Мишагин Николай Дмитриевич

22 июня 1941 года мне исполнилось 16 лет. Пришел представитель и объявил, что немцы напали на нашу страну. Всех мужчин начали призывать в армию, а нас призвали на трудовой фронт, под Нарофоминск, пилить лес, завалы делать, чтобы танки не прошли. Там немного поработали, а в конце декабря нас отпустили. Потому что 5 декабря наши пошли в наступление.

Вернулся обратно в колхоз, а работать некому, мужиков-то нет, и меня  пригласили в МТС, она по Калужскому шоссе, километров в 40 от Москвы находилась. Работал трактористом, потом занимался ремонт тракторов и так далее. А 20 января 1943 года меня призвали в ряды Красной Армии и направили в 95-й запасной полк в г. Чебоксары, Чувашской АССР. А в начале марта в наш полк приехали покупатели из 3-го Ленинградского пехотного училища и направили курсантом в это училище. Оно было эвакуировано в город Воткинск, Удмурской ССР. Там я до июня 1944 года и 3 июня 1944 года приказом командующего Уральского военного округа нас выпустили в звании младший лейтенантом и направили в 43-й полк резерва офицерского состава, который находился на  станции Вошегор Смоленской области.

Из этого полка меня направили 362-ю Верхне-Днепровскую Краснознаменную стрелковую дивизию 33-й армии, которая участвовала в прорыве под Оршей. Наша армия прошла правее Минска в Литву, в направлении Новая Вилейка. Прошли Каунас, Мариамполь  вышли к Волковыску это граница, кончается Литва и начинается Восточная Пруссия. Мы там не так долго стояли, у меня во взводе к тому моменту 7 человек осталось, так что нас отвели на переформировку. Пришли под Лублино, Польша, там получили пополнение. Взвод — 30 человек, 4 отделения по 7 человек. Человек 7 — сибиряки-снайпера.

Там у меня случай был, когда мне следующее звание не присвоили. Обычно звание в праздник присваивают и вот 6 ноября 1944 года комбат меня встречает и говорит.

— Надевай звездочку, присвоили звание очередное.

— Не могут.

— Почему?

— Не могут, не надену.

— Я тебе приказываю.

— Не выполняю ваше приказание.

— Как это так?

Поулыбались. А на следующий день он меня вызывает и говорит:

— Тебе звание не присвоено.

— Не заслуживаю?

— Нет, ранения нет у тебя. У кого есть ранение, тому присвоено. А у тебя нет ранения.

Поэтому и звездочку не надел, а то бы солдаты смеялись надо мной.

А потом нас направили к Висле.

Это был 1944 год, перед прорывом на Висле. И тут приехали с армии с проверкой, как мы готовы. Стоят, смотрят в бинокль. Командир роты, старший лейтенант Широков, из Новгорода, он бывший партизан, и закончил трехмесячные курсы, тактику практически не знал. И вот, когда, нужно было наступать, он мне говорит: «Значит так, командуешь ротой». «Есть». Я принимаю командование ротой на себя и пускаю солдат в атаку.

А раньше как было — перед передними траншеями, метров за 20-25, стоят противотанковые надолбы, и солдат около противотанкового надолба останавливается, заряжает оружие, бросает гранаты в переднюю траншею, и потом вперед и пошел дальше. Остается три- пять человек для того, чтобы очистить траншею от противника, а сами во вторую следуем траншею.

Я командую ротой. Когда дошли до противотанковых надолбов, я не дал команды — «Ложись!» Я дал команду «В атаку!» Они сразу забрасывают гранаты переднюю линию. И значит, овладеваем передней траншеей. А сзади шел Широков, командир роты, он подходит ко мне, и говорит: «Что наделали? Ты знаешь, теперь нас ругать будут». Я говорю: «За что? За то, что правильно сделали?» «Этого нельзя было делать. Нужно было залечь около противотанковых надолбов, а потом уже идти в атаку». Я говорю: «Категорически запрещается! Ни в коем случае». «Почему?» «Потому что солдат, если ты заляжешь уже не поднимешь в атаку. Попробуй, подними, когда рядом противник. Я поэтому и принял решение такое. Я за это отвечаю. Сейчас устав уже переработали. Это знать надо». Он психанул, а у него в руках ракетница была и он бросил ее. Вот так держал в руках, и бросил ее. Она подпрыгнула, ракета сработала, и ему глаз выбило. Он сразу упал. Позвали санитара, я его держу, а он спрашивает: «Где мои меховые рукавички? Где мой пистолет?» Значит, в памяти. Прибежали санитары, там санбат недалеко был, на опушке леса. Притащили носилки и на них в санбат. Там через две недели умер от заражения.

Новый год мы встречали перед Вислой. У меня приятель был, командир взвода, Тихомиров, ну так он мне и говорит: «Давай отметим, нам же скоро на передовую». Только начали отмечать, вдруг в 22 часа приказ в наряд, в караул. Какой караул, когда личный состав не был на разводе, он не подготовлен? Но приказ есть приказ. Поднимаю взвод по тревоге и бегом в караульное помещение. Я начальник караула, личный состав – часовые. Ночь провели, все нормально хорошо. А все остальные в эту ночь гуляли, начиная от командира полка и кончая командиров взводов. И вот ночь проходит, и тут приходят ко мне и говорят, что мой солдат утащил мыло, мы же в палатках жили, ни запоров, ни замков ничего не было, так один солдат, он, вообще-то, не с моего взвода был, мне его с роты дали, у меня людей не хватало, ну так он зашел в палатку кладовщика и взял мыло. У него новый бушлат был, и, когда он мыло прижал к себе, то остался отпечаток. Мать честная! Я сдал караул и меня сразу в полк, в СМЕРШ. Оперативники, капитаны вызывают, в землянку опускают и чуть ли не кулаками по бокам. — Почему у тебя такое безобразие?

