон и под Сталинград… И ребята из той роты, в которой я в сентябре-октябре исполнял обязанности помкомвзвода, тоже оказались под Сталинградом. Это я знаю, потому что, листая 16-й том «Книги Памяти Башкирии», наткнулся на знакомые фамилии. Например, Степа Воронин как раз был из той роты, и он погиб под Сталинградом… (По данным ОБД-Мемориал красноармеец Воронин Степан Захарович 1924 г.р., призванный Стерлитамакским ГВК в 1942 г. числится пропавшим безвести с конца 1942 года – прим.Н.Ч.)
А в ноябре меня перевели в ту же самую роту, из которой направили помошником командира взвода, и я выпустился лейтенантом только в декабре 42-го. Первоначально планировалось, что мы будем учиться всего шесть месяцев, но получается, что наша рота проучилась десять месяцев.
Как вы считаете, вас хорошо подготовили? Вообще, как вам запомнилось время, проведенное в училище?
Считаю, что нас готовили серьезно, старательно. Очень здорово требовали быстро ориентироваться на местности, как правильно окапываться, как действовать в наступлении и обороне, поэтому и считаю, что в целом нас подготовили хорошо. Но ведь есть такая шутливая пословица: «Чему научили – забудь!» Доля правды в этой шутке, несомненно, есть, потому что на практике используются далеко не все знания, которые преподают во время учебы. Но лично мне после училища, оказалось, легко принять взвод, потому что во время обучения мне пришлось побыть и командиром отделения и помкомвзвода и фактически командиром взвода. Поэтому на формировании я психологически легко вошел в совершенно новую для себя военную должность.
А каким было снабжение в училище?
Питание и в целом снабжение, командование старалось делать хорошим. Штаб училища располагался как раз на том месте, где сейчас находится воинская часть топографов. А там, где расположен ресторан «Урал» находился наш клуб и хозяйственные помещения. Казармы были двухэтажные, в которых стояли двухъярусные нары: каждый ярус был рассчитан на два отделения, по десять курсантов и командир отделения в каждом. Но если брать по большому счету, то материальной базы училищу не хватало. И это вполне можно понять, потому что училище к тому моменту всего как полгода прибыло из Прибалтики, и наш курс был всего вторым набором, который учился на новом месте.
При мне начальником училища был полковник Глинка. Я не знаю, был ли он кадровым военным, но это был на редкость гуманный, спокойный, и внимательный офицер, который этого же требовал от всех остальных преподавателей и командиров. Хорошо помню и командира нашего учебного взвода - лейтенанта Сунцова. Это был призванный из резерва грамотный и требовательный командир, и очень жесткий по характеру человек, который нисколько не жалел себя. С виду такой сухощавый, жилистый, но помню летом, к концу тактических занятий гимнастерка на нем бывала вся белая от пота и соли.
И с такими командирами дисциплина у нас была отличная. Поверите или нет, но за все десять месяцев своего пребывания в училище я вообще не помню каких-либо эксцессов между курсантами или между командиром и курсантом. Но я не скажу, что она была жестко-строгая, нет. По-военному строгая, но и по-человечески порядочная.
В училище вы с кем-то из ребят подружились?
В принципе у меня со всеми сложились хорошие, ровные отношения, но я не могу сказать, что с кем-то сдружился больше всего. Конечно, тесные отношения были с теми, с кем больше общался – курсантами своего отделения. С командирами других отделений Кирпо и Мельниковым, с которыми я больше общался по службе. Но особо запомнился Ваня Бова - курсант моего отделения. Вот с ним действительно, отношения сложились особые. Это был сын шахтера с Украины, который в Стерлитамак прибыл в эвакуацию, здесь его и призвали. Но если наш курсантский набор состоял в основном из местных ребят, то соответственно у нас была хоть какая-то возможность дополнительно питаться. У него же в городе близких не было совсем. А ведь он был высокий, здоровый, широкоплечий парень, и, конечно, питания ему не хватало. Кто служил, тот знает, что на казенных харчах всегда хочется чего-то домашнего: огуречик, помидорку, морковку. Поэтому он у меня иногда отпрашивался сбегать в соседние дома. И бывало, что на свой страх и риск я ему разрешал, есть на мне такой грех. Мы с ним оба, кстати, были ротными запевалами. Знаю, что на фронте Ваня получил приказ провести со своим взводом разведку боем, и в этом бою был тяжело ранен. Его вынесли с поля боя, но больше мне о нем, к сожалению, ничего не известно.
