Победимов Павел Меркурьевич

Победимов Павел Меркурьевич. Планета Меркурий. Родился 25 декабря 1925-го года. Тогда была Уральская губерния, Тепловский уезд, посёлок Требухи. В 1935-м году пришёл в село кавалерийский эскадрон – и переименовали Требухи в Красноармейск. Так он сейчас и существует. Это в 75-ти километрах от Уральска. Родился в селе. Отца не помню, он был раскулачен. Дом был деревянный, сруб. Его разобрали и увезли в Уральск на дрова. Все постройки, какие были – всё это сровняли с землёй. А получилось так, что мой отец женился на второй. Первая жена его умерла. И от неё осталось три дочери. Старшие мои сёстры. Сейчас их уже никого в живых нет. С 1941-го года.

А почему его раскулачили? То есть, Вы с матерью остались, получается, да?

Мы остались с матерью, но из села нас выселили в степь. И там меня от матери забрали с сестрёнкой младшей, она с 1928-го года. А мать и мой старший брат по её первому браку, сводный…

А у неё тоже был первый муж?

Да. Он погиб на колчаковском фронте. И вот отец женился на женщине. Её звали Зинаида Константиновна. Два хозяйства свели в одно. А коммунисты посчитали, что это кулацкое хозяйство. А было-то всего: у того корова – и у того корова. Там лошадь была – и тут лошадь была. Всё, «кулак».

Отец, как рассказывают, был мастеровой. Перед домом был колодец – он его выкопал, выложил камнем. Вся окраина села, все – брали воду из этого колодца, который работал в течение круглого года. Отца, когда раскулачили, арестовали, и – этапом на Дальний Восток. И последняя проверка: Синичкин, Перепеличкин – и так дальше это дело... Стоишь в этом строю, вызывают – переходишь в этот строй. Он остаётся один. «А вы чего стоите?» «Мою фамилию не назвали». «А как ваша фамилия?» «Победимов». «Вас в списках нету». И пошёл разматываться. Ошибочно. Когда он приехал в село – ни жены, ни детей, ни дома – ничего. За что браться? И не знает, где мы. Он начал поиски. А тогда мать и брата забрали на лесоразработку, нас – в детский дом.

Село Алексеевка от нашего посёлка было где-то примерно километров 25… это я уже потом наводил справки. Через того человека, который тогда нас под охраной вывозил туда. И из того села Алексеевки вниз по Уралу нас привозят в лодках в посёлок Январцево: там был сельский совет. Я очень сильно болел малярией, почти уже не вставал. И одна из сестёр этого детдома приводит меня туда. Я в дверях стою, меня колотит. Спрашивают: «Ты чей, сынок?» Я только успел сказать: «Папанин». Это уральские казаки – «папанин», «маманин». И упал. Потом уже очнулся опять в детдоме, короче говоря.

А отец так мать и не нашёл?

Потом нашёл. Но отца же, как говорят, «свели с жизни». Возили зимой сено: заготовка для Красной армии. А поехали на быках или волах. А волов этих дали – худющих! Туда кое-как доехали до Уральска, до пункта, где должны были сдать это сено, а на обратном пути – 12 километров осталось до нашего посёлка – один бык упал. В промежутке между нашим селом и посёлком Рубежка, в степи. Что делать? Сам на сани отец перевалить его не может. Вернулся (это уже всё из рассказов, сам-то я этого не слышал от отца; мне было пять лет – его не стало). Знакомые были: пришли, завалили быка этого на сани, дали ему нового, из Рубежкинского колхоза – и завезли. И он так и вёз этого быка. И, короче говоря, с этими похождениями всеми он простыл. Воспаление лёгких – и на этом закончилось всё. Так вот, началась война в 1941-м году…

Из детдома Вас вернули домой?

Из детдома – отец когда вернулся, ещё мать не нашёл, а взял бабушку сводного брата Ивана. И эта бабушка за нами присматривала, а он разыскивал. Короче говоря, когда он мать нашёл, прожил всего полгода – и умер.

Перед войной Вы сколько классов успели закончить?

Закончил перед войной всего 6 классов. Школу закрыли, и 5-е, 6-е и 7-е классы (у нас семилетка была) – все пошли работать. Брат Иван был трактористом. Ну, на селе – знаете как… любопытные пацаны. Всё около него. И его призвали в армию. Это война уже началась, в июне-месяце. Меня посадили на его трактор. А у меня рост был такой, что не знаю…

Вы видели или не видели трактора-универсалы? Открытые совсем, с такими колёсами. (Показывает.) Сиденье, как говорят, на оси. И рулевое управление, руль – не так вот, с наклоном, а прямой такой был. И через всё, через весь трактор – такая штанга, и колесо такое круглое, и шестерёнка сверху. Это управление трактором было. И этот трактор рукояткой заводился, там магнето было, электричество давало при заводке – и работало. Я не мог с нижней мёртвой точки в верхнюю перевести: у меня не хватало роста. Так – сила была, а роста – не хватало. Он высокий по сравнению, скажем, с трактором ХТЗ… СТЗ… они ниже. Но там двигатель посередине, там труднее завести для меня было. А вот этот универсал – легче. Но не хватало роста. Мне сделали подставку. (Показывает.) И вот уже за правую фару – вкруговую, и уже – щёлк-щёлк! – и заработало. Это было в колхозе. Их было два универсала колёсных, вот эти ХТЗ, СТЗ – и два ЧТЗ: Челябинск, гусеничные. Уже летне-осенние работы закончились. Трактора угнали в МТС – и они уже были на ремонте. И вот 9-го работу закончили раньше…

9-го – чего?

