Мдинарадзе Моисей Джимтетович

- Меня зовут Мдинарадзе Моисей Джимтетович. Родился я в селе Вагиджвари в Западной Грузии. Когда мне было девять лет, погиб трагически отец - виноград собирал и упал с дерева. Так я стал сиротой.

Я был старшим из трех братьев. И маме с бабушкой тяжело было. Это был 1926-ой год, период НЭПа. Все трудно доставалось. И мне с 10 лет пришлось заняться сельским хозяйством.

В нашей деревне была школа, только с первого по четвертый классы. Чтобы учиться дальше – в пятом – седьмом классе нужно было ходить в другую школу. Пять километров туда, пять – обратно пешим ходом. К сожалению, тогда мерседеса у меня не было (смеется). А после школы и десяти километров ходьбы еще и дома, значит, работай. Но выросли-таки. Мама нас вырастила и Советская власть.

Восьмой – десятый классы я окончил в Батуми. Там тетя жила. У нее я и квартировал. Среднюю школу окончил – надо в институт или в университет. Ну, а с младшими что делать? Они тоже подросли.

Мне пришлось начать работать. Был такой совхоз Лайтурский, совхоз «Гигант» в Западной Грузии. Зарплата 420 лари и 7 рублей. Я себя и семью содержал. Следующий мой брат по старшинству учился. Окончил. Тогда медалей не было. Окончил на пятерки. Его без экзаменов приняли в университет. Его с 5-го курса взяли в Бакинское пехотное училище. В 1942-ом году. И когда немцы подошли к Туапсе из этого пехотного училища сделали курсантскую бригаду. И брат погиб там.

А самый младший тоже был в армии. Воевал под Владикавказом в одной из двенадцати грузинских дивизий, девять из которых находились непосредственно на фронте. Та, в которой был брат, с фронта была переброшена на границу с турками в Батуми. Считается, что он воевал.

Ну, а меня по закону о воинской обязанности, который был принят в 1926-ом году, старшего сына в армию не призывали. Я, значит, пользовался льготой. Но в 1939-ом году началась заваруха в мире, и Верховный Совет принял новый закон. И все льготы (не призывали старшего сына, сельских педагогов, врачей) отменили, кроме сложного семейного положения и слабого здоровья. И меня, 22-летнего молодого человека, призвали в армию.

В Полоцке (Белоруссия) была такая база Боровуха №1. Там нас и переодели. На Новый год как раз, в ночь с 31 на 1 января. И с этого дня я форму не снимал до 1972-го года.

Когда нас привезли в полк, то распределили по батальонам по 200 человек. Построили в шеренгу. Командир батальона старший лейтенант Поляков подходит ко мне: «Как фамилия?» - «Мдинарадзе». «Образование?» - «Среднее». Это он проверял, говорит солдат по-русски или нет. «Идем»,- говорит. Поставил меня во главе первого отделения первого взвода первой роты и объявил: «Вот, будешь командиром отделения». Отсюда все и пошло (смеется). А я даже полковую школу не кончал.

- Значит, русский язык вы знали хорошо?

- Да. Когда учился еще в семилетке, я выписывал две газеты: «Коммунисты» - орган ЦК Компартии Грузии и «Зарю Востока». Это тоже орган ЦК. Значит так, статьи, которые печатались на грузинском языке, потом переписывались на русском. И я читал сначала грузинский вариант, потом – русский. Понимаете? Потом жил в портовом Батуми, а там, в основном, на русском языке говорили. И когда закончил десятилетку, почти бегло читал по-русски. Затем работал в Лайтури, где были украинские и русские рабочие. И мне приходилось всю свою канцелярию и разговоры вести на русском языке. Так что я русский язык знал очень хорошо.

Ну, так как я сейчас вот, так и разговаривал тогда. Так вот, такой интересный был случай. Когда я только стал служить в армии, в нашу дивизию попало около трехсот грузин. Знаете, тогда в 1939-ом году русский язык не все знали. Надо было принимать присягу. А большинство грузин читать по-русски не могли.

Командир полка, комиссар спрашивают: «Что делать будем?». Я присягу на русском языке грузинскими буквами переписал. Крупными. И заставил своих земляков читать их. Потом они присягу - грузинскими буквами прочитали и подписали.

- Как приняли вот это пополнение грузинское? Ведь часть была русская?

- Знаете, сложно сказать - приняли плохо или хорошо… Приняли обычно. Как обычно принимали. Не знаешь русского языка – научат. Не умеешь стрелять – научат. Ходить не умеешь налево, направо – научат. А меня в армии никто не учил. Это я учился там. Служил – учился служить. Воевал – учился воевать. Учился воевать – воевал.

- А стрелять вы умели или учились уже в батальоне?

- Из-за того, что я еще в Грузии стал ворошиловским стрелком, мне приходилось, днями лежать на стрельбище и пристреливать оружие. Плечо постоянно болело от этого. Пристрелка – страшное дело. Меня в 1951-ом году посылали в город Балашов на курсы местных органов управления. И там тоже… Я не знаю, в личном деле прочитали или как. И там тоже заставили пристрелку делать. Зимой на снегу. Лежать часами…

- Как служба ваша продвигалась после Полоцка?

- После заключения Пакта Молотова-Риббентропа в каждой прибалтийский республике было по одной дивизии советской. Но когда обстановка в мире стала обостряться, наше правительство потребовало от прибалтийских государств ввода советское войск в неограниченном количестве. И 18 июня 1940 года батальон, в котором я служил, на танках переехал латвийскую границу. Я точно сейчас не помню, 22 или 23 июня 1940-го года мы были уже в Риге. Но недолго. Из Финляндии привезли на машинах одну дивизию. И нас на эти же машины посадили и отправили обратно в свою дивизию. Вскоре мы были в Литве, в районе Плунге и города Тельшяй. Там есть местечко Ретавас, где было имение Огинских. Слышали о полонезе Огинского?

Вот в этом имении наш 98-ой стрелковый полк 10-ой стрелковой дивизии Прибалтийского особого военного округа и остановился. Была обычная военная служба, военная жизнь.

- Как вас встретило местное население?

