9548
Пехотинцы

Рымко Виктор Брониславович

Родился 22 октября 1926 года в Ленинграде (Куйбышевский район). До 1942 года, работая в мастерских Краснознаменного Балтийского флота, находился в ленинградской блокаде. Затем эвакуировался в Рубцовский район Алтайского края, где последовательно работал в колхозе и в МТС (машинно-тракторной станции). В июле 1944 года (предположительно июль — август месяц) был призван в ряды Красной Армии. Службу проходил в составе парашютно-десантного полка. С марта по апрель 1945 года принимал участие в боевых действиях на 2-м Украинском фронте в составе 2-го стрелкового батальона 358-го гвардейского стрелкового полка 107-й гвардейской стрелковой дивизии в качестве наводчика ПТР. 10 апреля 1945 года в уличных боях в городе Вене был тяжело ранен. Признан инвалидом Отечественной войны 3-й группы. В декабре 1945 года демобилизовался. Был награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» Также дважды представлялся к награждению медалью «За отвагу», но награды не получил. После войны стал жить в городе Кохтла-Ярве Эстонской ССР. Работал кочегаром, шофером. За трудовые достижения был награжден орденом «Знак Почета».

- Виктор Брониславович, насколько я понял, родом вы из Ленинграда?

- Да, я там родился в 1926 году 22-го октября.

- Расскажите для начала о вашей семье. Кто были ваши родители?

- Вообще-то отец у меня был шофер. Но мы, понимаешь, жили со вторым отцом: он отчим, как говорится, был у меня. Сам он был летчиком-инструктором. Мать работала техником-рентгенологом. Были у меня, значит, еще две сестры, но мы с ними не жили: это, значит, они были уже от первого отца. Вот нас, короче говоря, в семье было три человека. Но потом началась война. Ну и мы, значит, как пацаны, а нам тогда уже было по пятнадцать лет, что сделали? Было так, значит. Вот было выстроено здание. И раньше каждой семье около него были выделены для сушки белья не сараи, а просто помещения. Но все это было досками заделано. Так вот нас, ребят, заставили разломать все эти перегородки: это было нужно для того, чтобы в случае, когда будут падать зажигательные бомбы, было бы чтобы меньше возникновения пожара. Ну а потом, в сентябре месяце, в школу я не пошел. Дело было вот в чем, значит. Дядюшка у меня жил в Ленинграде тоже. Он работал начальником мастерских Краснознаменного Балтийского флота. И он меня взял туда к себе работать учеником токаря. Потом в Питере отсоединили электричество, потому что ясно все стало, что к чему идет. Ну и мы после этого, значит, стали выполнять разные мелкие работы: к примеру, ремонтировали колодки для машин, диск ферадо... Ну а время-то шло! Был 1942-й год. У меня в Ленинграде умирает мать. Отчим уже к тому времени находился на фронте. У него получилось с этим-то как? Главное-то было в том, что когда началась война, к нам прибежал нарочный и передал просьбу отцу: чтобы самолеты от Финского залива, где был аэродром, перегнать поглубже. Ну и ему, значит, это все предлагали-предлагали. Ему тогда было 42 года, он с 1898 года сам был. Он все ж таки решил: на фронт, на фронт... И через неделю после этого он, помню, приходит в военно-морской форме в звании лейтенанта. В морскую авиацию он, значит, попал. Ну и все это, конечно, закрутилось у него. Он стал учиться где-то в городе Ейске Краснодарского края. Ну и он, разумеется, на повышение пошел. Он, короче, был летчик-инструктор. А там, значит, ему надо было быть летчиком-истребителем. И он писал оттуда нам такие письма: что ты, мол, Виктор, учись хорошо, и тэ-дэ и тэ-пэ, я тебя потом, если война кончится, возьму, и сделаю так, чтобы ты кончил летные курсы в аэроклубе. И вдруг в войну у меня умирает мать. Ну что мне оставалось делать в таком положении в блокаду? Дров нет. А блокада, понимаешь, началась в 1941-м году, приблизительно — в сентябре месяце, когда немцы разбомбили все эти ленинградские бадаевские склады, где было сложено продовольствие всё наше. Ну и мать, значит, у меня умерла. Ее похоронили. Но у меня друг был. Он и сейчас в Выборге живет. И я записался в эвакуацию и после эвакуировался в Алтайский край.

- Вернемся немного назад. Виктор Брониславович, скажите, а кем был ваш родной отец?

- Ты понимаешь, мой родной отец с Литвы был родом. А мать сама была по национальности полячка. Но когда у нас проводилась перепись населения и учительница приходила, мать сказала про меня: «Да какой он литовец или поляк?» Она взяла и записала его русским. И так я под этим кодом и пошел. Меня в церкви, например, крестили в русской.

Рымко Виктор Брониславович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Фотография сделана в Саратове перед демобилизацией. Виктор Рымко — крайний справа. Крайний слева - ПНШ, помощник начальника штаба Витя Карпушин, в центре — его жена Тася. 15 декабря 1945 г.

- А оказались ваши родители в Ленинграде как вообще до войны?

- В Ленинграде-то? А там получилось так, что моя мать бежала с Вильно (Вильно — это такой город был, значит, в Литве, теперь это — Вильнюс). В общем, там была революция, и она, значит, с господами, у которых домработницей была, покинула эти места. Семья у них большая была. А отец, их было три брата и две сестры, жил в Литве... Один из его братьев, значит, был кузнецом. Дядька был, знаешь, в Латышском корпусе, мотоциклистом или кем он там был, я и забыл, как это назывался, остался там же, в Литве. Отец-то мой когда приехал с Литвы, то выпустился и стал работать шофером. А один у отца брат, у которого и дети были, жил в Литве. И помню, что этот мой дядюшка рассказывал, как в то время жили в Литве: что поросенка если вырастишь — придут вечером партизаны и отнимут. А днем придут литовцы — так ты мясо отдавал им. Ну они, короче говоря, так и не знали, куда деваться? И те, и другие трясли их. Но они выжили. Сельское хозяйство все-таки было у них...

- Отец вообще рассказывал о жизни в буржуазной Литве?

- Ты понимаешь, с родным отцом моим мать разошлась еще в 1932 или 1933 году. Я еще маленький тогда был. А мать рассказывала про жизнь в Литве то, что они жили очень бедно. Семья очень большая была. Ее отец работал дворником. В общем, сладкого очень мало было у них.

- Когда вы жили в Ленинграде, какие у вас увлечения были вообще?

- В молодости? Ты знаешь, я вот что могу тебе об этом сказать. Нас во дворе было человек пятьдесят-шестьдесят. Ну из них кто был старше, кто — младше. Но за нами что было? У нас был красный уголок. Метров на сорок, наверное, было для этого выделено такое большое помещение. Ну там, значит, у нас игры были. Собирались мы все со двора. Ну а в летнее время, значит, было так. Дело в том, что у нас начальник ЖКХ или ЖКО нет-нет да и давал старшей пионервожатой деньги на трамвай на нас. Она откуда-то была: с горисполкома или откуда-то еще. Вот он ей давал, значит, деньги на проезд. Ну и мы, человек 10-15, садились на трамвай, а она покупала билеты. Трамвай № 20, помню, ходил в Парголово и в Озерки. С собой мы термоски брали. Ну тогда кто чего брал с собой. Но тогда мы молодые были, конечно.

- Хулиганство было в городе? Многие ленинградцы рассказывают, что в те уже годы ходить по подворотням было небезопасно...

- Ты понимаешь, что? Как тебе сказать? Мы жили там, где от Невского проспекта было три или четыре дома. Рядом с нами был дворец Шереметьева. Наш был дом № 32. Дальше шел дом № 34. В общем, три-четыре дома были от нас до Невского. Но они были большие, конечно. И вот как раз на Аничкин мост мы выходили. Ну и, значит, на Невском было такое, что однажды похулиганили мы. Моего друга, он старше меняя на два года был, задели: ему, значит, порезали голову.

