Г.И.Р. - Родился в январе 1927 года в литовском городе Зарасай. Отец был рыбаком, работал на хозяина и жили мы очень бедно. Отцу трудно было прокормить своих восьмерых детей, и спасала нас только помощь общины. Старший брат Шолом, рабочий в типографии, был коммунистом - подпольщиком, и мне, мальчишке, в 1939 году давал листовки с призывами к борьбе против буржуазного правительства Литвы, чтобы я расклеивал их по городу... Зарасай был красивым городком, со всех сторон окруженный озерами, в нем проживало примерно 20 тысяч жителей, больше половины населения были литовские евреи, которые довольно дружно жили с местными литовцами и русскими староверами, поселившимися в городке с петровских времен.
Г.К. - Как в Зарасае встретили Советскую власть?
Г.И.Р. - Бедный еврейский люд и русские жители города приветствовали приход Советов, а литовцы не принимали новую власть. Начались высылки в Сибирь "буржуазных и националистических элементов" и под эту депортацию попал мой близкий друг Алекс Лукашавичюс, отец которого служил полицейским.
И когда началась война, то зарасайские литовцы, члены различных националистических организаций, "саулисты" и прочие, сразу встали на немецкую сторону. Когда красноармейцы отходили на восток через Зарасай, то по ним литовцы стреляли из засад со всех сторон, а на крышу костела даже затащили пулемет и били вслед по красноармейцам. А потом начали мстить евреям, устроили зверский погром. А дальше... В 17 километрах от города литовцы, вступившие в ряды сформированного в округе полицейского карательного батальона, устроили массовый расстрел евреев. Сначала на это место пригнали 150 военнопленных, они вырыли большой ров, их отвели в сторону и там же расстреляли. А потом погнали к этой яме в колонне 8.000 зарасайских евреев. Руководил расстрелом единственный немец-офицер, а убивали литовцы. Удалось выжить только двум евреям, один из них, мой друг Мендель Дойч, упал в яму недобитым, ночью выполз из могилы, и вместе еще с одной выжившей при расстреле девочкой нашел пристанище у семьи староверов Побойных, которая скрывала их у себя на хуторе больше двух лет.
В 50-е годы, мы, несколько выживших евреев Зарасая, собрали деньги и поставили два памятника на месте гибели невинных людей: 1-й - евреям Зарасая, и 2-й памятник, с пятиконечной звездой, совсем рядом - 150 -ти военнопленным русским солдатам, которых убили литовские полицаи перед "акцией".
Г.К. - Ваша семья успела уйти на восток?
Г.И.Р. - Да. Отец не хотел покидать Зарасай, говорил что немцы в 1914 году показали себя порядочными людьми, и все слухи об их зверствах - это не более чем пропаганда, но мой старший брат, коммунист, подогнал к дому грузовик и заставил всю семью залезть в кузов...Мы доехали до границы Латвии с Россией, но нам не позволили ее перейти. На всех дорогах стояли красноармейцы и пограничники, и, направив стволы винтовок в нашу сторону, говорили нам - "Назад! Не имеем права! Возвращайтесь по домам!". Мы остались на "ничейной земле" в селе заселенном русскими латышами. Спали на сеновале, несколько дней работали у местных за кусок хлеба. Ночью нас разбудил хозяин, кричит -"Убегайте! Немцы идут!". Мы кинулись к границе, там уже не было никого из заградотрядовцев. Тысячи людей бежали по дорогам и лесам на восток. Нас постоянно бомбили, многие погибли или отстали по дороге. Это была "кровавая каша", столько людей погибло... Массовое бегство... Паника жуткая, все время слухи "немцы обошли слева, немцы обошли справа", кругом смерть. Во время одной из бомбежек я "потерялся" и отстал от семьи, и когда все затихло, то я не смог найти своих родных, на дороге лежали только десятки трупов. Мимо шла отступающая группа красноармейцев, я пытался им что-то сказать, объясниться, но ведь ни слова не знал по-русски. Среди них был капитан, еврей, и он заговорил со мной на идише. Он посадил меня на попутную машину-полуторку, и снова под бомбежками, я добрался до Ржева. Здесь собрали больше двух сотен детей