Лисецкий Иван Яковлевич

Родился 28 марта 1922 года в деревне Усть-Черно Вирумааского уезда Эстонской Республики. Трудовую деятельность начал в 1937 году в г.Нарва, работал в кузницах и подсобным рабочим на лесопильном заводе. В 1940 г. вступил в коммунистический союз молодежи Эстонии, работал в комсомольской ячейке. В январе 1941 г. поступил в Таллинское военно-пехотное училище, окончил его в январе 1942 г. Затем служил офицером в штабе 615-го стрелкового полка 167-й стрелковой дивизии (в деревне Сухой Лог), командиром взвода 44-го запасного стрелкового полка. С апреля по июнь 1942 г. в составе 185-го стрелкового полка участвовал в боях на Западном фронте (бои местного значения под городом Калугой) в качестве командира пулеметного взвода. Затем — в должности командира пулеметного взвода, потом — заместителя командира пулеметной роты 917-го стрелкового полка 249-й Эстонской стрелковой дивизии 8-го Эстонского стрелкового корпуса участвовал в боях под Великими Луками, в боях по освобождению Эстонии. Был дважды тяжело ранен: под Великими Луками в декабре 1942 г. и в боях под Пярну в октябре 1944 г. В августе-сентябре 1943 г. находился в командировке от советского правительства в г.Ярославле, преподавал всеобуч эвакуированным деятелям культуры Эстонии. С апреля 1945 г. - командир пулеметного взвода 261-го отдельного учебно-пулеметного батальона 14-го Укрепрайона. Был награжден орденом Красной Звезды (1942) и медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» После войны служил в военкоматах Эстонии, восстанавливал военкомат в Пярну-Яагуби, возглавлял военкоматы в Тапа, на Сааремаа, в Валга, с 1960 по 1973 г. - военный комиссар города Нарва. Уволился из рядов Вооруженных Сил СССР в 1973 году в звании подполковника. Впоследствии, в 1978 году, было присвоено звание полковника. На «гражданке» работал военруком в школе (1974-75 гг.), заместителем главного врача межколхозного санатория «Нарва-Йыэсуу» по политмассовой работе (1975-89 гг.).

Насколько мне известно, Иван Яковлевич, ваши корни из Принаровья. Расскажите в двух словах о вашей семье и о вашем происхождении. О том, как вам жилось в Принаровье?

Насколько я по рассказам родителей знаю, они все время жили в деревне, которая расположена по берегу реки Наровы, что недалеко от границы Эстонии с Россией (раньше эстонско-советская граница проходила не через реку). Деревня эта называется Усть-Черно. Потом, уже после войны, она попала в зону затопления Нарвского водохранилища и сейчас ее, к сожалению, не существует. Там я и родился 28 марта 1922 года. Я был поздним ребенком в нашей семье. Мать была родом из соседней деревни. Она меня родила в возрасте 42 лет, то есть, была 1880 года рождения. Но после меня родился еще один брат Леонид, он родился, когда матери было уже 46 лет. Всего же у матери было шестеро детей. У меня было много в Принаровье родственников, которые перешли границу Советского Союза и там насовсем, как говорят, сгинули. Тогда же КГБ всех, кто переходил границу, забирало, а там их сажали или расстреливали. А с Эстонии многие уходили. Семья у нас была самая большая в деревне: нас было восемь человек.

Земля у вас была была?

Сначала у нас земли совсем мало было: всего полтора гектара пашни. Но потом в 1929 году началась земельная реформа. Тогда крестьянам давали землю по принципу: чем дальше от деревни — тем больше земли, чем ближе — тем меньше. Нам не было никакого смысла брать землю около деревни, так как мы получили бы ее меньше чем полгектара. Ну и мы взяли землю далеко от деревни, в 3-х километрах от города Нарвы. Потом, в 1930 году, местная власть нарезала малоземельным крестьянам прирезки земли с рассрочкой выплаты в течение 50 лет. И так в итоге мы получили земли в двух местах: в Монастырском поле и на Нарвском направлении, там, где у нас хутор был. В Монастырском поле тогда было много леса, целые вязы стояли, мы там деревья пилили на дрова. Но были и такие хорошие чудаки, которые пилили дрова и столярам продавали. Ясень, которая там росла, - тогда это считалось очень хорошее и благородное дерево. Мы тоже этими дровами жили. Отец наш, Яков Францевич Лисецкий, хорошим плотником был, зимой он постоянно отправлялся на заработки: ездил по хуторам и, где надо было, строил домики. Была у них такая своя бригада, в которой он работал. Ну а летом, естественно, трудился у себя в деревне.

До войны вы учились только в начальной школе?

До войны я учился в шестилетней школе в соседней с Усть-Черно деревне Низы. Тогда в Эстонии шестилетки были, шесть классов — это как бы считалась основная школа. Что запомнилось? У нас один-единственный учитель, - Михаил Ефимович Шиураков, - вел одновременно и во всех классах все предметы. Когда я в первый класс поступал, нас там набралось 30-40. Но учиться оставалось всего человек двеннадцать. А оканчивали мы школу уже впятером, так как кого-то на третий, кого-то на четвертый год учебы по неуспеваемости отчисляли. Да и то — наш одноклассник Коля Быстряков умер, когда мы учились в шестом классе. Кстати, Быстряков и мой лучший друг Жуковский считались в классе круглыми отличниками. Они, кстати, вместе за партой и сидели. А я сидел с Анатолием Рандом. Он, к сожалению, в 1968 году внезапно умер, когда как раз стали разворачиваться известные события в Чехословакии. А Жуковский, если забегать вперед, погиб в 1943 году под Великими Луками.

Были ли у вас в деревне те, которые брали себе эстонские фамилии? Я знаю, что в некоторых принаровских местах, где проживали русские, такие вещи происходили.

У нас в деревне никто не поменял русские фамилии на эстонские. А так в других деревнях было много людей, которые поменяли себе фамилии на эстонские. Если так говорить, у нас фамилий вообще не было. Были производные от имен. А потом многие наши деревенские стали сами брать себе фамилии. В результате получалось, что у родных братьев были разные фамилии. Особенно популярными были тогда такие фамилии, как Карамзин, Жуковский, Дроздов, Орехов.

Встреча выпускников Таллинского военно-пехотного училища в 1944 году. Слева направо. Сидят: капитан Славский Александр Петрович (родился 20 июля 1920 г., живет в Таллине), старший лейтенант Марнаусов (был начальником штаба в батальоне 917-го полка, в составе которого воевал Лисецкий), старший лейтенант Воейкин Илья Дмитриевич (1920 г. рождения, находился в органах СМЕРШ Эстонского корпуса, живет в Таллине). Стоят: Пуста (впоследствии полковник, служил где-то в строительных войсках), капитан Ваганов Николай Герасимович (1919-2008, в годы войны — командир минометной роты 300-го стрелкового полка Эстонского корпуса; его воспоминания опубликованы также на данном сайте), лейтенант Лисецкий Иван Яковлевич.

Многие коренные принаровцы (да почти все) рассказывали мне о том, что многие их родственники в 30-е годы тайно уходили в Советскую Россию и там бесследно исчезали. Вам приходилось встречаться с какими-то похожими случаями?

Такое действительно было. Ведь мы были настоящие, можно сказать, провинциалы, жили в деревне, ничего такого не было у нас, вот и слушали с интересом советские радиопередачи. Там, помню, говорилось о том, как хорошо жить в Советской России, что там бесплатное образование, чего у нас не было. Ну а поскольку мы ничего, кроме Нарвы и Принаровья не видели, то, конечно, для нас это было совсем ново! Потом оказалось, что нас специально при помощи радиопропаганды в Россию завлекали. И многие туда спешили уходить из-за того, что в Эстонии было платное образование, что отсутствовали здесаь рабочие места, были и многие другие причины. Конечно, переход границы строжайше воспрещался, но мы-то знали, что это очень легко сделать. И многие мои родственники уходили туда, часть из них бесследно исчезла.

Это дело, кстати говоря, коснулось и нашей семьи, точнее говоря, двух моих старших братьев. Сначала в  Советский Союз ушел старший брат Александр, он был 1905 года рождения. Был он, вообще-то говоря, совсем неграмотным человеком: когда-то окончил всего лишь  четыре класса церковно-приходской школы, а потом, значит, в поисках хорошего образования и хорошей работы и отправился туда. Только потом мне стало известно, что тогда же, в декабре 1938 года, его расстреляли в Левашево. После войны я пытался установить его судьбу. Сначала мне ничего не отвечали, но потом написали, что он был расстрелян тогда-то и тогда-то, и, как там говорилось, место его захоронения можно было узнать в каком-то архиве, расположенном в Ленинграде. Потом ушел в Россию и другой мой брат — Василий, 1911 года рождения. Того, правда, не расстреляли, а отправили в лагерь в Воркуту. Там в то время только-только начали создаваться шахты, и его, значит, моего брата, как и многих других заключенных, направили на эти работы. Он там пять лет отсидел. А потом, когда свой срок отсидел, был отправлен на поселение в республику Коми, в такой поселок Княж-Погост. Уже после войны, в апреле месяце 1946 года, я ездил туда к нему его оттуда вызволять. Тогда моя жена была уже беременная. Доехал я тогда, помню, на поезде до одного места. Но дальше-то железной дороги уже не было! До поселения, где проживал мой брат, можно было доехать только на самолете. А был там один такой маленький самолет, который каждый день над тайгой летал и наблюдал за лесными пожарами, если они были. А поезд, значит, два раза ходил из поселка Княж-Погоста в Коми. И вот я оказался на берегу Вычегды, где совсем рядом протекала красивая река Сыктывкар. Я нашел то место, где находилось местное КГБ. Меня встретил старший лейтенант — он был такой маленький, а уже находился почему-то на должности помощника министра. Я к нему пришел и сказал: мол, так и так. «А что ты приехал?» - спросил он меня. «Здесь находится мой брат, - сказал я ему, - он сам в Эстонии живет, я хочу увезти его к себе домой, потому что он отсидел положенный срок.» «А вы нас тут не учите», - сказал мне этот кэгэбэшник, и начал сразу после этого задираться. Ну и я тоже повысил на него голос. У нас звания все-таки не сильно отличались: он был старшим лейтенантом, а я — лейтенантом. А он мне тогда даже намекнул, сказал: «Смотрите, и вы здесь окажетесь.» Я тогда распрощался с ним и ушел, сказал перед этим: «Ну ладно, старший лейтенант, нельзя — так нельзя.» А брата потом еще долго пришлось ждать. Кстати, в тот же день я там же и ночевал: так получилось, что в этот день самолета не было и мне пришлось ждать на второй день его снова. Когда летели, было очень холодно: это же был совершенно открытый самолет, никого, кроме летчика, там не было, а сзади мешки лежали с разными почтами. Так и летел. Потом, когда приехали в Княж-Погост, я был уже совсем замерзшим. Меня там вытащили, отогрели, напоили. Потом меня посадили на обратный поезд, на нем я поехал, а потом сошел и стал ждать поезда до Вологды. С Вологды я доехал до Ленинграда, потом вернулся домой в Эстонию. Вот такой путь пришлось преодолеть! Потом я стал обращаться в советское правительство, написал письмо, помню, в Верховный Совет ЭССР, к такому Теллингу. Там я писал, что брат был гражданином Эстонии, а сейчас должен стать гражданином Советского Союза. В общем, Теллинг написал куда надо письмо, выхлопотал гражданство моему брату и они вместе с женой приехали в Эстонию. Умер он в 1980 году.

Между прочим, в конце 30-х годов я сам там чуть было не оказался, в этих лагерях в . Был у меня в деревне друг — Борис Федорович Волгин, 1920 года рождения, который всегда хвалился тем, что родился в один день с Гитлером, - 20 апреля. Отец его в 1931 году ушел в Россию и там, как говорится, сгинул. И остался он мальчишкой жить с матерью. И мы решили перейти с ним границу, так как он хотел очень встретиться со своим отцом, а я, в свою очередь, получить хорошую работу, хорошее образование. Это было в 1939 году. Дошли до границы, но так как у меня ботинки были рваные, договорились, что я через неделю приду к нему туда. Заплакали, попрощались, поцеловались. Но сделать этого не пришлось: через неделю в Эстонию вошли советские войска, усилилась охрана, установились базы. Кстати, в Россию из Эстонии так до 1941 года никого не пропускали. Так же, в эти 30-е годы, ушли с нашей деревни мои друзья по деревне Карамзин и Дроздов Федор Иванович, оба они впоследствии, как я потом узнал, были расстреляны.

Вернемся к нашему прежнему разговору. Вы прибыли в Нарву и начали свою трудовую деятельность. Расскажите об этом поподробнее.

Сразу после прибытия в Нарву я начал искать место работы. Это произошло в 1937 году, когда мне всего 15 лет было. В городе в то время царила сплошная безработица. Но меня отец каким-то образом устроил в кузницу, которая находилась на 6-й Петровской улице (в то время в городе было именно что шесть Петровских улиц). Владельцем ее был некто Лутс, бывший белогвардейский офицер, который взял после эмиграции из России в Эстонию фамилию своей жены-эстонки. Сам он, конечно, не работал: при мне он всего лишь пару раз постоял на наковальне. Все же остальное время он беспробудно пьянствовал. Я работал учеником у одного эстонца-мастера, фамилию которого сейчас уже не помню, который также работал у него.  С мастером мы мало общались, у него была своя работа, а у меня — своя. За свою работу я получал 50 сентов в день. Этих денег вполне хватало на жизнь. Однако через год мастер взял да и бросил эту работу. Прихожу — нет никого на рабочем месте. Через неделю встретил я этого Лутса. Сказал ему тогда: «Господин Лутс, как насчет работы-то?» Он мне сказал: «Ты погоди, я другого мастера вместо того, который уволился, возьму...» Но так другого и не взял, дело так и застопорилось, а он продолжал еще больше пить. Я не выдержал всего этого и поехал в деревню к отцу.  Рассказал ему обо всем.

После этого отец устроил меня в другую кузницу, которая располагалась на месте нынешнего театра «Русь» в Ивангороде (тогда Нарва и Иван город были единым городом). Хозяином этой кузницы был Антон Пуссь. Здесь работать приходилось больше. Зарплата была та же — 50 сентов в день. Но если у  Лутса я работал с 7 часов утра до 17 часов вечера, то здесь работал с 7 до 7 и в субботу — до обеда. Причем хозяин кузницы говорил мне: «Знаешь, Ваня, если контроль придет, ты скажешь, что работаешь 8 часов.» (в то время часто ходили проверять рабочие места какие-то профсоюзы и разные инспекции). В то время я боялся потерять работу и поэтому подчинился жестким условиям нового начальника. За это впоследствии Пуссь стал меня кормить бесплатным обедом. И так я проработал у него до конца в 1938 года. Чем я занимался? Пробивал механическим молотом дырки в металле, потом стал еще и отрывать подковы лошадям. А потом он попросил меня уволиться, так ему и самому-то делать из-за безработицы было уже нечего.