К вам домой эвакуированных не подселяли?
В Стерлитамаке было очень много эвакуированных, потому что в наш город из оккупированных областей прибыло много различных предприятий. («До войны в Стерлитамаке было всего два крупных предприятия - мелькомбинат и кожзавод. Но с конца 1941 года в город начали прибывать эвакуированные из западных районов страны заводы и фабрики: Одесский станкостроительный завод, Славянский и Донецкий содовые заводы, Волховский, Ново-Подольский и Брянский цементные заводы, завод Наркомата боеприпасов, Бакинский завод "Красный пролетарий", сахарный завод. В Стерлитамак был перебазирован Московский кожевенно-обувной комбинат. Во второй половине 1941 г. в город было переведено управление треста "Башнефтеразведка". Можно смело утверждать, что в годы войны в городе произошла настоящая промышленная революция. И если к началу войны Стерлитамак был заштатным районным городком, то День Победы встречал уже как крупный промышленный центр» - выдержка из «Википедии»).
Нас с мамой и так было пятеро, но к нам в дом без всяких разговоров подселили четверых беженцев с Украины: муж, жена, их сынишка и сестра жены. Мы им отдали спальню и зал, а маме с сестренками осталась кухня и печка. Еще до войны у нас в городе начали строить корпуса будущего содового комбината, и глава семьи устроился работать туда снабженцем. Его жена работала машинисткой, а с их сыном Арончиком, которому было лет пять или шесть, сидела дома ее сестра.
Но если правду сказать, то он был из числа мошенников. Уже после войны мама как-то мне рассказала такой случай. Однажды она спустилась в подпол, смотрит и не может понять, что такое, как будто картошки стало больше. Чуть раскопала и под ней обнаружила большой фанерный ящик. Чиркнула спичку, и на этикетке прочитала, что это печенье. Она перепугалась: «У меня сердечко екнуло, ведь точно ворованное! Господи, это ведь и меня могут обвинить, что ворованное храню…» Но время было очень тяжелое, и мама, несмотря на свою честность, решилась: «Прости Господи, пусть я согрешу, но возьму немного детям!» Но когда на другой день спустилась в подпол, то ящика там уже не оказалось. Когда этот проходимец его принес и когда успел вынести, мама так и не узнала. Но в целом с квартирантами жили мирно, и никаких недоразумений никогда не возникало. Мама у нас была спокойная, благоразумная женщина, и всю войну стойко терпела любые невзгоды.
Когда и куда вы попали на фронт?
В декабре 42-го мы, наконец, окончили училище и нас отправили в Кандры - это небольшое село у нас в Башкирии. Там наскоро прошли формировку, и выехали на фронт, в уголок Калининской области – городок Зубцов. И с конца декабря по конец сентября 43-го, где на передовой, а где и во втором эшелоне, я воевал командиром взвода. Вначале в 1-м отдельном батальоне 134-й стрелковой Бригады, а с мая по сентябрь в 384-м полку 157-й стрелковой дивизии 33-й Армии. С боями наступали через Вязьму в сторону Ельни, но до Смоленска я не дошел, потому что был ранен.
Расскажите, пожалуйста, как это случилось.