- А что это был за случай такой, когда порезали его?

- А не знаю, из-за чего это получилось так. Я тогда на Невский не ходил. Он, мой друг, старше меня был, у него другие взгляды на девчонок были. Но ничего страшного не было. Ему зашили голову. Ну и вот до сих пор он, значит, живой.

- Виктор Брониславович, сейчас много говорят о репрессиях 1937 года. Скажите: были ли у вас такие случаи, чтобы кого-то из родителей или родственников ваших репрессировали? Вообще помните вы репрессии?

- Сейчас я тебе расскажу такой, значит, случай. У нас была коммуналка, где мы жили. В ней было семь комнат. И был у нас соседом Алексей Антонович, который являлся инженером или не знаю, как он назывался там по специальности. В общем, он был начальником планового отдела. Он тактичный и вежливый человек был. Очень даже! А мы, между прочим, про него знали: Алексей Антонович как пьяненький, так идет через двор и с нами играет в лапту. А мы в лапту, бывало, играли... Ну пацаны же были все-таки! Так вот, если он начинал с нами в лапту играть, мы знали уже, что Алексей Антонович поддатый. И вот этот Алексей Антонович, значит, в пивной выступил один раз и сказал: «Сталин — это армяшка, он мне ботинки чистил.» И его раза два, когда он это говорил, бармен выталкивал через задний ход. А потом все ж таки его подловил кто-то, и его после этого, короче говоря, в Серый дом на Литейном, где НКВД основное было, забрали. Одним словом, его судили, и за все это ему дали, значит, 10 лет. А остались дома у него, значит, жена, мать и двое детей. Но они потом тоже эвакуировались с Ленинграда. И вот они получили письмо от него. Ну мы же жили в одной квартир с ними, вместе разговаривали. Он им написал: что вы не беспокойтесь обо мне, я работаю в лагере бухгалтером или экономистом, посылки не присылайте, там смеются: что батя прислал бы нам что-нибудь. Вот такие случаи были. Но с НКВД, я тебе так скажу, не шутили в то время. У меня дядюшка мой во время революции три с половиной месяца возил Ленина. И он рассказывал, что Ленин точный был, с оружием не ходил. Я, говорит, первый раз приехал за ним на 10 минут раньше где-то на Васильевский остров. И он, говорит, выходит и выговаривает мне: «Товарищ шофер, я сказал часов в пять — шесть быть, так что будьте добры во столько-то. Еще революцию мы не сделали.» Ну и, короче говоря, дядюшка мой возил Ленина месяца три с половиной. Возил он его, значит, до тех пор, пока правительство не переехало в Москву. Рассказывал он про Ленина, что пунктуальный был, честный, скромный, но особенно он с шофером же не разговаривал, конечно. Дядюшка говорил: раза два или три Ленин с Надеждой Константиновной был при нем. Была, значит, такая квартира, где собирались они. Ну потом в Смольном вместе были. Вот все это он рассказывал. Но у нас, правда, внимания не хватало особенного поговорить с ним. Это когда он приезжал к нам сюда, то здесь мы уже разговаривали. И вот получилось так, что в году 1936-м или 1937-м кто-то на него написал кляузу. А он в то время работал механиком. Но в то время специалистов по автоделу мало же было. А машины посольств, полпредств не были отечественными. Вот, скажем, в итальянском посольстве все на своих машинах были. И к ним уход тоже, конечно, требовался соответствующий. И он работал в таком гараже, куда можно было приехать и все делать. Вообще он там масло менял, где-то подтяжку делал. И кто-то на него написал, что он связан с ними. Ну, короче говоря, написали, что он - враг народ. А он же был еще мотогонщиком. У него английский мотоцикл даже был. Но тогда это все еще только зарождалось. Ну и, короче говоря, его посадили в «Кресты». И он целый год отсидел в «Крестах». А потом, значит, появился следователь какой-то, и забрали все это дело все на пересмотр. Дядя в это время лежал в Куйбышевской больнице в центре города: здесь, на Литейном. И там получилось, короче говоря, так, что кляуза, которая была написана, не совпадала с чем-то. Короче говоря, дядя отсидел год в следственном, его выпустили, восстановили в партии, а после на три месяца путевку в Крым дали ему. Вот такое было с ним дело.

 

- Он не рассказывал о том, как его содержали в тюрьме?

- Как его там содержали, он, конечно, рассказывал. Понимаешь, это сейчас в «Крестах», как иногда показывают, сделаны нары. А тогда, говорил он, вот мы, 14 человек, лежали в камере и по команде переворачивались, - это, знаешь, когда на одном боку лежишь. Вот такой, значит, «рай» был устроен вот в этих самых «Крестах». Но дядя все ж таки пережил это дело и после этого работал в Ленинграде завгаром, - это большая такая там была организация, где он работал.

- А такое было, что вы, учась в школе, заклеивали в учебниках «врагов народа»?

- Я помню, что ходил в школу, когда Кирова убили. И у нас собрание как раз тогда проводилось, которое было этому посвящено. У нас был большой спортивный зал хороший. Ну вот там, значит, собрали всех и говорили, что Сергея Мироновича убили. Но вообще, если кто что-то и знал обо всем этом, ничем особенным не распространялись. Но НКВД-шников боялись, конечно же, тогда.

- В какой школе вы учились?

- Там, в нашем районе, было две школы: 9-я и 10-я, они обе почти что в одном здании были. Я учился в 10-й. А 9-я основная школа была. Это все были школы Куйбышевского района. Вот я там, значит, и учился. Когда началась война, я в шестой класс должен идти был.

- Говорят: до войны молодежь грезила небом. У вас не было такого увлечения?

- В ОСОАВИАХИМе-то? Ну как не увлекались этим? Мне отчим прямо так и говорил: «Кончишь школу хорошо — я тебя в ОСОАВИАХИМ возьму.» Тогда же фирма, которая всем этим занималась, называлась ОСОАВИАХИМ... Ну и я думал: «Раз у меня батя летчик, значит, в авиацию я и попаду.» Ну а мы про что еще думать-то могли?

- Начало войны чем вам запомнилось?

- Ты понимаешь, в чем дело? Я помню, что когда началась война, отчим сидел и заполнял летные карточки, где было написано, кто из летчиков как летает и кто какие недостатки имеет. И мать в этот самый момент включила радио и услышала, что началась война. И вот через несколько часов буквально к отчиму прибежал нарочный, и он, значит, позвал его перегонять эти самолеты. И он поехал, конечно. А так, ты понимаешь, мы пацанами были. Мы и не прислушивались ко всему этому, что происходило.

- Расскажите, исходя из вашего личного опыта блокадника, как все-таки голод в Ленинграде ощущался? С чего все это, собственно, начиналось?

- Знаете, я вам так скажу об этом. Через неделю, как война началась, уже были карточки. А потом с каждым месяцем становилось все хуже и хуже. Дети получали 120 граммов хлеба в сутки, а рабочим давали 250 граммов хлеба. Но хлеб был, знаешь, наполовину с бумагой. Зерна не было. Ну и, короче говоря, потом, уже с 1942 года, с марта месяца приблизительно, хлеб прибавили. Вот! Но я уже работал и получал 600 грамм хлеба в день. Раньше я получал 250 граммов хлеба, потому что я работал в мастерских. Ну а 600 граммов — это, понимаешь, уже что-то было. Но не было в городе отопления, и поэтому я по молодости собрался и уехал с Ленинграда.

- Сегодня рассказывают о том, что даже случаи людоедства были в Ленинграде. Что вы можете об этом сказать?