.Полковник Лисецкий Иван Яковлевич.

Кстати, дальнейшая судьба Пусся мне так и неизвестна. Он был 1902 года рождения, а жена его была где-то на 5-6 лет старше его. Был у него и неродной сын, который потом приезжал к нему и которого я лично знал. Он служил в эстонском торговом флоте, объездил многие страны, потом вернулся к родителям. По убеждениям он был явным таким националистом, по-русски довольно сносно говорил, хотя и хуже своих родителей. После войны, когда я был военкомом Нарвы, пытался выяснить его судьбу, но так ничего и не узнал.

После этого я около полугода, до весны 1939 года, работал подсобным рабочим на лесопильном заводе, который находился в красном здании, на месте нынешней ивангородской таможни. Зимой мужики привозили туда бревна, скрепляли их и укладывали у заводи, чтобы они не уплывали весной, когда таял лед. А когда наступала весна, эти бревна поднимали и отправляли на лесопилку. Вот там-то я и работал. Нам и зимой хватало работы, так как бревна оставались. Работал я там с 8 часов утра до 17-18 часов вечера. Делал, как правило, все, что скажут: выносил опилки, складывал доски, выбрасывал рейки. И вот интересная какая вещь у нас была! Это сейчас в отношении мужчин и женщин соблюдается равноправие. А тогда его вообще не было. Например, поскольку я был мужчина, то получал 18 сентов в день, а здоровая 35-летняя женщина, которая работала вместе со мной, - всего 12!

Кстати, в то время по берегу реки Наровы, там, где находились взорванные ДОТы, начинали строить укрепления. Так там набирали молодых парней бить щебенку, и платили им там, надо сказать, очень хорошо. Я пытался туда устроиться, но меня не взяли из-за того, что два моих брата находились в России. И поэтому после того, как работы на заводе не стало, я вернулся к родителям в деревню. Там и встретил вступление советских войск в Эстонию.

Вы сказали о том, что с 15-летнего возраста жили в Нарве. Сейчас местные краеведы говорят, что в довоенные годы Нарва считалась одним из красивейших городов Европы. Можете ли вы это подтвердить?

Это было не совсем так. Конечно, в районе так называемого Старого города были очень красивые дома с такими красными черепичными крышами. Были, кроме всего прочего, в городе и разные другие достопримечательности. Помнится, я очень сильно восхищался резной решеткой на лестнице Ратуши. Ведь я в то время работал кузнецом и даже не мог себе представить: какая же была проделана большая и тонкая работа! Ратуша и сейчас существует. Дома же в военные годы почти все были уничтожены. Однако Старый город не был таким уж идеальным и чистым. Всюду валялся булыжник. Тротуары состояли из неровных плит, одна плита была выше другой. Не было в городе почти водопровода, лишь кое-где, на Петровской площади. А так все люди шли с ведрами и занимали очередь у колонок.  Центрального отопления не существовало, дома были с печками. Так как не было никакой канализации, то в каждом дворе вырывалась большая помойная яма, в которой скапливались всякие отходы. Со стороны нынешнего Ивангорода приходили ассенизаторы с бочками и собирали все эти отхожести. Как приезжали во двор, поднималась страшная вонь. В таких случаях, помню, еще так по народному выражались: «О, Ганицкая бочка приехала!» Откуда такое название, я так и не знаю. И, кроме того, чуть подальше от Ратуши жители держали коров, коз и овец. Все они зачастую бродили по городу. У крепости так вообще лазило много коз. Поэтому в городе, с одной стороны, было красиво, а с другой, - как-то не очень.

А вообще, отрываясь, так сказать, от темы, как жилось вам во времена Эстонской Республики непосредственно в Нарве?

Сейчас по местному нарвскому радио часто транслируется передача такая - «Воспоминания старых нарвитян». Но выступают там, как правило, родственники бывших очень состоятельных граждан, богатых, короче говоря. Среди прочих есть и такая госпожа М., она примерно моего возраста. Ее отец был знаменитым купцом, сколотившем себе огромное состояние. Но давай зададимся таким вопросом: а за счет чего это произошло? За счет того же, что было в 90-е годы с такими бизнесменами, как сегодняшний Абрамович. То есть, в 1917 году возник хаос, случилась революция, потом появилась новая Эстонская Республика. И в это время купец Михайлов начал в 20-е годы торговать в Нарве пуговицами, на которые тогда был дефицит. Точно так же сколотили себе состояние в Нарве сапожник Иванов, лесопромышленник Хряпин и многие другие. Всех их потом арестовали после 1941 года.

А вообще, если о Нарве говорить, то самой большой нашей бедой была безработица. Это был бич того времени! Работы практически нигде не было. После того, как закончилось царское время, комбинат «Кренгольмская мануфактура» сократился основательно. Кренгольмскую и Суконную фабрику сократили вообще до предела — оставили только старых кадровых рабочих. Вот люди от этого и скитались по разным местам. Новые возможности появились, когда только начали открывать шахты в окрестностях Кохтла-Ярве. Мой брат Василий, например, устроился на такую шахту в Кивиыли. Брат Александр делал мороженое и продавал его (конечно, никаких таких механизмов в то время не существовало, и делать мороженое приходилось вручную.) А вот продовольствие по тем временам было недорогое. Если ты получал крону в день, ты мог спокойно на эти деньги прожить. Когда я работал на кузнице, мой хозяин платил мне 50 сентов в день, то есть, в неделю я получал 3 кроны. В то время выходным днем было только воскресенье. И я ведь жил на эти деньги: оплачивал комнату, которую снимал за 3 кроны в месяц, покупал продукты. Правда, картошку и дрова отец привозил из деревни.

Мне приходилось слышать о том, что до войны в Нарве жило немало бывших белогвардейских офицеров. Вы что-нибудь помните такое?

Забегу немного вперед и расскажу тебе такую историю. Со мной в Таллинском военно-пехотном училище учился один высокорослый парень по фамиии Панов. Был он, конечно, не самым высоким — самым рослым курсантом был все-таки Бельский у нас. Так вот, отец его был белогвардейским офицером. И получилось так, что отец воспитывал его в таком русском патриотическом духе и отдал в русскую школу. Жена же этого белогвардейца была эстонка. Когда у них родилась дочь, та стала воспитывать, в свою очередь, в эстонском духе и отдала в эстонскую школу. То есть, брат и сестра сформировались в совершенно разных идеологиях, стали совсем разными людьми. И когда в январе 1941 года он поступал в Таллинское военно-пехотное училище, мать и сестра были категорически против. И все же отец настоял на том, чтобы сын поступил в училище. Он, конечно, скрыл, когда поступал в училище курсантом, свое белогвардейское происхождение, иначе бы его не приняли туда. И вот недавно я об этом узнал, когда выступила по радио его сестра. Он потом погиб под Великими Луками. Я его знал.

Да и моим начальником по кузнице, как я уже тебе говорил, был тоже бывший белогвардейский офицер Лутс, который женился на эстонке и взял ее фамилию. Подлинная же его фамилия была Григорьев. И так ведь вышло, что он оказался не только хорошим офицером, но и неплохим мастером кузнечного дела. Это потом крепко запил. Жена его работала в магазине на 6-й Петровской улице, где продавали керосин, хлеб, булку и все прочее. Детей у них и не было. После войны я пытался установить его судьбу через старого своего знакомого нарвитянина Степана Рацевича, который был большим активистом, членом просветительского общества, работал журналистом и даже дважды сидел по сфабрикованному делу. «Ты знаешь, - сказал он мне, - я его знал. Но послевоенной судьбы не знаю. Он куда-то пропал.»

Иван Яковлевич Лисецкий (слева) со своим бывшим подчиненным по военкомату — подполковником Николаем Угаровым.

Помните ли вы, как в Эстонию вступала Красная Армия?

Конечно, помню. Первые мои воспоминания, которые как раз связаны со вступлением советских войск, были такими. Я в то время еще находился в Нарве. В двух наших крепостях, в Нарвской и нынешней Ивангородской, располагались пехотные батальоны эстонской армии, или, как они назывались по-эстонски — регименты. И вдруг поздней осенью 1939 года эти батальоны были сняты со своих прежних позиций и сосредоточены в окрестностях деревни Комаровки, где в то время проходила эстонско-советская граница. Уже потом я понял, что их рассредоточили и приготовили к бою с Красной Армией. Но приказ этот по некоторым причинам отменили (все-таки Эстония входила в состав СССР добровольно), и эти батальоны возвращались повзводно из Комаровки обратно. Правда, теперь они шли не обратно в свои казармы, а отправлялись куда-то дальше на острова Эстонии. Я, как местный житель, за этим сам воочию наблюдал. Примерно около 10 часов дня полицейские выставили охранение и никого не пропускали. Но мы, то есть, любопытные жители, забрались на высокую горку около Знаменской церкви (территория нынешнего Ивангорода) и оттуда наблюдали за происходящим. Оттуда просматривалось все очень хорошо. Сначала проследовали легковые машины с офицерами, следом за ними проехали грузовые машины. В каждой такой машине было по четыре ряда скамеек, в каждой из которых — сидело по четыре солдата, каждый из них - с каской и с винтовкой со штыком между ног. Ну а потом в городе стали постепенно появляться наши военные.

Запомнилось мне еще и такое. Как правило, 1-го мая наше местные принаровские жители собирались у самой границы у реки, чтобы понаблюдать за празднованиями Первомая на другой стороне реки, уже в Советской России. Так же было и 1-го мая 1940 года. Мы с моим другом детства Шурой Жуковским поехали на велосипедах в деревню, которая была расположена напротив Кривых Лук (это на российской стороне), что в шести километрах от деревни Низы. Там собралась вся деревенская молодежь с Низов и Усть-Черно. Мы пели песни, играли в такие игры, как «Жмурки», «Третий лишний» и т.д. И вдруг к нам подошли пограничники с местного кордона, который находился в полкилометра от Плюссы, и сказали: «Лисецкий и Жуковский! Идите сюда!» Нас отвели на этот кордон и закрыли, при этом еще сказали: «Будете здесь. Там вам нечего делать.» Я сразу понял, в чем причина: видимо, они знали, что оба моих брата находятся в России, вот и опасались, что я пойду по их пути. Жуковских тогда расплакался, на что я ему сказал: «Что ты плачешь? Что страшного-то?» Нас никто не допрашивал. Только вечером выпустили и сказали: «Езжайте домой!»

А непосредственно июнь 1940 года, когда началось это массовое вступление войск, чем запомнился?

Расскажу тебе по порядку обо всем, что запомнилось. Обстановка в городе весной 1940 года была какая-то смутная и неспокойная. Работой меня почти не загружали. Кончилось все тем, что в начале лета мой начальник Антон Пуссь мне сказал: «Поезжай-ка ты домой. У нас работы очень мало.» Делать в городе мне было действительно уже нечего и я отправился пешком домой. Идти нужно было 13 километров. И я пришел. 16-го июня у всех был выходной день. Теплым летним вечером мы сидели на завалинке, как вдруг послышался громкий шум, даже сильно затряслась вся земля. Потом я узнал, что это у города Сланцы сосредотачивались советские танковые войска.

На следующий день я должен был идти в Нарву по каким-то своим делам. Но мама, которая знала о моих планах, рано утром разбудила и сказала: «Ванюшка, никуда не езжай сегодня.» «А что?»  - поразился я. «Что-то кулачье забегало по деревне, - сказала она, - как-то боязно.» А дело в том, что в народном доме у нас стоял один-единственный радиоприемник, который все мы ходили туда слушать. Но у богатых крестьян имелись дома свои, более лучшие приемники, они были такие большие и работали на батарейках или аккумуляторах. Видимо, тогда по радио сообщили о вступлении войск, вот они и забегали. В тот же день папа меня позвал помочь: нужно было подправить проволоку на нашем хозяйском заборе. И вдруг, когда я ему в этом деле помогал, послышался громкий шум каких-то непонятных машин. Я быстро пошел за дом и по лестнице забрался на крышу, откуда очень все хорошо просматривалось, чуть меньше чем за километр. Я посмотрел в одну сторону: три танка проехали какое-то расстояние и остановились. В другую сторону посмотрел: Жуковский едет к себе на хутор на велосипеде (они в то время жили на хуторе в пол километре от деревни). Я скорее слез с крыши, взял велосипед и поехал к нему навстречу. Хотелось вместе понаблюдать за танками!

А потом с Жуковским мы поехали догонять эти танки. Они пошли со стороны Плюссы, в Низах сделали небольшую остановку, потом вышли оттуда за километр на дорогу. Там мы их и встретили. Мы стоим на месте не шелохнувшись. Подходит один танк и останавливается, следом за ним выстраиваются второй и третий танки. Наконец люк первого танка открывается и оттуда вылезает офицер с тремя кубиками в петлицах. Это был первый советский офицер, которого я воочию увидел. «Но!  По русски умеем говорить?» - вдруг спрашивает он нас. «А мы русские, - отвечаем. - По-эстонски говорить мы не умеем.» Тогда он подошел поближе к нам и стал расспрашивать: «Как вы там? Откуда? Кто такие?» И дал другим танкистам команду на привал. Потом подошли грузовые машины-полуторки с солдатами. Солдаты, правда, остались сидеть в кузовах, а офицеров также пригласили на привал. Два часа все это длилось. Офицеры сделали обед из вермишели с мясом. Угостили они и нас со своего котелка. Потом выпустили солдат. Те нас окружили и как стали расспрашивать, что да как. Потом стали свои деньги друг другу показывать. У меня была одна крона и несколько сентов. В то время это были большие деньги! На крону в то время можно было неделю прожить. Длинненький форменный хлеб, например, стоил 18 сентов, папиросы — 12-15 сентов, да и водка была очень дешевая — стоила 2 кроны 10 сентов. А заработок обыкновенного поденного рабочего составлял где-то 1 крону 50 сентов или даже 2 кроны в день. В то время это был хороший заработок. И я, по-моему, не стал меняться деньгами с танкистами, так как слишком бедно мы тогда жили. На такую крону я мог прожить еще три дня. Кстати говоря, эти эстонские деньги продолжали действовать у нас до самого января 1941 года. Мы еще в декабре 1940-го ходили в магазин с кронами! И еще один из этих танкистов подарил мне маленькую такую книжечку - «Устав ВЛКСМ».