Шло наше наступление и ночью 14-го сентября на речушке Угра мы из второго эшелона обороны сменили на передовой какую-то часть. А уже утром 15-го числа получили приказ – «Атаковать!» А атаковать сходу - значит идти напролом… Даже разведку-то провести не успели. Знали только, что позиции немцев где-то в перелеске перед нами, до которого было около километра. А до него нейтралка – чистая поляна с уже пожухлой сентябрьской травой. Причем, получилось так, что наша рота оказалась крайней на левом фланге дивизии. А мой 1-й взвод и вовсе самый крайний в роте, а значит и во всей дивизии. Пошли вперед, но получилось, что центральную часть и ближайший тыл обороны немцев наша артиллерия расстреляла, а тем, кто стоял напротив нас, не досталось. На них мы стреляя на ходу и ринулись. Результат? В целом дивизия смяла оборону фашистов и погнала их на запад, но вот от нашей роты остались, как говорится, рожки да ножки… Из командиров взводов уцелел я один, а из всей роты невредимыми осталось всего одиннадцать человек, а остальные или погибли или ранены… Конечно, с такими потерями у нас не хватило сил сбить немцев. Но они-то окопались в мелких кустиках на небольшом возвышении, и мы их не видели, зато мы залегли в чистом поле, прямо у них на виду. Фактически были для них живыми мишенями… И вот тут меня ранило, судя по всему разрывной пулей, потому что на правой кисти два пальца оказались перебиты. А на левой кисти входная рана была 3х4 сантиметра, а выходная – 4х5.
Но на этом поле помимо нас оказались еще и ребята из разведроты соседней дивизии. Один из них, парень постарше меня и что меня особенно удивило, он был в стальном нагрудном щитке, подполз ко мне. Только он меня перевязал, как к нам подполз и его товарищ: «Гриша, что делаешь?» - «Да вот, перевязывал лейтенанта из соседней дивизии». Но я его попросил: «Отползи от нас подальше в сторону», ведь это неправильно, что сразу три человека рядом лежат. Но он успел отползти от нас всего на пару метров, как вдруг захрипел, поджал ноги, свернулся и затих… Уж не знаю, случайная пуля его сразила или нет… Вполне возможно, что нас заметили, ведь когда человек ползет, травка-то колышется.
А первый, мой спаситель, вдруг говорит: «Эх, огонька бы!» Я удивился: «Зачем?» - «Покурить охота». А я хоть и не курил, но спички всегда носил с собой. Показал ему, где их достать. Два-три разу он курнул, и вдруг вскочил, сделал пару шагов вперед. Я чуть не ошалел, когда это увидел: «Ты куда?! Вот же немцы совсем рядом – в кустах!» А он на меня только посмотрел и снова вскочил с того же места. До сих пор не понимаю, почему он так поступил. Ведь если бы он хотя бы отполз в сторонку, а так вскочил и тут же упал замертво… И выходит, что они меня спасли, а сами погибли…
Лежу, впереди меня остатки роты ведут огонь по кустам, а я даже стрелять не могу, потому что левая кисть и пальцы на право перебиты. К тому же ложе автомата разбило пулей. Но что значит молодость. Представьте себе. Лежу недалеко от немцев, они нас расстреливают почти как в тире, а я думаю не о скорой смерти, а о том, кем же я теперь после войны стану с тремя оставшимися пальцами…
А меня нашел и вытащил оттуда мой связной по фамилии Хисматуллин. Вначале он у меня был командиром отделения, но перед боями командир роты попросил: «Дай мне надежного связного!», и я выбрал именно его. Он тоже был из Башкирии, из деревни Аллагуват, что недалеко от Салавата. Он вернулся с фронта живой, хотя чудом остался жив после тяжелейшего ранения в живот, и после войны мы с ним встречались.