- Когда мы в Ригу пришли, на второй день такой митинг закатили! За большевиков, за Советскую власть. А когда уходили в 1941 году – пулеметы стояли на крышах и стреляли по нас. Почему так? - Они привыкли жить по-своему, жить по-капиталистически – все свое, собственное, без колхозов. Сами себе хозяева. А тут, значит, мы пришли. И деньги другие, и отношения другие. Мы же выросли с советской властью вместе. Для меня другой власти и сейчас не существует. Понимаете? Но общественно-политический строй на людей не одинаково влияет. Люди разные бывают.

- А перед войной чувствовалось, что она может начаться? Или не было такого ощущения?

- Вы знаете, в армии, когда партийные собрания, совещания младших командиров, комиссар полка всегда говорил: «Воевать будем. Войну кончать будем мы». Это всегда чувствовалось. В армии эта тема не было закрытым вопросом. Все готовились к войне. И все, что делал Сталин, – было для укрепления страны и ее границ. Мы Прибалтику когда присоединили к себе, на 500 километров западную границу отодвинули. Представьте себе, что было бы, если бы граница была на 500 километров ближе к Москве! Немцам эти километры надо было с боями пройти. Мы за это время выпустили из них много крови.

Сталин никого никогда не встречал в аэропорту или на железнодорожном вокзале. Ни одного гостя, какого б ранга он ни был. Король, королева, президент или премьер. Но в 1940-ом году в Москву приезжал японский министр иностранных дел. И Сталин его проводил на вокзал. Почему? Потому что Сталин уделял огромное внимание японскому фактору. На Востоке он держал 25 дивизий. Это большая сила.

У нас был с ними Пакт о ненападении. И этот Пакт надо было сохранить. Вы представьте себе, японцы с китайцами воевали с 1937-го года. И в Центральном Китае у них 200-тысячная армия была. Они одно время Пекин взяли. Тогда Бэйцзином назывался.

- Где ваш полк был перед началом войны?

- 1940-ой и 1941-ый года наш полк на границе возводил оборонительные сооружения. Копали окопы, траншеи, строили землянки, блиндажи. Весной 1941-го в лагерь мы выехали. Никуда не уехали. В этом же имении. Там 50-60 гектаров было огорожено. Разбили палатки и в этих палатках жили. 19 июня нас подняли по тревоге. И мы ушли к границе. Ваш покорный слуга тогда был старшим сержантом, старшиной роты. Ну, 22-го июня и началось все.

- Как вы узнали, что началась война? Вас бомбили или был обстрел?

- Если представить себе, что такое ад, такого, наверное, не будет, как там было! Мы пришли к границе 20-го или 21-го июня. Разбили палатки. План был такой. Не война начнется завтра, а полковая школа будет на нас наступать, и будем проводить учения (смеется). Вы понимаете?! Учение началось в 3 часа утра, 22-го числа. Ну, представьте себе, бомбят. Артиллерия работает, танки стреляют. Мы в трусах, штаны в руках, винтовку и в окопы…

Отступали мы с боями аж до Великих Лук… Каждую кочку, каждый бугорок, каждый пенек использовали, для того чтобы нанести поражение немцам. Из окружения выходили с боями. Не сдавались в плен.

- По данным архива, к 4 июля от 98-го полка 10-ой стрелковой дивизии вообще ничего не осталось…

- Ну, осталось, немного осталось.

- Да. От всей дивизии осталось 600 человек. А почему такие потери?

- В первый день войны 1200 самолетов немцы на аэродромах разбомбили. Представьте, что вот идете вы по улице. Вы сильный, но встречается с вами менее сильный человек. И вы не ожидаете, что он на вас нападет… У нас все так получилось. Немцы ведь полтора года уже воевали. У них было все отмобилизовано. Границу перешли сразу 172 дивизии. Я ж вам рассказал, как мы бежали из палаток в траншеи и окопы. 300 семей наших офицеров немцы расстреляли. 300 семей! Это узнали после войны, когда мы вернулись туда…

- Не запомнились ли вам безоружные солдаты стройбата…

- Говорят, что солдаты безоружные были. Это неправда. В декабре 1940-го года на вооружение были приняты 2 новые винтовки. Мы были вооружены трехлинейкой Мосина. Знаете кто такой Мосин? - Генерал, конструктор и директор военного завода. Я город забыл, в каком он жил.

Значит, приняли на вооружение самозарядную винтовку Токарева (СВТ) и автоматическую винтовку Симонова (АВС). Вы понимаете, наша трехлинейка в любой ситуации: в грязи, в пыли, в снегу, на морозе работает. А эти автоматы и полуавтоматы не сами работают. Понимаете? Надо ж было заменить оружие. Вот это, по-моему, дало повод говорить, что мы были без оружия.

Ну, может быть, и был такой случай, что, если попал осколок, приклада нет. Пока солдату новую винтовку дадут, он без оружия. А так, чтобы рота была без оружия… Не помню такого.

- Дивизия ваша участвовала в Таллиннском переходе, когда из Таллинна на кораблях перебрасывали ее в Кронштадт. Но вас уже там не было. Когда вы из дивизии ушли?

- Я не помню.

- Моисей Джимтетович, как ваша военная карьера развивалась?

- Я полтора года прослужил до начала войны. За это время, я освоил азы воинской службы. И, несмотря на то, что был старшиной, командовал ротой. Утром подъем мой, вечером отбой, завтрак, обед, ужин, строевая подготовка тоже моя. Наверное, из-за этого мне дали потом звание лейтенанта и назначили командиром пулеметной роты. И это было в январе 1942-го года.

- Пулеметная рота. Это же станковые пулеметы? «Максим»

- Станковые пулеметы «Максим». 12 пулеметов у меня было тогда. 6 повозок-тачанок, 12 лошадей. И 120 человек.

Воевал неплохо, между прочим. И потом пошла, значит, череда повышений. После роты меня назначили заместителем командира отдельного стрелкового батальона. Потом командира батальона перевели, меня назначили на его место. Это была 28-ая дивизия, Невельская.

В 1943 году в феврале батальон расформировали (говорит по-грузински). А в июне того же года меня назначили командиром отдельного стрелкового батальона 145-ой бригады. В батальоне было 860 человек.

