Прусаков Георгий Васильевич

Батальон наш был смешанный, наполовину рабочий, наполовину студенческая молодежь. Тогда я работал в Центральном котлотурбинном институте, здесь, наискосок от Политехнического института. Меня пригласили в комитет комсомола. Была там такая Циля Донде, секретарь комитета комсомола, сказала, что организуются лыжные батальоны для борьбы с белофиннами - так принято тогда было говорить, и спросила, не хочу ли я принять участие. Я согласился, тут же. И нас таких оказалось от котлотурбинного института я, Коля Рябинин, Борис Деурин, не вернувшийся, кстати, с войны - непонятно, что с ним случилось - без вести пропал, и Василий Сидорин. Да, четыре парня нас было. Причем Вася Сидорин был бывший курсант Артиллерийского Училища на Литейном. По каким-то причинам, возможно, связанным с его родственниками - время-то такое было, он был демобилизован из армии. Короче, говоря, мы отправились. Причем трое - я, Рябинин и Деурин, попали в один батальон, а Вася Сидорин в другой, возможно, даже в один батальон с Тойво. А всего батальонов было десятка полтора, наверное. Естественно, номер у них были, и не соответствовали порядку. Я местный, питерский, родился в буквально 50 метрах отсюда Там был дом деревянный двухэтажный. Всю мою жизнь до того времени я прожил на Удельной, Сосновка рядом, и соответственно лыжами я владел неплохо. По природе не был хилым парнем, и короче говоря, был зачислен в лыжный батальон.

Наш батальон формировался на базе Инженерного училища, которое дислоцировалось тогда в Инженерном замке. Управление и учебные классы находились тогда на Садовой, рядом с кинотеатром, не знаю, как он сейчас называется, а тогда он "Форум" назывался, вроде бы. А казармы, склады и все прочее находились на площадке Инженерного замка. Кстати, моя койка находилась в бывшей спальне Павла первого, где его задушили, оттуда черный ход был. Но это к войне не относится. У нас были теоретические занятия, ознакомление с оружием. А вооружены мы тогда были по последнему слову техники. У нас вплоть до командира отделения были пистолеты ТТ, тогда это была еще новинка, по сравнению с наганами. Рядовые были обеспечены винтовками СВТ, десятизарядными, полуавтоматическими. Впервые был применен на них не четырехгранный, а кинжальный штык. Были автоматы ППД, не ППШ, а ППД, с круглыми дисками. Были ручные пулеметы, Дегтярева. И были пулеметы Максим. Были легкие минометы, самого минимального калибра. Все это было за плечами или на волокушах. И единственное, чем мы в казарме занимались, было знакомство с вооружением. Разбирали, собирали. Это заняло, наверное, 60 учебных часов. Огневой подготовки у нас не было, огневая подготовка была на территории Кареьского перешейка, мы туда приехали, и дней пять из него стреляли. Заряжали, разряжали, и так далее. А перед отправкой на фронт наш батальон выехал сюда, на Удельную, в район Сосновки. И здесь была своего рода боевая лыжная подготовка. Построения, перестроения, на местности готовились. Вот и вся наша подготовка перед отправкой на фронт, а потом, как я и говорил, порядка недели мы в районе Райвола упражнялись в стрельбе.