из Прибалтики, отставших от своих семей, но было немало и таких, которых сами родители, утратившие надежду выбраться из этого кошмара и ада, отдавали красноармейцам, отступавшим на машинах и имевших хоть какую-то призрачную возможность добраться до линии фронта. Во Ржеве нас посадили в восемь товарных вагонов и отправили в Ленинград, но мы не проехали и десятка километров, как налетели немецкие самолеты и наш поезд разбомбили в мелкое крошево. Это было страшным потрясением... Детские трупы вдоль полотна железной дороги, горящие вагоны... Оставшихся в живых детей посадили на грузовики, и отправили в Москву. Здесь на вокзале переписали наши имена, покормили, помыли, дали какую-то одежду, снова погрузили в поезд, и оказались мы в Башкирии, на станции Туймазы, откуда нас распределяли по деревням, по три человека на деревню... Башкиры к детям из Прибалтики отнеслись прекрасно. Я попал в маленькую деревушку, мне дали лапти, старик, у которого меня поселили, принял меня как родного. Вот так посчастливилось уцелеть... А с моей семьей случилось следующее: родители с младшим братом оказались в эвакуации вУзбекистане, там отец умер и мама перебралась в Чкалов (Оренбург).
Один брат, Фишель, успел убежать от немцев из Каунаса, был призван в 16-ую Литовскую СД, под Алексеевкой в 1943 году был ранен и обморожен, ему ампутировали все пальцы на ногах и комиссовали из армии как инвалида.
Другой брат, Беньямин, погиб в 1942 году под Сталинградом.
Брат Авраам был призван в 1944 году и попал только на войну с Японией.
А самый старший брат, Шолом, воевал сапером, а потом, после тяжелого ранения, готовил подрывников на курсах в Сиб.ВО.
Г.К. - Как Вы попали в армию?
Г.И.Р. - Весной 1942 года из Башкирии меня отправили в ФЗУ в Куйбышев, и после шести месяцев обучения я стал работать токарем на военном авиационном заводе №51. Жили мы в общежитии, но часто приходилось спать прямо в цехах, возле станков. Завод выпускал штурмовики ИЛ-2, но были у нас и цеха изготовлявшие мины. Работали по сменам, "восемь часов через восемь", я был "стахановцем", норму перевыполнял, и за это в заводской столовой выдавали премию: дополнительную порцию каши и стакан морса. Весь рабочий коллектив авиазавода имел бронь от призыва в армию. Осенью 1943 года я случайно столкнулся с солдатом из 16-й дивизии, который ехал из госпиталя назад на фронт, и он сказал мне, что мой брат Фишель и двоюродный брат Максим Соломяк после ранений находятся в запасном Литовском батальоне в Балахне. И я решил попасть на фронт в свою национальную дивизию и "дезертировал" с завода. Прибыл в Балахну в октябре, и встречаю Максима Соломяка. Он был ошеломлен - "Так ты живой? Да как ты нас нашел!?" Оказывается, что брата Фишеля уже "списали по чистой" из армии как инвалида и он работает портным в тылу. Я попросил Максима помочь мне попасть в дивизию добровольцем. Он подумал - "Давай тебе год "скинем", запишем год рождения -1926, тогда заберут как добровольца". Меня зачислили в запасной батальон состоявший сплошь из литовских евреев и русских литовцев, возвращающихся в дивизию после госпиталей, и ожидающих отправки в свою часть. На сутки давали 600 грамм хлеба и кашу три раза в день, проводились какие-то занятия по боевой и строевой подготовке.
В последних числах декабря, нас переодели во все новое и направили на фронт в 16-ую СД. По дороге старые опытные солдаты меняли и продавали на станциях наши шинели, гимнастерки и прочее солдатское обмундирование на еду, и когда мы прибыли в свою дивизию, то выглядели как банда беспризорников-оборванцев. Тыловики 16-й СД, увидев нас, "схватились за головы". Нас снова переодели, выдали оружие и стали распределять по полкам. Нас привели в 156-й стрелковый полк, которым командовал литовец, полковник Луня. Стоим возле штаба, ждем когда нас заберут "покупатели" из батальонов, и вдруг слышу крик - "Ты как сюда попал!?". Оборачиваюсь,... стоит передо мной бывший сосед и друг моего старшего брата, Лева Фельдман.