Когда батальоном командовал в бригаде, как раз приближались к городу Витебску. Есть там река Каспля. Левый берег был высоким. Там сидели немцы, и мы никак не могли их оттуда выбить. И танки были, и батарея «Катюш». Ничего не помогло. Меня вызывает командир бригады и ставит задачу.

Значит так. Вот, смотри. Западная Двина, Каспля. Отсюда идет Западная Двина, вот здесь высота, здесь город Сураж (Витебская область) (рисует на листе бумаги). Между реками заболоченный лес. Почти непроходимый. Вот, значит, мне приказали провести батальон через этот заболоченный лес. И здесь артиллерийские батареи установить и ударить по немцам. Здесь вот (показывает). Я батальон провел туда ночью, по грудь в воде. Все вооружение на себе.

Утром вышли мы на артиллерийские позиции. Я связался с наступающими. И одновременно начали. Артиллерию врага мы уничтожили. И через 2 часа Сураж был взят. Вот за это меня наградили первым орденом Красного Знамени.

- Как потом воевали?

- В декабре, как раз на 1 января, батальон расформировали. Было наступление. Ночью 31-го декабря 1943-го года позвонили мне из бригады: «Пришлите мне офицера части». Послали офицера части. Он принес пакет. Вскрыли. Читаю: «Батальон вывести. Участок сдать соседу справа. К 6 часам утра сосредоточиться там-то (место указано)». Ну, вывели батальон туда. Нам объявили приказ: «Батальон расформировывается. Личный состав и вооружение передаются 6-ой гвардейской дивизии резерва главка».

Батальон сдал. Остались я и мой адъютант. Январь, в лесу, снег. Куда идти? Гостиницы нет. Землянки тоже нет. Мы с адъютантом наломали этой, хвои. Настелили на снегу. Положили сверху вещевые мешки и (смеется) легли спать. Я адъютанту говорю: «Коней привяжи к ногам, а то уйдут».

Утром я слышу мою фамилию: «Мдинарадзе, Мдинарадзе!». Я отозвался. «Ты где, – говорят, – сукин сын, делся, мать-перемать. Всю ночь тебя искали. Немедленно в штаб армии». Ну, думаю, в чем дело? Запрягли коней и поехали в штаб армии.

Приезжаю туда, нахожу землянку начальника отдела кадров. Он вышел из нее и ходит взад-вперед. Я подошел, доложил. Он говорит: «На тебе приказ. Немедленно езжай в дивизию». Читаю: «Бывшего командира 1-го стрелкового батальона 145-й бригады подполковника Мдинарадзе. А нет, майором был. Майора Мдинарадзе назначить командиром 279-го гвардейского стрелкового полка».

Ну, я испугался. Мне шел только 26-й год. А гвардейский стрелковый полк это 4 тысячи человек, 72 артствола, 350 офицеров, столько же значит хвостов. Хвосты знаешь что такое? - Лошади (смеется). Потому что все, значит, на хвостах было.

Испугался я. Такая ответственность! Но приказ есть приказ. Выполняется точно, в срок и беспрекословно. Поехали туда.

- Приняли полк…

- Да. 279-й гвардейский стрелковый полк в составе 91-ой гвардейской ордена Ленина дивизии. Полк участвовал во всех боях нашей дивизии, нашего 5-го гвардейского корпуса. Командир корпуса был тогда Иван Семенович Безуглый. Он спрашивал все время солдат: «Как человеку, командиру корпуса помогать. С углом или без угла?» (смеется). Чудной человек был. Моряк. Когда в 1918 году Черноморский флот в Новороссийске затопили, чтобы Германии не отдавать, он и другие матросы ушли в пехоту. И вот, значит, тогда моряк Безуглый попал в дивизию Киквидзе. Киквидзе было 22 года, когда он дивизией командовал. Ленин его принимал. С Лениным беседовал.

Ну, значит, первый большой бой, который я с 91-ой дивизией провел – это была белорусская операция «Багратион» - с 23 июня по 29 августа 1944 года. Наступление шло, значит, так (рисует). Вот это – Западная Двина. Отсюда наступал Первый Прибалтийский, а отсюда Третий Белорусский. 91-ая, 17-ая и 19-ая дивизии по два полка. Шесть полков. Я был на самом правом фланге. Вот правый фланг мой. Потом 19-ая дивизия, за ней 17-ая. А здесь находилась Витебская группа немцев - два армейских корпуса. Я должен был защищать этот пролив и идти вперед. Мой полк всегда на самых трудных участках ставили.

-Там же большое окружение было? Под Витебском?

- Да. Эта операция была рассчитана на два дня. Мы за один день продвинулись вперед на 35 километров. И ночью уже перекрыли путь отступления немцам и окружили их. Я принимал в этом участие. Во всех боях принимал участие. За это, после операции, я получил второй орден Красного Знамени.

- Дальше тоже были тяжелые бои…

- Да. Потом перешли мы в Прибалтику, после Минска. В Прибалтике тоже шли бои. На реках. Есть такие Вента, Дубиса. На Дубисе был большой бой. Дубиса – не широкая река, но глубокая с обрывистыми берегами. Три дивизии перешли реку. Квартировали. Всех немцы отбросили обратно. Только один мой полк остался по ту сторону. И ко мне в наблюдательный пункт приезжал сам командующий 39-ой армии Иван Ильич Людников - герой Сталинграда. Там сейчас есть остров имени Людникова.

Эта белорусская операция закончилась, не доходя государственной границы, примерно километров 40-50. Остановились.

После каждого наступления надо ж пополнять войска! Людьми, боеприпасами, продовольствием.

Перед началом операции «Багратион» на фронт было подвезено четыре миллиона тонн груза. И из них два миллиона тонн было горючее. Были и снаряды, и патроны. Орудия ведь стрелять картошкой не будут! Каждый снаряд 152-миллиметровой пушки 48 килограммов. А фронт ведь это еще и миллионы людей. Их кормить надо. Вот и набирается 4 миллиона тонн. И все это было израсходовано, и надо было все пополнить.