После всего этого танки двинулись своим ходом, а мы поехали за семь километров к реке Плюссе. Ширина реки была где-то около 70 метров. Там когда-то мост стоял. Хочу отметить, что в свое время, сколько помню свою молодость в Принаровье, там выстраивались огромные очереди. Ведь с Низов, Усть-Черно и других окрестных деревень люди шли через него за покупками на базар в Нарву. Поэтому, чтобы занять очередь, уезжать старались, как правило, с вечера. Потом, перед самым вступлением советских войск в Эстонию, этот мост разобрали. Видимо, готовились к боям с Красной Армией, и этот мост разобрали, чтобы советские войска по нему не перебрались. Это сейчас говорят, что мост взорвали. Неправда все это!

Активисты комитета содействия Нарвского горвоенкомата: подполковник Жарков, подполковник Лисецкий и подполковник М.Д.Науменко.

Так вот, мы подъехали к тому месту, где стали разворачиваться большие события, судя по нашим деревенским представлениям. Мы находились на горе, откуда все очень хорошо просматривалось. Сначала с той стороны подъехала машина с военными с эстонским генералом во главе. Они прибыли к этому месту встречать советские войска. Потом с нашей стороны к реке подъехали маленькие советские танкетки. Они опустились в воду и благополучно переплыли реку. Мы с Шурой от удивления только рот разинули! Никогда такого еще не видели. Оказывается, это были новые плавающие танкетки. Потом с той стороны подали какую-то лодку, на нее сели советские генералы и поплыли на наш берег. Там они поздоровались с эстонскими военными, начали о чем-то говорить. И вдруг метров в 20 от нас подъехали грузовики, а потом, некоторое время спустя, начали устанавливать понтонный мост на четырех подводах с лебедкой и тростом. Потом по этоим понтонам пошли советские танки. Все это происходило на моих глазах 17-го июня! Потом в окрестностях Плюссы расквартировался какой-то полк. Он так там и стоял до поздней осени 1940 года. В Народный дом у Плюссы организовывались встречи с советскими военными, проводились танцы и пляски, пели песни. На такие встречи приезжала как наша деревенская молодежь, так и нарвитяне. Но потом полк передислоцировался в Нарву. Там, кстати говоря, к тому времени разместились и многие другие соединения Красной Армии.

На митингах вам не приходилось бывать?

Я на них также бывал. Официально Эстония еще не входила в состав Советского Союза, вот в Таллине и Нарве и проводились такие митинги, где выражались требования о вступлении Эстонии в состав Советского Союза. Это сейчас сегодняшние историки все с ног на голову перевернули, говорят, что все было подставлено и подстроено. Но я-то помню, что все это поддерживалось народными массами. Так что что бы ни говорили, советская власть в Эстонии устанавливалась народом, то есть, все ее хотели. Понятное дело, что за всем этим стояла Красная Армия. Когда эти митинги проводились, рядом ходили военные и какие-то еще специальные наряды. Мы, конечно, не знали ничего этого, думали, что военные просто так прогуливаются по городу.

И неужели не было ни одного выступления против присоединения?

Этого почти не было. Но я запомнил выступление одного противника этого дела — Александра Осипова. Не так давно в Нарве праздновали 100-летие со дня его рождения, говорили о том, как хорошо к нему в Нарве относились. Но я другое помню. Когда все на митинге на Ратушной площади выступали с требованиями присоединить Эстонию к России, он поднялся на трибуну и стал выступать против. Точно его выступления я не помню, но примерно он говорил такое: «Зачем нам вступать в Советскую Россию? Мы самостоятельны, у нас своя власть...» Так ему не дали даже договорить и с позором стащили с трибуны, сказали еще: «Долой таких!» А Осипова, как я потом узнал, в 1941 году арестовали и уже потом где-то в Кировской области расстреляли.

Когда официально было объявлено об установлении советской власти в Эстонии, вы, насколько мне известно, стали одним из первых комсомольцев в Принаровье. Расскажите о том, чем вы первое время начали заниматься?

Нас, комсомольцев, по состоянию на 1940 год в Эстонии было не так уж и много, а в Нарве и Принаровье — и подавно. А начиналась наша комсомольская деятельность так. В Нарве только-только организовался горком комсомола и возглавил его мой хороший знакомый Леонид Вальтер. Я хорошо знал также его двух братьев, а с одним из них даже впоследствии вместе служил во время войны. И вот, пришли мы, трое деревенских жителей, вступать в комсомол: я, мой друг Шура Жуковский и Тоня Грудкина. Так получилось, что других желающих стать комсомольцами в нашей деревне так и не нашлось. Горком комсомола находился в нынешнем здании банка, кажется, на третьем или четвертом этаже. Вальтер нам и говорит: «Организуйте у себя комсомольскую ячейку в деревне!» Но прежде по совету Вальтера мы поступили на курсы по изучению Конституции СССР, которые тогда организовались. Располагались эти курсы на улице Вестералли недалеко от здания нынешней таможни. Туда приезжали специальные лектора и рассказывали нам о жизни Советского Союза, о партии и комсомоле. После того, как мы все лекции выслушали, нам сказали: «Теперь вы можете вступить в комсомол. Езжайте и организуйте в своей деревне комсомольскую ячейку!»

Вот мы втроем долгое время и занимались комсомольской деятельностью. Что мы, например, делали? Когда проводились выборы в Верховный Совет Эстонской ССР, проводили агитацию за кандидатов, изучали положения и общались с мужиками.

А за каких именно кандидатов вы агитировали?

Нашим кандидатом был первый секретарь Центрального Комитета Компартии Эстонии Карл Сяре. Уже потом, когда началась война, он начал руководить эстонским подпольем. Но потом попал в плен и перешел на сторону немцев. Об этом я уже потом узнал. В начале 60-х годов, когда я находился уже на должности военного комиссара Нарвы, пришлось мне бывать на каком-то совещании в Таллине. Выступал, кажется, секретарь ЦК КП Эстонии. Слухи, конечно, о Сяре разные ходили. Но я решил спросить этого партработника: «А куда делся секретарь ЦК Сяре?» Разговор, кажется, на какую-то схожую тему велся. И мне этот работник ответил: «Вы знаете, товарищи, это информация закрытая, мы ее широко не распространяем, но вам, товарищи офицеры, можно сказать. Дело в том, что Лауристин погиб при эвакуации, а Сяре остался руководить подпольем, но потом отказался от политической борьбы и перешел на сторону немцев. По сути дела, он стал предателем.»

Кроме агитации чем вы занимались еще?

Агитировали за советскую власть, за вступление в советский комсомол. Но я повторюсь: в деревне совершенно не нашлось желающих стать комсомольцами. А потом выдали нам первые комсомольские билеты. Они отличались от стандартных билетов комсомольцев в СССР. Это были даже не билеты, а такие небольшие розового цвета карточки без фотографий, на них было написано: «Член комсомола Эстонии». И указывались все исходные данные. Потом, когда я уже поступил в Таллинское военно-пехотное училище, то обменял эту карточку на настоящий комсомольский билет с фотографией. А еще позднее, когда меня принимали кандидатом в члены партии в 1942 году, я сдал этот комсомольский билет. Но так получилось, что малюсенькая фотокарточка от него отвалилась, и сейчас она у меня хранится дома как память обо всем этом.

А потом наши судьбы так сложились. Я с Шурой Жуковским поступил в Таллинское военно-пехотное училище. Я о нем еще расскажу. Он потом стал офицером и в 1943 году погиб под Великими Луками. А Антонина Грудкина в начале войны эвакуировалась в Советский Союз. Потом она узнала, что в городе Егорьевске организовалась школа советских партийных работников. Вот туда-то она и поступила, а после окончания до самого начала 90-х работала в ЦК Компартии Эстонии в Таллине. Вышла замуж за эстонца, фамилия у нее была уже Выусмяги. На днях я узнал, что она не так давно ушла из жизни.

А как так получилось, что вы поступили в Таллинское военно-пехотное училище и с этого, собственно говоря, началась ваша многолетняя служба в армии?

А вышло все это совсем неожиданно. Когда в Эстонии установилась советская власть, наше образование с Жуковским было очень неважным — всего лишь 6 классов.  Мы понимали, что с таким образованием, как говориться, далеко не уедешь. Мы были еще очень молоды — нам не исполнилось и 19 лет, и мы тогда решили: отслужить положенные два года в армии и получить хорошее образование. В то время служба в новой для нас Красной Армии было делом очень почетным! И вот однажды, это было в августе 1940 года, когда оказались по каким-то делам в Нарве, мы с Шурой проезжали на велосипедах мимо военкомата. Кто-то из нас тогда и предложил: «Давай, зайдем военкомат, чтобы узнать, как попасть добровольцами в Красную Армию.»

Когда мы зашли в военкомат, нас там встретил офицер с двумя кубиками в петлицах, то есть, это был лейтенант. Тогда мы, правда, ничего этого не знали: какое звание там и что. Начали мы с ним беседовать, рассказали о своем желании обязательно послужить в армии. Он нас тогда спросил: «А как с языком у вас дела?» «Мы на русском языке учились», - ответили ему. Поинтересовался он также и нашим образованием. И затем, к полному нашему удивлению, предложил: «А зачем вам идти обыкновенными солдатами служить? Вот в Таллине скоро открывается военное училище. Два года проучитесь и будете офицерами.» Мы подумали и сразу же на это предложение согласились, после чего написали заявления. Этот офицер тогда нам и сказал: «Ждите повестки, мы вас вызовем!»

До получения повестки чем вы продолжали заниматься?

Так по времени вышло, что сразу после этого, осенью 1940-го, меня и нескольких других комсомольцев вызвал первый секретарь горкома комсомола Вальтер и сказал: «Город нуждается в топливе. Топить его, по сути дела, нечем. Для этого надо заготавливать дрова. Вот комсомол к вам и обращается, как, значит, к активистам: давайте идите в лес и начинайте заготавливать топливо для города.» Мы, конечно, охотно на такое предложение согласились. Нас было четверо заготовщиков: Паромов, Державин, Жуковский и я. Кстати, все четверо мы впоследствии стали курсантами Таллинского военно-пехотного училища. Проработали мы долго в лесу. За работу, кстати, нам в горкоме комсомола хорошо заплатили. А потом к нам пришли повестки: «прибыть в военкомат для прохождения комиссии».

Отбор был очень строгим?

Конечно, отбор был жесточайшим. Я сейчас тебе об этом расскажу.  Сначала мы заполнили анкеты, где много всяких пунктов было. Потом направили на медкомиссию, которая длилась целый день. Ходили на рентген и разные другие проверки. Уж потом, когда я стал нарвским военкомом, сам это дело организовывал. Начальником комиссии был врач, звания которого я не знал: он был в штатском тогда. К сожалению, фамилию я его позабыл. Уже к концу войны он был полковником медицинской службы — начмедом Эстонского стрелкового корпуса. После войны я его уже встретил в Палдиски. Так он мне тогда, когда я в 1940 году проходил комиссии, сказал: «Вас освидетельствовали, вы годны к строевой службе.» Тогда отсеяли очень многих. Передо мной двоих парней не пропустила медкомиссия. Уже на второй день меня направили на мандатную комиссию. Там нам предстояло сдавать экзамены по русскому языку и арифметике. Но я хорошо написал диктант и решил задачку. Потом члены мандатной комиссии, которые сидели за столом, задавали нам самые разные вопросы. А членами этой комиссии были военком майор Литвинов, глава нарвского комсомола Вальтер и некоторые другие. Кстати, в 1941 году Литвинов находился в составе Нарвского рабочего полка и тогда же погиб. Интересно, что уже в 60-е годы, когда я был военкомом Нарвы, мы вместе с директором Нарвского городского музея Евгением Петровичем Кривошеевым, моим другом, делали стенд в музее, который ему посвящался. После всего этого нам сказали: «Все, идите! Мы примем решение и если оно будет положительным — вручим вам повестку.» Вечером этого дня приехал на лошади из деревни мой брат Леня и отвез меня и двух моих друзей — Паромова и Жуковского, в баню попариться. А вызвали нас в военкомате и отправили в училище только в  январе 1941 года. Между тем, другие курсанты училища, призывавшиеся, например, с Печор, были зачислены курсантами в училище пораньше нас — еще в ноябре 1940 года. Некоторых нарвитян, как, например, Виталия Волкова, который был годом меня младше, отправили дополнительным набором еще позднее, уже в феврале 1941 года. Но Волков не был самым молодым нашим курсантом. Помню, вместе с нами учился такой парень Луйге, он был 1924 года рождения, - так ему вообще было 16-17 лет.

А почему их дополнительным набором включили, а не сразу?

А все дело в том, что при поступлении в училище ставилось сначала обязательное такое условие: образование — не менее 6 классов! Но потом это условие отменили, и таких нарвитян, как Волков, у которого всего 5 классов, тоже включили дополнительным набором. Тогда при формировании училища старались как можно больше грамотных набрать. Все это дело в первую очередь учитывалось. Например, до того, как наши батальоны смешали (а было такое дело, что батальоны русских и батальоны эстонцев смешали половина на половину — ведь раньше в училище было два батальона, в одном учились ребята из России, а в другом, во втором батальоне, из Эстонии), одна из соседних с нашей рот была полностью укомплектована старослужащими эстонской армии.

Проводы в училище были?

Проводы были еще какими! В этот день глава нарвского комсомола Вальтер организовал для нас, будущих курсантов, вечер в русском клубе на Вышгороде — это в районе так называемого Старого города. Играл оркестр, были песни и танцы. А потом поздним вечером нас с песнями проводили по улице Пушкина до самого вокзала. Там мы погрузились в эшелоны, а наутро уже были в Таллине.

Что первым запомнилось в Таллине, точнее, в Тонди (один из районов Таллина), куда вы прибыли для обучения в училище?

Ну что запомнилось? Но я, например, хочу рассказать тебе о таком случае, который самолично пришлось видеть. Когда мы только прибыли в Тонди, куда передислоцировалось наше училище, там прямо на нашей территории остался памятник Юлиусу Купреянову. Он был, как известно, участником Первой мировой войны, стал там Георгиевским кавалером, потом активно участвовал в событиях так называемой Освободительной войны в Эстонии! Эстонцы, как и сейчас, тогда считали его своим национальным героем! Так вот, когда мы туда прибыли, вскоре после этого, кажется, в феврале или марте 1940 года, этот памятник демонтировали. Это происходило прямо на моих глазах. Подъехала какая-то грузовая машина, оттуда вышли наши курсанты, поставили лестницу, забрались на памятник и накинули ему на шею петлю. Потом этот памятник свалили на кузов и куда-то увезли. Для нас, курсантов, это был, конечно же, смех тогда: «О, мол, так и надо!» Между прочим, читать о демонтаже этого памятника в эстонской прессе нам не приходилось. Правда, курсанты были не из нашего батальона, то есть, не с Эстонии.

По какому принципу шло формирование вашего училища?