— А вы лучше задайте вопрос, почему такое безобразие, когда так в караул направляют! Караул приходит в 17 часов на развод, все как положено. Эти сдают, а другие принимают. А я в 11-м часу пошел принимать. Допустим, сейчас боевая обстановка, я понимаю. Но порядок есть порядок!

— А мы тебя сейчас в штрафную.

Я молодой был, мне неприятно, а оперативники все либо с бодуна были, либо похмелились. И все: «Мы тебя сейчас!» И вдруг к ним в землянку спускается командир полка, и приказал мне выйти. А я встал около двери, слушаю. Так комполка на оперативников и что они глупостями занимаются, и то, и се, а потом и говорит: «Своих офицеров в обиду не даю! – и ко мне, –  Вы свободны!» Я: «Есть!», – и ушел. А то чуть не замели. Если бы не командир полка, они бы меня приземлили.

3-4 числа нас направили на плацдарм за Вислу. Там земляночка небольшая была, мы со старшиной рядом легли, поднялся весь в песке. Старшина говорит: «Вы слышали, как они всю ночь?» «Нет не слышал», – а немцы всю ночь по плацдарму работали. Они, похоже, знали, что наше наступление будет. Потом команда: «Выдать НЗ солдатам!» А это значит, что вот-вот пойдем в наступление.

Сила там, конечно, огромная была. Впереди-слева от нас Катюши стояли, их такое количество, смотришь — душа радуется! 14 января 1945 гола, в 6 часов, началась артподготовка. Там такое количество артиллерии, земля тряслась. Даже на каждую 45-ку выдали по 350 снарядов, если не выстрелишь, пойдешь под трибунал. 2 часа лупили, земля стонала, а потом мы пошли вперед. На пути была деревушка, в которой немцы засели, так мы за нее часа четыре дрались, а потом их сломили и пошли дальше.

У нас приказ— наступать на пятки, не дать возможность им закрепиться. И вот они драпают, а мы за ними. Причем шли без остановки и вот получалось ты молодой идешь, шатаешься, а старику каково? У меня ж солдаты по 35-37 лет были, а один вообще ровесник моего отца – 46 лет, им тяжело, но все выдержали.

Числа 14 января 1945 года мы в овражке сконцентрировались, и тут  появилась немецкая «рама», разведчик-самолет. Это такая сволочь! Боже мой! Раз «рама» появилась, значит, жди. Проходит 15-20 минут, летит один снаряд, летит второй снаряд. Одному солдату станкачу ногу оторвало, а потом тишина и больше не стреляли. И мы пошли вперед. Прошли деревню, а старший сержант отстал, хороший парень, вся грудь в орденах, а двое немцев засели в доме на чердаке, и они с чердака убили парня.

Я хотел с ними расправиться. Мне полячка одна показала, вон они на чердаке. А здесь команда — вперед! Не удалось расправиться. А нужно было их взять. Рядом положить, сволочей.

И в одном месте там же, мы остановились как раз перед деревней. Остановились, стоит сарай. В сарае было сено. Ездовой полез сена набрать лошадкам, положить в повозку. Забрался, рукой побольше сена сгреб и тащит. А там оказалась шинель. Он сено бросает, вытаскивает — одного. Еще есть? Есть. Второго вытаскивает. Здоровые ребята. Артиллеристы. «Как вы здесь оказались?» «Мы специально в сене спрятались». Тут же их к командиру полка.

Числа 22-23 января мы вышли на польско-немецкую границу, Кончается Польша граница польско-немецкая и там такой случай был – мы когда наступали, командир полка не тащил с собой все батальоны, один обязательно в резерве, на всякий случай. И вот два батальона, со штабом полка, и знаменем пошли через. Вошли в Германии, там 2 дома стоят, в которых штаб разместился. Радист на первом этаже разворачивает рацию, начинает работать, связь с батальонами, а в это время немцы спускаются со второго-третьего этажа вниз. Радист бросил рацию, выпрыгнул в окно и бежать. А тут мы подходим. Смотрим слева ДЗОТы, немцы строили, деревья валяются, накопано, поле и лесок вроде бы небольшой. И командир полка лежит, и весь штаб за ним. Пистолет держит орет «Вперед!», – и мы вперед. Поляна. Через нее перебежать надо, а тут артобстрел. Мы залегли. И тут командир первого отделения сибиряк, Баев, как сейчас помню со своим отделением рванул вперед, добежал до домов и в штыковую. Я не видел, мне ребята уже рассказывали, немец ему как дал, так челюсть и свернул. Стрелять они не стреляли, но лупились в штыковую.

А мы часа два-два с половиной так лежали. А потом кто-то крикнул танки! Полк поднялся и бежать! Весь полк. А я своих держу! Молодой еще был.

Я смотрю, все убежали, так шинель скинул и за ними, отступили на опушку леса, навели порядок. А тут немцы пошли в штыковую атаку. А ребята, наши станкачи, замаскировались в кустах и по этой цепи, и всю цепь кладут на месте.

Слава богу, все закончилось. Потом авиация налетела, они обычно ходили по 30 самолетов. Как налетели, как начали. Ну, я быстро сообразил, меня же в училище учили, а в основном офицеры были после 3-месячных курсов. Солдаты на снегу лежат – чисто мишени, а я своих раз в лесочек оттянул и нормально. У меня люди все живы остались. Время часов 8-10 вечера, тишина. Они не стреляют, мы не стреляем, вдруг смотрю, справа через поляну человек 5-6 идут в маскхалатах. Мне хорошо их видно, но разговор не слышу. Открою огонь, а может быть, это свои, но свои не должны идти сюда. В это время один из солдат голову поднял, и кричит: «Стой, кто идет?!» Оказалось, это была немецкая разведка была, к нам в тыл шла. После этого дают команду: «Вперед!» Мы пошли туда к этим домам, от которых утром убежали. Прибежали туда, немцев уже нет, а наша пушка и пулемет, которые бросили, когда полк побежал, стоят нетронутыми.