Полк перед началом операции был полностью укомплектован. А во время боев были большие потери – на войне ведь не бумажными пулями стреляют! Не всегда, конечно, было в полку 4 тысячи человек. Было и 2, и 3 тысячи, было и меньше. Но, все время пополнялись. Иначе нельзя.

- А разведвзвод у вас был в полку. Как использовали? Только для разведки?

- В полку разведрота была. Ей требовалось ночью ходить. Один раз они пошли, вернулись без «языка». А мне поставили такую задачу как раз перед октябрьским наступлением. Нужно было взять «языка» любой ценой. Мы все обсудили с начальником штаба и решили провести дневной поиск.

У меня в полку была штрафная рота, сплошь фронтовики, осужденные трибуналом. 25 человек нужно было. А тут у меня 100 штрафников. Собрал я их, все объяснил и сказал: «Вот такое дело, мальчики. Желающие, шаг вперед». Все 100 человек сделали шаг вперед. Потом, когда я с ними говорил: «Почему?» - «Война, – говорят, – кончается. У нас 5 лет. Если сейчас не спишем, потом надо будет сидеть». Они хотели в разведку все. Ну, отобрали потом 25 человек.

Утром в 9 или 10 часов, не помню, когда немцы уже позавтракали и собирались отдыхать, мы и начали.

Между их окопами и нашими было от 70-ти до 100 метров. Минометы выпускали мины одну за другой, чтобы завесу поставить. Артиллерия обстреливала ближние цели. А перед немецкими окопами Спираль Бруно - сделанная спиралью проволока. Ногу поставишь туда и уже в капкане. И вот, значит, так – штрафники шинели взяли с собой. Как мины начали рваться, 25 человек побежали туда, на проволоку шинели побросали, один сам лег. Через него перебежали. Двух немцев притащили оттуда. Вот так!

Своих никого не потеряли. Один только был легко ранен. И со всех сняли судимость. Наградили тоже, не помню, 10 человек или 15 человек. Орденами и медалями.

- Как ваш полк вышел к нашей государственной границе?

- С 6 октября 1944-го года мы начали наступление к выходу на государственную границу. Первый день продвинулись примерно на 30 километров. Вечером остановились. Ночью же не будешь наступать! В немецких окопах полк переночевал.

Вечером связался с командиром дивизии, доложил. Командир дивизии сказал: «Молодцы! К тебе утром подойдет танковая бригада, и вместе с ней возьмешь город Таураге». Вот здесь, значит, речушка, я не помню название ее. Половина, значит, немецкая сторона, половина наша.

А на следующий день танки опоздали. Командир дивизии мне позвонил и сказал: «Ждать не буду. В атаку, в наступление. Танки пусть догоняют». И вот утром, в 8 часов, я собрал командиров батальонов. Поставил им задачу. Штаб мой сзади.

Немцы, наверное, заметили скопление людей. И когда полк пошел в атаку, они начали обстреливать то место, где я был. Первый снаряд – недолет, второй – перелет. В этот момент я знал точно, что третий снаряд будет мой. Я телефонисту говорю: «Вызови начальника … быстро».

Аппараты были американские. В кожаных чехлах. Но шнуры были короткие. И стоя я не мог говорить. Я опустился на колени и только одно слово успел сказать, как в бруствер попал крупный, 122-миллиметровый снаряд. Как раз там, на расстоянии полтора – два метра от меня, и стоял телефонист.

После взрыва открыл я глаза: лежу, до сих пор на мне по плечи земля. И оторванная рука сверху. Видя кровь, я сознание не терял. Думаю: эта рука не моя. Левая рука. У меня часы на руке. Здесь часов нет. На мне шерстяная гимнастерка. Здесь рукав хлопчатобумажный. Значит, рука не моя.

Со мной всегда, куда б я не пошел, охрана – автоматчиков 5 человек и фельдшер. И этот раз они были со мной, но в разных концах. После взрыва они подбежали ко мне, раскидали землю, посадили меня. Ну, ничего не болит. На мне была плащ-накидка. Вся перепачкана землей - утром дождь начался.

- Тяжелое было ранение?

- Некоторое время прошло и кровью намочило те места, куда попали осколки от снаряда. Фельдшер гимнастерку ножницами порезал: «Товарищ подполковник, у вас половины спины нету», – говорит. А раз так, то нужно везти меня в госпиталь. А как везти, когда дождь?!

В меня попали 9 осколков. Два вытащили сразу. Доложили командующему о моем ранении. Выслали повозку медицинскую, выслали врача. И меня спасло то, что я утром не завтракал. И это тоже многое значит. А если бы позавтракал, то осколок, попавший в живот, стал бы смертельным. Один осколок пробил 4 ребра и остановился в легком. Он и сейчас там сидит. Повезло и тем, что через полтора часа я лежал уже на операционном столе. Когда меня везли в госпиталь, на встречу ко мне выехал член Военного совета армии генерал Бойко.

Седьмого и восьмого октября я лежал в госпитале. Обе руки не работали. Левая и сейчас не поднимается. Не ел ничего. Утром, девятого числа, прилетел самолет, и меня повезли на «кукурузнике». Там ставили носилки и везли так. Утром яблоко приносили, даже не половину, а так - четверть, четвертую часть я съел. А вот когда везли в самолете, там же болтанка такая, что меня стошнило. Чуть я не задохнулся в своей рвоте.

- Моисей Джимтетович, долго вы лечились?

- Привезли в госпиталь. Там я неделю был. Потом в эшелон и отвезли нас в Саратов. В Саратове я лежал до декабря 1944 года. В декабре уже вставал. И попросил разрешения переехать сюда, в Грузию, на излечение. Мне разрешили. И я переехал в Батуми. В феврале я лежал в Цхалтубо. И там рука стала работать. После лечебных ванн. Опять потом вернулся в Батуми. В марте у меня воспаление легких получилось. Перевезли сюда, в Тбилиси. Всего пролежал в госпиталях 7 месяцев, до 30 апреля 1945 года. Потом я отдыхал.

Когда лечился после ранения, в 60-ти километрах от Батуми, в родном селе свою суженую встретил. И мы до сих пор с ней живем вместе. Ей 86-й год идет.

В июне 1945 года поехал в Германию, в штаб фронта. Приехал туда. В главном управлении кадров мне сказали, где моя армия. А моя армия в это время находилась в Монголии.