Лечили меня четыре с лишним месяца, и в январе 44-го из офицерского резерва в Чувашии меня направили в 3-ю Армию. Назначили командиром взвода автоматчиков в 438-й полк 129-й Орловской стрелковой дивизии. Но там я провоевал всего месяц – с 28 января по 24 февраля. Ведь кто такой взводный в бою? Фактически тот же солдат…
В конце февраля наша дивизия отдыхала на берегу Днепра. Помню, накануне 23-го февраля командир полка собрал офицеров у себя на КП на окраине соснового леса. Поздравил всех с наступающим праздником Дня Красной Армии и потом огласил поставленную задачу: «Идем на Бобруйск!» А начальник политотдела добавил: «Товарищи командиры, берегите солдат! И больше доверяйте комсомольцам, они народ боевой…»
И вот 23-го февраля дивизия по льду переправилась через Днепр и начала продвигаться вперед, по пути уничтожая в лесу мелкие группы немцев. А по пути нас обстреливали наши же самолеты. Уже потом мы узнали, что они возвращались с боевого задания и приняли нас за отступающих немцев. Как и было условлено для таких случаев, мы пускали красные ракеты, но они все равно обстреливали нас из пулеметов. Обошлось без людских потерь, но наши полевые кухни оказались изрешечены и люди остались без горячей пищи. А у одного моего бойца шинель оказалась прострелена в нескольких местах, правда, его самого каким-то чудом вообще не задело.
Наконец, поздно вечером полк остановился на опушке соснового леса. Мне принесли ужин, и только я собрался поесть, как меня срочно вызвали к комбату: «Лейтенант, возьмите несколько человек, и ночью сходите в разведку. Проверьте нейтральную полосу - нет ли там минных ловушек и заграждений. А самое главное – обследуйте берега речушки, узнайте, сможет ли там пройти артиллерия».
Это была маленькая речушка Друть. Типичный для Белоруссии пейзаж - кругом болотистая местность, а берег речки невысокий, но крутой. И всю ночь мы проползали метрах в ста от немцев, и даже слышали их голоса. Особенно запомнился один. Хозяин скрипучего голоса высоким тоном частенько подавал команду, тогда ввысь взлетала осветительная ракета, и пулемет давал очередь в нашу сторону. Вернувшись, я доложил о замеченных пулеметных точках, и о том, что артиллерия на этом участке преодолеть крутизну берега не сможет.
И уже утром 24-го февраля в полутемноте, без артподготовки мы пошли в наступление. А немцы с пригорка ракеты осветительные пускают, видят все прекрасно и нас расстреливают… Все же подобрались к ним вплотную, но они на возвышении, и сразу взять их не можем. Но на левом фланге ребята во главе с помкомвзвода обнаружили что-то вроде просеки, и удачно просочились к ним в тыл, а я был на правом фланге, и нас прижучили. Строчат по нам вовсю из пулемета, а мы в ответ из автоматов. И вот тут меня ранило, и опять в левую руку…
Четыре месяца лечения, но после этого ранения я даже не мог толком держать автомат, поэтому меня признали годным к штабной службе, и направили в офицерский резерв Московского Военного Округа. И когда решался вопрос кого куда, меня определили на работу с военнопленными. В родной Башкирии в разных лагерях я служил с конца 44-го по 1948 год. В основном там находились немцы, но был лагерь и для интернированных, т.е. гражданских, в отношении, которых были серьезные подозрения, что они сотрудничали с нацистами. В основном там были поляки. А мне было всего двадцать с небольшим, и я чуть было не влюбился в одну красавицу полячку, которая работала бригадиром. Но ни она сама, ни кто бы то ни было, об этом даже не догадывались, ведь это было строжайше запрещено.
В первое время я там служил как кадровик, потому что лагерь был большой. Только обслуживающего персонала, среди которых большинство офицеры, больше четырехсот человек. Но я был молодой, память хорошая и знал всех до единого. А немцев было несколько тысяч человек и их под конвоем водили на разные работы. Использовали на лесоразработках, но в основном на металлургическом комбинате в Болорецке, на сталелитейном заводе.
При ближайшем рассмотрении ваше отношение к немцам как-то поменялось?