А потом мы пошли дальше. Шли-шли, немцы уже сильно не сопротивлялись, а старались убежать, а мы старались им не дать возможность закрепиться. Утром пришли к каким-то деревушкам. Два батальона ушли вправо, в одной деревне засели, а мы в деревушке слева. День отдохнули и часов в 5 дают команду по рации, выходите. Выходим на дорогу, там дорога капитальная была, асфальтированная. И вдруг, смотрю – что такое идет боковой дозор. Я даю команду: «Стой!» Остановились. Я одному командиру отделения говорю: «Иди в разведку. Посмотри что там». Он за деревьями к дороге пробежал, бежит обратно и говорит: «Немцы!» «Чем докажешь?» Кричат: «Церюк, церюк!» Я немножко растерялся. Что такое? Назад. Я своих ребят вправо, и огонь по колонне. Начали лупить. А в это время проходит наша машина, Студебекер, снаряды везет. Он хоть бы остановился, спросил, а он проскочил туда на дорогу, немцы его раз, противотанковыми гранатами и все машина загорелась. Горит, снаряды рвутся.

Нам на следующий день разведка сообщила, что мы 29 или 30 повозок и человек 150 уничтожили. Потом мы взяли немца, он что перед тем, как мы открыли огонь, командир дивизии на машине легковой проскочил. Не успели мы его прихватить. Но это позже, а пока мой взвод на поляне лежит, а батальон вперед пошел, я на прикрытие остался. Лежал-лежал, сколько можно лежать? Батальон ушел. А у меня ни карты ничего нет. Куда идти? Вижу в поле кто-то пошел. Я поднялся. Мне солдаты говорят: «Там по-русски говорят». Я кричу: «Русские есть?» «Есть». «Власовцы?» «Да». «Бросайте оружие, переходите». «Мы боимся, нас расстреляют. «Если руки в крови, то могут, да». Мы сидим в кювете, с одной стороны дороги, а они с другой стороны в кювете сидят. Я думаю, надо уходить, а не то крышка будет. Потихонечку даю команду солдатам, чтобы отойти и уйти в том направлении, куда пошел батальон.

Смотрю в метрах 10-15 от дороги — кухня, повара оцепили лошадей, сели и уехали, а справа сидят власовцы, буквально метрах в 10-15. Думаю, сейчас будем отходить, они нам взад. И начали по отделениям отходить – отделение пускаю, а сами смотрим за власовцами. Потом второе отделение, третье отделение, а четвертое отделение там осталось, они не слышали команды, что отходить надо, потом отошли. Власовцы, пока мы отходили, ни единого выстрела не сделали. И вдруг смотрю, в поле поднимается цепь и прут на нас, ураганный огонь. Не меньше роты было, они хотели нас в кольцо взять. Вижу такое дело. Что делать? А когда отходили, мне оставили взвод станкачей, три станковых пулемета. Ребята молодые, плачут. «Что ты плачешь, сынок?» «Ну, как же так? Они не на лыжах, снег сырой, снег налипает». «Ты, давай пулемет разворачивай», – сам лег вторым номером. Открыли огонь, цепь положили. А потом кричу: «Бога мать, если хоть один стрельнет, все здесь останетесь!» Тишина! Полежали немножко. Говорю: «Поднимайтесь и за мной!» Я слышу, в стороне деревни бой идет, и пошел туда. Тут раз – кто-то навстречу нам идет, а туман ни фига не видно.  Тогда я говорю командирам отделений: «Смотрите, я пойду вперед, беру с собой связного. Если только немцы – открываю огонь и прыгаю влево. Вы уже тогда открывайте огонь и стреляйте по немцам!» У меня пистолет и автомат ППС, патрон в патронник, иду и думаю, сейчас даю очередь и прыгаю влево. Но решил проверить. Кричу: «Стой, кто идет». А это командир минометного взвода оказался, узнал меня и кричит: «Мишагин!» Я: «Все, свои».

Направляемся в батальон, не доходя дороги в метрах 50-60 до деревни, сошли на поле, вправо от дороги, дорога через эту деревню проходила. Идем по полу, а они сволочи слева, уже в домах засели и начали вести огонь по нас. Но ничего, постреляли, постреляли, прекратили.

Время уже часов 11-12, устали, есть охота. Пришли в другую деревню. Только расположились, там кирпичный дом был, мы в правом крыле разместились, я за стол сел, стал бриться. Сижу, бреюсь, смотрю в окно. Минут 5 прошло, а то и того меньше, по сеням  бежит дневальный, он на улице стоял, около дома. Кричит: «Немцы!» В это время раздался выстрел и в левую часть дома, где никого не было, попал снаряд. Нас не задело. Самоходка по дороге пролетела и к школе, а там штаб полка был. На самоходке десант, человек 12 было, они у школы высадились и в школу. А командира полка рота была автоматчиков – 120 человек как на подбор, один к одному, все с автоматами ППШ. Они выскочили и всех немцев положили. Нашего одного убили, а их положили всех. А самоходка проскочила и пошла дальше. Деревню проскочила, и ее артиллерия уничтожила. Мы побежали, смотрим два немца от самоходки побежали, а нам не до них. Нам бы Бимбер найти. Нашли бутылку рома.

Пошли дальше, а немцы уже знали как мы действовали, и вот они танки накрыли простынями и пошли по дороге. Кричат: «Влево!», – у нас обычно, кричали «Принять вправо», чтобы дать возможность пройти, а эти кричат: «Влево!» Мы влево приняли, а потом опомнились, и немцы начали из пушек лупить, гусеницами давить. Когда это началось, мы в кювет попадали.