Формирование нашего училища проводилось по такому принципу. Когда три прибалтийские страны присоединились к СССР, на их территории было сформировано три военных  училища: Вильнюское военное училище, Рижское военное училище и в том числе и наше Таллинское военное училище. Численность нашего училища составляла где-то около 1200 человек. Состояло же оно из двух батальонов. Первый батальон формировался из числа военнослужащих Красной Армии. В основном это были обстрелянные парни 1918-1919 годов рождения, участники боев у реки Халхин-гол и Финской кампании. Многие из них были уже награжденны советскими орденами и медалями. Второй же батальон формировался из числа жителей бывшей буржуазной Эстонии. Нас, нарвитян, тоже много поступило: было где-то 50 человек. Но была также молодежь с Печорского района, который по Тартускому мирному договору отошел к Эстонии. Были ребята с Чудского озера, где жили в Эстонии в основном русские староверы. Но было много и просто  эстонцев. Отдельно при училище существовали курсы младших политруков, куда направлялись в основном военнослужащие бывшей эстонской буржуазной армии. Так в отдельности мы поначалу и учились. Но 14 июня 1941 года, когда в советских газетах появились статьи вроде того, что, дескать, какие мы с Германией друзья, НКВД организовало высылку так называемых ненадежных элементов из Эстонии в Сибирь. И вот тогда же, видимо, опасаясь, что в училище поднимется восстание, у нас накануне этого провели реорганизацию училища и смешали эти два батальона половина на половину. То есть — половина курсантов из «эстонского батальона» были направлены в «русский батальон» (то есть, в тот батальон, где были военнослужащие Красной Армии), а половина курсантов из «русского батальона» — в «эстонский батальон» (то есть, в батальон, где были бывшие жители буржуазной Эстонии). Нас, трое человек — я и нарвитяне Писарев и Володя Круглов (с ним мы даже в одном отделении служили; я помню, у него в те дни умер отец, и ему давали отпуск на похороны; потом, после окончания училища, он командовал механизированным батальоном на Сталинградском фронта, а потом его перевели в Эстонский стрелковый корпус, где он был заместителем командира батальона по строевой части; после войны он жил в Нарве, работал главным механиком на мебельной фабрике, и с ним мы остались большими друзьями), оказалось совсем в другом взводе и в 4-й роте (до этого я был в 6-й роте), где мы никого не знали. Но дело это не коснулось курсов младших политруков: они как до этого учились отдельно, так и продолжали учиться. Они, кстати, находились на особом положении — даже получали 400 рублей.

Командирами отделений у вас, как правило, кого назначали?

Сначала, когда мы в училище по отдельности учились, нашим командиром отделения был бывший военнослужащий эстонской буржуазной армии Арнадский. В то время всем, кто раньше служил в эстонской армии, присвоили звания сержантов и потом их же назначили командирами отделений. Кстати, Арнадский был одним из первых, кому в училище такое звание было присвоено. Так же было, например, и с нашим с тобой общим знакомым, моим другом Вагановым (его воспоминания также опубликованы на данном сайте в разделе «Минометчики». - Примечание И.В.), который после войны возглавлял Совет ветеранов бывших выпускников нашего училища. Ну а потом назначили командовать отделением одного парня из России.

Обучение на каком языке проводилось?

Обучали, конечно же, на русском языке. Но у нас в роте был целый взвод чистокровных эстонцев, плохо говоривших по-русски. Для таких курсантов в училище организовывалось дополнительное изучение русского языка. Но это продолжалось до весны 1941 года, так как потом в училище смешали два наших батальона.

Кстати, интересную вещь такую могу тебе рассказать. Нашим четвертым взводом командовал капитан Кюмник, 1907 года рождения. Он хорошо знал русский язык, а эстонским, по-моему, владел не очень сильно, хотя был и эстонцем. А соседним четвертым взводом командовал старший лейтенант Ристисоо, который очень плохо говорил по-русски. И вскоре у нас сделали такую рокировку: Ристисоо назначили командиром нашего взвода, так как он почти не говорил по-эстонски, а у нас были одни русские — чтобы он, так сказать, изучил русский язык, а Кюмника направили в тот взвод, где был Ристисоо и который состоял из одних эстонцев. И так они с языком осваивались. Кстати, потом, когда я воевал в Эстонском стрелковом корпусе, он был назначен командиром моего батальона в 917-м стрелковом полку, где я тогда служил.

Где и в каких местах размещались роты вашего училища?

Ты, наверное, в Тонди бывал и большие красные казармы видел. Их было там три, кажется. Так вот, в казарме, что находилась справа, размещался первый батальон, где учились только русские ребята (первая, вторая и третья роты). Там были столовая, спортзал и многое другое. Мы, второй батальон, находились в казарме, которая была в середине (четвертая, пятая, шестые роты). А в казарме, что находилась слева, размещались те ребята, которые учились на курсах младших политруков при училище. Потом, когда батальоны смешались, все поменялось.

Я слышал, что часть ваших курсантов направляли на выселение эстонцев в июне 1941 года?

Когда было это выселение, нас, бывших жителей Эстонии, туда не брали. А вот русские курсанты были задействованы. Нам потом сами эти ребята рассказывали, что и как там было. К каждому представителю НКВД, который шел в дома объявлять о выселении, придавалось два курсанта с винтовками. Они приходили в какой-нибудь дом, и этот НКВД-шник объявлял о выселении.

Расскажите о том, как вас застало начало войны?

За несколько дней до нападения фашистов, то есть, до воскресенья, с нами проводились разные тренировочные занятия. В среду нас подняли по тревоге и вывели на плац. Там перед нами провели митинг, на нем кто-то выступил и нас отвели обратно в казарму. Там нам выдали оружие и боеприпасы: пятнадцать патронов по пять на обойму. Потом мы получили противогазы, пулеметные диски и ленты своих «Максимов». И после этого объявили нам о том, что мы находимся на казарменном положении. Приказано было спать в обмундировании. И так мы, собственно говоря, в ночь на четверг и спали. Когда наступил день, нас вывели в окопы за Тонди, где мы приготовились к тренировочным занятиям. Но никаких приказов тогда не поступало! Сказано было только одно: «Никуда за поле не выходить. Ждать дальнейших приказаний!» И так дело продолжалось до воскресенья, то есть, до 22 июня 1941 года. А на следующий день, когда мы вернулись в училище, в центре на футбольном поле проходил футбольный матч. Футбольное поле находилось в такой глубокой большой яме, которая располагалась между казармами училища. Играла, кажется, команда нашего училища с командой какой-то военно-морской части. Мы сидели по склонам этой ямы и наблюдали за игрой. Но потом вдруг прибежал дежурный по училищу лейтенант и сообщил приказ: «Срочно всем разойтись по казармам!» Когда мы пришли в свою роту, нам там сказали: «Сейчас будет митинг. Война началась!» Потом подъехала грузовая машина, из ее кузова сделали трибуну, поставили лестницу. Выступал начальник училища Дорофеев и многие-многие другие. В общем, все говорили о том, что внезапно началась война. Ночью мы разошлись по казармам, а потом нас направили на патрулирование города Таллина. И охраняли мы столицу целых две недели. Мне даже приходилось охранять водокачку в Юлемисте. Кстати, в эти же первые дни войны эстонская делегация ездила на какие-то переговоры в Ленинград. И сопровождала ее группа наших курсантов. Так что такое дело было.

А как осуществлялось непосредственно патрулирование города?

Патрулировали обычно парами по два человека. Помню, в том месте, где сейчас находится какой-то эстонский банк, орудовала одна эстонская банда. А поскольку в это самое время мы занимались патрулированием города, то ночью нам приходилось ходить на такие обыски по домам. Потом кого-то нашли и по подозрению в тех самых грабежах арестовали. А так из этого патрулирования в памяти остались отдельные происшествия. Я всегда патрулировал в паре с российским парнем Кузнецовым. Помнится, в начале июля мы с ним патрулировали улицу Кару. И вдруг вышла хозяйка одного магазина, который там поблизости находился, и нас позвала. В то время над нами начали летать немецкие самолеты, по которым хлопали наши зенитки. Осколки падали прямо возле нас. «Ребята! - настаивала хозяйка магазина. - Скорее заходите ко мне в магазин. А то, не дай Бог, вас ранит осколком.» Там она нас угостила конфетами и печеньем и при этом сказала: «Угощайтесь, все равно, мол, пропадет. Идет война, скоро немцы, наверное, будут здесь.»

Расскажите о том, что было после патрулирования столицы...

Как сейчас помню, 5 июля стояла жаркая летняя погода. От жары даже плавился асфальт. И нас в этот день по Пярнускому шоссе погнали куда-то за 40-45 километров, в местечко Марьямаа. Там мы по-быстрому выкопали траншеи и заняли оборону, и приготовились к бою. Потом я узнал, что немцы в тот момент были совсем близко от Пярну. Они продвигались по Эстонии в то время очень стремительно. До нас уже доносились грохоты артиллерийской канонады. Но вдруг рано утром нас по соответствующему приказу вернули обратно в Таллин. Идти в такую непереносимую жару было невероятно тяжело. Как и все мои сокурсники, я тащил на себе тяжелый пулемет «Максим». Он действительно был очень тяжелым, станок его весил 34 килограмма, а тело 22 (но так как оно было заправлено четырьмя литрами воды, то весило и все 26). Кстати, не всем идти было по силам. Тот самый курсант Панов, о котором я тебе рассказывал, тот, что был сыном белогвардейского офицера, но скрыл свое происхождение, был длинным и слабым. Ноги были его изодраны в мозолях и ссадинах. Так его несли наши курсанты. Как потом я узнал, наша передислокация была вызвана тем, что вечером нас на позициях под Пярну сменила какая-то регулярная часть красноармейцев. А ведь нас должны были использовать для обороны на Пярнуском направлении. Как, например, это было с Латвийским и Литовским военно-пехотными училищами. Кстати, помнится мне такой случай. Когда из-за облаков над нашему позициями пролетал немецкий самолет, один из наших курсантов, российский парень, фамилии которого я сейчас не помню, исполнял на тот момент обязанности наводчика спаренного счетверенного пулемета. Так он сбил этот самолет. И его за тот случай наградили орденом Боевого Красного Знамени. Это, кстати говоря, было первое в истории нашего училища награждение. А потом по приказу началась эвакуация училища в тыл.

Ваше училище, насколько мне известно, было эвакуировано в Тюмень. Расскажите о вашем пути туда поподробнее.

Итак, наше училище по приказу эвакуировалось в Сибирь. Отправлялось оно двумя эшелонами. Так получилось, что первый эшелон благополучно и безо всяких происшествий добрался до места назначения. А наш второй эшелон попал в раные приключения. Когда мы проезжали мимо станции Сонда, из леса вышли местные бандиты и нас обстреляли. И спасла нас такая вещь. Когда мы отправлялись в путь, то знали, что бандиты могут напасть. Поэтому набили наволочки песком и обложили ими все в наших телячьих вагонах, за исключением только дверей. В общем, лежало где-то друг на друге четыре или пять рядов песка. И когда начался этот обстрел, поезд остановили. Нам было приказано залечь. И сделано это было отнюдь не напрасно: наш вагон как раз попал в зону этого обстрела. Когда стрельба утихла, нас отправили на прочесывание лесистой местности. Мы прошли около трех-четырех километров, но бандитов так и не нашли. Потом дальше отпрвились а путь. Запомнился даже такой интересный случай. Когда в составе эшелона училище было эвакуировано, в вагоны было погружено все наше имущество: кухни, учебные пособия, лошади на повадках. Даже машины! Так вот, когда проезжали мимо Кингисеппа, обнаружили, что в устав, который лежал на одной из полок, попала пуля. Мы после этого вызвали начальство и показали. А тогда, прочесав безрезультатно эту лесистую местность, мы двинулись дальше в путь.

Когда 15 июля наш эшелон проезжал мимо Нарвы, город ночью только отбомбила немецкая авиация и все его дома начисто были разбиты. Район Паэмурру так весь был разбит, а некоторые вагоны на станции были даже опрокинуты. Я там встретил знакомого нарвитянина Суйканена, который стоял с флагом и пропускал эшелоны. Потом, когда мы проезжали мимо Кингисеппа, на наш эшелон налетело три немецких самолета и начали сбрасывать свои бомбовые грузы. Но поезд не стал останавливаться: только снизил скорость и пошел своим путем дальше. Потом мы двигались по северной дороге через город Молотов. Там было сделано несколько стоянок, во время которых мы расхаживали по незнакомой местности и все - с песнями. Интересно, что форма наша было не совсем советская: к френчам эстонской буржуазной армии были пришиты советские курсантские петлицы. Местные жители только удивлялись, спрашивали: «А чего это эти ребята поют русские песни, а форма на них не русская?» Население, с которым мы по пути в Сибирь сталкивалось, жило, кстати говоря, намного хуже, чем население в Эстонии. На перронах вокзалов, помню, без конца слонялись нищие и беспризорники. Дальше наш путь проходил через Кулундукскую степь в Казахстане. И в итоге оттуда через пять-шесть дней, можно сказать, через неделю, мы добрались до города Славгорода Алтайского края.

Разместились мы около города Славгорода рядом с так называемым Соленым озером. Море и в самом деле было соленым! Никакой живности там не было, за исключением каких-то красных букашек. Когда мы заходили в воду, было такое впечатление, будто ноги отрываются от земли. После купания в таком озере тело от соли становилось белым. И нам для того, чтобы эту соль смыть, стали выдавать на день один котелок пресной воды. Но потом мы обнаружили в двух километрах от озера овраг. Около этого оврага была железная труба, из которой текла чистая вода. Вот мы туда и ходили омываться. Там же, около Соленого озера, как раз и разместился наш лагерь, началась учеба. Тогда же, помню, нам зачитали приказ о расстреле изменника генерала Павлова, которого уже сегодня, я считаю, напрасно реабилитировали. И тогда же нам сообщили о расстреле двух наших преподавателей в училище, которые были бывшими кадровыми эстонскими военными и в самом начале войны планировали совершить восстание в училище. Я хорошо помню их. Один из них командовал нашим батальоном.

Давайте вернемся назад. Можете об истории этого предательства рассказать немного подробнее?

Дело касалось двух наших преподавателей по училищу — командира батальона полковника Лаатса и командира нашей роты майора Бреде. Лаатса я, например, хорошо помню: он был хорошим кавалеристом и ходил почему-то все время в красных штанах. Приходил он почти каждый день к нам в роту. Он был участником Освободительной войны в Эстонии, потом служил кадровую службу в эстонской армии, дослужился до звания «kolonel», то есть, полковника, говоря по-нашему. В 1940 году он перешел в нашу Красную Армию, был направлен в училище. Бреде тоже участвовал в так называемой Освободительной войне в Эстонии, тоже служил в эстонской армии, потом стал кадровым эстонским военным. Он даже, насколько мне помнится, окончил Военную академию Франции в Париже. И в 1940 году тоже поступил на службу в нашу армию, а затем направлен в училище. Мы все время его видели. Он был не очень приятным человеком: все время гордо «ходил петухом» в такой добротной старой эстонской форме по нашему училищу. Но их, Лаатса и Бреде, я видел до того, как началась депортация и два наших батальона половина на половину перемешали.