- Ты знаешь, Илья, все дело в том, что у меня друг детства, с которым мы жили в блокаде, и сейчас живет в Выборге. У него отец был главным механиком парохода. Тогда не было теплоходов. Так вот, во время блокады Ленинграда они кота съели своего. А, слушай, про людоедство я просто не слыхал ничего. Просто я видел, как умирают люди, особено это было в декабре — январе месяце. Наверное, тысяч 20 в день умирало ленинградцев. Ну а про людоедство я не слыхал ничего. Ты понимаешь, я врать не буду. Я работал среди моряков, когда меня на работу дядечка устроил: ну чтобы я мог, значит, получать рабочую карточку. Этого не было! У матросни, помню, своя столовая была при гараже, привозили им пищу. Но их кормили немножко лучше, чем нас. А вот то, что ты говоришь про людоедство.... Я уехал в 1942-м году, когда продукты уже прибавили. Может, это людоедство и было, но я не слыхал ничего про это.

- Вообще раненых, убитых, умерших успевали эвакуировать, вывозить?

- Ну я расскажу тебе про убитых так. У меня в блокаду, значит, умерла мать. А у меня был друг, который в Выборге сейчас живет. Так вот, когда все это произошло, я пошел к дворничихе. Значит, она женщина хорошая была. Мы умыли мою маму и зашили в это одеяло, а потом погрузили на тележку и отвезли в морг. Ты знаешь, людей по улице в городе, конечно, собирали. Такого, чтобы валялись они постоянно, не было. Но смертность, конечно, была большая. Ну и в июне месяце я уехал в Сибирь...

- Во время налетов вы прятались в бомбоубежищах?

- Да, но, знаешь, мы не в бомбоубежищах прятались. Мы собирались на чердаке. У нас была компания из четырех — пяти человек для такого дела. Почему мы так делали? Потому что когда падали на дома зажигательные бомбы, они небольшого размера были, то они пробивали крышу. Весом они были ну, может быть, 5-10 или 50 килограмм. Они, значит, пробивали крышу, и вот эта зажигалка, если падала, то начинала гореть. У нас на чердаках были поставлены бочки с водой. И вот, помню, был один пацан такой с нами. Забыл я его фамилию. Так вот, он когда с нами был, он эту зажигалку схватил за хвост и в бочку бросил. В общем, погасили эту зажигалку. А Ленинград горел здорово. Немцы, кстати, сыпали и большие бомбы, но в основном мы охраняли дома от зажигалок. И вот такая жизнь и была, значит, в Питере в блокаду.

- А похоронные команды ходили по городу?

- Мы привозили сами. У нас тележка была. Не помню, у кого мы брали ее. Помню, как-то мы оттуда ехали. Вдруг нас милиционер останавливает. Говорит: «Документы ваши на тележку!» Ну мы отбрехались как-то, да и у него совести хватило: он видит, что два парня везут тележку. Мы объяснили, что и как. Нам же дали бумагу, что принято все это дело. Ну и...

- А было ли такое, что кто-то хорошо жил в Ленинграде во время блокады?

- Ты знаешь, я когда ходил на работу, на Васильевский остров, там на Средней линии гараж был. И там-то как раз мы проходили мимо штаба этих, не помню, как они назывались, но были от военно-морского флота. И вот там была ихняя столовая. И вот мы когда проходили мимо них, заглядывали. Я не говорю, что там у них были гулянки или что-то в этом роде. Но мы заглядывали к ним туда, потому что есть-то хотелось!!! Ну что я скажу? У меня родной отец в Ленинграде работал шофером, учеников-шоферов потому что не было. Он нет-нет да и доставал комбикорм или жмыхи, как это называли, нам. Не знаю, может быть, и людоедство было, как ты говоришь. Но в нашей компании таких не было. У моего друга только кота в семье съели.

- А вот на рынках вы бывали тогда, во время блокады?

- Но я-то не был, а мать ходила. От отчима были оставлены кожаные брюки. И она, помню, пошла их продавать. Ну и сторговалась с одним там что-то. Ей за брюки муки два кило дали. А когда пришла домой, там два кулька было всего этой муки. Понимаешь? Сверху грамм 200 или 300 было насыпано, а внизу — ничего. В общем, аферисты были, но не такие, как сейчас. Но на базаре откуда что-то могло быть? Продуктов там много не могло быть. Блокада же все-таки была. А потом в 1942 году, в начале 1942-го года, раза два или три партизаны на повозках привозили продукты. Ну что они там могли привезти? Это капля в море для Ленинграда была. Но были все же такие случаи. А потом уже пошло все по-другому...

- Бомбежки часто у вас бывали?

- Ты знаешь, слушай, бомбили они нас здорово. Ну в месяц раза четыре-пять обязательно бомбили! И бомбили здорово. Но они знали, куда сыпать бомбы. Я же говорю: бадаевские склады сожгли у нас, где все продовольствие ленинградское было. Заводы тоже они бомбили.

- Видимо, наводчики были?

- Ты знаешь, тогда не так была развита техника, но рации, может быть, у кого-то и были. Мы, я помню, ходили по дворам, стучали, говорили, чтобы свет не проникал, куда не следует. Светомаскировка была. А какой там свет был? А насчет этого если так говорить... У нас был громкоговоритель. Знаешь, тарелки такие. Но по нему же не передашь ничего. Может быть, у людей у кого и было что-то такое.

- Что в Ленинграде испытывали чаще: бомбежки или обстрелы?

- Ты знаешь, немцы обстреливали одну сторону Невского. Короче говоря, там была четная сторона. И вот с этой стороны, оттуда, ну потому что немец близко уже был от Ленинград, обстреливали. Я не помню, какой номер трамвая там ходил. Так вот, там немцы обстреливали здорово. А в какие там это дни было, разве я помню? Но знаю, что обстрел был ой-ой какой. Но не каждый день, конечно, это было. Но если начнут стрелять, то все... Но главное, что по Исаакиевскому собору ни разу не попали и по Казанскому собору тоже не попали, эти - остались. И Зимний дворец тоже не пострадал. Но на его крышах, знаешь, были установлены тогда спаренные пулеметы. Тогда три-четыре пулемета там стояло, - там, значит, расчет был. Ну вот так с этим в Ленинграде было.

 

- Предприятия так и продолжали работать?

- Предприятия работали, Кировский завод работал... Пекарни работали маленькие. Ну я точно знаю, что в блокаду работал Кировский завод. В основном, конечно, он и работал: там он восстанавливал и ремонтировал танки, значит, наши подбитые. А остальные как работали, не знаю. Я тогда этим не интересовался, понимаешь ли.

- Военные ходили по городу?

- А вот были военные. И машины были. Помню, сосед с нашей квартиры — он на Ленинградском фронте был. Так вот, он приезжал домой к жене, значит. И разговаривал с нами. Ну мы разговаривали с ним, как и что. Он говорил: «Появилось новое оружие — «Катюши», значит.» Но тогда только начинали они поступать. Ну рассказывал она, в общем, нам, что такое «Катюша». А мы спрашивали: когда же кончится война? Ну все же были, понимаешь, в таком адском положении.

- А как вообще воспринимали поражение Красной Армии в 1941-1942 годах, когда вот отступление шло?

- Ты знаешь как? Они вот, немцы эти, подошли к Пулковским высотам. Это от Ленинграда было за 10-15 километров. А вот были Синявинские болота, там еще ближе тоже были они. Но в город, понимаешь, немцы не прорывались, значит. Удерживали все-таки наши его.

- Расскажите о том, как вы эвакуировались из Ленинграда.