Конечно, с одной стороны это враги, которые беспощадно уничтожали наш народ, грабили страну. Но когда поближе их узнаешь, то… Во всяком случае у меня ненависти к безоружным пленным не было. Видно было, что в большинстве своем это нормальные, пусть и обманутые люди, которым не нужна война, но которых заставили воевать. Я считаю, что первая их волна действительно надеялась нас разгромить, получить землю, и русских рабов. Но вторая и особенно третья волна немцев, на которых я и насмотрелся в лагерях, в это верили уже не все. Например, у меня в лагере помошником работал один немец. Грамотный, бывший сотрудник банка, он помогал мне вести учет. Ведь им за работу начислялась зарплата. Много или мало, это другой вопрос, но начислялась. И вот он мне примерно так говорил: «Меня мобилизовали и заставили воевать. А если бы я отказался от фронта, меня бы самого расстреляли…»
Как вы узнали о Победе?
В то время, мы с Василием Павловым в Белорецке в большом доме занимали маленькую комнатку. Он тоже был фронтовик, младший лейтенант чуть постарше меня. И утром я первым услышал сообщение по радио. Вскочил с постели, кричу: «Васька, победа!» Там у нас была офицерская столовая и когда пошли на обед, нашлась бутылочка водки и всем составом штаба, конечно, отметили такое событие.
Какие у вас боевые награды?
Если не считать юбилейные награды, то фронтовых у меня две - орден «Отечественной войны», который мне вручили за ту ночную разведку, когда я засек огневые точки, и медаль «За победу над Германией». Еще после первого ранения до меня однополчане донесли, что в штабе звучала моя фамилия – представить к ордену «Красной Звезды», но никаких известий об этой награде я не получил. Зато недавно получил от президента Белоруссии Александра Григорьевича Лукашенко медаль «За освобождение Белоруссии». Имею также партийные награды, за трудовую деятельность.
Хочу спросить о вашем отношении к Сталину.
Читал и слышал много самых разных суждений о нем, но мое мнение, что это был жесткий, со своей не совсем удачной личной жизнью вождь, который для нашей страны сделал очень много хорошего и вывел ее в число самых передовых. А если говорить о репрессиях и о так называемых безвинно пострадавших, то я больше виню не его, а тех, кто занимался этим на местах. Вот, например, у нас в деревне Айгулево, а тогда в ней было дворов двести пятьдесят, я не знаю ни одной семьи, которую бы раскулачили и выселили. Хотя мой дедушка по маме считался зажиточным, у нас даже был каменный амбар, так вот в колхоз для хранения колхозного зерна забрали только этот амбар, да еще один кирпичный амбар взяли у Карповых. А так больше ни одна семья не пострадала, и ни у кого ничего не отобрали.
Помимо репрессий Сталину ставят в вину то, что мы победили в войне с неоправданно высокими потерями. Что именно из-за Сталина людей у нас не берегли, и поэтому Победа нам досталась такой горькой ценой.
Надо винить не Сталина, а тех, кто сейчас треплет языком об этом! Сами подумайте, как это война может быть без потерь?! Конечно, я не до такой степени стратег, чтобы подробно рассуждать об этом, но ведь хорошо известно, что большинство наших потерь это не фронтовые потери армии, а расстрелянные, замученные мирные жители и погибшие от голода военнопленные… А мы между прочим, в отличие от «цивилизованных европейцев» своих военнопленных и кормили и лечили. Но ведь большинство этих болтунов-антисталинистов послевоенных годов рождения. Что они могут знать о том времени, о том, как жил простой народ?! Вот побыть бы им хотя бы с месяц во фронтовом пекле, тогда возможно совесть бы и проснулась…
Правдивые фильмы или книги о войне вам попадались?
Я считаю, что Василий Гроссман если не на сто, то на девяносто девять процентов писал о войне правду. А вот сейчас я читаю Солженицына, и скажу, что он ярый подлюка! Но, к огромному сожалению и к стыду сейчас эту вульгарность включили в школьную программу… Что там детям читать?!
Ваш отец воевал?