Когда же 22-го июня 1941 года было объявлено о начале войны, этих два наших преподавателя запланировали организовать среди эстонцев такое восстание. У нас в училище был хозвзвод. Занимался он в основном тем, что обслуживал лошадей, которых было в училище около пятидесяти, то есть, чистил и кормил их. В этом хозвзводе были одни эстонцы. В этом деле он был задействован. Я, конечно, по слухам знаю об этом деле. Так вот, говорили, что когда на плацу училища начался митинг, заговорщики выкатили уже пушки и приготовились действовать. Но заговор удалось вовремя раскрыть, Лаатса и Бреде арестовали и потом расстреляли. Нам это решение об их расстреле зачитали уже в Славгороде. Так что слышал я о том, что они пытались организовать теракт. Между прочим, тогда, в июне 1941-го, в связи с этим делом арестовали кое-кого и у нас во взводе. Например, наш командир взвода Таарнавере был каким-то образом замешан в этом восстании. Так его тогда же арестовали и увезлb в неизвестном направлении. Да разных неустойчивых людей за войну хватало! Например, наш сокурсник Меристе добровольно перешел к немцам под Великими Луками и потом служил у них. Потом он эмигрировал в Англию и там позднtе умер. Потом о нем еще в газетах писали.

Сколько продолжалось ваше дообучение в училище в Славгороде?

В Славгороде мы проучились где-то до конца сентября 1941 года, а потом в связи с тем, что наступили холода, нас эвакуировали в Тюмень. Там нас разместили в двух казармах в каком-то поле. И мы так до конца там и учились. Кстати говоря, запомнился любопытный факт: когда мы туда прибыли, там за нашими казармами начинали строить завод по производству авиационных двигателей. Все это предназначалось для наших самолетов. Но тогда, при нас, только фундаменты только успели возвести. Потом территорию оградили, развернули лесопилку, стали подводить ящики с оборудованием, эвакуированных откуда-то с западных районов СССР. Уже потом я встречался с ребятами, которые были оставлены в училище преподавателями, например, с Вагановым и Кругловым, и говорил на эту тему. И они, естественно, рассказывали о том, как шло это строительство.

Когда непосредственно состоялся ваш выпуск?

Там получилась такая вещь. Вскоре после того, как мы в Тюмень прибыли, ребят из России снова от нас отделили и стали обучать отдельно. Их выпустили в ноябре 1941 года и бросили прямо на фронт: кого-то на оборону Москвы, кого-то — на оборону Сталинграда. Нас, бывших жителей Эстонии, выпустили в феврале 1942 года. Но со мной целая история приключилась. Когда должен был состояться выпуск училища, я, как назло, заболел воспалением легких, и меня на носилках свои ребята отнесли в санчасть. Ко мне в больничную палату пришли мои деревенские друзья и сокурсники Паромов и Жуковский. На их петлицах были уже офицерские кубики. «Мы уезжаем уже!» - сказали они мне. Я тогда, помню, заплакал и остался лежать там. Правда, через два дня меня выписали. Прихожу я в казарму и вижу такую картину: никого нет, все поразбросано, даже уставы валяются. Все уехали! Слезы от этого стали наворачиваться. После этого я пришел в штаб округа и поведал о своей беде. Там мне и сказали: «Вот-вот! Таких больных, которые остались без офицерского звания, в вашем училище осталось человек 14-15!» И решили поступить таким образом: включить нас, оставшихся, по сути дела, без ничего, дополнительным списком в приказ о присвоении офицерских званий. Кто там еще, кроме меня, был? Латин, печерский парень Малышев, кажется, Муровей, еще кто-то. Все они, как и я, не получили вовремя звание из-за болезней. А заболели они, вероятно, из-за того, что кормили нас в последнее время в училище плохо и многие из нас ослабли.

В общем, около двух дней мы скитались без званий по училищу, а потом нам выпустили младшими лейтенантами. Но я потом быстро стал лейтенантом. И нас тогда направили в 167-ю стрелковую дивизию, которая была полностью разбита противником, но так как знамя сохранилось, ее начали восстанавливать. Нам выдали новое обмундирование с офицерскими петлицами. И ночью с одним лейтенантом, украинцем по национальности, весь наш небольшой состав должен был отправиться в эту дивизию. Вечером мы отметили с этим лейтенантом присвоение нам офицерских званий, покушали, выпили вина. Но ночью того эшелона, который мы ожидали, не пришло. В это же время проходили грузовые вагоны с углем. Мы туда по лесенке прямо на ходу забрались, выкопали маленькие ямки и в них улеглись. Я в то время насколько сильно ослаб, что не мог себе ямки выкопать. Так ребята не только вырыли мне яму, но и меня же укрыли. И так мы добрались до того места, где находилась наша часть. Это было в Свердловской области.

Еще один вопрос на тему вашего обучения в училище. Не приходилось ли после войны встречаться с вашими бывшими сокурсниками? Как сложились судьбы некоторых из них? Каких ваших сокурсников вы могли бы отметить?

Ну кого я могу отметить? Были даже генералы, например. Когда кое-какие из моих сослуживцев ездили в Таллин, выяснилось, что два наших сокурсника дослужились до генералов. Но это были русские ребята. У нас был Совет ветеранов выпускников нашего училища, который возглавлял мой друг Николай Ваганов. После окончания училища он воевал командиром минометной роты в Эстонском стрелковом корпусе, мы с ним встречались во время войны, хотя служили в разных частх корпуса: он в 300-м полку 7-й Эстонской стрелковой дивизии, а я — в 917-м полку 249-й Эстонской стрелковой дивизии. После войны он служил в органах милиции. Интересно, что когда я был военкомом Нарвы, он прибыл туда, как проштрафившийся, на должность начальника отдела милиции. И тут мы еще крепче сдружились. Но потом его перевели в Таллин.Когда Ваганов организовывал празднование 40-летие училища, я помогал подготавливать списки курсантов, проживавших в Нарве. У нас ведь только в Нарве было когда-то 30 человек бывших курсантов! Несколько лет назад Ваганов хотел организовать встречу выпускников нашего училища, но что-то не получилось. А так Ваганов трижды нас, бывших курсантов училища, которые проживали в Эстонии, собирал. Кого еще можно из сокурсников отметить? С нами учился известный в Эстонии Николай Васильевич Соловей, который до самой своей кончины в 2006 году какую-то культурно-просветительскую организацию возглавлял. Он, кстати говоря, был единственным нашим сокурсником из уроженцев Эстонии, кто после войны окончил Военную академию имени М.В.Фрунзе.

Сейчас из всех наших сокурсников, которые жили в Эстонии, осталось не больше десяти человек, все остальные ушли из жизни. Вот, например, среди прочих есть и такой В. Илья Дмитриевич, 1920 года рождения. Когда мы находились в Таллине, он был, кажется, комендантом караула. До этого находился у нас в корпусе, но никаких наград не имел. Потом, когда начальником СМЕРШа в батальоне вместо Трейера стал друг и земляк того самого В. Лешкин, тот взял его к себе. И насколько мне известно, был тот в заградотряде. И что интересно — когда закончилась война и 24 июня 1945 года в Москве проводился исторический Парад Победы, Военкин был одним из нескольких человек из нашего корпуса, которые там оказались. А ведь у него даже не было никаких боевых наград! Помню нашего сокурсника Грена, который воевал политработником в Эстонском корпусе, отличился, а после войны был министром иностранных дел Эстонской ССР.

Расскажите о том, как начиналась ваша служба в качестве офицера до того, как вы попали на фронт.

Когда с грузовым эшелоном мы добрались до места назначения, нас на вокзале встретил какой-то офицер. Видимо, из округа кто-то в дивизию о нашем прибытии сообщил. И нас после этого он отвел в штаб дивизии, который находился в деревянном доме в большом селении Сухой Лог Свердловской области. Там нас как следует отогрели и откормили. Как сейчас помню, принял нас командир дивизии подполковник Иван Иванович Мельников, такого здоровенного и бравого вида. Когда мы пришли в штаб, тот сидел в углу. Он обстоятельно поговорил с нами, расспросил каждого обо всем. И нас, четырнадцать ребят, распределили по разным полкам дивизии. Я получил назначение в 615-й стрелковый полк, который совсем недалеко от штаба дивизии расквартировывался. Помню, когда я туда прибыл, у нас состоялся разговор с помощником начальника штаба полка по кадрам старшим лейтенантом Педешем. Тот после излечения по ранению только-только прибыл туда. Он обо всем меня расспросил, в том числе и об образовании. Я рассказал ему, что когда-то в училище вместе с нарвитянином Николаем Михайловичем Горячевым выпускал стенгазету. И меня из-за этого оставили служить в штабе полка, хотя я уже был назначен командиром пулеметного взвода. И так мы простояли до весны 1942 года. То есть, что мы делали? Несли обыкновенную службу, в полку то и дело проходили учебные занятия: весь состав полка учили наступать и обороняться по лесам да по болотам. Я действовал по разным поручениям, например, готовил наряды, разъезжал с отдельными поручениями по батальонам. Младший лейтенант Мышкин, которого в возрасте где-то около сорока лет призвали с запаса, обучил меня всей этой работе. И ведь обучил!

Командиром нашего полка был майор Андрей Иванович Симонов: старенький человек лет шестидесяти, призванный из запаса, который и гимнастерку заправлял кое-как. А комиссаром полка был Герой Советского Союза (что в то время было редкостью) Парсаев. Свое звание «героя» он получил за Финскую кампанию. Он тоже с нами беседовал. Уже потом, читая военно-историческую литературу, я узнал о том, что Мельников дослужился до генерал-майора. Кстати, после войны, когда я служил заместителем военкома в Выру, то встретил майора Стаднюка, который как раз служил пропагандистом в политотделе этой дивизии. Так он рассказывал: дивизия участвовала в боях на Украине до 1944 года и там была здорово потрепана. Она, кстати говоря, удостоилась почетных наименований Сумская и Киевская и была отмечена двумя орденами Красного Знамени. А командир дивизии Мельников и командир полка Симонов погибли тогда же в боях под Харьковом. Но я в дивизии этой прослужил недолго: уже весной 1942 года из нее выбыл.

А как так получилось, что вы из дивизии выбыли?

Возможно, в штабе полка я так бы и остался служить. Ведь дела у меня шли очень хорошо. Было уже даже решено назначить меня помощником начальника штаба полка. Но получилось следующее. В один из дней в наш полк прибыл инспектировать какой-то один представитель со штаба Уральского военного округа. Я сидел и занимался обычной штабной работой, как вдруг этот представитель срочно затребовал списки офицеров дивизии. Он просмотрел несколько страниц и вдруг с удивлением спросил: «А младший лейтенант Лисецкий, родина — Эстония, Вирумааский уезд, кто он такой? Зачем он у вас служит?» Я сразу встал с места и сказал: «Я, товарищ майор.» «А откуда вы родом?» - спросил он меня. Ну я ему обо всем и рассказал: где родился, какое имею образование, когда поступил в военное училище. И тут он заявил: «Так есть же приказ всех вас, кто родом с Эстонии, направлять в Эстонскую стрелковую дивизию. Тем более, Эстонская дивизия совсем рядом здесь формируется, в Камышлове. Вас всех приказано туда направлять. Почему вы здесь?!» Начальник штаба капитан Корнович попробовал было заступиться: «Да он у нас работает и очень даже хорошо. Может оставим его, товарищ майор?» «Нет, нет, нет! - не отступился от своего тот майор. - Немедленно отправить!» Я еще, помню, немного возмутился: «Так как же, товарищ майор? Нас таких четырнадцать человек таких.» «Всех немедленно отправить! - не отступился тот. - И мне лично доложить!» Но в Эстонскую дивизию я сразу не попал.

Почему не попали?

Мне дали два дня на сборы. Потом нас, четырнадцать бывших сокурсников, которых позднее всего выпустили из Таллинского военного училища, собрали отдельной группой. Мы с того времени, как прибыли в дивизию, так и не виделись. И направили нас в Эстонскую стрелковую дивизию. Начал с нами там какой-то майор говорить по-эстонски. Отвечаем ему: «Мы не понимаем по-эстонски.» На что он немного вспылил: «Нам таких не надо! Они же не говорят по-эстонски. Мы и так своих даже отчисляем, которые разучились по-эстонски говорить. А вы к нам привезли еще 14 человек.»

И нас после этого отправили опять в русскую часть — в 44-й запасной полк, который там находился. Численность такого полка была что-то около 60 тысяч человек. Это было что-то вроде резерва. Туда, кстати, очень много набрали бывших заключенных. Меня назначили там командиром пулеметного взвода. У меня было восемь заместителей — младших лейтенантов. Но с ними я прозанимался там всего около месяца — в апреле 1942 года попал на Западный фронт.

А как так получилось, что вы попали непосредственно на фронт? Как ваша фронтовая жизнь начиналась? Что в особенности запомнилось?

Дело в том, что в 44-м запасном стрелковом полку со мной случилась такая вещь. Одного нашего сослуживца по Таллинскому училищу Феофанова назначили командиром взвода, который в составе только что сформированной маршевой роты отправляли на фронт. Он был родом откуда-то из под Печор, я хорошо помню его: был блондином. Но он как-то неправильно повел себя с этими бывшими «зеками» (хотя «зеков» была половина, остальные же были прибывшими после излечения по ранению солдатами) и даже одного солдата ударил. И ему тогда они сказали: «До фронта ты не доедешь. Мы тебя убьем и сбросим с поезда.» Он тогда заплакал, сказал: «Оставьте все меня!» Я не знаю, куда он потом делся. В общем, ехать на фронт с этими солдатами он отказался. Но тогда я попросился назначить меня вместо него командиром этого взвода. И что интересно: пока перед отправкой на фронт я целую неделю занимался, стал для своих солдат как родным, они меня полюбили.

А потом я со своим взводом отправился на фронт. Разместились мы под Калугой на берегу реки Угра. И там мы в слякотную весеннюю погоду все время «в обороне» находились. Нас зачислили в 85-й стрелковый полк. До этого в зимних боях полк здорово потрепали немецкие войска, пополнение прибывало за пополнением. Но когда мы прибыли, бои были не такими жестокими, в основном, это были бои местного значения. То есть, что это были за бои? Мы находились на одном берегу реки, проивник — на противоположном. Днем мы тренировались, рыли окопы, из одной реки с немцами воду пили. А ночью, вступая на боевое дежурство, периодически перестреливались. За все три месяца, что я находился на передовой, у нас в роте было убито только два человека. А пулеметы между тем все время находились на позициях.