- Из Ленинграда как я эвакуировался? Я записался в эвакуацию. Пришел с метрикой как раз туда, куда для этого дела и было нужно. Значит, рядом с Невским был эвакопункт. Я пришел в этот эвакопункт и записался на эвакуацию, значит. Это в мае месяце было. Мне сказали: «В июне или июле, 15-го числа, приходите на Финляндский вокзал. Будет эвакуацию.» Ну и вот, с Финляндского вокзала мой друг пошел меня провожать в эвакуацию. А дело все еще в то, что когда война началась, мать запаковала чемодан или узел большой. Сделала она так вот для чего: что если когда немцы нас разбомбят, чтоб можно было найти эти вещи. И вот я с этими узлами, значит, пошел на Финляндский вокзал. Вечером, я не помню, во сколько точно это было, но, наверное, часов в 10-11, нас отправили в эвакуацию. А тогда ночи белые были. Нас привезли в Борисову Гриву. И там, значит, нас на полуторках быстро выгрузили с эшелона, потом провезли километра три или четыре, после чего погрузили в катера и переправили через Ладогу. И вот ночью на катере мы вышли, я не помню, как, и тогда, значит, нас повезли на Борисову Гриву на побережье. Помню, плывем мы на катере. Матрос сидит один, банка консервов у него, он эти консервы лопает, и, значит, говорит: «Нам везет, что у немцев сейчас бензина нет. Так бы он нас сейчас растюкал в воде всех.» Ну и когда мы перебрались на ту сторону, стали у нас записывать, какого числа отправка будет. И, в общем, я должен был через два дня уехать. Я не помню, что я сделал, подтер или как, но, короче говоря, я влез в один вагон. А вагон этот большой был, 60-тонный. И вот у нас там были сделаны, значит, нары, где можно было поспать, и мы, значит, на этом вагоне выехали. Проехали мы через Вологду, Пермь, потом — через этот Екатеринбург, тогда это был Свердловск, потом — через город Барнаул проехали, это был уже Алтайский край, потом Омск проехали. В общем, мы ехали-ехали. Но кормили нас по дороге хорошо. Понимаешь, были станции, где мы стояли. Так там приходили с котелками за едой.

- То есть, не голодали, как я понимаю, в пути?

- Знаешь, получилось так, что с нами ехала одна женщина. Она подсела к нам в Вологде. Или в Кировске, как он назывался тогда. И у нее был рис. А она обосновавшись там была. И че-то у меня чемодан такой кожаный или вещмешок там был тогда. Она мне рис за него и отдала. В общем, мы по дороге с питанием не мучались.

А потом ехали мы все, значит, ехали... За Барнаул заехали. Там женщина и говорит: «Ну сколько ехать можно?» А нас везли, знаешь, в сторону города Семипалатинска такого. Ну и одной станции, Поспелиха такая, мы вылезли, значит. И вот там нас на лошадях отправили в один колхоз работать... От железной дороги это было за 40 километров. Это были алейские степи такие — там леса не было, там перекати-поле было кругом и вовсю. Ну и привезли нас в колхоз, значит. Две недели дали нам отдохнуть. А потом стали работать в колхозе. Я на лошадях работал. Как раз была уборка зерна. Ну и там, значит, косили мы проса. Ну какой с меня там был спрос? Но у меня была не косилка, а лобогрейка, как это называлось. А просо — оно тяжелое же было. Ну и поработал я там какое-то время, поработал, и потом меня вдруг поставили сторожем на току (это когда комбайны убирают хлеб и привозят все это на этот на ток.) Ну и, короче говоря, я там так до сентября месяца доработал. Мне по 12 граммов хлеба на трудодень дали за работу. Сколько этих было у меня трудодней, не знаю. Может, тридцать, может - сорок трудодней было. Я и думаю: «А че я буду в колхозе мучиться?» Я иду в МТС (машинно-тракторная станция). А ребят, мужчин, забрали в армию. Девчонки-трактористки там были да пожилые: ну те, которых в армию не брали. И немцы с Поволжья, значит, тоже там были. И стал я работать слесарем. Ну а у нас Люц такой был, это был немец с Поволжья, хороший дядька, да и специалист хороший. Работал я там с ним, работал. Ну и, короче говоря, после нас начали гонять на учебную подготовку. Ну при МТСе был один такой человек: он и спортсмен был, и парторг. Ну и короче говоря, я до 1944 года проработал там.

- Скажите: а как население к вам, к эвакуированным, относилось?

- Знаешь, а неплохо сибиряки к нам относились. Но я жил у деда с бабкой. У них сын был. Его как раз передо мной взяли в армию. Ну я им помогал картошку копать. Ну, короче говоря, я питался у них. Ну пища эта простая была, но все ж таки...

- Голода не испытывали в Сибири?

- Нет, у нас этого не было. И в этом МТСе работали когда, там столовая была. Ну и обед, конечно, у нас всегда был. А обед такой был, что там были и каша, и кулеш так называемый. Варили все, что было нужно. Ну и у кого что было, тот добавлял. Но в то время, знаешь, война была, и фигурировать там было нечем. И я до 1944 года так там и работал. А потом меня, значит, призвали в армию.

- Кстати, расскажите о том, как все-таки это произошло?

- Знаешь, нас сначала вызвали в военкомат на комиссию. Вернее, получилось как? Что нас собрали всех и в этот Барнаул на комиссию привели. Но сначала приехать надо было, конечно, на эту комиссию. И мы после того, как комиссию прошли, потом попали в учебку такую. Попали мы, в общем, в город Бердск, это под Новосибирском. Там в учебке мы пробыли сколько-то. А как мы туда попали? Это был август или сентябрь месяц 1944 года. И нас всех, помню, на плацу выстроили. И вот приехал генерал, посмотрел на нас и сказал: «У кого рост ниже метр 70 — не выходите. Остальные - вперед!» Ну вот так вот мы и вышли. Там часть из нас отсеяли, а часть - взяли... Через день или два погрузили нас в эшелон и повезли с Сибири под Москву, в город Бердск. И в Бердске мы вышли. Там, помню, аэродром как раз был. А я говорю, что слесарил раньше. Поэтому тогда еще подумал: может, думал я тогда, устроюсь где-нибудь на аэродроме. А нас построили — и в лес направили. Накормили, там была и кухня, и все это самое, что было нужно. Ну и командир роты приходит, переписал нас всех, и говорит, что мы, мол, в артиллеристы записаны. Ну мы, конечно, знали, что артиллеристы - не на самой передовой находятся. И вот когда он переписал всех, нас накормили в столовой. Потом он нам и говорит: «Здравствуйте, товарищи ПТРовцы!» А ПТР — это противотанковое ружье были такие, значит. Ну и здесь мы сентябрь и октябрь месяц проучились. Ну и, конечно, здесь сразу выдали нам парашюты, и был расстелен брезент, и на брезенте мы, значит, делали укладку. А дренажер был — трехметровая вышка. Рядом - вскопанная земля. И вот мы с трехметровой вышки прыгали в эту вскопанную землю. Это вот такая, значит, была скорость падения с парашюта. Я раза два прыгнул. «Ну а че, - думаю, - больше прыгать-то?» Ну а нас учили, помню, так тогда, что говорили: когда с парашюта вы выпрыгнете, нужно делать так, чтобы земля шла под тебя, чтоб было так, как будто ты с машины или с поезда прыгаешь. Ну я раза два или три прыгнул с этой вышки. Помкомвзвод потом меня и спрашивает: «А что ты так мало прыгаешь?» А я говорю: «Я научился.» Ну и через некоторое время нас вызывают на прыжки. А когда мы укладывали парашюты, то делали все по такому, значит, принципу: помогаешь ты мне, а я - тебе. Там еще такой кармашек был: ну для того, кто укладывал. Ну нас построили, получили мы парашюты и, значит, на станцию Кержач направились. И вот прилетел самолет «Дуглас», который был наподобие Ил-14-го. Он, Ил-14-й, скопирован с «Дугласа» был. И вот первый раз мы, значит, прыгали с высоты 800 метров. И получается так, что когда самолет улетает тихо в воздухе, кругом кричат: «Ванька, Гришка!» И я подлетаю к земле. Сначала тоже не мог сообразить: земля идет у меня боком. Но хорошо, что поле вспаханное было. Я упал. Но шея-то болит. Но я, конечно, про всё смолчал. Пацаны подбегают, помогают складывать парашют. А у нас у каждого ранец был, где хранился парашют. И они говорят: «Дай резиночку от запасного.» А у нас запасной на резинке был. Ну собрались мы в кучу. Смотрю: у помкомвзвода - разбитый нос. Я говорю: «Ты, наверное, мало с вышки прыгал.» Так он потом меня съедал всё. Ну и так мы потом прыгали второй раз. В общем, мы и с колбасы прыгали, и в ночное время прыгали. А колбаса — это так аэростат мы называли, с которого, значит, тоже прыгали. Ну там было что? Четыре человека были в люльке, они прыгали, а пятый просто сидел. Он не вышибал, а, короче говоря, просто командовал. Ну и прыгали мы с этого со всего, значит, в ночное время. Короче говоря, я попал в десант. Ну а потом всё, как говорят, пошло и поехало.