Я прошу его - "Лева, только молчи, никому не говори с какого я года". Фельдман сказал - "Заберу тебя к себе, в полковой взвод автоматчиков". Фельдман был помковзвода у автоматчиков. Штабной писарь записал мои данные и Лева привел к себе во взвод.
Своей роты автоматчиков в полку не было, был только отдельный взвод из 25 человек. Большинство бойцов взвода были земляками, кто из Каунаса, кто из Шауляя, и среди нас было несколько ребят из Зарасая и его окрестностей. Взводом командовал литовец, лейтенант Янкавичус и я был во взводе самым молодым солдатом.
Г.К. - Для каких целей использовали полковой взвод автоматчиков?
Г.И.Р. - Мы привлекались к проведению разведки в немецком тылу, во время боев использовались как боевой ударный резерв, или просто держали оборону, как и бойцы обычных стрелковых рот. В затишье взвод находился при штабе полка, обеспечивая охрану полкового знамени и штаба.
Г.К. - Приведите примеры действий полкового взвода автоматчиков в качестве разведподразделения.
Г.И.Р. - Такое случалось многократно. В качестве примера могу привести разведку под Тукумсом. Нас отобрали из взвода пять человек и мы несколько суток наблюдали за немецкой обороной. Потом придали саперов, и мы, впятером, надев маскхалаты, поползли к противнику. Подобрались прямо к траншее, залегли в трех метрах от нее, слышим в землянке немецкую речь, ждем, когда кто-то из них появится в траншее. Решили брать без шума, гранатами не забрасывать, потом бы не отошли... Выходит один немец, набросились на него, прикладом по голове, потащили в кусты, и без потерь и стрельбы, через проход в минном поле и в "колючке", ушли к своим. В своих окопах "языка" осмотрели, оказался офицер, и нам сразу вручили за него медали. Но это действительно очень удачно получилось, большое везение, взяли "языка"-офицера с очень укрепленной и подготовленной линии обороны, и нас не обнаружили и не перебили.
Под Фриш-Нерунгом пошли снова в разведку. Что-то кольнуло в руку, но я не этому придал значения, продвигаемся дальше, вдруг рядом взрыв, чувствую, что нога вся мокрая от крови, оказалось в нее попал осколок. В санбате обнаружили еще осколок в руке, перебивший кость, а ведь я из-за напряжения даже боли в руке не чувствовал. Легкий укол и все... Пролежал в санбате меньше месяца и с рукой на перевязи вернулся в полк.
Как раз немцы пытались прорваться в Пруссию из Курляндского "котла", завязались серьезные бои, за участие в которых мне вручили медаль "За Отвагу".
Немцы из кольца так и не выскользнули, и потом нам довелось видеть, как они массово сдавались в плен. Бредет в наш тыл колонна пленных, человек сто, а охраняет их всего один боец с автоматом.
Г.К. - В частях полка солдаты старались попасть в один взвод или роту "по землячествам"?
Г. И. Р. - Пытались, ведь наша дивизия была национальной, большинство бойцов родом из Литвы, и, конечно, у многих было стремление служить рядом со старыми товарищами-земляками. Но потери наши были немалыми, и в конце войны земляков рядом почти не осталось. Кто убит, кто ранен... Когда осенью сорок четвертого в дивизию стало поступать пополнение из освобожденных от немцев районов Литвы, то среди них я увидел своего довоенного приятеля Алексея, русского парня из Зарасая, и он попал к нам. В одном из боев разрывная пуля попала ему в живот. Он лежал на снегу и просил меня - "Добей", но я отказался облегчить его муки. Алексей скончался на моих руках. После войны я пришел к его матери и рассказал, как погиб ее сын...
Г.К. - Насколько сильно пополнение "с оккупированных территорий" повлияло на боевой дух 16-й Литовской дивизии?