Когда мы формировались, я был зачислен в батальонный взвод разведки. А когда мы выехали в Сосновку, в это день, когда тренировались, я оказался вместо разведчика в санитарах. А почему? У меня была до войны собака, немецкая овчарка. Кстати, я во время войны таких собак сам тренировал. В 1933 году, в год прихода Гитлера к власти, наш питомник НКВД закупил в Германии партию собак. И мой отец, через своего приятеля, который работал в этом питомнике, по-моему, в 33ем же году и купил там щенка. Девочку. Лотта была. Великолепная, красавица была, до сих пор со слезами на глазах вспоминаю. Умница была удивительная. И по мере того, как она подрастала, а я становился все старше и старше, я оказался в пионерском лагере, который базировался здесь же, в Сосновке на базе лагеря Осоавиахима, тогда здесь был Осовиахимовский лагерь, для периодического пополнения практики и знаний тех, кто уже отслужил кадровую службу. Собирали, как по-моему, и теперь собирают для того, чтобы люди помнили свою специальность. Вот при этом осоавиахимовском лагере у нас была нормальная пионерская жизнь, палатки были натянуты так же, как у всех из лагеря Осоавиахима. И там мы дрессировали своих собак. Этот лагерь был организован по линии клуба служебного собаководства, который шефствовал над этим пионерским лагерем. Собаки подразделялись на конвойно-сторожевых, санитарных, затем, по-моему, просто сторожевых, и розыскных собак. И я со своей собачкой оказался в группе ребят, тренировавших собак на санитарную службу. У них были две переметные сумы через спину на лямках и их задача была обнаруживать раненых, подползать к ним, и предоставлять им возможность взять медикаменты из сумок. Ну вот и когда у нас тут была тренировка в Сосновке, я показал свои санитарные знания. В лагере-то мы все время тренировались все время - эвакуация с поля боя, перевязка и оказание первой помощи. И на мое несчастье я перевязал на глазах нашего начальника санслужбы. А начальник санслужбы наш был студент, точнее не студент, а слушатель Военно-медицинской Академии, 5 курса, по-моему. К сожалению, ни имени, ни фамилии его я не помню. Тот увидел, и спрашивает:

- Ты из какого подразделения?

- Разведвзвод

- Ну ладно.

После этого, когда вернулись из Сосновки, он меня разыскал, немедленно к комбату - отдайте мне его, его и учить не надо. И я попал в эту самую санитарную часть, а санитарная часть у нас состояла из пяти человек, и врач шестой, этот слушатель из Военно-медицинской академии. У нас было трое ребят из Института гражданского воздушного флота, тоже на Литейном, я четвертый, потом нам дали кадрового служащего старшину медицинской службы, из Всеволожска. Андрей Могила его звали, я на всю жизнь запомнил. Вот и вся наша медсанчасть. Четверо ребят добровольцев, кадровый служащий и врач. Так же, как все, мы были с автоматами, так же мы таскали волокуши, на которых раненых вытаскивали и эвакуировали. И уже когда мы в Финляндию приехали, основной вид санитарного транспорта у нас был две повозки - розвальни. Наша задача была доставлять их до ближайших пунктов санитарной службы, а там эвакуация была уже машинами и всякими другими средствами. Наша задача была эвакуировать раненого с поля боя. И представляете себе, что такое санитар - в боевых порядках, пока раненых нет вокруг тебя, помощь оказывать некому, перевязывать некого, стреляешь, если есть в кого стрелять. То есть самая нормальная служба, без всяких преимуществ, связанных с пребыванием в тылах, да у нас и тыла-то не было как такого. Я не знаю, Тойво наверное уже говорил, что у них положение было точно такое же, как у нас - финны, уходя, все сжигали, оставались погреба разные, развалины на пожарищах - вот это было место нашей ночевки. Вот так мы и двигались, начиная от Райвола, от деревни Ванхасаха. Это даже не деревня, а хутор скорее всего - всего несколько домов, больших, деревянных, но двухэтажных. Это была наша основная база перед началом боевых действий. Дальше мы шли в сторону Выборга, вдоль берега залива и Нижневыборгского шоссе, железная дорога была правее нас.