- Как воевали на Дальнем Востоке?

-Я приехал туда. Начальник отдела кадров фронта генерал Алексеев сказал: «Ты чего приехал сюда? Твои вон там». Я на второй же день личное дело в зубы и в армию. Приехал я в свою армию. Командующий подписал приказ: «Назначить командиром 279-го гвардейского стрелкового полка». Приехал в дивизию с этим приказом. Иван Семенович мне и говорит: «В твоем полку твоих фронтовых друзей никого не осталось. Почти. Там у меня командует полком Герой Советского Союза, полковник. Давай,- говорит,- не будем его трогать. Пойди на 275-ый.» И с этим полком прошел через Маньчжурские степи и 30 августа были уже в Порт-Артуре.

А 2 сентября в Токийском заливе, на борту американского линейного корабля «Миссури» представители Америки, Англии, Франции, Советского Союза и Китая присутствовали на подписании японцами Акта о безоговорочной капитуляции. Вот так закончился, значит, мой поход. «И на Тихом океане свой закончили поход» (смеется). Помните, в гражданскую войну пели.

Вот такие слова в песне были: «Табак английский, мундир японский, правитель Омский. Табак скурился, мундир сносился, правитель смылся». Так мы этого правителя поймали в Порт-Артуре. Атамана Семенова. И привезли в Москву. И там его повесили.

- Японские укрепрайоны как вообще вам?

- Особых укрепрайонов не было. Вот смотрите. Первый Дальневосточный фронт. Командует маршал Мерецков. Во время войны Мерецков чем командовал? Карельским фронтом. Потом был Ленинградский фронт. География Карельская и Дальневосточная. Он имел опыт на такой местности воевать. Пуркаев на Днепре воевал. Ему надо было Амур форсировать. А Малиновский командовал на Карпатах. И ему дали Большой Хинган.

- А ваш путь пролегал как раз через…

- Через Большой Хинган. У нас без всяких боев все прошло. Тяжелые бои были на Востоке. Очень, очень тяжелые бои были. А у нас таких боев не было.

- Приходилось полк разворачивать?

Нет. Почти нет. И мы передвигались на лошадях. А потом уже с Дальнего Востока, когда сопротивление японцев уже сломали, тогда пошла техника. Через Большой Хинган как? Танки еле-еле переходили. Срывались они в обрыв. Были такие случаи.

- После победы над Японией где служили?

- Супруга ко мне приехала на Дальний Восток. Там, в Порт-Артуре, климат ей не подошел - она заболела. Я попросил разрешение у маршала Мерецкова. Он ходатайствовал и меня, значит, перевели: «Командира 56-го полка (тогда я уже там служил), подполковника Мдинарадзе освободить от занимаемой должности, предоставить отпуск и направить в Москву за получением назначения».

Ну, приехал я в Москву. С назначением было тяжело очень. Мне пришлось побеспокоить больших начальников. И по приказу Главкома Сухопутных войск маршала Конева меня назначили военкомом Кутаисского района. И вот с 1947-го года до 1972-го года я работал в военкомате. В системе военкоматов республики Аджария. И последняя должность – в Тбилиси военком района 26-ти бакинских комиссаров. С 95-го года я работаю с ветеранами. И неплохо работаю. Все довольны.

- А кто у вас, допустим, в друзьях был? Это больше грузины или все-таки смешано?

- Были друзья, конечно. Сейчас я фамилий-то не помню. Национальность… Не было там ни русских, ни армян, ни грузин. Там были все солдаты. И все были братьями. Все делали одно дело. Это сейчас – я русский, ты грузин. Не было этого тогда, понимаете?

У меня, когда я уже был командиром полка, были бойцы 17 национальностей. И никаких проблем с ними во взаимоотношениях не было. Вообще не знали, что такие проблемы когда-нибудь возникнут.

До войны служили - были грузины, русские, украинцы. Вот Омельчук, значит, я помню его фамилию хорошо. Петренко был украинец. Со мной служил. Русские были. Азербайджанец был один. Фамилию не помню. Врач он был. Врача призвали из сельской местности. У меня в роте служил. Когда проводил утренний осмотр на вшивость, он «вша» не выговаривал. Он, когда осмотрит пах, рубашки, говорил: «Воша!» (смеется). Не «вша», а «воша».

А вши были до и во время войны?

- До войны были, но редко. А во время войны, не смотря на все трудности, массово вшей не было.

- А вот вам, как командиру полка, часто удавалось поспать?

- Как можно определить, сколько я спал? (смеется). Когда в обороне, как я могу спать, когда мои солдаты не спят. Когда немцы могут напасть и «языка» утащить. Понимаете? Я верю в своих солдат, в своих офицеров, но на то я и командир, что должен проверять. Доверять, но и проверять. Я обязательно с левого до правого фланга обойду позиции полка. Потом с правого и на левый фланг. А потом в землянку. Под утро уже спал. Или днем, если спокойно все. Прикорну на 2-3 часа. А ночью спать нельзя. И солдаты по очереди спят. Понимаете?

Единственное, что мне войну напоминает в фильме «Отец солдата» - когда музыканты приходят на передний край и когда Махарашвили спит. В три погибели согнулся и наверху котелок висит, качается. Вот так спали. Вот так отдыхали. Другого отдыха не было.

Когда мы в обороне стояли, вот допустим, дивизия, три полка, все в обороне. Один полк выведут на 10-15 дней, дадут им отдохнуть, побриться, помыться, постричься. Если вши есть, вывести их. Потом их ведут на передний край, оттуда возьмут другую часть. Иначе я не могу представить. Может быть сейчас… Сейчас и другая техника, и другие люди, и другие порядки будут. Но то, что мы делали, это было так.

- Как на фронте воспринималось отступление?

- Отступление всегда воспринимается угнетающе. Никто этому не радуется. У Руставели есть такая строфа. Я по-грузински скажу (говорит на грузинском языке). Перевод: «Если герой в войну плачет, такой вояка не лучше женщины, которая ткёт у станка». И потом другое (говорит на грузинском языке). Перевод: «Лучше позорной жизни героическая смерть». Сталин это наизусть знал. И потому написал Приказ № 227. Помните? - «Ни шагу назад».