В январе 1945 года нас погрузили в эшелон. Мы, значит, на себе выносили и оружие, и дрова. В общем, на себе всё выносили. Ну ребята, конечно, молодые были. Ну и двинулись мы в путь. И короче говоря, в Москве мы, наверное, часов пять простояли. А с Москвы мы на Одессу не заходили. В общем, нас в Румынию привезли, это был город Канстанца, по-моему. А оттуда — в Венгрию. В Венгрии мы с месяц пробыли. Ну собирались мы там ко всем этим делам, пока, значит, эшелоны прибыли с солдатами. И потом строем, значит, мы пошли к Будапешту. Вот там, помню, мы по пятьдесят, по сорок километров в день проходили. Ну мы и прибыли, значит, в этот Будапешт. Мы там неделю побыли. И потом наш взвод на машины сажают. Где-то прорыв немцев в Венгрии был. И, значит, бросили нас туда. И мы там попали в первый раз в бой.

 

- Когда именно это было, помните?

- Сейчас я об этом тебе скажу. В марте месяце, ну числа, может быть, 10-го марта я попал на фронт. Но я не знаю точно, какое именно это место было. Но, короче говоря, у нас начальник штаба был, который на какое-то время оставил в резерве нас. Ну и потом через некоторое время мы двинулись дальше, дошли до города Секешфехервара. Вот в Секешфехерваре мы, значит, вступили в бой. Ты понимаешь, что это тогда было? У немцев уже, как говорится, последние вздохи были. Этот город Секешфехервар несколько раз из рук в руки переходил. Но нам повезло в том, что прилетели наш штурмовики и там, где передняя полоса была, они немцев там разгрохали, а мы, значит, двинулись с боями дальше Веннерноштата. Венерноштат — это вроде Новая Вена была. И там завязались бои. Понимаешь, там у них аэродром был сделан под землей. И поле было такое крепкое, что лопатой не ковырнешь. И все ж таки этих немцев мы оттуда турнули. Это было, когда мы уже зашли в Австрию. А в Австрии когда мы шли к Вене, немцы оставляли против нас заградотряд, значит. Там, понимаешь, же были горы. Это местные знали. Нас обстреляли. Мы разворачиваемся и — по этим горам. Ну, короче говоря, мы дошли до Вены. И вот в Вене начались уличные бои у нас, понимаешь ли.

- А что были это за бои?

- А уличные бои — это, понимаешь, было очень страшно. Ты понимаешь, там не понять было, откуда и кто стреляет: или пулемет, или снайпер, или же - танки. Мы боялись продвигаться, потому что с фаустпатронов поджигали же они всё. Ну, короче говоря, числа 6-7 зашли мы в Вену и уже 10-го вступили в бой. Там как раз проходил канал Дунай. Как раз это было около парламента ихнего. И вот в этих уличных боях меня и ранило, короче говоря.

- А как вас ранило?

- А пол-задницы оторвало. Я лежал в госпитале вот с 10-го апреля по 15-е декабря 1945 года.

- Госпиталь был переполнен, когда вы там лежали?

- Нас главное, что после ранения, это был город Шатон, привезли в Шатон, а потом нас переправили в город Паппа, а с города Паппы мы, значит, уже попали в Румынию. А с Румынии — в Саратов. Вот с Саратова я демобилизовался. Вот так и воевал, значит.

- Вы, насколько я понял, ПТРовцем воевали?

- Да.

- А какие ваши задачи были? По каким целям стреляли в основном?

- Но ПТР, ты понимаешь, был чем хорош? Вот где-то, допустим, пулеметчик строчит. Так вот, ПТР был тем удобен, что он пробивал броню. Ну я не говорю, что такую большую броню пробивал, но мы тогда не интересовались этим особенно. Нам только кричали: «ПТРовцы, помогите!» И вот, значит, два-три ружья у нас было, и на каждое ружье два человека полагалось. Но это не комплект был, а боевой расчет. У ПТРа был первый номер был. А я, значит, был вторым номером. У меня был автомат, патроны, лопата. И вот, значит, на двоих нас было ружье это. Но, ты понимаешь, мы хоть были в десанте, у нас единственное, что хоть было, это артиллерия — 37 миллиметров. Все это можно было на третий, на четвертый этаж в Вене затаскивать и расстреливать как со снайперского ружья немцев. А у нас был ПТР. Короче говоря, положение у нас было такое, что бежать некуда было. И нас двоих в один день и ранило. Первого и второго номера, обоих так.

- Потери были у вас в вашем подразделении?

- Ну в нашем подразделении были, конечно, потери. Ну у нас, наверное, человек 8-10 попало. Все дело в том, что там была немецкая казарма. А ее не прочесали. Главное, суп был сварен, немцы уже ушли. А с чердака начали стрелять. Я, значит, сидел на чем-то таком. И вдруг стали стрелять с автоматов. Ну и побежали на этих немцев, их растрясли, а человек 8 или 10 ранило нас.

- Звание какое у вас было во время войны?

- Рядовой.

- По бронемашинам приходилось стрелять?

- Мы, я тебе говорю, понимаешь были в каком положении? Мы попали под шапочный разбор. У немцев было очень плохо с топливом. А у нас уже были танки американские «Валентины». Но танкисты попадали наши тоже. Вот в Венернонштате три танка, помню, было. Так видно было (а там, значит, поле было, а за полем - река), что немецкие самолеты заходили-заходили и разбомбили их. Они, эти танки, и горели тогда...

- А вот в Венгрии вы с местным населением встречались вообще?

- Нас когда в Венгрию привезли, вдруг через неделю или через сколько-то, как сейчас помню, к нам пригнали лошадей. Без сбруй, без всего. А командир взвода и говорит: «Куда же мы их денем, во что запряжем?» А у нас еще солдат такой Трищенко был. Его звали Теркин Вася. Он, наш командир взвода, этому Васе Теркину и мне говорит: «Вот вам по автомату c патронами. И идите найдите упряжь для этих лошадей.» Ну мы километров восемь или десять от города пошли. А город этот Надькиреш назывался. Ну и вот, значит, от этого города пошли мы. Там кругом хуторные постройки такие были. И вдруг один крестьянин останавливает нас и на русском языке говорит: «Товарищ, товарищ! Кой надо!» А мы говорим: «Кой надо? Нам телеги надо.» Ну и, короче говоря, мы нашли священнослужителя одного. У него была конюшня, были телеги, кони, в общем, все было. А сбрую мы нашли на чердаке. Мы запрягли двух лошадей и потом еще третью лошадь подцепили. И привезли, значит, километров за десять мадяру этому, лошадь. Он смеется и говорит: «Что там в кустах стоите? Идите.» А кукуруза там, помню, была сломана. И там же столитровый бочонок с вином стоял. Вы выпили. Но, знаешь, мы не напились им. Мы когда выпили, то знали, что надо добраться до этого командира. Ну и так на другой день пошли. Командиром у нас был лейтенант Бoвкун. Он забрал этот боченок с вином в свою комнату и ушел в штаб похвастаться, значит, что это у него есть. А мы еще когда оттуда уезжали, свинью пристрелили. Но все это отделано было. Они пришли, посидели, но нас-то в эту компанию не приглашали, конечно. А потом уже, когда мы стали наступать, то вина очень много было. Понимаешь? Склады под землей же у них были.