Г.И.Р. - Начались "самострелы" и случаи дезертирства. Тогда командование решило принять жестокие меры, стали проводить показательные расстрелы. Под Клайпедой собрали представителей от всех подразделений полка, и на поляну вывели двух молодых солдат-литовцев, дезертировавших с поля боя. Зачитали приговор о расстреле и привели его в исполнение. Командир полка Луня обратился ко всем присутствовавшим со словами - " Кто побежит - всех расстреляем!". После таких "мероприятий", воевали и поднимались в атаки все, как один, и те кто хотел, и кто нет...
Г.К. - Уже встретился с шестью ветеранами из 16-й Литовской СД. Одни говорят что в дивизии в плен немцев и "власовцев" до весны 1945 года вообще не брали, другие утверждают что самосуда над пленными почти никогда не было. Что скажете Вы?
Г.И.Р. - В плен брали, и "при попытке к бегству" не стреляли... Один раз захватили немецких разведчиков. Сидим в землянке, в первой траншее, взводный, я и двое связных. Вход в землянку укрыт плащ-палаткой. Перед окопами, в низинке, была натянута колючая проволока с навешенными на нее консервными банками. Слышим звук, кто-то коснулся проволоки. Мы затаились, мимо землянки кто-то крадется, и стало ясно, что это немецкая разведка. Я еще подумал, сейчас дадут через плащ-палатку очередь внутрь из автомата, и... поминай как звали. Выждали секунд тридцать, и по команде взводного устроили на немцев облаву. Взяли в плен трех разведчиков, доставили в штаб полка.
В Курляндии на одном из складов забаррикадировались "власовцы". Мы им кричим -"Кто жить хочет? Выходи!" Вышло человек тридцать, без оружия. Сняли с них ремни, обыскали, "поменяли" сапоги, и колонной отправили живыми в СМЕРШ дивизии.
Один раз мне приказали отконвоировать в штаб дивизиии пленного немецкого капитана. Офицер был ранен, и через километр он лег на землю, и сказал, что идти дальше у него нет сил. Я пытался помочь немцу встать, и вдруг за моей спиной показался незнакомый подполковник, не из нашей дивизии. Он спросил - "В чем дело, сержант? Что ты с ним возишься?". Я объяснил, что пленный раненый, сам идти не может. Подполковник сказал - "Так пристрели его!" - "Никак нет, товарищ подполковник, не имею права". Тогда подполковник вынул из кобуры свой пистолет и лично застрелил немца. Я не то чтобы опешил, но ведь потом спишут самосуд на меня, "всех собак повесят"... Говорю подполковнику -"Вы мне хоть какой-то документ дайте, что немца не я прикончил, с меня же в штабе полка расписку за пленного потребуют". Тогда этот подполковник на клочке бумаге написал - "Я, такой-то такой-то, лично застрелил пленного офицера". Поставил число и подпись...и вручил мне эту бумажку - "Ступай сержант". Но никто из командиров даже не спросил у меня, куда пленный капитан подевался, довел я его, или нет...
Г.К. - Офицерское звание Вы получили во время войны?
Г.И.Р. - Нет, уже после. В июне 1945 года в штабе полка мне предложили поехать на учебу в военно-пехотное училище, и я согласился. Прибыл в Шую, вместе с группой из 30 солдат 16-й Литовской Дивизии. В училище было два "русских" курсантских батальона, один "прибалтийский", где готовили командный состав для национальных дивизий, и один небольшой батальон состоял из бывших югославских партизан. С одним из югославов, капитаном Кугой, мы стали добрыми товарищами. В 1946 году "литовский" курсантский батальон перевели в военное училище во Владимир, где курсанты проходили двухгодичный курс обучения, а выпускали нас офицерами уже из Вильнюского пехотного училища в 1947 году. Я получил назначение в Восточную Пруссию, в гарнизон Капиал, возле Калининграда, где размещалась 15-я авиатехническая дивизия, и принял под командование взвод, занимавшийся охраной аэродрома и авиагородка. Но через пару месяцев в моей армейской судьбе произошел крутой поворот.
Г.К. - Что случилось?