- Когда наступил перелом в войне, и началось наступление наших войск?

- После московского наступления немцев было наше контрнаступление. И немцев на 250 километров отогнали. Но с начала Сталинградской эпопеи, наступление приостановилось. Мы стояли в обороне. Наступление началось в основном 1943-ем – 1944-ом годах. Десять сталинских ударов. Помните?

Июль – август 1943-го года – Курская битва. Январь 1944 года – снятие блокады Ленинграда. И потом уже пошло и пошло. Гнали немцев без остановки.

- Были случаи, когда в плен попадали?

Я всегда вспоминаю Махарашвили из фильма «Отец солдата». Когда он с генералом говорит. «Ты старый, старый», - говорит генерал. «А что, молодым легко? Вот, – говорит, – женщина воюет. Ей легко?»- спрашивает старик.

Потом полковник, командир полка говорит: «Пристал один грузин. Старик. Хочет, чтобы я его в армию взял. А если он попадет в плен?» А старик говорит: «Что ты мне все плен, да плен. Кто собирается в плен? Я не собираюсь. Может, ты собираешься?». Никто в плен не собирался. Никогда не думал, что я когда-нибудь в плен попаду.

- Вы же не заканчивали училище? Не мешало ли вам отсутствие военной подготовки?

- Нет. Я потом, во время войны, значит, учился в Академии. Там учился немного. Потом в 50-ые годы уже, Балашовские курсы. Военную историю я читал - Клаузевица, читал Суворова, его книгу «Наука побеждать». Я очень много читал.

- Судя по карьерному росту, вы хороший командир. Что лично вам помогло так быстро вырасти в командной должности?

- Почему я вырос? (Смеется) Я ж тогда стоял на высоте. Всегда выполнял все как полагается. Мои подразделения всегда отличались не в худшую, а в лучшую сторону. Да и здесь вот, наша Тбилисская организация одна из лучших в республике. Я хочу сейчас уходить. Мне в парламенте говорят: «Ты уйдешь, после тебя кто будет, мы с ним разговаривать не будем». И вот это республика, председатель республиканского совета. Вот это пропуск в парламент, вот это пропуск в мэрию. А когда ветеранам надо в мэрию, они мне звонят: «Позвони им, пожалуйста, пусть они нас примут».

- А какого командира можно считать хорошим?

- (Смеется) Ну, во-первых, он должен знать свое дело хорошо, во-вторых, должен любить своих солдат, заботиться о них. Человек в шинели он или во фраке, всегда есть человек. Человеку все надо то, что ему Богом положено. Вот это должен ему обеспечить командир. Он должен своевременно помыться в бане, и к доктору попасть, и получить положенные 2 грамма соли, и лавровый лист. Все он должен получить своевременно.

Я не помню, как называется фильм. С ворами, значит. Один командир работал в милиции и попал он в банду. И вот как раз там встретил своего солдата. Солдат не выдал его. «Ты, – говорит, – никогда не жался, ты всегда с нами был. Вот поэтому мы тебя любим».

- «Место встречи изменить нельзя».

- Вот, очень хороший командир. Любой человек, когда он начальник, должен заботиться о других. Солдатская жизнь остается трудной, как бы она ни была хорошо обустроена. Даже вот сейчас, когда наши солдаты в Ираке «шведский стол» имеют. Мы никогда не имели «шведский стол».

Солдатская жизнь… В 1940-м году, после Финской кампании, ввели, Тимошенко ввел, вегетарианский день. Знаете, что такое вегетарианский день? Вот у нас есть селедка, сухари, чай. На обед, значит, суп-пюре гороховый, сухари и селедка. И вечером то же самое. Вот такая солдатская жизнь. И в этом случае командир должен всегда быть на уровне. Чтобы он не считал солдат своих каким-то быдлом, а считал своими сыновьями, заботился о них. Вот тогда ты хороший командир. Мое понятие такое.

- А что такое хороший солдат тогда?

- Каждый солдат должен знать свой маневр. Это говорил Суворов. Вот это хороший солдат.

- А вот у вас в роте был комиссар, политрук? Или в 1942-ом году еще было единоначалие.

- Потом опять ввели комиссаров. А в июне 1940-го года, через 6 месяцев после начала службы, меня приняли кандидатом в партию.

- Ваши приказы утверждались политруком роты?

- Никто мои приказы не утверждал. Политрук – это политический руководитель. Очень плохо сделали, что в современной армии убрали политруков. Если политрука нет, значит - нет воспитателя. Сейчас русская армия не та армия, что была во время войны. Политрук делал свое дело. Он отец для солдата, понимаете? Я никогда не забуду политрука Аникина! Старый большевик!

Сейчас в армии дедовщина. А что такое дедовщина? Почему она возникла в русской армии? Потому что там политической, воспитательной работы нет. А солдату нужна духовная пища.

-А когда вы были командиром полка, нормально складывались взаимоотношения с замполитом?

- Никогда у меня не было натянутых отношений ни с кем: ни с комиссаром, ни с командирами батальонов, ни с начальниками штабов, ни…

- С особистом?

-У Руставели есть такие строки (читает на грузинском). Перевод: «Лучше не иметь человека, чем обиженного тобой». Не было у меня таких. Я в Тбилиси работал в 1950-м – 1952-м годах, а потом с 1956-го года. Ко мне сюда приезжал член Военного совета армии генерал Бойко. Герой Советского Союза. После 23-х лет войны. Это о чем-то говорит?

- Да.

- Мой начальник штаба Василий Прокопьевич Ногин два раза ко мне в Батуми приезжал. Вот такая дружба у нас с ним была. Один раз один приехал. Потом с женой и дочкой. Командир дивизии Кожанов Василий Иванович тоже два раза ко мне сюда приезжал. Это о чем говорит?

- Ну, о том, что на хорошем счету были.

- У нас был совет 39-ой армии в Москве. В феврале месяце собирались. Меня всегда приглашали туда. Приезжал. Встречался с командующим. С Людниковым. Черняховский ко мне приезжал на фронт. В полк приезжал Черняховский, когда стояли в Литве перед наступлением. И когда я ему доложил, что я командир 279-го полка и фамилию назвал, он переспросил: «Как фамилия?». Я говорю: «Мдинарадзе». «Грузин?». Я говорю: «Так точно». «А почему без усов?» (смеется). Вот единственное замечание сделал, когда приехал.

- Какое он на вас впечатление произвел? Черняховский.

- Черняховский – изумительный человек. Были с ним на наблюдательном пункте. По правую руку я сидел, по левую - начальник артиллерии. И два часа он вытягивал из нас все сведения о противнике, о нас самих. Потом приказал огонь открыть.

А на фронте я, значит, был с первого дня до 7 октября 44-го года. Это сколько? 1200 дней.

- А вот со СМЕРШевцем, особистом какие у вас были отношения?

- Начальником особого отдела полка у меня был капитан Седых. Он без меня ни шагу не делал никуда. Все это ерунда, что говорят: «Сзади пулеметы стояли». Никаких пулеметов сзади моего полка, батальона, моей роты никогда не стояло. Никогда!

Расскажу о таком факте. В январе 1942-го года меня назначили командиром роты. Со мной отправили 33 человека в Архангельский военный округ. Есть там такой город Котлас. Это начало Северной Двины. Там лагеря. В свое время там Сталин сидел. И там мы создали дивизию. Понимаете?

И с этой дивизией я потом воевал. 28-ая Невельская дивизия. И пока я в этой дивизии служил, не было ни одного убежавшего к немцам или в тыл. А 95 процентов солдат были заключенные, имевшие срок до 5 лет. Нашу дивизию немцы «Черной дивизией» называли. Вот так!

Война есть война. Идешь в наступление – у тебя 100%, что пуля в лоб попадет. Не у каждого могут нервы выдержать. У сербов есть такая поговорка: «Из гроба икать – из гроба тикать». Из тюрьмы выходят, а из гроба никогда. Может, кто-нибудь и исходил из этого.

Вот и я, когда вышел из госпиталя, вполне мог уйти в отставку. Но не ушел. Я вернулся в свою дивизию и воевал. И еще прослужил потом 25 лет. О чем это говорит?!

- А вот самострелы были?

- В моем полку не было. Во всей дивизии я точно знаю, что не было. Ну, бывало, что кто-то хотел попасть в санчасть. Это же психика человека. Особенно из Средней Азии. Мыло кушали, чтобы понос был, и попадали в санчасть. Были такие случаи. Солдат болеет, значит надо в санроту. День, второй. Вы понимаете? Если, допустим, я не был на том месте, меня не ранило. Это психика. Не каждый может выдержать.

- А ваше ранение в 1944 году - это единственное за войну?

- Да, это единственное ранение. Один раз меня ранило еле заметно - осколок попал по касательной. Я платком вытер кровь и побежал…

- В наступлении полк шел тремя батальонами или все-таки два впереди, а один сзади?

- Это все исходя из задачи, стоящей перед полком. Полк может одним батальоном наступать, может тремя. Одинаковых решений нет. Решение исходит из задачи и создавшейся ситуации.

- Вот полковник Стариков Иван Моисеевич, командир дивизии вашей. Был такой?

- Он в полку был. Потом был зам. командующего Бакинской армией. Командовал моим полком раньше. Потом Журов командовал. После Журова я. А Стариков был зам. командира дивизии по строевой части. Мы очень хорошие друзья с ним были.

Хороший мужик был. Хороший командир не может быть плохим мужиком. Понимаете? И наоборот. Плохой мужик хорошим командиром никогда не станет.

Командир. Само слово говорит за себя. Командир – тот, кто решает все вопросы, командует. Если ошибся, значит, неправильно командовал. Исправить это потом нельзя. На войне решения принимаются мгновенно. Потому что война не ждет.

Вот сейчас говорят, что это не так было, это не правильно было. Мы победу одержали с большими потерями. Вы знаете, когда наступаешь, надо иметь обязательно тройное превосходство. Иначе нельзя. Если одни солдаты сидят в окопе, а другие бегут по чистому полю, конечно, будут потери. А как же без потерь? Скажите, пожалуйста, как без потерь можно обойтись на войне?

Конечно, чтобы начать боевые действия, надо готовиться и материально, и вооружение готовить, и людей. Но когда ты начал бой уже, предусмотреть все не возможно. Это режиссер может предусмотреть, когда начинать ставить пьесу или кино начинать снимать. Это очень хорошо получилось у Резо Чхеидзе, когда он снимал «Отца солдата». Но на войне так не бывает. Как говорил Махарашвили: «Штыком вперед коли, назад … – это не война»

Знаете, это было в 279 году до Христа. Царь Пирр в битве при Аускуле в Италии наголову разбил римские легионы. В трехдневных боях. А в конце боев, когда он посчитал, он сказал, что «еще одна такая победа и я останусь без солдат». Понимаете?!

- Еще был такой командир дивизии Родионов Александр Борисович…

- Да. Когда я пришел, он был командиром дивизии. Это было в марте 1944-го года. Может это неудобно говорить, но командир корпуса всегда старался поймать его пьяного. И вот один раз он был в санбате, выпил. В марте месяце, снег еще… Он приехал на санках. Командир корпуса или сам его увидел, или кто-нибудь доложил, я не знаю…

Ну, приехал пьяный человек. Я завел его, уложил на нары. Он: «Давай выпить». Я говорю, что у меня ничего нет, могу чаю вот дать. «Нет, все равно давай» Ну, убедили его, что у меня нет ничего, уложили его спать. Звонит телефон. Бегу. «Безуглый говорит» «Я слушаю, товарищ генерал». «Родионов у тебя?» Я говорю: «Нет!». Я не могу человека выдать… «А у кого он?» Я говорю: «Не знаю, товарищ генерал». «А у Сошенко?» Я говорю: «Не знаю. Сейчас позвоню». Сошенко – 275-ым полком командовал. Ну, а комдив же у меня. Не буду же я звонить.

Через несколько часов приезжает адъютант. Увидел его. Доложил командиру корпуса, что комдив у Мдинарадзе лежит. Но потом Родионов все ж таки попался - выпивал со своим конюхом. Безуглый добился, чтобы его сняли. И назначили с понижением. И потом в бою ему оторвало ногу. И он погиб.

Хороший мужик был, вояка настоящий. Но, не каждый человек сможет от водки удержаться. Он не смог. Я могу. Вы не поверите, но я за всю войну только один раз выпил. Мы тогда праздновали присвоение нам гвардейского звания. Командир дивизии устроил банкет. И на банкете, впервые за войну, я увидел грузинский коньяк (смеется). Я грамм 200 выпил.

- А вот Старикова сменил Кожанов Василий Иванович. Он командиром дивизии был.

- А, ну да, Василий Иванович. Мой друг. Он два раза ко мне приезжал. Я к нему домой несколько раз заезжал. Последний раз я к нему заехал в 85-ом году. Мы с супругой возвращались из Германии. Министр автотранспорта, я там работал после армии, устроил эту поездку. 35 человек я взял в Германию, в Чехословакию.

Кожанов жил на улице Дмитрия Ульянова. Я заехал к нему, поднялся. А он меня не узнал, понимаете? Ну, потом все-таки узнал. А жена говорит: «А что ты хочешь, ему 80 лет». Когда мне было 80 лет, я мог поехать на машине и вернуться вечером.

- Сошенко Иван Иванович командовал 275-ым полком, был отстранен от командования в какой-то момент.

- При мне – нет. Сошенко я помню. Хороший мужик был. 275-ой полк всегда славился.

- Ваши впечатления от немецкой авиации. Когда она больше всего вам доставляла неудобства? Когда хуже всего было?

- Она всегда создавала нам неудобства. Вы читали или нет, была такая книга «ВКПб в резолюциях». Там есть записи о политбюро, которые Сталин в 1924-ом году записал. По вопросу Красной Армии. На вооружении Красной Армии было всего 2000 орудий. Авиация – несколько самолетов, наш Илья Муромец, местный самолет. Танков вообще не было. Если танки были, то это английские танки с гражданской войны. Не было тяжелой промышленности. Не было металлургии. Советской Красной Армии не было.

Был такой Стессель, командовал Порт-Артурским гарнизоном в 1905-ом году. И когда ему поставили телефон на столе, он сказал: «Не люблю я эти электрические штучки. Куда лучше казак-вестовой». Понимаете? У нас не было этого всего. У нас вестовые были. Это 1924-ый год

А когда война началась, наша артиллерия по качеству превосходила немецкую. А с самолетами было у нас тяжело. Наши самолеты – это И-16, «ишаки» их называли. Они, конечно, уступали. И по мощности, и по полету, и по маневренности. Но Сталин, когда заказывал конструкторам новые самолеты, давал задания не одному, а двум-трем. И из трех потом выбирал один лучший. Уже после Сталинграда наша авиация понемногу стала захватывать преимущество в воздухе. А первые годы… Немцы же охотились за каждым солдатом.

Когда наша делегация перед войной была в Германии, конструктор Яковлев тоже был в составе делегации. И ему немцы все показали. Буквально все. Ничего не скрыли. Почему? Потому что напугать хотели: «Видите, какая у нас техника, а у вас раз-два и обчелся!»

- А вам, как командиру полка, выделяли средства усиления? Допустим, артиллерию из дивизии? По запросу или как вообще было?

- В начале Белорусской операции меня, мой полк поддержало триста орудий. Я мог, как командир, артиллерии приказать, куда стрелять, как стрелять. А кроме этого, резервы дивизии, корпуса, армии, резервы фронта. Авиация. А кроме этого 120-миллиметровые минометы. Потом появились 160-ти миллиметровые. Эти ставили, прямо в ящиках привозили болванки. Иногда ящики отсыревали, и снаряд не мог вылететь оттуда.

- А вот авиационную поддержку вы могли вызывать?

- Конечно, могли. Но я лично – нет. Через дивизию, через корпус. Я такой Вам случай расскажу. На второй день, когда мы завершили окружение Витебской группировки, немцы начали уходить. И мне открыли участок и приказали занять оборону лицом на восток. Я разместил батальоны. Начали рыть окопы. Возвращаюсь в штаб, подбегает ко мне офицер связи и говорит: «Немедленно полк сними и перебрось правее. Там высота. Под этой высотой дорога. И по этой дороге немцы уходят».

Ну, что я могу?! Это нужно немедленно. Я на лошади в штаб. У меня там была одна рота. Два-три орудия. Солдаты на лафеты, в повозку и галопом туда. И успели как раз вовремя. На эту высоту вылезли. Потом две самоходки подошли. Видно, что в деревне немцы скапливаются. Ну, мы открыли огонь. Не дали возможности пройти. Я позвонил командиру дивизии: «Такое-то село, накапливаются немцы. Прошу вызвать авиацию». Прилетели штурмовики. 2 или 3 звена. Ну, и утюжили врага! Потом в Москве, провели 57 тысяч пленных, там моих 4000 пленных было.

- То есть напрямую вы с авиацией связи не имели…

- Напрямую нет. Артиллерия принадлежала нам. Принятые средства. Я распоряжаюсь ими. Куда мне нужно, туда и открываю огонь. А авиация вызывали через дивизию.

А вы знаете, что артиллерийская подготовка длилась 180 минут. Это три часа. Вы представляете себе - 6 полков. 6 на 300 - это 1800 орудий. Кроме того, средства высших командиров. И воздух прямо дрожал. Дышать нечем было. И через час артиллерийской подготовки наши солдаты уже стали заходить в немецкие окопы, а немцы - уходить. А чтобы сократить артиллерийскую подготовку – это ж нужно доложить командующему фронтом, потом в Ставку он доложит. Больше никто не может остановить. И вот на час сократили мы. До Сталина дошли. Доложили, что наступление идет успешно, нет необходимости.

- А вот у вас была в полку рота автоматчиков? Это бы ваш личный резерв?

- Да. Это личный резерв командира полка. Так трудно никогда не было, чтобы, как Наполеон, перчатку бросил – гвардию в бой. Не приходилось делать такого.

- Спасибо. Больше не буду мучить вас вопросами. 1200 дней, что вы были на фронте, - это 1200 разных событий. Все рассказать нельзя.