Моторин Леонид Никитич

Я родился 3-го февраля 1924 года деревне Сос Ельнинского района Смоленской области.

Где работали Ваши родители?

Родители работали в колхозе. У нас колхоз был небольшой, 30 домов. Нас было пять детей в семье. Мать умерла от воспаления легких. В деревне я окончил 7 классов. В сельсовете допризывников обучали: мы проходили винтовку, нас учили ползать по-пластунски.

Чем Вы занимались перед войной?

Перед войной в марте начался набор сельских ребят на производство, в ремесленное училище, ФЗУ. Старший брат, невестка и отец были против, чтобы я поехал в Ленинградскую область. Тетин муж убедил, что ребят готовят к хорошей профессии. Я поехал в Лисино-Корпус Тосненского района, поселок городского типа. Там был лесной техникум, мы стали жить в его общежитии. В апреле начались занятия. Уже после начала войны, 11 июля 1941 я окончил обучение. У нас было три группы: лесорубы-лучкисты, сплавщики, приемщики, которые вывозят лес и отправляют по назначению.

Где Вас застало известие о войне?

О начале войны мастер объявил в столовой. Я начал работать в бригаде леспромхоза в районе станции Котлы, потом нас отправили в совхоз Первомайский рядом с Таллиннским шоссе. Мы ставили надолбы, грузили лес. Однажды по деревне проехали немцы-разведчики на мотоциклах. Леспромхоз уехал, а мы остались. Утром нас разбудили доярки, рассказали, что немцы уже близко. Мы вернулись в наше общежитие, а затем уехали в Ораниенбаум.

Какое настроение было у людей, когда враг подходил к Ленинграду?

Никого ропота не было. Никто на власть в очередях не жаловался. Мы верили в победу, знали, что отступление – это временное явление. Все проклинали только фашистов.

Когда приехали в Ораниенбаум, было уже темно. Легли в землянке и спим. Вдруг милиционер подходит, спрашивает, откуда мы, что и где? Мы рассказали, кто мы. Он привел нас к нашему начальству.

- Это Ваши ребята?

- Да, наши.

- Забирайте их.

Летали немецкие самолеты строем, по ним били зенитные установки с Ораниенбаума и Кронштадта. Зенитная оборота была сильная. Немцы старались бомбить не город, а причалы, баки с горючим, баржи, катера. Наша бригада изготовляла колья для проволочного заграждения. Мы их пилили по размеру, а другая бригада их забивала и натягивала колючую проволоку. В основном работали женщины.

8 октября нас отправили на барже в Ленинград. Нас бомбили. Одна бомба попала в машинное отделение, эту пробоину заделали. Второе попадание было на верхнюю палубу. Загорелась машина. Мы вышли на палубу, матросы подбегают:

- Давайте назад в трюм.

Пришел капитан или помощник капитана:

- Вас сколько человек?

- 16.

- Вот по два человека у люка, а остальные за мной. Никого не выпускать.

Люков было 4, мы никого не выпускали. А остальные тушили пожар.

Когда мы прибыли в Ленинград, нас направили в главный штаб. Вдруг объявили тревогу, мы спрятались под столы. 10 октября вечером нам дали направление доехать до Борисовой Гривы в 16-й поселок в леспромхоз. Мы приехали, когда стемнело. На следующий день оформились в конторе, приступили к работе. Работали пилой-лучковкой, которой может работать один человек. Были также двуручные пилы.

Какой у Вас был паек?

Паек сначала был 400 гр. хлеба в день, потом стал 250 гр. Один раз несколько дней выдавали только по 150 гр. Я уже думал, что скоро умру. Выдавали также на завтрак и ужин «болтушку». С марта 1942 начали организовывать обеды в термосах, а паек увеличили до 400 гр. хлеба. У нас было две бригады. Мы соревновались: вперед выходила то одна, то другая.

А представители других национальностей работали рядом с Вами?

Были латыши, поляки. Рядом с нами работала финская бригада 4 человека. Были и другие финские бригады. В марте их начали эвакуировать. Один финский мальчик показывал мне приказ об эвакуации финского населения.

А какие у Вас были с ними отношения? Вы знали, что финны воюют на стороне немцев?

Да, мы знали, но с нашими соседями у нас были хорошие отношения. Они же свои финны, обрусевшие. Они приходили к нам точить инструмент.