У нас была специальная одежда. Альпийские костюмы, на шерстяном ватине. Двусторонняя. С одной стороны белая маскировочная, а с другой стороны темно-синяя повседневная - когда нам не надо было прятаться, на марше где-нибудь. Белая ткань была плотная, но достаточно мягкая, не брезент. Капюшоны были пристегивающиеся соответствующие. Это была верхняя одежда. Затем валенки и сапоги, причем сапоги не обычные, а сшитые по специальному заказу. Сапоги предусматривали возможность крепления к лыжам скобяными креплениями. У них был продолговатый прямоугольный носок, широкий ран, чтобы можно были зацепить, широкий каблук, слегка наклонный, для того, чтобы можно было застегнуть задний ремень. Затем на подъеме был ремешок с пряжкой, чтобы нога не болталась, можно было затянуть, и ремешок на подъеме, чтобы тоже можно было затянуть. Это что касается сапог. Затем выдавали по две пары носков, потом у некоторых было больше чем две пары. Обычные носки хлопчатобумажные и шерстяные носки, причем такие, довольно солидные, толстые, в сапоге тоже тепло было. Что еще? Верхнюю одежду я рассказал. Нижнее белье было нижнее. Костюмы были не лыжные, но типа лыжных. Шаровары с перемычкой, и фуфайки, но это на самом деле не фуфайка, а рубашка, длинные рукава манжеты вязаные, воротник такой, но невысокий, и то и другое из верблюжьей шерсти. На голове подшлемник вязаный, у меня недавно его моль съела, я его выбросил. Подшлемники вязаные, и мы в теплую погоду, хотя тепло почти не было - все время под 40 градусов - их скатывали, и еще козыречек выпускали. Буденовок не было. Только подшлемник, каска и капюшон. Помимо этого, у нас были гимнастерки и шаровары, как у всех, форма, все-таки. Какие-были петлицы, не помню, не обращал внимания. Подсумки были по-моему белые, а у части их нас были скорее сумки для дисков, для ППД. С одной и с другой стороны. По два диска влезало. Они перекидывались через плечо и был еще ремешок, чтобы не болтались. Гранатной сумки у меня не было. А у остальных были гранатные сумки. Противогазные сумки не носили. Был у нас обычный сидор. Ватников у нас не было, ватный костюм у нас был. Каски были круглые, обычные, без гребешка. Часть касок была выкрашена в белый цвет. Были рукавицы с пальцем для стрельбы и перчатки. Низ был тонкий брезент, а верх коричневый, мохнатый. Внутри был ватин. У командиров не было особых знаков различий, все друг друга знали в лицо, насколько я помню, все были одеты абсолютно одинаково.

У нас как у санитаров не было повязок с красным крестом или каких-то других знаков отличия. Но нас же было пять человек, нас все в батальоне знали в лицо. Единственное, что у нас было - это сумки санитарные. При этом мы носили их, как правило, не крестом наружу, а крестом внутрь.

Наш батальон был 764 человека. Вот примерно до этого места, здесь на карте группа островов - Эси-саари, Питкя-саари, Ласи-саари. Так вот на этих островах мы людей и потеряли. В этом месте нам пришлось столкнуться с частью шведского добровольческого корпуса. Вот тут-то нам и досталось. Мы в основном штурмовали эти острова ночью, и никаких танков или чего-то такого не было. Пока шли по береговой полосе, были танки, но не в плане взаимодействия с ними - увы и ах, приходилось видеть подбитые наши танки. Кстати, танки были еще тех времен, довоенных - Т-26, бетушки. И вот глядя на эти машины, невольно как-то сложилось желание - если придется служить дальше, то где угодно, в какой угодно пехоте, но не дай Бог в танковой части. Я ведь понимал, что служба добровольцем только на время. И что вы думаете? Через год - год дали отдохнуть, призвали меня. В апреле месяце, даже трех или четырех дней до дня рождения не дали дожить - и поехал я не куда-нибудь, а в Западную Украину, в град Львiв, в только что формировавшуюся танковую дивизию, в 32-ю. Вот так до конца я в танковых войсках и служил. С пехотой мы взаимодействовали, но такого особого взаимодействия не было, как в Великую Отечественную - пехота на танках, пехота с танками. В основном мы действовали как полуразбойное подразделение, понимаете.

И вот на этих островах, из 764 человек, мы потеряли больше всего людей. Нас вернулось 136 человек. Конечно, часть была ранена. Много было обмороженных, хотя жир гусиный был против обморожения. Причем многие сами виноваты, что обмораживали ноги - пришли на привал, вытащи валенки из вещмешка, одень их. Нет, ходят в сапогах! Вот так многие и морозились. Снег в котелках растапливали, галеты были, консервы были, причем консервы были мясные, затем что еще? Сухари были черные. Сгущенка была, наша, не американская, родная, сладкая. Водку не помню. Просто не помню. Потому что питейщиком в то время я еще не был. Ночевали по-разному. Старались использовать пожарища, точнее, остатки пожарищ, погреба. Частично лапник. Иногда, в ветреную погоду рыли себе котлованы. Плащ-палатки мы не ставили, а в вещмешках они по-моему были. Огонь не разводили, нам это было запрещено делать.