- А с населением вообще встречались так?

- Ну вот в Шопроне, например, дело такое было. К нам приходили две мадярки, и они, значит, работали у нас санитарками. И стреляли, помню, всё сигареты у нас. Ну, конечно, сигареты нам для курева давали. Мы делились с Мадярами, но они неплохо к нам относились. В Шофроне, помню, по улицам ходили, мы в магазины заходили. Вообще, знаешь, сладко мадярам от немцев тоже не было. Но, конечно, Венгрия, это — сельхозстрана в основном была. У них с продуктами неплохо было, конечно.

- Союзников встречали?

- Нет, мы не дошли до них.

- Как ПТРовцу приходилось ли вам огневые точки подавлять?

- Ты знаешь, может, и приходилось их подавлять. У нас же все время два-три ружья было. Один раз, помню, было так, что прилетели самолеты и стали нас бомбить. А мы что тогда делали? Значит, первый номер кладет мне ружье ПТР на плечи и начинает стрелять по ним. Ну представляешь, у них, у ПТР, был этот же впереди дульный тормоз... И когда, значит, патрон улетает, то эти газы у ПТР убираются. Я чуть не оглох. А потом самолеты появились. Я говорю первому номеру: «Коля, вставай!» А там в ружье входила обойма: пять патронов. Я все эти патроны выстрелил. Он тоже головой тряс. Я говорю: «Будешь еще стрелять по самолетам?»

- Вена, говорят, не пострадала во время войны. Как вообще выглядел город в 1945-м?

- Ты понимаешь, обстрел был, но улицы в городе были, конечно, шикарные. Мы как раз мимо парламента тогда, помню, пробегали. И было еще что в городе сделано? Вот идет, например, квартал. И из дома в дом, это было на случай, если его, этот дом, разбомбят, были сделаны проходы.

- А кормили вас как на фронте?

- А ты понимаешь, на фронте было с этим как? Своя полевая кухня была. Но мы вот когда шли уже по Венгрии, по Австрии, почти что этой кухней и не пользовались. Потому что в каждом доме, особенно у этих венгров, консервов было полно: и овощных, и мясных. В общем, на самоснабжении были. Но кухня всегда была.

- Сто грамм давали перед боем?

- Ты понимаешь, мы когда зашли в Венгрию, то там вина было сколько хочешь. 100 грамм давали в России. Ну когда было холодно зимой, их, значит, давали. А в марте месяце мы когда вступили уже в бой, то там уже тепло было. И винца, когда мы к фронту двигались, ночевали, значит, солдаты ходили добывать. Значит, это они у местных жителей это добывали. А так — нет.

 

- А трофеи брали вообще?

- Ты знаешь, что? Ума не было. Меня ранило. Что я, не мог костюм себе взять или рубашку и ботинки? А ума не было, чтобы это вся звать. Ну что? Если мне кто пихани все это, я бы сказал: для чего оно мне все нужно? А когда я в госпиталь-то попал, то думаю: вот и дурень. Кто похитрее был, то брал, конечно, это. Но в основном, конечно, дураки тоже были. Но у офицеров чемоданы были, конечно. Вот я лежал когда в Саратове, в офицерской палате. Там получилось так, что с нашего батальона два офицера было в этой палате. Ну и так как место у них было, они и взяли меня в палату к себе. Ну и, значит, чемоданы были у них. И второе: многие штабные офицеры были, которые это все имели. Но тем-то все ж таки удобнее было это делать - они приученные были к этому делу. Вот единственное, что мы снимали и брали себе, так это часы.

- А оружие трофейное брали?

- Ты понимаешь, из трофейного оружия у меня был пистолет. И когда я попал в медсанбат, у наших солдат получилось так, что там, где они были, обстрел был. И один солдат упал с телеги, и ему, значит, колесом по ноге проехало. И он прибегает в медсанбат и говорит: «Дай-дай-дай. Нет ли у тебя? Я тебе винца принесу.» Ну я ему этот пистолет отдал. Там два патрона всего было.

- Вас награждали во время войны?

- Да. Орден Отечественной войны есть. Также есть медаль «За победу». Ну «Знак Почета» я здесь получил, уже после войны.

- А я читал наградное представление, где указано, что вы во время войны были представлены к медали «За отвагу».

- Понимаешь, чем дело-то? Я когда демобилизовался с армии, то приехал в Ленинград. Я пришел туда, значит. Ну и что? В военкомате получил медаль «За победу над Германией», и на этом, короче говоря, дело и кончилось. А мы когда освобождали Вену, то я должен был получить медаль «За освобождение Вены». Но, ты понимаешь, как тебе сказать? Героем я не был, но и плохим солдатом не был тоже.

- Что вы можете сказать о наших противотанковых ружьях?

- Ты понимаешь, у нас очень удобное ружье. Но оно неудобное было тем, что когда ты перемещался, если один прыгал через канаву, другой - в канаву. Но у нас были такие ПТРы, что они разбирались. Понимаешь, было так, что ты чеку вытаскиваешь, после чего одному достается ствол, другому — другое. Но мы хулиганили. Когда двигались к фронту, мы разбирали и каждый свою часть нес... А собрать можно было так: только щелк — и собрано. Ружья хорошие были. Симонова это были ружья.

- А немцы, как вас кажется, превосходили вас в технике или было наоборот?

- Ты знаешь, я в бой вступил в марте месяце 1945 года. Понимаешь, уже немцы драпали тогда. И особенно сильного сопротивления мы не встречали. После Секешфехервара мы в основном догоняли немцев. Потом в Венерноштатте он нас тряхнул довольно здорово. Ну а так местные бои были в горах в основном.

- В атаках участвовать приходилось?

- Ты понимаешь, когда мы были в Венерноштатnе, то в наступлении, конечно, были. Нас пулеметные расчеты здорово косили. Ну мы отстреливали в основном их. Ну командир взвода был ранен, а помкомвзвод вместо него, значит, командовал потом: вперед, вперед. Ну и, в общем, Венерноштат мы освободили быстро.

- Что можете сказать о ваших командирах?

- Ты понимаешь, все дело в том, что у нас был этот самый лейтенант командиром, он — бывший парторг. Когда в 1944 году парторгов сняли и перевели лейтенантами во взвод, было, значит, как сейчас помню, такое. Вот, бывало, в августе месяце, под Москвой когда мы были, после завтрака у нас проводилась строевая. Так вот, он потом приходит и начинает преподавать первый удар, потом — второй. Ну солдат сядет, пригреется и спит. И вот он когда увидит, что спит, кричит: «Встать!» И все вскакивают. А он предупредит: кто не спит — пусть так и продолжает сидеть. Так мы вскочим, кто спали. Он и говорит: «Ну сколько раз я говорил?» Он такой своеобразный, этот лейтенант, был. Ну а так он не обижал нас.

- А вообще грамотные командиры были у вас?

- Ты понимаешь, он был грамотный. Фамилия у него была Бовко. Особенно он не распространялся о себе, а нам не интересно это было. Но у нас кто был из командиров, если так вспомнить? Хороший командир роты у нас был. Он жил в землянке. Помню, когда мы под Москвой были, он с землянки, бывает, выйдет вечером. А ведь проверка роты проходит! Он старшине роты и говорит: «Проверь! А на вечернюю физзарядку не надо гонять.» Ну как сказать? У нас дедовщины не было. Ну бывало, что солдаты подерутся промеж себя. А так — нет, конечно.