Вас бомбили?

Нет. Мы работали в глубоком тылу. В Пробе немцы сбрасывали листовки, в которых предлагали сдаться. Обещали хорошее питание, жилье. Но никто в это не верил. Мы использовали эти листовки для растопки. Один раз кто-то повесил листовки на деревья.

Как Вы узнавали новости?

Радио у нас не было. Но были газеты, листки.

Когда Вас призвали в армию?

10-го августа 1942 и примерно 11 – 13 августа я попал на Невский пятачок, случайно, на 2,5 часа. Когда выдавали обмундирование, мне дали шинель, которая была слишком велика мне. Старшина не мог подобрать. За нами приехал сержант из 34-й бригады и сказал:

- Сейчас будет идти капитан, обратись к нему.

Я так и сделал, показал, что рукава висят. Он взял меня с собой, привел.

- Галя, видишь? Сделай их него бойца.

Там было 3 девушки. У них были ножные машинки, все подогнали, ушили. Мы пообедали. Приходит капитан:

- Ну как? Все хорошо, пошли со мной.

Наша группа уже ушла.

- Поедем на склад.

Погрузили на машину боеприпасы. Подъехали к Невской Дубровке. Ее обстреливало минут 10 -15. Специальная бригада перевозила на лодке боеприпасы с правого берега на левый. Приходит старшина, говорит полковнику, что одного человека ранило. Предложили меня взять. А я был только призван, еще не принимал присяги. Пришел капитан, стали его уговаривать:

- Только туда и обратно.

Капитан отпустил. Мою шинель сняли. Думаю, пропала моя шинель. Дали мне пиджачок.

- Видишь красный огонек? Вот туда и направляй.

У меня долго не получалось, мою лодку все время относило в сторону. Я постепенно приспособился. Туда доплыли, даже водой не окатило. Справа, слева разрывы, а мы плывем как по коридору. Только приплыли, начали разгружать, а немец пошел в контратаку. Старшина взял миномет, начал стрелять, второй сержант взял пулеметы, а мы вдвоем остались разгружать лодку, кладем на плащ-палатку и по-пластунски ползем.

Сержант говорит:

- Видишь бугорок? Туда ящик с сорокапятками.

Я потащил. Там один ствол, никаких приборов нет, один лафет перебит, на втором сидит окровавленный солдат, один и все время говорит:

- Заряжай, заряжай.

Я подтащил снаряды, вдруг передо мной зашевелилась земля, оттуда вылезает солдат, весь в бинтах, левой кисти нет. Остановил меня жестом, взял снаряд, пошел заряжать пушку.

Сержант кричит сверху:

- Ты чего прилип. Надо патроны тащить еще. Давай быстро.

Я побежал, а он мне автоматом по ногам.

- Падай. Ты что, хочешь, чтобы тебя убило или ранило? Раненного я тебя в Неве утоплю.

Опять по-пластунски. Разгрузили. Бой прекратился. Капитан сказал:

- Лодку я вам не отдам. Давайте туда раненых, 6 человек.

Я пополз к Неве, попил, а в Неве внутренности человека плавают. Меня стошнило.

Солдат спросил:

- Малец, у тебя нож есть?

У меня было перочинный ножик. Он отрезал гимнастерку, перевязал раненного. Перевязал другого бойца, раненного в живот. После боя все раненные, без рук, без ног, ползли к Неве. Здесь переправа и оказывается помощь. Везде человеческие части, их похоронят, а потом их снарядами опять выбрасывает. Старшина увидел, как плывет бревно. Он притащил его, и мы, 5 человек, привязались веревками и поплыли. Так и приплыли на этот берег. Правая рука у меня от перенапряжения не поднималась. Сестра мне сделала массаж, укол.

Утром проснулся, в землянке никого, все ушли. Я стал собираться, пришел капитан и забрал меня. В этот же день мы прибыли в Токсово, там формировалась 34-я лыжная бригада. У нас было обучение. Как стрелять, ползать, изучали матчасть, немецкое оружие, политическая, строевая подготовка, рукопашная, разминирование.

Какое было питание, условия быта в армии?

В армии во время занятий солдатский паек был заметно больше, чем рабочий, 500 – 600 гр. хлеба. Во время боев хлеба было полно, нам доставались пайки погибших, зато были перебои с горячей пищей, она часто остывала. У старшины всегда была флага с «наркомовскими 100 грамм». Он наливал их по две пробочки для согрева. Но пьянства не было. Когда мы попадали в немецкие землянки, там были вина, но никто не злоупотреблял.

Во время подготовки жили в трехэтажном доме в Сертолово. Во время боев спали под открытым небом. Командир взвода спал с нами в шалаше. Ночные совещания проводились в отдельном шалаше. Информировали нас о положении на фронте комиссары. Мы встречали 1943 год. На лыжах мы пришли из Сертолово в пос. им. Морозова. Были готовы шалаши, горел костер. Политрук, командир роты провели политбеседы, а затем мы спели: «В лесу родилась елочка», разлили по 100 гр., закусили бутербродами с чем-то вроде колбасы

В составе штурмового взвода 2-й роты 2-го батальона 34-й отдельной лыжной бригады я принял первый бой во время операции Искра по прорыву блокады Ленинграда. 13 января нас бросили в бой за первым эшелоном. 3-й батальон пошел на Шлиссельбург, а наш батальон послали на перерез Староладожского канала, чтобы немец не отступал по нему.

А какая немецкая оборона Вам противостояла?

Зимой берег был полит водой, делали проволочные заграждения, минировали. Дополнительно ставили рогатки. Немец много укреплений настроил – ДЗОТы, землянки. Наш взвод был штурмовой, поэтому у нас в отряде было три лестницы, с наконечниками, с крюками и четыре багра.

Берег мы прошли без боя, так как с первой линии обороны врага уже до нас выбили, и он отошёл на вторую линию. Мы пошли по первой траншее, на Марьино. Перед оврагом мы попали в низину. Если вещмешок на плечах, то его срежут пулями. Мы поснимали вещмешки и залегли. Первый день мы ничего не могли сделать. Ночью мы на посту у оврага лежали. Пять человек охраняют, пятеро идут греться в землянку.

На рассвете, чуть-чуть только начало брезжить, мы пошли на овраг. Без артподготовки (артиллерия не могла бить – мы рядом). Зато господствовала наша авиация. Как только немецкий самолет поднялся, то его тут же сбивали. Мы оказались в этом овраге, и началась рукопашная. Кто и где, ничего не понять.

Наши минометчики засекали работу пулеметов, выпускали по одной, то две мины, чтобы немцы их не засекали. Когда поднимались на берег, там лежал младший лейтенант, у которого в вытянутой руке был пистолет ТТ. Старший сержант разжал руку, взял пистолет.

- Прости, лейтенант, он тебе не понадобится, а нам пригодится.

Взял у него две обоймы, а пистолет дал мне.

- Иди сзади нас на два шага и стреляй из пистолета.

Мы пошли с командиром второго отделения в сторону землянки, откуда немцы вели огонь. Он говорит:

- Ты дверь на себя рванешь, и падай, а я туда гранату брошу.

Так и сделали, немного подождали, зашли, никого нет. Полезли мы наверх, я подсадил командира, он мне автомат подает, и тут, рядом с нами грохнул взрыв. Командира ранило, а меня отбросило внутрь этой землянки. Ноги придавило громадным комом земли и бревном. Кое-как вытащил правую ногу, а валенок там остался. Пришлось рукавицу на ногу натянуть и портянкой замотать. Начал штыком делать пробу, где можно проковырять. Услышал, что снег посыпался. Убитый немец сползает, и снег перед ним кучей валится прямо на меня. Я его еле-еле винтовкой оттолкнул, а автомат его, который не заметил, по голове мне ударил, а я был без каски. Пощупал, крови нет.

В одном месте штыком расковырял небольшую дырочку. Вижу: стреляет немецкий пулемет, а человека не видно. Расковырял побольше и увидел, что немцы между двух деревьев приспособились, из пулемёта стреляют. Я выстрелил два раза. Потом зарядил бронебойные патроны. Достал обойму, перезарядил, выстрелил. После третьего выстрела, услышал, что пулемёт замолчал. Значит, я повредил пулемет. Я стал ещё больше делать себе амбразуру. Немец начал стрелять из миномета, они не ротные, а большие, полковые. После моего третьего выстрела труба миномета взорвалась.

Пулеметчик меня заметил и по моей амбразуре дал очередь. Я сразу упал, каску на лицо. А немец две очереди дал и прекратил стрелять. Зато амбразура у меня стала большая, видно много. Я поднялся потихоньку, не видно никого. Вдруг наверху автомат немецкий заработал. Я выглянул за бревно и увидел, что рядом немец, и он меня не видит. Я отомкнул от винтовки штык, винтовку ему к самой голове поднес и выстрелил. А автомат его достал, он свалился практически в щель между бревнами, где я лежал.

Смотрю в свою амбразуру: два немца вышли, из миномёта огонь открыли. Я начал по ним стрелять. Один немец упал. А потом, наверное, и в сам миномёт попал, потому что он взорвался.

А затем я услышал разговор. Это наши ребята вернулись за боеприпасами. Я им кричу:

- Вытащите меня отсюда, я придавлен.

- Сейчас, раненного отнесем и тебя вытащим.

К тому времени придавленную ногу я совсем не чувствовал, сильно замёрзла. Опять услышал русскую речь. А это наш взвод, отсюда позиция лучше стрелять. Они подняли бревно, вытащили меня, ноги растерли, а потом говорят:

- Ты здесь сиди, а мы будем отстреливаться.

А я решил немного расходиться, да не смог и упал. На левую ногу никак не ступить. Лежу и заметил, что под нарами стоит какой-то ящик. В нем пулемет, патроны, за ним еще гранаты. Я позвал старшего сержанта. Наши с этого пулемёта и автоматов стали по немцам палить. Я тоже присоединился, и отстреливались до самого вечера.

И вдруг сверху крик:

- Хэнде хох!

Свои же чуть не пристрелили. Говорят:

- У вас же немецкий пулемёт и автоматы немецкие стреляют. Если бы была граната, то мы бы бросили, не поняв. Вот так чуть свои не убили…

Меня ребята пытались тащить под руки, метров 100-200 протащили, а потом сказали, чтобы полз за ними. Хоть нога и сильно болела, полз, заодно и согрелся. Знал, что отставать нельзя.

К вечеру мы немца из оврага выбили. Пошли дальше, вышли на поляну, никого не было. Впереди были три немецких трёхамбразурных ДЗОТа, а между ними – стена. Ее мы потом уже увидели. Она была устроена следующим образом: в два ряда бревна, а между ними земля. Стена метра полтора толщиной, уже кустарником заросла, маскировка была хорошая. ДЗОТЫ располагались примерно в метрах 50-70 полукольцом стояли, и участок этот немцы держали хорошо.

Уже к утру, то ли мы вновь пошли на штурм, то ли разведчики с той стороны зашли, но ружейный и пулемётный бой сразу стих. А потом друг друга стали через этот забор подсаживать (забор высотой более 1,5 метров, так не перепрыгнуть). Сразу за ним в нескольких метрах был канал. Как оказалось, мы вышли к Староладожскому каналу. Там немцы встретили нас ожесточенным огнем. Именно по этому каналу выводил противник свои войска из Шлиссельбурга. Всеми силами немцы пытались удержать заслон в районе этого коридора. Последние из немецких солдат уезжали на мотоциклах и в санях, запряженных лошадьми.

Поселок №5 мы брали два раза. В первый раз взяли, но через 2 часа нас немец выбил. Второй раз – опять выбил. А на третий силы уже у нас не хватило – некому было воевать. Наши остатки отвели в сторону километра на два и стали вводить пополнение. За это время посёлок №5 уже бы взят другими нашими войсками. Через два дня, набрав людей, мы пошли дальше.

На Староладожском канале мы наткнулись на трупы разведчиков своей бригады. Шесть человек убиты выстрелами в голову и оружие поломано. Видимо их окружили, поймали и расстреляли. Мы прошли около депо в направлении Синявинских высот. Там были сплошные линии обороны, по-моему, 4 линии. Вот там немец устроил нам засаду. Пока мы шли, было тихо, ни выстрела, ни шума. Зашли в небольшой сосняк, и командир роты нам говорит:

- Ребята, что-то тут неладное. Давайте-ка остановимся и оглядимся.