Кукушки были, не много, но были. Причем не встречали нас в лоб, а действовали с тыла. Но не знаю, их было немного, и не было решающим. Их несколько человек оставалось. Энное количество людей они выкашивали, но их было немного. Во-первых, они били по тем, кто шел впереди, считая, очевидно, что это командный состав, потом, они если видели идущих пулеметчиков с Максимами, их убивали, затем убивали, сильно нагруженных, с волокушами. То есть они действовали выборочно, но это не было массовым явлением. По поводу автомата Суоми - мы не воспринимали это как нечто необыкновенное, поскольку мы все сами были оснащены автоматическим оружием. СВТ мы выбрасывать не выбрасывали, но старались ими не обзаводиться. Автоматы держали с собой, а вместо винтовок - карабины. Если удавалось обзавестись карабином, то мы считали это большой удачей - удобно. А СВТ действительно винтовка аховая. Летом - это оружие, довольно весомое, а в финскую войну, в эти морозы - не смазать. Все равно что-то примерзает, какая-то влага туда попадает, и ни туда и ни сюда - она же самозарядная, полуавтоматическая.

В боях на Линии Маннергейма мы не участвовали, только проходили мимо. Непосредственно за Линией Маннергейма была наша деревня Ванхасаха. Что там еще было? Ванханиеми, что ли. Линию Маннергейма только-только прорвали, пошли войска, и нас сунули в это хозяйство. Основной бой у нас был за эти острова, хотя мы принимали участие в боях и по пути туда. Но на этих островах "повезло" нам. Лично у меня не было какой-то ненависти к финнам. Пленные? Сдавшихся как таковых, с поднятыми руками, ни одного не видел. Часть из них отошли, те кто смог отойти, а битых там много было. Много, много. Наших легло там много, и их тоже. Под огонь береговой артиллерии на льду мы не попадали, потому что в основном мы передвигались ночью. Вот когда вышли на эти рубежи, двигались только ночью. Никакой военной пропаганды я не помню, ни листовок, ни устных передач. Политрук во-первых вел соответствующую работу с комсомолом, но в тех условиях особенно не наработаешь. А не комсомольцев у нас не было, все были комсомольцы.

Последние дни войны. Мы подходили уже непосредственно к Выборгу, после того, как с этих островов ушли. Мы были уже в поле зрения города, мы видели уже отдельные городские постройки на берегу. Я не помню по времени, по-моему, рано утром, но помню, что темно было. Может, это был вечер, может, раннее утро - по подразделениям, по цепочкам, по личному составу была команда - в 12 часов 13 марта должен быть прекращен огонь. И утром такая канонада была - как с нашей, так и с финской стороны! Лупили как могли. В 12 часов - муха пролети, слышно было бы. Ни одного выстрела. Мертвая тишина. Даже не верится, что так могло быть. А потом начали приходить в себя, начали кто что мог бросать кверху. С финскими солдатами после заключения перемирия добровольцы из нашего батальона не встречались. От нашего батальона ничего не осталось - горстка людей и все. Соседние части были, конечно - фронт есть фронт. У меня лично было какое-то безразличное состояние. Вроде все оборвалось, вроде все кончилось. Была неудовлетворенность какая-то, а вроде так должно быть. Полная неопределенность.

Моя служба добровольцем была учтена военкоматом - ведь я должен был призываться в 1940-м, а призывался в 1941 году - получил целый год отсрочки. Но кроме того, после возвращения сюда я получил путевку в один из санаториев Крыма, кстати, там тоже встретил еще одного парня нашего, раненого. Там он лечился. И месяц я там наслаждался теплом Крыма после зимы. За финскую войну я представлялся к награде, но это потом все похерилось.

Что больше всего запомнилось в ту войну? Больше всего запомнилась несостоятельность нашей армии, потому что с такой горсточкой, как враждебная страна мы не смогли разделаться как следует и вовремя. Все джентльменские вещи были, предупреждения, туда сюда. Нам показали, как надо воевать. И для нас значимыми оказались бои за эти острова. Правда, потом, в Отечественную войну, через отголоски финской войны, может быть, мы показали, как надо воевать.