- То есть, драки были?

- Знаешь, были. Но так, чтобы избивать солдат до полусмерти, как сейчас это происходит, такого в то время не было. Все ведь при оружии были. Автоматы были нам выданы. А на фронт ехали когда, так патроны почти что у каждого были. Мы в Югославии патроны все меняли, помню, на фрукты. Главное, те пришли и говорят: «Братушка, братушка, дай нам патроны.» Ну у кого было, сделали этот, значит, обмен.

- А в Югославии как к вам относились местные?

- Ой, хорошо. «Братушка!» - так все они нам говорили.

- С пленными иметь дело приходилось?

- С пленными? Ты понимаешь, с нами этого не было. Мы, конечно, видели, как гнали их. Мы, помню, двигались к фронту, а навстречу нам шли мадяры. И конвоировали, значит, их русские солдаты. И вот они всегда, когда встречали нас, так делали. Вот у нас батальон двигается, а они кричат: «Модер, модер!» Они хотели этим самым сказать: что мадяры, мол, мы, не немцы. Боялись, чтобы ихние их не тронули...

- Немцы уводили от вас языков? Не было такого?

- Понимаешь, я говорю, что мы попали под шапочный разбор. Этого у нас не было.

- Под обстрелы, бомбежки как часто попадали?

- Ты понимаешь, не часто, но попадали. Потому что у немцев было плохо с топливом. И были самолеты такие - «Рама». Понимаешь, фюзеляжа там не было, а там просто конструкция была и этот, значит, хвост. А кабина и все это было. У самолета были крылья, а сам фюзеляж был как рама. Вот его и звали «Рама».

- Было ли такое, что не хватало боеприпасов, оружия?

- Нет. Это в начале войны было такое. А у нас у всех было новое десантное вооружение. Вот пушка 37-миллиметров, например, была, потом - автоматы, автомат-пистолет, ну и ТТ, конечно, был. Но у нас были ПТР. Но мы и одеты были хорошо. Потому что нас когда к фронту стали готовить, всех нас переобули во все новое.

- А медальоны носили?

- Ты знаешь что? У нас не было медальонов. А до нас-то, конечно, были. Понимаешь, у нас все делалось так, что всё говорилось: давай-давай, поскорее...

- А позиции часто меняли?

- Ты понимаешь, у нас было что? Когда мы в первый раз вступили в бой, мы все время догоняли немца. Они драпали. Догоняли, в общем, их. Вот они заградотряды оставляли против нас. Мы гоняли их по горам, но в городах, вот в населенных пунктах, бывало, что они оказывались. Но все ж таки они чувствовали, что конец войне идет.

 

- А что за заградотряды это были? Как вы, собственно, определяли, что это заградотряды?

- Понимаешь, двигались мы батальоном. Вдруг нас в горах начинают обстреливать. Ну тогда у нас разворачивается взвод и по этим горам начинает стрелять. Они все тогда, значит, уходят. Ну там их было человек пятнадцать-двадцать. Они просто тормозили, знаешь, нас: чтобы мы на пятки к немцам не наступали.

- Женщины на фронте были?

- У нас под Москвой была у командира батальона фельдшер. Хорошая женщина. Помню, команду 20, а это значит - что на вшивость, проверяла она. Ну а потом, когда приболела она там или что с ней сделалось, все приходили к ней в медпункт. И солдат один придумал, что сказать. Ну смеялись, конечно, мы все потом над ним. Два мешочка с золой подмышку взял. Ну и пришел, значит, он к ней и говорит: ой-ой-ой, ой болит. Она ему градусник сунула. А когда градусник ставила, все у него приподняло и мешочек-то за рубашку и упал. Она градусник вставила ему, а там - больше 40 градусов температура. Она смотрит на него и говорит: «Ты еще живой?» Ну, в общем, проверяли нас. Строевой гоняли здорово нас. И в походы нас тоже отправляли. Ну в десанте надо было бегать хорошо.

- А вши вас заедали на фронте вообще?

- Нет, не было этого. В баню нас водили. Не каждую неделю, но в городскую баню, в общем, водили.

- Нацмены с вами воевали?

- Еврей один был. А так у нас в основном сибиряки были. Когда нас взяли в армию, то некоторые до приезда на железную дорогу даже паровоза не видели. А потом стали прыгать с парашютом.

- Ваше отношение к замполитам. Были они у вас?

- Ты понимаешь, замполит у нас и был тот самый лейтенант. Рядом в другом взводе хороший такой был. А этот, знаешь, привычку такую имел, что дисциплину чересчур держал. Но мы уже готовились к фронту в то время. Надо и посвободнее было с нами обращаться.

- Как к Сталину относились во время войны? Сейчас много говорят о нем.

- Понимаешь, в чем дело-то? Я только скажу одно. При Сталине хорошего мало было. Но с 1947 года каждое 7-е ноября делалось снижение цен в магазинах. Вообщем, что сказать? Что анекдоты нельзя было рассказывать. Но Сталин недолго пробыл. И после Сталина началось по-другому всё... Ну а сейчас что происходит? Такую страну развалить! Вот согласись ты сам. Можно сказать: да, мы, Эстония, жили, можно сказать, и отдельно, но в составе Советского Союза. Вот как в Америке штаты. И развалили вдруг всё это. Ну что там говорить? Мы при Советской Эстонии жили. Я на одном месте отработал 43 года. У нас в ноябрь и декабрь месяц путевки редко давали путевки. Но были курсовки. И мы, значит, брали курсовку, которая стоила 37 рублей. Я садился на поезд, там доплачивал я 60 рублей и жил в гостинице. 24 дня меня лечили там! И все таки питание было. И в Кисловодск ездил отдыхать — это все-таки Кисловодск был. И, помню, я с рейса как-то пришел (я работал шофером). Подходят ко мне директор автобазы, Свергун у нас был такой, и один, значит, профсоюзный бог. И они и говорят: «Ты в Венгрию поедешь?» Говорю: «Я воевал там.» Он, Женька Андреев, профсоюзный бог, и говорит: «Ну тебе и положено.» Ну и, короче говоря, дали мне путевку на 22 дня с 1-го июля по 22-е в Венгрию. 64 рубля всего стоило это дело! И это - Венгрия. Питание всегда отличное было, в обед всегда был графин с вином. Кормили хорошо. Мы и на Балатоне были, и в Секешфехервар. А еще где? В общем, в нескольких городах. И шикарно все было. Нам понравилось там.

- Страх во время войны испытывали?

- Ты знаешь, при прыжках с парашюта это, конечно, было. Вот первый раз, помню, когда мы с самолета прыгали, парашюты у нас, значит, были такие, что они автоматически сами открывались. И когда ты выпрыгиваешь, самолет летит ну, может, на скорости 400 километров в час. И тебя — с фюзеляжа сбрасывают. Ты только, значит, воздуху успел набрать, а парашют раскрывается тогда только, когда динамический удар получает... Самолет улетел тихо, а на душе - невесело. А бывали ведь случаи, что парашют и не раскрывался.

- А на фронте непосредственно со страхом было как?

- Ты понимаешь, когда мы вступили в бой в первый раз, короче говоря, вот в 1945 году, когда уже наши стали теснить немцев и за пределы России, то просто посчитали, что десанта не надо делать, что, мол, мы и так немца выгоним. Потому что десант — это тоже было, значит, такое дорогое удовольствие.

- Помните окончание войны?