Только мы начали располагаться, начался миномётный обстрел. Сразу шестерых ранило и меня в том числе, в ключицу. Это было 27 января 1943 года. Пришлось нам раненым идти назад. Дошли до осушительной канавы метра в два шириной. Одного солдата послали разведать ситуацию, он бегом возвращается и говорит, что кто-то по этой канаве идёт. Я и помкомвзвода пошли проверить. Слышим, действительно, кто-то идет. Раненый в ногу политрук предложил остановиться и подпустить противника поближе и начать стрелять. А у нас всего два автомата (двух автоматчиков ещё ранило), четыре винтовки и у лейтенанта пистолет. Мы залпом по этой канаве и ударили. Потом уже поняли, что нас хотели окружить. Стали дальше пробираться к своим. Подобрали нас санитары. Всем не уехать, а так я был ранен легко – в плечо, было решено идти мне пешком. Политрук забрал у меня винтовку, а на мои слова, что без оружия я буду считаться дезертиром, сказал:

- Я скажу там, что было!

Направили меня на свет красного огонька. Все поехали в объезд, а я пошел через осушенные поля торфоразработки, чтобы не делать круг. Там перешёл через натянутую проволоку и мне говорят:

- Стой, кто идёт?

Я сказал, что свой.

А мне говорят:

- Какие, к черту, свои? Что ты здесь ходишь? Тут же минное поле!

Оказалось, что я чудом прошел по минному полю и не заметил. Как выяснилось, немец, когда отходил, за собой мины ставил.

Я пошёл дальше по дороге до Марьино по правлению к Неве из полевого госпиталя, где мне сделали перевязку, выписали карту. И никого не было вокруг – я один. Потом меня нагнала машина. Остановилась около меня, и шофёр предложил подвезти:

- Становись на крыло!

Меня стали расспрашивать, из какой части. Я стал рассказывать, что мы отошли.

- Вот я и потерял вас. Куда же вы зашли, связи нет.

- Не знаю, так получилось.

Шофер спрашивает:

- Товарищ генерал, мы едем вправо или влево?

- Давай вправо, тут недалеко. Он дойдет.

Я сказал:

- Простите, товарищ, генерал, что мы так.

- Ничего, ничего. Ты мне хорошие сведения дал.

Судя по всему, это был генерал Симоняк. Я перешел через Неву. Стояли горелые танки. Сестра помогла дойти, я сел в вагон и отправился в госпиталь в Ленинград на 3 месяца, потом была рота для выздоравливающих. Нас отправляли на работы. Несли мы службу в Ленинграде, охраняли мост у Смольного. Ходили по городу, патрулировали.

Оттуда меня направили в 123-ю Ордена Ленина стрелковую дивизию, где зачислили в 495-й артиллерийский полк во второй дивизион, в отделение разведчиков. Учили нас как панораму рисовать, как работать с буссолью, со стереотрубой. После этого нашу дивизию переформировали и послали в Конную Лахту, а оттуда мы уехали в Ольгино. Здесь же в Ольгино 9 июля нам вручили медаль «За оборону Ленинграда».

9 июля 1943 года мы уже были на Невской Дубровке. Там был один стрелковый полк 123-й стрелковой дивизии. Этот полк брал Арбузо, наш второй дивизион его поддерживал. В полку было три дивизиона, в дивизионе шесть батарей. Укомплектованность уже была не полной – по пять-шесть 76-милиметровых орудий, и в одной батарее гаубицы были 122-мм. Первая батарея у самой Невы была закопана. На прямую наводку поставлена – била по первым немецким траншеям. А остальные с закрытой позиции стреляли. Я был артиллерист-разведчик, в мою задачу входило корректировать огонь.

В Невской Дубровке мы были около недели. Сначала осваивались, вели разведку левого берега, наносили ориентиры. После этой пристрелки было назначено наступление на Арбузово. Продвинулись, воевали двое суток, но Арбузво так и не взяли. Танки никак не могли пройти. Мешало болото. У немцев там противотанковые пушки стояли. Они были очень хорошо замаскированы, закопаны в землю. Как только танки появлялись, немцы пушки выкатывали на площадку и били прямой наводкой. Наши назад разворачиваются, а немцы сразу пушки обратно закатывают, и под землю.

Начальник разведки до утра дежурил на нашем наблюдательном пункте. Где-то в пятом часу он мне говорит:

- Ты посмотри, а потом в шесть часов разбуди меня. Если что, стреляй только двумя снарядами, одной пушкой.

Он уснул, а я поднялся в колодец наблюдательного пункта. Сижу, в стереотрубу смотрю, Вижу, появились наши танки. На одном «За Родину!» написано, на другом «Щорс». Я увидел пять танков, а немцы в это время выкатили противотанковую пушку. Наши танки выстраиваются, подготавливаются, а я решил стрельнуть. Связисту говорю:

- Два снаряда по цели №5, огонь! Но вместо второй пушки сказал – «вторая батарея», оговорился. И вторая батарея по два снаряда выпустила. А у нее не одна, а четыре пушки. Они как дали восемь залпов. Немецкие пушки все и разбили.

Ударили полной батареей, а я ведь имел право только два снаряда для успокоения выпустить. Начальник разведки должен сидеть за стереотрубой при наступлении, а я забыл, что как раз сейчас наступление начинается, и начальника разведки не разбудил. Танки как раз выходили на исходную позицию. А связист у нас был новенький, старый связист бы меня поправил, он знал, какую мы можем дать команду.

Только мы выстрелили, сразу началась артподготовка. Совпало по времени. Это началось наступление. Танки пошли с пехотой. А артиллерия должна была поддерживать их. Но не по передовой сразу бить, как мы, а вглубь.

Получилось так, что в это время на наблюдательном пункте нашего дивизиона оказался начальник штаба артполка. У него был и свой наблюдательный пункт, но его прямым попаданием снаряда разрушило, и он пришел к нам. Начальник штаба, когда увидел, что произошло, как разорался:

- Почему батареей стреляли!?

Начальника разведки второго дивизиона младшего лейтенанта Зернова схватил за грудки, трясёт как грушу:

- По какой-то пушке стрелять столькими орудиями!

Начальник штаба полка покипятился, покипятился, а через какое-то время с противоположного берега Невы поступил звонок по телефону от командира батальона, который вел наступление:

- Спасибо за артподготовку! Наши танки пошли! Мы пошли вперёд!

У него от души отлегло. А ведь мог и пристрелить. Он около часа у нас побыл, потом ушёл. Но после этого два раза меня с награды вычёркивал...

Когда мы взяли Арбузово, нас сразу сменили, и другие полки пошли в бой. Наш второй дивизион перебросили к Синявинским высотам. Наблюдательного пункта там не было, мы вместе с пехотой в траншеях находились. Радист и разведчик. К тому времени у нас появились буссоли с перископом, как у стереотрубы. Голову уже не нужно было высовывать. Я смотрел в перископ и корректировал артиллерийский огонь, а радист передаёт на батарею или начальнику штаба дивизиона. Командир дивизиона и начальник штаба дивизиона руководят огнём.

Немец в то время ещё наверху был, на высотах. Оттуда, с горы, хорошо все просматривалось, почти до самой 8-й ГЭС. Нас только поросль скрывала да кустарники. Первую траншею, на подъёме к горе, взяли без нас. Следующая траншея на самой горе. Мы вторую траншею сходу взяли, помогала артиллерия, затем взяли третью.

От роты, что наступала, осталось всего 13 человек. Старшина насобирал всякого оружия: и нашего, и немецких автоматов, разложил все на бруствере и между ними бегал. То с одного стрельнет, то со второго. Так по этой траншее и бегает. Раненых в ноги среди нас было 5 человек. И они тоже с винтовками лежали и стреляли в поднявшихся немцев. На большее сил у нас уже не хватало. Первую контратаку мы отбили, а как вторая началась – вызвали огонь на себя, раненых подхватили, и, как только первые снаряды упали, побежали к своим.

А у меня радист антенну потерял и бросился назад, искать ее. Я ему:

- Куда ты?!

А он все твердит:

- Антенна, антенна!

- Да чёрт с ней.

Но он не слушает, бежит искать ее, ну и я за ним, не брошу же его. Антенну нашли, за куст зацепилась, а тут уже немцы вышли на нас. Через воронку лежала большая сосна, мы под нее залезли и сидим. Немцы сюда уже бегут со всех сторон. А радиостанция у нас передовая телефонная, на приеме пищит постоянно. Тогда я говорю:

- Слушай, ты только на передачу поставь. На приём не переключайся. А по станции в это время нас ищут, кричат: где мы и что с нами.