Потом пошли дальше. Не доходя Одера, мы остановились. А там громадное поле было, километра 4 до господского двора. Мы по нему идем, и вдруг налетает авиация и начали нас лупить. Снег, не окопчика, ничего… Даю команду солдатам, влево и рассеяться, а сам побежал влево, прыгнул. А там оказался окоп и я в него упал. В результате этого налета ни одного солдата не ранило, а вот командира батальона убило. Он в голове батальона был, только голову высунул посмотреть, как там батальон, а они выбросили наподобие бомбы, раскрывается на две части, два корыта получается, это мелкие, противопехотные гранаты. Они разлетелись, и комбата этим корытом по голове ударило, убило.

Положили его на лошадь, пошли дальше. Пришли ночевать и решили командира батальона похоронить. Около дороги немецкая деревня, а метров 600-700 от нее хутор, решили его между деревней и хутором похоронить. Только начали копать, немцы поперли, они на хуторе были. Солдаты в недокопанную могилу попрыгали и так до вечера и лежали в этой яме, пока бой не прекратился.

Да еще в это время немецкая артиллерия лупила так точно… Мы думаем, в чем же дело? Смотрим – церковь стоит, надо проверить, может там разведчик. Полезли туда, точно там сидит корректировщик. Сняли корректировщика и все пошло своим чередом.

Пошли в сторону Одера. Пришли в деревню, километра 4-5 до Одера. 3 или 4 суток там стояли, пока боеприпасы подтянули, себя в порядок привели.

Один полк переправился через Одер, а мы ждали. Потом, часов в 4 или 5 утра, тревога, и команда «Вперед!» Подходим к Одеру, он внизу, река большая, а на берегу много теса. Дают команду – забирать тесинку, бросать и перебегать на ту сторону. Лед-то слабенький, конец января-начала февраля, у них же климат не то, что у нас.

Так мы и делали настил – солдат бежит, бросает тесинку и дальше, и дальше. Я бегу смотрю, справа лошадь, метров 7-8 от берега стоит, солдаты бросили, сено жует. А что, ее уже не вытащишь…

Сделали настил и поперли на себе пушки, 45-ки, 76-мм, по одной переводили на тот берег. Туда перебежали. Посидели немного, дают команду «вперед!» А вода, на землю упадешь – мокрый весь. Ползешь по-пластунски. А там бурты с картофелем, мы за ними сидели, только высунулись, а они, сволочи, засаду сделали, и оттуда ведут огонь. Так за буртами просидели больше половины дня. Потом идет командир полка с саблей «Вперед!» Мы и рванули вперед. Подходим, а там такие арыки сделаны, как противотанковый ров, полны воды. Как через него перебраться? Попробуй, перепрыгни! Стали приспосабливаться. Как? Нашли лестницу, стали по ней перебегать.

Пошли дальше. Километров 4 или 5 прошли и пришли на опушку леса, недалеко железнодорожная станция. Мы там переночевали, а потом вперед. И дошли до местечка Цильсендорф, рядом станция Везенау там засели в обороне. В общем, километров на 7-9 Одерский плацдарм расширили, а у нас же ни артиллерии, ни шута, ну что такое 76-мм и 45-ки? А вся артиллерия за Одером, на том берегу.

В феврале немцы нас с плацдарма постарались сбросить, сильнейший бой был. Сперва артподготовка, и меня ранило осколком в ногу. Что делать? Сполз в подвал господского дома, туда и другие раненные стали стекаться, много раненых. Немцы пошли в наступление, мои солдатики, раз и за дом. Немцы заняли окопчики, а мои солдаты оказались за домом, метров в 30-40 от немцев.

Командир 6-й роты говорит говорит,

— Немцы вот уже близко.

— Не может быть.

— Да.

Я на карачках подполз к двери высунулся, немцы это увидели, и по двери как лупанули. А у входа, буквально в 2-3 метрах от двери, сидит капитан-корректировщик, с ним рядом радист. Немцы прут, ну так он за Одер и передает: «Огонь на меня!». Артиллерия как лупанула по этим окопчикам. Минут 10-15 прошло, капитан снова: «Огонь на меня!» Вторично, как лупанули, немцев выбили, нам крышка. Приехал старшина батальона, узнал, где я, повез в хутор. Привезли, уколы сделали, перебинтовали. Потом к Одеру. Переправлялся по льдинам и сорвался, хорошо солдат подвернулся, он мины, снаряды через Одер тащил, помог мне. Я на тот берег выбрался, а там уже повозка, специально собирают раненых.

До июня я пролежал в госпитале, у меня кость на ноге разбита была, так я 6 или 7 госпиталей сменил. Выписался из госпиталя. Минск,.. Познань, Сидлец — 5 или 6 госпиталей прошел. Потом выписался и меня направили в 27-й отдельный полк, полк резерва офицерского состава, он под Берлином был. Мне говорят:

— Куда пойдешь?

— В свою 33-ю армию.

— Ее нет. Ее расформировали. Есть 3-я Ударная, 8-я Гвардейская.

— Никуда не пойду, куда направите.

Направили в офицерских полк. Я там побыл 12 дней, потом приехали покупатели – пограничники в зеленых фуражках. Начали офицеров отбирать, вроде как для службы на границе. Отобрали человек 30-37, а я сзади стою, руку не поднимаю. Говорят, мало. Вот вы еще. Я выхожу вперед.

В общем, так человек 40 набрали и говорят: «Товарищи офицеры, давайте так, говорите честно, кто был в плену, оккупации и судим. Выходите. Все равно всех будем проверять». В результате осталось человек 17. Они опять отбирать. В общем, набрали человек 30.

Повезли нас немецкий портовый город. Подъезжаем к бывшей немецкой части, открываются ворота,  а там немцы за колючей проволокой. Я как увидел, меня всего перекорежили.

— Куда вы нас привели, за чем вы нас обманули, какая это граница, это же лагерь?

Да. Ничего, здесь послужите.

432-й лагерь НКВД СССР для военнопленных. Там пришлось служить.

Пленных в этот лагерь привозили из разных мест и здесь их фильтровали. В основном там были те, которые в Югославии воевали, партизан расстреливали. Если бы хотя одного партизана расстрелял, то все, ему высшая мера наказания — расстрел. Профильтровали их. Оттуда и зародилась ГДР-вская армия, из этих лагерей.

Тех, которые постарше их отпускали, я сам лично возил дважды. Этот город он к Польше отошел, до границы километров 12 было, и вот на границу мы пленных и возили. Трактор, два прицепа и везешь туда. К бургомистру приезжаешь, показываешь списки, он расписывается. Даешь команду: «Ахтунг, ферштейн, нах хаус». И здесь начинается – рядом пивнушка, они все в пивнушку. А те кто помоложе и руки у них чисты – тех в армию.

Приехал из Германии, служил во внутренних войсках. Уволился из внутренних войск, пошел работать в агентство печати и новости.

— Спасибо, Николай Дмитриевич, еще несколько вопросов. В 1941 году под Москвой голодно было?

— Смотря где. В деревнях нет. Начали уже коров забирать. Приезжали с нарядом из района, наряд предъявляют. Вели отстрел скота – стреляли на месте, шкуру снимали и в повозку. 41-й, куда еще не шло, а вот в 42-м картошку посадили, а на чем пахать? Начали на коровах.

— Лошадей всех забрали в армию?

— Не всех, а тех, кто пригодные. А те лошади, которые остались, работали в поле, землю пахали.

— В училище чему учили?

— Воинским дисциплинам. Общевойсковые, снайперские стрельбы со всеми ухищрениями, авиацию изучали.

— Когда снайперскому делу учили, учили и на деревьях?

— Да, конечно, на деревьях, на крышах подвязываться. Люльку делать.

— Существует такое мнение, что у финнов "кукушки"-снайперы, которые сидели на деревьях? У нас этому учили?

— Учили. На деревьях, на чердаках. Я встретил командира 6-й роты, уже в 27-м офицерском полку, после госпиталя, и он после госпиталя. Правда, нам не удалось по-человечески поговорить. Он только мне сказал: «Наш полк погиб. Счастлив ты и я, остальные все погибли». В частности, у нас был командир роты, Ревякин, капитан, он поддавал. Он сперва был командиром батальона, за пьянку его сделали командиром роты, а когда комбат погиб, его опять командиром батальона сделали. Он рад до потери сознания был. Выпил кружку спирта, выскочил по брустверу и его снайпер снял. Лежит, бьется. А командир взвода, Хлебников Николай, видит, что командир роты лежит и за ним ринулся, хотел его втащить в траншею. Его разрывной пулей в рот. Два труппа. Снайпера работали.

— Места командира взвода к концу войны чуть дальше боевых порядков пехоты, или все-таки немного впереди?

— Согласно Уставу, командир занимает места, где ему удобно. Честно говоря, я всегда вырывался вперед. Раз ты впереди, значит, солдаты идут за тобой. Я не мог идти сзади. А это пагубно. Нельзя этого допускать. Нам так говорили: не лезь вперед, тебя учили, ты должен командовать, а не лоб подставлять по пули.

— В атаку приходилось поднимать?

— Да. В атаку ходили на границе. Когда границу переходили. В штыковую. Это самое неприятное. А вообще поднять в атаку, это очень сложно.

— Действительно немцы превосходили нас по тактике?

— Как сказать. Мне что нравится, если видят, что противник ведет огонь, они не лезут. А стараются укрыться и обойти. А у нас: «В атаку вперед!» Это плохая черта. И в результате получается много жертв. Потом они уже стали сами на себя не похожи.

— Когда вы уже воевали…

— Русиш гут, Гитлер капут, руки поднимает. Кляйн киндер, показывает, что у него маленький ребенок, не трогайте и так далее. Слюни распустят. В последнее время только так. 1944-45 годы — стали уже не такие, как в самом начале, когда пришли под Москву. А в последнее время они сникли. Что характерно, у них того, как, допустим, у нас. Идешь вечером, на тебя будут нападать, или пленный немец окажет какое-то сопротивление — нет!

— Сдались и сдались.

— У немца такой закон: победили — победили. Все побежденные! Голову вниз, руки назад. Это все уже у них. Никогда не нападет. Это не то, что наши. Это железно!

— С танками вы не встречались с немецкими?

— Нет, кроме самоходки, которая проскочили. С танками не проходилось встречаться, даже во время наступления на Висле. С их стороны не было танков, и с нашей стороны не было.

— Только пехота?

— Пехота и Катюши. Вот они работали. Как начали в 6 часов, как начали! А темно было, там высокие деревья. Как лупанут. Как зацепит за верхушку дерева, рассыплется как фейерверк.

— Все говорят, что ужасно, когда первый раз слышат, ужас такой, потому что такой рев?

— Ужас там, где они падают. А где стреляют, и ты поблизости находишься, душа радуется. Наши Катюши стреляют! Значит, мы спасены.

— В полку дезертиры были?

— Когда стояли на переформировке под Любляной, были случаи, когда солдаты западники бежали домой. Их расстреливали. Собирают военный трибунал, собирают всех солдат, если офицер, то весь офицерский состав дивизии. Так однажды командира роты расстреляли. Ставят полк буквой П., могилу уже солдаты выкопали. Ставят его на краю могилы. Военный трибунал зачитывает приговор. Высшая мера наказания, обжалованию не подлежит. Командуют ему — кругом! Комендант дивизии подходит с наганом и стреляет в мозжечок. Солдаты выходят из леса с лопатами, закапывают. Обычный холмик. Духовой оркестр. Полк разворачивают, и полк проходит по могиле расстрелянного. И все. Незаметно, что там. Ровное место. Нет следов, что только похоронили.

Так пять случаев. Один дрова рубил, якобы неосторожно палец себе отрубил. Высшая мера наказания — расстрел. Второй — бывший солдат-западник — выходили на учение, я пошел проверить в землянке не оставили ли чего там. Возвращаюсь обратно, а у меня солдата нет, а он самый высокий был, метра два с лишним. Его нет. Я спрашиваю: «Где солдат?» «А его в первый взвод забрали». «Почему? Первые взвод — взвод автоматчиков». Я командира роты спрашиваю: «Почему солдата забрали. В чем дело?» «Он высокий ростом, пусть будет автоматчиком». Ну пусть, так пусть. А потом мы с занятия шли, и он смотался. Ушел. Недели через две сообщили — задержали уже около дома. Там осталось совсем немного — на развилке стоял патруль — его задержали. Поехали на мотоцикле и привезли его. И около моей землянке судили. Высшая мера наказания — расстрел. Он уже был не моим солдатом. Повезло. А второй ушел — мой был солдат.

Шли обратно с занятий. В ту же ночь. Темно, осень, слякоть, дождь. И в лесу. И он решил спрятаться за дерево, за куст. А кто-то увидел. И мне доложил. Что делать? Я говорю, поставить его в середину и следить за ним, чтобы он не мог убежать. Приходим в расположение, около землянке я говорю: «Проверить личный состав». Мне докладывают — нет его. Как нет? Сбежал. День проходит, два-три. Сообщили. В полку уже знали, есть дезертир. Вышли на занятие. И увидели, что солдат — под грушей, в Польше там, в поле груши. За ним. Он бежать. Догнали его. Привели. Я был дежурным по батальону. Было время и я спал. Прибегают, будят. Слушай, пойдем, там солдата задержали, может быть, твой. Там выкопали яму, его туда. Прихожу, конечно, мой. Его судили. Высшей меры не дали, 10 лет заключения. Так как он был несовершеннолетним, ему не было 18 лет.

Потом был случай, мы спиртзавод взяли, и солдаты напились. Не могли никак их в атаку поднять. Командир полка лейтенанту и говорит: «Что ты там нянькаешься! Расстреляй одного. Пойдут». Вот он и расстрелял одного и  его взяли. Если бы продолжалось наступление, может быть, так бы и прошло, а тут оно прекратилось и кто-то стукнул. Доказали, что он был в нетрезвом состоянии. «Ах, ты в нетрезвом состоянии солдата расстрелял?» «Так я приказание получил командира полка». А командир полка не скажет, что я ему приказывал. Это только в бою: «Какого ты там нянькаешься, одного, второго — и пойдут в атаку». И лейтенанта расстреляли. Могилу выкопали, зачитали приговор, он стоял на могиле. Дали команду: «Кругом!» Сначала комендант выстрелил, а потом несколько офицеров докончили. Здесь уже под духовой оркестр не проходили. Похоронили, холмик оставили. Показали, что это делать не надо. И что может быть, какие последствия.

— Были ли случаи, когда своих расстреливали в атаке?

— У нас был один случай, в нашем батальоне. Мы на немца наскочили, а потом батальон пришел мне на выручку. А на следующий день комбат послал взвод в разведку. И вдруг командир взвода погиб. Не выстрелов ничего не было, только – хоп! И он упал. Предполагают, что это кто-то свой из солдат. Говорят, там у него были «перчики» такие! У него были бывшие заключенные во взводе были.

— Уголовники у вас во взводе были?

— Может быть, и были, не знаю. Были шустрые ребята, особенно один украинец, никому не подчинялся. Я с ним по-мужски поговорил. Зашли в кусты: я говорю — или — или! Все, не буду больше.

— У вас во взводе были узбеки? Как они?

— Смотри в оба. Моя твоя не понимает. Понимаешь ты все! С ними тяжело, они прикидываются, и грузины тоже. Потом общий язык с ними найдешь. Русские ребята хорошие — особенно сибиряки. Хорошие ребята прибалты, из Литвы. Исполнительные, хорошие воины, стрелки.

— А с этим тяжело?

— Да. Они тебя могут подвести. Был у меня такой случай. Пулемет стоял на левом фланге. Дали большой участок. И я на левом фланге выставил станковый пулемет. Станковый пулемет должен еще запасную позицию иметь. В одном месте не должен стоять. Здесь постоял в другое место его перевел. Меня как раз ранило. А они… Командир отделения, западник был, по-видимому, смухлевали. Утром пришли пулемета — нет, и расчета нет.

— Если паника возникла, есть психологические типы наиболее подверженные панике?

— Да есть. Украинец у меня был, я чуть не погиб из-за него, он на границе, не пошел. Взвод пошел вперед на сближение с противником, а он не пошел. А я глупость допустил. Решил его присоединить к взводу. Взвод-то ушел. Я ему командую вперед, а согласно Уставу, я мог применить оружие. Думаю, зачем. Молодой парень, с 1926 года. Ну, убью я его. Что дальше? Какая польза от этого? Я решил добиться от него, чтобы он пошел. То есть психологически переломить его. Он не мог. Вдруг пойдешь, а там убьют. Я приказал ему: «Вперед!» Он слева меня, а справа. Они сидят, лупят, но я  счастливчик, ни одна пуля в меня не попала. Только взжиг-взжиг около головы. Думаю, я ляг сейчас, и как — по-пластунски. Упал. Нужно вправо или влево отползти, чтобы то место не засекли, где ты упал, они выше сидят, все видят. И я решил бежать. Он бежит слева, по нему не стреляют. Я бегу справа, по мне лупят. Но ни я, ни он не пострадали. Только спускаемся вниз, там овражек такой, смотрю, солдат мой валяется, уже скончался. А нам вот повезло.

— Кто бросается первым в панику, когда немцы наступают. Есть определенные типы людей?

— Солдаты. Есть. Так же как у немцев. Вот кто-то. Вот лежат они, а потом поднимается кто-то один и как мышонок сзади бежит. Он не отрывается, не уходит, боится, что его расстреляют. А он там бегает по ногам у немцев, а потом второй поднимается. Второй начинает бегать. А потом поднимается вся цепь, и уходят. Все вместе уже. Так же и у нас. Все отступают.

— Чем кормили? Или на подножном корму?

— Нет. Зачем, кормили нормально, обижаться не на что. Только, правда, случай был у меня, чуть голодным не остался.

У меня котелок был с училища и связной мой, Баряк, курский парнишка, хороший, он его положил в свой вещмешок. Приходит, я пойду за обедом. А настроение такое, есть не охота. Приходит и говорит: «Я только второе принес, а первого — нет». «Почему?» «Котелок прострелили». Достает котелок, а действительно, точно по центру дырка. По нему стреляли. Его не зацепило, а приклад карабина задело и котелок. А ему говорю: «Ты в рубашке родился!» Такой случай был.

— Каску носили?

— Нет. Последнее время их нам не давали. Не было касок.

— Почему?

— Потому что шли хорошо. Как начали от Минска – прорыв под Оршей сделали, как рубанули и пошли. И все, и каски не нужны. Да, и подрастеряли. Тяжело. И боеприпасы и каска.

— А много что выбрасывали?

— Много. Бывает идешь, смотришь, патроны валяются. Подберите! Тяжело. Так же и это. Дошло до такого состояния, что ни у кого не было лопаток, чтобы окопаться. Все к шутам побросали. Я говорю, ну, учтите, придет такая минута, что будете зубами грести. Так оно и получилось.

За Одер пришли. Сели, надо окапываться. А чем окапываться. Ложкой? Ложной не выкопаешь. Земля замороженная. Поняли, что такое лопатка. Как она дорога для солдата. Я, офицер, лопату носил, она меня всегда спасет. Не такая уж она тяжелая.

— Противогазы тоже выкинули?

— Редко у кого было. Могли, правда, к старшине в повозку кинуть.

— Ботинки были или сапоги?

— У солдат?

— Да.

— Ботинки с обмотками, кирзовые сапоги, а некоторые стали уже немецкие одевать. В последнее время поободрались и в одном месте около дороги оказался склад немецкий, это уже в Германии. Как залетели туда, а там начиная «от» кончая «до». Некоторые солдаты понабрали себе брюки, штаны — все одели. Я молчу, думаю, ну что, поделаешь, все рваное, грязное, шут с ними. А потом нам: «Вы, что немцы, что ли? А ну-ка поснимать все!» Запретили категорически.

— Вот вы рассказывали, как со СМЕРШем столкнулись, а вообще как к нему относились?

— Оперативники работали в каждом взводе, в каждой роте. Стукачей хватало у них хватало. Они как делали: вызывают из роты 30-35 человек, и с каждым беседуют. А потом узнай, кого они выбрали. Это нужно было и необходимо, но они злоупотребляли. Им нужно было показать, что они работали.

— С политруками у вас были нормальные отношения?

— В этот период, в последнее время уже политруков в роте не было. Упразднили. Только в батальоне были комсорг и парторг. Парторг меня  постоянно в партию приглашал. Все подготовили, заполнили, и дали мне Устав, читай. Сегодня идем в штаб дивизии, там принимают в партию. Ладно. Взял Устав, почитал. Засунул его и уснул. Дают команду по тревоге, строится. И сразу пошли вперед. И не пришлось в штаб идти. Не удалось.

В 1946 г. приехал в отпуск, и когда возвращался обратно, в Бресте встретил парторга. Он меня первый узнал. «Здорово! Ты в партию вступил?» «Нет». «Почему?» «Вот вас спросить надо, почему». Некогда не было. Времени не хватило.

— С пленными как поступали, брали или старались не брать?

— По обстановке. Ночью пришли, ближе к утру, появились кавалеристы и ведут немца. Здоровенный детина, метра два с лишним. Косая сажень в плечах. Говорят: «Вот мы за ним, а он начал отстреливаться, возьмите его». «А чего вы его привели?» «Сами не могли решение принять». Отдали нам. Командир роты говорит, я не могут. Нервишки сдают. Мы на хуторе стояли, а рядом деревня. Пустил его вперед, и вопрос решил. Это такой, кто в руки не дается, отстреливался.

— А власовцы?

— Не могут плохого ничего сказать. Они могли меня смять, они же видят обстановку, что нет никого. Я вышел со взводом.

— Как вступили в Германию, с мирным населением встречались?

— Конечно. Они собирались где-то в подвалах, не по одному не по два, а человек по 30-40. Приходишь, дом пустой, нет никого. Кастрюли горячие, готовили, значит. Подвалы старались замаскировать. Или кровать поставить, или коврик положить.

— Эксцессы были?

— Нет. У нас очень строго было в этом отношении. Если, кто чего насилие – расстрел.

— Была пропаганда — войдем - мы им покажем?

— Была. Первоначально до Вислы, до прорыва на Висле, зам. командира полка по политчасти, майор был. Он собрал личный состав и говорит, на днях идем, будем немцев громить. И будем бить, убивать, насиловать. Кровь за кровь, смерть за смерть. А я был дежурным. Приходят солдаты. А спрашиваю, что такое. Нам так-то сказали. Я говорю: «Подождите-подождите, не может быть такое».

Перед тем как направиться на Вислу, собирает всех и говорит, поступило такое указание, на нашем участке батальон женщин, которых специально заразили, чтобы вас всех заразить. Категорически запрещается. Ни в коем случае!

— Три года фактически — убей, убей. А потом быстрая смена курса.

— Это запрещалось. Были случаи такие, солдаты уже немножко вольно себя чувствовали. Собрались, выпили спирта, его было до шута. «Ну что? Посуды много у немцев». Скатерть собирают, и в угол. За это дело наказывали. Ходил замполит, командир батальона, всех соберут: «Что это за свинство! Что за безобразие! Ни в коем случае».

— Привлекали к ответственности?

— Таких случаев вроде бы не было. Я таких случаев не знаю. Был у нас до прорыва, командир батальона, еврей. И с Дальнего Востока лейтенант пришел. Лейтенант выпил и к немкам, а комбат узнал. Вызвал его, достал пистолет: «Я тебя сейчас пристрелю!» «Товарищ капитан, прости». Вот один случай знаю. Больше не было. Может, и были, но я не знаю таких случаев. Предупреждали и говорили — ни в коем случае!

А потом уже, когда служил 432-м лагере, 45-46-й год полностью, там медики работали. Там система работала, если хотите иметь здоровую семью, никаких связей с немками, они заразные, венерические болезни и так далее.

— Посылки посылали домой?

— Да. Уже после войны. Были Военторги, и там, что тебе положено давали. Покупаешь, посылаешь. Можно и у немцев купить было. Шофера, танкисты, кому можно было положить с собой, конечно, пошкодничали.

Я вот знаю один случай. Мы остановились в одном немецком населенном пункте. Час стоим, два стоим, не дают команду вперед. А там оказывается, мост взорвали. Тут подскочили танкисты. Остановились, входят в дом. Банда такая! Ребята боевые! «Ну что? Нам же нужно поесть». И сразу во двор, а там были маленькие поросяточки. «Возьмем поросенка». В ухо ему стрельнули и одной пулей двух положил, они рядом стояли. А там были две молодые женщины, наши русские, работали там. Те как шум подняли: «Что вы делаете, бандиты?» Ребята: «А, ну-ка прекратите. А то мы вас к танку привяжем». Но никаких рукоприкладств, ничего не было. Поросят забрали, увезли. Но вообще нас предупреждали, чтобы не шкодничали. Покажите, что наша армия — это не немецкая, которая приходила, убивала и грабила.

— А вот когда вы в лагере служили, вы говорили, что когда первых раз пленных увидели, вам было неприятно?

— Не то слово. Потом привыкли ничего.

— То есть, потом уже не воспринимали?

— Нет. Они очень дисциплинированные. Нас разбили по отделениям, у нас четыре роты в отделении было, три роты в городе было, а четвертая рота отделения в Сванемюнде. В отделении нас было 25 человек офицеров и человек 20 солдат. Сам лагерь охраняла Минская дивизия из МВД, а наши солдаты водили немцев на работу. Демонтировали немецкие заводы и привозили груз в порт. Здесь упаковывали в ящики и на кораблях увозили в Россию.

— Побеги были?

— Да. Несколько человек ушли, одного задержали.

Был оперативник у нас младший лейтенант и переводчик, сержант. Так оперативник взял с собой переводчика и поехал в Германию. Там один немец сказал, куда бежать должны были.

Так оперативник приехал в американскую зону, постучал в дом. Переводчик пошпрехал по-немецки, сказали откуда они. Им квартиру открыли, там его там взяли и привезли обратно. Оперативник потом рассказывал, что чуть в руки к американцам не попали. Немец старался голос подать, чтобы его спасли.

Еще у нас в лагере коменданта Минска взяли. Не хватало рабочей силы, грузить ящики и так далее, так что мы поехали, привезли еще человек 70. Только привезли, буквально проходит 2-4 часа, к оперативникам приходит немец, рядовой, у нас только рядовые были, и говорит: «Привезли коменданта г. Минска». «Чем докажешь?» «Докажу. Такая то у него фамилия». Этого солдата поставили его за штору, а коменданта вызвали и с ним начинают беседовать оперативники. Он рассказывает, что он солдат, рядовой. Оперативники называют его фамилию и говорят: «Вы такой-то». «Никс!» «Иди сюда. Ты знаешь его?» «Нет, не знаю». Немца спрашивают: «Ты знаешь его». «Да, знаю». «Откуда знаешь?» «Я был у него ординарцем и почистил ему сапоги. Ему показалось некачественно и он как мне в зубы врезал. Смотрите, мне зубы спереди выбил». Тот обмяк. Потом все раскрутилось, да, комендант города Минска. Он свирепствовал там. Там заказали вагон, конвой и его в Москву на Лубянку. Затем уже в Минск, где его летом 56-го повесили. Чудом нашли эту птичку.

Раз я тоже такого возил. Дежурил по части и утром повезли немцев в Германию, сдали там. Бургомистр расписался, уже принял их, они там уже пиво пьют.

Тут ко мне прибегает капитан Орлов: «Слушай, тебе приказали ехать». «Куда? Я же дежурю». «Командир сказал, что можно. Помощник останется, а ты давай». Он на мотоцикле был, так что я с ним в коляску, помчались в германию. Думаю, Господи, дай Бог, чтобы он не ускользнул, взять его.

Оказывается, его не выявили. Он бывший командир батальона и был комендантом в лагере. А как только его увезли, на него стукнули. Говорят, да ведь это же первый бандюга, у которого не один десяток расстрелянных белорусов и так далее.

В общем, прилетаем к пивной, нет никого. Спрашиваем: «Где?» «В кино ушли». Час ждем, полтора ждем. Идут. Орлов его хорошо знал. Он идет, а мальчик ему вещь несет. Мы подъезжаем. Орлов ему говорит: «Ты уходил, а там что-то не сдал. Надо вернуться». «Яволь». Мы его в коляску, вещи в коляску, потом трибунал и расстрел.

— Это все решалось на месте? Только на основании свидетельских показаний?

— Да. Правда, потом он уже сам признался. У меня вот этот только один был, а так его еще с 11 приговорили. 12 человек к высшей мере.

— Спасибо, Николай Дмитриевич.