Тяжелые бои с немцами на этом направлении еще предстояли. Но вот, когда я начал входить, как говорят, во вкус боевой обстановки, меня неожиданно, как уроженца Эстонии, опять направили в Эстонский стрелковый корпус. Между прочим, я в то время чуть было в 1-ю Польскую армию не угодил. Тогда в штаб полка меня вызвал какой-то индедант, спросил о том, откуда я родом, и направил на пересыльный пункт, который находился в поселке, где были две главные достопримечательности: полотняный завод и имение Натальи Николаевны Гончаровой - жены нашего великого поэта Александра Сергеевича Пушкина. Там, на пересыльном пункте, собрались представители разных нацональностей, которые, как я понимаю, направляли в национальные части: немцы, латыши, литовцы, эстонцы. Из офицеров — только один я, остальные — солдаты и сержанты. Кстати, что стало с моими ребятами по 85-му полку, я так и не знаю. Так вот, один майор на пересыльном пункте начал со мной беседовать. Точно звания его я не помню: звания тогда были интендатские, в петлицах у него одна шпала была. Вроде он майором был. «Как фамилия?» - спросил он меня. «Лисецкий», - ответил я. «Поляк?» - спрашивал он. Я ему на это говорю: «Какой поляк? Я не поляк. Фамилия вот просто у меня такая.» «А ты где родился? - не отступал он. - Сейчас тебя, как и полагается, в 1-ю Польскую армию направим.» «Я польского языка не знаю, - отвечал. - У меня и польского-то нет ничего.» «Не-ет, поляк», - отвечал он. Я ему чуть ли не в ноги начал кланяться, сказал: «Тогда направьте в Эстонский стрелковый корпус.» А в то время там как раз был некомплект. И он согласился: «Тогда направим вас в Эстонский корпус.»

После этого мне дали человек 17-18 солдат эстонской национальности, вместе с которыми я и направился в эстонский национальный корпус. Когда я прибыл, меня зачислили в 917-й стрелковый полк 249-й Эстонской стрелковой дивизии, которая находилась в Чеберкуле. Там меня назначили заместителем командира пулеметной роты. Интересно, что прибыл я в корпус один день с известным в прошлом советским чекистом Йоханом Ломбаком.. Тогда он был командиром полка, а войну он закончил уже в звании генерал-майора и в должности заместителя командира дивизии. Уже после войны он был министром внутренних дел, потом военным комиссаром Эстонии, то есть, стал моим начальником, так как я в послевоенные годы в разных эстонских военкоматах служил. А потом в декабре месяце начались у меня бои под Великими Луками. Кстати, еще тогда на фронте Ломбак всегда мне в шутку говорил: «Мы с тобой, лейтенант, в один день прибыли!»

Ваш полк принимал участие в штурме совхоза Никулино, который вообще-то считался важным узлом сопротивления фашистов и располагался на возвышенности, а это, как я понимаю, позволяло противнику с этого опорного пункта обстреливать все дороги на Великие Луки, которые шли с юга. Вы также участвовали в этом штурме?

Конечно, участвовал. В боях за этот совхоз я и получил тяжелое ранение, а потом и свою первую награду — орден Красной Звезды. На самом деле от того совхоза, от хозяйства и от дворов там тогда ничего не оставалось — были одни только фундаменты. Но фашисты выкопали по периметру этих фундаментов траншеи и организовали там себе оборону. Оборона была очень крепкая: с обеих флангов у них стояли бойницы с пулеметами. Это все находилось перед кладбищем, откуда приходили к ним подкрепления. В общем, позиция для нас неудачная была. Нам очень несладко тогда пришлось! Уже потом, когда мы захватили эти позиции, то увидели, что там у них были построены глубокие блиндажи с двойными нарами. Их дзоты выдерживали прямые попадания снарядов аж с 152-миллиметровых орудий. Огневые точки даже защищались ствольными плитами. Кстати, с расстояния 100-150 метров эти позиции обстреливались еще артиллерией противника. Я до сих пор тому удивляюсь: откуда они все это брали?

Мы начали наступать на эти укрепления ночью. Первая атака была сделана с высокого и крутого берега реки и оказалась неудачной. Я, помню, бежал вместе с заместителем  командира нашего батальона по политчасти старшим лейтенантом Александром Ауле. Так вот, когда мы вместе бежали, он сунулся в амбразуру. И прямо у меня на глазах пуля прошла ему через глаз. И я же тогда делал ему перевязку. Немцы упорно сопротивлялись, но на третьи сутки туда мы все же ворвались. Тогда у нас много погибло человек. А тогда в первую ночь у них еще и орудовал снайпер, который все время косил наши ряды. Помню, тогда ночью один наш танк подбило. Командир батальона Кюмник попросил танкиста ударить по ним, но тот отказался.  Кюмник тогда кричал и матерился на него: «Разбейте эти укрепление. Вы что, не видите, что там снайпер орудует?» А потом, после кладбища нам уже легче было наступать. И бежали оттуда в панике фашисты лишь 23 декабря в 6 часов утра. (Но для этого подразделению, в составе которого наступал Лисецкий, пришлось провести ночью разведку огневых сил и начать наносить удар одновременно в совхозах «Богдановский» и «Никулино», а также со стороны кладбища. Источник: книга «Эстонский народ в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» - Примечание И.В.) Потом начался обстрел и меня тяжело ранило осколками в спину.  После этого на волокушах и отправили в медсанбат. А потом везли на поезде в госпиталь. Уже потом, когда выписались, я встретился с этим Ауле. У него уже не было одного глаза. И как-то подружились мы после этого с ним. Он мне, кстати говоря, написал рекомендацию для вступления в партию. Это было, правда, уже в ноябре 1943 года. Он тогда находился на должности пропагандиста нашего полка. Уже потом, в 1944 году, как я тебе только что говорил, мне за этот бой вручили орден Красной Звезды. Кстати, многие ветераны путали и думали, что после войны меня этим орденом за выслугу лет наградили. А это совсем не так. Дело в том, что как военком города, я многих своих подчиненных по военкомату представлял к орденам Красного Знамени, Красной Звезды и другим наградам за выслугу лет. А о себе как-то даже и не позаботился, не до этого было.

Возвращаясь, так сказать, к боям под Великими Луками. Ваша предвоенная и в первые годы — военная жизнь пересекалась с вашим другом и сослуживцем Александром Ивановичем Жуковским. Вы сказали, что он погиб в 1943 году. Скажите: когда вы с ним в последний раз виделись?

Это было уже в декабре 1942 года, когда мы ехали из Чеберкуля на фронт под Великие Луки. Эшелон сделал остановку в Камышлове, где тогда туда еще дислоцировалась 7-я Эстонская стрелковая дивизия. И вот, когда мы вышли из вагонов, встретился мне Жуковский. Он тогда нес патрульную службу в наряде вместе с двумя солдатами. И там как раз остановился другой эшелон, который шел из Ленинграда. И они, патрульные, помогали выносить трупы солдат, которые по пути от предыдущей станции до Камышлова умерли от голода и истощения. Потом их где-то там захоранивали. Это была наша с ним последняя встреча. Я был тогда еще младшим лейтенантом, а он — лейтенантом. Почему-то подошва сапог его была обвязана проволокой. Мы с ним немного поговорили тогда. Он еще дал мне адрес нашей общей подруги Тони Грудкиной, когда-то комсомольской активисткой в деревне, с которой мы тогда списались. И прошло каких-то два три месяца после этого, как мне сообщили о гибели Жуковского под Великими Луками.

Многие ветераны, которые в составе Эстонского стрелкового корпуса воевали под Великими Луками, рассказывали мне о том, что тогда был переход группы эстонцев на сторону противника. Вы можете что-нибудь по этому поводу сказать?

Должен тебе сказать, что эстонцам в боях под Великими Луками как-то не доверяли. Все-таки впереди шли русские части, а уже следом за ними — эстонские. Но о том, что одно подразделение сдалось в плен, слышать приходилось. Но я точно тебе сказать ничего не могу: я был маленьким начальником и в обстановке особо не разбирался.

После госпиталя где вы находились?

Мы потом некоторое время находились во втором эшелоне, потом нас задействовали в боях под Кингисеппом и под Гдовом. Под Нарвой наш корпус не участвовал в боях. Потом мы форсировали пролив Михикорма, что между Псковским и Чудским озерами. Закончил войну я под Пярну, но тогда я уже в русской части находился. Были еще во время войны самые разные эпизоды. Например, меня чуть было не взяли в штаб партизанского движения, но ничего не вышло из-за того, что я не владел эстонским языком (говорить по-эстонски научился лишь после войны). Тогда к нам в полк приезжали представители эстонского партизанского движения во главе с Николаем Каротаммом, который курировал все это дело. Они искали для себя людей среди тех, кто хорошо говорил по-эстонски. Но мы тогда все пошли на собеседование. Со мной поговорили, поняли, что на эстонском я ни бум-бум, и отправили прочь.

Иван Яковлевич, я знаю, что в годы войны вы находились в важной и ответственной командировке в Ярославле, где преподавали всеобуч деятелям эстонской культуры. Расскажите об этом вашем эпизоде как можно подробнее.

Начну с того, что во время войны был принят такой закон, который обязаны были все выполнять: каждый гражданин СССР, каким бы важным человеком он не являлся, обязан был пройти курс военной подготовки по 128-часовой программе. И так было во всей стране. В принципе я с этой работой и раньше был знаком. Ведь когда был курсантом военного училища, меня направляли на разные заводы, фабрики и организации в Таллине проводить занятия с их рабочими. Вот меня в сентябре 1943 года и направили в командировку в Ярославль. Это по времени два месяца заняло.

А как и кем принималось решение отправить туда именно вас?

Я знаю, что решение принималось на высоком уровне. Во всяком случае, этим вопросом занимались начальник штаба корпуса генерал-майор Яан Лукас, глава эстонского правительства Николай Каротамм и другие. Но считалось, что в командировку я непосредственно штабом корпуса был направлен. Помню, вызвали меня в отдел кадров штаба корпуса. Там со мной беседовал какой-то майор. Я знаю, что не один я проходил собеседование, так как несколько человек передо мной уже пропустили. Потом этот майор привел меня к какому-то человеку в штатском, которого я тоже, конечно, не знал, и сказал ему: «Вот, побеседуйте с этим лейтенантом!» Там у него на столе лежало и личное дело мое, и характеристика, которая, как я знал, была хорошая. Потом пришел этот майор и спросил: «Ну как, годится вам этот лейтенант?» И мне тогда сказали: «Так и так, завтра придете сюда и решится вопрос с вами. Нам надо провести военные занятия с деятелями эстонской культуры в Ярославле. Как вы?» Я согласился. А на следующий день мне выдали бумага, которая и сейчас у меня сохранилась Там говорилось, что я направляюсь в командировку.

Но сначала, кстати говоря, я должен был ехать не в Ярославль, а в Москву — в представительство эстонского правительства в Москву, или в полпредство Эстонской ССР, как оно тогда называлось (так и не знаю до сих пор, почему оно называлось полпредством). Находилось оно в Москве на Собяновском переулке. Но прямого поезда туда не было, и я поехал через Ржев. В Ржеве я оказался в воскресенье. Но поезд отправлялся только рано утром, и нужно было где-то переночевать. Сунуться было некуда. Потом смотрю: дед в каком-то дворе косу забивает. Я к нему подошел, сказал: «Дедушка, так и так...» В общем, разговорились тогда с ним. Он мне и говорит: «Так ночуй у меня, сынок. Я живу с дочкой. Сейчас ее нету, она ушла на танцы куда-то.» И всю ночь, пока я спал у него на диване, меня буквально заели клопы. И как только рассвело, дал этому дедушке пятерку, кажется, и пошел на вокзал. Потом приехал в Москву и остановился у любимой девушки своей, с которой переписывался всю войну. У нас завязалась переписка, мы обменивались фотокарточками. Звали ее Марина Ивановна Луняшина, было ей 18 лет (она родилась 1 января 1925 года). Отец ее был партийным работником, но в 1937 году его арестовали и он так и сгинул. Так что жила она с матерью и младшим братом (он был 1927 года рождения). В Москве я сходил в полпредство эстонского правительство, получил направление и поехал в Ярославль.

Как организовывались занятия? И вообще: не тяжело ли было проводить занятия?

Вообще-то говоря было трудновато, так как деятели культуры в основном работали, то есть, разъезжали с концертами по стране. А мне нужно было отчитаться за каждого. Ведь я вел списки, писал, кто присутствовал, а кто отсутствовал на занятиях. В основном, конечно, занятия проводились с женщинами, так как почти все мужчины были в армии, а оставались либо старые, либо больные, которые зачастую и от занятий были освобождены. Обычно на таких занятиях собиралось около 30-40 человек.

А дисциплины вы какие им преподавали?

Ну первое и основное — строевая подготовка, учил их, как правильно надо маршировать. Потом брал в Резинокомбинатоском военкомате оружие: винтовки, автоматы, гранаты, и помогал им это дело осваивать. Изучали материальную часть оружия, учил их, как собирать и разбирать оружие. Тогда, правда, хорошего оружия не было: в основном автоматы ППШ и также ППД. Изучали устав, изучал с ними топографию, то есть, учил их ориентированию в местности. Работы хватало. Между прочим, командировка была у меня только на месяц. Но когда срок начал подходить к концу, я только половину из того, что было запланировано, успел сделать. А я помнил, что мне сказали в Москве: «Если не хватит времени, то срок продлите.» После этого я пришел к военкому Резинокомбинатовского района и объяснил ситуацию. И он мне безо всяких возражений продлил срок командировки на целый месяц, то есть, до 1 октября 1943 года. На обратном пути опять заехал в полпредство эстонского правительства в Москве, где мне выдали справку, которую я храню по сей день.

А с кем из деятелей культуры вам приходилось заниматься?

Я, например, занимался с певцами Волге и Тоомом. Был там Юри Ярвет, но он занятий почти никогда не посещал, так как был старым человеком тогда. В то время было ведь ограничение: занятия проводить только с теми, кому не исполнилось сорока лет! Густав Эрнесакс был освобожден у меня от занятий. Георг Отс, кстати, тоже, поскольку перед этим отслужил срочную в эстонской армии.

А не было никакого такого недовольства: мол, зачем деятелям культуры военное дело?

Не было такого. Да как такое могло и быть? Все ведь понимали, что этот военный всеобуч существовал везде. Ведь тогда шла война.