Мой радист быстро штабному радисту, что на связи был, сказал:

- Ни слова, и не вызывай, иначе нас засекут. Только слушай, что я буду говорить.

Так мы и корректировали своих, делали пристрелку. Я за деревом стоял и смотрел: справа и слева пехота скопилась, значит, будет контратака. Мы по два снаряда выстрелили, потом по рации передали:

- По этим точкам по всем одновременно вести огонь.

Как только первые снаряды разорвались, мы из воронки выскочили и убежали в свои траншеи.

Наступали в районе нынешнего мемориала. Немного ниже его, где родник. К нему я два раза ходил за водой. Только шёл не от Синявино, а от танковой дороги. Там, напротив нас, была дорога железная узкоколейная, а слева грунтовая дорога. В овраге у родника с двух сторон землянки были. Потом уже с одной стороны их немец разбил. Он понимал, что мы за водой ходим. Периодически, через 10-15 минут давал залп. И мы стали ходить на воронку, что под Синявинской горой была. Мы оттуда воду брали и пили.

Танковая дорога – одна единственная дорога была грунтовая в том месте. Немец по ней наши танки пропустил, по-моему, пять или шесть танков. Рядом с грунтовой проходила узкоколейная дорога. По ней на трех вагонетках подвозили снаряды, раненых, снаряжение. Она раньше шла до высот, и там куда-то поворачивала. Вагонетки лёгкие, их руками двигали. Правее узкоколейки у нас был санпункт в землянке. Бойца там перевязывали и вели к узкоколейке. Там на вагонетку, и дальше, оттуда уже на машинах увозят.

Правее нас по болоту были проложены две гати в два бревна. Кое-где шесты стояли. Там были места такие, что если упадёшь – с головой уйдешь в трясину. А если шест стоит – хватаешься, вылезаешь. Гати были в метрах десяти друг от друга. По одной бежали на гору, а по другой – с горы. Иначе не разойдёшься.

Укрепления у немцев были сильные. Было пять траншей, бетонные огневые точки. Два танка в метрах 150-200 от траншей было закопано в капониры по башню. С них немцы тоже стреляли. По всем, кто поднимается, они из танкового пулемёта сразу открывают огонь.

Бетонные точки были, как и деревянные. Сделана узкая амбразура. Ширина сектора обстрела метров по 500. Ширина амбразуры зависела от поля обстрела – с метр или меньше. Они перекрывали друг друга, могли стрелять перекрёстным огнём. Точки стояли в метрах 70-ти друг от друга. Но это были передовые ДОТы, а дальше в траншее ДОТов не было, а сделаны специальные открытые ниши, куда ставили пулемёт. И так по всей траншее. Перед траншеями стояли рогатки из колючей проволоки.

Небом наши самолеты распоряжались. Немец к тому времени свою авиацию уже редко применял. Как только появится противник в небе, так наши истребители сразу вылетают. Они не давали ходу немецким самолетам. Если появится «рама» – самолет-разведчик летает, сразу же вылетают наши истребители и эта «рама» убирается. Танков в этот период не было. Они по болоту не пройдут.

30 или 31 июля 1944 года меня тяжело ранило. Изменилось направление атак и нас с радистом послали в другое место. Мы шли по траншее, в это время неподалеку разорвалась мина, и нас обоих ранило. Я не помню, как меня в землянку принесли. Когда я очнулся, голова была перебинтована, палец перебит, ключица перебита, думаю: где же у меня рука? Ищу ее, а как-то она назад завалилась. Потом санитары ее забинтовали. Три месяца я пролежал в госпитале. Потом месяц был в батальоне для выздоравливающих. Затем меня направили в 47-й артполк, который находился в Токсово. Полк был распределительный, там я работал со списками. А 9 августа 1944 года меня демобилизовали как нестроевика – правая рука не работала. Направили на восстановление промышленности и привезли работать в Невдубстрой. Меня послали в паспортный стол, а когда вербовали людей на 8-ю ГЭС, мы их оформляли, прописывали. Их Ленинград разбирал по специальностям на другие ГЭС и заводы. Рука начала опухать, я начал работать в военизированной охране на 8-й ГЭС. Здесь я и встретил день Победы на посту у насосного отделения. Все выбежали на улицу, кричат:

- День Победы!