9-го января 1943-го года. По 1943-й год я всё время работал в МТСе. Заведующий мастерской – или, как теперь говорят, главный инженер МТС. Строились по колхозам. А там – Январцево, Петров, Кирсанов, Красноармейск, Чинарёв, шесть колхозов... Все были в этом МТСе. Построились по колхозам – и он объявляет, называет фамилии всех: «Завтра в 9 часов чтобы вы были в военкомате. Дома вас ждут, баню топят, вымоют. На сани – и поехали». А до районного центра 35 километров, посёлок Горелицк был. И что? Рост – метр-49…

Был такой Алтунин, вот он нас готовил. Как он рассказывал – что по ранению тогда там был, когда отпускали из госпиталя на поправку здоровья домой. Учебная винтовка была Мосина, противогаз... А помимо этого ещё были тогда Осоавиахимы. В этих Осоавиахимах мы изучали противогаз, получали «Ворошиловский стрелок» и «Ворошиловский всадник». А до этого – ещё учились когда в начальных классах – всем закрепили жеребят. И уже в 1941-м году мой жеребёнок стал лошадью. Учили проходить на них через барьеры, проходить лозу, палкой махали…

Рубить налево-направо…

Шашкой, да. Всему этому надо было лошадей учить. Короче говоря, эти лошади были приписаны к армии, армейские.

И вот надо нам в военкомат. Прошли комиссию – и на сборный пункт областной в Уральск, ещё 35 километров. Там уже вечером всех построили – и в путь пешком ночью. Мороз – как говорят, на ходу пар замерзает. Станция – 18 километров, остановились в посёлке отдыхать. Женщины уже затопили печи, дым столбом – прямой. Бог знает, куда уходит. Перед восходом солнца мороз ещё крепче. Ушанки подвязали – и пошли. В 12 часов дня уже были на сборном пункте, военкомат был в одной из школ. Школа – двухэтажная большая была уже построена, кирпичная. И площадь у этой школы была. Пробыли мы там две недели – в эшелон – и повезли. Что, куда, чего – не знаем. Привезли нас на станцию Бузулук, тогда была Чкаловская область. Высадили – и повели лесом. Привели, помню как сейчас (уже потом нам это рассказали), в 63-й полк. 63-й запасной стрелковый полк. Командир полка подполковник Синельщиков, уже были погоны, да, как раз.

Только ввели.

Поселили в землянках. Землянки были, видимо, построены заранее. В них сухо, всё хорошо. В землянку заходишь – налево нары, проход… нары головами одни к другим. И справа – опять проход и столы. Столы сделаны были из брёвен, края отёсаны и подогнуты так. (Показывает.) Всё – топором. Там же была и столовая. Пищу в столовую приносили в вёдрах. Пробыли мы там два месяца – и нас перебрасывают в Башкирию. Станция Алфино, это в 25–30 километрах от Уфы.

А пробыли Вы там два месяца – чем-то занимались, или просто?

Боевой подготовкой, а как же? Курс молодого бойца. Но мы уже в том, что есть курс молодого бойца – к тому времени вполне были подготовлены. Строевой почти не было. Огневая тактика. И инженерная. Вот это окапывание: как рыть окоп лёжа, усовершенствование – стоя. Время есть – эти окопы соединить ходом сообщения.

Всё-таки зимой… Как Вам?

Нам показывали, как это надо делать, на уже сделанном. Окопы эти были выложены брёвнами, чтобы не заваливались. И вот как надо строить это всё, как строить землянки, шалаши из снега. Как разжигать костры лучше. Костёр-шалаш, костёр-колодец. Какими, чем легче разжечь, какое дерево применить и кору. Вот всё это рассказывали, показывали.

Особенно много внимания уделял нашему брату замкомандира полка по политчасти подполковник Дроздов, который перешёл из Белой армии в Красную, был замполитом командира полка в Башкирии. Наш – 1-й учебный батальон, 4-я рота. Командир взвода – лейтенант Щеликов, младший командир взвода был младший лейтенант Шихалев. И меня назначили командиром 1-го отделения. Пробыли мы там до августа-месяца.

Как кормёжка?

Третья норма. 600 грамм хлеба, по 200 грамм. Первое – были у нас круглые котелки: зелёная капуста. Ложкой по котелку – звенит. И на второе – пюре гороховое, две–три ложки. 25 грамм сахара.

Мне многие говорили, что хуже, чем запасной полк, вообще ничего не было в их жизни.

Было очень тяжело. В Башкирии, когда мы ходили на занятия – место пересечённое, для тактики это было хорошо – башкирки, женщины, выходили, продавали картофельные лепёшки. Картошка сварена в мундире, кожура снята, сдавлена, в отрубях, чтобы она не разваливалась, обваляли – и на сковороду. А сковороду смазывали солидолом. И вот такая вот лепёшечка – пять рублей. Откуда у солдата деньги? Одни постоят, поторгуются у неё впереди – а другие сзади из кошёлки тащат. Было такое. Было очень тяжело. И уже к концу зимы 1943-го года мы настолько истощали, что нам вместо сахара стали давать мёд. Мёд полностью усваивался организмом.

Значит, это уже был 26-й запасной стрелковый полк. Командир полка – капитан Шибаев, потом ему было присвоено звание майора. И замполит, о котором я Вам говорил – Дроздов, подполковник. Командир батальона был капитан Мальцев, донской казак. Уехал в Академию. Замполит батальона был капитан Ильясин, башкир. И в августе-месяце весь учебный этот полк стрелковый поехал на фронт, оставались командиры рот и старшины, всё. Все остальные маршевыми ротами поехали. Приехали, привезли нас под Черкассы, во втором эшелоне. Дали оружие.

Винтовки?

Да. Тогда автоматы только появлялись, и то – не ППШ, а ППД. У ППШ дульный срез кожуха был скосом, а у ППД – прямой. А диск тот же самый. И были СВТ 10-зарядные, но очень капризные: только чуть – уже она отказывает. Она себя не оправдала – и её с вооружения сняли. И пулемёт Дегтярёва. Привезли под Черкассы, получили оружие. И после освобождения Черкасс – направление южное, и уже предпосылка была к окружению Ясско-Кишинёвской группировки. После разгрома Ясско-Кишинёвской группировки (нас там тоже хорошо потрепали) привезли под Владимиро-Волынск. Получили там пополнение… как говорят, последнее: уже из Полтавской области.

Вы в какую часть попали?

В стрелковую. 859-й стрелковый полк, рота ПТР, командир отделения, 294-я дивизия.

Какое у Вас было ПТР – Дегтярёвское, Симоновское?

Вот ПТР были – и Дегтярёва, и Симонова. В отделении – три ружья: два Симонова и одно Дегтярёва.

Так вот, получили пополнение: полтавских ребят. К нам в роту молодёжь пришла – Мерленского района. И, находясь во Владимире-Волынском (ясное дело, что в лесу) мы поднимаемся по тревоге, и вот тут я впервые услышал про бандеровцев: кто это такие. С Польши им дали чёсу, и они перешли границу там вот в Волынской области под Владимиром-Волынским. Чтоб не соврать, от нас, по-моему, 12–14 километров уже всего. Сразу же после Буга и Западного леса. Командование, видимо, данные получило: где, как они двигаются. По тревоге оседлали все дороги – и начали прочёсывать эти леса. Там уже были маленькие потери. Всех выловили или не всех – не знаю, но поймали их много. После этого занялись боевой подготовкой, с пополнением постреляли из ружей по броневым щитам, и – на Сандомирский плацдарм, в Польшу. Вот это – юг Украины, Польша, Германия, Чехословакия – это был боевой путь. Кончилась война…

Давайте всё-таки побольше о войне. Вот ПТР, Вы говорите, и Дегтярёва, и Симонова были, да? Какое лучше?

Симонова. Пять выстрелов, полуавтомат. Там прицелился, нажал спусковой крючок – выстрел, крючок отпустил – патрон уже в патроннике. А у Дегтярёва после каждого выстрела оттягивай затвор в заднее крайнее положение, второй номер ложит тебе патрон, отпускаешь... Много лучше. И потом, у Дегтярёва не было камеры, а у Симонова уже была камера, три отверстия: маленькое, побольше и ещё побольше. Если интенсивная стрельба – то отверстие, соответственно, засоряется пороховыми газами. И при помощи отвёртки поворачиваешь шток на большее, и если опять засоряется и уже плохо отдаёт затвор – ещё на большее. И при первой возможности, безусловно, конечно, чистка.

А вообще много приходилось стрелять?

Конечно, много. Вот вроде «противотанковое» ружьё, но против них оно так помогало, как зайцу припарки. В основном, по огневым точкам: пулемёту, орудиям, которые на прямой наводке – вот по ним. Стрелять, конечно, приходилось много. По бронетехнике – там же броня, толстый металл – патрон не пробивал. Патроны были с лёгкой пулей и патроны с тяжёлой пулей, и патроны были зажигательные. На конце каждой пули – метка. Скажем, зажигательные – красная конечность и чёрная полоска. Тяжёлый патрон – там была только жёлтая, а лёгкий патрон – там никакой не было.

А вот говорят, что отдача у противотанковых ружей была очень сильная…

Отдача была большая. Например, сколько я вешу, плюс всё зависит от того, как ты пользуешься. (Показывает.) Сошки, ружьё посылаешь вперёд так, чтобы оно не двигалось, упёрлось, то есть – плечо твоё надежно укреплено. А если ты не подпёр, стреляешь – отдача, конечно, большая.

То есть ты должен вперёд податься, чтобы упереть его?

Да, обязательно. Вот эта разница между Симонова и Дегтярёва.

А приходилось стрелять по танкам или бронетранспортёрам?

Конечно, приходилось. Машины поджигали.

А вот ещё там, говорят, по самолётам из него стреляли…

Как такового, налёта самолётов на позиции, где были мы, не было. Не стреляли, не знаю, врать не буду.

На марше – разбирали ружьё или несли собранным?

Ни в коем случае, полностью! Ружьё – всегда собрано. Его несут двое: наводчик и второй номер. У второго номера – патроны для ружья и патроны для карабина. Карабины были у вторых номеров, боеприпасы. У первого номера – ружьё.

А револьвер?

Не было.

А у Вас, как у командира отделения, какое оружие?

Автомат ППШ. И вот 71 патрон. Снимаешь верхнюю крышку, взводишь пружину – и начинаешь ставить патроны. Не дай Бог, один упадёт: не поднимешь, надо высыпать все. Вот чем он был плохой. И ещё – если нечаянно ударишь в пол прикладом – затвор уходит почти в заднее крайнее положение, но не встаёт на зацеп, досылает патрон в патронник, и происходит выстрел.

Да, многие говорили, что он это «любил»...

Вот это они не такие уж хорошие. И амортизатор у него был плохой. У возвратной пружины.

Она слабая, говорят, была.

Пружина была не слабая, а затвор ударял в заднюю стенку коробки. Там фибровая прокладка была… не прокладка, а фибровый амортизатор такой, в палец толщиной. Разбивалась эта фибра – и, соответственно, отдавало прямиком в заднюю стенку, где ходит затвор, вот эту. (Показывает.) Ствольную коробку вело.

И попасть из него было, так скажем, непросто...

Во-первых, из него дальше ста метров – рассеяние большое. До 50 метров, до 75 метров… ведь в каждой очереди выстрел попадает в цель – только первый, а дальше – выстрел! – и уже ствол уходит вправо. Нарез слева вверх направо – и уводит, и опять надо целиться. Одиночная стрельба – более эффективная, продуктивная была из ППШ.

Личным оружием приходилось пользоваться?

А как же. Ведь как было: не убьешь ты – убьют тебя. Видите, всё было организовано так, и всегда нам говорили: «Если ты немца не убьёшь, немец тебя убьёт». Так что стрельба должна быть не просто для звука, а стрельба должна быть прицельная.

Какой-то эпизод, может быть, вспоминается?

Вот мы ходили уже на Одер. Приближались… сейчас он Вроцлав, а тогда был Бреслау… приближались. Кладбище, за кладбищем были склады и подвесной мост через Одер. Впереди немцы скопились к мосту. И вот не дать уйти им на тот берег: начали в них стрелять... Они с моста начали прыгать в Одер. Добивали их, соответственно: кто плыл, кто сколько мог. Это – так, первое…

Второе, что там были большие ремонтные мастерские в здании. Надо было прочесать. Захожу в один подвал, там сидит большая группа. Тогда был роздан уже такой словарь – с русского на немецкий, с немецкого на русский. Пользовались такими словарями. «Хенде хох!» Подняли руки. Кто не поднял – пах-пах. Раз у него оружие уже готово было. Вот это в подвале такая стычка была. Под мостом – и тут.

Потом уже, когда вышли на Одер, впереди кладбище по карте топографической. И кладбище это огорожено кирпичной стеной. Как ни пытаемся туда проникнуть – ничего не получается, атаки захлёстываются. Взяли, только когда Бреслау уже окружили полностью…

Наша дивизия шла, как шла: с востока вбок. Так и остались держать это в окружении. И немцами была организована операция, было устроено усиление окружённого гарнизона в Бреслау. Усилить его – и ударить извне и изнутри. Большая танковая колонна шла им навстречу извне. А усиление внутреннего гарнизона было, где-то часиков в 11, наверное, начали появляться самолёты, ложились на круг, и – десант. И так до самого позднего вечера. Какое количество было, не знаю. Но что главное – что два приземлились – и пошли не в сторону немцев, а пошли в нашу сторону, то есть, их пленили. Курсанты лётного училища Адольфа Гитлера. И, говорят, один из них такой наглый был, разговаривал, знал русский язык: «Вы тут пузом ничего не возьмёте, здесь укрепления ещё с Первой империалистической войны». Сеть опорных пунктов идёт: возвышенность, возвышенность... Оказывается, были ДОТы, ходы сообщения с ними были тоже бронированные – и взять этот участок никак не могли. Потом получилось так: я, сержант Кузошкин и старший лейтенант Чистов. Как оно получилось, даже сейчас вот и до сих пор не пойму. Попали в зону непростреливаемую к этому ДОТу. А они как раз выходили. Значит, прислугу эту перестреляли, двери изнутри закрыли (они на винту). И ход сообщения туда – то же самое: двери закрыли тоже. Но сообщить не можем своим, связи-то никакой нет. Наши не могут понять, почему же это так. Продержались мы там двое суток, в этом ДОТе. Потом меня посылают на связь ночью. Вам говорил же: рост метр-49, но юркий был! «Победимов, давай». Ну, я пришёл, доложил всё. И тут приходит смена нашему полку. Там часто меняли местоположение частей, чтобы противник не знал, что за часть, какое вооружение, какое количество личного состава и так дальше. Нас меняли так по кругу. И вот нам пришлось стрелять вплотную около этого ДОТа. И этот ДОТ передали мы… были такие подразделения – УРы…

Укрепрайоны.

Да, УРы, у которых было больше артиллерии и автоматического оружия. Передали им – и через сутки немцы их оттуда выбили. Открыли варежку, как говорят – и всё. Вот там вплотную пришлось стрелять. А так – стреляешь, идёт шквал огня: кто там куда попал?.. Уж когда бьёшь по огневой точке – ты точно знаешь, что это твоя работа.

Бреслау же, по-моему, 7 мая только капитулировал, да?

7-го.

Так Вы там так до конца и находились?

Нет. Бреслау был полностью окружён, и задача этой вот группировки немцев, чтобы по нам изнутри и извне ударить, не получилась, потому что вот этими укрепрайонами всё окружили – и держали это окружение. Тогда нас посадили на американские «студебеккеры» – и в свою дивизию. Она уже на подходе была.

Я не знаю, на каком расстоянии мы были тогда до Берлина (это ночью было). И так и не дошли мы до Берлина потом, уже когда спешились и заняли свои боевые порядки. Во втором эшелоне были. Вдруг нас сворачивают – и на помощь восставшей Праге. Ускоренным маршем. И вот туда пришли мы на заре. Та задача, которая была поставлена – её выполнили. И тут нам дают, ставят задачу: 45 километров от Праги – Милавицы, населённый пункт. Небольшой такой посёлок, станция там железнодорожная была. И от Милавиц полтора километра – там аэродром. Была поставлена задача: как можно быстрее не дать возможности ни одному самолёту взлететь. Немцы, конечно, не ожидали. Вот как показывали в «В бой идут одни старики»: вылетали лётчики, соответственно, стреляли. Но самолёты не взлетели. А от аэродрома те, которые остались, сдались в плен. Их отвели подальше… не знаю, полтора километра от аэродрома большая база была боеприпасов. Чтобы немцы не взорвали эту базу. А там огромные штабели были фаустпатронов и большие пороховые погреба. Вот всё это, как говорят, мы захватили. Ну, ясно же, стрельба: кто там в кого попал... Мы задачу выполнили. И вот это 9-го числа, стрельба, Победа. Там я встретил День Победы.

А что у пехотинца в вещмешке?

Запасные портянки, запасное бельё и – основное – боеприпасы. Вот у меня, например, там должно быть 140 патронов. Это два диска. Личное. Но помимо этих двух дисков, как ПТРовцу, было положено две противотанковые гранаты и – в обязательном порядке – две противопехотные гранаты. Были Ф-1. Тогда были и РГД. Но не те, которые уже последние, с ручкой, а там только предохранительное кольцо выдернул – и бросаешь. И она взрывается. А ещё раньше были такие РГ-42, которые нужно оттянуть, повернуть флажок там. (Показывает.) Потом их, этих гранат, уже не было. РГ-42 – это граната наступательная. А Ф-1 – это граната оборонительная. Там было больше осколков.

А вот эти противотанковые гранаты – их не выбрасывали на марше?

А как ты выбросишь? Конечно, нет. Это груз хороший. Нормальный, по килограмму. И помимо этого всего – у меня в вещмешке, как брикет, 700 патронов к автомату в бумажной упаковке. Обязательно такой запас боеприпасов был.

А котелок?

Котелок, фляга – это обязательно. Котелок наш, круглый. А ложка всегда в обмотке.

Обмотки носили?

И офицеры в обмотках были.

А почему не сапоги?

Сапоги... армия – какая была?.. Сапоги на нас одели уже в цитадели в 1948-м году.

А трофейные сапоги – не примеряли?

А потом куда их денешь? Лишний груз куда класть? Нет. Свои надежней были.

Понятно. А плащ-палатка была летом?

Обязательно. И зимой, и летом она была. Конечно. В скатку.

Шинель тоже? Шинель какая была? Нашего сукна или английского?

Наша, наша. Мою шинель фронтовую с меня сняли в Магерове, когда уже возвратились. Её нижняя часть, по колено, ниже – вся была изрешечённая. Мне была поставлена задача подавить одну огневую точку, но из ружья ПТР ничего не получается. И мне приказали гранатами. Автомат у меня забрали, чтобы легче было перебегать. И вот стрельба. Как оно получалось, это трудно сказать. Факт тот, что упал. А учили: упал – отползи или вправо или влево. Потому что там, где ты упал, немец держит эту точку на прицел. Ты вскочил, вправо или влево. Пока он это… – ты снова упал. И задачу я выполнил, и эта шинель была изрешечена как не знаю что, как решето. Ноги не задело. Вообще, всё обмундирование на мне было, как на пугале: у гимнастёрки плечевые швы – на локте, мотня – ниже колена. Я ж говорю: я был метр-49.

Маленький. Понятно. А вши были?

Были. Но, видите, кто как за собой смотрел…

А что значит «кто как за собой смотрел»?

Вот есть возможность умыться, стряхнуть всё это дело, под мышками протереть всё... Одни делали, другие нет. Не у каждого была ещё и возможность. Когда в непосредственном соприкосновении с противником, где ты чего это будешь делать? А потом так: как только где привал – легли и спят. Не говорят строиться, кричат сначала: «Подъём», друг друга будят – и пошли.

Вот, кстати, при переходе от Владимира-Волынского на Сандомирский плацдарм на одном из маршей как было устроено: первый день идёшь 50 километров в сутки, второй день идёшь 45 километров, третий день идёшь 35 километров, сутки отдыха. И вот, когда шли 50 километров, на одном из привалов я забыл автомат. Идём, а у нас такой полтавский был Коля Мандель. Я говорю: «Коля, что-то у меня не хватает». «Твою мать, а где твой автомат?!» И по кювету, по которому мы лежали, по этому кювету… Прихожу – лежит.

Хорошо, что никто не взял.

Да а там и некому… Там своего бы не потерять, потому что шли другой раз друг за друга держались. Сейчас расскажу случай. Из сна выбились, что называется. Идём, колонну вёл начальник штаба, подполковник Смирнов, как помню сейчас. Командир полка был Герой Советского Союза, полковник Капралов. Идут, как пьяные, так вот. (Показывает.) Встряхнёшься, смотришь – бредут, как пьяные. Спят на ходу. А иногда командиры отделений подменяли первого номера. Ему отдавали свой автомат, у него брали ружьё. И вот иду с этим ружьём, туда-сюда. И вот так глаза – блысь – и опять, блысь – и опять. (Показывает.) И прикладом в спину начальника штаба. Он – в кювет с водой, я вслед за ним. «Твою мать, спишь, Победимов!» Я говорю: «Дремал». Всякое бывало.

Вот я с одним Героем Советского Союза – командиром роты пехотинцев – разговаривал, и он мне такую фразу сказал, что в пехоту шли, так скажем, отбросы общества. То есть кто не пристроился там в танкисты, в связисты, ещё во что-то, ещё во что-то. Вот говорит, те – в пехоту. Нет?

Я Вам скажу, всё это не так. Нет. Это он вам рассказал анекдот из мирного времени. Ведь как говорили: «Пьяница – в морфлоте, лодырь – в артиллерии, хвастун – в кавалерии, а дурак – в пехоте». Вот он вам это и рассказал. Да. Такое было. Ведь вот почему лодырь в артиллерии? Выкатили пушку, станину развернули и, как рассказывают, командует: «По б...му хутору, ... поймал, тремя снарядами огонь». И ещё что-то такое, знаете...

В Вашем отделении какой был основной возрастной состав? Сколько?

Возрастной состав – разный. Но уже, как говорят, подчищали всех, кто мог держать оружие в руках. Вот был, фамилия такая, Ксерс. Он на один глаз не видел. Бельмо во весь глаз. Ну, думали, что он будет где-то служить в тыловых подразделениях, а его поставили в строй. И много таких случаев.

А из Средней Азии много народу было?

Во время войны у нас в роте – не было ни одного. Ни одного. Ни из Средней, ни с Кавказа. И с Западной Украины – не было. Я говорю, последнее пополнение получили – ребят полтавских.

А вот такое определение «чернорубашечники» – тогда было у Вас?

У нас не было.

Как кормёжка на фронте?

Кто где чего достанет. Тылы всегда отставали. Я, например, нашего старшину роты ПТР, как тронулись с Сандомирского плацдарма – не видел до Одера. И на Одере я его видел только один раз. Проходили и города, и населённые пункты. Подвалы брали, консервированную клубнику, кто что любил. У меня, например, всегда две банки клубники было поллитровые. Заняли городок – магазин, масло. Четвёртую часть брикета взял масла. Заняли большой населённый пункт, а в этом населённом пункте были склады, а в одном из складов хлеб. Хлеб, завёрнутый в целлофан такой. Вот взял две буханки хлеба. Вот так вот мы перебивались, кто где-то чего-то взял, друг другу...

А как такового прямого снабжения, как с кухни – нет. Я уже говорил про Бреслау, там у нас два дня было: кормили нас с кухни. Командира роты я почти не видел. Командир взвода редко когда появлялся на передовой: всё в тылу. Там было, значит, рота ПТР – это охрана и оборона штаба полка. Придавали батальонам, вот где что такое, значит, взвод – в батальон, взвод – в батальон. Но два взвода всё время было около штаба полка: знамя части.

Помимо еды, какие-то ещё трофеи брали? Оружие?

Своего хватало. И оружия, и боеприпасов – вот так вот было. Уже назад когда возвращались, когда фронты и всё это двигалось на победу – боеприпасов завозили больше, чем надо. И когда закончилась война, эшелоны с боеприпасами ещё стояли. Грузить некуда было те, что были. И вот нашего брата загрузили так, что плечи вот так вот выворачивало. Повозки загружали так, что кони не могли тронуть повозку с места. И не знали, по каким дорогам мы ещё будем идти.

Это когда на Прагу шли?

Нет, это уже когда возвращались назад. А когда на Прагу, когда вот всю войну, начиная с Сандомирского плацдарма, и всё это – то, что вот я говорил, вот этот брикет боеприпасов, гранаты – всё это постоянно было.

Всё на себе. А противогаз таскали?

Обязательно.

А говорят, выкидывали по дороге…

Выкидывали. Когда немцы применили газ (было такое), хорошо, что погода сработала на нас. Газы применялись в артиллерийских снарядах и минах. Когда они обстреляли – ветер повернул в их сторону. И, то есть, вреда никакого не принесло, а немцы сами для себя это сделали, пакость эту. И по фронту пошли приказы.

Чтобы противогазы носить.

Да, да.

То есть, противогаз так и таскали с собой?

Обязательно. И туда, и назад.

Водку давали?

Такое было 7-го ноября 1944-го года: остановили нас на днёвку, отдых. И вот там дали по сто грамм. А у меня до этого во рту и близко ничего не было. Командир отделения был полтавский Коля Мандель, я говорю: «Коля, давай я тебе это отолью. Я никогда не пил, не знаю, что это такое». «Да что ты, Павло? Ну, ляй». Я ему оставил пару глотков, выпил, и мне показалось – всё это настолько смешно… Я как начал смеяться! Глядя на меня, начали другие смеяться, и, как говорят, повалились. И никто не может понять, чего. Подходят: «Чего ты?» Поднял голову – такой, знаете, истерический смех. Вот это давали сто грамм. Может быть, их и давали, но во всяком случае, мы их не видели. Сейчас я говорю это за себя.

Курили?

Нет. Никогда не курил, никогда не пил. Когда форсировали Вислу, а это, по-моему, в начале марта 1945-го, немцы не ожидали нас. Форсирования проходили по льду. От берегов лёд уже начал отходить. Между берегом и льдом уже проталины были. Во всяком случае, перепрыгнуть ещё можно было. А у артиллерии всегда участки пристрелянные есть: «заградогонь по такому участку», «заградогонь по такому участку»... Но они проспали, часть уже перешла. И вот когда наша очередь пришла – они начали обстрел. До берега оставалось где-то, может быть, метров 10. Когда начали бить – лёд, соответственно, от берега ушёл. А у меня такой вещмешок с таким грузом. (Показывает.) И я пошёл. Но хорошо, что нагрудный ремень не был пристёгнут. Вот не знаю как, получилось так. И я бросил этот вещмешок, ушёл под воду. Выплыл только с автоматом, конечно, мокрый. И у них было подготовлено место для противотанкового рва. Рванулись, «сделали» этот противотанковый ров. Что там было – всё это сюда: делать проходы через этот ров – и метров 300, наверное, от берега стояли цистерны на таких капитальных подставках. А в этих цистернах был спирт! Ну, кто будет стоять ждать, пока кто-то наберёт котелок? Каждый подходит – бух, бух, бух… (Показывает.) И этого спирта вылилось больше на землю, чем в котелки, фляги.

У командира полка был ездовый, повозка. По одну и по другую сторону стояли фляги со спиртом. Девять фляг – и все девять фляг со спиртом. Вот это было на моих глазах. Как раз привал, а тогда ещё лошадки были. Командир полка на лошади – и коневод рядом с ним. Приезжает: «Кузьмич!» – ездовому. Кузьмич сидит на облучке на этом, на повозке. «Кузьмич!» Кузьмич сидит. А этот коневод, он же был адъютант. Подходит: «Кузьмич!» А он под задние ноги лошадям свалился. Сгорел от спирта. А что? Развернётся, холодно ж сидеть. Он развернётся – хлебнёт, развернётся – хлебнёт, а закуски-то нет. И всё, и сгорел. Это вот было.

И вот я прошёл фрунт туда, видя это, и назад. Нигде и в рот не брал, нигде. И первая демобилизация в 1945-м году. Отслужили. Самые старшие – были призваны 1905-го года, самые молодые – 1926-го года. И демобилизация – с 1905-го года по 1915-й год. Десять возрастных лет. В это число вошли специалисты сельского хозяйства, учителя и раненые.

Три раза.

Три раза, и – хоть один раз, но тяжёлое ранение. Вот их. Это огромная армия была. И мне приказали, вот такому пацану, принять роту в 1945-м году. Это по 15-й год, а еще 16-й, 17-й, эти все служили. «Есть такие фронтовики – их; принимайте роту, сержант Победимов!» Принял роту. А в роте было три повозки: это три пары лошадей, сапожная мастерская своя, портновская мастерская своя.

А сапожники, портные, как говорят, были ещё те, той старой квалификации. Те, которые подлежали демобилизации, работали в одном из сараев под Магеровом. В сарае было три швейные машины своих, «Зингер». Обмундирование – обносились, что называется. У населения закупали вот это белое полотно, что сами ткали. Красили его в зелёный цвет, шили гимнастёрки. А брюки шили – чёрные наволочки тюфячные были, вот из этих наволочек тюфячных шили брюки. Это уже немножко позже, а в конце 1945-го года ходили в ватных брюках!

И вот проводы, принял роту. Значит, там старший, который был в этой мастерской, портновско-сапожной (там они для населения шили, ремонтировали), говорит: «Товарищ старшина, пойдём на проводы». А водку продавали тогда в Магерове в магазине на разлив. И вот они мне преподнесли, соответственно. У них было чем закусить, и я выпил полстакана – и отключился. Как погрузили их в повозки, их имущество, как привезли в Добросин, это под Магеровым… знаете, наверное, где Добросин. Там посадили в вагоны – как, не знаю. И очутился уже на обратном пути в Магеров, когда подъезжали к Магерову. А пригород (так называли – фольварки) – здесь. Я подъезжаю, проснулся. Голова вот такая вот. (Показывает.) Я три дня плашмя лежал. И после этого сказал: «Всё». До 1952-го года. В 1952-м году, когда женился, вот выпил первый раз сто грамм. Так что курить, пить – у меня это было исключено.

Ранения были?

Да, дважды.

Как получилось, расскажите.

Это вот было, опять возвращаюсь к Бреслау. Вот к этому зловещему цвинтеру. Там кто кого: или ты, или тебя. Смотрю, откуда стреляют. Сделал два выстрела. Меня засекли. Вот эта отметина. (Показывает.)

На губе, да?

Да, вот это было. Челюсть развернуло. Пуля по касательной прошла по лицу. Она большая была. 18 суток в медсанбате. То есть прямо на месте, фактически. А второе в ногу. В левую. Нога меня и сейчас беспокоит. Это уже, когда ушли на базу в Чехословакии, там перестрелки были. Но кость цела, да.

То есть – лёгкие ранения, считается.

Да.

А какое было ощущение: что целым пройдёте войну – или что всё равно рано или поздно зацепит?

Нет. Такого не было. И в голове даже не было.

А какие-то суеверия или предчувствия, что-то такое?

Нет. Тоже нет, ничего.

А вера в Бога?

Были крещёные. В 1925-м году, конечно. В посёлке была большая церковь, посёлок был большой.

А с крестиком были?

Да. Мать повязала крестик.

И никто ничего не говорил?

А кто? Его никто не видел.

Никто не видел?

Конечно, нет.

А комсомольцем были?

Был. Как призвали в 1943-м году в военкомат – сразу приняли в комсомол.

Уже в армии приняли в комсомол?

Да, уже в армии в 1943-м году. В 1945-м году, когда принял роту, старшиной роты был, приняли в партию… сперва кандидатом в члены партии, потом в партию в 1946-м.

А отношение к немцам какое было?

Отношение… во-первых, нужно говорить сначала о патриотизме. О нашем, советском. Вот Александр Матросов – это паренёк, хулиган, сидел в Уфимской тюрьме, и из тюрьмы – на фронт. И вот он закрыл амбразуру. Смирнов, Зоя Космодемьянская. И вот на этих вот примерах и учили, что вот так было это всё. И вот те вопросы, которые Вы задавали – они не вставали тогда.

Понятно. И всё же отношение к немцам – какое было? Ненависть была или просто, так сказать, ну противник и противник?

Вот, если помните, плакат был: «Родина-мать зовёт: отомсти, убей!» Когда получили пополнение под Владимиром-Волынским – вот тем, кто участвовал в боях, давали отдых, отключали от всего, от занятий, полностью отдых. Были такие специальные подразделения, куда нас собирали. И – встреча с фронтовиками. Ведь было много тех, кто из старшего поколения, которые отступали через свои сёла, а потом наступали тоже через свои сёла. Были такие случаи. И вот они видели: ни села, ни дома, ни родных, ни детей, никого. И они говорили, что мы должны победить. Если мы не убьём – немцы нас убьют. Но этого не должно быть. Встречи с такими фронтовиками у меня были.

А у Вас лично? Такое же?

Безусловно, конечно, отвращение. Конечно.

А в этой связи – пленных брали или как?

Вот, в частности, я Вам говорил – в подвал зашёл. Те, которые руки не подняли – те не остались. А те, которые руки подняли – их оказалось 25 человек. Вот я их вывел и привёл в штаб полка.

С власовцами приходилось сталкиваться?

Нет. Хотя… уже в середине 1950-х годов было... один был шофёром у Власова. У кого было уже 25 лет выслуги, начали искать подтверждений: где призывался, как проходил службу, до какого времени, всё. Ему подтверждение не приходит. А в газетах, тогда окружная газета была «Слава Родины», много писали: Чекарев хороший автомобилист, как хорошо относится к обучению молодых и ремонту автомобилей… И такая газета попала отцу этого фамильца. Проверили – всё так. А потом КГБ работало, и находят фотографию в форме СС и облокотившись на дверцу автомобиля. А потом уже это раскопали: он оказался шофёром Власова. И когда ему эту фотографию показали, у него челюсть отвисла. Такое вот было.

А когда на территорию Германии вошли – какое было состояние? «Вот она, проклятая Германия!», или что вообще? Отомстить – или как?

Понимаете, что наш брат, который шёл – передовые – ему некогда было это всё. Он выполнял задачу: вперёд, на освобождение. А как там в тылу потом уже было, я сказать не могу.

С гражданским населением какие-то контакты были, с немецким?

Нет, нет.

Как Вы относитесь к политическим комиссарам? У Вас замполиты уже были к тому времени, когда Вы пришли?

Во время войны у нас замполитов не было.

В батальоне.

В батальоне был младший лейтенант Костенко: помню, как сейчас. Опять же, это было под Бреславом. Бомбили и пахло окружением. И вот этот Костенко снимает погоны. Огонь стихает – он погоны на место. А я ему возьми подойди и скажи… я говорю: «Товарищ младший лейтенант, мы пскопские». И он это запомнил, эти слова.

Какие слова?

«Пскопские». Фильм «Человек с ружьём». И в Магеров когда пришли, куда его перевели – не знаю. К нам пришёл другой замполит, сейчас вспомню. И он у нас долго был, так хотел получить капитана, но так и не получил. И потом этот Костенко появился у нас в 1952-м году в полку. Уже, как говорят, пророчили его секретарём партийной организации. Его избрали. А в 1955-м году, когда шло первое сокращение, 640 тысяч, куда его перевели, как – не знаю.

А со СМЕРШем приходилось сталкиваться?

Да. Он мне всю службу испортил. Я был фининструктором батальона в 1946-м году. После ноябрьских праздников меня направили на курсы фининструкторов в Дрогобыч, там были корпусные курсы. Начфином корпуса был полковник Глабоков. Полгода проучился – и по долгу службы мне приходилось бывать во всех подразделениях полка, в том числе и проводить кое-какие занятия с офицерским составом. И вот, служу я среди офицерского корпуса… как меня вызывают к этому СМЕРШу: майор Бугаев такой был. Он говорит так: «Вот ты вращаешься между офицерами, слушаешь, что говорят, о чём говорят, кто говорит. Будешь приходить и мне докладывать». Я говорю: «Товарищ майор, сексотом я никогда не был и не буду». Он говорит: «Ты запомнишь это на всю жизнь». Вот сколько приезжал в отпуск на родину – после моего уезда из района приезжает уполномоченный: «Куда ходил? С кем встречался? О чём говорили?» – всех расспросят. И вот в 1948-м году начали присваивать звания младших лейтенантов. Офицерский корпус сначала разогнали, а потом его не оказалось, а это звено командиров взводов. Те, кто подчинённые у меня были – им присвоили звания, мне – нет. И на стажировку приехал из Академии капитан Кравченко Иван Иванович. Встречается: «Слушай, а почему ты не младший лейтенант?» Я говорю: «Это у Бугаева надо спросить». Он к командиру полка, полковник Гувайлик был такой, черниговский: «Бугаев не пропускает». Запомнил эти слова: «Я сексотом не был и не буду».

Какие у Вас за войну награды есть?

«Красная Звезда».

За что? Есть какой-то эпизод – или просто по совокупности?

Эту «Красную Звезду» дали за тот ДОТ. Медаль «За отвагу», медаль «За боевые заслуги» – тоже фронтовые.

Для сержанта это очень прилично.

А потом один орден взял себе командир батальона. Вот за то уничтожение огневой точки и простреленную шинель. Говорит: «Он ещё успеет, получит. Он храбрый сержант». И взял себе.

Ну, справедливости никогда не бывает, это точно…

Мне тоже так не раз казалось… и многим, когда мы были на фронте.

Спасибо большое.