Кстати, хотел бы рассказать об интересном эпизоде во время этой поездки, связанном с Николаем Михайловичем Транкманом,  с которым я уже потом, будучи военкомом Нарвы, крепко подружился. Он, кстати, начал войну командиром Нарвского рабочего полка, а закончил заместителем командира Эстонской стрелковой дивизии. А тогда он, в 1943 году, он командовал 27-м стрелковым полком в Эстонском корпусе. И когда я отправлялся в командировку, он попросил меня передать посылку, - десятикилограммовый ящик с колбасой и другими продуктами, - его жене, которая находилась в Ярославле. Его жена, Надежда Таарне — в то время была довольно известная эстонская балерина.

И как только я оказался в Ярославле, встретился с его женой и передал посылку. Она пригласила меня к себе в гости и угостила чаем. У нее была уже взрослая дочь. В то время за ней ухаживал молоденький лейтенант — сын подполковника Пюсся, который был у нас в корпусе. В то время, когда я был у них в гостях, он тоже там был и присутствовал как жених дочери. Сама Таарне не занималась у меня, так как по возрасту уже не подходила.

Интересно, что спустя многие годы это событие вот как отозвалось! Дело в том, что в 1970 году я как военком Нарвы организовывал поездку на автобусах по местам боев, начиная от Темного сада и Синих гор, где когда-то шли упорные бои, и до города Кингисеппа Ленинградской области, где в 1941 году Нарвский рабочий полк в последнее время воевал. Участвовал в этой поездке и старый нарвитянин Николай Михайлович Транкман, когда-то командовавший этим полком. У каждого памятника с короткими речами выступали ветераны и комсомольские активисты, потом возлагали цветы. И тут у одного из таких памятников ко мне подошла женщина и спросила: «Товарищ подполковник, вы меня не узнаете?» «Нет, - говорю, - не узнаю.» «А вы в Ярославле были? - спрашивает. - В 1943 году.» «Да был...» И тут я ее узнал и спросил: «Вы Надежда Петровна Транкман?» Она подтвердила. После этого подошел сам Транкман, и мы с ними обоими хорошо побеседовали. И тогда я узнал, что с Пюссем дела у ее дочери не сложились, а вышла она замуж за Ярвета.

Если же говорить о самом Николае Михайловиче Транкмане, то у него, между прочим, была очень интересная судьба. Он, насколько я знаю, родился в 1896 году в деревне под Питером и происходил из так называемых эстонских переселенцев. Он начал служить в в инженерных войсках еще в царское время. Потом его мобилизовали в эстонскую армию, и он на их стороне воевал в Гражданскую войну или, как эту войну называют у нас в Эстонии, Освободительную войну. Потом служил в эстонской армии кадровым военным в Нарве, а сам работал подпольно на Россию. В 1937-1938 годы, когда в районе Нарвы строилась оборонительная линия с дотами, он как специалист руководил этим строительством. А потом передал схему этих оборонительных сооружений Советскому Союзу. Его за это в 1939 году арестовали по обвинению в шпионаже. И он до начала 1940 года сидел в тюрьме. Но в 1939 году, как известно, между Эстонией и СССР был заключен договор о взаимопомощи. И когда стало известно об аресте Транкмана, советская сторона заявила что-то вроде того: «Если хоть один волос упадет с Транкмана, вам несдобровать!» И его отпустили. Когда началась война, его назначили командиром Нарвского рабочего полка.

А сами занятия с деятелями эстонской культуры вы где проводили?

Я занимался с ними в зале кинотеатра «Гигант». Зал был, помню, очень большим. Мне это было очень удобно еще и потому, что совсем рядом от кинотеатра находился Резиновокомбинатовский военкомат, где я брал оружие. В кинотеатре мне, кстати, выделили одтельную комнатушку, куда я мог складывать винотовки, автоматы и прочее оружие. А еще мне там выделили отдельный класс, где я учил людей маршировать.

Вы коротко рассказали о том, где воевали в 1944-1945 годах. Теперь расскажите об этом периоде, если можно, подробнее.

Где-то до самого конца 1943 года мы в боях, по сути дела, не участвовали: только находились на второй линии обороны. А потом, когда блокада Ленинграда была прорвана и наши фронты, как говорят, зашевелились на северном напрвлении, Эстонский корпус бросили под Ленинград. И вот оттуда мы постепенно пешим ходом продвигались до Нарвы. Что особенно запомнилось — очень много железных дорог было взорвано, рельсы через каждый метр кусками валялись. И это — на протяжении всего нашего пути. Но непосредственно под Нарвой наш корпус не воевал, так как солдат берегли для участия в боях за столицу Эстонии — город Таллин. И только лишь артиллеристы были задействованы в боях, они рассредоточились по берегу реки Наровы.

Когда мы добрались до Кингисеппа, нас там погрузили в эшелон и довезли до Гдова. А потом нас погрузили на катера и повезли через пролив Мехикорма, что между Чудским и Псковскими озерами (ширина его составляла где-то 3-4 километра). И вот мы там воевали где-то под Пярну. Но потом части наши разъединились: одни части пошли под Пярну, а наш корпус двинулся на север и там участвовал в боях. Правда, наш батальон в этих действиях не был задействован. Потом в корпусе сформировался передовой отряд под командованием командира 354-го стрелкового полка полковника Василия Вырка, который на танках и бронетранспортерах двинулся на Таллин. Но там боев для корпуса, по сути дела, уже не было, так как повоевать успела только эта ударная группировка. Все, кто двигался следом, входили в столицу, когда она уже была освобождена.

Помню, тогда нам поручили охранять Таллин. Было создано 60 постов и 12 караулов (они возглавлялись офицерами). Все это делалось по распоряжению Совета Министров и Президиумом Верховного Совета Эстонской ССР, Центральным Комитетом Компартии Эстонии. Милиция организовывала отряды по охране заводов и фабрик. Но воровать, по сути дела, было нечего, поэтому вскоре эту охрану сняли.

А потом и наша часть двинулась в направлении на Пярну. Перед самым взятием города, в октябре 1944 года, меня ранило в ногу. И я около полугода находился на излечении в госпитале. А с Пярну немцы быстро тогда отступили на остров Сааремаа, потому как они оказались в окружении, а поддерживавшая их Финляндия вышла из войны.

Перед самым  окончанием войны, когда мое излечение в госпитале закончилось, меня назначили командиром взвода в 261-й отдельный пулеметный батальон, который входил в состав 14-го Укрепленного района 2-го Прибалтийского фронта. Когда я туда прибыл, он находился на берегу Финского залива и готовился к его разминированию. Но война там, по сути дела, уже закончилась.

Иван Яковлевич, а чем вам запомнилось непосредственно окончание войны?

Незадолго до того, как объявили об окончании войны, всего за несколько дней до этого, состоялось мое назначение в штабе 8-й армии в Таллине. Оттуда как раз 8 мая 1945 года я и прибыл в тот самый 261-й учебно-пулеметный батальон. Мы приехали утром в Пярну вечерним поездом. В город, помню, ехали по узкой колейке. Потом, когда приехали, пошли в штаб части через парк. Что запомнилось: цвела черемуха, от нее кругом стоял приятный такой приятный запах, все благоухало. Нас встретил какой-то капитан и сказал: «Сейчас поздно уже, ложитесь спать.» И мне со старшим лейтенантом Пляскиным, с которым я на поезде вместе в часть прибыл, выделил специальную такую комнату. Мы покурили и легли спать. И вдруг ночью началась страшная пальба. Мы проснулись. Сразу же начальник штаба объявил тревогу, и все офицеры батальона сбежались в штаб. А штаб батальона находился на берегу моря в одном здании, на втором этаже. Ну и мы тоже прибежали туда. Нас познакомили с офицерами, сказали: вот, только что к нам прибыли вот этот старший лейтенант и этот лейтенант. Представили, короче говоря, нас другим. И объявили: «Кончилась война!» Но пальба все продолжалась. Командир батальона майор Соловьев потом вышел и сказал всем: «Все, прекратите, по радио звонят, чтобы прекратили огонь. Потому что стрельба из пушек многим мешает!» Нам тоже дали задание этим заняться: сделать все, чтобы стрельба прекратилась. Но никто ничего не слушал. Даже своего командира роты солдаты не слушались. Так всю ночь стрельба и продолжалась. Радость была, конечно, огромная.

ПОСЛЕВОЕННАЯ СЛУЖБА

Расскажите, Иван Яковлевич, о вашей послевоенной службе в рядах Советской Армии.

После того, как закончилась война, нас по состоянию на 1946 год в 261-м отдельном учпульбате оставалось всего три офицера: я, капитан Долгов и старший лейтенант Пляскин. Всех остальных офицеров к тому времени уже уволили из армии. Видимо, у нас были хорошие характеристики. Я дважды подавал рапорт об увольнении, но все — как-то мимо. Тогда я не собирался оставаться в армии: я мечтал стать строителем — уволиться из армии, окончить вечернюю школу и поступить в строительный институт. Я даже отказался от должности начфина полка, которую мне предложили.

Но не тут-то было! В общем, вместо увольнения из батальона меня направили в штаб Ленинградского военного округа. Находился он на Дворцовой площади в Ленинграде. Я, значит, поехал по направлению ьуда. Меня принял там такой подполковник Фомин, который был тогда дежурным в штабе. «Ну что, старший лейтенант? - спросил он меня. - Как думаешь быть дальше?» Я откровенно рассказал ему о своих планах: что собираюсь увольняться из армии, поступать в институт. Но Фомину это не очень-то понравилось. Он сказал, что меня увольнять пока не собираются, и что есть решение направить меня на восстановление Нарвского военкомата. Но это мне никак не подходило: я недавно женился, у меня родилась дочка Светлана (в 1946 году). Одним словом, семья жила в Таллине. Там же имелась квартира. Я сказал об этом подполковнику. Он сказал: «Тогда в Таллин вас направим.» И так я начал служить в Таллинском республиканском военкомате инструктором четвертого отделения. Это отделение, в котором я работал, занималось учетом военнообязанных. Но я не только этим занимался. Помню, когда начальник третьего отделения, которое занималось учетом офицеров запаса, болел, я временно занимал и его должность.

А потом в Эстонии начали проводить административную реформу: вместо 15 уездов республику поделили на 40 районов. Отразилось это и на военкоматах: поскольку на каждый район должен был быть военкомат, их стало больше. Меня послали работать в небольшой военкомат в Нымме. У меня тогда образования почти не было, и я стал готовиться к учебе в вечерней школе и к поступлению в военную академию. Потом меня вызвали генералы в Таллин: военком и один генерал из округа. Мне там сказали: «Поедешь организовывать военкомат в Пярну-Яагуби, это поселок между Таллином и Пярну.» Я стал говорить им о том, что хочу учиться и готовлюсь к поступлению в академию. «Работать надо, - сказали мне генералы, - а академиков у нас и так хватает!» И я начал работать в Пярну-Яагуби. В то время бывший Пярнуский уезд был разделен на четыре района, в каждом из них был военкомат. В одном из них, значит, я на восстановлении и работал.

Но прослужил в Пярну-Яагуби я совсем недолго: всего полтора года. В 1949 году я побывал на девятимесячных курсах для работников военкоматов. От Эстонии туда было направлено всего 12 человек. И только я с этих курсов вернулся, как через две недели меня вызвало начальство в Таллин. Спрашиваю: «Что такое?» Мне говорят: «Мы тебе предлагаем должность военкома на Сааремаа.» А там, на Сааремаа, тогда такое ЧП произошло: военком, полковник, застрелился. А там, значит, вот что тогда получилось. Заместитель этого военкома как-то познакомился с жительницей Швеции — женой бывшего эстонского буржуазного офицера. Через посольство он пытался с этой женщиной связаться. Это стало известно КГБ, началось следствие, его обвинили в шпионаже в пользу Швеции. И вот, когда все это началось, военком застрелился. Мне пришлось приводить в порядок дела военкома. А кроме того, поскольку из-за всей этой истории все из военкомата были уволены, нужно было заново подбирать офицерские кадры. Все это я сделал.

В 1953 году меня послали на военные курсы в Саратов, а когда вернулся, был назначен военным комиссаром Тапаского района. Это был крупный военкомат. Но потом так получилось, что в 1956 году расформировалась Эстонская стрелковая дивизия. Это означало, что появилось очень много майоров, подполковников и полковников. Но поскольку выслуги лет у них не было и платить им, по сути дела, было нечего, их нужно было размещать вблизи Таллина и брать на работу в военкоматы. Но хватило мест только на всех полковников, а вот на подполковников — не хватило. И вот меня в связи с этим вызвали в Таллин на ковер два генерала. Один из них был военком города генерал Ломбак, а другой генерал приехал из Риги — им оказался начальник отдела кадров Прибалтийского военного округа. Ломбак меня спрашивает: «Иван Яковлевич, как у тебя работа?» «Так была же комиссия округа в марте 1956 года, - сказал я ему, - ведь у меня работу признали отличной.» «В общем, так, - сказал он мне, - ты еще молодой (мне тогда только что майора дали), мы тебе предлагаем временно должность в Выру или Валга. Нам здесь надо своего человека разместить. У нас есть такой подполковник, который был заместителем начальника политотдела дивизии. Дивизию сейчас расформировали, и вот ему сейчас нужно это место. У него жена — заслуженный учитель республики, она работает в Таллине, и ему нужно здесь жить, чтобы к ней ездить. Мы тебе предлагаем временно должность заместителя военкома в Выру или Валга. Как только должность освободится — это место ты займешь.» Я попробовал этому решению воспротивиться, но мне пригрозили, сказали: «Ты знаешь, у тебя 20 лет выслуги уже есть, мы тебя можем и уволить, вот так вот.» Тогда я подумал: ладно, гоняться мне не стоит. Я тогда сказал Ломбаку: «Товарищ генерал, разрешите мне подумать до завтра.» «Ну подумай, а завтра же позвони», - сказал мне Ломбак. Я приехал домой в Тапа и посоветовался с женой. Ольга тогда работала в горкоме партии в Таллине. Мы обсудили этот вопрос. Решили, что если увольняться не стоит, так как пенсия у меня была маленькая. В Валга военкомом был бывший мой сокурсник по Таллинскому военно-пехотному училищу. Но он оказался пьяницей. Я решил, что к нему в подчинение ни за что не пойду. А вот в Валга военкомом был мой друг, с которым мы когда-то заканчивали вечернюю школу. Я сказал, что согласен на должность заместителя военкома в Выру. Когда я дал свое согласие, мне еще раз сказали: «Как должность военкома освободится -  мы тебя назначим.»

Но получилось все, как говорят, боком. Я приступил к обязанностям заместителя военкома. Потом меня послали на девятимесячные курсы в город Саратов. Когда с этих курсов я вернулся, моего начальника, военкома, перевели на должность военкома Харьюского района. Я думал, что поскольку освободилась должность военкома, останусь исполнять обязанности военкома. Но ничего подобного не вышло! В это самое время произошло опять ЧП: в Калининграде командир танкового полка не справился со своими обязанностями. Поскольку увольнять его было рано — у него не было выслуги лет, военкому республики приказали его срочно назначить в какой-нибудь военкомат Эстонии, как было сказано, «на должность не ниже полковничьей.» Его назначили на должность военкома в Выру, а я так и остался на своей прежней должности. Ну а потом в Валга спившийся военком окончательно себя дискредитировал, его с должности сняли, а на его место поставили меня. Военкомат был маленький, там я работал с ноября 1959 по июнь 1960 года.