Г.И.Р. - Меня вызвали в СМЕРШ авиадивизии, где со мной стали беседовать приезжие "особисты", подробно расспрашивали о моей жизни, о родных. Потом сказали открытым текстом - "Ты уроженец Литвы, коммунист-фронтовик, имеешь боевые награды, хороший спортсмен. Мы предлагаем тебе перейти на службу в ГБ Литвы, будешь бороться с бандами литовских националистов". Я не возражал, тем более мне было кому и за что мстить. Приказом меня перевели из армии в распоряжение Вильнюсского управления Государственной Безопасности. Пришел туда, передал пакет с пятью сургучными печатями. Меня переодели в гражданскую одежду, и начались всевозможные проверки, которые я прошел и был зачислен в 5-й отдел управления ГБ, в отделение по борьбе с бандитизмом (ОББ), в качестве оперативного работника.
Г.К. - Сколько оперативников было в отделении ББ?
Г.И.Р. - Оперативный состав насчитывал 30-35 человек. Пятым отделом Вильнюсского управления командовал подполковник Игнатьев, а ОББ руководил еврей, майор Ленскис. На боевые операции также привлекались солдаты из отдельного полка МВД.
Г.К. - Оперативники проходили специальную подготовку?
Г.И.Р. - Конечно. Хотя в принципе все отделение было сформировано из людей с боевым опытом, все бывшие фронтовики, так что многое было знакомо. Но были курсы специальных дисциплин...Была и подготовка по рукопашному бою...
Г.К. - К публикации на сайте готово интервью еще с одним бывшим оперативником ГБ занимавшимся борьбой с националистами в Прибалтике. Так что, я Вас по поводу службы в органах госбезопасности долго вопросами мучить не буду.
Г.И.Р. - Я знаю, о ком вы говорите, и думаю, что этот человек досконально ответит на все вопросы, связанные с "войной после войны" в литовских лесах в сороковых годах.
Г.К.- Действительно, у Вас было ощущение, что в лесах идет настоящая война?
Г.И.Р. - Наверное, правильно будет выразиться - "война с с бандами", или, как иногда говорили, - с белоповстанцами. Воевали мы не с литовским народом, а с бывшими палачами и карателями, немецкими пособниками, засевшими в лесах.
Г.К. - Ваш ОББ нес потери?
Г.И.Р. - Например, наши оперативники делились на группы по 5 человек, и в моей группе все офицеры были ранены во время огневых контактов и схваток при обезвреживании бандитских отрядов. И меня в бою в 1949 году тоже ранило в ногу. Это же был фактически тот же фронт. Стычки в лесах - стали "неотъемлемой частью жизни".
Отъедь от Вильнюса километров на 60-70, скажем, в сторону Варены, так там леса - тайга настоящая, а в ней засады, лесные схроны и бункера, а иногда и мины на лесных тропах... Было "очень весело"... В районных отделах ГБ и милиции изредка попадались предатели. Могли нам "сплавить дезинформацию", якобы полученную от осведомителей, что в таком-то месте скрывается банда. Наши группы прибывают в этот район, а по дороге или в лесу нарываемся на подготовленную именно на нас засаду...
Я с автоматом и ТТ четыре года фактически не расставался...
Г.К. -Я когда готовил интервью с бывшим "волкодавом НКВД" полковником в отставке Нахманом Душанским, служившим начальником отделения ББ Каунаского управления, то просмотрел работы нескольких литовских историков и журналистов, освещаюших период борьбы с "лесными братьями" в 1944-1953 годах. Товарищ по работе многое мне на русский язык перевел, он литовскую школу заканчивал. Так вот, согласно этим работам, создается впечатление, что оперативные работники и войска ГБ имели твердую установку - "в плен не брать", а тех кто был арестован - "зверски пытали в застенках НКВД"... Почти "гестапо"...Часть подобных заявлений спокойно можно списать на "демократический угар", но тем не менее, хотелось бы узнать Ваше отношение к подобным утверждениям.
Г.И.Р. - Подобные утверждения - это сознательное искажение исторической правды. Все время нам строго ставили задачу - "Взять живыми!". И это понятно, ведь почти все взятые в лесах "раскалывались", давали информацию, выдавали связи подполья.
А если бы мы стреляли направо и налево, на поражение, то ничего бы не добились.