Да, папу призвали летом 42-го, но уже осенью под Сталинградом он был очень тяжело ранен и лечился больше года. После выздоровления опять попал на фронт и снова воевал пулеметчиком, но в январе 44-го он погиб в Белоруссии… А я почти в тех же местах оказался уже в феврале, и получилось довольно символично. Словно на замену погибшего отца-ефрейтора прибыл сражаться сын-лейтенант… А вообще из моей ближайшей родни в годы войны на фронте сражались двадцать мужчин и одна девушка, и пятнадцать из них погибли…
А, например, вы не знаете, сколько ваших одноклассников по школе воевало и сколько из них погибло?
Пожалуй, из наших ребят не воевал только Лешка Петров – глаза не пустили. А, например, Саша Лобастов, тот самый, который порвал учебники, воевал танкистом и вернулся живым. Но когда его танк горел, он дымом отравил себе легкие, и вскоре после войны умер…
А Костя Ряхин, Константин Михайлович, с которым мы вместе провели детство, вместе делали уроки и помогали друг другу во всем, ушел на фронт со 2-го курса техникума. Осенью 42-го в боях за Сталинград получил тяжелейшее пулевое ранение в живот, и после госпиталя его оставили в тылу командиром учебного взвода. Вернулся домой младшим лейтенантом. Потом всю жизнь работал на станкостроительном заводе «имени Ленина», дорос до начальника литейного цеха и умер всего три или четыре года назад.
И с особой горечью и сожалением вспоминаю нашу одноклассницу. Морозова Нина - такая высокая, стройная девушка. Что удивительно: сама она была смуглая, черноволосая, но при этом конопатая, словно рыжая. Она добровольно пошла в армию и добилась, чтобы ее отправили на фронт, но где-то под Сталинградом погибла в этой мясорубке… (По данным ОБД-Мемориал санинструктор 188-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона красноармеец Морозова Нина Васильевна 1923 г.р. пропала безвести в районе Сталинграда в сентябре 1942 года – прим.Н.Ч.)
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
Из армии я выкарабкался с трудом. Я понимал, что настало мирное время, и нам на смену придет перспективная молодежь из училищ. Поэтому думал, кем же мне быть, и подавал рапорта один за другим. Но смог уйти в запас только в 1953 году, да и то осенью. Ведь я решил поступать в юридический институт, но так получилось, что мой начальник, подполковник, просто из вредности не отпустил меня в Уфу на экзамены. До сих пор вспоминаю об этом с большим сожалением, ведь моя жизнь могла бы сложиться совсем по другому…
Но чтобы не терять попусту год я поступил на заочное отделение в учительский институт. И, кстати, в отношении педагогики. Ведь когда меня ранило в первый раз, помню, лежу и думаю. И не о смерти думаю, хотя лежу рядом с немцами. Почему-то совсем не думал, что меня любая очередная пуля может стукнуть. Таких мыслей даже не было. А о том, кем же я теперь стану с двумя-то простреленными руками… Ведь глядя на свои руки я думал, что левую руку мне чмокнут по локоть, а на правой останутся всего три пальца. И вот тогда я впервые подумал, что стану учителем.
Окончил институт, но если по диплому я преподаватель русского языка и литературы, то на практике мне пришлось преподавать историю. В родном Стерлитамаке работал в Горкоме партии, завучем, директором в разных школах. Но в 1966 году меня пригласили работать на наш знаменитый содово-цементный комбинат. Работал там ответственным секретарем заводской многотиражки, начальником отдела технической учебы. Это тоже педагогическая работа, но уже производственного характера. И уже многие-многие годы занимаюсь общественной работой. Я – лектор-международник, преподаю в вечернем университете марксизма-ленинизма, председатель совета ветеранов, постоянно выступаю перед молодежью в школах, ПТУ, техникумах.
Семья у вас большая?
Мы с женой воспитали трех сыновей, есть шесть внуков.
Войну потом часто вспоминали?
Один мой товарищ, признавался, что его постоянно преследуют ужасы войны, но я возвращение в мирную жизнь перенес относительно спокойно. Героем себя не считаю и не строю. Просто воевал и сделал все что мог…
| Интервью и лит.обработка: | Н.Чобану |