СЛУЖБА В НАРВСКОМ ВОЕНКОМАТЕ

А потом, в июне 1960 года, я стал военкомом города Нарвы. Получилось это так. В июне 1960 года я получил отпуск и как раз готовился ехать на охоту, как вдруг мне позвонили. Я снял трубку. «Иван Яковлевич, - заговорил голос в трубке, - звонит заместитель военкома республики полковник Смирнов. Как ты сейчас?» Я говорю: «Да вот, дали отпуск.» «Слушай, - говорит он, - придется твой отпуск прервать.» Спрашиваю: «А что такое?» «Мы тебя назначаем в Нарву», - говорит он. Грешным делом подумал: неужели опять на должность заместителя военкома? Решил, что если это так, то это совсем плохо. Ведь я не так давно был заместителем военкома, потом стал военкомом. Неужели, подумал, опять предлагают должность заместителя военкома? Я спросил его: «А какая должность?» «Военком», - сказал он мне. «Ну я согласен», - сразу же я принял решение. И так меня назначили военкомом Нарвы. После этого назначения прошло какое-то время, как меня вдруг вызвало в Таллин начальство. «Так вы, - сказал мне там заместитель республиканского военкома полковник Виктор Максимович Смирнов, - оказывается, родом с этих мест.» «А что?» - спросил я его. «Как правило, - сказал мне, - у нас не  принято посылать военкома на родину, нельзя этого делать. А то только приедешь, а тебе скажут: Иван, пойдем....» Я сказал: «Нет, товарищ полковник, у меня такого не будет. Я очень принципиальный человек».

И так я начал в Нарве работать. Честно говоря, когда я возглавил Нарвский военкомат, он находился тогда в заброшенном состоянии. Само здание располагалось в какой-то развалюхе. А денег-то не было! Но я потом занялся этим делом. И с 1967 по 1969 год, пока проходил капитальный ремонт военкомата, мы ютились в здании нынешнего банка. Ремонт здания военкомата осуществляло городское ремонтно-строительное управление. Его возглавлял тогда Аничкин. А непосредственно работы проводил главный инженер управления Иван Федорович Тихомиров. И, надо сказать, отремононтировали здание военкомата. Кстати говоря, из всех нарвских военкомов я пробыл в этой должности дольше всех: тринадцать лет, с 1960 по 1973 год.

Насколько я понимаю, как военком города вы непосредственно занимались тем, что было связано с увековечением погибших под Нарвой, поскольку здесь происходили большие ожесточенные бои. Что можете об этом вспомнить?

Много всякого было. Но что больше всего запомнилось, так это установка памятника-танка Т-34 в 1970 году. Я уволился в запас в 1973 году, а танк этот устанавливали в мае 1970 года. Так я непосредственно этим занимался и этот танк как военком для города выхлопотал. А началось все с того, что вызвали меня в горком партии и сказали: «Надо установить танк.» Тогда было как раз 25-летие Победы. Я им сказал: «Так вы напишите письмо и вам танк вышлют.» Мы написали письмо в Ленинград, но оттуда пришел отказ. Там было написано: мол, танк выдать не можем, по этому вопросу обращайтесь в Генеральный штаб.  Мы тогда написали письмо в Генштаб. Его подписали председатель горисполкома Александр Владимирович Замахин и первый секретарь горкома партии Евгений Ефимович Волков. После этого письмо было отправлено в Москву. Там дали распоряжение в Ленинградский военный округ выделить с 75-й артбазы танк, то есть, подготовить его, внутренности все выгрузить, а оболочку оставить, и передать все это по акту городу Нарва. Копия этого распоряжения была отправлена нам. Мне после этого сказали: «Подбери нам офицера, который за этим танком поедет. Или сам езжай получать танк.» Я сказал на это: «Я сам не танкист, сам за танком не поеду, да и не до танка мне сейчас, а вот офицера я вам найду.» И нашел бывшего офицера-танкиста, кстати, эстонца по национальности, Вальтера Тараска. Он жил в 55-м доме на Усть-Наровской улице в городе. Я его вызвал и сказал ему: мол, так и так, надо ехать за танком. «С удовольствием поеду!» - сказал он мне. И вот он поехал за этим танком. Там его хорошо встретили, он два дня побыл на этой базе и вместе с этим танком прибыл на станцию Нарва. Потом пришел ко мне и доложил, что так и так, танк на месте. После этого я пошел в горком партии и сказал: «Вот так и так, там, на железной дороге, привезенный танк стоит. Надо срочно его разгрузить.» Тогда же вызвали начальника строительства Эстонской ГРЭС и сказали ему: «Давай разгрузи танк и вези его к постаменту.» А постамент тогда уже был готов. Место-то было уже выбрано заранее! И вот, когда танк привезли, краном подняли на постамент. Кстати, этот памятник «Танк» я как военком и открывал. Тогда вся наша колонна с ветеранами и офицерами шла пешком до памятника. Помню, когда мы проходили мимо памятника воинам Петра Первого, я провозгласил здравницу в их честь: ну тех, которые погибли в боях за Нарву в 1704 году. На это все кричали «Ура!» Мне хорошо запомнилось это шествие.

Общественной работой среди ветеранов войны тоже занимались?

Вообще-то, должен тебе сказать, вся эта общественная работа, которая была связана с ветеранами, создавалась под моим началом. А началось все это с создания комитета содействия Нарвскому военкомату. В этот комитет входило около 30 офицеров запаса. Мы обеспечивали наших офицеров, которые к нам в Нарву прибывали после увольнения в запас, квартирами. В этом деле мне очень большую поддержку оказала председатель горисполкома Мета Вильемовна Янголенко. Кроме того, у нас все инвалиды Отечественной войны были обеспечены квартирами и машинами. В этом тоже мне очень сильно помогла Янголенко.

Переписку с непосредственными участниками боев проводили?

Конечно, проводили. Больше того, в Каунасе дислоцировался отдельный понтонный батальон, который во время войны, в 1944 году, как раз и организовывал переправу через реку Нарову для наших войск. Это было где-то в районе нынешнего нарвского кладбища Рийгикюла. Так мы с этой частью переписывались и ежегодно отправляли туда по 26 человек ребят служить.

С офицерами запаса занятия проводились?

А как же! К нам из войсковых частей, в основном — из Таллинской стрелковой дивизии, приезжали офицеры. Мы на два-три дня собирали наших офицеров запаса, очень часто — каких-нибудь комсомольских активистов, и с ними проводились специальные занятия.

В какие части в основном направляли призывников?

Мы направляли во все части. Отбирали в основном по характеристикам и по состоянию здоровья. Я, помню, направил в 1961 году 12 человек в ракетные войска, которые на Кубе дислоцировались. В том числе и, как сейчас помню, сына первого секретаря Нарвского горкома партии Александра Панкратова, - Володю Панкратова. Он когда демобилизовался, приехал загорелым таким. Я очень близко был знаком с его отцом — Александром Панкратовым, он был старше меня, 1907 года рождения, а потом его перевели в Таллин в министерство. А так мы все время занимались призывниками: обследовали, ходили по домам, и так далее.

Добровольцев много было?

Много. Вот сейчас иногда приходится слышать, как какому-то российскому военкому дают взятки, чтобы не служить в армии. А тогда этого в принципе не могло быть. Какие взятки? К нам, наоборот, приходили и готовы были дать взятки, чтобы только мы отправили в армию их послужить. Вот, помню, Юрий Мишин. Сейчас он в Эстонии политик, возглавляет Союз российских граждан. Ему было 27 лет, когда он пришел в военкомат и сказал: «Так и так, Иван Яковлевич, призовите в армию, такое дело, я хочу быть патриотом и все. Иначе я не послужу в армии.» Он тогда пошел служить в армию уже после окончания института. Такой был патриотизм! И так же было с первым мужем моей нынешней жены, который уже давно умер. Он был 1937 года рождения. В 1960 году это был последний срок, когда человека можно было призывать, то есть, 27 лет. А у него перед этим, в 1959 году, как раз родился ребенок. Вот такие были люди!

Как организовывалась отправка призывников в войсковые части?

Это было тоже военкомовское дело, то есть, отправка призывников в часть. Происходило это так. Обычно перед отправкой мы собирали призывников в зале военкомата. Как военком я с ними беседовал, рассказывал им, что нужно делать перед отправкой в армию, как там и что. Потом приходил начальник второй части военкомата подполковник Угаров и со своим писарем они оформляли на них документы. Потом всех отпускали до 12 часов ночи. Но точного времени сбора не было. Когда народу поменьше призывали, то собирали позднее, а когда народу больше было, - то и пораньше, даже в 10 часов вечера. Так вот, когда собирались призывники, рядом собиралась толпа родственников. Мы родственников не пускали к себе, только тех, у кого какие-то к нам вопросы были. Все это для порядка было нужно. У нас был радиорепродуктор, по нему мы напутствовали будущих солдат и говорили с их родственниками. А потом в назначенное время, где-то в час ночи, а если призывников было меньше, то даже где-то и во втором часу, подходили автобусы и мы отправляли призывников в Таллин. Бывло и такое, что когда призывников было меньше, мы их отправляли маленькими командами на поезде. Хорошие были времена! Помню, что ежегодно, а это за два призыва: весенний и осенний, мы постоянно по 500-600 человек отправляли в аомию, а в лучшие времена — и по 800. Потом с этими тремя автобусами я ехал в Таллин. Там на улице Луга призывники проходили санобработку, мылись, а потом их везли на Старое Нарвское шоссе, на призывной пункт, где они проходили уже республиканскую комиссию. Там всем этим занимался мо друг начальник второй части республиканского военкомата Сергей Никитович Луцаков этим занимался. Недавно умер. Потом приезжал республиканский военком генерал-майор Тухкру, проводилась проверка, и всех призывников отправляли дальше.

Над показателями работали?

Конечно, работали. Во-первых, когда кого-то призывали в армию, старались, чтобы состояние здоровья было хорошее. Больных лечили. Помню, что для этого даже добивались путевок в санатории за государственный счет. Во-вторых, за 7-классное образование уже не боролись, - боролись уже за 8-9-летнее и даже полное среднее образование. Ну и работали над такими еще показателями: чтобы призывники были комсомольцами, чтобы имели хорошие характеристики.

НА ГРАЖДАНКЕ

Как сложилась ваша судьба после увольнения из армии?

После того, как в 1973 году я уволился из армии, у меня случился приступ. Меня после этого на носилках увезли в окружной госпиталь в Ригу. Со мной вместе поехала моя жена, Ольга Васильевна. Пролежал я в этом госпитале где-то с неделю. Потом чувствую, что ничего не болит, мне дают вставать. Тогда я был самым младшим в госпитале как по званию, так и по возрасту. Со мной в палате лежали в основном «старики»: генералы, полковники. В одной палате нас лежало шесть человек. Я приехал домой, отпраздновал свой день рождения, а уже 5 апреля позвонила директор эстонской школы и спросила: «Иван Яковлевич, приехал?» Я ответил: «Да, приехал.» «Все, - сказала она мне, - завтра, Иван Яковлевич, выходи работать в школу военруком.» И я ушел туда работать. Но там был только один класс, получалось, что работал я только в пол-оклада. Тогда я пришел в гороно и спросил: что делать? Мне сказали: «А вот сейчас как раз открывается новая 11-я школа. Там будет тоже 11-й класс, а десятый класс — только на будущий год.» Ну и я устроился также работать туда. Теперь я работал на полный оклад, хотя получал все равно 70 рублей в месяц: потому что у меня был предел 70 рублей, если бы я получал бы больше, с меня бы высчитывали. Отработал я так военруком около двух лет.

А потом, в октябре 1975 года, меня вдруг вызывают в горком партии. Смотрю: сидят за столом первый секретарь Александр Владимирович Замахин, председатель горисполкома Хейно Карлович Урм, заворготделом Алексей Иванович Пищалин и другие. Там они мне и сообщили о том, что есть предложение назначить меня заместителем главного врача межколхозного санатория в Нарва-Йыэсуу по политмассовой работе. Я перед этим в этом санатории бывал и не раз, поэтому им сказал: «Я эстонским языком совершенно не владею.» А там на встрече присутствовал председатель правления колхоза: Герой Социалистического Труда и с депутатским значком. Сначала он со мной говорил через Урма как переводчика, а потом заговорил со мной по-эстонски. Я как мог отвечал ему.  Говорил ему: «Я говорю по-эстонски, но как-то не полностью.» «Ооо, - сказал тот, - это хорошо, это пойдет, больше вам и не надо знать.» И меня так назначили на эту должность. Задача мне была поставлена такая: сплотить не всегда ладившие русскую и эстонскую части коллектива. И удалось сплотить! Сначала, правда, меня приняли в штыки, сказали: «Зачем все это надо?» Но потом работа постепенно наладилась. Я постоянно проводил с работниками санатория политзанятия, руководил штабом гражданской обороны, осуществлял связь с общественными организациями. Ну и избирался депутатом поселкового Совета. Избирался председателем парторганизации санатория и поселка.  Партийная организация в санатории выросла до 16 человек. Организовывал, кроме того, в поселке дружины (на патрулирование поселка дружинники от санатория выходили каждые выходные), поддерживал связь с городом. Даже занимался хозяйственными вопросами: ездил в Москву на совещание руководителей кооперативных организаций (директор санатория Вебер отказался тогда туда ехать.) Помню, определенные трудности в этом отношении были с бланками. Ведь в нашем санатории ежегодно лечилось и восстанавливалось по 4-5 тысяч человек. Нужно было писать на многих страницах истории болезней, санаторные книжки и многое другое. Своего бумажного фонда у нас не было, и приходилось действовать через типографию кохтла-ярвеской газеты «Ленинское знамя». Хорошее было время! Хотя были и те, кто анонимки писали... У меня очень хорошие отношения были с председателями поселкового совета Антониной Чеканиной, моей ныне покойной подругой, и Людмилой Кузнецовой. А уволился с этого места я работы в 1989 году, с тех пор больше не работал, только общественной работой с ветеранами занимался. Был, например, заместителем председателя городского Совета ветеранов Великой Отечественной войны. Вторая моя жена (первая умерла в 1985 году) — Любовь Ильинична Выходина, работала на комбинате «Кренгольмская мануфактура», имеет два ордена. Когда-то она представлялась к званию Героя Социалистического Труда, но вместо нее «героя» дали такой Петровой.