Например, мы окружаем бункер в лесу. Первым делом предлагаем сдаться без боя. В ответ выстрелы и гранаты. Ждем, и снова кричим им, что гарантируем жизнь и не хотим кровопролития. И, только, если после двух предупреждений, бандиты отказывались сдаться, то тогда мы начинали работать. Противотанковую гранату закинем в бункер... Потом привозили трупы "лесных братьев" в ближайшую деревню, собирали местных жителей, и те проходили мимо убитых и помогали нам опознавать трупы. Большинство бандитов имело клички, так местные нам говорили: - это "Медведь", а этот "Леший" и так далее... Конечно, если шел бой, когда мы нарывались на засаду, то тут было не до призывов - "Сдавайтесь!"...Но вот вам еще пример. Доносит агентура, что в одном из сел бандит играет свадьбу и вся бандгруппа будет там. Наш человек подсыпал снотворное в самогон. Мы подъехали, уже все "мирно спали". Тридцать пять храпящих бандитов, как дрова, покидали в кузова грузовиков, оружие в сторону, и отвезли всех в тюрьму Лукишки. Бандиты очнулись уже в камерах, все с "бодуна", стали просить пить на допросах, а мы им воды не давали, пока не расколется. Это можно назвать "зверством"?
Насчет избиений - это почти ложь или сильное преувеличение. На моей память было всего несколько случаев, чтобы кому-то из захваченных "считали зубы". Но, например, сидит раненый бандит-душегуб, руки у него по плечи в людской крови, и заявляет с презрением - "Я с НКВД не разговариваю!", или начинает мне бывший каратель рассказывать на допросе, как он евреев живьем сжигал и еврейским грудным детям об колено позвонки ломал... Попробуй тут, сдержись... Но, в основном, "кололи" бандитов культурно, без мордобоя. Выясняли связи, явки, схроны с оружием. И кстати, "упертых" почти не было, большиство из арестованных сами все рассказывали, без долгих колебаний, - кто, где, кого и когда убил, и что было запланировано в банде.
Г.К. - Одним словом, соблюдалась "социалистическая законность"?
Г.И.Р. - Совершенно верно. Физические методы воздействия были тогда запрещены законом, и за каждым отделом присматривали офицеры из внутренней безопасности. Я не думаю, что простой оперативник мог без оглядки позволить себе какое-то отклонение от инструкций ГБ или их вольное трактование.
Одно время пошла волна ложных доносов, например, сосед обвинял другого соседа, что тот подпольщик, связан с "лесными братьями", хранит оружие, агитирует против коммунистов, и так далее. С каждым таким "сигналом" тщательно разбирались, и в первую очередь - с доносителем. Слишком часто, так, один пытался отомстить другому - то он девушку у него в молодости отбил, то живет побогаче, а зависть штука подлая и страшная. И когда стали сажать в тюрьму за ложные доносы, и довели этот факт до населения, то "сведение личных счетов с нашей помощью" прекратилось.
Понимаете, ведь Советская власть ставила цель завоевать сердца и умы простых литовцев, склонить их на свою сторону, и не было в Литве жестокого карательного режима. Как-то взяли мы одну молодую девушку из Каунаса, писаная красавица. Использовалалсь бандитами для приманки. Знакомилась с нашими армейскими офицерами, заводила их в "темный угол" и там бандиты их убивали. Трибунал приговорил ее к 25-ти года заключения + 5 лет поражения в правах. Кассационную жалобу на приговор отправили в Москву и срок снизили до десяти лет.
Г.К. - Когда Вы демобилизовались из рядов ГБ?
Г.И.Р. - В конце 1952 года партизанская война в Литве почти затихла, начались сокращения в отделах. Моя жена родом из Красноярского края, и когда ее отправили на работу по распределению в Канск, то я "напросился" под сокращение, "снял форму", и поехал с ней в Сибирь. Работал в Канске тренером, заочно закончил педагогический институт, несколько лет проработал в школе, а с 1962 года стал председателем краевого совета спортивного общества "Труд", жил в Красноярске, был судьей всесоюзной категории по лыжному спорту.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