- Помню. Мы лежали в госпитале в Шофроне. И у нас, значит, между кроватями там был приемник. А перед этим начальник госпиталя, ну так как он-то по-английски понимал, нам сказал: «Ребята, вот-вот должна быть Победа.» И вот мы спим. Ну это, может быть, двенадцать было или же - час ночи. Слышим: часовой стрелять начал. Ну у кого что было, тот с тем на чердак побежал прятаться. А тут врачиха забегает и говорит: «Победа!» Кто не спал — нас таких трое или четверо было. Она и говорит, значит, нам: «Победа!» А у нас между кроватями стоял приемник, взятый у мадяра под расписку. Этот мадяр в этом же доме жил, хороший дядька такой был. Он, может быть, и не дал бы. Ну а куда он денется? Но мы ему, когда госпиталь уже уезжал и нас перегоняли в другой госпиталь, я не знаю, отдали ли этот приемник или нет. Ну и вот, когда рассвело, тут побежали все мы: у кого деньги были, у кого - что. И главное, что снабженец тогда нам и говорит: «Ой, ребята, машина не пришла. Я вам вина обязательно дам...» А тогда нам по 200 грамм вина давали. Ну, правда, вечером это отдали всё. Ну у кого деньги были, те пошли в магазин. Магазины-то уже работали ведь там.

- Виктор Брониславович, скажите: а в составе какой части вы воевали?

- У нас, значит, была 9-я армия, и был у нас воздушно-десантный полк. А потом он стал пехотный полк. 358-й гвардейский такой полк был. Пехотный, и все. А так был раньше парашютно-десантный. А дивизия наша была 107-я гвардейская стрелковая.

- А кто командовал вашим полком, помните?

- Шутов такой. Но у нас сначала, когда под Москвой мы были, был командиром такой Красовский. Ну специально он готовил нас к фронту. А потом был командиром полка Шутов.

- В победу всегда вероили?

- Конечно. Когда мы были в Венгрии, то чувствовали это.

- А в начале войны как с этим было?

- Ты понимаешь, что в начале войны мы пацанами были. Но тогда Сталин выступал и говорил, да и все говорили, что победа будет за нами. Ну а все ж таки мы жили в Ленинграде, мы чувствовали все ближе к себе, потому что Ленинград — это не какая-то деревня была.

Рымко Виктор Брониславович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Рымко Виктор Брониславович

- Кто-нибудь из родственников у вас воевал еще во время войны?

- Вот отчим мой воевал. А отец родной во время войны у меня, значит, работал шофером, готовил этих специалистов... Но как он пробился в этот в военкомат? Не знаю. А отчим мой был летчиком-истребителем. И главное, что я когда уезжал с Ленинграда, он прислал письмо. И писал мне, значит, так: что Виктор, учись хорошо, вот кончится война — и возьму летчиком тебя... А потом он был на защите города Москвы. А потом их перегнали в Мурманск. Я знаю, что они эти корабли, которые с Америки приходили, охраняли их. Немцы же тоже бомбили эти корабли. А когда я с армии демобилизовался, в военкомате узнал, что он без вести пропал. Фамилия его была Никитин, а звали Иван Данилович. Он был с Ленинграда. И, короче говоря, я молодой был, мне не до этого было. После войны как было, знаешь?

- Потом судьбу пытались его установить?

- Ума не хватило. Но все дело в том, что я встречал в Ленинграде сестру его. Ты понимаешь, один и тот же ответ все мы получали. Они охраняли суда. Их, наверное, сбили над морем, и там они погибли, значит. Отчим — он вообще дядька хороший был. Строгий, меня к аккуратности приучал всё.

- Расскажите в заключение о вашей послевоенной жизни.

- После войны я демобилизовался. Меня ранило, и я апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь, всего - восемь месяцев, пролежал в госпитале. Меня демобилизовали в 1945 году.

- Вас инвалидом признали?

- Да. У меня и операции были. Ну а как же?

- Встречались с кем-то после войны из однополчан?

- Нет, - это потому что у нас были сибиряки в основном. У меня первым номером был Коля Рашкин такой. Он с этого со Свердловска или откуда-то был, значит.

- Как сложилась ваша жизнь после демобилизации?

- Ну после войны моя жизнь как сложилась? Когда я приехал в Ленинград, то наш дом подбомблен был и он, значит, был такой, что жить там было невозможно. Ну я жил у друга. А потом, понимаешь, вдруг там в городе встречаю другого приятеля. Он и говорит: «Чего ты маешься здесь? Поехали в Эстонию.» И главное, что ни специальности, ничего у меня не было. Я приехал, стал работать в кочегарке в ДОКе. Потом встречаю своих друзей. Они спрашивают меня, какие условия, сколько я получаю. Я говорю: «По 650 оклад.» Говорят: «Да пошли ты их, иди к нам депо кочегаром, 2000 будешь зарабатывать.» Я пришел к ним в депо, там, значит, недели две проработал. Был такой начальник депо. Ну он замещал начальника. Машинист. Говорит про меня: «Да такого парня!» А меня же там сцепщиком взяли. Он и говорит: «Пиши новое заявление в отдел кадров. Только не попадайся начальнику эксплуатации.» А это тот меня, ну начальник эксплуатации этот самый, сосватал в сцепщики. Я пришел со вторым заявлением, и меня, значит, приняли кочегаром. Машинист и говорит: «Две недели поработаешь - и будешь помощником работать.» Но это же 1947-й год был! И через две недели поставили меня на паровоз. В общем, он мне показал, как, что и чего делать, и с машинистом он поговорил, и кочегар тогда был еще. Ну и, короче говоря, мы поехали. Мы кирпич стали возить. Тогда транспорта мало было. А у нас 25 вагонов своих было. И поехали мы, значит. И я, помню, первый месяц когда отработал, то две с половиной тысячи заместо 650 получил. И вот так я работал вплоть до 1951 года. А потом стройка начинала притормаживаться, потому что уже газовый завод пустили, ну и я, значит, стал работать шофером. Ну и последние 20 лет я работал на большой машине — не рефрижераторе. В общем, у меня 43 года года стажа, да плюс я еще в кочегарке работал, а это значит, что у меня всего - 50 лет стажа!!!

- Вы сказали, что за трудовые заслуги были награждены после войны орденом «Знак Почета». За что вас этим орденом наградили?

- А за хорошую работу. Понимаешь, я никогда не попадался ни в чем: ни в пьяни, ни в чем другом. И дали орден директору базы, а директором Свергун у нас был, мне, и потом еще генеральному директору — но тому вообще-то орден Трудового Красного Знамени дали. И вручали нам ордена, помню, в Таллине.

- Спасибо вам, Виктор Брониславович, за интересную беседу.

Интервью и лит.обработка:И. Вершинин

Наградные листы

Рекомендуем

22 июня 1941 г. А было ли внезапное нападение?

Уникальная книжная коллекция "Память Победы. Люди, события, битвы", приуроченная к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, адресована молодому поколению и всем интересующимся славным прошлым нашей страны. Выпуски серии рассказывают о знаменитых полководцах, крупнейших сражениях и различных фактах и явлениях Великой Отечественной войны. В доступной и занимательной форме рассказывается о сложнейшем и героическом периоде в истории нашей страны. Уникальные фотографии, рисунки и инфо...

Ильинский рубеж. Подвиг подольских курсантов

Фотоальбом, рассказывающий об одном из ключевых эпизодов обороны Москвы в октябре 1941 года, когда на пути надвигающийся на столицу фашистской армады живым щитом встали курсанты Подольских военных училищ. Уникальные снимки, сделанные фронтовыми корреспондентами на месте боев, а также рассекреченные архивные документы детально воспроизводят сражение на Ильинском рубеже. Автор, известный историк и публицист Артем Драбкин подробно восстанавливает хронологию тех дней, вызывает к жизни имена забытых ...

История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в одном томе

Впервые полная история войны в одном томе! Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества не осмыслить фрагментарно - лишь охватив единым взглядом. Эта книга ведущих военных историков впервые предоставляет такую возможность. Это не просто летопись боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а гр...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus